Понятие депривации Термин «депривация» активно используется в психологической литературе последних лет. Однако в определении содержания этого понятия отсутствует единство. Слово «депривация» (от англ. deprivation) означает лишение, потерю. В основе его лежит латинский корень privare, что значит «отделять». Префикс de в английском слове передает усиление значения корня (можно сравнить: лат. pressare– «пресс», «давить» и англ. depression – «депрессия», «подавление»). В англоязычной литературе понятие «депривация» (deprivation, или соотв. privation) обозначает потерю чего-либо, лишения из-за недостаточного удовлетворения какой-либо важной потребности. При этом речь идет не о физических лишениях, а о недостаточном удовлетворении именно психических потребностей (психическая депривация). Й. Лангмейер и З. Матейчек дают такое определение: «Психическая депривация является психическим состоянием, возникшим в результате таких жизненных ситуаций, где субъекту не предоставляется возможности для удовлетворения некоторых его основных (жизненных) психических потребностей в достаточной мере и в течение достаточно длительного времени» [17, с. 18]. При этом в число «основных (жизненных)» потребностей авторы включают: 1) потребность в определенном количестве, изменчивости и виде (модальности) стимулов; 2) потребность в основных условиях для действенного учения; 3) потребность в первичных общественных связях (особенно с материнским лицом), обеспечивающих возможность действенной основной интеграции личности; 4) потребность общественной самореализации, предоставляющей возможность овладения различными общественными ролями и ценностными целями [17, с. 19]. При определении депривации нередко проводят аналогию между психической и биологической недостаточностью. Подобно тому, как возникают серьезные нарушения в результате дефицита питания, недостатка витаминов, кислорода и т. п., серьезные нарушения могут возникать и в случае психического дефицита – дефицита любви, стимуляции, социальных контактов. Так, Д. Хебб определяет депривацию как биологически адекватную, но психологически ограничиваемую среду [42]. Понятие депривации близко к понятию фрустрации. Однако они не тождественны. Фрустрация определяется как психическое состояние, вызванное неуспехом в удовлетворении потребности и сопровождающееся различными отрицательными переживаниями: разочарованием, раздражением, тревогой, отчаянием и др. [33]. Таким образом, фрустрация, во-первых, касается потребности, актуализированной в данный момент и уже направленной к цели, а во-вторых, характеризуется осознанием субъектом невозможности ее удовлетворения. Депривация же может какое-то время частично или даже полностью не осознаваться. Ее негативные последствия могут ассоциироваться с самыми различными причинами. Так, человек может не связывать, например, возникшую депрессию с дефицитом сенсорных стимулов. Таким образом, в отличие от фрустрации, депривация действует более скрыто, но зачастую имеет и более серьезные последствия. Й. Лангмейер и З. Матейчек проводят такую аналогию: фрустрация происходит, если у ребенка отнимают его любимую игрушку и он вынужден играть с тем, что ему нравится меньше, а депривация возникает в том случае, если ребенка лишают возможности играть вообще.

Сенсорная и двигательная депривация 1. Исследования сенсорной депривации у животных Случаи сенсорной депривации по отношению к животным известны еще с древности. Так, законодатель Древней Спарты Ликург провел следующий эксперимент. Поместил двух щенков одного помета в яму, а двух других вырастил на воле в общении с другими собаками. Когда собаки подросли, он в присутствии большого количества народа выпустил нескольких зайцев. Щенок, воспитанный на воле, бросился за зайцем, поймал и задушил его. Щенок, воспитанный в полной изоляции, трусливо бросился бежать от зайцев [18, с. 135]. Позднее проведенные учеными опыты с животными подтвердили влияние дефицита сенсорных стимулов на развитие. Один из первых экспериментов, изучающих воздействие различных условий воспитания на умственное развитие подопытных животных, проводился в лаборатории Д. Хебба Университета Мак-Гилла в 50-е гг. ХХ в. [42]. Крыс делили на две группы. Одну группу животных выращивали в клетках лаборатории. Животные второй группы росли у Хебба дома под присмотром двух его дочерей. Эти крысы проводили значительную часть времени, передвигаясь по дому и играя с девочками. Через несколько недель «домашних» крыс вернули в лабораторию и сравнили с животными, выросшими в клетке. Оказалось, что «домашние» крысы значительно лучше справлялись с заданиями, связанными с поиском обходных путей и прохождением лабиринта, нежели грызуны, выросшие в лаборатории. Результаты опытов Хебба были подтверждены и в других исследованиях. Например, в экспериментах, проводимых в течение ряда лет работниками калифорнийского университета (М. Розенцвейгом, М. Даймондом и др.) [17]. Крысы (тщательно отобранные по типу, возрасту и полу) распределялись на две группы. Первая группа содержалась с 25-го по 105-й день после прекращения материнского кормления в обогащенной среде, то есть по 10–12 животных в просторной клетке, оборудованной сложным стимулирующим оснащением: лестницами, каруселями, коробочками и др. Приблизительно с 30-го дня животные упражнялись также в целом ряде лабиринтов. Вторая группа, в отличие от первой, содержалась в обедненной тактильно-кинетической среде, в изолированных клетках без возможности видеть другое животное и прикасаться к нему, а также с минимальной сенсорной стимуляцией. Кроме этого, часть животных содержалась еще в средних стандартных условиях (третья группа). Хотя авторы ставили задачу выявления лишь биохимических последствий различного раннего опыта, не предполагая наличия анатомических изменений, выяснилось, что выраженные изменения имеются в массе коры мозга. Ее общий вес был у животных из обогащенной среды приблизительно на 4 % выше, чем у депривированных животных. Причем у первых кора отличалась также большей толщиной серого вещества и большим диаметром капилляров. Дальнейшие опыты показали, что вес того или иного участка мозга меняется в зависимости от различного сенсорного обогащения. В одном из экспериментов американских ученых [42] группу котят, выращиваемых в темноте, ежедневно помещали в цилиндрическую камеру, на стенках которой были нанесены вертикальные линии. Другую группу котят, также выращиваемых в темноте, помещали в камеру, на стенках которой были нанесены горизонтальные полосы. Исследования с применением микроэлектродов, проведенные на обеих группах котят, показали, что у животных первой группы нейроны зрительного анализатора реагировали избирательно только на предъявление вертикальных линий, а у животных второй группы – только на предъявление горизонтальных. В итоге, став взрослыми, первые не могли даже подниматься по ступенькам, а вторые не могли пройти между ножками стула. Объясняя результаты подобных опытов, Хебб пишет о том, что в обогащенной среде высокое сенсорное разнообразие дает возможность животным создать большее количество сложных по структуре нервных контуров. Однажды сформированные нервные контуры в дальнейшем используются при научении. Недостаточный сенсорный опыт в депривированной среде ограничивает количество нервных связей или вообще откладывает их формирование. Поэтому животные, выросшие в малостимулирующей среде, хуже справляются с решением поставленных перед ними задач. Результаты подобных исследований позволяют сделать аналогичный вывод о человеке: богатый сенсорный опыт ребенка на ранних этапах развития повышает уровень организации нейронных сетей и создает условия для эффективного взаимодействия с окружающей средой. 2. Сенсорная депривация у людей и ее последствия А. Эмпирические факты сенсорной депривации На сегодняшний день собрано немало эмпирических данных о том, как дефицит сенсорных стимулов влияет на людей. В частности, описаны многочисленные факты изменения состояния сознания летчиков в условиях длительных полетов. Летчики воспринимают одиночество и монотонность среды как угнетающие. Ситуация усугубляется, если полет проходит над абсолютно однообразной местностью. Один пилот так описал свои ощущения от полетов внутрь Антарктиды: «Представьте, что сидите рядом с работающим двигателем в комнате и часами смотрите в хорошо побеленный потолок» [18, с. 153]. Показательными в этом плане являются результаты анализа опыта полярных исследователей, которые месяцами живут в однообразной среде снежных просторов. Зрительное восприятие ограничивается в основном белыми тонами. Звуковой фон – глубокая тишина или шум метели. Запах земли и растений там неизвестны. Врачи арктических и антарктических станций указывают на то, что с увеличением срока пребывания в экспедиционных условиях у полярников нарастает общая слабость, тревожность, замкнутость, депрессия. Особенно тяжелое воздействие на психику оказывает полярная ночь. По данным исследований, нервно-психическая заболеваемость на Крайнем Севере на несколько порядков выше по сравнению с умеренными и южными районами России [16]. В одном из экспериментов были получены данные, показывающие, что у 41,2 % обследуемых жителей г. Норильска, живущих в условиях полярной ночи, повышена тревожность и напряженность, а у 43,2 % наблюдается снижение настроения с оттенком депрессии [18]. При изучении воздействия темноты на психическое состояние было выявлено, что у здоровых людей, работающих в затемненных помещениях на кинофабриках, в фотоателье, в полиграфической промышленности и пр., нередко развиваются невротические состояния, выражающиеся в появлении раздражительности, плаксивости, расстройств сна, страхов, депрессии и галлюцинаций [18]. Примеры тягостных ощущений, связанных с неизменностью среды, приводят также космонавты, моряки-подводники. Кабины космических кораблей и отсеки подводных лодок заполнены равномерным шумом работающих энергетических установок. В определенные периоды в субмарине или космическом корабле наступает полная тишина, нарушаемая слабым однообразным шумом работающей аппаратуры и вентиляторов [18]. Интересен тот факт, что наступающая тишина воспринимается не как лишение чего-то, а как сильно выраженное воздействие. Тишину начинают «слышать». Б. Экспериментальные исследования сенсорной депривации В психологии был сделан ряд попыток имитировать сенсорную депривацию. В Университете Мак-Гилла сотрудниками Д. Хебба в 1957 г. был организован и проведен следующий эксперимент. Группе студентов колледжа платили $20 в день за то, чтобы они ничего не делали. Им нужно было только лежать на удобной кровати с полупрозрачной повязкой на глазах, позволявшей видеть рассеянный свет, но не дававшей возможности четко различать объекты. Через наушники участники эксперимента постоянно слышали легкий шум. В комнате монотонно жужжал вентилятор. На руки испытуемых надевали хлопчатобумажные перчатки и картонные муфты, выступавшие за кончики пальцев и сводившие к минимуму тактильную стимуляцию. Уже через несколько часов пребывания в подобной изоляции затруднялось целенаправленное мышление, не удавалось ни на чем сосредоточить внимание, становилась повышенной внушаемость. Настроение колебалось от крайней раздраженности до легкого веселья. Испытуемые ощущали невероятную скуку, мечтая о любом стимуле, а получив его, чувствовали себя неспособными отреагировать, выполнить задание или не желали предпринимать для этого никаких усилий. Способность решать простые умственные задачи заметно снижалась, причем данное снижение имело место еще 12–24 часа после окончания изоляции. Хотя каждый час изоляции оплачивался, большинство студентов не смогли выдержать такие условия более 72 часов. У тех, кто оставался дольше, появлялись, как правило, яркие галлюцинации и бредовые идеи [17]. Еще одна экспериментальная ситуация, предполагающая высокую степень депривации, – «изоляционная ванна» Дж. Лилли. Испытуемых, снаряженных дыхательным аппаратом с непрозрачной маской, полностью погружали в резервуар с теплой, медленно протекающей водой, где они находились в свободном, «невесомом» состоянии, стараясь, согласно инструкции, двигаться как можно меньше. В этих условиях уже приблизительно после 1 часа у испытуемых появлялись внутреннее напряжение и интенсивный сенсорный голод. Через 2–3 часа возникали визуальные галлюцинаторные переживания, сохранявшиеся частично и после окончания эксперимента. Наблюдались выраженные нарушения познавательной деятельности, стрессовые реакции. Многие бросали эксперимент раньше намеченного срока. В Гарвардском университете в 1956 г. проводился эксперимент с использованием аппарата «железные легкие» – респиратора, применяемого при бульбарных полиомиелитах [18]. Здоровые добровольцы (студенты, врачи) проводили до 36 часов в данном респираторе с открытыми кранами и с включенным мотором, который издавал монотонное гудение. Из респиратора они могли видеть лишь небольшую часть потолка, цилиндрические муфты препятствовали тактильным и кинестетическим ощущениям, в двигательном отношении испытуемые были весьма ограничены. Лишь 5 человек из 17 смогли остаться в респираторе в течение 36 часов. У всех испытуемых отмечались затруднения при сосредоточении и периодические состояния тревожности, у восьми имелись затруднения при оценке реальности (от псевдосоматических бредовых идей вплоть до настоящих зрительных или слуховых галлюцинаций), четыре впали в тревожную панику и активно стремились выбраться из респиратора [17]. Все эксперименты демонстрируют в целом сходные явления, подтверждая, что потребность в сенсорной стимуляции со стороны разнообразной окружающей среды – фундаментальная потребность организма. В отсутствие такой стимуляции нарушается умственная деятельность и возникают личностные расстройства. В. О механизмах сенсорной депривации Единого объяснения механизмов сенсорной депривации в психологии нет. При их изучении обычно рассматриваются разные аспекты данного явления. Хебб пишет о том, что, если события в жизни человека были зафиксированы на нейрофизиологическом уровне, они и в дальнейшем должны сопровождать жизнь человека. Если же обычные ранее сенсорные события больше не происходят, у человека возникает сильное и неприятное возбуждение, которое воспринимается как стресс, страх или дезориентация. Таким образом, события окружающей среды необходимы не только для возникновения определенных нервных контуров. Те же самые события в дальнейшем поддерживают эти нервные связи [42]. В контексте когнитивной теории предполагается, что ограниченное поступление стимулов затрудняет построение когнитивных моделей, посредством которых человек контактирует со средой. Если депривация возникает в детстве, то создание подобных моделей становится невозможным. В том случае, когда депривация происходит позднее, под угрозой находится их сохранение, регулирование, корректировка, что препятствует созданию адекватного образа среды. В психоаналитически ориентированных исследованиях больше внимания уделяется эмоциональному аспекту сенсорной депривации. Ситуация изоляции обычно подразумевает темное помещение, закрытые глаза, забинтованные руки, удовлетворение потребностей только с помощью другого (экспериментатора) и т. д. Таким образом, испытуемый как бы возвращается в ситуацию младенчества; подкрепляется его потребность в зависимости, провоцируется регрессивное поведение, в том числе регрессивные фантазии. Существуют данные о том, что рассказы испытуемых о зрительных галлюцинациях могут существенно варьироваться в зависимости от типа инструкции (например: «Опишите все, что увидите, все свои зрительные впечатления» или только: «Дайте сообщение о своих переживаниях»). Такие результаты объясняются тем, что на состояние человека влияет не только дефицит стимулов как таковой, но и внутренние (органические) раздражители, а также, возможно, и остаточные внешние, которые субъект отмечает под влиянием направленного внимания, вызванного инструкцией [17]. Следовательно, сами проявления сенсорной депривации (и их описания) могут быть весьма различными в зависимости от целого ряда неявных на первый взгляд факторов. В целом, по словам Й. Лангмейера и З. Матейчека, переменных, оказывающих свое воздействие в опытах с сенсорной депривацией, столько и их влияние различимо с таким трудом, что объяснение механизмов их действия остается до сих пор в большинстве случаев неясным и может быть описано лишь частично. Г. Последствия сенсорной депривации Общие последствия В ряде исследований описаны особенности поведения и психических состояний людей, оказавшихся в ситуации сенсорной депривации. При этом последствия можно разделить на общие и специфические, связанные с индивидуальными особенностями субъекта. Феноменология описываемых явлений достаточно обширна и не сводится к единой системе. При изучении эффектов сенсорной депривации можно обратиться к классификации М. Цукермана, которая включает: 1) нарушения направленности мышления и способности сосредоточения; 2) «захват» мышления фантазиями и мечтаниями; 3) расстройство ориентации во времени; 4) иллюзии и обманы восприятия; 5) беспокойство и потребность в активности; 6) неприятные соматические ощущения, головные боли, боли в спине, в затылке, в глазах; 7) бредовые идеи, подобные параноидным; 8) галлюцинации; 9) тревогу и страх; 10) сосредоточение внимания на резидуальных стимулах; 11) целый ряд других реакций, включающих жалобы на клаустрофобию, скуку, особые физические потребности [17, с. 237]. Вместе с тем указанная классификация не исчерпывает описания всех последствий сенсорной депривации. Объяснения различных авторов также не дают единой картины. Однако чаще всего приводятся такие общие последствия. Изменения в эмоциональной сфере Многие исследователи считают изменения в переживании и выражении эмоций одной из главных характеристик состояния человека в условиях сенсорной (а также других видов) депривации. Дж. В. Фазинг выделяет при этом два паттерна изменений. Первый – повышение эмоциональной реактивности, эмоциональной лабильности при общем снижении эмоционального фона (появлении страха, подавленности). Люди в этом случае более остро реагируют на события, чем в обычных условиях [50]. Так, своеобразные расстройства с симптомами тревоги и страха описывались у рыбаков Гренландии во время путины при хорошей погоде (неподвижное море и чистое небо без облаков), особенно когда они длительно сохраняли одну и ту же позу, стараясь фиксировать взор на поплавке [11]. Окружающие события при таких изменениях воспринимаются крайне обостренно в связи с резким снижением толерантности к стрессогенным воздействиям. Общая эмоциональная чувствительность значительно повышается. Эмоциональная лабильность приводит к появлению и неадекватных положительных эмоций: испытуемые иногда сообщают о переживании удовольствия и даже эйфории, особенно на некоторых этапах эксперимента. Описаны острые психические реакции выхода из ситуации эксперимента по строгой сенсорной депривации (в частности, в сурдокамере). Сразу после окончания опытов у испытуемых наблюдалось появление эйфории, двигательная гиперактивность, сопровождавшаяся оживленной мимикой и пантомимикой. Значительная часть испытуемых отличалась тем, что навязчиво стремилась вступить в разговор с окружающими. Много шутили и сами смеялись над своими остротами, причем в обстановке, не совсем подходящей для проявления такой веселости. В этот период наблюдалась повышенная впечатлительность. Причем каждое новое впечатление как бы вызывало забывание предшествующего и переключало внимание на новый объект («перескакивающее» внимание) [18]. Аналогичные эмоциональные нарушения наблюдались и у животных. В исследованиях П. Ризена у кошек, собак и обезьян по окончании длительных экспериментов со строгой сенсорной депривацией наблюдалось резко выраженное эмоциональное возбуждение, доходящее до судорог. По его мнению, эмоциональные расстройства у животных в период реадаптации являются следствием внезапного интенсивного сенсорного притока раздражителей [18]. Второй паттерн изменений, по Дж. В. Фазингу, – противоположный – люди перестают реагировать на события, которые ранее были эмоционально значимыми, они теряют интерес к прошлым занятиям, увлечениям.   Так, по словам одного из участников антарктической экспедиции Р. Пристли, его коллеги, люди обычно очень активные и энергичные, проводили время абсолютно бездеятельно: лежа в мешках, не читая и даже не разговаривая; они целыми днями дремали или предавались своим мыслям [29]. Еще один вариант эмоциональных трансформаций – изменение эмоционального отношения к событиям, фактам – вплоть до противоположного. То, что раньше вызывало положительное отношение, сейчас может вызвать даже отвращение. Людей может раздражать любимая музыка, цветы, они отказываются от встреч с друзьями. В. И. Лебедев описывает реакцию испытуемых на просмотр фильмов ужасов: если в обычных условиях такие фильмы вызвали бы страх или отвращение, то в данном случае они вызывали смех [18]. Столь парадоксальную реакцию автор объясняет тем, что действительные трудности эксперимента были для испытуемых несравненно более значимыми, чем события, показанные на экране. Помимо эмоциональных, наблюдается ряд нарушений когнитивного плана. Опишем некоторые из них. Расстройства произвольного внимания и целенаправленного мышления В условиях сенсорной депривации нередко нарушается организация познавательной деятельности. При этом страдают прежде всего высшие психические функции: словесно-логическое мышление, опосредованное запоминание, произвольное внимание, речь. Так, есть данные о том, что заключенные после нескольких лет полной изоляции разучались говорить или говорили с большим трудом; у моряков, находившихся длительное время в одиночестве на необитаемых островах, снижался уровень абстрактного мышления, ослабевала речевая функция, ухудшалась память [11]. Основная причина данного нарушения – отсутствие организованной и целенаправленной познавательной деятельности. А. Людвиг полагает, что в таких ситуациях начинают доминировать архаические модусы мышления, связанные с ослаблением так называемой проверки реальности, нечеткостью различий между причиной и следствием, амбивалентностью мышления, снижением чувствительности к логическим противоречиям [11]. По словам Л. С. Выготского, генетически более ранние типы сознания сохраняются у человека в качестве подстройки, в «снятом» виде в ведущих формах и могут при определенных обстоятельствах выходить на первый план [8]. Вероятно, данный феномен и наблюдается в условиях сенсорной депривации. Изменения в перцептивных процессах В ряде экспериментов, а также по выходе из них были обнаружены явления искажения воспринимаемых объектов: нарушения константности формы, размера, цвета, появление спонтанного движения в видимом поле, отсутствие трехмерного восприятия. Испытуемым могло казаться, что стены комнаты расширяются или сдвигаются, волнообразно колеблются, искривляются [18]. Подобные явления наблюдаются у летчиков – нарушение ориентировки и измененное восприятие положения самолета (кажется, что самолет перевернулся, остановился или накренился) – во время полетов ночью, в облаках или по прямой (когда от пилота почти не требуется никакой деятельности). Искажение восприятия является типичным для ситуаций депривации. Оно может привести к возникновению необычных образов и ощущений. Одним из самых ярких психических феноменов, характерных для условий длительной сенсорной и социальной изоляции, являются галлюцинации. Описано немало случаев возникновения образов, не соответствующих действительности. В частности, это касается людей, пребывающих в длительном тюремном заключении, в одиночку пересекающих океан, зимующих на арктических и антарктических станциях, находящихся в космосе. Так, космонавты В. Лебедев и А. Бережной к концу полета на орбитальной станции «Салют-6» однажды неожиданно увидели перед собой мышь. Ею оказалась салфетка, которая попала на решетку вентилятора и сжалась в комок [18]. П. Сьюдфельд и Р. Борри выделили два типа необычных перцептивных ощущений в ситуации сенсорного голода: 1) тип А – вспышки света, абстрактные или геометрические формы, различные шумы; 2) тип Б – имеющие значение объекты или живые существа [12]. Еще один пример возникновения образов, не соответствующих действительности: в одном из экспериментов испытуемый «увидел» процессию белок, марширующих по снежному полю с мешками через плечо, другой – ряд маленьких желтых людей с надетыми черными кепками и открытыми ртами, третий – обнаженную женщину, плавающую в пруду [18]. Реже появляются слуховые галлюцинации, которые бывают простыми (жужжание, отдельные звуки) и сложными (щебетание птиц, музыка, человеческие голоса). Иногда возникают тактильные галлюцинации (ощущения давления, прикосновения) и кинестетические (ощущение парения) [18]. Вначале люди критически относятся к своим ощущениям, что не позволяет называть их галлюцинациями в чистом виде. В дальнейшем критика к ним часто утрачивается, эйдетические представления могут выходить из-под контроля. Так, свидетель описывает, что одному из участников зимовки на антарктической станции стали мерещиться «гуманоиды», которые что-то замышляют против группы исследователей. С появлением солнца «гуманоиды улетучились» [18]. Объяснение подобных явлений может заключаться в том, что условия сенсорной недостаточности способствуют активизации воображения. В частности, это подтверждается тем, что одни и те же люди легче справлялись с тестами на дорисовывание незаконченных рисунков, находясь в условиях Крайнего Севера, нежели в обычной обстановке. Им требовалось меньше времени, отмечалось субъективное облегчение выполнения задачи [16]. По И. П. Павлову, вторая сигнальная система и определяющие ее работу лобные доли мозга как относительно позднее эволюционное приобретение являются достаточно хрупкими. Следовательно, они быстрее подвергаются торможению, чем более древние структуры. Когда возникает это торможение, вторая сигнальная система уступает место первой. Активизируются мечты, грезы, затем возникает легкое сонное состояние (просоночное). То есть первая сигнальная система освобождается от регулирующего влияния второй. Развившееся во второй сигнальной системе торможение по закону «взаимной индукции», открытому И. П. Павловым, активизирует деятельность первой, чем и объясняется яркость эйдетических образов [28]. В. И. Лебедев обращает внимание на то, что усиленное воображение является защитной компенсаторной реакцией в условиях монотонной среды. Появляющиеся яркие образы в какой-то мере замещают сенсорные ощущения, характерные для обычных условий, и тем самым позволяют человеку сохранить психическое равновесие. Компенсаторный характер носят, по его мнению, и сновидения, которые становятся особенно яркими в ситуациях сенсорного дефицита. О таких красочных цветных сновидениях во время зимовок рассказывают полярники, сравнивая увиденное с кинофильмами или передачами по цветному телевидению. К числу необычных образов, не соответствующих действительности, можно отнести и искажения восприятия, обусловленные внутренней установкой человека, решением какой-то задачи. Вот несколько типичных примеров этого. 1. Летчик, участвовавший в поиске людей потерпевшего аварию дирижабля, отчетливо увидел сидящего на снегу человека. «Но мне не пришло в голову, – рассказывал он, – что, если бы это был человек, он, конечно, махал бы мне чем-нибудь. Я тотчас снизился, но фигура внезапно расплылась» [18, с. 192]. 2. Летчики, участвовавшие в спасении людей (рыбаков на льдине, унесенной в море; жителей деревень, затопленных наводнением, и т. д.) довольно часто принимают за потерпевших различные предметы: бревна, коряги, кусты. И только при снижении убеждаются в иллюзорности восприятия. Особое аффективное состояние, сильное желание найти людей создают установку, которая провоцирует искажение образов восприятия. Известен случай, когда охотник в выбежавшей из кустов девочке отчетливо «увидел» кабана и выстрелил [18]. Влияние установки на восприятие подтверждается не только многочисленными наблюдениями из жизни, но и экспериментальными исследованиями школы Д. Н. Узнадзе. Другие последствия сенсорной депривации Активизация воображения в ситуации сенсорной депривации может иметь и «позитивные» последствия – в виде повышения креативности. В сурдокамерных экспериментах практически все испытуемые сообщали о возникшей у них потребности творческого самовыражения: они читали наизусть любимые стихи, пели, делали из дерева и подручных материалов различные модели и игрушки, писали рассказы и стихи [18]. Некоторые с удивлением обнаруживали у себя ранее отсутствовавшие способности к рисованию, литературному творчеству. При этом у тех, кто сумел реализовать потребность в творчестве, «необычные» психические состояния отмечались значительно реже, чем у тех, кто в часы отдыха ничем не занимался. Таким образом, творчество можно считать одним из методов профилактики нервно-психических расстройств в экстремальных условиях. Вопрос о качестве создаваемых таким путем творческих продуктов остается открытым. С одной стороны, общий уровень познавательной деятельности в подобных условиях снижается. Сдругой стороны, в ситуации изоляции человека не отвлекают внешние факторы, он может сосредоточиться на одной идее. Известно, что многие писатели, художники, композиторы стремятся к уединению, создавая свои труды. Интересно, что некоторые заключенные начинают заниматься литературным творчеством, не имея до этого подобного опыта. Так, О'Генри, находясь за решеткой, начал писать свои рассказы, сделавшие его впоследствии знаменитым писателем. Вместе с тем сенсорная депривация провоцирует и «ложную» креативность. Чувство «гениального открытия». У человека может появиться чувство сверхзначимости какой-то идеи. В. И. Лебедев пишет: «Во время пребывания в сурдокамере испытуемого Б. было замечено, что он много времени уделяет записям, что-то чертит и производит какие-то измерения, смысл которых был непонятен экспериментаторам. После окончания эксперимента Б. представил „научный труд“ на 147 страницах: текст, чертежи и математические расчеты. По материалам, содержавшимся в этом „научном труде“, был построен отчетный доклад испытуемого о проведенном эксперименте. „Труд“ и сообщение были посвящены вопросам пыли. Поводом для проделанной работы послужил ворс, выпадающий из ворсовой дорожки, находящейся в камере. Б. исследовал количество, пути распространения, циркуляцию, кругооборот пыли, зависимость ее наличия от времени суток, работы вентилятора и других факторов. Хотя испытуемый был инженером, „труд“ его представлял собой набор наивных обобщений и поспешных нелогичных выводов» [18, с. 204]. В обычных условиях человек постоянно находится в социальном окружении, которое прямо или косвенно корректирует его поведение и деятельность. Когда же социальные коррекции перестают действовать на человека, он вынужден самостоятельно регулировать свою активность. С этим испытанием успешно справляются не все. Другая причина – изменение значимости события, придание нового смысла фактам и явлениям (описано выше). Изменение восприятия времени. В условиях сенсорной депривации зачастую нарушается оценка временных интервалов. Примеры этого представлены в результатах различных экспериментов. В одном из таких экспериментов, в ситуации длительного одиночного пребывания в пещере, один из участников исследования при оценке прошедшего времени «отстал» на 25 суток за период 59 дней, другой – на 88 суток за период 181 день, третий – на 25 за 130 дней (он уже знал о возможных нарушениях оценки времени, поэтому сделал некоторые коррекции) [35]. Таким образом, большие интервалы времени люди, как правило, недооценивают. Восприятие же малых интервалов может варьироваться. В разных экспериментах люди за 10-секундные принимали промежутки времени в 9, 8 и даже 7 секунд; в другом случае оценка интервала в 2 минуты занимала 3–4 минуты реального времени [11]. То есть наблюдалась как переоценка, так и недооценка временник отрезков. Объяснение указанных феноменов может заключаться в следующем. Один из механизмов оценки интервалов времени – обращение к собственным физиологическим процессам. Исследователи обнаружили, что при исключении внешних временных ориентиров физиологические процессы вначале продолжают следовать 24-часовому суточному ритму. Но затем он нарушается. Человек может прийти, например, к 48-часовому или 28-часовому ритму. Но и они не являются устойчивыми. При этом часто появляется потребность в дневном сне. Физиологические процессы значительно рассогласовываются. Например, период сна перестает сопровождаться падением температуры тела, уменьшением частоты сердечных сокращений и т. д. Таким образом, «внутренние биологические часы» во многом определяются «внешними» и не могут быть надежным ориентиром при оценке времени при отсутствии последних. Нарушение биологического ритма связано с другими специфическими последствиями ситуации сенсорного голода: изменениями состояний сна и бодрствования. Деятельность специалистов ряда профессий – летчиков, космонавтов, водителей, машинистов поездов и многих других – протекает в закрытых помещениях и кабинах. Естественно, поток раздражителей из внешней среды значительно ограничен. При этом имеет место не только сенсорная, но и двигательная депривация. Кроме того, помещения диспетчеров и кабины операторов обычно заполнены тихим гудением приборов. Неблагоприятное действие монотонной обстановки иногда усиливается еще и однообразными раздражениями вестибулярного аппарата – покачиванием, что способствует развитию гипнотических фаз и глубокого сна. Нередко аварии, происшедшие по вине водителей и машинистов, как раз связаны с потерей бдительности в результате гипнотических состояний. «Ночь. Стюардесса через иллюминатор увидела луну, которая вскоре исчезла из поля зрения. Вдруг, к своему изумлению, она вновь видит луну, проплывающую за иллюминатором. Пока она пребывала в размышлениях, „что же это может быть?“, луна в третий раз показалась в иллюминаторе! Она вбежала в кабину пилотов и обнаружила… спящий в полном составе экипаж. В течение получаса самолет „DC-6“, летевший в Бахрейн, выполнял большие круги над Средиземным морем. Налицо было явное влияние монотонной обстановки, когда летчики следили только за показаниями приборов. Эта история произошла в 1955 г. С тех пор многое изменилось в авиации. Однако проблема сна летчиков за штурвалом осталась» [18, с. 177–178]. Есть данные также о том, что у полярников на арктических и антарктических станциях, у моряков во время продолжительных океанских походов, у людей, длительно работающих в темноте, весьма распространены бессонница, трудности засыпания и пробуждения [12; 18 и др.] Подобные нарушения могут привести к утрате способности различать сон и бодрствование. «Однажды… в поликлинику два милиционера привели испуганного, дрожащего человека. Он рассказал, что вел большой автобус. Сменщик не пришел, пассажиров было много, и его уговорили в суточный рейс ехать одному. При въезде в город на большой скорости он врезался в колонну солдат. От их крика он обезумел, выскочил из автобуса и спрятался. Милиционеры смущенно пожимали плечами и говорили, что никаких солдат автобус не давил. Шофер просто заснул и увидел во сне то, чего больше всего боялся» [18, с. 188]. Испытуемому П. Сьюдфельда и Р. Борри также приснилось, что опыт окончился, он вышел из камеры, встретил приятеля и разговаривал с ним до тех пор, пока не был разбужен в связи с действительным завершением опыта [12]. В. И. Лебедев считает, что отличить сон от реальности человеку помогает быстрота пробуждения, позволяющая заметить различие между образами сновидения и внешними впечатлениями. Медленный выход из состояния сна затрудняет различение сновидения и реальности, особенно когда снятся не фантастические, а самые обыкновенные события. Возникновение гипнотических состояний в условиях сенсорной депривации способствует повышению внушаемости и гипнабельности человека. В экспериментах П. Сьюдфельда, В. Г. Бек-стона продемонстрировано, что испытуемые могут изменить свою точку зрения на что-либо при получении сообщения во время депривации [50]. Например, Бекстон предъявлял во время эксперимента студентам, скептически относящимся к так называемым псифеноменам (привидениям, полтергейсту), серию сообщений с целью убедить их в реальности данных явлений; испытуемые, находящиеся в условиях депривации, проявили больший интерес и веру к данным явлениям, по сравнению с теми, кто слушал эти сообщения в обычной обстановке. П. Сьюдфельд объясняет данную ситуацию, с одной стороны, стимульным голодом, повышающим интерес к любой информации, с другой стороны, общим снижением эффективности мыслительной деятельности, что препятствует критической оценке сообщений, повышает внушаемость. Данный феномен активно используется при вербовке в различные религиозные секты, одна из задач которых – расшатать прежнюю систему убеждений человека, внушить ему новые взгляды. В качестве одной из техник активно используется техника сенсорной депривации. В условиях ограничения сенсорных стимулов встречаются иногда и совсем необычные, «глобальные» нарушения – деперсонализационные расстройства. Дефицит внешних стимулов нарушает самосознание, вызывает изменения «схемы тела». Человек может ощущать свое тело или его отдельные части как нарушенные, уменьшенные или увеличенные, странные, забавные, тяжелые и т. п. Так, один из спелеологов при длительном одиночном пребывании под землей стал ощущать себя очень маленьким («не более мухи») [12]. У летчиков во время ночных полетов иногда появляется чувство нереальности происходящего. М. Сифр во время двухмесячного пребывания в пещере, посмотрел в зеркало после длительного перерыва и не узнал себя; потом стал ежедневно наблюдать себя в зеркале, ощущая раздвоенность и отчуждение собственного «Я» [35]. В. И. Лебедев описывает феномен раздвоения личности у человека, в одиночку пересекающего океан: «Д. Слокам рассказывает, что однажды он отравился брынзой и не мог управлять яхтой. Привязав штурвал, сам лег в каюте. Начавшийся шторм вызвал тревогу. Когда он вышел из каюты, то у штурвала „увидел“ человека, который управлял яхтой: "Он перебирал ручки штурвального колеса, зажимая их сильными, словно тиски, руками… Одет он был как иностранный моряк: широкая красная шапка свисала петушиным гребнем над левым ухом, а лицо было обрамлено бакенбардами. В любой части земного шара его приняли бы за пирата. Рассматривая его грозный облик, я позабыл о шторме и думал лишь о том, собирается ли чужеземец перерезать мне горло; он, кажется, угадал мои мысли. „Сеньор, – сказал он, приподнимая шапку. – Я не собираюсь причинить вам зло… Я вольный моряк из экипажа Колумба. Я рулевой с „Пинты“ и пришел помочь вам… Ложитесь, сеньор капитан, а я буду править вашим судном всю ночь…“» [18, с. 224]. Появление двойника-помощника у Д. Слокама Лебедев объясняет глубокой эмоционально насыщенной настроенностью, переживанием острой необходимости в посторонней помощи. Само явление раздвоенности автор связывает с присущей всем людям способностью экстериоризировать интериоризированные в процессе онтогенетического развития социальные взаимоотношения. При этом он обращает внимание на любопытный феномен: при раздвоении часто экстериоризируется то, что неприятно человеку, к чему он относится со страхом и отвращением (черти, пираты, черные люди и т. д.). В качестве наиболее характерных деперсонализационных расстройств также выделяют: ощущение разделения души и тела, растворения границ «Я» (между собой и другими, собой и космосом) [12]. Итак, можно с уверенностью утверждать, что сенсорная депривация оказывает серьезное влияние на функционирование психики человека, вызывая ряд ярко выраженных расстройств. Вместе с тем описанные феномены проявляются в неодинаковой степени у разных людей, находящихся в одних и тех же депривационных условиях. Это позволяет предположить, что степень выраженности тех или иных последствий, время их возникновения, характер протекания, даже сама возможность их появления зависят от индивидуальных особенностей личности. Индивидуальные последствия Вопрос об индивидуальных последствиях депривации интересен в плане выявления факторов, определяющих состояние человека в ситуации сенсорной депривации. Реакции людей зависят во многом от преобладающих потребностей, систем навыков, защитных и адаптивных механизмов. Есть данные, что у лиц экстравертированного типа нарушения выражены сильнее, чем у интровертов. А. Силвермен выбрал среди студентов шесть испытуемых, «ориентированных вовне», и пять, «ориентированных на себя», и подверг обе группы двухчасовой сенсорной депривации. Он установил, что первые продемонстрировали более плохие результаты в тестах перцепции, эти испытуемые были более беспокойными и возбужденными, у них было больше фантазий и они были более подозрительными [18]. Индивидуальные различия в реакциях на депривационные ситуации могут определяться также особенностями проявления у разных людей потребности в стимуляции. В одном из экспериментов, проводимых в Принстонском университете, испытуемые, находясь в плавательной камере, имели возможность получить в течение эксперимента простой зрительный раздражитель. Нажимая на выключатель, они могли освещать несложный линейный рисунок и рассматривать его в течение короткого времени. В зависимости от того, как испытуемые использовали данную возможность, они были разделены на лиц с малой выдержкой и на лиц со значительной выдержкой. У шести испытуемых, которые не смогли вынести экспериментальной ситуации дольше 37 часов, отмечалось в среднем 183 секунды просматривания рисунка в течение первого дня. В отличие от них девять испытуемых, оставшихся в экспериментальной ситуации полностью 72 часа, рассматривали рисунок в течение того же времени в среднем лишь 13 секунд [17]. Можно предположить, что значимым фактором «депривационной устойчивости» является мотивация. Направленность человека на решение задачи, готовность дойти до результата повышает адаптационные возможности. Исследования показывают, что лица с нервно-психической устойчивостью в целом легче переносят ситуации сенсорной (и не только сенсорной) депривации. Невротики чаще переживают сильные приступы тревожности и даже паники [17]. Лица возбудимого, безудержного типа демонстрируют более яркие формы послеизоляционного гипоманиакального синдрома [18]. По наблюдениям психотерапевтов, сенсорную изоляцию более остро переживают люди с истероидно-демонстративной акцентуацией характера [27]. Для людей этого типа очень важен приток новых впечатлений, возможность делиться ими с окружающими, создавать вокруг себя атмосферу «слушающих и восхищающихся». Если же новых впечатлений мало, возможны несколько вариантов поведения истероида. Как человек внушаемый и впечатлительный, он впитывает любую информацию, критичность к которой у него еще больше снижается в силу той же сенсорной депривации. Затем у него возникает сильная потребность делиться этой информацией со всеми окружающими, причем в ярко-эмоциональной форме, проигрывая ситуацию «в красках». Такие люди нередко становятся паникерами, создавая проблему на основе своих фантазий. При этом они не преследуют цель запугать кого-либо. Просто их художественная, артистическая натура не позволяет им сухо анализировать факты, а выстраивает целый ряд воображаемых событий, который компенсирует отсутствие реальной информации. В другом случае истероид, испытывая дефицит внешних стимулов, начинает искать внутренние, то есть внимательно прислушиваться к своему организму, выискивать различные заболевания и ходить по врачам. Посещение врачей для него является хорошим поводом пообщаться, получить необходимую дозу сенсорных и эмоциональных стимулов. Как вариант может рассматриваться поход в парикмахерскую, салон красоты, фитнес-клуб и т. п. Известно, что люди посещают такие места иногда не столько ради прямой цели, сколько из-за общения, вследствие дефицита сенсорно-эмоциональных впечатлений. Еще одно из распространенных последствий депривации, которое характерно, впрочем, не только для лиц с истероидно-демонстративной акцентуацией, – переедание и, как следствие, избыточный вес. Если человек не имеет возможности получать необходимую стимуляцию, он ее замещает едой. Естественно, борьба с лишним весом при этом не будет эффективной, если не устранена причина – сенсорный голод. Изучение индивидуальных последствий сенсорной депривации важно как с теоретической точки зрения – для выявления общих закономерностей развития депривационных состояний, так и с практической – для отбора людей в различные профессиональные группы, в том числе для работы в особых условиях – экспедициях, космических полетах и т. д.

Йозеф Лангмейер, Зденек Матейчек. ПСИХИЧЕСКАЯ ДЕПРИВАЦИЯ В ДЕТСКОМ ВОЗРАСТЕ. Авиценум, Прага, 1984, (с.17-60, 244-258). Терминология и определение понятий Тот факт, что концепция психической депривации до сих пор не завершена и не является устойчивой, лучше всего заметен по разнородности терминов, долженствующих выразить данное понятие и прямо свидетельствующих нередко об основной теоретической позиции автора. Наиболее часто, особенно в англосаксонской литературе, используется название "депривация" (deprivation, или соотв. privation), обозначающее потерю чего-либо, лишения из-за недостаточного удовлетворения какой-либо важной потребности. Речь идет не о физических лишениях, а исключительно о недостаточном удовлетворении основных психических потребностей (психическая депривация). Совершенно тождественны и остальные термины, выражающие в большинстве случаев аналогию с недостатком питания: психическое голодание (psychological starvation), психическая недостаточность (carence mentale). Трамер распознает две ступени серьезности значения данного состояния: психическое истощение (inanitas mentis), и уже явное болезненное изнурение, некую психическую кахексию (inanitio mentis). Некоторые авторы сужают общее обозначение соответственно тому, какую психическую потребность они принимают в качестве самой важной и какая "недостаточность" имеет, таким образом, решающее, по их мнению, влияние на возникновение психических нарушений. В целом считается, что ребенок для своего здорового развития нуждается, в первую очередь, в теплоте чувств, в любви. Если он окружен достаточной симпатией и обладает эмоциональной опорой, то это возмещает отсутствие иных психических элементов - например, недостаточность раздражителей органов чувств, отсутствие игрушек, недостаточность воспитания и образования. Основное патогенное значение для нарушений развития и характера имеет, следовательно, недостаточное удовлетворение аффективных потребностей, т. е. эмоциональная, аффективная депривация. В тех случаях, где автор имеет в виду главным образом недостаточность раздражителей органов чувств, то он, напротив, говорит о чувственной депривации (sensory deprivation). Еще более узкий термин избирают те авторы, которые сущность депривации усматривают, главным образом, в недостаточности чувственных связей ребенка и матери: депривация материнской заботы (maternal deprivation, carence de soins maternels, privation maternelle, alejamento de la madre, Mutterentzung). В отличие от этого, слишком широкими границами отличается термин "педагогический дефицит". Можно найти и противоположное суженое понимание, например, в термине "игровой дефицит", чем выражается, одновременно, предпосылка, что основную воспитательную потребность в детском возрасте представляет игра и что недостаточные возможности в этом отношении приводят часто к нарушениям развития. Некоторые исследователи стараются установить различие между ситуацией, когда ребенок с самого начала лишен определенных импульсов, так что некоторые специфические потребности вообще не возникают, и ситуацией, когда потребность уже возникла, и только после этого из жизненной среды ребенка исчезли импульсы, которые могли бы служить для ее удовлетворения. Первую ситуацию можно было бы обозначить в смысле терминологии Гевирца в качестве "привации", тогда как вторую - в качестве "депривации", отождествляемой некоторыми исследователями с сепарацией. Боулби говорит о частичной депривации (partial deprivation) там, где не произошло прямой разлуки матери с ребенком, однако их отношения по какой-либо причине обеднены и неудовлетворительны. Для обозначения данной ситуации Праг и Харлоу используют наименование "скрытая" или "маскированная" депривация и делают различие, помимо этого между нарушенным и между недостаточным отношением матери к ребенку. Вообще термины, устанавливающие понятие лишь через определенную специфическую ситуацию или на основании лишь определенных признаков, очевидно, малопригодны для психологической теории и следует отдавать предпочтение терминам более общего характера и лучше выражающим психологическую сущность явления. По данной причине мы отдаем предпочтение термину "психическая депривация" или же в чешском переводе "psychicke stradani" (психические лишения); можно было бы говорить также о нарушениях по поводу психической недостаточности. (...) По нашему мнению, к сущности вопроса приближаются больше всего те определения, которые исходят из аналогии психической и биологической недостаточности. Подобно тому, как возникают серьезные нарушения в результате общего недостатка питания, недостатка белков, витаминов, кислорода и т. п., серьезные нарушения могут возникать и но причине психического недостатка - недостатка любви, стимуляции, социального контакта, воспитания и т. п. В обоих случаях происходит своего рода общее или частичное голодание, причем результаты - как бы ни был различен их механизм - проявляются в хирении, ослаблении, обеднении организма. Подобное понимание имплицитно отличает также токсические нарушения и иные нарушения развития от нарушений по поводу лишений как в биологическом, так и в психологическом смысле. Ближе всего к данному пониманию стоит определение депривации По Хеббу как "биологически адекватной, однако психологически ограничиваемой среды". Выражение "ограничение" здесь соответствует, очевидно, количественному обеднению, под чем понимается недостаток определенных элементов среды - стимулов вообще, стимулов определенного вида или стимулов определенным образом структурированных, которые необходимы для нормального развития и сохранения психических функций. Однако все еще остается необходимость более точного установления: какие элементы среды являются психологически столь значимыми, что именно их недостаток определяет в первую очередь последующие нарушения. Таким образом, с динамической точки зрения лучше говорить, о недостаточном насыщении потребностей организма. После данного рассмотрения свое собственное понимание мы можем выразить, по-видимому, в следующем определении: "Психическая депривация является психическим состоянием, возникшим в результате таких жизненных ситуаций, где субъекту не предоставляется возможности для удовлетворения некоторых его основных (жизненных) психических потребностей в достаточной мере и в течение достаточно длительного времени". В определении мы говорим о "психическом состоянии". Мы его понимаем не в качестве чего-то неизменного и постоянного, однако не знаем, как лучше выразить ту актуальную душевную действительность, которая возникает путем определенного специфического процесса (вызванного в нашем случае стимульным обеднением) и которая является основой или внутренним психическим условием определенного специфического поведения (в нашем случае депривационных последствий). (...) "Основными" (жизненными) потребностями можно считать: 1) потребность в определенном количестве, изменчивости и виде (модальности) стимулов; 2) потребность в основных условиях для действенного учения; 3) потребность в первичных общественных связях (особенно с материнским лицом), обеспечивающих возможность действенной основной интеграции личности: 4) потребность общественной самореализации, предоставляющей возможность овладения раздельными общественными ролями и ценностными целями. Конечно, жизненные потребности можно оценивать лишь в соотношении с индивидуальностью ребенка и в соотношении с обществом, в котором он проживает. Вероятным представляется, что действительно основные потребности во всех человеческих культурах являются приблизительно одинаковыми. По-видимому, чем выше подниматься по их иерархии и чем больше сосредоточиваться на подробностях, тем больше будет обнаруживаться различий. В определенных культурах отдельные потребности воспринимаются в качестве более или менее настоятельных. Так, например, иногда в качестве особо "желательных" оцениваются люди сдержанные и пассивные, напротив, и других случаях люди весьма активные и предприимчивые. В одной культуре, например, следят с максимальной последовательностыо за образованием определенных навыков, которые затем переходят в целые сложные церемониалы, в другой же культуре, наоборот, ребенком руководят самым свободным образом. В некоторых культурах приветствуют, чтобы дети как можно дольше находились в зависимости от родителей, в других же, напротив, стремятся, чтобы дети возможно скорее становились самостоятельными. Из этого вытекает, что уже приток стимулов на самом основном уровне различным образом дозируется и направляется. Результаты психической депривации можно также оценивать лишь в соотношении с ценностями, имеющими силу в данный период, в данном обществе, на данной ступени развития. Следовательно, в данном смысле последствия психической депривации проявляются в том, что индивид в результате долговременного неудовлетворения потребностей не способен приспособляться к ситуациям, которые обычны и желательны для данного общества. Наличие какой-либо потребности проявляется сначала в виде определенной готовности организма, а также при ее "активации" общим ненаправленным беспокойством или напряжением, являющимся своего рода пружиной для действий, долженствующих обеспечить удовлетворение. Если найдется цель, обещающая сама но себе удовлетворить потребность или служить средством для достижения конечной цели, то напряжение направляется к данной цели, действия организма теряют свою рассредоточенность и обретают направленность, причем безразлично, является ли направленность к цели (ценности) врожденной ("инстинктивной") или имеющейся на основе заученного, приобретенного опыта. Если организм достигает конечной цели, то потребность насыщается и снова возникает равновесие. Если, однако, удовлетворение потребностей является постоянно недостаточным, то происходит "изголодание" организма и равновесие устанавливается на более низком уровне (подобно более низкому метаболическому уровню у дистрофиков). (...) "Депривационная ситуация" - это такая жизненная ситуация ребенка, где отсутствует возможность удовлетворения важных психических потребностей. Различные дети, подвергаемые одной и той же "депривационной ситуации", будут вести себя различно и вынесут из этого различные последствия, так как они вносят в нее раздельные предпосылки своей психической конституцией и имеющимся развитием своей личности. В данном аспекте "изоляция" ребенка от стимулирующей среды человеческого общества, семьи, детской группы, школы и т. п. представляет, следовательно, "депривациоиную ситуацию", а не саму "депривацию". (...) Психическая депривация, как мы ее понимаем, является уже особой, индивидуальной переработкой стимульного обеднения, которого достиг ребенок в депривационной ситуации, является психическим состоянием. Внешне данное психическое состояние проявляется поведением, отличающимся некоторыми характерными признаками, что - в контексте имеющегося развития детской личности - предоставляет возможность распознать депривацию. Здесь мы говорим о "последствиях депривации", "депривационном поражении" и т. п. Преднамеренно мы избегаем термина "депривационный синдром", который создает представление, что речь идет об определенной, четко ограниченной группе патологических признаков и что можно, таким образом, диагностировать депривацию подобно остальным соматическим или психическим заболеваниям. Иногда говорят о "депривациониом опыте" ребенка. Как правило, последнее не выражает ничего иного, чем-то, что ребенок уже ранее подвергался депривационной ситуации и что в каждую подобную ситуацию ребенок будет ныне вступать с несколько видоизмененной, более чувствительной, или, напротив, более "закаленной" психической структурой. Мы будем говорить также о "механизмах депривации". Под ними мы подразумеваем тот процесс, который вызывается недостатком в удовлетворении основных психических потребностей ребенка и который характерным способом видоизменяет структуру развивающейся детской личности - следовательно, "депривирование" - процесс, приводящий к депривации. Наше понимание депривации близко к понятию "фрустрация", однако не тождественно с ним, и его не следовало бы с ним путать. Фрустрация также определяется различным образом - как "невозможность (блокирование) удовлетворения активированной потребности из-за какого-либо препятствия или обструкции" (Саймондс), далее как "состояние напряжения, зависящее от блокирования пути к цели" (Мерфи), или такая ситуация, когда "организм встречается с более или менее непреодолимым препятствием или обструкцией на пути к удовлетворению какой-либо жизненной потребности" (Розенцвейг). В самом широком смысле слова "фрустрация" охватывает, следовательно, и депривационные ситуации, если вообще отсутствует возможность удовлетворения потребности в течение длительного периода. Однако не в тех случаях, когда ее нельзя удовлетворить лишь одним способом или одним путем. Большинство исследовательских работ о фрустрации касается (как это соответствует приведенным определениям) удовлетворения "активированной" потребности (aroused need), уже направленной к цели. Ясно, что депривация, таким образом, представляет собой значительно более серьезное и тяжелое состояние, чем фрустрация в данном узком смысле. Приведем конкретно пример: фрустрация происходит, если у ребенка отнимают его любимую игрушку и ему предоставляется возможность играть с чем-либо, что ему нравится меньше. Депривация же возникает, если ребенку вообще не предоставляется возможность играть.(...) Подобно этому нельзя смешивать депривацию и конфликт, хотя и здесь в жизненных ситуациях опять-таки оба понятия нередко переплетаются. И хотя на основе ситуаций первично депривационных могут возникать и явно конфликтные ситуации, под конфликтом мы понимаем, как правило, особый тип фрустрации, где препятствие, не позволяющее удовлетворить активированную потребность, существует в форме другого, противонаправленного побуждения. Следовательно, в конфликте организм движется силами, направляющимися к различным целям, причем они обе соблазняют и привлекают, или организм одновременно всего лишь к одной цели не только привлекается, но и отталкивается от нее. Наконец, от понятия депривация мы отличаем понятие запущенность, под которым нами подразумеваются, скорее, последствия внешних неблагоприятных влияний воспитания. Запущенность хотя и проявляется более или менее выразительно в поведении ребенка, однако не нарушает непосредственно его психического здоровья. Запущенный ребенок растет обычно в примитивной среде, с недостаточной гигиеной, с недостаточным воспитательным надзором, без пригодных примеров зрелого поведения, с недостаточной возможностью школьного обучения, однако такой ребенок может быть умственно и, в частности, эмоционально развит вполне соответствующим образом. Следовательно, у него не должны отмечаться ни признаки эмоционального захирения, ни невротические или другие нарушения. Наоборот, особенно в практической общественной жизни ребенок может быть вполне равноценным с остальными детьми или даже их превосходить. Психически депривированный ребенок, вырастает, нередко, в гигиенически образцовой среде, с первоклассным уходом и надзором, однако его умственное и, в особенности, эмоциональное развитие бывает серьезно нарушено.(...) Помимо депривации, повторных фрустраций и конфликтов имеются, несомненно, и иные психологические обстоятельства, на основе которых могут возникать нарушения поведения и развития - например, перегрузка стимулами, снабжение искаженными стимулами (sensory overload, sensory distortion), пресыщение интересов и т. п. А ведь мы остаемся лишь в области психогенных факторов. Помимо этого, здесь имеется, однако, целая широкая область органических поражений, нарушений и отклонений, которые прямо или опосредствованно воздействуют на поведение ребенка, становясь причиной его сдвигов. (...) Экспериментальный подход. Результаты клинических наблюдений зависят обычно от стольких с трудом контролируемых факторов, изменяющихся от исследования к исследованию и даже от одной совокупности к другой, причем при совершенно, видимо, сходных условиях, что получить на их основании единые заключения нелегко. Уже это само по себе достаточное доказательство того, насколько необходим экспериментальный подход к нашей проблематике, так как едва ли можно иначе выяснить центральный вопрос патогенеза депривационных последствий у детей и у взрослых. В последние годы в данном направлении произошло значительное и многостороннее развитие, способствующее объяснению целого ряда серьезных вопросов (например, вопроса поздних последствий ранних переживаний, вопроса так наз. критического возраста, вопроса соотношения сенсорной и социальной депривации и т. д.). Одновременно выяснилось, однако, что экспериментальная депривация представляет очень ценный метод для решения многих других важных проблем в теории и клинической практике, например, для объяснения соотношения врожденного (специфически видового) поведения и приобретенного поведения, для объяснения соотношения определенных условий среды с биохимическими и гистологическими изменениями в мозге, для решения многих актуальных вопросов авиационной и космической психологии, методов психотерапии и т. п.

Привязанность

Привязанность – длительно существующая эмоциональная связь между двумя индивидами, побуждающая их искать взаимной близости и получать удовольствие от общения друг с другом.

voluntary.ru›Словарь справочник по социальной работе. - 2010

Привязанность Тесная эмоциональная связь между двумя людьми, характеризуемая взаимным участием и желанием поддерживать близкие отношения. Термин чаще используется для обозначения тесной эмоциональной связи между ребенком и матерью.

vocabulary.ru›Психология от А до Я. - 2000

Привязанность Привязанность (attachment) - поиск и установление эмоциональной близости с другим человеком. Первичной является привязанность младенца к матери…

dic.academic.ru›Психологический словарь. - 2000

Исследование привязанности ребенка к матери (в зарубежной психологии) н. В. Искольдский

 

 

Значение периода младенчества в общем контексте онтогенеза долгое время не было определено. Но с тех пор как психологи обратили внимание на то, как много «может» ребенок уже в первые недели и месяцы жизни, исследования младенчества становятся все более популярными.

З. Фрейд первым сформулировал некоторые общетеоретические положения относительно важности раннего возраста для дальнейшего развития человека, а также предложил периодизацию, на основе которой, по его мнению, можно было экспериментально исследовать проблему младенчества. В дальнейшем теоретические построения З. Фрейда подверглись критике (в частности, его периодизация развития в младенчестве) [21], однако эти работы явились толчком для многих экспериментальных исследований. Несмотря на то, что авторы не всегда четко формулируют свои методологические позиции, нетрудно увидеть, что большинство из них тяготеют к психоаналитической традиции.

Помимо работ З. Фрейда, на развитие этой области повлияли появившиеся в послевоенное время работы этологов (К. фон Фриша, К. Лоренца, Н. Тинбергена). Эти исследователи ввели ряд важнейших понятий: импринтинг, критический период, сензитивный период и т. д. Некоторые идеи этологов не утратили своего значения и по сей день (см., например, [10]).

Растущий интерес к младенчеству был обусловлен логикой развития психологической науки. Однако большую роль сыграла и практическая значимость проблемы. Организация различных детских учреждений (типа домов ребенка), воспитание ребенка в семье и уход за ним, ранняя диагностика разного рода психических отклонений — вот неполный перечень важнейших вопросов, в решении которых психологические исследования могли сыграть и сыграли немалую роль.

Экспериментальная разработка проблемы младенчества началась в 40—50-е гг. Основополагающими в этом направлении явились работы Дж. Боулби [9], А. Фрейд и С. Дан [20]. С течением времени эта проблематика становится все более популярной: если до 1954 г. было опубликовано около 300 работ по проблеме младенчества, то с 1968 по 1977 г. (т. е. только за 9 лет) в Psychological Abstracts упомянуто около 1200 названий [25].

В последние годы особенно интенсивно разрабатывается проблема социальных взаимодействий младенца со взрослыми. В советской психологии эта проблема исследовалась в основном в рамках предложенного М.И. Лисиной подхода к исследованию общения [2], [3], [4]. Общение, по определению М.И. Лисиной, есть «процесс взаимодействия людей, направленный на согласование и объединение их энергий с целью достижения общего результата» [3; 5]. В качестве продукта общения М.И. Лисина предлагает считать образ другого человека и возникающее уже на ранних этапах развития представление ребенка о себе. Ребенок рассматривается как активный индивид, удовлетворяющий в процессе общения со взрослым определенные потребности. В младенческом возрасте в качестве основной выделяется потребность во внимании и доброжелательности взрослого. В зарубежной психологии принято иное понимание характера и функций общения ребенка со взрослым. В частности, этот процесс рассматривается как форма биологического приспособления к внешним воздействиям. Взрослый, с одной стороны, удовлетворяет физиологические потребности ребенка, а с другой стороны, удовлетворяет его потребность в безопасности. Подобный методологический подход, широко распространенный в западной психологии развития, во многом явился основанием для излагаемых ниже взглядов. Вместе с тем зарубежными исследователями накоплен богатый эмпирический материал по проблеме взаимодействия ребенка со взрослым. Мы считаем полезным изложить его наряду с некоторыми теоретическими представлениями. В западной литературе

 

147

 

взаимодействия ребенка со взрослым обычно обозначаются термином «привязанность» (attachment). В рамках этого подхода привязанность к взрослым рассматривается как основной фактор развития ребенка в первые годы его жизни. В отсутствие матери или других взрослых, ухаживающих за ним, ребенок чувствует себя беспомощным и впадает в состояние тревоги и дискомфорта, что нередко приводит к аномалиям в психическом развитии. Диада мать- — ребенок является как бы молекулой, удобной единицей для исследования. Именно в ней возможно изучение и эмоционального, и когнитивного развития ребенка. В настоящем обзоре мы не ставим перед собой цель выявить влияние взаимодействия матери и ребенка на дальнейшее развития последнего, а лишь обозначим его место в жизнедеятельности младенца на примере западных исследований.

Чтобы составить предварительное представление о самой проблеме, очертим круг основных понятий, используемых авторами: привязанность — в широком смысле — поиск и установление близости с другим индивидом (прежде всего с матерью, отцом и теми, кто ухаживает за ребенком или объектами привязанности); физическая зависимость ребенка от взрослых в первые годы жизни (dependency); кратковременное разлучение (separation) и длительное разлучение (loss) с объектами привязанности.

В западной литературе можно выделить два основных варианта объяснения природы привязанности. Сторонники концепции «первичной мотивации» считают, что у ребенка существует врожденная потребность находиться в непосредственной близости, контакте с другим существом (используется термин clinging — «прилипание»). Согласно же концепции «вторичной мотивации» привязанность возникает потому, что близкие взрослые, прежде всего мать, удовлетворяют физиологические потребности ребенка. Этот подход в основном защищался теми, кто выполнял свои исследования в русле бихевиористской традиции [17].

Дж. Боулби предложил новое объяснение феномена привязанности. С его точки зрения, мать и у животных, и у человека выполняет прежде всего роль защиты потомства от неблагоприятных воздействий среды. В процессе эволюции вырабатывается определенный инстинктивный механизм, при включении которого ребенок ищет близости с матерью, особенно в ситуациях, потенциально опасных для него. Этот подход можно обозначить как эволюционно-этологический: потребность в контакте с матерью объясняется через возникновение и закрепление в филогенезе определенных адаптивных механизмов.

Следует заметить, что большинство исследований ([22], [23] и др.), подтверждающих эту точку зрения, проводились на животных. Выводы же делались в общем виде и распространялись на человека. Такой перенос вызывает возражения, относящиеся не только к различиям в биологии онтогенеза (у животных короче период созревания, большее значение имеют инстинктивные, строго детерминированные формы поведения), но прежде всего к специфике социальных условий развития ребенка. Все это ограничивает значение результатов, полученных в экспериментальных исследованиях на животных.

При анализе литературы по проблеме привязанности оказывается, что для выявления сущности этого феномена необходимо решить ряд более конкретных задач.

Одним из наиболее дискуссионных является вопрос об объектах привязанности. Анализ этой проблемы, исходя из имеющихся в зарубежной литературе данных, можно свести к следующему.

У ребенка, как правило, существуют один основной объект привязанности — мать и ряд второстепенных объектов (отец, старший брат, сестра и т. д.), которые как бы выстраиваются в некоторую иерархию [6], [34]. Ребенок выделяет мать по голосу очень рано (приблизительно ко второму месяцу жизни), в то время как к другим людям привязанность формируется позднее (к девятому месяцу) [37]. «Ясно, что то, кого ребенок выбирает как основной объект привязанности, зависит от того, кто ухаживает за ним. Скорее всего это будут мать, отец, старшие братья и сестры, может быть бабушка или дедушка» [10; 305]. Существуют данные, что ребенок обращается к матери, когда он испытывает дискомфорт: голод, усталость и т. п.; когда же ребенок чувствует себя хорошо, привязанность проявляется и по отношению к вспомогательным объектам [10]. В некоторых исследованиях рассматривается специфическая роль отца в развитии детей раннего возраста [7], [29].

Таким образом, у ребенка формируется привязанность сразу к нескольким объектам. Возникает вопрос: хорошо ли это? Можно предположить, что большое количество объектов привязанности должно отрицательно влиять на интенсивность привязанности к основному объекту. Однако эмпирические исследования [3], [31] показали, что это не так. Чем благополучнее

 

148

 

отношения между ребенком и матерью, тем прочнее контакт между ребенком и другими объектами привязанности. М. Эйнсворт [6] дает этому следующее объяснение: чем менее надежной является связь с матерью, тем больше ребенок склонен подавлять свое стремление к другим социальным контактам.

В целом в западной литературе существуют разногласия относительно механизмов возникновения привязанности и других более конкретных аспектов исследования этого феномена. В многом они обусловлены несовершенством используемых методических процедур, а также отсутствием четких критериев для описания моделей привязанности. Обычно в исследованиях привязанности взаимодействие матери и ребенка записывается на видеомагнитофон, а потом оценивается и интерпретируется несколькими экспертами. Показано, что младенцы проявляют привязанность к матери по-разному. X. Шаффер и П. Эмерсон в качестве основного критерия для описания моделей привязанности выделяют протест при удалении матери [34]. М. Эйнсворт считает, что для изучения проявлений привязанности ребенка в различных ситуациях необходимо регистрировать: 1) его реакции при появлении матери; 2) его реакции в ответ на попытку матери завязать контакт; 3) его поведение, направленное на избегание разлучения; 4) его поведение, рассматриваемое как исследовательская активность в ситуации, когда ребенок находится на коленях у матери; 5) реакции типа избегания (например, при контакте ребенка с незнакомым человеком). Первый и четвертый критерии М. Эйнсворт считает самыми важными. По ее мнению, необходимо учитывать также те условия, в которых регистрируются проявления привязанности (характеристика ситуации — знакомая или незнакомая, присутствует или отсутствует некто третий и т. д.) [6].

Используя различные экспериментальные ситуации, удалось выделить определенные типы привязанности, которые в дальнейшем по-разному влияют на психическое развитие ребенка. М. Эйнсворт считает, что существуют два типа привязанности: надежная (secure) и ненадежная (insecure) [6]. Привязанность, при которой ребенок осуществляет активную исследовательскую деятельность в незнакомой обстановке, используя мать как «базу», не реагирует отрицательно на приближение незнакомого человека, радостно приветствует мать при ее появлении, определяется М. Эйнсворт как надежная. Характеристиками ненадежной привязанности являются: пассивное поведение ребенка в незнакомой ситуации, даже в присутствии матери, его отрицательная эмоциональная реакция на приближение незнакомого человека, беспомощность и дезориентированность в отсутствие матери и пассивность при ее появлении. Ненадежная привязанность может возникнуть как результат, с одной стороны, недостаточного внимания матери к ребенку, а с другой стороны, как результат слишком частых попыток матери завязать контакт (при этом ребенок старается избегать взаимодействий с матерью, он как бы перенасыщен ими). Если привязанность ребенка к матери определяется как ненадежная, сам ребенок характеризуется как пассивный и суетливый. Это соответствует данным о том, что ненадежная привязанность связана с определенными характеристиками темперамента младенца [8]. Ненадежность привязанности, как считает М. Эйнсворт, является показателем неблагополучного развития.

Большое количество исследований было посвящено реакции типа избегания, а конкретно — реакции ребенка на незнакомого взрослого. Авторы, рассматривающие проблему взаимодействия ребенка и взрослого, вообще довольно значительное место уделяют вопросу генезиса эмоций, в основном отрицательных — страха или тревожности и гнева в ответ на разлучение или угрозу разлучения с объектом привязанности. Подробно рассматривается, в частности, феномен реакции страха на незнакомца. То, что ребенок отрицательно реагирует на незнакомого взрослого человека, с точки зрения эволюционной теории Дж. Боулби, вполне естественно. Хищник для детенышей животных, незнакомый взрослый для ребенка являются теми неблагоприятными факторами среды, от которых и должна защитить мать. По мнению М. Хейта и Дж. Кампоса [21], отрицательная реакция ребенка на незнакомца исследована достаточно подробно. В действительности по этой проблеме много написано, но сам вопрос остается запутанным. Некоторые авторы вообще сомневаются в существовании этой реакции [33] или считают, что ее надо называть по-другому: осторожность, «тревожность разлучения» [35] и т д. Дело, естественно, не в терминологии, а в выяснении внутренних механизмов самого явления. Здесь также возникают определенные сложности. У разных детей время возникновения этого феномена сильно варьирует. Ясно, что эти вариации нуждаются в объяснении; в частности, возникает вопрос, какие факторы лежат в основе этих индивидуальных различий.

 

149

 

Еще одна сложность — отсутствие и здесь единого критерия выделения феномена страха по отношению к незнакомцу. Так, некоторые исследователи считают, что достаточно визуального контакта с незнакомым человеком для возникновения страха у ребенка, другие — что взаимодействие должно быть непосредственным. Не определено четко и само понятие «незнакомец»: незнакомый человек в ходе эксперимента может стать знакомым. Все вышесказанное приводит к тому, что объективное и полное описание реакции страха на незнакомца отсутствует. Некоторый свет на этот вопрос могут, очевидно, пролить исследования, где одновременно фиксируются несколько переменных Измерения интенсивности страха по отношению к незнакомцу в зависимости от возраста ребенка, местонахождения матери и незнакомца показали, что чем ближе находится незнакомец к ребенку, тем ярче выражена негативная реакция [3]. Зависимость реакции младенца от двух других переменных отражена на рисунке (в качестве индикаторов реакций младенца служили вокализация, перцептивная и моторная активность).

Есть несколько попыток объяснить механизм негативной реакции ребенка на незнакомого человека. С точки зрения одних исследователей, боязнь незнакомца есть проявление более общей отрицательной реакции на все новое и неизвестное [24]. Однако экспериментально было показано, что далеко не любое новое вызывает у ребенка отрицательную реакцию: незнакомая вещь небольшого размера вызывает всматривание, незнакомый ребенок — интерес и улыбку (см. [11]). Другие авторы полагают, что дети боятся не незнакомого человека как такового, а его необычного, не похожего на материнское, поведения. По данным Р. Рафмана, если незнакомец подражает поведению матери, то страх не возникает (цит. по [21]). Этому соответствует и взгляд Р. Спитца [35], согласно которому ребенок боится, что незнакомый взрослый может разлучить его с объектом привязанности. Однако, как уже отмечалось, незнакомец вызывает страх, хотя и в меньшей степени, и в присутствии матери.

 

 

Индивидуальные различия в реакциях младенцев на незнакомцев, как считает Г. Бронсон, являются следствием различий в опыте общения ребенка с незнакомыми людьми [14]. Однако это едва ли верно: страх по отношению к незнакомцу возникает очень рано, иногда в возрасте четырех месяцев, когда подобный опыт либо отсутствует, либо минимален.

Наконец, К. Кальтенбахом и др. [27] было показано, что боязнь незнакомца — общечеловеческая реакция, возникающая в конкретной ситуации. В экспериментальном исследовании 24 ребенка в возрасте восьми месяцев наблюдались в стандартной лабораторной ситуации: к ним приближалась незнакомая женщина. Потом в аналогичной ситуации наблюдались матери этих младенцев. Как дети, так и матери выражали беспокойство, причем матери даже в большей степени, чем дети.

Все вышесказанное позволяет сделать вывод, что, несмотря на многочисленные экспериментальные исследования феномена боязни незнакомца, нет ясности относительно природы этого явления. Очевидно, это происходит из-за отсутствия дедуктивной схемы объяснения и, кроме того, возможной неадекватности экспериментальных методик. Реакция ребенка на незнакомого человека исследуется в лаборатории и оценивается экспертами в баллах по внешним характеристикам поведения. Однако поведение ребенка во время эксперимента, его отрицательные эмоциональные реакции могут быть спровоцированы самим характером ситуации и не совпадать с аналогичными реакциями в других условиях. Роль незнакомой обстановки, в которую попадали младенцы в исследованиях, специфическое влияние на них лабораторных условий отмечается, например, Ю. Бронфенбреннером [13]. Как заметил Р. Мак-Кол [30], в лабораторных исследованиях в основном анализируются факторы, которые могут повлиять на развитие, а не факторы, реально определяющие развитие в типичных естественных условиях.

Попытки регистрировать поведение ребенка в естественных условиях практически отсутствуют, хотя в последнее время такие исследования начинают появляться (см., например, [7]). В отдельных работах [19], [31] в дополнение к стандартной схеме используется вопросник, адресованный матерям. Его содержание касается реакций ребенка на близких взрослых в домашних условиях, учитывается также опыт общения с незнакомыми людьми.

 

150

 

Заканчивая обзор работ по этой проблеме, следует сделать еще одно замечание. Дж. Боулби [10] считает появление страха по отношению к незнакомцу нормальной реакцией, естественно возникающей на определенном этапе развития ребенка. В исследовании Г. Моргана и X. Рициути [31], а также в некоторых советских исследованиях (см., напр., [5]) показано, что такой страх возникает в основном в «критических ситуациях» — в незнакомой обстановке, в отсутствие матери, в тех случаях, когда незнакомец берет ребенка на руки, и т. д. Если ребенок находится на коленях у матери, то отрицательная эмоциональная реакция отсутствует [31], а у нормально развивающихся «домашних» детей наблюдается даже исследовательское поведение, в отличие от детей, выросших в детских домах, которые и в присутствии близких взрослых ведут себя пассивно. В исследовании С. В. Корницкой [1] показано, что в детском саду привыкшие к обстановке, хорошо адаптированные дети не проявляют страха по отношению к незнакомым людям. Таким образом, боязнь незнакомца, возможно, есть проявление определенных отклонений в формировании личности и эмоциональной сферы ребенка.

Вернемся теперь к предположению, что привязанность является важнейшим фактором развития ребенка. Психологи, защищающие этот подход, считают, что разлучение с объектом привязанности даже на короткий срок может привести к тяжелым последствиям, и чем продолжительнее это разлучение, тем выше вероятность появления аномалий в психическом развитии ребенка ([11] и др.).

Эта точка зрения была подвергнута резкой критике целым рядом исследователей [16], [18], [26], [32], считающих, что выводы, сделанные защитниками «концепции привязанности», тенденциозны. Дж. Дуглас [18] показал, что в обычных условиях по меньшей мере один из трех детей в раннем детстве разлучается на некоторый срок с родителями и это не влияет на его дальнейшее развитие. Тогда вопрос «Влияет ли разлучение на развитие?» трансформируется в другой вопрос: «Какого рода разлучение и каким образом влияет на развитие?» В ряде экспериментальных исследований были выделены факторы, влияющие на развитие младенца либо независимо от разлучения, либо ослабляя или усиливая его эффект. К ним относятся общая ситуация в семье [32], неблагоприятная стратегия воспитания, социальная и культурная депривация, недостаток сенсорной стимуляции и т. д. [15]. Таким образом, эта группа авторов рассматривает развитие как сложный многофакторный процесс в противовес выделению одного, хотя и важного фактора.

Кроме того, защитники подхода, при котором привязанность рассматривается в качестве главного фактора развития, исследуют взаимодействие ребенок — взрослый не как социальный процесс, а как некую этологическую модель. Функция привязанности, с этой точки зрения, очень утилитарна — она лишь обеспечивает защиту от неблагоприятных воздействий среды.

Изучение взаимодействия мать — ребенок в западной психологии сейчас достигло точки, когда, как нам кажется, все больше требуется уточнение самого предмета исследования. Дж. Боулби [11] считает, что привязанность, как таковая, существует не только у младенцев, но и у взрослых. Однако большинство авторов пытаются отдифференцировать различные проявления привязанности в разных возрастах. X. Литтон [29], например, говорит о вербальной привязанности, включающей в себя привлечение внимания взрослого, призывы о помощи и просьбу разрешить сделать что-то, и невербальной (приближение ребенка к взрослому, непосредственный контакт, стремление оказаться на руках у матери). В исследовании И. Бретертон и др. [12] было показано, что дети 12, 18 и 24 месяцев в присутствии матери сами вступают в контакт с незнакомым взрослым (играют с ним) и не проявляют отрицательного отношения к незнакомым. Очевидно, что такого рода совместную деятельность трудно организовать у детей более младшего возраста. X. Литтон [29] пишет, что проявления невербальной привязанности связаны не только с возрастом, но и с «неблагополучностью» и незрелостью у более старших детей. Она как бы является выражением объективной зависимости ребенка от взрослого. Можно предположить, что страх, вызываемый незнакомцем, в возрасте четырех месяцев (возраст, когда эта реакция появляется у большинства детей) и в возрасте от 12 до 24 месяцев, когда этот страх самостоятельно преодолевается ребенком в игровом взаимодействии со взрослым,— качественно различные явления. Другими словами, привязанность ребенка в первые 5—6 месяцев жизни, возможно, есть выражение его объективной зависимости от матери. На этой же стадии возникают страх при появлении незнакомца, он сродни животному страху. На более поздних стадиях развития (от года и старше) возникают начальные формы произвольной регуляции, активное участие ребенка во взаимодействии

 

151

 

со взрослым. Ребенок может произвольно подавить, например, свое негативное отношение к незнакомому человеку. Это означает, что механизм привязанности меняется. Если на этой, второй, стадии проявляются рудименты первой (например, ребенок постоянно просится на руки и т. д.), то это свидетельствует о неблагополучном эмоциональном развитии.

 

*

 

Таким образом, проблема взаимодействия матери и ребенка активно разрабатывается в западной психологии в течение последних десятилетий ([6], [10], [34] и др.). По этим данным, привязанность ребенка к матери играет главную роль в жизнедеятельности младенца и оказывает большое влияние на его дальнейшее развитие. Во многих скрупулезных экспериментальных работах предпринимаются попытки выявить существо феномена привязанности, рассматриваются разные типы и формы ее проявлений. Несмотря на то, что некоторые авторы [6], [10] излагают свои взгляды в виде концепций, в этой области исследований существует определенный недостаток теоретических обобщений. Проявления и формы того, что в западной литературе обозначается термином «привязанность», очень многообразны и часто неоднородны. Один из недостатков рассмотренных нами представлений заключается в том, что феномен привязанности рассматривается без учета других факторов, влияющих на развитие. В свою очередь, существуют данные (хотя часто и противоречивые) о связи типов привязанности с характеристиками темперамента младенца, а также о том, что отдельно взаимодействие мать — ребенок, как таковое, не может роковым образом повлиять на развитие ребенка ([16], [18], [32] и др.).

Таким образом, существуют два пути для дальнейших исследований: с одной стороны, соотнесение привязанности с другими феноменами развития, учет более широкого контекста социализации; с другой стороны, более точное определение конкретных форм и типов привязанности. Очевидно также, что создание общей концепции во многом помогло бы решению вопроса о внутренних механизмах привязанности.

Теория привязанностей Дж.Боулби ( Bowlby ) 1, основоположник «Теории привязанностей», его последователь Эйнсворт ( Ainsworth ) 2 и другие ( Cassidy , Crittenden 3 , Durkin , Goldfarb , Fahlberg 4 , Jacobsen , Kennel , Klaus , Main , Rutter , Schaffer , De Shateau , Spitz , а также Авдеева, Бардышевская, Лебединский, Лангмайер, Максименко, Матейчик, Мещерякова, Мухамедрахимов, Хаймовская 5) доказали важность привязанностей и интерперсональных отношений между ребенком и родителями (лицами, их заменяющими), важность формирования союза ребенка и взрослого, обеспечения стабильности (длительности) отношений и качества коммуникации между ребенком и взрослым для нормального развития ребенка и развития его идентичности. Введенный Боулби термин «привязанность» для установления качества этого союза, связи ребенка и взрослого — многогранен. Как формируется привязанность и как она функционирует — все еще является не до конца понятой проблемой. Однако, как сформулировала Вера Фалберг ( Fahlberg – 4) «привязанность и утрата — находятся в сердце всей работы по защите прав детей». Привязанность существует и в мире животных, где она дает возможность для физического выживания и обеспечения безопасности особей. В мире людей она обеспечивает не только удовлетворение базовых потребностей развития. Межличностные отношения являются основой социализации и интеллектуального развития, они связывают человека (ребенка) с другими людьми и тем самым позволяют выделить себя и развить личность и сформировать идентичность. Привязанность делает нас людьми — сыновьями и дочерями, отцами и матерями, братьями и сестрами, женами и мужьями. Привязанность в общей форме можно определить как «близкая связь между двумя людьми, не зависящая от их местонахождения и длящаяся во времени и служащая источником их эмоциональной близости» (Фалберг). Привязанность — это стремление к близости с другим человеком и старание эту близость сохранить. Глубокие эмоциональные связи со значимыми людьми служат основой и источником жизненных сил для каждого из нас. Для детей же они — это жизненная необходимость в буквальном смысле слова: младенцы, оставленные без эмоционального тепла, могут умереть, несмотря на нормальный уход, а у детей старшего возраста нарушается процесс развития. Сильная привязанность к родителям дает ребенку возможность развить базовое доверие к миру и положительную самооценку. Теория привязанностей имеет корни в психоанализе З.Фрейда и теории стадийного развития Э. Эриксона, теории вторичного подкрепления и социального научения Долларда и Миллера. Однако самое сильное влияние имеет этологический подход Лоренца и Деркина ( Durkin ,), распространившего идеи Лоренца об импринтинге на человека. Дж. Боулби развил эти идеи и выявил повышенную значимость для психического развития ребенка установления продолжительных теплых эмоциональных взаимоотношений с матерью ( Bowlby ). Результаты наблюдений и клинические данные показали, что отсутствие или разрыв подобных взаимоотношений приводят к серьезному дистрессу, возникновению проблем, связанных с психическим развитием и поведением ребенка. Боулби был первым исследователем, который связал развитие привязанности с адаптацией и выживанием ребенка. В рамках этологии в качестве механизмов привязанности рассматриваются гормональные изменения в послеродовом периоде у матери ( Durkin , Klaus , Kennel ), что обуславливает наличие сензитивного периода ранней привязанности между ребенком и матерью, влияющего на дальнейшие отношения в диаде. Для описания этих отношений был введен термин бондинг ( bonding ). Эти исследования подтвердились де Шато ( De Shateau ). Последующие работы рассматривали влияние на формирование привязанностей не только удовлетворения матерью базовых потребностей ребенка, но и высших потребностей, таких, как формирование определенных взаимоотношений, результатом которых и становится привязанность ( Bowlby , Crittenden - Ainsworth , Мещерякова). Было показано, что наиболее важным для формирования привязанности ребенка и взрослого является способность взрослого воспринимать любые сигналы ребенка и отзываться на них. Ребенок привязывается к тем, кто быстро и позитивно реагирует на его активность и инициативу, а также вступает в общение, отвечающее когнитивным способностям и настроению ребенка. Необходимыми качествами, способствующими развитию привязанности, являются нежное, бережное обращение взрослого, эмпатия, поддержка, подбадривание. Родители, к которым ребенок привязан, дают указания мягко, доброжелательно, подчеркивают успехи, достижения ребенка (Мещерякова, Ainsworth ). Первичная привязанность является устойчивой ( Main , Jaconbsen ) и проявляется у взрослых в их последующей жизни как преемственность эмоциональных и поведенческих паттернов в выборе партнера, в самовосприятии и последующей самооценке, в отношении к работе, в развитии депрессии или в трудностях их межличностных отношений и т.д. Однако было выявлено, что качество привязанностей может меняться при изменении качества взаимоотношений с близкими людьми и что один и тот же человек может иметь множественные паттерны привязанности ( Durkin , Rutter ). В случае если привязанность сформирована, ребенок нормально развивается, учится различать свои чувства и чувства других, мыслит логически, развивает социальные связи, развивает сознание, доверяет окружающим, становится уверенным в себе, лучше справляется со стрессом и переживаниями; меньше завидует, не подвержен страхам; развивает чувство собственной значимости и проявляет любовь и нежность к другим ( Fahlberg ). Семья является средой, в которой формируется привязанность, вне семьи установление привязанностей затруднено. Что дает семья ребенку? Базовый уход, предоставляемый теми взрослыми, к которым ребенок привязан, ежедневный и постоянный контакт с этими взрослыми. Отношения с этими людьми могут меняться в течение жизни, но они остаются на всю жизнь. И не смотря на то, что их число не велико, именно они обеспечивают ощущение защищенности и безопасности, являются источником для развития, дают опыт переживания чувств, поддержку в трудную минуту и радость разделенного успеха. Привязанность предполагает взаимность, однако это не всегда так. Первичные привязанности, формируемые в первый год жизни, закладывают основу для дальнейшего развития ребенка и самой привязанности.

Привязанность ребенка к матери в раннем возрасте Авдеева Н. Н. Привязанность формируется постепенно. У младенцев старше 6 месяцев начинает явно проявляться привязанность к определенным людям. Обычно, хотя и не всегда, это мать, выступающая как первый объект привязанности. В течение месяца или двух после появления признаков привязанности к матери большинство детей начинают проявлять привязанность к отцу, братьям, сестрам, бабушкам и дедушкам. Каковы признаки привязанности? Привязанность ребенка проявляется в следующем: объект привязанности может лучше других успокоить и утешить малыша; младенец чаще, чем к другим, обращается к нему за утешением; в присутствии объекта привязанности малыш реже испытывает страх (например, в незнакомой обстановке). Привязанность имеет для ребенка определенную ценность с точки зрения самосохранения. Прежде всего, она дает ребенку чувство безопасности при освоении окружающего мира, столкновении с новым и неизвестным. Привязанность проявляется у младенца ярче всего в ситуации, когда он испытывает страх. Ребенок может не обращать внимание на родителей и охотно играть с незнакомым человеком (при условии, что рядом находится кто-то из близких), но, стоит только ребенка чем-либо напугать или взволновать, он тут же обернется за поддержкой к матери или отцу. С помощью объекта привязанности ребенок оценивает также степень опасности новой ситуации. Например, малыш приближающийся к незнакомой яркой игрушке, останавливается и смотрит на мать. Если на ее лице отразится тревога, или она произнесет что-то испуганным голосом, – ребенок также проявит настороженность и. отвернувшись от игрушки, поползет к матери. Но, если мать улыбнется или обратится к малышу подбадривающим тоном, он снова направится к игрушке. Поведение родителей и привязанность Хотя младенцы, по-видимому, обладают врожденной способностью испытывать эмоциональную привязанность, выбор объекта, а также сила и качество привязанности в большой степени зависят от поведения родителей по отношению к ребенку. Что же наиболее важно во взаимоотношениях родителей и ребенка для развития привязанности? Прежде всего, это способность взрослого чувствовать и отзываться на любые сигналы ребенка, будь то взгляд, улыбка, плач или лепет. Обычно дети привязываются к родителям, которые быстро и позитивно реагируют на проявленную ребенком инициативу, вступают с ним в общение и взаимодействие, соответствующее познавательным способностям и настроению ребенка. Психологи установили, что необходимыми качествами, способствующими развитию привязанности ребенка к матери или отцу являются их теплота, мягкость, нежность в отношениях с ребенком, подбадривание и эмоциональная поддержка. Родители, к которым дети сильно привязаны, давая ребенку указания, произносят их мягко с теплотой, часто хвалят ребенка, одобряют его действия. В зависимости от поведения родителей, особенностей их взаимодействия и общения с ребенком у малыша складывается определенный тип привязанности к отцу и матери. Наиболее популярной методикой оценки качества привязанности ребенка к взрослому стал эксперимент американского психолога Мэри Эйнсворт. Этот эксперимент получил название "Незнакомая ситуация" и состоит из нескольких трехминутных эпизодов во время которых ребенок остается в непривычной обстановке один, наедине с незнакомым взрослым, незнакомым взрослым и матерью. Ключевыми являются эпизоды, когда мать оставляет ребенка сначала с незнакомцем, потом одного. Через несколько минут мать возвращается к малышу. О характере привязанности ребенка к матери судят на основании степени огорчения малыша после ухода матери и поведения ребенка после ее возвращения. В результате исследования были выделены три группы детей. Дети, которые не очень сильно огорчались после ухода матери, вступали в общение с незнакомцем и исследовали новое помещение (например, играли в игрушки), а когда мама возвращалась, радовались и тянулись к ней, получили название "надежно привязанные". Дети, которые не возражали против ухода матери и продолжали играть, не обращая внимания и на ее возвращение, были названы "индифферентными, ненадежно привязанными". А детей третьей группы, которые очень сильно огорчались после ухода матери, а когда она возвращалась, как будто стремились к ней, цеплялись, но тут же отталкивали и сердились, назвали "аффективными, ненадежно привязанными". Последующие исследования показали, что тип привязанности ребенка к родителям влияет на дальнейшее психическое и личностное развитие ребенка. Наиболее благоприятной для развития является надежная привязанность. Надежная привязанность ребенка к матери в первые годы жизни закладывает основы чувства безопасности и доверия к окружающему миру. Такие дети уже в раннем детстве проявляют общительность, сообразительность, изобретательность в играх. В дошкольном и подростковом возрасте они демонстрируют черты лидерства, отличаются инициативностью, отзывчивостью, сочувствием, популярны среди сверстников. Дети с ненадежной привязанностью (аффективной, двойственной и индифферентной, избегающей) часто более зависимы, требуют больше внимания со стороны взрослых, их поведение неустойчиво и противоречиво по сравнению с детьми с надежной привязанностью. Каким же образом привязанность, закладывающаяся в раннем детстве, влияет на поведение ребенка в будущем? В процессе многократно повторяющихся взаимодействий с матерью и другими близкими у ребенка формируются так называемые "рабочие модели себя и других людей". В дальнейшем они помогают ему ориентироваться в новых ситуациях, интерпретировать их и соответствующим образом реагировать. Внимательные, чувствительные, заботливые родители формируют у ребенка чувство базисного доверия к миру, создается позитивная рабочая модель окружающих. Дисгармоничные отношения, для которых характерны нечувствительность к инициативе, пренебрежение интересами ребенка, навязчивый стиль отношений, наоборот, приводят к формированию негативной рабочей модели. На примере взаимоотношений с родителями ребенок убеждается в том, что другие люди, так же как и родители не являются надежными, предсказуемыми партнерами, которым можно доверять. Результатом взаимодействия и общения с родителями является также "рабочая модель себя". При позитивной модели у ребенка формируется инициативность, самостоятельность, уверенность и уважение к себе, а при негативной – пассивность, зависимость от других, искаженный образ Я. С точки зрения известного американского психолога П. Криттенден для понимания того, как формируются привязанности важно учитывать преобладающий тип переработки и интеграции информации ребенком. Способы переработки информации: аффективный (эмоциональный) или когнитивный (умственный) определяют стратегии поведения ребенка по отношению к близким. Если взрослый адекватно реагирует на инициативы и чувства ребенка, поведение малыша "закрепляется" и будет воспроизводиться в аналогичной ситуации. В случаях, когда проявления ребенка отвергаются или вызывают неприятные для него последствия, поведение получает негативное подкрепление и впоследствии будет скрываться. Такой ребенок будет избегать открытого выражения своих эмоций и потребностей, как бы скрывает свое состояние, переживания, его привязанность является "избегающей". Дети, которые в годовалом возрасте проявляли "избегающий" тип привязанности, обычно имели опыт отвержения со стороны матери при попытках эмоционального, аффективного взаимодействия с ней. Такая мать редко берет ребенка на руки, не проявляет нежности, отстраняет его при попытке обнять и приласкаться. Если малыш протестует против такого поведения матери, то к отвержению прибавляется ее гнев на ребенка. Так малыш усваивает, что результаты эмоциональных проявлений, любви по отношению к матери могут вызвать непредсказуемые и опасные последствия, и научается быть сдержанным. В случае, когда мать не принимает ребенка, но демонстрирует положительные эмоции в ответ на его поведение, т.е. ее аффективные реакции неискренни, предвидеть последствия своих эмоциональных проявление ребенку еще труднее. Такие родители сначала подтверждают потребность в близости и контакте с ребенком, но, как только он отвечает им взаимностью, они отвергают контакт. Некоторые матери искренни, но непоследовательны в эмоциональном взаимодействии с ребенком. Они то чрезмерно чувствительны, то холодны и недоступны для ребенка. Невозможность предсказать их поведение вызывает у младенца реакции беспокойства и гнева. С точки зрения теории научения ребенок такой матери оказывается в ситуации непредсказуемого, неопределенного подкрепления, которая только усиливает поведение даже при возможных отрицательных последствиях для ребенка. Примерно к 9 месяцам младенец уже может сфокусировать выражение своих переживаний на другом человеке, таким образом, гнев становится агрессией, направленной на объект привязанности. Страх и желание эмоциональной близости (потребность в любви) также становятся "эмоциями" направленными на другого. Но без определенной и стабильной стратегии поведения окружающих поведение ребенка остается неорганизованным и тревожно-амбивалентным. Таким образом, к концу младенчества дети с "уверенным" типом привязанности усваивают множество средств общения. Используют как интеллект, так и аффект, разнообразные эмоции. У них складывается внутренняя модель, которая интегрирует информацию из обоих источников и образцы поведения, максимально обеспечивающие безопасность и комфорт ребенка. "Избегающие" дети научаются организовывать свое поведение без использования аффективных сигналов, они пользуются в основном интеллектуальной информацией. Эмоциональное поведение "тревожных, амбивалентных детей подкрепляется, но они не научаются интеллектуальной организации поведения, которая могла бы компенсировать непоследовательность их матерей. Они не доверяют интеллектуальной информации и используют преимущественно аффективную. Таким образом, различия в способах интеграции при различных типах привязанности может быть объяснено характером индивидуального опыта ребенка в его межличностных отношениях с матерью. Сформированная в первые годы жизни привязанность к близким является достаточно устойчивой. Большинство детей демонстрируют этот же тип привязанности в школьном возрасте в контактах со сверстниками. Во взрослой жизни в межличностных отношениях также можно увидеть характерные черты первичной привязанности. С определенной долей условности можно говорить о видах, качестве привязанности у взрослых. Так, отношения, которые устанавливаются с лицами противоположного пола, также как и отношение к пожилым родителям можно определить как надежные, двойственные и избегающие. Для первого типа характерны хорошие отношения между родителями и взрослыми детьми, основанные на доверии, понимании, помощи родителям. При этом у детей отмечается надежная привязанность к родителям в первые годы жизни. В случае второго типа – взрослые вспоминают о своих родителях только тогда, когда они заболевают. В раннем возрасте у них отмечается двойственная, аффективная привязанность. При третьем типе взрослые дети почти не поддерживают отношений с родителями и не вспоминают о них. В раннем детстве для них характерна ненадежная привязанность избегающего типа. Влияние различий в качестве привязанности на романтические межличностные отношения взрослых исследовались американскими психологами. Испытуемыми в этом исследовании были участники газетного опроса. Тип привязанности определялся по тому, к какой категории относили себя читатели газеты, оценивая свои взаимоотношения с людьми. Предлагалось ответить на вопросы, касающиеся самой значительной любви в жизни. Задавались и дополнительные вопросы о том, как развивалась их любовь во времени, и о детских воспоминаниях, касающихся отношений с родителями и между родителями. Результаты исследования показали, что имеет место своего рода преемственность эмоциональных и поведенческих паттернов: ранний стиль привязанности к матери, как правило, переносится и на романтические межличностные отношения взрослых. Так, надежная привязанность оказалась связанной с переживанием счастья, дружбы и доверия, избегающий стиль- со страхом близости, эмоциональными взлетами и падениями, а также с ревностью. А аффективная - двойственная привязанность к матери в детстве соответствовала навязчивой поглощенности любимым человеком, желанию тесного союза, сексуальной страсти, эмоциональным крайностям и ревности. Кроме того, эти три группы различались своими взглядами на любовь, т.е. ментальными моделями романтических отношений. Люди с надежной привязанностью смотрели на любовные чувства как на что-то относительно стабильное, но также постепенно развивающееся и затухающее, и скептически относились к романтическим историям, изображенным в романах и кино, в которых от любви теряют голову. Те, кто избегал тесной привязанности в любовных отношениях, относились скептически к прочности романтических отношений и считали, что очень редко удается найти человека, в которого можно влюбиться. Респонденты с аффективно-двойственной привязанностью считали, что влюбиться легко, но трудно найти истинную любовь. Кроме того, взрослые с надежной привязанностью по сравнению с другими двумя группами сообщали о более теплых взаимоотношениях с обоими родителями, так же как и о более теплых отношениях между родителями. Исследование, проведенное со студентами колледжа подтвердило характер этих взаимосвязей, а также позволило установить, что различия касаются и того, как представители данных трех групп описывают самих себя. Молодые люди с надежной привязанностью считали, что с ними легко общаться и большинство окружающих им симпатизируют в то время как те, у кого отмечалась аффективная, двойственная привязанность описывали себя как людей, неуверенных в себе, которых часто не понимают и недооценивают. Близкими к этим последним были ответы студентов с избегающим типом привязанности. В дальнейших исследованиях было показано, что стиль привязанности, складывающийся в раннем детстве, оказывает очень широкое воздействие на взаимоотношения человека с другими людьми, а также связан с его отношением к работе. Взрослые с надежным стилем привязанности и на работе чувствуют себя уверенно, они не боятся сделать ошибку и не позволяют, чтобы личные отношения мешали работе. При тревожной двойственной привязанности у людей отмечались большая зависимость от похвалы, страх отвержения и, кроме того, они допускали, чтобы личные отношения сказывались на их деятельности. Избегающие привязанности взрослые используют работу, чтобы избегать социальных взаимодействий. Даже когда в финансовом отношения дела у них идут хорошо, они менее удовлетворены своей работой, чем люди с надежным уверенным стилем привязанности. В последнее время исследователи выделяют еще один тип привязанности – отвергающий эмоциональную близость. Индивиды с таким паттерном привязанности чувствуют себя некомфортно при установлении близких отношений и предпочитают не зависеть от других, но при этом все-таки сохраняют позитивный образ Я. Несмотря на убедительные данные, об устойчивости стиля привязанности, есть доказательства и того, что в зависимости от жизненных обстоятельств он может изменяться. Кроме того, один и тот же человек может иметь несколько паттернов привязанности: один в отношениях с мужчинами, другой –с женщинами или один для одних ситуаций, другой – для других. Возвращаясь к обращению к психологу матери с дочкой раннего возраста, с которого началась эта статья можно так ответить на поставленные вопросы. У девочки сложилась ненадежная двойственная привязанность к матери. По-видимому мама была недостаточно чувствительна, внимательна к дочери на первом году жизни. Во взаимодействии с ней не всегда позитивно отвечала на инициативу ребенка, не стремилась успокоить, если малыш плакал, не всегда отвечала на улыбку и лепет, мало играла. Вот поэтому у девочки не сформировалась уверенность в позитивном отношении к себе матери, в том, что она нужна ей, любима. При расставании с мамой даже на короткое время девочка плачет, как будто не уверена, вернется ли к ней мать. Психологи говорят о том, что у ребенка в подобном случае не сформировано базовое доверие к миру, а отношения с другими людьми, также как и с матерью кажутся ему небезопасными. Как можно скорректировать ненадежную привязанность? Как правило, это требует квалифицированной психологической помощи. Однако общий совет – будьте внимательны к потребностям своего ребенка, учитывайте его интересы, принимайте его таким, какой он есть и чаще выражайте ему свою любовь и привязанность.

Проблемы онто- и филогенеза привязанности к матери в теории Джона Боулби Г.В. Бурменская кандидат психологических наук Какова природа человеческой привязанности? Где ее истоки? Как зарождается и формируется привязанность маленького ребенка к взрослому? Наверно, трудно найти в психологии вопросы, которые затрагивали бы более интригующие и сокровенные стороны душевной жизни, чем эта. Ее исследование стало центральной темой всего научного творчества выдающегося английского психолога Джона Боулби (1907-1990), в том числе и представляемого читателям первого тома его фундаментальной трилогии "Привязанность и утрата". Работы Боулби широко известны психологам всего мира, а сам он вместе со своей ближайшей и не менее знаменитой сподвижницей из США Мэри Эйнсворт считается основоположником целого направления современной психологии - психологии привязанности1). Около сорока лет назад исследования Боулби привели к коренному пересмотру психоаналитических представлений о природе связи ребенка и матери, долгое время господствовавших в психологии. Они по-новому раскрыли значение этой связи для развития личности ребенка и роль ее нарушений в раннем детстве, например, из-за разлуки, эмоциональной депривации или сиротства. Но несмотря на то, что идеи Боулби более чем на полстолетия определили одну из основных исследовательских линий в психологии развития, а понятие "привязанность" широко используется и российскими психологами, его труды на русском языке практически не публиковались2), так что предлагаемое вниманию читателей издание позволит хотя бы отчасти восполнить этот значительный и крайне досадный пробел в переводной психологической литературе. Анализ творческого наследия Боулби и основных событий его жизненного пути открывает перед нами образ ученого дарвиновского типа - ищущего и основательного, критичного и широко мыслящего, строгого в своих рассуждениях и не терпящего поверхностных объяснений, наконец, сторонника понимания психологии как объективной науки. Боулби был теоретиком по складу ума, но в то же время обладал редкой чуткостью к новому опыту и реалиям жизненной практики, он был способен вести кропотливые и длительные эмпирические исследования, всесторонне и с разных точек зрения анализируя их результаты. Именно эти качества и подвели его к созданию концепции привязанности и открытию новой области исследований, связанной феноменом и механизмами влияния сепарации. Учитывая особенности научного творчества и сам склад мышления этого ученого, совсем не случайно, что последним значительным произведением Боулби, опубликованным уже после его смерти, стала работа, в которой делается попытка по-новому осмыслить биографию великого соотечественника Боулби Ч. Дарвина3). Идейная близость к эволюционному учению Дарвина в книгах Боулби нередко ощущается заметно больше, чем к теории 3. Фрейда, несмотря на то, что именно психоанализ послужил конкретной отправной точкой для его исследований привязанности. Что же привело Боулби к кардинальному переосмыслению ряда базовых положений фрейдовского учения и созданию новой теории в психологии развития личности? Как складывалась его научная биография? Джон Боулби родился в 1907 г. в семье хирурга4). Следуя по стопам отца, он начал свое профессиональное образование с изучения медицины в Кембриджском университете, однако уже на третьем курсе резко изменил специализацию, поскольку почувствовал интерес к детской психологии и другим предметам, имеющим отношение к этой тематике, из которых позднее сложилась психология развития. Но, как оказалось впоследствии, его решение порвать с карьерой врача не было окончательным. После окончания университета в 1928 г. Боулби начал работать сразу в нескольких школах закрытого типа для так называемых трудных детей, имеющих разного рода эмоциональные и поведенческие нарушения. Возрастной диапазон учащихся этих школ был довольно широким - от дошкольного возраста вплоть до восемнадцати лет. Полученный в этот период опыт работы со сложный детьми, произвел на Боулби глубокое впечатление. По сути, он и определил главное направление научных интересов Боулби - влияние ранних лет жизни ребенка на его последующее развитие - психическое здоровье и личностные особенности. С целью получения профессиональной психотерапевтической подготовки, необходимой для работы в области детского развития Боулби вступает в Британское психоаналитическое общество. Его руководителем и аналитиком стала Джоан Ривьер - убежденная сторонница взглядов Мелани Кляйн, считавшейся авторитетом в области психоаналитического изучения детского развития. Однако вопреки своим ожиданиям, при более близком знакомстве с психоанализом Боулби не столько утвердился в нем, сколько почувствовал его недостаточность, более того, искаженность трактовки в свете фрейдовских понятий тех сторон детского развития, с которыми он был знаком по собственному опыту. Постепенно Боулби пришел к выводу, что, уделяя основное внимание детским фантазиям, выражающим либидинальные и агрессивные побуждения, психоанализ в то же время полностью игнорирует влияние событий реальной жизни ребенка. В качестве примера, помогающего понять, что вызывало неудовлетворенность и глубокое несогласие Боулби, достаточно привести один характерный факт: когда Боулби выразил намерение побеседовать с матерью трехлетнего ребенка, психотерапией которого он занимался, M. Кляйн, работая в тот момент с Боулби в качестве супервизора, запретила ему такую беседу, так как считала принципиально излишним и ошибочным обращение к данному источнику сведений о ребенке. Поэтому уже тогда, хотя явно и не порывая с психоаналитическим направлением, Боулби начал искать новые пути исследования развития ребенка. Вскоре (в 1940 г.) он публикует первую большую статью5), в которой можно найти прообразы многих из тех идей, которые впоследствии войдут в его теорию привязанности. В этой статье классическую для психоанализа проблему возникновения невроза и формирования невротического характера Боулби рассматривает нетрадиционно - с точки зрения влияния обстановки, окружающей ребенка в первые годы его жизни, и тех событий, которые с ним происходят. Уже в этой работе Боулби подробно останавливается на остро негативном воздействии разлуки маленьких детей с матерью, например, при их помещении в больницу. Подчеркнем, что столь очевидная сегодня не только для психологии, но даже для обыденного сознания истина вовсе не была таковой еще в середине прошлого века. Боулби с полным основанием писал тогда о поразительном невнимании к этим вопросам. Между тем актуальность проблемы тяжелых психологических последствий разлуки маленького ребенка с матерью (и без того немалая из-за наличия приютов, круглосуточных яслей, принятой больничной практики содержания детей и т.д.) резко обострилась с началом Второй мировой войны, когда возникла необходимость ради спасения городских детей от бомбардировок отправлять их в сельскую местность, далеко от родителей. В результате войны сиротство стало массовым явлением во многих европейских странах. В основу первого значительного эмпирического исследования6) Боулби лег его опыт индивидуальной работы с детьми в одной из детских клиник Лондона, где он практиковал в качестве психиатра. В процессе детального изучения 44 детей с нарушениями поведения и склонностью к воровству он описал так называемый безэмоциональный характер и установил, что по разным причинам большинство из этих детей потеряли мать в самом раннем детстве и не имели никакой постоянной замещающей привязанности. Однако с началом войны исследовательская работа Боулби прервалась: как психиатру ему было предписано заниматься отбором офицерского состава. Тем не менее благодаря этой деятельности он познакомился с коллегами из Тавистокской клиники, находившейся в Лондоне, сотрудничество с которыми, как вспоминал впоследствии Боулби, помогло ему повысить методический уровень своих исследований, в частности освоить необходимые для экспериментальной работы статистические процедуры объективного сравнения, в то время еще редко используемые психиатрами и психоаналитиками. Но, главное, в конце войны Боулби пригласили возглавить детское отделение Тавистокской клиники, при которой его усилиями позднее был создан крупный исследовательский центр детского развития. Благодаря Боулби отличительной особенностью деятельности отделения, которым он руководил, стала его ориентация на анализ и помощь семье в реально складывающихся детско-родительских отношениях, а девизом сотрудников - "никаких исследований без терапии". Вскоре (в 1948 г.) Боулби опубликовал статью о психотерапевтическом вмешательстве, направленном на снижение внутрисемейного напряжения, которая считается первой публикацией по семейной терапии7). Одновременно с этим Боулби начинает специальное изучение сепарации: организует систематические наблюдения за поведением детей, разлученных с родителями при помещении их в больницу или другие учреждения, включая их реакции на посещения матерями и возвращение домой. Через несколько лет вместе с Дж. Робертсоном он создает документальный фильм "Двухлетний ребенок в больнице" (1952), показывающий всю глубину страданий, переживаемых маленькими детьми в условиях разлуки с матерью. Факты, представленные в этом фильме, вызвали исключительно широкий общественный резонанс, выходящий далеко за рамки медицинских кругов. В целом фильм способствовал осознанию степени серьезности проблемы сепарации в раннем детстве и необходимости учета ее негативного психологического влияния в практике работы с детьми, что собственно и было целью Боулби и Робертсона, не желавших ограничиваться ролью пассивных наблюдателей горя и страданий детей. Важной вехой в научной биографии Боулби и "поворотным пунктом"8) в разработке проблемы материнской депривации в раннем возрасте стала подготовка им по поручению Всемирной организации здравоохранения доклада9) о состоянии психического здоровья бездомных детей в странах Европы в послевоенный период. Этот доклад получил широкую известность: после публикации в 1951 г. он был переведен на 14 языков, причем один только англоязычный его тираж составил более 400 тысяч экземпляров. В нем впервые на большом фактическом материале было убедительно показано травмирующее влияние разлуки ребенка с матерью в раннем возрасте. В качестве главного вывода, содержащегося в этом докладе, Боулби утверждал, что необходимым условием сохранения психического здоровья детей в младенческом и раннем детстве является наличие эмоционально теплых, близких, устойчивых и продолжительных отношений с матерью (или лицом, постоянно ее замещающим) - таких отношений, которые обоим приносят радость и удовлетворение. В то же время как человек, знающий практическую сторону жизни, Боулби понимал и всячески подчеркивал, что огромную роль в этом вопросе играет не только семья, но и общество в целом, поскольку только оно может создать макроэкономические условия, при которых возможны нормальные детско-родительские отношения: "Если общество дорожит своими детьми, оно обязано заботиться об их родителях" (там же. Р. 84). Значительный эмпирический материал о влиянии сепарации ребенка с матерью, собранный в течение 1940-х гг. как самим Боулби, так и другими учеными (Р. Шпиц, Д. Берлингем, У. Гольдфарб и др.), требовал своего теоретического осмысления. В отличие от многих своих коллег-психоаналитиков Боулби ясно осознавал необходимость поиска новых концепций, которые могли бы не просто описывать особенности поведения детей в условиях разлуки с матерью, а объяснять причины и механизмы уже не вызывавших сомнений фактов их серьезной эмоциональной травматизации под влиянием этого фактора. Между тем, факты такого влияния прямо противоречили устоявшимся представлениям психоаналитиков о том, что любовь ребенка к матери коренится в удовлетворении ею первичных физиологических потребностей малыша (кормление грудью), поскольку было доказано, что разлученные дети страдают даже в условиях полноценного ухода и кормления. В этот период Боулби случайно знакомится с работой австрийского ученого Конрада Лоренца, опубликованной (на немецком языке) еще в 1935 г. Его внимание привлекло открытое Лоренцем явление запечатления у птиц, а вслед за этим и этологическое направление в целом. Сама возможность феномена запечатления - установления прочной связи птенца с матерью, возникающей безотносительно к удовлетворению его первичных физиологических потребностей, - указывала на существование принципиально иных (чем, например, пищевое подкрепление) механизмов образования тесных отношений между родителями и потомством. Таким образом, в этологии Боулби нашел важный источник новых идей для преодоления ограниченности психоанализа и построения своей концепции привязанности. Но кроме этологии он также широко использовал данные из эволюционной и аналитической биологии, кибернетики и теории систем. В связи с ярко выраженными полидисциплинарными интересами Боулби стоит упомянуть, что в течение нескольких лет - с 1953 по 1956 г. - он участвовал в работе семинаров по "Психобиологии ребенка", организованных под эгидой ВОЗ, наряду с такими выдающимися учеными XX в., как Эрик Эриксон, Джулиан Хаксли, Барбель Инельдер, Конрад Лоренц, Маргарет Мид и Людвиг фон Берталанфи, представлявшими разные области научного знания. Как известно, в качестве влиятельного научного направления, изучающего биологические основы поведения животных, этология оформилась в 1930-х гг., поэтому в период разработки Боулби концепции привязанности она представляла собой еще весьма новую, хотя и многообещающую, область исследований. Внимание ученых к работам таких этологов, как К. Лоренц, Н. Тинберген и др. было в значительной мере обусловлено тем, что их исследования преодолевали ограниченность бихевиористического понимания поведения как совокупности реакций организма на стимулы внешней среды. По словам Боулби, в концепции этологов его привлек их интерес не только к эволюции поведения, но главным образом к механизмам его организации. В работах этологов поведение животного не сводилось к комплексам внешних движений, напротив, организм активно регулировал взаимодействие с окружающей средой в соответствии со своими внутренними состояниями и внешними условиями, что указывало на наличие у него особого рода механизмов. Отсюда - этологическое понятие центральных управляющих программ, которые применительно к активности животных и человека Боулби назвал системами управления (регуляции) поведением. К тому же этология требовала рассматривать любую форму поведения с учетом ее адаптивной функции, т.е. с точки зрения того вклада, который это поведение вносит как в сохранение отдельной особи, так и в выживание вида в целом. Эти и некоторые другие идеи этологов были последовательно реализованы Боулби в концепции привязанности, чему также способствовало тесное и длительное сотрудничество Боулби с Робертом Хайндом - видным представителем этологии, автором фундаментального труда "Поведение животных" (на русском языке опубликован в 1975 г.). Между тем несколько раньше произошла другая встреча, еще более значительная для научной биографии Боулби, - в 1950 г. к возглавляемой им небольшой группе исследователей присоединилась Мэри Эйнсворт, впоследствии внесшая огромный вклад в развитие этого направления: ей, в частности, принадлежит разработка метода исследования привязанности, известная как "ситуация с незнакомым взрослым", а также выделение трех типов привязанности - надежной, амбивалентной и отстраненной. До начала сотрудничества с Боулби она занималась детско-родительскими отношениями и методами диагностики личности, защитив диссертацию по этим проблемам в университете Торонто в 1942 г. По признанию самой Эйнсворт, она не сразу разделила увлечение Боулби этологическим подходом: в то время ей казалось "самоочевидным, что привязанность ребенка к матери объясняется тем, что она удовлетворяет его базовые потребности"10), Однако постепенно ее захватил энтузиазм Боулби, связанный с построением новой теории. После трехлетнего периода совместной работы с Боулби в Лондоне Эйнсворт отправляется в Уганду, где в соответствии с этологическими принципами проводит наблюдения за проявлениями привязанности у маленьких детей: Первые же наблюдения Эйнсворт не оставили и следа от ее прежних "самоочевидных" представлений и убедили в правильности создаваемого Боулби подхода. Материалы этих наблюдений, собранные за два года, легли в основу эмпирического обоснования теории привязанности, в разработке которой с этого времени Эйнсворт стала принимать самое активное участие. Первая попытка Боулби публично представить свою теорию состоялась на заседании Британского психоаналитического общества, где в 1957 г. он выступил с докладом "О природе связи ребенка и матери"11). Доклад начинался с критического разбора психоаналитических концепций, в которых отношение маленького ребенка с матерью трактовалось как биологическое единство, основанное на зависимости от удовлетворения его физиологических потребностей. Как, например, писала А. Фрейд, "младенец не "любит" мать в собственном смысле этого слова, а нуждается в ней"12). Психоаналитическим концепциям Боулби противопоставил свое понимание привязанности и этологический подход, доказывающий, что уже у животных имеется множество реакций, которые с момента своего появления независимы от органических нужд, - их функция заключается в осуществлении социального взаимодействш с родителями или иными представителями своего вида. Подхватывая и перенося эту мысль на развитие младенца Боулби придавал кардинальное значение тем наблюдениям, которые показывали особый характер реакций ребенка на человеческое лицо, голос, физический контакт, ласку и другие формы социального взаимодействия. Боулби подчеркивал их изначально самостоятельный характер, никак не связанный с удовлетворением физиологических нужд. Как и следовало ожидать, реакция на высказанные Боулби взгляды нетерпимых к любому отходу от ортодоксальных позиций психоаналитиков была весьма бурной - решительное неприятие и отторжение даже со стороны Дж. Ривьер, которая была его непосредственным учителем. А Анна Фрейд, например, выражала свое сожаление "о потере для психоанализа такой значительной фигуры, как Боулби"13). Однако до исключения из членов психоаналитического общества, как это случилось несколько ранее с К. Хорни (в Американском психоаналитическом обществе) и многими другими реформаторами фрейдовского учения, дело не дошло. Тем не менее сложные отношения с представителями психоанализа сохранялись у Боулби долго. Это можно отчетливо видеть и в представляемой здесь книге "Привязанность", где с одной стороны, Боулби настойчиво ищет поддержку своим взглядам в трудах самого Фрейда, приводя его высказывания, содержащие хотя бы малейшие намеки на идеи, сходные со своими (см. гл. 1), а с другой стороны, с особой тщательностью обосновывает все пункты расхождений. В процессе работы над книгой "Привязанность" (1969 г.), занявшей у Боулби целых семь лет, отличие его позиции как в отношении содержания, так и методологии исследования детского развития приобрело четкие контуры. Боулби полностью отказался от классического психоаналитического метода, связанного с ретроспективным восстановлением прошлого опыта человека (на основе свободных ассоциаций и других приемов), как непригодного для изучения психических процессов у детей. Вместо этого он обратился к методу систематического наблюдения за реальным поведением детей и лонгитюдному прослеживанию прямых и косвенных последствий, к которым ведет конкретное травматическое событие, - достаточно продолжительная разлука маленького ребенка с матерью или лишение ее. Более того, в отличие от представителей психоанализа, Боулби не стал ограничиваться изучением развития связи ребенка с матерью только лишь у человека, но, опираясь на этологию, систематизировал огромный филогенетический материал, показывающий развитие отношений между детенышами и родителями у многих видов животных, находящихся на разных ступенях эволюции, в том числе особенно подробно у приматов - макакарезусов, бабуинов, шимпанзе и горилл. Таким образом, тщательное описание онтогенетических стадий развития привязанности ребенка (в IV части книги) Боулби предваряет "выстраиванием" целого ряда филогенетических "предшественников" этого поведения, - методологический ход, который свидетельствует о глубокой приверженности Боулби принципу развития. Анализ филогенетических предпосылок привязанности (II и III части книги) Боулби начинает с особенностей организации инстинктивного поведения, варьирующегося от простейших фиксированных действий, подобных элементарным рефлексам, до весьма сложных паттернов, построенных на основе иерархии планов и подпланов разного уровня. При этом Боулби отказался от традиционного понимания инстинктивного поведения как слишком противоречивого и не определенного. Используя перенесенное из кибернетики понятие "система управления" и принцип саморегуляции, Боулби построил новую модель инстинктивного поведения, в которой у наиболее сложных видов животных оно вовсе не является "слепым" и жестко стереотипным. Напротив, выражаясь языком Боулби, инстинктивное поведение в той или иной степени "целекорректируемо", т.е. способно подстраиваться к конкретным условиям среды и гибко изменяться в процессе достижения цели, что обеспечивает высокую адаптированность к среде высших видов животных. Регуляторные функции сложных систем управления поведением, например, исследовательским, родительским, пищевым и др., опираются на когнитивные карты и/или "рабочие модели" ("working models") - средства, отображающие как окружающую среду, так и собственные действия индивида. Заметим, что понятие "рабочая модель", по сути дела, означающее не что иное, как систему образов и представлений о внешней и внутренней среде (кстати, заимствованное Боулби из работ биолога Крейка14) и не лучшим образом звучащее в таких, например, выражениях, как "рабочая модель матери" и др.), поразительно сходно с понятием "поле образа", разработанным в 1960-х гг. в теории П.Я. Гальперина об ориентировочной деятельности субъекта15) (как, впрочем, чрезвычайно сходна критика, высказанная этими очень разными и никак не связанными между собой учеными в адрес традиционной теории инстинкта16)). Таким образом, в концепции Боулби место фрейдовского понятия "влечение" ("инстинкт") заняли "системы управления поведением", действующие на основе принципов регуляции разного уровня сложности. В силу этого Боулби уделяет большое внимание тому, каким образом происходит активация определенной системы управления поведением и последующее прекращение ее действия, рассматривает в этом процессе роль внешних и/или внутренних стимулов, которые фиксируются посредством механизмов запечатления во время сензитивных периодов в процессе развития животного на ранних этапах онтогенеза. С этой точки зрения привязанность, наблюдаемую у детенышей многих видов млекопитающих и птиц, Боулби выделяет из общего репертуара поведения как совершенно особый его вид, специфика которого в обеспечении им близости или физического контакта с родительской особью (обычно матерью). Биологическая функция поведения привязанности диктуется потребностью беспомощного детеныша в защите от опасностей окружающего мира и не может (как это считалось в психоанализе в отношении человеческого младенца) трактоваться в качестве явления, просто сопутствующего процессу удовлетворения физиологических потребностей малыша (питания и Др.). Боулби считал, что существуют некие врожденные компоненты oюй специфической системы регуляции поведением, которая с самого начала направляет активность младенца по отношению к взрослому. Однако процесс становления поведения привязанности у ребенка весьма длителен и проходит четыре стадии: 1) начальной ориентировки и неизбирательной адресации сигналов любому лицу (слежение глазами, цепляние, улыбка, лепет), 2) выделения и сосредоточения на определенном лице, 3) использования взрослого (обычно матери) в качестве "надежной базы" для исследовательского поведения (по выражению М. Эйнсворт) и источника, дающего чувство защищенности и наконец, 4) гибко регулируемого (целекорректируемого) партнерства на третьем году жизни. В книге Боулби большое место уделено подробному описанию особенностей каждой стадии, а также условий, влияющих на проявления привязанности ребенка и выбор им основных и второстепенных лиц, к которым формируется привязанность, и многим другим ее аспектам. Поиск младенцем защитной близости и контакта со взрослым резко активизируется в ситуациях опасности, тревоги или разного рода дискомфорта (боли, холода и т.д.): здесь взрослый становится источником успокоения и чувства защищенности, наличие которого позволяет ребенку активно осваивать полный новизны и разнообразия окружающий мир. Таким образом, теория Боулби раскрывает привязанность к матери одновременно и как определенное активное поведение ребенка, и как эмоциональную связь с ней. Тяжелые страдания малыша, разлученного с матерью, объясняются, по мнению Боулби, активированным состоянием его внутренней системы регуляции поведения привязанности и отсутствием привычных стимулов, прекращающих ее действие (контакт с матерью). В этих условиях у ребенка возникает состояние острой дезадаптации, когда угнетаются все другие формы поведения, а в результате даже при самом хорошем уходе со стороны чужих для ребенка лиц он теряет интерес к окружающему, плохо ест и спит, испытывает тревогу, отчаяние или апатию, легко заболевает. Предложенная Боулби концепция привязанности позволила "реабилитировать" то чрезвычайно требовательное поведение малышей (в отношении присутствия матери), которое нередко воспринимается недостаточно опытными родителями как каприз и результат неправильного воспитания, когда ребенка просто "приучили цепляться за мать". Необходимо подчеркнуть, что, несмотря на теоретическую направленность книги Боулби, для нее характерна исключительная информационная насыщенность. Читатель найдет в этой работе не только уникальное по своей полноте описание основных стадий развития привязанности в первые годы жизни ребенка, но и детальный анализ особенностей конкретных форм поведения, с помощью которых реализуется привязанность ребенка к матери, - ориентировочной и сигнальной активности младенца (плача, улыбки, лепета и жестов), его следования за матерью, цепляния и др. Например, рассматривая особенности реакции сосания, Боулби устанавливает, что она имеет две разные формы: помимо той, которая связана с получением младенцем пищи, имеется еще одна, составляющая неотъемлемую часть поведения привязанности, - направленная на достижение близости и физического контакта с матерью. Естественно, что особое место в работе Боулби отведено анализу форм материнского поведения и их влияния на становление взаимодействия пары ребенок-мать. На основе накопленных фактических данных Боулби вносит принципиально важное уточнение относительно понимания психологического содержания роли матери, заботящейся о ребенке: наиболее важным компонентом материнского ухода является внимание к сигналам, подаваемым ребенком, и общение с ним (social interaction), а не сам по себе повседневный уход. Вместе с Эйнсворт он подчеркивает, что обычно используемое понятие "материнский уход и забота" является слишком широким и позволяет толковать его как главным образом обслуживание органических потребностей ребенка. Между тем избирательный характер проявлений привязанности младенца недвусмысленно показывает, что он явно предпочитает тех лиц, которые не просто ухаживают за ним, но вступают с ним в активное и эмоциональное взаимодействие - привлекают внимание, ласково разговаривают, улыбаются, играют. В качестве главных факторов формирования привязанности ребенка к матери, согласно Боулби, выступают, во-первых, чуткость ее реагирования на подаваемые ребенком сигналы и, во-вторых, частота и длительность реального взаимодействия с младенцем: "Матери, чьи дети имеют наиболее надежную привязанность к ним, отличаются тем, что реагируют ... немедленно и ... взаимодействуют со своими детьми - к их обоюдному удовольствию" (с. 351). В свете разработанной Боулби теории привязанности многие специфические феномены детского развития в младенческом и раннем возрасте получили намного более удовлетворительное объяснение, чем раньше. Это касается, например, непонятной ранее прихотливой избирательности отношений младенца с основными и второстепенными лицами привязанности, или "странной" (на взгляд многих родителей) потребности маленьких детей постоянно иметь с собой какой-то предмет (обычно мягкую игрушку), или то усиливающейся, то ослабевающей у младенца боязни незнакомых людей и т.д. В целом же представленная Боулби картина появления и последовательного усложнения избирательно направленных реакций ребенка на мать (начиная с фазы новорожденности) уникальна по точности и полноте. Вместе с детальным описанием становления взаимодействия между матерью и ребенком (гл. 14-17) она и сегодня может служить главой фундаментального учебника по психологии раннего возраста. Однако, оценивая работу Боулби в целом, нельзя обойти одно принципиально важное обстоятельство: сосредоточив значительную часть своих усилий на анализе филогенетических "корней" привязанности и показе закономерной преемственности механизмов привязанности к матери у животных и человека, Боулби оставил без должного внимания вопрос об их качественных различиях. Он считал, что, хотя различия между человеком и высшими приматами, безусловно, существуют, но в отношении привязанности их сходство, "возможно, имеет даже большее значение, чем различия". Более того, подчеркивая гибкость и адаптивность инстинктивных форм поведения привязанности у высших видов приматов, Боулби не исключил существования у человека общих с ними прототипических инстинктивных структур, а генезис привязанности у ребенка рассматривал как, по меньшей мере, аналогичный процессу запечатления, происходящему у детенышей животных: "...Имеются все основания отнести развитие привязанности к процессу запечатления ... в широком значении. На самом деле, в противном случае возник бы совершенно необоснованный разрыв между поведением привязанности у человека и других биологических видов" (с. 248-249). Как отнестись к такому допущению? Можно ли на этом основании не упрекнуть Боулби в грубом биологизаторстве, в натуралистическом истолковании привязанности ребенка к матери? Совершенно очевидно, что выводы Боулби связаны с ограниченностью общей парадигмы его исследований, поскольку он изначально рассматривал привязанность в эволюционном, а не социокультурном контексте. Однако ответы на поставленные выше вопросы на самом деле не так очевидны, как может показаться на первый взгляд. Следует учитывать, что в результате анализа фило- и онтогенеза привязанности Боулби пришел к выводу, что это поведение представляет собой форму социального взаимодействия, возникновение которой никак не зависит от удовлетворения физиологических потребностей ребенка. Таким образом, его вывод прямо противоположен натуралистической трактовке феномена привязанности. В то же время анализ того, как Боулби понимал само социальное взаимодействие, показывает, что для него не был первостепенным вопрос о его качественных различиях у животных и человека, а значит, натуралистический подход в его теории, безусловно, сохранял свои позиции. Это принципиальное обстоятельство легко ускользает от внимания, если при чтении книги Боулби оставаться в русле его рассуждений, однако оно бросается в глаза, если посмотреть на вопрос о развитии привязанности шире, например, с учетом культурно-исторической теории, разрабатываемой в трудах отечественных последователей Л.С. Выготского. Еще раз отметим, что несмотря на эволюционный подход и междисциплинарный характер теории Боулби общая парадигма его исследований имеет серьезные ограничения: в ней никак не затрагиваются те глубокие качественные преобразования, которые происходили в процессе антропогенеза и не могли не привести к изменению самой природы человека по сравнению с человекоподобными приматами, а следовательно, его онтогенеза в целом и функции привязанности в частности17). Однако сегодня поздно и несправедливо упрекать Боулби за то, что в своих исследованиях он прошел мимо культурно-исторической теории и, соответственно, тех богатейших возможностей, которые в ней объективно заложены в отношении понимания специфики человеческого онтогенеза - прежде всего этапов становления общения ребенка со взрослым, которые в своих работах Боудби описывает как стадии развития привязанности. В конце концов, труды Л.С. Выготского получили настоящую известность на Западе лишь начиная с 1980-х гг., когда теория привязанности Боулби уже приобрела свою относительно законченную форму, а ее автору было более 70 лет. По той же причине бессмысленно сожалеть, что Боулби не учел интереснейшие результаты экспериментальных исследований многих отечественных психологов (Н.М. Щелованова, Н.М. Аксариной, М.Ю. Кистяковской, М.И. Лисиной и др.), с которыми просто не был знаком. В заключение более уместно подчеркнуть другое: сам Боулби вполне отчетливо понимал не только сильные стороны, но и ограниченность созданной им теории. Его книга завершается многозначительным признанием, что "наименее изученной стадией человеческого развития остается та, на которой ребенок приобретает все свои специфически человеческие качества. Здесь перед нами открывается целый континент, который еще только предстоит завоевать" (с. 399. - Курсив мой - Г.Б.}. Слова, написанные Боулби почти сорок лет назад, не утратили своей актуальности. Сегодня они воспринимаются как призыв к содержательному соотнесению и, образно выражаясь, "стыковке" эволюционного и культурно-исторического подходов в исследовании конкретных феноменов детского развития, в том числе привязанности. Необходимо создание современных теорий более высокого уровня, реально синтезирующих достижения своих предшественников и преодолевающих их противоречия. Это прежде всего относится к теории генезиса общения, созданной М.И. Лисиной и ее учениками, - сопоставление ее с теорией привязанности Боулби обнаруживает как массу интересных аналогий, так и множество отличий18). Потенциальная взаимодополнительность этих двух очень разных по своим исходным методологическим позициям теорий, но не уступающих друг другу по масштабу своего вклада в понимание базовых проблем онтогенеза, требует специального серьезного анализа, который выходит далеко за рамки данного предисловия. Можно надеяться, однако, что публикация на русском языке первого тома фундаментальной трилогии Боулби будет способствовать реализации этой задачи в будущем. //Журнал практической  психологии и психоанализа #1 март 2003 г.

Колухова Я. Психология воспитания приемных детей//Воспитание детей в неполной семье/ перевод с чеш. Хваталовой Л.Н., общ. ред. и послесловие Н.М. Ершовой.- М.: Прогресс, 1980. - с. 139-176 ВЛИЯНИЕ ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЫ Развитие, формирование личности каждого ребенка зависит от влияния окружающей его среды. Очень часто это влияние в детские годы играет решающую роль во всей дальнейшей судьбе человека. Дети наряду с физическими потребностями обладают потребностями психического характера, удовлетворение которых очень важно для общего развития. Наблюдения за грудными детьми, то есть в первые месяцы их жизни, свидетельствуют о том, что ребенок, которого только пеленают и кормят, но никто с ним не разговаривает, никто его не ласкает и не оказывает ему индивидуального внимания, значительно отстает в развитии. Он апатичен, не развивается нормально в физическом отношении. О нем может создаться мнение как о больном ребенке. Такую же картину чаще всего представляют собой грудные дети, взятые из чрезвычайно неблагополучных семей. Безусловно, что в развитии ребенка дают себя знать и генетические, то есть наследственные, особенности, заимствованные от кровных родителей. Однако от воспитания ребенка, особенно в самом раннем возрасте, во многом зависят привычки и навыки взрослого человека, его умение трудиться, любить, доброжелательно относиться к людям. Каждому ребенку в первую очередь нужна мать или человек, полностью ее заменяющий. Потребность ребенка постоянно испытывать положительное чувство к одному и тому же человеку, как правило, удовлетворяет мать. Ребенок нуждается также в окружающей среде, которую он постепенно познает, начинает понимать и ориентироваться в ней. В самом раннем возрасте этой средой для ребенка является семья. Со временем его окружение растет, однако очень важно для человека то чувство сопричастности с близкими людьми, которое формирует семья. В некоторых семьях дети имеют различные игрушки сверх всякой меры, родители берут их в дорогостоящие путешествия, они получают все, что хотят. Однако в этих же семьях дети могут очень сильно страдать из-за Поверхностных, холодных взаимоотношений, из-за отсутствия необходимой сердечной и теплой атмосферы. Для нормального формирования личности ребенку необходимо окружение таких людей, которые бы принимали его как личность, с которыми бы он жил одними интересами. Психические потребности ребенка лучше всего удовлетворяет хорошая семейная обстановка. Семья предоставляет ребенку не только оптимальные возможности для формирования его личности, но она также естественно вводит его в постоянно расширяющиеся социальные отношения, создает предпосылки для его социализации. Ребенок учится реагировать на постоянно изменяющиеся социальные ситуации. С помощью матери и других членов семьи, у которых ребенок находит опору, он завязывает новые отношения, занимает определенные роли и позиции. Его уверенность, так же как и здоровая самоуверенность, вытекающая из крепкого единства чувств в семье, облегчает социальную адаптацию в детстве, способствует последующему взрослению и возмужанию. Различные трудности, возникающие у взрослого человека в социальной сфере, в значительной степени обусловлены тем, что эти люди в детские годы жили в конфликтующей, холодной атмосфере или подвергались в семье разным, порой противоречивым, методам воспитания. Поэтому ребенок из неблагополучной семьи будет развиваться значительно лучше в детском учреждении. Методы воспитания каждого ребенка в детских учреждениях, особенно в последние годы, приближаются к методам воспитания в семье. Несмотря на то что психолого-педагогические исследования говорят в пользу родной семьи и усыновления, приходится считаться с тем, что детские дома, интернаты будут существовать и в будущем, потому что в них есть необходимость. В штат сотрудников детских учреждении надо выбирать квалифицированных людей, которые любят детей и способны хотя бы частично возместить им родителей. В нашей стране есть такие детские учреждения, которые подтверждают возможность создания самой благоприятной обстановки для воспитания детей, оказав- щнхся вне семьи. Энтузиазм сотрудников, их любовь к детям, теплота взаимоотношений помогают детям успешно развиваться, счастливо жить и готовиться к нор-мадьной жизни взрослого человека.

Формирование материнско-детской привязанности Кощавцев А.Г. Биосоциальная природа материнства и раннего детства//Батуев А.С., Безрукова О.Н., Кощавцев А.Г. и др./ Под редакцией А.С Батуева. - СПб.: Издательство С.-Петерб. ун-та, 2007. - 178-222c.