18

Бурдье

П. Бурдье

О производстве и воспроизводстве легитимного языка [*]

(Отечественные записки. - М., 2005, № 2(23))

«Существуют богатства, которые принадлежат одновременно всем без исключения и притом нимало не истощаются; одно из них - язык, представляющий собою общественное достояние, всеобщую кладовую, откуда все люди свободно черпают, стихийно способствуя ее сохранению» [1]. Огюст Конт описывает символическое присвоение как некое мистическое причастие, которое доступно для всех и каждого и прaва на которое, следовательно, нельзя лишиться; это описание - прекрасный пример того лингвистического коммунизма, который обольщает иллюзиями создателей всех лингвистических теорий. Так, Соссюр не испытывает ни малейшей потребности поставить вопрос об экономических и социальных условиях, в которых происходит усвоение языка; вместо этого он, как и Огюст Конт, прибегает к метафоре клада, которую применяет и к «сообществу», и к индивиду: он говорит о «внутреннем кладе», «кладе, практикой речи отлагаемом во всех, кто принадлежит к одному общественному коллективу», о «сумме всех словесных образов, накопленных всеми индивидами» или о «системе, виртуально существующей у каждого в мозгу» [2]. Выгодное отличие Хомского от других лингвистов заключается в том, что ту идеальную компетенцию, какой соссюровская традиция наделяет всякого говорящего субъекта по умолчанию, он приписывает ему эксплицитно: «Лингвистическая теория в принципе исходит из существования идеального говорящего-слушающего, который помещен в полностью гомогенное языковое сообщество, в совершенстве знает свой язык и никогда не отклоняется от грамматической нормы под влиянием провалов в памяти, приступов рассеянности, временной утраты внимания или интереса, а также ошибок в применении своих лингвистических познаний на практике. Из этого постулата исходили, как мне кажется, все основатели современной общей лингвистики, и никому еще не удалось привести достаточных аргументов для его опровержения» [3]. Иначе говоря, в этом отношении компетенция, как ее понимает Хомский, есть не что иное, как синоним языка, как его понимал Соссюр [4]. Языку как неделимому «всеобщему достоянию», которым совместно владеет весь коллектив, соответствует языковая компетенция как акт «размещения» этого «достояния», этого «клада» внутри каждого индивида или как принадлежность этого общественного достояния каждому члену «языкового сообщества». Смена терминов скрывает fictio juris [5], посредством которой Хомский, выдавая имманентные законы легитимного дискурса за универсальные нормы правильной языковой практики, уходит от решения вопроса об экономических и социальных условиях, в которых приобретается легитимная компетенция и образуется тот рынок, где возникает и закрепляется это разграничение между легитимным и нелегитимным [6].

Официальный язык и политическая общность

Чтобы показать, что лингвисты оперируют в своих теориях с готовым объектом и забывают о социальных условиях, в которых этот объект был изготовлен, или, по крайней мере, скрывают его социальное происхождение, достаточно обратиться к тем параграфам «Курса общей лингвистики», где Соссюр рассуждает об отношениях между языком и пространством [7]. Стремясь доказать, что не пространство формирует язык, а, напротив, язык формирует пространство, Соссюр замечает, что ни диалекты, ни языки не знают естественных границ и потому фонетическое нововведение, например замена латинского «с» на «s», распространяется среди целой группы говорящих субъектов, которые соглашаются стать его носителями, повинуясь своей внутренней, автономной логике. Подобная философия истории, согласно которой границы распространения языка определяются исключительно его внутренней динамикой, не принимает в расчет чисто политического процесса унификации, в результате которого определенная группа «говорящих субъектов» оказывается практически обязанной принять официальный язык.

В сущности, язык, как его понимал Соссюр, т. е. законодательный и коммуникативный код, возникающий и существующий вне его пользователей («говорящих субъектов») и его использования («речи»), обладает всеми свойствами, которые обычно приписываются официальному языку. В отличие от диалекта, язык этот возникает в таких условиях, которые способствуют его повсеместной кодификации и всеобщему принудительному распространению. Узнаваемый и признаваемый (в большей или меньшей степени) на всем пространстве, подчиняющемся определенной политической власти, язык, со своей стороны, помогает укреплению той самой власти, которая его насаждает: он обеспечивает между всеми членами «языкового сообщества», которое еще Блумфилд определил как «группу людей, использующих одну и ту же систему языковых знаков» [8], минимум коммуникативных связей, без которого невозможны ни экономическое производство, ни символическое господство.

Говорить о языке вообще, без каких бы то ни было уточнений, как делают лингвисты, это значит негласно соглашаться с официальным определением официального языка политической общности: такой язык навязывается всем жителям этой территориальной единицы в качестве единственно законного, причем навязывается тем более настоятельно, чем более официальны обстоятельства, при которых это происходит (в данном случае слово «официальный» является совершенно точным аналогом слова formal, употребляемого англоязычными лингвистами) [9]. Производимый авторами, которые наделены правом писать, закрепляемый и кодифицируемый грамматистами и учителями, в обязанности которых входит также преподавание его правил, язык этот есть не что иное, как код, т. е., во-первых, шифр, позволяющий устанавливать соответствия между звуками и смыслами, а во-вторых, система норм, регулирующих языковую практику.

Официальный язык неразрывно связан с государством. Это касается как его происхождения, так и его социальных узусов. Именно в процессе становления государства создаются условия для становления единого и подчиняющегося официальному языку языкового рынка: этот государственный язык, обязательный в официальных ситуациях и официальных пространствах (в школе, в административных учреждениях, в политических документах и проч.), обретает статус теоретической нормы, которая служит объективным критерием для оценки всех языковых практик. Никто не может игнорировать лингвистический закон, который охраняется особой корпорацией юристов и грамматистов, у которого есть свои агенты влияния и контроля, который преподается учителями, наделенными правом экзаменовать всех без исключения говорящих субъектов на предмет знания ими этого языка и карать за его незнание.

Для того чтобы один из нескольких способов выражения (один из двух языков в ситуации билингвизма, один из узусов языка в ситуации классового общества) считался единственно легитимным, нужно, чтобы языковой рынок был един и чтобы диалектальные различия (между разными классами, разными регионами или разными этносами) на практике оценивались сравнительно с легитимным языком или узусом. Интеграция в единое «языковое сообщество» - плод политического господства, которое постоянно воспроизводится институтами, способными обеспечить господствующему языку всеобщее признание, - это условие, при котором складываются отношения господства языкового.