Часть III. Белорус – советский и постсоветский Очерк 6. Советский белорус Советский социум как общество Модерна

Советский белорус – человек без этничности? Итак, фаза С (фаза активного национального строительства и осознанных национальных движений, охвативших весь народ) в Беларуси совпала с революциями начала ХХ в. и развивалась в условиях СССР.

Прежде всего, следует отметить одну характеристику советского общества. Каким бы – "плохим" или "хорошим", "идеальным" или "тоталитарным" – мы бы его не считали, бесспорно одно. Советский проект – яркая, а в каком-то смысле – и наиболее "чистая", без примесей, попытка воплощения проекта Модерна, того общества о котором грезили французские просветители XVIII в. Да, обоществленного, да, антикапиталистического, бесконкурентного и тоталитарного, но строящегося на главной посылке Модерна – на идеале бесконечного и неуклонного прогресса.

Рисунки.

Советские люди – Минск, закладка.

Рабочий, читающий газету – Минск, закладка.

Пионеры – Минск. Закладка.

Темы Модерна. Известный социолог П. Бергер называл "темами Модерна" будущность, абстракцию, освобождение, индивидуацию и секуляризацию.

Даже при поверхностном взгляде ясно, что и советскому обществу в целом, и белорусскому обществу в период СССР присущи все эти темы.

Тема будущности связана с идеалами нового бесклассового общества и жертв во имя его воцарения. При этом утопии "светлого завтра" сопутствовало реальное проектирование будущего (планы на шестидневку, квартал, год, семилетку, пятилетку и т.д.). А это проектирование привело к ощутимым изменениям менталитета. Размытая в традиционном обществе категория времени изменяется, и у человека появляется представление о времени общественной и собственной (индивидуальной, приватной) жизни, которое он может планировать и наполнять разнообразной деятельностью сообразно своим вкусам и предпочтениям. В деревне этому во многом препятствовали строгие нормы общины (или, в белорусском случае – "грамады"), но в эпоху Модерна деревня играет все меньшую и меньшую роль.

Тема абстракции предполагает бюрократизацию общества, его иерархию и, наконец, то, что является одним из условий нации – "воображаемость" сообщества (в понимании Б. Андерсона). Социум Модерна зиждется уже не на деревенской жизни, где члены "общины" или "грамады" лично знакомы друг с другом, а на городской – с ее анонимностью, с толщами незнакомых друг с другом людей, т.е. на "длинных" социокультурных связях людей.

Освобождение в советских условиях (во всяком случае, на первых порах) было ведущей темой развития общества: в социальном смысле оно понималось как освобождение от гнета привелигированных слоев, в этнокультурном – как освобождение из "тюрьмы народов" – Российской империи. Особенно мощно тема освобождения звучала в период Великой Отечественной войны.

Индивидуация "связана, прежде всего, с возникновением биографической идентичности и приватного пространства" [169, с. 101]. Рассматривать все советское общество как совокупность послушных винтиков и отсчитывать от него "винтикообразность" современной культуры было модно в 90-е. Теперь стало ясно, что любое общество в той или иной мере обречено на винтикообразность: в традиционной культуре этому способствует архаический патриархальный кодекс общины, в эпоху модерна –"конвейерность" во всех сферах жизни, а в эпоху постмодерна – тотальный потребительский бум.

Важнее другое: в период Модерна резко слабеют и обрываются общинные связи. Хотя жизнь человека продолжает регулироваться "сверху" (и жизнь советского человека – наиболее яркий пример тотального контроля и самоконтроля), но при этом в ней возникают глубоко личные зоны, которых по определению не могло быть в сельской культуре, где "всем все известно". Это происходит благодаря двум основным факторам – образованию (кругозору) и городскому образу жизни. Отсюда гораздо более обширный, нежели в деревне, выбор – не только профессии, но и типа творчества, индивидуального досуга, собственной среды, хобби и т.д. Не случайно люди с выраженным самосознанием и "чувством будущего" появляются именно в цивилизации Модерна [2, р. 32]. Ярче всего эти качества проявляются у интеллигенции – части общества, взявшей на себя функцию выразителя и "формовщика" самосознания нации [196, с. 616-617].

Центрами культуры Модерна становятся города. И даже если аграрный сегмент общества остается велик, как это было в Беларуси советского периода, в городах все более важную роль начинает играть уже не традиционалистский "принцип подобия" ("як усе"), а принцип личности (пользуясь клише советской эпохи, это представление можно обозначить так: "прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы"). В какой-то мере эти установки противоборствуют до сих пор.

И наконец тема секуляризации. В этом смысле советское общество наиболее соответствовало требованиям Модерна. Если в других странах секуляризация понималась как обращение к земной жизни, нивелирование связи с высшим миром и высшими силами (т.е. более формальный подход к религии), то в советской культуре речь шла о принципиальном атеизме, о попытке абсолютного ограничения жизни человека и всего социума рамками земной жизни.

Проблема идентификации советского белоруса и путь к ее анализу. Основной круг вопросов, возинкающий в связи с этой проблемой, таков: как человек из глубоко традиционной общности входит в модерный социум? Что он теряет, что приобретает? Как изменяется его менталитет по сравнению с недавним традиционо-крестьянским? Что в нем сохранилось в неприкосновенности, что было отринуто? И наконец, как сам белорус понимал свою "советскость"? Исходя из этого, мы сможем в целом судить о том, насколько устойчивую структуру представляет собой белорусский менталитет, а значит, и о том, насколько он сможет самосохраняться в дальнейших перепитиях истории.

Рисунок:

Советские люди – Мужчынскі касцюм, с. 63.

Поскольку именно в период Модерна ведущую роль начинает играть личность, рассматривать менталитет советского времени следует, исходя уже не от общенародных текстов (фольклора), а от индивидуально-личностных текстов. При этом важно, чтобы судьба личности была типична, впаяна в обстоятельства времени подобно тысячам других судеб. Не менее необходимо, чтобы эти тексты были непосредственны, не рассчитаны на публику и/ или на цензора. Увы, в литературных текстах советского времени (за малым исключением "самиздатовских") всегда чувствуется оглядка на цензуру – внешнюю или внутреннюю. Потому нам остаются только тексты личного характера – мемуары, дневники и письма, причем именно последние – наиболее продуктивный объект для анализа. Недаром А. И. Герцен в "Былом и думах" писал: "Письма – больше, чем воспоминания, на них запеклась кровь событий, это – само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное".

Потому в этом очерке я воспользуюсь кейсом № 2 – письмами известного белорусского советского писателя, написанными во время войны. Поскольку здесь не ставится цели анализировать его творчество и поскольку эти письма – глубоко личные (они адресованы к жене писателя), я считаю необходимым заменить его имя инициалом – В.

"Советский человек" и война. Перед тем, как приступить к анализу писем, отвечу на еще один вопрос: случайно ли из эпистолярного наследия В. выбраны письма именно периода войны? Нет, не случайно. Война – самое "советское время" из всего периода существования СССР. И в то же время именно тогда реализовалось сочетание советского и национального в том объеме, о котором в другие периоды советской истории говорить не приходится. С чем это связано?

С одной стороны, с тем, что именно в этот период у большей части СССР появился общий образ врага ("немцы", фашисты), на то время сплотивший практически все республики. Кроме того, совпали цели власти и большей части населения. Даже недовольство советскими реалиями, память о раскулачивании, ужас перед репрессиями в те годы отступили. Мемуаристы вспоминают, что в период войны у людей возникла надежда – как показал дальнейший опыт, напрасная – на то, что после победы геноцид народов и всего "советского народа" будет невозможен.

С другой стороны, поскольку в годы войны подверглись оккупации "малые родины" народов СССР, то это был период чрезвычайно обостренного чувства "своей земли". Как чувство "малой родины" взаимодействовало с чувством "Большой родины" (СССР) – один из важнейших в этом разделе.

Судьба В.: обстоятельства места и времени. Когда началась война, В. было 30 лет. Как преимущественая часть белорусов его поколения, он родился и вырос в деревне. Отец его был книгочей, мало приспособленный к сельским занятиям, потому жизнь семьи была очень бедной. После революции ситуация изменилась: отца как самого грамотного выбрали председателем колхоза.

В. не получил высшего образования: закончив профтехшколу, он работал слесарем на заводе, затем в заводской многотиражке, в редакциях провинциальных газет. Писал стихи: первое опубликовали, когда автору было 17 лет. В середине тридцатых он переезжает в Минск, где работает в молодежных газетах и продолжает сочинять стихи. В 1936 году женится на начинающей актрисе Ольге Л. (по-домашнему "Люсе"). В 1937 г. у них рождается сын, в 1939 г. – дочь. В сумятице первых дней войны он расстается с женой и детьми и лишь зимой 1941 г. узнает, где они. С этого момента и начинается их переписка, которая длится вплоть до освобождения Беларуси и воссоединения семьи. Все это время В. – "белобилетник" по здоровью – работает в белорусских газетах и журналах, расквартированных в Москве.

Письма, открытки, записки на обороте почтовых переводов освещают быт, мысли и мечты В. подробно – благо, пишет он их ежедневно. Вкупе они представляют собой семейную сагу, но не только; это и эпистолярный роман; и многотомная листовка; и дневник; и стихи в прозе; и так называемые "нравственные письма".

Итак, как же отрабатываются в сознании "советского белоруса" темы менталитета, которые были выявлены в предыдущих очерках? Насколько и в какую сторону изменилась традиционно-крестьянская картина мира?