Картина мира и менталитет современного белоруса (по материалам блогов)

В этом разделе обратимся к тем же категориям картины мира, что и в предыдущих очерках: так будет проще проследить изменения, которые происходили с менталитетом и воззрениями белоруса более, чем за столетие. В то же время станет очевидным и то, что не изменилось: устойчивые представления, ценности, воззрения, сценарии (модели) поведения и т.д., словом, те константные характеристики, которые и составляют фундамент белорусского менталитета.

Космос – Хаос

Напомню: в соотношении "Космос – Хаос" реализуются представления этнофоров о "заданном" сакральном порядке, о желательном устроении мира, о ценностях и идеалах, цементирующих этнос. Прежде всего, следует отметить, что традиционные практики космизации – миростроительство, домостроительство и самостроительство – в сети (во всяком случае, в чистом виде) практически не встречаются. Это неудивительно – такова цена широты выбора, в том числе и внутреннего выбора самоидентификаций современного человека. При этом наиболее бросающиеся в глаза критерии, по которым определяют "белорусский Космос" наши современники, на первый взгляд, традиционны:

А) пресловутые порядок и стабильность. Несмотря на распространенную в интернете критику белорусского телевидения по поводу "лакировки действительности", в реальности довольно значительная часть белорусских блоггеров (38 постов и комментариев на эту тему) нет-нет, да и возгордится уравновешенностью белорусской жизни – и особенно запальчиво – при противопоставлении ее жизни российской: "Вы не согласитесь с тем, что хамства, мусора, грязи, бомжей, нищих в нашей стране или в отдельно взятом городе Минске на квадратный метр гораздо меньше нежели в Москве? На мой взгляд – это очевидно" [122]. Впрочем, речь реже идет об "общем", чаще – о частных сферах: "Люблю я все-таки Беларусь... у нас чистенько, уютно, милиция есть, сервис налаживается..." [25]; "Ах, до чего же хорошо проехаться после изнуряющего московского метрополитена в нашем маленьком, таком уютном и домашнем метро!" [102].

Те же достоинства – и даже чаще – отмечаются и сторонними наблюдателями – россиянами ( "В двухмиллионном Минске за несколько дней своего пребывания я не видел бомжей ... Наверное, эти лица без определённого места жительства и есть, но, повторюсь, мне они как-то не попадались" [42]; "[Белорусы] живут не с шиком, не богато, но зато стабильно средне, а стабильность это залог успеха. Они живут и знают, что будет завтра и послезавтра" [130]) и украинцами ("Я года три назад в Гомеле была – мне страшно понравилось. Люди показались вполне спокойными и довольными жизнью, гуляния всякие в парке (причем искренне радостные), полное отсутствие рекламных щитов на улицах бесконечно радовало глаз. Видно, что промышленность в стране активно работает" (блоггер xiao1mao1) [106].

Б) спокойствие: "По крайней мере в том районе, где я живу, можно спокойно гулять в любое время суток. Вообще серьезных организованных преступных группировок по-моему не осталось… Беларусь ни с кем не воюет" [129]. Еще более высоко критерий спокойствия оценивается сторонними наблюдателями, преимущественно россиянами: "Должен также отметить, ту энергетику, которую я ощутил в Беларуси. Эта энергетика, как мне показалось, совсем особого рода, – спокойная и позитивная, нацеленнная на постоянный труд и работу, где каждый ощущает себя на своём месте и осознаёт свою миссию. Где несмотря на все трудности, которых хватает, никто не впадает в депрессию и отчаянье со всеми вытекающими. Словом, надо смотреть на РБ и учиться "[87]. Вот еще более восторженный панегирик Беларуси из уст москвича: "Никакой грязи. Никакой вони. Тихо. Чинно. Чисто. Достойно. Минск – столица. Величественная, гордая, добрая. Был и в квартире. Папа – электрик. Мама работает экономистом. Считает кто скока гвоздей и кирпичей по республике погрузил-отгрузил. Дочь – библиотекарь. Вполне себе обставленая московская квартира однако. Такой себе твёрденький средний класс. И подъезд чистый. И лифт. И двор. <…>. Белорусы работают. Они трудятся. Они стараются сделать лучше. Хотите позитива ? Езжайте в Беларусь. Только умоляю – НЕ ГАДЬТЕ ТАМ" [43]. А это пишет украинец: "Между прочим, я очень люблю слушать радио Беларуси. В отличие от украинского, оно не визгливое-напуганное, а спокойное... Отчасти может сложиться впечатление, что я попал в советское детство. Но как и в детстве, на белорусском радио все спокойно и слушая его я ощущаю, что все будет хорошо..." [20].

Кратко отношение к Беларуси со стороны можно определить так: "Спокойствие и детерминированность жизни" [13]. Интересно, что автор последней реплики, россиянка, как следует из дальнейшего содержания поста, понимает детерминированность жизни в целом позитивно. Как же относятся к ней сами белорусы? Двояко. Конечно, хотелось бы чего-то "такого-разэтакого": блоггеры жалуются на малое число развлекательных площадок, на излишне официозный характер жизни, на рутинность бытия, но, как правило, сразу же включается "датчик" сравнения – преимущественно с Россией: "… белорусская жизнь выглядит всё более приличной – особенно по контрасту с регулярно появляющимися в европейской прессе сочинениями на вольную тему относительно impoverished post-Soviet country <…>. Нет, конечно, и бедных людей по-прежнему достаточно (но нищих, хватающих вас за полы в каждом подземном переходе, как в Москве, я что-то не заметил), но... При всем при том – достаточно благоустроенная и упорядоченная жизнь, может быть, скучноватая – но, наверное, даже любители "зажигать не по-детски" предпочтут такую скуку "развлечениям" вроде взрывов в метро или падающих на голову крыш аквапарков⁴… Было приятно поводить по Минску приехавшие в гости две компании московских друзей, первой фразой которых – как сговорились – было: "Чисто-то как!" [56].

Контрастной по отношению к собственному уютному "космосу" представляется российская реальность (17 из 26 постов) – и в бытовом, и в социально-политическом смыслах. В плане быта Россия (в частности Москва: для Санкт-Петербурга белорусские пользователи делают исключение) кажется белорусу излишне огромной, плохо приспособленной для жизни, беспорядочной, опасной и т.д. В социально-политическом плане Россия видится родиной олигархов, коррупции, заказных убийств т.д.: "Если у нас бардак, – пишет весьма скептически настроенный по отношению к собственной действительности белорус, – то у вас беспредел" [42]. Каковы причины утрированной "хаотизации" образа России в сознании постсоветского белоруса?

Во-первых, это действительные изменения российской реальности в 1990-е годы. Во-вторых, тот факт, что Россия видится белорусу не просто соседом, но соседом, претендующим на господство, покушающимся на белорусский суверенитет (популярные в байнете клише, относимые исключительно к России, – "имперские амбиции", "старший брат" и т.п). Такому пониманию способствуют не только особенности исторических взаимоотношений двух стран, но и высказывания современных российских политиков и культурных деятелей, а также реальных и виртуальных знакомых. Невыносимой представляется сама мысль, что огромная "страна бепредела" может поглотить – пусть даже не фактически, а культурно – компактную упорядоченную Беларусь.

В-третьих, взгляд на российскую действительность как на "дикую", "беспредельную", "хаотическую" во многом инспирирован самой Россией, в частности российской независимой прессой: "Влияние российских СМИ в 1990-е гг. способствовали постепенному росту недоверия. В эти годы в России процветала самокритика, изобличение отрицательных сторон российской жизни <…>, к тому же плюрализм социально-политической сферы был столь велик и неорганизован, что для обычного белоруса Россия стала быстро восприниматься как страна хаоса и несправедливости" [48].

Да и сами россияне нередко ощущают свою действительность неупорядоченной по сравнению с беларусской: "Стоило только пересечь границу с союзным государством, как контраст с Россией оказался невероятным. Вспаханные и ухоженные поля, великолепная дорога (в Беларуси одной бедой меньше, если судить по известному изречению), движущиеся (!!!) тракторы и даже трава ярче на этой земле" [78]; "Она [Беларусь. – Ю.Ч.] спокойная. Улицы чистенькие. Но дело не в улицах только, сама страна оставляет на душе ощущение неописуемой чистоты. Синеокой. Непонятной, но с ней соприкасаешься – и чувствуешь: стало чище... И чистота эта не "огнём очищающая душу", а влажная, прохладная..." [128])

Европа? Советский Союз? С чем связывается такое – подчас преувеличенное – "благолепие"? Часто – с европейским влиянием, которое, по представлению и отечественных, и российских блоггеров, более ощутимо в Беларуси. В блогосфере это выражается по-разному: от простодушных перечней собственных достижений ("Сначала был создан старо-белорусский язык, а потом белорусы помогали создавать русский и книги сначала Скорина напечатал, а потом помогал русским, и конституция у нас была создана первая в Европе" [3]) до выводов, противопоставляющих белорусам-европейцам азиатский характер русских: "лично моё мнение: белорусы – это отставшие европейцы. а русские – преуспевшие азиаты, и чем больше прокручиваются поколения, тем лучше эта разница видна" [45]). Нередко Россия называется "Азией" или "Азиопой".

В связи с этим возникает вопрос: насколько правомерны сетования ряда исследователей и литераторов (шагнувшие из книг и прессы в блогосферу) на комплекс белорусской неполноценности перед "Старшим Братом" ("Беларусь прекрасная страна, только, к сожалению, с победившим всё комплексом неполноценности" [16]? Впрямь лы "мы" так комплексуем перед "ними"? В интернете, во всяком случае, белорусские пользователи отнюдь не чувствуют своей приниженности перед россиянами, скорее, наоборот.

Тезис о "европейскости" Беларуси широко представлен в постах и комментариях россиян: "Вообще же Минск – очень яркий и красивый город, где удачно сочетаются современные высокие строения и старый Минск с его двухэтажными домами и узкими европейскими улочками" [42]; "В Москве и других крупных российских городах часто встречаются магазины, специализирующиеся на беларусском текстиле или мебели, но принадлежат россиянам и оформляются россиянами. Часто на этих магазинах изображены средневековые замки, мельницы и едва ли не немецкие деревенские домики, что создает какой-то непривычный, хотя и красивый и даже желанный образ Беларуси... Один знакомый автору человек даже утверждал, что "Беларусь – это католическая страна, как Польша или Чехия" [44]; "Жилые районы по окраине города больше всего напоминают... Швецию! Красивые, в меру яркие (цветастые) бетонные дома с большой цифрой на стене для указания адреса. Во дворе – парковка и небольшая детская площадка. И по крайней мере там где я жил в течении недели, квартира была типично шведская. Невероятно впечатляет, и весьма и весьма познавательно. И так как и парковка, и детская площадка были чистенькие и в хорошем состоянии, не как в России – грязные и заброшенные, то можно было почти поверить в то что находишься в Швеции" [110].

Впрочем, существует противоположная точка зрения: часть блоггеров связывает спокойствие и порядок в белорусских городах не с европейским, а с советским (вернее, идеализированно-советизированным) компонентом культуры. Примечательно, что жители ближнего зарубежья воспринимают советский компонент белорусской повседневности со знаком "плюс", во всяком случае, более доброжелательно, чем сами белорусы. Даже слово "совок" в одной из следующих записей употребляется без пренебрежения: "та социально-экономическая ситуация в сегодняшей РБ, которую я увидел, является тем, что можно было бы назвать "почти идеалом" для бывших республик СССР" [42]; "город весьма "советский" в своём стиле. Это и широкие, прямые улицы с колоссальными зданиями <…>. Город – прям, впечатляющ и велик" [110]; "Минск произвел положительное впечатление <…>. Гостиница совковая, номер приличный, чистый, виды из окон красивые, стоит относительно недорого. Сам город достаточно красивый, в центре очень много советской застройки, с ее имперским размахом и прямолинейностью" [47]; "Минск, как по мне – олицетворение именно того светлого будущего, к которому 1/6 суши шла 70 с гаком лет. огромные проспекты, большие здания классической советской архитектуры, отличные парки, несколько "модерновых" комплексов как дань современности <…>, новый общественный транспорт одного цвета (автобусы все темно-зеленые, а троллейбусы светло-зеленые), чистенькое метро, ни одного мента на улице <…> – воопщем все гуд" [58].

Иное дело – белорусские блоггеры. Как правило, их вовсе не радует советский компонент в градостроительстве, в стиле жизни и в целом – в культуре ("Выглянешь в окно – сплошь советские панельные дома, окрашенные в серое") [94]. Напротив, поводом для радости является то, что "налет совковости, довольно сильный в Беларуси еще в конце 90-х, помаленьку стирается. В Минске появилось много мест, приятных во всех отношениях – я имею в виду рестораны, клубы и прочие места отдохновения от трудов праведных" [56].

Причина таких разночтений понятна: в отличие от российских и украинских блоггеров, познавших причуды "дикого капитализма" и уставших от него, жители современной Беларуси видят и другую сторону "идеализированно-советской" медали (Впрочем, это не мешает многим из них приходить в ужас от постсоветской – "азиатской", "варварской" России). Словом, каждый тоскует по тому, чего у него нет…

Порядок как проблема. В свете этого неудивительно, что чистота белорусских городов порой воспринимается не как достоинство, а как недостаток. Недостаток спонтанности, полноты жизни, словом, "карнавального" начала: "Поддержание правопорядка организовано прежде всего как «борьба за чистоту», то есть профилактика по недопущению самой возможности загрязнения территории... детальное воплощение порядка требует воздержания и умеренности во всем, самоограничения и аскетизма, обратной стороной которых являются нежелание мириться с бытовыми неудобствами в общественных местах – так для удовлетворения своих (малых) нужд жители вынуждены обращаться в массовое бегство по центральным дворам, в подворотни и закоулки. Исход из дисциплины и «побег в карнавал» становится закономерным итогом политики воздержания, с неизбежностью приводя к гигантским горам мусора после любого праздника… Так что минская чистота – результат не уборки, а именно «зачистки», то есть тотального «наведения порядка» на фоне тщательного обустройства ландшафта, из которого должно быть исключено все случайное, сингулярное и спонтанное... Однако соблюдение чистоты стиля – лишь внешняя сторона медали. Обратной ее стороной становится катастрофическая нехватка публичных мест, которые позволяли бы сегментировать население по имущественному статусу и финансовым возможностям… Только у нас можно увидеть прямо на улице столь умопомрачительные и вызывающе сексуальные наряды, которые девушки в других столицах одевают лишь в места, недоступные массовым взглядам и осуждающим оценкам" [12].

Итак, культ порядка и чистоты понимается вполне традиционно – как попытка устранить Хаос "местного масштаба ("непорядок", мешающий стабильной и правильной жизни). Однако есть и отличие: прежде для белоруса не было свойственно воспринимать хаотические тенденции как позитивное начало – раскованность и непосредственность. Более того, ни крестьянин, ни советский интеллигент не считали, что избыток Космоса может привести к Хаосу (примеры – вызывающие наряды девиц, гигантские горы мусора и т.д.). Впрочем, это точка зрения интеллектуала (философ А. Сарна); рядовые пользователи, как правило, гордятся чистотой на улицах, уютным метро и т.д.

Космос: "малый" и "большой". Космос – это не только внешняя упорядоченность жизни. Скорее, внешняя упорядоченность – это "вершки". Главное – "корешки" – это упорядоченность культурных смыслов и ценностей, задающая представление о "правильной жизни" и диктующая образ счастья. В белорусской традиционной культуре (как и в других "культурах бедности") счастье вопринималось как ограниченный ресурс: если у кого-то его больше, значит, другому не хватит. Эта уравнительная концепция "малого счастья", равные кусочки которого должны быть поделены между людьми, продолжала работать (и даже культивировалась "сверху") и в СССР и распалась лишь в последние годы. Ныне идеалы и интересы людей столь разноплановы, что говорить о едином, разделенном на всех образе счастья, о "равенстве в счастье" невозможно. Причины известны: это и рост личностной автономии; и материальное расслоение; и большое количество субкультур, каждая из которых несет собственные ценности; и гораздо больший, чем у крестьянина или у советского человека спектр выборов; и осведомленность о жизни в других странах, и т.д., и т.п. Отсюда же – противоречивость представлений о "правильной" жизни: ее правильность определяется не "грамадой" и не идеологическим аппаратом, а каждым самостоятельно.

Судя по блогосфере, можно обоснованно говорить лишь о "вершках" – о сложившемся представлении белорусов о "малом" или "бытовом" Космосе (порядок, стабильность, уют, спокойствие и т.д.), но не о "корешках" – не о "большом" общекультурном Космосе, охватывающем людей сетью разделяемых смыслов. Более того, подчас создается впечатление, что и образ "малого Космоса" предназначен, скорее, для стороннего наблюдателя (россиян, украинцев, поляков и др.), а нашими блоггерами используется по преимуществу для поддержки белорусского имиджа перед "чужаками".

Является ли современный "смысловой" мир белорусской культуры упорядоченным, непротиворечивым, органичным, как это было в давние годы, о которых я писала в предыдущих очерках? Вряд ли. Вспомним: крестьянин относился к миру как к сосуду, в котором запечатаны высшие смыслы: они как бы вложены туда Богом. Каждое явление (возделывание земли, уход за домашним скотом, ремесла, обустраивание быта) таило в себе отпечаток высшего смысла. Советский человек, по крайней мере, до 70-х, тоже исповедовал высшие смыслы, связывая их со страной, с победой, с трудом и т.д. И хотя речь в предыдущем очерке шла о единичном случае, воззрения героя были для того времени вполне типичны. У нашего современника гораздо более разработана система личных ценностей, частных интересов, предпочтений и воззрений. Они могут объединить группы, субкультуры, но не весь социум. Более того, их разнообразие мешает ему объединиться – и это не частная белорусская проблема, а общемировая тенденция. Итогом является то, в современности невозможно говорить о неких единых практиках космизации мира – о сходных и последовательных моделях миростроительства, самостроительства и домостроительства. Они обрывочны, мозаичны, как мозаична сама культура… Это разнообразие и приводит к тому, что в интернете наличествуют разные – порой противоположные – версии этничности. Впрочем, об этом чуть ниже.

Что же объединяет необъединимое?

Социальность и "национальность". При попытке ответа мы снова сталкиваемся с тем, о чем я уже писала. Напомню: общебелорусская идентичность изначально складывалась не как собственно-этническая, а как социальная и государственная. Причем, это верно и в случае, если отсчитывать ее возникновение от ВКЛ, и в случае, если считать началом СССР и предреволюционные десятилетия. Социальность в ней преодолевает "национальность", вернее, этничность. Жившие в разных селах и местечках группы "тутэйшых" на рубеже XIX-XX вв. объединялись не столько по этническому принципу (он существовал латентно, повседневностно и, скорее, чувствовался, чем определялся), сколько по принципам социальной справедливости и солидарности. Кстати, об этом выразительно свидетельствует и поэтическая "проповедь" классиков литературы:

Янка Купала:

Наша гора, нашы слезы,

Кроў i пот крывавы

Стануць у спекi i марозы

За нашыя правы [171, с. 11].

­­­­­­­­­­­­­­­­­­­-------------------

Але хоць колькi жыць тут буду,

Як будзе век тут мой вялiк,

Нiколi, браткi, не забуду,

Што чалавек я, хоць мужык [171, с. 4].

Якуб Колас:

Выйдзем разам да работы,

Дружна станем, як сцяна,

I прачнецца ад дрымоты

З намi наша старана [170, с. 8]

Максим Богданович:

Беларусь мая! Краiна-браначка!

Устань, свабодны шлях сабе шукай [143, c. 168].

Понятно, что речь в этих стихах идет не о "возрождении" этноса, как это принято было считать в 90-е годы, а о конструировании нации.

Ценность независимости. В свете этого неудивительно, что в разноголосице блогов на истинно "космический", упорядочивающе-объединительный смысл претендует лишь одна ценность, и ценность социально-государственная – ценность независимости (49 постов и комментариев на эту тему). Все остальное – язык, народная и современная культура, традиции и т.д. – вызывают споры. Ценность независимости бесспорна. Интересно, что она воспринимается не формально (как обретение независимости в 1991 г.), а как идеальное состояние, которое еще следует завоевать – и на уровне личности, и на уровне государства. Впрочем, содержания, которые блоггеры вкладывают в понятие независимости, тоже разноплановы (западный путь; направленность и на Восток, и на Запад; изоляционизм; независимость государства и личная независимость человека и т.д.). Отсюда возникает впечатление, что независимость, скорее, воспринимается как желанное "наше все", чем реальная, во многом практическая категория. Тем не менее, именно независимость ныне считается первоочередным условием "космизации" общности.

Сакральное – Профанное

Выраженного дискурса о "сакральном" (в религиозном смысле) в белорусской блогосфере не прослеживается. Скорее, он едва просвечивает, нежели ярко выявляется. Но даже в таком стертом варианте заметно, что современное понимание "сакрального" несет на себе отпечаток и традиционного, и советского представлений. В первом аспекте вера понимается как неотрывная от повседневности (синтез сакрального и профанного). В связи с этим отмечается ее языческий и – шире – агностический компонент: "Пры тым, павер, я бачыў мноства людзей, што абсалютна шчыра й жарсна моляцца камяням, крыніцам, дрэвам... Але тут цікавей далей – сярод беларусаў атэістаў і таго малей! Бальшыня нашага народу хутчэй агностыкі, якія, пры тым, з забабоннай дабравейнасьцю ставіцца да царкоўных абрадаў" [34]; "Когда я сегодня по ТВ увидела, как люди в военной форме пускают по реке венки из цветов со свечками "в память о погибших в Брестской крепости", то поняла, что нашу языческую песню не задушишь и не убьешь" [33]; "наш народ скорее суеверен ("пярун бы вас всех побраў"), чем религиозен. Псевдорелигиозность. Приметы. Сплевывание и постукивание. Иконы – как альтернатива идолов. Их можно целовать и на них молиться..." [66]. Обратим внимание: если в двух первых примерах язычество воспринимается как естественная для белоруса модификация религии, то в последнем чувствуется недовольство. Вероятно, в этом сказывается религиозное образование и воспитание (воскресные школы, религиозные праздники, наличие религиоведения в вузах и т.д.).

Рисунок:

Маска козы – Этнография Беларуси, 231.

Во втором аспекте идея святости относится к Родине, ландшафту, истории, памятникам культуры: так, святыми местами Беларуси признаются Собор Святой Софии в Полоцке, озеро Нарочь, Беловежская Пуща, Мирский и Несвижский замки, Борисоглебская (Каложская) церковь в Гродно и Брестская крепость [26]. Это аналогично пониманию "святого", "заветного" в письмах советского белоруса.

Впрочем, как уже сказано, тема сакрального в блогах не распространена. Вероятно, причины этого можно объяснить возрастной спецификой состава интернет-пользователя (самый активный сегмент байнета – молодежь [23], менее интересующаяся религией, чем старшие группы), а также наличием специализированных религиозных блогов и форумов, исследование которых не входило в задачи этой книги. Можно предположить, что на это – по крайней мере, в какой-то степени – повлияла и сравнительно малая связь веры и церкви в сознании белоруса, в истории постоянно находившегося "меж двух огней" – двух ветвей христианства. Отсюда выводы, порой выраженные в достаточно резкой форме: "Беларусам рэлігія фіялетавая" [75]

Добро – Зло

Материалам этого кейса свойственна гораздо большая (по сравнению с предыдущими) рефлексия, значительно более развитый анализ специфических белорусских "черт", чем в предыдущих типах менталитета. Следствие этого – более рационализированный критический самообраз: современный белорус видит причины зла не столько в происках врагов (и/или чужих) или в воздействии неких фатальных сил, сколько в собственных недостатках. Интересно, что "достоинства" и "недостатки" народа отчасти пересекаются с отмечаемыми в традиционном самообразе, а отчасти противостоят ему.

Достоинства. А) Доброжелательность: "Настоящий белорус всегда примет человека, накормит, напоит, поговорит с ним по душам и выслушает его внимательно и участливо. И если ты пришёл с добром в мой дом, в мой город, на мою улицу, то будь моим соседом – вот так скажет истинный белорус тому, кто захочет поселиться рядом с ним" [101];

Б) "Мирная созерцательность": "Веришь, белоруса (нормального – ведь бывают и атипичные) узнаю в походе или в экспедиции мгновенно! И не обязательно ему орать дурным голосом "Касіў Ясь канюшину", и не надо ему быть белобрысым и круглолицым здоровяком с добрыми до жалости глазами. Немного поговорить, а лучше вместе выпить, и темпоритм речи, мирная созерцательность выдаст его!!" [118];

В) "Окольный путь" как проявление здравого смысла: "То, что творится сейчас в России – «врагу не пожелаешь». Тем более не посоветую своему народу сейчас вливаться без оглядки в «россиянию». Лучше постоять в сторонке пока там поумнеют, а может чем и помочь" [68];

Г) Рассудительность: "Самое ёмкое слово, которое характеризует белорусов – это памяркоўнасць. Памяркоўнасть – корень каждого белоруса, его структура. Как, вы не знаете, что это такое? Попробую перевести. Мяркаваць – это значит думать, даже не думать, а размышлять. Если тебе предлагают: «Памяркуем?». это говорят : «Приходи, перетрём все темы, посидим, подумаем, обсудим, обсосём, рассмотрим проблему со всех сторон»" [30].

Но где же другие характерологические ценности, которые одобрялись традиционной и советской культурой? Где "тихость", где рационально-домовитый (по крестьянскому образцу) подход к жизни? Где хитрость – главное средство не только самосохранения, но и тайной победы над вышестоящим? Где, наконец, толерантность, которая в 90-е годы ХХ века чуть ли не поминутно воспевалась и прессой, и исследователями-гуманитариями? Разумеется, эти качества присутствуют и в менталитете сегодняшнего белоруса: просто говорить об их однозначной "позитивности" уже не приходится…

Толерантность – хорошо или плохо? Вокруг благостного понятия "толерантность" в блогосфере то и дело возникают споры. Некоторые блоггеры отвергают само это понятие: оно представляется им вежливым синонимом бесхребетности: "пресловутой толерантности, о которой так часто говорят в Беларуси, нередко подразумевая под этим не активное взаимодействие с другими, а пассивное терпение мнений остальных" [95]; "Национальные черты белорусов? Ооо… дисциплинированность, послушание (временами переходящее в покорность), неприхотливость и всетерпение ... А чтобы всякие там демократы не сильно придирались – всё это тщательно маскируется под словом «толерантность». Причём складывается такое впечатление, что белорусы сами себе придумали это слово для отмазки и тихо им гордятся" [54] (11 подобных постов и комментов). В свете этого неудивительно, что в смысл толерантности все чаще пытаются привнести более "боевитое" содержание: "Я очень люблю поляков, русских, украинцев. Но когда отдельные индивиды начинает выкалываться, ей богу, хочется немного поучить их уважению к ИНЫМ, чем он сам людям и культурам" [15] (подобные суждения высказаны в 16 постах и комментариях к ним).

Впрочем, в целом представление о толерантности сохранило сходство во всех типах менталитета: "одно дело – отстаивать свои интересы и оставаться цивилизованным человеком. другое – гнуть своё, оскорблять и выглядеть хуже, чем те, кто спорит и ругается. мы – беларусы. они русские. и нельзя говорить, что кто-то хуже, кто-то лучше. перед Богом все равны. поэтому те, кто выпячивает грудь, рано или поздно будут принижены. и не важно, по какую они сторону границы. ОСТАВАЙТЕСЬ ЛЮДЬМИ!" [88].

Гораздо более дискуссионным становится комплекс "тихости" (спокойствие, деликатность, отсутствие аффектации).

Тихий белорус? Вспомним: в предыдущих типах менталитета "тихость" оценивалась как одно лучших качеств белоруса. Сейчас она осмысляется не так однозначно, хотя прежнее ее понимание – воспитанность, культурность, деликатность – сохраняется и приписывается не только белорусам, но и самому символическому образу Беларуси: "Моя любимая, тихая, беззащитная родина. Такая гордость распирает за то, что нет ни одного человека на свете, который ненавидел бы белорусов Бывает едешь автостопом по Украине, заговоришь с водилой на русском, он сразу подозрительно: "Аааа, москали?" – "Не, мы белорусы" И сразу выражение лица меняется на сияющее добротой. Неприятно, конечно, что этот мужичина не любит… москвичей, но вместе с тем приятно, что любит нас..." [4].

Рисунок.

"Моя любимая, тихая, беззащитная родина…"– Вокруг света в Беларусь, с. 6.

Примечательна история, рассказанная россиянином: "Едем в электричке из Витебска домой. Настроение радужное, все довольны, всем хорошо. Проехали границу с Россией (это сразу заметно – первая же автомобильная дорога, которую мы пересекали, – раздолбанная). На очередной остановке в вагон вваливается кучка молодежи. Пьяные, с пивом в руках, во весь голос разговаривают матом. Постоянно бегают курить в тамбур. Один из них, видимо, не найдя форточки, в которую можно курить, высадил ладонью стекло на двери в тамбуре... Ну, а мы так тихо, культурно, сидели. Короче, приехали мы в Смоленск, все выходят из вагона. Мимо нас проходит какой-то парень, который тоже всю дорогу в этом вагоне ехал. Поворочивается он к нам и говорит: "Удачи вам, братья-белорусы!". Вот такое у них, видимо, мнение о русских. Тех, кто спокойно ехал, автоматически посчитал белорусами. А русские – бескультурные гопы" [32].

С другой стороны, "тихость" все чаще воспринимается как синоним "абыякавасцi" и конформизма: "Спросил у студентов в начале лекции: «на чем мы закончили в прошлый раз?» В ответ – знакомое гробовое молчание… Может, они просто не ведут конспекты? Заглядываю в первый конспект и вижу – ведут, и хорошо. Значит, имеет значение что-то иное. Думаю, во-первых, причина – нежелание прявлять себя, ведь всякая речь выделяет человека из массы (курсив мой. – Ю.Ч.), а во-вторых, глубокая неуверенность в себе. Мотивации типа «если я что-то произнесу, то всем покажется, что я на что-то претендую – что я индивидуалист или прагматик, набиваюсь преподавателю в любимчики…», или даже «я никогда не отвечаю всем требованиям ко мне, и даже если отвечаю – лучше не проявлять этого» («Речь – серебро, но молчание золото»)". Причины такой слабой реакции автор усматривает в истории: "Кто погибал прежде всего? Все, кто выделялся. Все, чью позицию было легко идентифицировать... Оставались те, кто владел искусством мимикрии (без осознания этого искусством, что было бы тоже опасно), был безропотен и на внешний взгляд аутичен, но все же «себе на уме» (иначе белорусы давно бы превратились в литовцев, русских или поляков). Кажется, белорусы – прирожденные партизаны и подпольщики, но вряд ли это возможно возвести в ранг национальной идеи" [48].

Итак, адаптивная тактика тихости и "лазейки", которые она предоставляла в традиционном обществе (лавирование, ускользание из-под ударов "сильных мира сего" да и самой судьбы), ныне понимаются вовсе не так уж положительно. Это понятно: они были спасительными в целях самосохранения этноса, но нация предполагает "культурную империалистичность", и стремление к безопасности здесь – скорее, помеха, чем подмога. При этом существенно, что на уровне поведения блоггеров "тихость" в значительной мере сохраняется: высказывания в массе своей менее радикальны по сравнению с российскими или даже украинскими. В них чаще ищутся компромиссные пути: "проста трэба іх (оппонентов. – Ю.Ч.) пераканаць... бо ўсё гэта – ад дрэннага выхаваньня й празмернай жосткасьці жыцьця" [36]; " галоўнае – умець чакаць і не "перагібаць палку" [14] и т.д.

Таким образом, традиционный комплекс тихости раздваивается. В дискурсе о белорусском самосознании, о нации и т.д. (особенно у сторонников литвинской версии этничности, о которой далее) тихость признается не просто непродуктивной, а резко отрицательной моделью поведения. Белорус больше не хочет быть тихим. Но в быту тихость – подспудно, нередко против желания людей – сохраняется: впитанная "с молоком матери" культурная модель поведения оказывается более долговечной, нежели осознанный принцип.

Белорусская хитрость. Вспомним, что для белоруса-крестьянина хитрость (чаще всего в форме "недопонимающе-недослышащего" поведения) была не просто тактикой выживания, но и возможностью уберечь свое "Я". Как современный белорус относится к хитрости? С одной стороны, сохранились и прежние воззрения: "Яна [хитрость] не калькуляваная, не мэта-рацыянальная... падаецца што ён [белорус. – Курсив мой. Ю.Ч.] – істота вельмі рэфлексіўная, калі застаецца сам-насам; а вось з іншымі ён пераўтвараецца у нейкага прасцяка" (блоггер kolik8) [34]. Вспомним, что именно эта адаптивная модель хитрости-"прибеднения" распространена в традиционном менталитете. Однако ныне она все чаще понимается как унизительная и для человека, и для культуры в целом: "Надоела уже эта привычка прибедняться, извиняться – да, вот мы такие, неказистые, что с нас взять, вместо того чтобы работать, развиваться... Тем более что ОГРОМНОЕ количество адекватных белорусов имеют и желание работать, преображать свою действительность, имеют самоуважение, интеллект, культуру, образование. Но им постоянно приходится краснеть за тех, кто еще живет в откровенно рабском состоянии и выдает себя за весь белорусский народ… Привычка прибедняться, извиняться, анекдотиками баловаться про "так вот и живем" – это ведь хорошо знакомый совковый менталитет. Кто-то отбросил его и вырос, кто-то с ним остался" [15]. "Совковый" ли? Разумеется. Настолько, насколько "совковый" менталитет производен от крестьянского – и усугублен жизнью в темные времена войн, коллективизации и репрессий. Впрочем, и правомерность крестьянского менталитета ставится пользователями байнета под большой вопрос…

Горожане? Селяне? Комплекс качеств, который можно определить как "сельский менталитет", сегодня также вызывает множество сомнений и нареканий. И это при том, что белорусский менталитет – не только в XIX в., но и в середине ХХ в., не только для крестьянина, но и для интеллигента – во многом строился именно на "идее села". Вспомним: даже в 40-х гг. ХХ в. – и с позиций более нравственной жизни, и с позиций "правильности труда" – белорус-интеллигент предпочитал деревню городу. (Кстати, не только в 40-х и не только белорус: вспомним русских писателей-"деревенщиков" в 70-х). Для героя предыдущего очерка – советского интеллигента – в "идее деревни" слились память о собственном крестьянском детстве, народнические взгляды белорусских писателей-предшественников (Я. Купала, Я. Колас, "нашаніўцы" и др.) и, наконец, запоздавшие романтические влияния – с их идеализацией народа, отождествляемого с крестьянством. Горожанин, "народный интеллигент" 40-х гг. ХХ в. даже испытывает своеобразный комплекс неполноценности перед людьми, трудящимися в поле, а не в кабинетах.

В современном менталитете белорусских горожан (каковыми почти поголовно являются пользователи байнета) идея деревенской жизни как более здоровой – и физически, и нравственно – не слишком распространена. Напротив, крестьянский труд нередко видится непродуктивным, построенным не на здравом практицизме, а на предрассудках по принципу "так жили от века": "Перед тем как загрузить в подвал 9 мешков урожая 2007-го года, мы выкинули на помойку 5 мешков вырытых нашими руками в 2006-м году. Это при том, при сем, что мы еле-еле убедили тестя по весне не засаживать картошкой еще одно приличных размеров поле. «Бульбу садзить» и «бульбу капать» это те два столпа, на которых держится белорусский сельский менталитет с ХVIII века. Он не убиваем. Никогда вы не докажете человеку, выходцу из села, то, что проще ее купить <…>, никогда не докажете и того, что не нужно нам 9 мешков картошки <…>, учитывая то, что никто из нас не держит ни свиней, ни буйволов. Никогда не будет принят и тот довод, что по всем законам биологии, если уж сажать ее, то только самые лучшие, самые здоровые и крупные клубни, а не так называемые «семенные» – мелочь, которую и свиньям варить стыдно, и через два-три поколения таких посадок любая, самая лучшая, сортовая картошка вырождается, мельчает и дичает. Вы никогда не заставите белорусского крестьянина почитать какую-нибудь книжку по сельскому хозяйству. Он всегда тупо следует «заветам предков» и возделывает свой огород по передовым технологиям XIX века, разве что вместо лошадей и быков теперь запрягают трактор или мотоблок… Вы никогда не сможете убедить его вместо ненужного бетонного круга, оставшегося после строительства колодца поставить беседку и детские качели. На месте кучи коровьего дерьма – цветник, а на отшибе участка выкопать маленький прудик, посадить там нимфеи и осоку и запустить цветных карпов. Это не-це-ле-со-об-раз-но, это «глупости» и это – «не занимайтесь ерундой» [89].

Маленькая ремарка: еще Н. Улащик в своем историко-мемуарном исследовании "Была такая вёска" отмечал, что белорусы XIX – нач. XX вв. равнодушно относились к садам и гораздо более серьезно – к тому, что реально может прокормить, т.е. к огородам. Так что речь и впрямь идет о целесообразности. Но понятие целесообразности с годами меняется – об этом свидетельствуют доводы возмущенного зятя. К теме "может ли Беларусь обойтись без сельского хозяйства" мы еще вернемся, а пока обратим внимание на то, что сегодня, как и в ту пору, когда создавался кейс № 1 (сказки), речь идет о противопоставлении двух менталитетов. Только представитель первого – сегодня не пан, презирающий "мужыка", а интеллигент, знакомый с крестьянским трудом и жаждущий его рационализации. Он изрядно изменился по сравнению с советским интеллигентом, почитающим крестьянский труд только за то, что он "истинно-народный"… Что касается второго типа менталитета (тесть), то это тот же, оставшийся в неприкосновенности "мужык", за прошедшие два века оставшийся верным завету предков: "Паміраць сабраўся, а жыта сей".

Что смущает наших современников в крестьянском менталитете? Только ли упорство (чтоб не сказать – упрямство) в устоях, которые не соответствуют современной реальности и которые крестьянин нипочем не хочет менять? Или еще что-то? Скорее, "что-то еще". Дело в том, что Беларусь все чаще понимается (порой – в реальности, порой – в идеале) как современная держава, граждане которой обязаны преодолеть местнический "крестьянский комплекс": "Я сильно не люблю людей которые опираются на деревню. Например, на привозные запасы бульбы, сала и т.п. ­– потому, что этот уровень их устраивает, в случае чего они прицепят к своим “москвичам” прицепы и повезут с дач и деревень печки-буржуйки, дрова, бульбу и сало. Зачем им развивать страну? Для них страна и так достаточно развита. По сравнению с деревней. Основная задача – абы хуже не стало" [85].

Вот это-то "абы хуже не стало" (в другом варианте – абы не было войны") и есть центральная, пульсирующая точка несогласия нашего современника с его "предшественниками по менталитету". По ней можно судить о том, что традиционная минимализм требований к жизни (к удобству, комфорту, уюту, деньгам), как и аскетизм белорусского советского интеллигента – нравится ли нам это или нет – в значительной мере канули в Лету.

Впрочем, часть блоггеров по-прежнему задается вопросом: "Можно ли, живя в Беларуси, резко отбросить в своем сознании деревню, сельские корни?" [37]. Здесь включается типичная для белоруса осторожность, тот крестьянский "здравый смысл", который только что блоггеры сами и ставили под вопрос или даже отвергали.

В целом проблема оправдания "крестьянских корней" в байнете решается как минимум с трех точек зрения: этической, культурно-психологической и практической. Этически эта позиция выражена в ряде высказываний (всего 12) приблизительно такого содержания: "наши родители так жили, это их жизнь, и лишать её, втягивая за уши в мир мобил не стоит, потому что как минимум это жестоко!" [там же]. С культурно-психологической точки зрения, при построении современного национально-культурного проекта следует учитывать исторические данности: "сучасны беларускі этнас у зусім невялікай ступені паходзіць ад волатаў-ліцвінаў. усе ж такі ён фармаваўся цягам 19-га стагоддзя пераважна вясковым насельніцтвам, бо гарады былі ў меншай ступені беларускімі – яны былі габрэйскімі, польскімі, расейска-інтэрнацыянальнымі. то бок сенняшняе ўсведамленне айчыннае рэчаіснасці павіннае грунтавацца на гэтым разуменні, а адпаведна й візію нацыянальнага развіцца варта будаваць не ад Вялікай гісторыі, як гэта робяць зараз, а ад этнаграфіі, ці што. То бок знішчэнне культурных каштоўнасцей гэта з большага не злачынная змова расейскай імпэрыі, а цалкам натуральныя паводзіны селяніна, які намагаецца уладкаваць свае новае месца жыхарства: замест старога дома пабудаваць новы, замест культурніцкай пабудовы – гаспадарчую. тым больш гэта зразумела, калі паглядзець на такія ўпарадкаваныя беларускія весачкі. так што тутака беларускае нацыянальнае інтэлігенцыі варта шукаць новых падыходаў да беларускага народа, а мо й ня новых, мо аднавіць старыя" (6 высказываний такого рода) [17]. И наконец, практическая позиция (14 постов и комментов) вполне традиционна: "вот так вот одним махом взял и уничтожил всю сельскую культуру в нашей стране. "Молодец, умничка. давай тебе памятник поставим и медальку повесим... Будем развивать страну, промышленость т.е. да? а кушать что будеш? Хлебушек? В магазине купишь? А зерно откуда? Ах, зерно мы на Украине купим. А молочко/кефирчик будем из Росии возить. картошечку из Голандии. да, там вкуснее, не спорю. Но нету у нас в стране таких денег, чтобы все продукты закупать за рубежом. И никто не спорит с тем, чтобы развивать страну, но полностью уничтожить сельское хозяйство у нас не получится. да и не вижу в этом смысла. перевести его на качественно иной уровень – да, это надо. Но не таким путем" [85].

Недостатки. Самокритические характеристики современного белоруса пересекаются с традиционными, хотя некоторые из них выражены гораздо более нетерпимо, чем в сказках:

А) Лень (физическая и духовная): "… мне кажется, что надо задумываться и над своими действиями или бездействиями. Вот все говорят: "дай, дай, дай". А многим людям, может, просто надо и на себя посмотреть. Сколько у нас людей любят халяву, ничего не делать вместо работы, делать абы как, сколько хамов, сколько ворюг и взяточников. Вот попробуй из таких людей построить хорошее государство" [134]. К физической лени примыкает духовная – вялость, излишняя снисходительность к себе и другим: "разговор примерно такого плана:

–Пойдём сходим на концертик... группы, посмотрим...

Я. [Но это же] безвкусица сплошная...

– Ну да, но ведь они хоть что-то делают, пытаются...

Ну что позиция такая жизненная, или это белорусская ментальность? если что-то делаешь, то надо делать это хорошо, а не как-нибудь!". И тут же резкий вывод: "как живем, так и играем. Вполсилы" [92].

Б) Пьянство: "Знайсьці ды знішчыць гэны тэрор-злачынца не магчыма <…> Ён умных і разважлівых ператварае ў тупіц і недарэчных асобаў. Замест ветлівасьці паміж людзьмі, ён нормай робіць хамства <…> Гэты тэрор – алкагалізм. Трэба мець рашучасьць і адвагу, каб вызнаць – "я не дазволю тэрарызаваць сябе" [74]. Отметим: алкоголизм воспринимается как террор, т.е. убийство многих людей. Это совершенно аналогично пониманию пьянства как "хваробы над хваробамі", свойственного традиционной этничности (одна из "антиалкогольных" сказок так и называется).

В) Пассивность, излишнее терпение. Эти характеристики нередко упоминалась и в сказках иронически. Но при этом они понимались и как техники выживания – и порой весьма плодотворные: "пажыву – моо, і будзе лепш". Цель – выживание – оправдывала пассивно-терпеливую модель поведения, а порой даже "освящала" ее: случайно ли "светыя людзі" в сказках отличаются обоими этими качествами? Напомню, из каких представлений это исходило: мир "запрограммирован" Богом, и в том числе запрограммирована необходимость колебаний: от хорошего к плохому, но и от плохого к хорошему. Потому не следует пытаться воздействовать на ситуацию – надо принять тактику каждодневного терпеливого выжидания. В принципе, это не белорусское "know-how": эта модель свойственна всем традиционным этносам, и вовсе не случайно она стала ключевым понятием даосизма (принцип "недеяния").

Однако сегодня терпение считается достоинством все реже и реже. Особенно в контексте "многотерпеливого белорусского народа-страдальца". С этой точки зрения любопытно наблюдение нашего современника-блоггера: "Знаете, как по-белорусски будет "пострадавший"? Пацярпелы. Что с того? Мне показалось забавным. Людей, которые прошли через какие-то испытания, лишения, боль, русские называют "теми, кто перенёс страдания", а белорусы – "теми, кто терпел" <…> Спешите проинформировать меня о существовании русского слова "потерпевший"? Спокойно – я в курсе. Если в русском языке есть варианты, то в белорусском, насколько мне известно, их нет" [72]. Итак, ныне пассивное ожидание своей участи видится не мудростью, а симптомом слабости, а оправдание: "Нічога не зробіш – лёс такі" понимается как нытье.

Г) Пессимизм и фатализм. Пессимизм, или попросту "нытье" воспринимается даже более резко, чем бесконечное терпение. "Тэма ныцьця ў Беларусі мае глыбокія карані. Ня будзем тут ужо згадваць які “Трэнас” Сматрыцкага, але ж сяганем на пачатак мінулага стагодьдзя – калі ныцьцё квітнела ў нашай “гаротнай старонцы”. Напраўду, як сьведчыць гісторыя, было ня лёгка. Дзе тут знайсьціся пазытыву? Занядбаны народ, сьляпы, глухі, як пісалі тагачасныя паэты. “Край наш родны, бедна поле//Ты глядзіш, як сірата//Сумны ты, як наша доля…”. От так, от. Тэму ныцьця першым ўзьняў Ластоўскі. Прасіў супакоіцца ды не ганіць наш край, які не такі ўжо і страшэнны: “Плакаць і я ўмею…Чаму ня вучыце нас любіць і разумець гоман бору, плеск вады ў сонцы, задуму зьмеркаў?”. Вернемся ў наш час… музыканты ўсё пра тое: калі пра Беларусь, то з патасам ды са сьлязінкай на вачох… Вунь сёлета на “Басы” заяву падаў гурт з характэрнай такой назвай беларускай – “Крыўда”… што будзе, калі мы ўсе сядзем разам і будзем а-а-а? " [104].

Здесь впору задуматься: а что означало традиционное "нытье"? И что оно означает сейчас? Только ли фатализм и ощущение своей горемычности? В белорусском фольклоре (как впрочем, и в фольклоре любого традиционного народа) "жалобные" сюжеты – не редкость. Более того: ламентации (жалобы) – компонент не просто фольклора, но и самого традиционного мышления. И отнюдь не только белорусского. Так, американская славистка Н. Рис в книге "Русские разговоры: Культура и речевая повседневность эпохи перестройки" выявила, что две основные модели русской беседы – мольба и плач. Этот "плач" – жалоба на извечную несправедливость, окутывающую не только жизнь человека или определенный социальный строй, но и мироздание в целом. Возможно, жалоба – попытка избегнуть не только завистливого человеческого "сглаза", но и "заговаривание несчастий": у меня и так столько бед, да не постигнет меня следующая. В культуре, не рассчитанной на земную, материально-статусную "успешность" человека (этим православная культура резко отличается от протестантской), жалоба свидетельствует о том, что человек смиренно принимает свои беды, не пытаясь их преодолеть, а лишь "констатируя", подсчитывая их и надеясь на сочувствие высших сил.

Не так уж редко жалоба становится социальным ресурсом. Случайно ли история "молодых независимых" государств во многом имеет "жалобный характер"? Сетования по поводу великих достижений, которые были созданы на территории этих стран, но тем или иным образом "отняты" у их народов… Жалобы на угнетение со стороны "метрополии" (Франции для жителей Алжира и Марокко; Испании – для стран Латинской Америки, России – для стран постсоветского пространства). Однако есть и другая, более важная функция жалобы – самооправдание. Жалоба становится средством объяснения собственных неудач – от сложной языковой ситуации до неразвитости промышленности, или напротив, насильной индустриализации аграрных культур (именно на это после крушения "социалистического блока" жаловались Латвия, Литва, Венгрия и др. страны).

Возможно ли отрицать насилие завоевателей по отношению к завоеванным территориям и живущим на них людям? Разумеется, нет. Но рано или поздно у жителей современных независимых (постколониальных, постсоветских, постсоциалистических и т.п.) государств должно возникнуть понимание того, что ресурс жалобы изжил сам себя. Судя по репликам блоггеров, в Беларуси момент такого прозрения уже наступает: "сумна, што "iдэнтычнасць" звязваецца з пессiмiстычным самауяўленнем, праз гаротнасць (ад Някрасаўскага "худого белоруса", Купалаўскага "пана сахi i касы", якi нясе на плячах "сваю крыўду" – да "чарнобыльцаў", "братоў Расеi" (чытай – малодшых)…" [34]. Осмысление собственной истории приводит к осознанию того, что за десятки лет независимости в постсоветских государствах можно было добиться более значимых успехов. Как итог этих размышлений возникает мысль: "А беларусы (впрочем, сюда можно подставить практически любой постколониальный народ. – Ю.Ч.), здаецца, самі павінны рабіць нешта, каб з імі лічыліся" [51]. Итак, пессимизм, "нытье" перестает восприниматься как оправдание "недоброкачественности" жизни и начинает пониматься как преграда для будущего.

Существуют и другие причины того, что жалоба постепенно становится "жанром нон-грата". Это модернизация и вестернизация (особенно влияние США – хотя бы на уровне массовой культуры), которые связаны с культом успешности человека и в целом с тем, что можно было бы назвать "культурой оптимизма". Выходит, пугающие нас заимствования не всегда "убивают культуру", но могут воздействовать и позитивно…

Словом, традиционные ресурсы – жалоба, терпение, смирение, пережидание – сегодня перестают срабатывать. И хотя нередко историческое долготерпение белорусов понимается в прежнем положительном ключе ("белорусские люди – это пружина, которая, если надо, вытерпит самые страшные нагрузки <…> Веками мы, белорусы, умели быть терпеливыми, умели любить и ждать, не покладая рук работать" [109]), но в целом умение смиренно принимать невзгоды теряет свой позитивный заряд. Причина проста: "На адным пэсымізьме (паталёгіі) няможна сфармаваць агульную ідэнтычнасьць" [34].

Наиболее четкий и резкий вывод по этому поводу таков: "Беда в том, что нытья больше, чем желания что-то сделать. Даже в творчестве некоторые творческие белорусы вплотную подойдя к решительным и имеющим хоть какой-то смысл действиям, пасуют и перед собой, и перед так называмой просвещенной публикой, и оставляют все как есть. Чего же требовать от остального народа?" [97]. Как мы увидим далее, ряд блоггеров не ограничивается констатациями и призывами "надо что-то делать": у них есть и предложения…

Д) Конформность. Яркий пример конформности приводит блоггер true-hans: "Получив возможность высказаться, депутат Артёмов, казалось бы, поразил всех здравомыслящих людей своим тактом, воспитанностью, осведомлённостью, ну и, конечно же, профессионализмом: он ведь политик... Подводя итог, он сказал буквально следующее: "Так вот чтобы, строя Белоруссию будущего, а Белоруссия – это часть нашей с вами России, чтобы вы имели в виду, прежде всего, национальные интересы русского, белорусского и других коренных народов нашей великой страны. И тогда, бог даст, со временем, через трудности, мы придем к восстановлению того, к чему мы должны стремиться – великой Российской империи." Вы, верно, подумали, что сейчас я стану критиковать депутата Артёмова? Если так, то вы ошиблись… Критиковать я стану именно белорусов. Потому что когда это произошло, вообще никто этим не заинтересовался и не был возмущён. Я не слышал дискуссий, презрения к этому человеку, возмущения, желания что-то в этой ситуации изменить. Я не видел вообще ничего. Потому что вообще почти никто в Беларуси этого, судя по всему, и не услышал. Вот это мне и показалось ужасным… С уважением к любому абсолютно оппоненту, у белорусов никаких проблем нет. А вот с уважением к себе у белорусов проблемы очень серьёзные…" [113].

Попытки оправданий, дескать, конформность – обязательная черта традиционной культуры, имеют право на существование. Имеют его и апелляции к общему прошлому России и Беларуси. Однако вспомним: даже традиционалист из традиционалистов – сказочный Мужик – относится к конформности отрицательно, во всяком случае, если соглашательство не является маской, скрывающей планы и амбиции. Здесь речь уже не о хитрости, не о выходящем за все пределы терпении и даже не о адаптивных нуждах, а о крайнем равнодушии и нежелании идти на конфликт (мол, "называй хоть горшком"). Такая подчеркнутая, самоунижающая неконфликтность, по мнению автора приведенного поста, исходит из толерантности: "Слово толерантность происходит от латинского слова tolerantia – терпение. В жизни это качество даёт возможность достойным людям вести мирные переговоры во время войны, говоря с противником по сути и уважительно, а не разбрызгивать ядовитую слюну вместо того, чтобы по существу решать вопрос. Быть терпимыми и вежливыми к другим. Но это отнюдь не отменяет уважение к себе и оппоненту" [там же].

Но только в толерантности ли дело? Или в слабой выраженности того, что называется "гражданским обществом"? Нация – это совокупность людей, принадлежащих одному государству, но не только. Нация – совокупность людей, которые осознают себя активными, действующими силами – т.е. гражданами. Может быть, байнет и есть публичная площадка, где нарождается уже не нация-государство, а современная нация-гражданство? Вернемся к этому вопросу далее, при обсуждении версий современной этничности.

Помимо недостатков характерологических, которые являются частью этнического самообраза, блоггеры выявляют и культурные (в широком смысле этого слова) недостатки. Это:

А) Забвение языка (26 постов и комментариев): "kurt_bielarus: Розум кажа, што адна мова ніяк ня можа быць ЭТЫЧНА горш за другую, але сэрцам разумееш, што у нашых умовах гэты выбар мае асаблівы сэнс – гэта выбар паміж жыцьцём і смерцьцю нацыі" [94]; "Дзесьці чуў, што мова – ідэнтыфікатар нацыі, што існуе нацыя, пакуль існуе мова... Сёння нават страшна стала за беларусаў" [126].

Б) Незнание культуры и истории (19 постов и комментариев): "Шануйце сваю мову! Шануйце сваю гісторыю! Шануйце сваю культуру! Шануйце сваю Беларускую Зямлю!" [36]; "… няўжо вас не хвалюе тое, што беларусы ня ведаюць сваіх песьняроў, акрамя Я.Коласа і Я.Купалы, й не шануюць сваёй літаратуры" [9]; "Может, я чего-то в этой жизни не понимаю, но люди сами хоронят себя, забывая свой язык, культуру" [32].

В) Дробление культуры на противостоящие сегменты (8 постов и комментариев). Примеры: "Я считаю наибольшим злом для Беларуси стало "оппозиционирование культуры", это и привело к потере национального самосознания и полному обескультуриванию <…> Я за рок концерты как бы они не назывались: "Рок для Беларуси" или "Рок за Беларусь" [84]; "… мне не падабаецца, што беларуская мова, гісторыя і культура становяцця сцягам палітычнай барацьбы, нейкай гламурнай модай, губляючы свой сэнс, шчырасць, сапраўднасць... Мне не падабаецца, калі ў касцёле я чую прамовы палітычнага зместу, мне не падабаецца, што беларускасць набывае такія пачварныя, гіпертрафаваныя формы. І мне не падабаецца, што альтэрнатыўныя палітычныя сілы ў іх палітычным блуканні выйшлі ў балота пустых абяцанняў і незразумелых гульняў з Захадам..." [91].

Г) Предпочтение материального духовному (8 постов и комментов). Эта проблема – плод имущественного расслоения общества. И традиционное крестьянство, и советский человек жили в "культурах бедности", а значит, идея ограниченного ресурса благ (всем понемножку) не могда не оказывать на них своего воздействия. Отсюда, например, сказочный сюжет о разбогатевшем – и сразу же "оскотинившемся" крестьянине, а также неприязнь к мещанам в письмах белорусского интеллигента. Разумеется, и в то, и в другое время были и богатые люди, но богатство не демонстрировалось – в первом случае, из-за нежелания навлечь на себя недовольство "грамады", во втором – гнев государства и неприязнь своего круга общения. Думается, в обоих случаях свою роль сыграла и максима "невыпячивания". Но главное все же в другом: и сказочный крестьянин XIX в., и белорусский интеллигент середины ХХ в. ни в коей мере не отождествляют счастье и деньги. Напомню: первый говорит: "Калі дасць Бог здарове, у семейцэ лад да худобку, та не трэ большага шчасця", ценностями второго являются единство и здоровье семьи, освобождение Беларуси, творчество, а о деньгах нет и речи. Лишь финал ХХ века дал народам бывшего СССР возможность отождествлять материальную успешность человека с его весом и ролью в обществе. Это породило не только имущественное расслоение, но и расслоение в мышлении.

Чем плохи деньги? Для "мужыка" тем, что они порождены чертом с целью нарушать крестьянское равенство и посеять раздор между людьми. Для советского интеллигента – примерно тем же, разве что исключая "чертово происхождение". Словом, в обеих культурах деньги понимаются как то, что разделяет людей. Сегодня проблема переведена в другую плоскость – плоскость отношений материального и нематериального: "…очень часто экономические ценности доминируют над всеми другими (моральными, духовными, политическими и т. д.). Формируется патологическая зависимость от материальных благ, причём, прогнозируя ответы типа "попробуйте жить без денег, еды, жилья и т. п." хочу подчеркнуть – патологическая, основанная на постоянной гонке за увеличением потребления. Зависимость – это состояние противоположное независимости. Вот такая зависимость и порождает отказ от многих ценностей, которые не имеют "денежного" выражения" [27]. Словом, для сегодняшнего мировоззрения беда – не в природе денег ("чертовой" или капиталистической), а в материализации культуры, когда из нее вымывается все, что не имеет практического измерения: "Чаму не карыстаюцца беларуская мовай? Ў тым ліку таму, што карыстаючыся расійскай, англійскай, нямецкай, французскай можна атрымаць эканамічныя, інфармацыйныя і г.д. перавагі. Чаму браканьер забівае жывёлу? Таму, што звон манет, поўны шлунак даражэйшыя. Вось так і з незалежнасцю" [там же].

Свое – чужое

В блогах оппозиция "Свое – чужое" чаще всего решается в связи с отношением к России (отождествляемой с "Востоком") и к Европе (или к Западу в целом). Эта тема освещена выше, в русле оппозиции "Космос – Хаос". Сделаю лишь несколько замечаний по поводу того, как видит общность "Мы" (белорусский народ, белорусскую нацию) современный пользователь интернета. Разрозненно… Разнообразно… Полярно… В отличие от традиционной культуры, где образ "своего" очерчен четкими гранями, в современной интернет-культуре он более широк, но не складывается в единое целое. Он может включать: а) всех этнических белорусов, б) белорусов как полиэтническую нацию, в) белорусов в контексте Европы (но уже не в контексте объединения с Россией). Иногда идеи "мы – этнические белорусы" и "мы – часть Европы" сводятся воедино: "Беларусь не стане еўрапейскай, пакуль ня стане нацыянальнай" [45].

В целом соотношение "Свое – чужое" более всего прослеживается в разрезе трех проблем: А) "Запад или Россия?", Б) "Кто я, современный белорус?", В) "Белорусский или русский язык?".

Запад или Россия? Несмотря на обилие констатаций (белорус – это европеец, поскольку мы живем в центре Европы и отделяем себя от "азиатской" России), размышлений по этому поводу в сети не так уж много. Но там, где они возникают, "европейскость" белоруса часто понимается не как данность, а как идеал, и потому тезис "мы – европейцы" чаще отнесен из сего дня в будущее: "Ня так даўна, на сустрэчы, дзе сярод жыхароў нашай краіны быў яшчэ і француз, я ў рамках падтрыманьня размовы… задаў пытаньне: хто з прысутных можа сказаць пра сябе, што ён – еўрапеец. Адказы здзівілі ня толькі француза, але таксама і тых, хто іх даваў. Толькі адна асоба пераканаўча ствердзіла, што яна з’яўляецца еўрапейцам" [73].

В связи с этим блоггерами выдвигаются условия, при которых белорус сможет правомерно считать себя европейцем – от формальных (включение Беларуси в Евросоюз) и политических (демократизация, либерализация, свобода инициативы, предпринимательства и т.д.) – до моральных и поведенческих, например: "я перакананы, што нягледзячы на байкавую "шчырасьць", реальныя беларусы надзвычай няўдзячныя людзі. Як на дарогах сябе паводзяць, у транспарце, у грамадскіх местах... прычына – прыгонна-калгасны менталітэт, пры тым яшчэ і сакралізаваны адраджэнскай традыцыяй" [63].

Итак, факт нахождения Беларуси в центре Европы в отличие от 90-х гг. ХХ в. больше не воспринимается как самодостаточное "право на европейскость": требуются определенные подвижки – правовые, интеллектуальные, моральные – чтобы стать истинным европейцем. Что такое "истинный европеец" в блогах не поясняется. "Европейские ценности" тоже понимаются весьма размыто. В итоге вырисовывается некая идеальная цивилизация, единственный оговариваемый признак которой – противопоставленность демонизированной России. Европейский путь понимается как будущее, а пророссийский – как прошлое. Неудивительно, что представление о восточно-славянском братстве (и, тем более, единстве) в белорусской блогосфере не популярно.

Пожалуй, единственным почти общепризнанным большинством блоггеров аспектом исторического единства Беларуси и России является память о Великой Отечественной войне, как "память о реальной войне, в ходе которой выжившие в войне белорусы сознательно были реально действующей частью антигитлеровской коалиции, частью советского народа, частью советской военно-политической машины, сокрушившей Германию. <…> Нерусофобия белорусов – в очень значительной степени следствие исторической памяти про разгром нацистской Германии" [65].

Рисунок:

Современные реконструкторы: модель Великой Отеческтвенной войныЖурнал "Вокруг света", с.29 (фото снизу) или с. 26.

Тому, как решается проблема "Кто я?", будет посвящен один из следующих разделов, а именно, раздел о современной этничности. Сегодня ответы на этот вопрос слишком развернуты и дискуссионны, чтобы анализировать их походя.

Белорусский или русский язык? Для многих блоггеров демаркационной линией "свой – чужой" остается язык: "Я складаю думкі, мару, мне сьняцца сны на беларускай і па-беларуску! Хтосьці скажа, што ўсё марна, бо беларуская мова зжыла сваё, што гэта мова толькі нацыяналістычных калгасьнікаў, што ў сьвеце хутка будзе толькі адна мова і дакладна не беларуская. А мне да фіялетавай зоркі, што яны там скажуць!.. Гэта мая мова, мова майго народу. І я зраблю ўсё, каб мае дзеці ведалі і размаўлялі менавіта на матчынай мове!" [125]; "Што будзе мацней: расейскамоўнасьць, якая так і будзе заўсёды цягнуцца пад Расейскі культурны і інфарматыўны ўплыў, ці годны беларускі патрыятызм, які, урэшце, прывядзе да паўсюльмеснага ужываньня беларусамі сваёй мовы. Я веру, што другі шлях эвалюцыйна непазьбежны, бо беларусы маюць гонар" [83].

Столь резкое противопоставление белорусского языка русскому объясняется тремя основными причинами. Первая – популярность тезиса "один народ – один язык", из учебников и прессы проникший в блогосферу: "Беларусам можна стаць толькі праз мову... альбо застацца бязглуздым расейскамоўным саўком" [6]. Вторая – влияние знаменитой гипотезы Сепира-Уорфа, в соответствии с которой язык воздействует на ментальность. Большинство блоггеров, пишущих на эту тему – образованные люди гуманитарной "закваски" – знакомы с этой гипотезой и прикладывают ее к современной белорусской реальности: "мова ў пэўным чынам вызначае працэс чалавечага мысьленьня. Адчула на ўласным вопыце. па-беларуску мне прасьцей быць адчыненай ды шчырай. А мацюкацца ды і зусім не патрэбна" [94]. И, наконец, третья причина: государственный статус русского языка связывается с наследием социалистической модели развития и/ или "подчиненной" позиции в отношении России: "Уходя в белорусскую ментальность, будто бы создаешь для себя потаемный внутренний мир, начинаешь жизнь с чистого листа... Русский же стал для меня каким-то черствым, пустым, безразличным, повседневным…" [94]; "Ня верце мясцовым правакатарам-расейцам... Яны хацяць адабраць у нас вашу БЕЛАРУСКАСЦЬ, нашу СПАДЧЫНУ, нашу КУЛЬТУРУ, НАШУ МОВУ. Яны хацяць зрабіць з вас расейскіх халопаў. НІКОЛІ, НІКОЛІ яны ня будуць да нас адносіцца з павагай і любоўю" [36].

В связи с этим в сети не столь уж редко встречаются обвинения, адресованные русскоязычным пользователям, якобы считающим белорусский язык "непрыгожым", "мовай нацыяналістычных калгасьнікаў". Однако обнаружить подобные высказывания в их постах мне не удалось. Иногда такое отношение выражают "сторонние наблюдатели" – россияне и представители российских диаспор в других странах, которым белорусский язык представляется "переиначенным" русским. Показательный пример – надменные высказывания о Беларуси и белорусском языке российского писателя Д. Галковского, вызвавшие в блогосфере волну возмущения со стороны и белорусско- и русскоязычных блоггеров.

Стремление к компромиссу. Напротив, русскоязычные белорусы изо всех сил стараются сгладить противоречия в языковой сфере: "Мы любим наш белорусский!! Я готова умереть за то, как нежно и трепетно он звучит, но по сути мы даже не знаем, на какой "редакции" языка нам говорить – времен влияния Польши или России? <…> Да и наш русский далеко не чистый русский. Он уже давно приобрел оттенки "нашести" с кучей словечек типа "абы что". И для тебя "В лесу родилась ёлочка" так и останется в оригинале в уголках сознания, как бы ты ее не переводил, и бабушкины сказки тоже…" [94].

Встречаются и апелляции к билингвальной направленности мировой культуре: "Интересно, почему англоязычная поэзия не мешает Набокову считаться великим русским писателем? А французский язык Кундере совсем ни капельки не помеха, чтобы быть великим чешским писателем?" [135].

Но главная причина, по которой язык уже не "сплошь и рядом" считается основным признаком этноса – здравый смысл, унаследованный от белорусского крестьянина прежних столетий: "Нельзя оценивать белоруса только мовой. Так же как ирландца, шотландца, да и кого бы то ни было еще" [там же]. "Мова –важны складнік, але не абавязковы. Мая бабуля ад нараджэння размаўляла па-беларуску, але не ўсведамляла сябе беларускай. Яна была руская. У нас хапае людзей рускамоўных у жыцці, якія яшчэ большыя нацыяналісты, чым тыя, якія гавораць па-беларуску. А ёсць такія беларускамоўныя людзі, на якіх паглядзіш і думаеш –лепш бы ты ўвогуле не гаварыў, ніводнай мовай" [55]; "… некаторыя таварышчы-нацыяналісты абгрунтаваным лічаць меркаваньне пра тое, што нацыя і нацыяналізм паўсталі праз з’яўленьне нацыянальных моваў. Цяжка ўявіць сабе што-небудзь больш абсурднае. Гэта падобна на студню, ваду ў якую вёдрамі прыносяць з ракі… наяўзброеным вокам бачна, што мова з’яўляецца нечым другасным адносна народу, а той, хто хоча давесьці адваротнае, проста выдае прычыну за наступства. Гэта як бы ён сьцьвярджаў, што машына, якая на хуткасьці 180 км\г уляцела ў сьцяну, ператварылася ў блін таму, што спачатку ў яе адляцеў бампер" [5].

Делается все более распространенным "посреднический" взгляд на эту проблему, который разделяют не только русскоязычные, но и часть белорусскоязычных блоггеров: "А вообще, не важно на каком языке мы, теперешние беларусы, говорим, главное, что мы думаем, и как воплощаем в реальность наши мечты… Я говорю на русском и на белорусском. И мне дорога эта страна" [94]; "У эпоху постмадэрну, суцэльнай глабалізацыі моўная пытанне становіцца ўсё больш размытым <…> У гэтай праблемы ёсць розныя бакі. Але не трэба разумнічаць і выдаваць свой бок за адзіны правільны, што зроблена як у гэтым, так і ў мінулым пасце. Канечне, знявага ні да чаго добрага прывесці не можа" [15].

Интересно и то, что сравнительно малое число блоггеров требуют решить языковую проблему разрубанием "гордиева узла" – однозначным воцарением одного из языков. Напротив, мы узнаем уже знакомую нам ментальную модель – "окольный" путь изменений: "Для мяне мова – гэта перш за ўсё сродак сувязі з людзьмі... Галоўнае – зразумець адзін аднаго, а не прыйсьці ў чужы манастыр са сваім статутам <…>. Тут справа, здаецца, не ў менталітэце, а у тым, што людзі па сваёй прыродзе жадаюць размаўляць на той мове, на якой ім зручней. І чалавека ніколі не прымусіш размаўляць на той ці іншай мове. Сітуацыю трэба выпраўляць адукацыяй, асветай і г.д. – у гэтым выпадку людзі самі пачнуць размауляць па-беларусску. Гэта вельмі даўгі працэсс, але іншага шляху няма" [14].

Предлагаемые меры. Какие же меры предлагаются для ненасильственного, "естественного" изменения статуса белорусского языка? В первую очередь, создание условий для реального, а не формального двуязычия: "Трэба пачаць з выконвання Канстытуцыі. Калі па Канстытуцыі ў нас дзьве дзяржмовы, то яны павінны быць раўнапраўнымі ва ўсім (адукацыя, СМІ і г.д.). Ну і сярод насельніцтва паціху праводзіць адпаведную "агітацыю". І тады паступова, пачынаючы з малодшага пакалення, людзі зразумеюць, што ім трэба ведаць і вывучаць мову. На мой погляд тут нічога складанага няма, галоўнае – умець чакаць і не "перагібаць палку" (блоггер huper_by) [там же]; "Галоўнае каб людзі жадалі вывучаць мову, а не прымусова!" [там же].

Часто в качестве наиболее действенного инструмента, с помощью которого можно мягко и без напряжения усвоить белорусский язык (и в идеале – впоследствии перейти на него), понимаются песни белорусских музыкальных групп ("Троіца", "Палац", "N.R.М.", "Крамбамбуля" и др.). Почему не литература, например? Нет, ссылок на литературу в целом и на конкретные литературные проекты в интернете хватает, но круг книгочеев – особенно среди молодежи – в виртуальной, как, впрочем, и в реальной действительности – гораздо уже, чем круг меломанов.

Причины этого хорошо известны. Они отнюдь не специфически белорусские, а скорее, "постсоветские": ведь именно литература в СССР замещала дискурсы и даже целые сферы культуры и общественной жизни, которые были под гласным и негласным запретом. Когда же общественная ситуация изменилась, литература утратила свою функцию арбитра, "учителя жизни". Словом, прошли времена, когда литература сплачивала большие группы людей, когда уже само название текста было "брендом", а фамилия автора – паролем. Впрочем, такой "парольностью" по-прежнему обладают имена некоторых белорусских писателей – Василя Быкова, Максима Богдановича, Владимира Короткевича (чуть реже упоминаются Янка Купала и Якуб Колас), а из современников – Светлану Алексиевич, Андрея Хадановича и Адама Глобуса.

Рисунки:

В. Быков – Запрудник с. 170.

М. Богданович (фото) – История имперских отношений, с. 188.

Короткевич (бюст) – Сучасны беларускі партрэт, с. 154, или История имперских отношений, с. 443.

Белорусский язык как элитарное know-how. Итак, литература утратила свою "арбитражную" позицию, и на первый план выходит требование развлекательности. Отсюда – новый по сравнению с теми же девяностыми – мотив: "Калі "жаночыя раманы" і інш. будзе друкавацца па-беларуску (а яшчэ пажадана пра беларускую рэчаіснаць) ... і гэта будзе цікава і прадавацца ... Лічыце, што зрухі ў моўнай сітуацыі пачаліся. А пакуль на "элітарнай" мове ствараецца "элітарная", "узнёслая" літаратура ... гэта падман і нарцысізм. Філасоўскія стогны ўжо даўно не цікавы... Дзе беларускамоўны "Лук'яненка"? Дзе беларускамоўная "Усцінава"? [133].

Что это значит? То, что за последние два десятилетия белорусский язык и белорусская культура не только утратили налет "вясковасцi", но и приобрели характер "элитарного проекта". Ситуация изменилась коренным образом: если еще в 80-х гг. белорусский язык зачастую считался "гаворкай" села, а в 90-х настойчиво выдвигалось требование сделать белорусский язык престижным и элитарным, то сегодня он порой представляется прерогативой узкого круга интеллектуалов (культурологов, философов и др.). Итак, пусть противоречивыми путями, но цели 90-х (придание белорусскому языку статуса "городского", "высокого языка) были достигнуты. Впрочем остался насущным главный вопрос: как же сделать его обиходным?

Путь к "белорусскости". Дискуссии в блогосфере по языковой проблеме можно подытожить словами одного из блоггеров: "я не предлагаю всем завтра же начать говорить по-белорусски. Просто нужно чтобы каждый понемному, на своем месте не забывал о нашем языке. Ведь это совсем не сложно. Совсем не сложно сделать выпуск новостей на белорусском языке на НАЦИОНАЛЬНОМ телеканале, совсем не сложно сделать рекламу на нашем языке, совсем не сложно объявить о прибытии поезда по-белорусски. Просто нужно чтобы каждый, где работает, сделал хоть что-нибудь для своего языка: бизнесмен назвал новый ресторан сакавiтым белорусским словом, строитель возле недостроенного дома поставил табличку «Стой! Небяспечна!», владелец крупного Интернет-портала сделал белорусскую версию, продавщица сказала бы «Калi ласка» вместо вымученного «пожалуйста». Просто нужно каждому по крупице сделать что-то для НАШЕГО языка. Тогда мы сами будем себя уважать, и нас тоже будут уважать. Это к тому, если кто-то не понял при чем тут имидж страны…" [99].

Жизнь – смерть

"Смерть чужая". Упоминания о смерти в блогах так же редко, как и в кейсе № 2 (письма советского интеллигента времен войны). Иное дело – в белорусских сказках. В них смерть непроблематична. Она понимается как закономерная часть жизни, как ее "правильное", "закономерное" продолжение. Недаром французский историк Ф. Арьес назвал архаическое, крестьянское представление о смерти "смертью прирученной". Что касается восприятия смерти в ХХ и XXI веках, то в целом оно не изменилась: это все та же "смерть чужая", по Ф.Арьесу. Знание о ней отодвинуто в смутную тень далекого будущего. Можно перефразировать слова знаменитой героини М. Митчелл: "Я подумаю о смерти завтра". Впрочем, это "завтра" никогда не наступает. Смерть замалчивается. Дополнительная причина такого замалчивания в интернете – молодой возраст большинства блоггеров. То, что их внимание направлено не на потусторонний, а на "посюстронний" мир, – закономерно.

В блогах слово "смерть", как правило, употребляется в переносном смысле "смерть языка и культуры" ("А вопрос белорусского языка для меня такой болезненный потому, что не хочется, чтобы он умер под натиском существующих обстоятельств, в том числе и экономических" [27]) или в усилительной функции ("Мы любим наш белорусский!! Я готова умереть за то, как нежно и трепетно он звучит" [94]). Однако существует контекст, в котором смерть упоминается не фигурально, а прямо: память о героях и жертвах (жители Беларуси, погибшие в войнах, главным образом, в Великой Отечественной и др., белорусские герои, предки).

Смерть и память. Этот контекст объединяет прошлое, настоящее и будущее, связывая народ в диахронном плане. Забвение погибших понимается как недопустимый нравственный изъян: "Не магу сказаць калі, бо было гэта ўжо вельмі даўно, я неяк звярнуў увагу, што нашым суграмадзянам зусім няма справы да памяці пра сваіх продкаў. Тут бы нічога дзіўнага, каб размова ішла пра люмпен ва ўсіх яго праявах. Дык жа не. Нават з майго бліжэйшага атачэння “сьвядомыя беларусы”, якія з пенай ў роце і слязмі на вачах крычаць ды жаляцца пра страчаную спадчыну, загубленую культуру і гэтак далей, абсалютна не звярталі і не звяртаюць увагі на магілы продкаў. Паглядзіце, ці багата з тых, хто ахвотна ладзіць флэшмобы, пікеты, рознага кшталту іншыя акцыі пратэсту ды актыўна асвойвае за мяжой навуку жыць у сучасным грамадзтве спажыўцоў, адведаў хоць бы раз магілы тых, на каго спасылаецца, кім, як быццам, ганарыцца, чыім імем клянецца, калі сцвярджае публічна свой “адраджэнскі” ды “нацыянальны” светапогляд. У якім стане знаходзяцца, як часта адведваюцца, а галоўнае, якое месца займаюць у сэрцы магілы ў Плябані, Уладыках, Відзах, Мілавідах, Смалянах і іншыя, раскіданыя па ўсім абшары нашай зямлі. Урэшце-рэшт, а гэта мо і самае галоўнае, усе нашыя могілкі, асабліва старыя, даўно закінутыя, а часам проста нагадваюць сметнікі...  Ёсць, праўда, знакавыя месцы, такія як Курапаты, якія для большай часткі апазыцыйнага грамадзтва даўно перасталі быць брацкай магілай, а сталі зручнай і ўжо перманентнай нагодай чарговы раз наехаць на ўлады. З другога боку і самі ўлады ды й усё неапазыцыйнае беларускае грамадзтва ставіцца да “сваіх” магілаў гэтак сама. Ёсць некалькі афіцыйных ідэалагічна-заангажаваных месцаў, а па-за гэтым самае дзікае стаўленне, апагеем якога з’яўляюцца тысячы і тысячы непахаваных савецкіх жаўнераў з апошняй вайны. Але і такія месцы, як Трасцянец, маштабы трагедыі якога маюць агульнасусветнае значэнне, каму па сапраўднаму ён патрэбны ў гэтай краіне, хто, колькі працэнтаў (часткаў працэнта) з мінчукоў пабываў там (ці хоць бы ведае пра гэта месца)... Але справа здаецца нават сур’ёзней. Сучасная цывілізацыя, часткай якой з’яўляемся і мы, увогуле ігнаруе мінулае, асабліва ягоныя трагічныя старонкі. Гома-спажыўцу не трэба забіваць галаву цяжкімі думкамі і развагамі пра мараль і адказнасць. Ён жыве і павінен жыць толькі радасцямі ды задавальненнямі сёняшняга дню, бяручы з гісторыя толькі тое, што патрэбна для ... тых жа радасці і задавальнення. У гэтым, якраз, і праяўляюцца вынікі атэізацыі і дэмакратызацыі еўрапейскай цывілізацыі, якія яна зазнала з часоў рэнесансу" [100].

Итак, вопрос о смерти неизбежно вызывает вопрос о жизни. Обратим внимание: речь идет уже не о "тоталитарном наследии СССР", которое, по мнению большинства блоггеров, является корнем современных белорусских проблем, а об общей для всего Запада проблеме – направленности на будущее, напрочь игнорирующей прошлое – и особенно пршлое трагическое.

Интересно, что сторонние наблюдатели (россияне и украинцы) как раз изумляются стойкости белорусской скорбной памяти: "Белорусы чтят память и хранят историю. И вечный огонь действительно вечный. Вечный огонь находится на Площади Победы. Кроме него здесь еще стела и надпись на крышах домов по периметру площади "Подвиг народа бессмертен". Также посреди Свислочи (река вроде Кальмиуса в Донецке или Днепра в Киеве) есть Остров Слез, на котором находится капличка. Эта капличка окружена статуями скорбящих матерей. Внутри нее внизу натянуты струны, и если зайти внутрь и бросить монетку, то раздастся нежный печальный перезвон. Дивное ощущение. Выпускаешь из рук монетку, и вся капличка наполняется этим звуком..." [76] (всего – 9 постов подобного содержания).

Рисунок:

Хатынь – Белорусы, с. 121.

Как совместить это с содержанием предыдущего высказывания? В том ли дело, что все познается в сравнении, и на фоне других народов бывшего СССР белорусы и впрямь в гораздо большей степени сохранили память о трагедиях ХХ века? Или же в том, что эта память просто в большей степени "монументализирована", закована в официозные формы, и именно это бросается в глаза гостям Беларуси? Думается, эти предположения не противоречат друг другу. И возможно, "советская пропаганда" – со всеми ее благими и далеко не благими порывами, с ее настойчивой фиксацией на "партизанском подвиге" и на трагедии Беларуси – во многом оказалась права, а фраза "абы не было войны" имеет вовсе не хрестоматийно-советское, а современное и вселенское звучание.

Мужское – женское

Мужчина и женщина: смена ролей? Современное понимание оппозиции "мужское – женское" разительно отличается от того, как его понимали и крестьянин, и советский интеллигент. На запрос по ключевым словам выпало более ста ссылок, и большая часть постов оказалась созданной женщинами. Поскольку число белорусских блоггеров-мужчин составляет более половины (соотношение примерно 53: 47), можно предположить, что: а) эта тема более интересует женщин; б) женщина представляет гораздо более активное начало, чем прежде (вовсе не случайно женский образ в наших предыдущих очерках подавался глазами мужчин и лишь здесь – глазами женщины); в) именно активность жизненной позиции побуждает женщину высказываться на гендерные темы. Можно даже говорить о феминистическом реванше, который подтачивает мужскую, маскулинную модель культуры. Впрочем, этот реванш инициируют отнюдь не все "блоггерши", а лишь определенная категория женщин – образованные, самодостаточные, до тридцати пяти лет: косвенные указания на это прослеживаются в ряде текстов.

С этими оговорками и следует принимать женский самообраз и мужской образ. Современная женщина все чаще предстает как умная, сильная, успешная и творческая личность. Образ мужчины амбивалентен: "Белорусские мужчины делятся на две категории – «сильные» и слабые. 1. «Сильных» я недаром беру в кавычки: обычно эта сила сопровождается повышенным уровнем агрессии и хамства, так что возникают сомнения в её подлинности... 2. слабые. физически слабее женщин. Поэтому могут обсуждать, имеет ли мужчина право бить женщину… Не могут конкурировать с приезжими – ни за рабочие места, ни за места в сердцах девушек. Поэтому боятся эмигрантов... В такой ситуации женщине приходится всю ответственность брать на себя. Так что белорусский феминизм – не от избытка творческих сил у женщин, которые ищут самореализации, а от недостатка ответственности у мужчин, которые потому и любят равноправие, что оно позволяет ничего не решать… То есть – я не требую, чтоб мужчина обязательно был активным и зарабатывал деньги, а женщина сидела дома – нет, внутри семьи люди должны договориться сами о распределении обязанностей. Но – мужчины уподобились женщинам, и женщинам стало не из чего выбирать" [28].

Те же качества современных мужчин отмечаются и в другом женском блоге: "Многія мае знаёмыя дзяўчыны заўважаюць, што ў параўнанні з немцамі, палякамі, украінцамі, беларускія мужчыны – больш рахманыя, слабавольныя, безініцыятыўныя. А кансерватыўная мадэль: "Будзь мужчынай!" – нікуды не падзелася. <...> не жанчыны робяць мужчыну слабым, – яны проста замяняюць яго, калі ён сам не дае сабе рады са сваімі абавязкамі – у многіх проста не застаецца іншага выбару" [117]. Пользователь кaryzna дополнительно отмечает инфантильность мужчин: "Суть же проблемы в том, что слишком мало мужчин и очень много мальчиков... Потому то женщины и хотят взять все в свои руки, ведь они взрослеют раньше и надольше" [там же].

Блоггер shoihet (мужчина) возражает: причина инфантилизации мужчин – в женском желании доминировать: "я сталкивался с женщинами, которые пытались культивировать во мне слабость, потому что им это было удобно", а также обращает внимание на то, что эта ситуация ныне характерна для всего западного мира [там же]. Однако возражения вялы, и Негодующая Женщина – по крайней мере, на "страничках" интернета – с легкостью берет верх.

Современная любовь – поворот на 180 градусов? Итак, речь идет не только о "феминизации" мужчин, но и о "маскулинизации" (омужествлении) женщин. В связи с этим переворачивается тема любви: "Прычыну маёй любові да беларускіх мужчынаў патлумачыць проста: мяне ўсё жыцьцё непрагматычна і неадольна цягне да няўдачнікаў. Ёсьць штосьці неапісальна кранальнае ў тым, як яны хутаюцца ў шалікі, вінавата пасьміхаюцца, какетліва камплексуюць, не адважваюцца зрабіць першы крок, адстаяць сваё меркаваньне і знайсьці сваё месца пад сонцам… Няўдачнік – унівэрсальная карма любога, мужчыны, на якім стаіць акцыз Belarus – яно ахоплівае як інтэлектуальную сфэру, так і матэрыяльна-побытавую. І аналізуючы іх вершы, і прыбіраючы з падлогі іх шкарпэткі, і слухаючы іхныя перадвыбарчыя выступы, разумееш: лузэрства той паловы жыхароў Беларусі, якую чамусьці называюць “моцнаю” – зьява генэтычная" [116]. Корни такой ситуации, по мнению автора поста, давние и социальные (идеологию мужских пессимизма и "лузэрства" она отсчитывает от П.Багрыма и Ф.Богушевича, автора поэмы "Кепска будзе"). Отсюда выводится формула "белорусской" любви: "Мне цябе шкада, таму я цябе кахаю" [там же]. Впрочем, такова и формула русской любви: "жалеть" и "любить" долгие века были синонимами. Но дело не в этом, а в том, почему же современный белорусский мужчина видится слабым, несостоявшимся, достойным жалости, а не восхищения.

Чего хотят мужчины? Посты мужского авторства по этой теме немногочислены и по преимуществу представляют два взгляда. Первый – традиционный взгляд на женскую активность: "Нарадзіць і выхаваць дзяцей – гэта такая сацыяльная актыўнасьць, якой большасьці фэміністак – як да неба" (kurt_bielarus) [там же]. Этот взгляд практически без изменений сохранился с тех пор, когда слагались белорусские сказки про "социально активную" –"падтыканую" и матерящуюся бабу. А значит, у ряда пользователей-мужчин женский идеал во многом сохранился в неприкосновенности: он тот же, что и в традиционной крестьянской культуре, и (в очень и очень многом) в культуре советской – женщина-мать.

Вторая точка зрения касается уже не женщин, а мужчин: "Рускі мужчына, перад тым, як прагучыць стрэл, ірване на грудзях кашулю і мацюкнецца, можа плюнуць... усе бачылі і чыталі пра герояў. Такі апошні жэст – моцны, прыгожы. Беларускі ж мужчына смерць сустрэне моўчкі. Кашулю на грудзях ірваць не стане. Пашкадуе кашулю, а можа каму, няхай і з дзіркай, а спатрэбіцца... Мне думаецца, што ў жэстах, у апошнім жэсце і хаваецца тая ментальная розніца паміж героямі" [114]. Возможно, в этой неаффектированности эмоций находит объяснение "молчание" мужчин при обсуждении гендерных проблем. Кстати, этот взгляд тоже вполне традиционен: вспомним хотя бы сказочный мотив мужской "тихости" – в том числе и по отношению к агрессивной жене: " Злуе паганая баба да лупіць яго аберучкі та мешалкаю, та качаргою <…> шкода стала дурному бабу, што яна саўсем атсаділа сабе рукі, от і пабег ён ат яе наўцекача"[189, с. 84].

А чего хотят женщины? Итак, ныне тихость ассоциируется с "неуспешностью". В чем причины? Ведь именно она считалась одним из главных достоинств белоруса не только в XIX, но и, по крайней мере отчасти – в ХХ веке. В том ли, что ныне мерилом человеческой состоятельности считается успешность – и не столько личностно-внутренняя, сколько социальная (успешность, которую видно со стороны)? В том ли, что в современной массовой культуре (и не только белорусской, но и мировой) позитивный образ немногословного, сильного, надежного мужчины (персонифицированный, например, в Брюсе Уиллисе) заменяется образом "мачо" (Антонио Бандерас)? Или – во влиянии феминизма, который из области "ученых штудий" перешел в область той же маскультуры? А может быть, дело в еще не успевшей зажить "травме перестройки", когда в ситуацию гораздо мобильнее и гибче вписались женщины (челночничество, смена профессии на менее квалифицированную, но приносящую доход и т.д.)? Или сработало отношение к алкоголизму – как по преимуществу мужскому пороку?

Все это верно – в той или иной степени. Но есть и другие, менее лежащие на поверхности, но не менее значимые причины. Вспомним святость, которой традиционный белорус наделял труд на земле. Ореол этой святости окружал и его самого – мужчину, от труда которого зависела не только семья, но и вся "грамада". Или, если обратиться к герою предыдущего очерка, – что такое "интеллигент" в СССР? Да, по Марксу, всего-навсего "прослойка". Но престиж образования и ума в советские годы был налицо. Их наличие компенсировало и социальную неуспешность, и небольшие зарплаты, и даже пьянство. Именно в советское время постепенно истаял пиетет по отношению к крестьянину, заменившись пиететом по отношению к интеллектуалу, который, впрочем, тоже оказался непрочным. Кроме того, пресловутое советское "бессеребренничество" (хоть и не столь безграничное, каким его пытались изобразить советские "мастера культуры", но все же являвшее реальную ценность – во всяком случае, для интеллигенции) стремительно и непоправимо "схлопнулось" уже в самом начале перестройки. И привычный трудовой кодекс (включающий весьма скромные надежды и амбиции), и интеллигентность – в том числе, крестьянская тихость, которая тоже представляла собой род природной интеллигентности – перестали "котироваться", и белорусский мужчина стал казаться неудачником…

Впрочем, в блогосфере встречаются положительные высказывания о белорусских мужчинах. Однако они по преимуществу принадлежат "сторонним наблюдательницам" – и вряд ли это случайно: "КАК же я люблю белорусов!!! я не объективна, конечно, но мне кажется, что нет нигде больше таких людей… Какие они все светлые, добрые, улыбчивые, всегда готовы помочь... хорошие мои… И Мальчик здесь мой, любимый. Такой внимательный, понимающий и терпеливый" [111]; "есть на свете замечательная страна лесов и озер – Белоруссия. Там живут спокойные и длинноусые белорусы, <…> там – мои друзья, и я эту страну очень люблю" [120]. Вероятно, в России, откуда, как правило, исходят эти отзывы, и женщины, и мужчины уже "наелись" мачизмом с его атрибутикой – джипами, охраной и "баблом", и снова возвращается интерес к "внимательным, понимающим и терпеливым" мужчинам. Что ж, это вселяет надежды…