4. Собственные комментарии и инструкции относительно перевода

Например, в следующем объяснении Грасгоф раскрывает смысл предложения и указывает на особенности употребления отрицаний:

Nicht, künstlich verfertigt habend, nicht einmal anderes etwas möge er künstlich gefertigt haben, (d. i. nachdem er durchfertigt hat, braucht er um seine Kunst zu zeigen nichts anderes verfertigt zu haben. – Die Negationen heben sich nicht auf)

(Нет, искусно изготовив, ничего другого не нужно было ему искусного изготавливать, (т.е. после того, как он закончил, ему не надо делать что-то еще, чтобы показать свое искусство. – Отрицания неминуемы)).

В.А. Жуковский в целом следует указаниям Грасгофа, но остается верным своему главному переводческому принципу избирательного сродства, синтезу «своего» и «чужого», рабски следуя тому, с чем согласен и переименовывая то, что видится ему по-иному. Так, например, постоянная номинация жилища богов и мифологических героев, которым попадает Одиссей, варьируется в поясняющих прямое денотативное значение синонимах: «im Sääle (Paläste)» или «in Saelen (im Hause)» – в зале (во дворце) или в залах (в жилище). Жуковский переводит это указание чаще всего как «в дому», сохраняя парадоксальность своего метода – точно следуя букве подлинника, он добивается абсолютно нового звучания перевода. Обстоятельство места «в зале (во дворце)» позволяет читателю оценить размер, атрибутику пространства, что принципиально для Грасгофа, написавшего позже отдельную научную работу об устройстве дома и быта у Гомера (Grashof, Karl . «Über das Hausgerath bei Homer and Hesiod». Jahresbericht über das Königliche Gymnasium zu Düsseldorf, Düsseldorf. 1858). «Das unliebliche (herbe) Schicksaal» (неласковая (жестокая) судьба), приобретает у Жуковского яркую стилистическую окраску – «участь их злополучная». В целом стратегия переводчика определяется характером поэтического слова в его оригинальном творчестве, где каждое слово имеет «ореол осмыслений». Привлечение подстрочника позволяет проследить за интереснейшим процессом и методом перевода Жуковского. Однако это – отдельная тема в переводоведении.

Второй вопрос связан с эпитетами в подстрочнике Грасгофа и русской «Одиссее». Актуальность сравнительного рассмотрения эпитетов в немецком варианте и переводе Жуковского обусловлена тремя факторами. Во-первых, интересна передача сложного эпитета формульного эпического стиля Гомера. Во-вторых, необходимо определить, является ли эпитет Жуковского оригинальным или эта высокая образная насыщенность присутствует уже в композитах (сложных определениях, к которым тяготеет немецкое словообразование) Грасгофа. И наконец, если авторство этой перенасыщенности принадлежит Жуковскому, то говорить о ней нужно в системе слова русского поэта, где эпитет определяет характерологию, а сложный эпитет является «соединением содержательно самостоятельных и последовательно входящих в район впе­чатления» элементов⁶⁰.

Грасгоф стремится перевести буквально и, конечно, сохраняет все эпитеты Гомера. Жуковский не только сохраняет постоянные эпитеты, но и распространяет их. Например, только в первых двенадцати песнях встречаются 54 упоминания о качествах Одиссея: Одиссей не только «божественный», но и «многоумный», «богоравный», «многохитрый», «хитроумный» и «многостойкий». У Грасгофа характеристики «der vielgewendete Odysseus» (опытный, многоумный); «viel gepriesener» (многовосхваляемый) и «glänzender Odysseus» (блистательный Одиссей) употребляются 12 раз, что примерно в 4 раза меньше, чем у Жуковского. Такая же ситуация возникает при характеристике богов: для Жуковского это не только «бессмертные боги» – «unsterbliche Götter», но и «блаженные боги», «вечные боги». В произведении романтика помимо объективного плана, акцентирующего некоторые закономерности космоса жизни, возникает не менее значимый пласт, вырабатывающий из этой системы субъективные смыслы. Особенно ярко это выражается в описании стихий – моря и ветра. Излюбленная водная стихия у Жуковского предстает реализацией высших сил, а потому море у него не только «глубоко-пучинное», «винно-черное», «туманное», «широкое», что находит соответствие в немецком переводе-посреднике, но и «высокоприбойное», «широкодорожное» и «священное». В переводе Грасгофа ветер – это «der hellpfeifende Wind» или «der schöne Wind», что значит – звонко (громко) свистящий и прекрасный ветер. Жуковский привносит целый ряд определений и новые оттенки значения – ветры здесь «бушевавшие», «грозящие», «губящие». Таким образом, ветер Жуковского превращается из гомеровского задорного ветерка в бушующую стихию, способную перевернуть жизнь героя. Словом, эпитеты у Грасгофа передают гомеровские определенные, постоянные характеристики, сохраняющиеся неизменными на протяжении всей поэмы, Жуковский же открывает новые стороны героев, явлений, понятий, привнося свое понимание произведения, творя свой индивидуально-авторский текст.

Эта тенденция раскрывается в полной мере в окказиональных сложных эпитетах поэта, придающих русской «Одиссее» неповторимую окраску индивидуальной романтической системы Жуковского, отражающих самостояние главного героя: «кресло прекрасноузорное», «суда крутобокие», «корабли синеносые», «мирмидонцы копьеборные», женихи «короткожизненные и горькобрачные». В то же время русский поэт не стремится поупражняться в словотворчестве: многие сложные эпитеты передаются описательно или в простых эквивалентах («hochstrebender» – «высокий», «waldreich» – «богатый лесами» и др.). Словотворчество Жуковского размыкает границы переводимых образов и обогащает их новыми оттенками значения. С его помощью Жуковский пытается стилизировать чужеродность гомеровских инверсий и словоупотребления, соблюсти, по его собственному признания «место» в строке, не нарушая норм русского языка и передавая содержание Грасгофа. К примеру: