2. Развитие представлений об объекте и предмете исторического познания.

Эта мысль Б.Г. Могильницкого - итог анализа общего развития историографии на протяжении всего времени ее существования.

Для древности и средневековья тематикой исторических сочинений разных жанров была история государства, церкви (например, церковная история англов Беды Достопочтенного), отдельных народов, крупных событий вроде войн и сражений (например, галльская и гражданская у Юлия Цезаря, Иудейская у Иосифа Флавия, Куликовская битва, оборона Пскова 1581 г., взятие и оборона донскими казаками Азова 1637-1641 гг. в русской воинской литературе), жизнеописания выдающихся людей (например, биографии Плутарха, повесть о Данииле Романовиче Галицком из Галицко-Волынской летописи в составе Ипатьевской летописи). В историографии античного мира подобной тематике соответствовал объект изучения, а предмет состоял в том, что автор показывал свой объект в действии. Такое соответствие не случайно, поскольку, как было уже замечено, античные историки в признании политического характера своих сочинений "были совершенно откровенны"6.

По-видимому, более сложные отношения между тематикой исторических сочинений, с одной стороны, и их объектом и предметом, с другой, существовали в средние века. В них могли провозглашаться в качестве их содержания история учреждений вроде государства и людей, например, князей, как это было в заголовке Повести временных лет: "Се повести временных лет, откуду есть пошла Руская земля, кто въ Киеве нача первое княжити, и откуду Руская земля стала есть". Однако в средневековом мышлении роль человека и всего того, что им было создано, в т.ч. всяких учреждений вроде государства, не представлялось самостоятельной. За всеми деяниями людей виделось осуществление планов потусторонних сил, Бога или дьявола. При подобном понимании истории едва ли люди и все то, что с ними было связано, могли казаться достойными внимания. Поэтому в качестве объекта внимания средневекового историка выступало высшее начало, от которого зависел ход истории и судьбы людей, а предметом являлись замыслы этих сил в отношении рода человеческого, которые находили выражение в делах людей. Не случайно в хрониках, летописях и других средневековых сочинениях по истории содержатся частые ссылки на волю Бога или козни Сатаны как причины тех или иных событий. Положение стало меняться в эпоху позднего средневековья, когда по мере кризиса провиденциализма и распространения рационалистического мышления возрастало внимание к человеку, в результате чего человек и его действия стали постепенно выступать непосредственно в качестве объекта и предмета исторического повествования.

 Рационалистические основы философии истории нового времени окончательно закрепили те изменения в объекте и предмете историографии, которые происходили с позднего средневековья. При этом в эпоху Просвещения стало возникать понимание ограниченности объекта и предмета исторического изучения и делаться попытки углубить и расширить его. Уже Вольтера не удовлетворяло то, что в центре исторических трудов оказывались персонажи, наделенные властью, а не широкие массы населения. Но, заявляя о своем желании "писать историю людей"7, он не смог решить этой задачи. В несравненно большей степени объектом и предметом его исследований становились царствующие особы и их деяния, такие, как Петр I, Карл XII, Людовик XIV, Людовик XV. Впрочем, уже в XVIII в. делались отдельные и небезуспешные попытки расширить объект и предмет исторических трудов, как, например, у В.Н. Татищева, ставшего первым историком крепостного права в России, а позже - у отдельных историков первой половины XIX в., уделявших внимание изучению юридических источников. Но в целом заметно расширить сферу исторических исследований долгое время не удавалось.

Такая задача была решена в рамках русской историографии либерального направления второй половины XIX - начала ХХ в. Позитивизм как ее философская основа, обосновывавший многофакторность исторического процесса, вводил в качестве объекта научного исторического изучения экономику и социальные отношения, а предмета - развитие этих явлений во времени. Все в большей степени приобретали значение самостоятельного объекта исследования явления культуры и общественного сознания, в частности, такие, как культурно-идеологические основания Русского государства конца XV - XVI вв., как своеобразное русское западничество XVII в., реформы в сфере культуры и условия просвещенного абсолютизма в XVIII в. Едва ли в этой связи можно согласиться с выводом И.Д. Ковальченко, утверждавшего: "Предмет исследования либерально-буржуазной историографии XIX в. был более узким по сравнению с просветителями"8. В самом деле, в либеральной историографии он представляется более широким, чем в историографии эпохи Просвещения, где в целом не удалось преодолеть того, что в центре ее внимания оказывалось государство, власть и ее носители.

Для отечественной историографии советского времени характерно повышенное внимание к социально-экономической тематике, что предопределило выбор соответствующих объектов и предметов исследования. Но уже примерно с середины 50-х годов стало сказываться стремление к расширению тематики, к выбору тех объектов и такого предмета исследования, которым ранее уделялось мало внимания, в частности, к истории политических отношений и культуры, а также к методологии и методике исторического исследования.

Зарубежная историография понимала объект и предмет истории шире, чем советская. В этом большую роль сыграло влияние школы "Анналов", которая в центре внимания ставила изучение непосредственно человека прошлых эпох. Объектом исследования при таком подходе могло быть только человек и общество при первостепенной значимости человеческой личности по сравнению с коллективом. В этой связи широко известно высказывание М. Блока, одного из основоположников этой школы: "историк похож на сказочного людоеда. Где пахнет человечиной, там, он знает, его ждет добыча"9. По мнению Б.Г. Могильницкого, "в "очеловечивании истории", в осознании того, что история является ареной деятельности людей и именно поэтому представляет для нас неослабевающий интерес", заключалась сильная сторона подхода историков школы "Анналов" к объекту и предмету исторического исследования. В то же время недостаток этого подхода Б.Г. Могильницкий видел в том, что в нем содержалось "сугубо идеалистическое истолкование. На первый план выдвигается духовная сторона деятельности человека, его психология"10. Указание на выдвижение на первый план духовной жизни человека по отношению к материальной ее составляющей как на недостаток в общем не удивительна для советской историографии. Но после выхода в свет книги Б.Г. Могильницкого у российских историков существенно изменились историософские и методологические ориентиры и подобное замечание не может не вызвать возражение, тем более в связи с тем, что современная отечественная историография дала целый ряд ярких примеров антропологически и психологически ориентированных исследований. Это, в частности, относится к изучению истории русского летописания и некоторых сюжетов из истории Киевской Руси и удельного времени И.Н. Данилевским, опричнины Ивана Грозного В.Б. Кобриным и А.Л. Юргановым, отношений между сибирскими землепроходцами и коренным население Сибири XVII в. А.С. Зуевым, войны донских и запорожских казаков с турками на Черном море в XVII в. В.Н. Королевым, Разинского восстания В.М. Соловьевым, революции и гражданской войны в России В.П. Булдаковым. Фрагменты же такого подхода можно найти в целом ряде исследований. Кроме того, критика Б.Г. Могильницкого требует некоторого уточнения в том отношении, что такой историк школы "Анналов", как Ф. Бродель, и такой их последователь, как Ж. Ле Гофф, уделяли проблемам общественного бытия в истории едва ли меньшее внимание, чем марксисты, подробно изучая окружающую человека среду.

Стремление историков школы "Анналов" к уяснению в первую очередь человеческого, личностного содержания истории стимулировало распространение таких перспективных направлений современной историографии, как историко-психологическое и антропологическое. Это, в свою очередь, вызвало к жизни развитие истории малых форм, объектом изучения которой является человек, а предметом - многое из того, что его окружало и на что ранее мало обращалось внимание или что оставалось вне поля зрения историографии, занятой решением несравненно более крупных проблем. Вместе с тем общая антропологизация истории, а также процесс интеграции гуманитарного знания все в большей степени приводит историков к выводу, что зачастую внимание к такому объекту исследования, как обыкновенный человек, не относящийся к интеллектуальной или политической элите, дает по крайней мере ничуть не меньше для понимания исторического процесса, чем изучение жизни выдающихся личностей, чему уделяла внимание еще античная историография. В этой связи такого человека все чаще можно видеть в качестве объекта исторического познания.