3. Взаимоотношения между объектом и субъектом исторического познания.

Одной из существенных особенностей истории как науки, которая отличает ее от наук естественного цикла, но придает ей сходство с другими науками о человеке и обществе, является взаимоотношение между объектом и субъектом познания. В естествознании объект науки и ее субъект составляют разные миры, и познание в этой сфере представляет собой изучение человеком внешнего по отношению к себе мира, взгляд на него со стороны. Совсем по-иному складываются взаимоотношения между объектом и субъектом науки в гуманитарном и социальном познании. Здесь объект и субъект познавательного процесса относятся к одному миру, к миру людей, а сам этот процесс для познающего субъекта и для общества, к которому он принадлежит, в известном смысле представляет собой акт самопознания. Основано такое представление на том, что при всех различиях между людьми во времени, в характере цивилизации, в уровне и существе культуры есть нечто общее, что связывает все человечество в единое целое. Историософской основой такого представления является признание идеи мирового "всеединства", которая, по оценке М.Ф. Румянцевой, имела распространение в зарубежной философии, а в русской философии конца XIX - начала XX вв. "приобретает системообразующее значение" и в качестве части этого "всеединства" рассматривалось человечество в целом. На позициях признания мирового "всеединства" и человечества как части его стояли крупнейшие ученые России начала ХХ в. В.И. Вернадский и А.С. Лаппо-Данилевский11. Такой взгляд являлся концентрированным итогом научного развития на рубеже нового и новейшего времени, всесторонне учитывавшего взаимосвязь и интеграцию разных сфер знания. Он противостоял представлениям того же времени противоположного характера - о непреодолимых различиях между людьми разных эпох и цивилизаций, которые нашли обобщенное выражение в выводе О. Шпенглера, сделанном им вскоре после первой мировой войны: ""Человечество" - пустое слово"12.

Представление об объекте изучения исторической науки как о явлении, имеющим тождество с историком, или, по крайней мере, очень тесное приближение к нему, складывалось однако среди историков стихийно, причем гораздо раньше появления самой идеи "всеединства", а уже после ее появления, в ХХ в., существовало в значительной мере столь же стихийно, вне связи с ней. Это приводило историков к упрощенному подходу в понимании сложной природы взаимоотношений между субъектом и объектом исторического исследования. Ранний пример такого упрощения давала историография XVIII в., когда с позиций философии рационализма сложилось представление о здравом смысле исследователя как о критерии для суждения о достоверности источника, когда А.Л. Шлецер, опираясь на идею здравого смысла, попытался восстановить летописный текст, написанный Нестором. Несостоятельность такого подхода к установлению достоверности источника и к реконструкции его текста была очевидна еще в первой половине XIX в.13 В советской историографии примером подобного упрощения было понимание психологических основ личности и структуры ее мышления как неизменных в своих основах. Между тем, еще в первой половине ХХ в. для психологов, антропологов и этнографов была очевидна историчность психологии и мышления людей, что ставило проблему совершенствования методики истолкования и критики источников с учетом различий психологии историка и объекта его изучения14.

Из этого очевидно, что близость между объектом и субъектом исторического познания может рассматриваться как относительная, далеко не как аналогия, но как своего рода подобие. Основано оно прежде всего на том, что общая отличительная особенность людей состоит в существовании у них разума и чувств, рациональной и эмоциональной сферы. Это обстоятельство оказывает свое воздействие на исследовательский процесс, ограничивая объективность историка по сравнению с объективностью естествоиспытателя. В самом деле, объект исторического исследования, представляющий собой мир людей, общество и личность, наполнен, в отличие от объекта естествознания, эмоциями, которые оказывают едва ли меньшее влияние на ход событий, чем рациональное осознание людьми своих интересов. Страсти и эмоции минувших лет забываются со временем, но легко могут быть возвращены к жизни при обращении к документам и материалам прошлого, к источникам. Позднейший исследователь по мере все более глубокого ознакомления с источниками, вживания в изучаемую эпоху, становится как бы соучастником тех действий и процессов, который он познает, заражается теми же переживаниями и эмоциями, которыми жили люди того времени, персоналии научного исторического исследования и одновременно - герои повествования. В прошлом он усматривает аналогии современному ему положению, что ведет к тому, что он сочувствует одной из сторон изучаемого времени, а это неизбежно ограничивает его объективность. Для естествознания подобная ситуация исключена.

Связь субъекта и объекта исторического исследования проявляется в том, что объект находится в весьма жесткой зависимости от субъекта. Он таков, каков сам историк, личность которого составляет продукт своей эпохи и вписана целиком и полностью в культурно-историческую ситуацию своего времени, являясь ее частью, и в то же время, как личность творческая, оказывающая обратное воздействие на эту ситуацию. Степень такого обратного воздействия историка (или историографического направления) на культурно-историческую ситуацию может являться предметом историографического исследования. Объект исследования при таком предмете может быть или предельно широким, таким, как культура данной эпохи, или таким более конкретным, как ее историография вообще или отдельное историографическое направление, или еще более конкретным и узким, таким, как личность отдельного историка. При этом степень воздействия зависит от множества обстоятельств, прежде всего от самого ученого, причем это воздействие может выйти за хронологические рамки жизни и деятельности того или иного историка и влиять на культурно-историческую ситуацию более позднего времени. Так, не случайно мы являемся свидетелями взрыва интереса к личности и научному наследию целого ряда выдающихся историков старой России, а за последние годы - к А.С. Лаппо-Данилевскому. По-видимому, на повестку дня выдвигается вопрос о более внимательном изучении значения многих выдающихся историков советского времени с более строгим и конкретным учетом культурно-исторической ситуации тех лет. Примером такого крупного монографического исследования подобного рода может служить книга В.М. Панеяха о своем учителе Б.А. Романове15.

Очевидно, что объект исторического изучения - результат свободного выбора субъекта-историка. Но выбор не зависит исключительно от него. Он связан с культурно-исторической ситуацией своего времени, частью которой была ситуация в историографии. Не случайно в качестве объектов исторического изучения в русской историографии XVIII - начала XIX вв. выделялось прошлое "Государства Российского" и деятельность ее венценосных правителей, во второй четверти и в середине XIX в. - уже не только государство, но и государственно-юридические учреждения, отдельные стороны культуры и быта, во второй половине века - хозяйственный и социальный строй, колонизационные процессы, местная, или "областная" история, в советское время - экономическое развитие, классовая борьба, общественные движения, революции. Даже при одном и том же объекте в историографии разного времени и разной направленности могло иметь место далеко не одинаковое его понимание. Такой объект изучения, как Разинское восстание и сам С. Разин, присутствует в отечественной историографии издавна, еще с конца XVII в. Однако в историографии конца XVII в. изучение этого объекта рассматривалось прежде всего как повествование о злодеяниях казаков и их "воровстве", в XVIII - начале XIX вв. - как рассмотрение истории противогосударственного бунта, в концепции государственной школы - как яркий пример протеста против государственности и порядка наиболее темных сил старого русского общества, к которым относили прежде всего казаков, стремившихся к консервации отживших отношений, в советской историографии - как исследование одного из крупнейших проявлений классовой борьбы в русском феодальном обществе, как крестьянской войны, в трудах современного историка В.М. Соловьева - как познание "русского бунта", сложного общественно-психологического явления, специфически российской формы выражения общественного недовольства без каких-либо созидательных перспектив на будущее.

Таким образом, объект исторического исследования возникает не сам по себе. Он имеет неразрывную связь с его субъектом-историком и определяется современной историку культурно-исторической ситуацией. В познании его выражается потребность того времени, к которому принадлежит познающий субъект. Всякий же объект, как и субъект исторического познания - один из историографических и культурно-исторических фактов своего времени.