III. Совпадение кризисов

Обе социально-психологические дисциплины страдают односторонностью в трактовке социального взаимодействия. В ССП больше внимания уделяется социальной системе, в ПСП доминирует система психологическая. Для изучения процессов интеракции, очевидно, потребуется тщательная разработка обеих систем, прежде

193

чем станет возможным осмысление их взаимодействия. В рамках ССП это уже сделано, хотя бы на описательном уровне. Что же касается ПСП, то ее представители намерены и дальше изучать исключительно психологическую систему. Тем не менее, содержание публикаций, отражающих кризис каждой из дисциплин, совладает по следующим двум пунктам.

Во-первых, критики с обеих сторон согласны в том, что социальное взаимодействие до сих пор не получило должной концептуализации. Некоторые комментаторы, представляющие ССП, идут дальше, утверждая, что простого количественного увеличения исследований в области социального взаимодействия будет недостаточно; необходима теоретическая схема для интеграции этих исследований и выработки единой психологической перспективы.

Во-вторых, и в том и в другом случае ощущается растущая потребность дисциплины в критическом подходе. Социальные психологи социологической ориентации лучше и быстрее осознали эту потребность благодаря тесной связи ССП с феноменологией и критической теорией. Их коллеги-психологи поняли это сравнительно недавно в процессе конструктивной критики собственных методологических пристрастий. Литература, отразившая кризис ПСП, помогла по-новому взглянуть на те взаимные связи, которые существуют между: историческим и культурным контекстом исследователя; его выбором предмета изучения и исследовательского метода; природой изучаемого явления; конечной его интерпретацией. Возросшее понимание психологами важности макросоциальных факторов, по-видимому, и обусловило собой тот призыв покончить с изоляционизмом взять на вооружение более разнообразные методы (или междисциплинарные подходы), который можно найти в любой критической статье, посвященной ПСП. Таким образом, благодаря кризису своей дисциплины многие социальные психологи психологической ориентации оказались готовы к тому, чтобы изучать социальное поведение с новых исследовательских позиций, которые еще ждут своего обсуждения.

194

Это будет перспектива, способная высветить динамичную структуру социальной, исторической и культурной ситуации, во-первых, и психологической системы, во-вторых.

В литературе, отразившей кризис ССП, раньше прозвучало осознание того, что социальное взаимодействие следует изучать, руководствуясь разработанной концепцией социальной и психологической структуры и учитывая влияние на процесс исследования культурной и исторической ситуации. Тем не менее, у социологов, по-видимому, нет желания сделать следующий шаг навстречу искомой перспективе, предполагающей синхронную разработку социальной и психологической систем. Что касается собственно социально-психологической работы в рамках отраслевой социологии, то здесь тщательно анализируются именно социальные структуры; психологические же их аналоги в лучшем случае напоминают карикатуру. Развивая критические замечания Д.Ронга, можно было бы сказать, что в ССП индивидуальные участники интеракционного процесса зачастую выглядят как чиновники, находящиеся на государственной службе или как воплощение аморфной массы мыслей, планов, установок и поведенческих актов. Исключением не является даже теория социального обмена, поскольку она сохранила завещанный бихевиоризмом принцип "черного ящика". На этот недостаток обратили, внимание несколько социологов, но ближе всего к сути вопроса подошел Дж.ДиРенцо. Он выступил за создание теоретической структуры, которая позволила бы отобразить личность и социальную систему в сопоставимых терминах. Нежелание социологов включить в свою теоретическую схему описание психологической системы ДиРенцо посчитал следствием распространенных и социологии антипсихологических предрассудков. То же самое утверждал и У.Арчибальд, критикуя дисциплинарные барьеры между социологией и психологией.

Таким образом, анализ литературы, отражающей кризисный этап в развитии обоих направлений социальной психологии, свидетельствует о дефиците теории интеракционных процессов, а также о нарастающей тенденции к "структурной" трактовке

195

социально-психологической проблематики. Те результаты, которые все-таки были получены применительно к процессу интеракции, заслужили справедливый упрек в чрезмерной описательност^и, узости и локальности. Обвинение в исторической и культурной "специфичности" прозвучало и во многих критических рассуждениях, касавшихся влияния на социальную психологию культурных ценностей. Если социологи и психологи, изучающие соответственно социальную либо психологическую организацию, могут использовать в своей работе более или менее универсальные абстракции, принадлежащие разным теориям, ориентациям и аналитическим схемам, то социальные психологи, которые пытаются осмыслить социальное взаимодействие, могут выбирать между психологической и социологической ориентациями, но не имеют в своем распоряжении такой совокупности абстракции, которая касалась бы исключительно процесса интеракции.

Маловероятно, что отсутствие теории социального взаимодействия вызвано, дефицитом серьезных попыток ее разработки. Не следует сбрасывать со счетов и тот факт, что невозможность создания такой теории обусловлена самим ее предметом или же нашим незнанием его природы. Может быть, в данный момент полезнее было бы одновременное развитие и взаимная адаптация социологической и психологической теорий, которая сделала бы их совместимыми друг с другом. Иными словами, те аспекты психологической теории, которые касаются социального взаимодействия, нужно четко соотнести с аналогичными аспектами социологической теории. Вполне вероятно, что существует приемлемый набор вербальных аналогов, который облегчит перевод теоретических понятий с психологического языка на язык социологии и наоборот. Возможно, все, что нам нужно - это простые модели, воспроизводящие процессы индивидуального конструирования социальных перспектив и исполнения социальных ролей без ущерба для собственной идентичности. В любом случае теоретическое объяснение процессов социального взаимодействия подразумевает представление о социальной психологии как о

196

междисциплинарном научном предприятии. Подтверждением междисциплинарной природы социальной психологии вполне может служить обнаруженное нами сходство критических публикаций в рамках психологического и социологического направлений дисциплины.

Литература

1. Blank Т. Two psychologies: Is segregation inevitable or acceptable? //

Personality and social psychology bulletin. -1978. - № 4. - P. 553-556.

2. Gergen K.J. Social psychology as history. // Journal of Personality and

social psychology. -1973. - Vol. 26. - P. 309-320.

3. Gouldner A. The coming crisis in Western Sociology. - N.Y., 1970.

4. Harre R., Secord P. The explanation of social behaviour. - Oxford, 1972.

5. Hewitt J.P. The dissipation of social psychology // American Sociologist.

-1977.-Vol. 12.-P. 14-17.

6. Hogan R.T., Emler N.P. The biases in contemporary social psychology //

Social research. - 1978. - Vol. 45. - P. 478-534.

7. House J.S. The three faces of social psychology // Sociometry. -1977. -

Vol. 40.-P. 161-171.

8. Liska A.E. The dissipation of sociological social psychology // American

sociologist. -1977. - Vol. 12. - P. 2-8.

9. Manis M. Is social psychology really different? // Personality and social

psychology bulletin. - 1977. - Vol. 3. - P. 550-566.

10. McGuire W. The yin and yang of progress in social psychology // Journ. of personality and social psychology. - 1973. - Vol. 3. - P. 124-130.

11. Milgram S. Behavioral study of obedience // Journ. of Abnormal and Social psychology. -1963. - Vol. 67. - P. 371-378.

12. Moscovici S. Society and theory in social psychology: a critical assessment. -L., 1972.

13. Ring К. Experimental social psychology // Journal of experimental psychology. - 1967. -Vol. 3. -P. 113-123.

197

14. Sampson E.E. Psychology and me american ideal // Journ. of personality and social psychology. -1977. - Vol. 35. - P. 767-782.

15. Sampson E.E. Scientific paradigms and social values: wanted - a scientific revolution // Journ. of personality and social psychology. -1978.-Vol. 36.-P. 1332-1343.

16. Schlenker В. Social psychology as a science // Journ. of personality and social psychology. -1974. - Vol. 23. - P. 1-15.

17. Schlenker В. On the ethogenic approach: etiquette and revolution // Advances in experimental social psychology. - N.Y., 1977. - Vol. 10.

18. Sherif M. Crisis in psychology // Personality and social psychology Bulletin. -1977. - Vol. 3. - P. 368-382.

19. Stryker S. Developments in two social psychologies // Sociometry. -1977. Vol. 40. - P. 145-160.

20. Wrog D. The oversocialized conception of man in modern sociology // American sociological review. -1961. - Vol. 26. - P. 183-193.

198

СТРАЙКЕР Ш. ЕЩЕ РАЗ О ДВУХ ПСИХОЛОГИЯХ

STRYKER Sh.

The two psychologies: additional thoughts. // Social forces. - Chapel-Hill, 1989. - Vol.68,

№1.-P.45-54¹⁾ Перевод П.Н.Фомичева и Е.В.Якимовой

Предлагая вниманию коллег свои размышления о состоянии социальной психологии с точки зрения ее ретроспектив и перспектив²) я считаю полезным прибегнуть к метафоре "двух социальных психологии" и связать то, что я намерен сказать, с непрекращающейся дискуссией об их отношении друг к другу. Эта метафора включает описательные, оценочные и рекомендательные компоненты. С описательной точки зрения она демонстрирует существование двух разных модальных социально-психологических дисциплин, институциональной базой одной из которых служит психология, а другой - социология. Психологическую социальную психологию предположительно определяют как дисциплину,

⁰ © The University of North Carolina Press, 1989.

²⁾ Данная статья была представлена в качестве доклада на пленарной сессии ежегодного собрания Южного социологического общества: (18 марта 1988 г. Нашвил. США).

199

фокусом которой являются индивидуальные, поведенческие, когнитивные и аффективные процессы, основной задачей выступает осмысление влияния на эти процессы социальных стимулов, а главным методом служит лабораторный эксперимент. Что касается критики лабораторного эксперимента с позиций этнометодологии и социального конструкционизма, то она так и не получила серьезной поддержки со стороны представителей психологической социальной психологии - по крайней мере в США; в Европе же сложилась совершенно иная ситуация. Отличительной чертой социологической социальной психологии, опять же предположительно, считается анализ взаимных отношений индивида и общества, фундаментальной задачей выступает объяснение социальной интеракции как способа выражения этой взаимности, а методологической базой служит непосредственное и включенное наблюдение и социологические обследования.

Оценочный аспект метафоры двух социальных психологии сводится к утверждению, что обе дисциплины страдают от взаимного неведения. Такая оценка приводит к однозначному выводу-рекомендации: необходимо способствовать самой полной обоюдной осведомленности двух социальных психологии и укреплять их интеллектуальные контакты. При этом часто подразумевают, что, в конце концов, будет создана единая интегрированная психология, которая преодолеет дисциплинарные ограничения и барьеры.

Тема двух социальных психологии, разумеется, не нова. Если взять за точку отсчета формулировку этой проблемы, прозвучавшую в моей статье несколько лет назад (5), то можно заметить некоторый прогресс (равно как и отсутствие такового) в отношениях между двумя ветвями дисциплины. В своей ранней статье я отметил различия двух социальных психологии и одновременно указал на признаки их большей общности по сравнению с послевоенным периодом, когда я только начинал заниматься этой областью науки. Опираясь на целый ряд содержательных, теоретических и методологических аргументов, я особо подчеркивал, что психологическая социальная психология стала ближе своему

200

социологическому собрату после того, как она признала "законность" субъективных когнитивных процессов. Эти процессы обрели легитимность как явления, подлежащие объяснению и имеющие важное значение для теоретической интерпретации поведенческих, когнитивных и аффективных реакций людей. Новая легитимность субъективного проявилась, в частности, в пробудившемся у психологов интересе к феномену Я и его концептуализации. Покинув задворки психологической социальной психологии, Я переместилось в ее теоретический центр, отразив, как в зеркале, свое главенствующее положение в социальной психологии социологической ориентации. В общем и целом вдохновенное движение психологов в сторону Я не было продиктовано чтением социологической литературы - настолько просвещенными они еще не были. Скорее всего, они обратились к феномену Я под влиянием "когнитивной революции" в психологии, увлекшей их коллег, далеких от социальных аспектов дисциплины. И все же именно это движение в значительной степени способствовало тому, что психологи начали читать и слушать социологов, для которых Я давно уже стало главным объектом социально-психологического анализа.

Здесь может возникнуть вопрос: если сегодня социальные психологи, получившие психологическую подготовку, склонны в большей мере, чем прежде, опираться на работу социологов, то какие же аспекты этой работы пользуются их особым вниманием? Как я и предполагал, более всего они интересуются анализом Я. Но это не значит, что психологи усвоили социологическую интерпретацию Я. По большей части в их теоретических формулировках Я выступает в роли заместителя понятий, связанных с концепцией личностных черт. Так, самосознание становится склонностью к специфическим реакциям на стимул, самоутверждение - склонностью искать подтверждение своим поступкам в реакциях других и т.п. Что же касается ощущения Я как процесса, базирующегося на интеракции, то оно практически отсутствует. Такой подход очень мало соответствует социологической интерпретации Я как сложной

201

организации взаимосвязанных частей, т.е. интерпретации, обратной толкованию Я как совокупности дискретных элементов.

И все же психологи все чаще обращаются к понятию Я, и все больше узнают о работе социологов в этой области. Одновременно углубляется и понимание смысла и роли интеракции, как в форме обмена, так и в символических ее формах. Сегодня трудно представить, чтобы кто-то мог попасть в такое положение, в котором оказался я всего несколько лет назад во время двухлетней дискуссии о главных исследовательских направлениях социальной психологии предстоящего десятилетия. Среди пяти или семи психологов, участвовавших в дискуссии, я был единственным социологом, и в этом своем качестве попытался включить в проект итогового заявления критерии социологической версии социальной психологии. С этой целью я доказывал важность интеракционистской теории, полагая, что ее содержание общепринято. Повторив несколько раз доводы, я решил, что добился одобрения остальных участников, но вдруг обнаружил, что следовавшие друг за другом варианты итогового заявления содержали крайне мало положений интеракционизма. Я никак не мог понять, почему, и понял все только после следующего разъяснения. Говоря об интеракционизме, я имел в виду обобщение идей Кули и Мида. Психолог же, отвечавший 'за текст заявления, связывал этот термин с положением, согласно которому выводы социально-психологического исследования суть результаты расчетов, объединяющих статистику воздействия личности и общества и статистику их итогового (т.е. основанного на интеракции) влияния. Позвольте мне пояснить, что я хочу сказать: речь идет не о том, что подобное непонимание невероятно сегодня, а лишь о том, что сегодня оно менее вероятно, чем вчера.

Хотя две социальные психологии сближает общее понимание главенствующие роли Я в социально-психологическом объяснении и схожесть представлений о природе и смысле интеракции, нельзя сказать, что психологическая социальная психология заметно продвинулась вперед в осмыслении ключевого постулата,

202

отражающего пафос социологической социальной психологии. Этот постулат состоит в следующем: социально-психологические процессы подвержены решающему воздействию социально-структурных обстоятельств, в которых они протекают. Я глубоко убежден (и здесь лишь повторяю мое убеждение, более подробно и систематически обоснованное в других работах), что если социологическая социальная психология не сумеет сохранить свой пафос и донести до научной общественности этот постулат, то ей вообще нечего будет этой общественности сообщить.

Психологи совершенно невежественны в вопросах воздействия социальных структур; хуже того, они глубоко равнодушны к этим вопросам. Если психологи обращают внимание на социальную структуру, они сводят ее воздействие к личностным восприятиям, как будто структурные барьеры, разделяющие расы или классы, сами по себе, вне восприятия их как действенных факторов, таковыми не являются.

Могут возразить, что невнимание психологической социальной психологии в социальной структуре оправдано разделением труда, сложившимся в науке. Контраргумент, однако, состоит в том, что осмысление (в разумных пределах) влияния социальных структур на те переменные, которые представляют непосредственный интерес для социальных психологов, образует предпосылку для адекватной оценки их более узких, непосредственных формулировок. Это "осмысление в разумных пределах" отсутствует даже у лучших представителей психологической социальной психологии.

До сих пор речь шла о том, чему психологическая социальная психология должна была бы научиться (и чему она не научилась) у своего социологического собрата, т.е. о том, что можно назвать главным сюжетом в истории их взаимоотношений. Однако чтобы мы, социологи, не спешили поздравить себя со своим интеллектуальным и моральным превосходством, нужно бросить хотя бы беглый взгляд и на другую сторону медали. Если мы хотим совершенствовать нашу собственную психологию, нам следует быть более внимательными к

203

специфической расстановке акцентов и достижениям в психологической ветви дисциплин.

Первое полезное, хотя и не новое наблюдение состоит в том, что психологи опережают социологов в творческом переводе теории на язык конкретных исследовательских проектов. Например, идеи Гофмана социологи считают весьма интересными и даже симпатичными, но слишком бессистемными и недолговечными, чтобы их можно было превратить во что-то, напоминающее исследовательский проект. Однако психологи Сванн, Снайдер и Шинклер осуществили это превращение, причем, на мой взгляд, без особого насилия над идеями Гофмана (3, 4, 7). Если мне скажут, что никакой эксперимент не может отдать должного идеям Гофмана, я сошлюсь на работу С.Хормута в Германии. Эта работа показывает, что знакомство с трудами психологов делает доступной для социолога всю полноту методологического воображения вне экспериментального контекста.

Если мы с помощью понятия социальной структуры и концепции ее связей с когнитивными представлениями и поведенческими реакциями можем кое-чему научить психологов, то психологическая социальная психология в состоянии оказать нам взаимную услугу, совершенствуя и уточняя многие наши фундаментальные идеи. Поскольку в нашем варианте социальной психологии центральное место принадлежит Я, нам очень пригодятся широкие возможности современной когнитивной теории и практики. Большинство социальных психологов социологической ориентации, применяющих понятие "Я", вероятно, знакомы с работой Х.Маркуса, который ввел в социальную психологию общую когнитивную теорию с помощью термина "Я-схема" (2). Другие полезные для социологов "уроки" могут быть здесь лишь бегло перечислены. Это более полное и адекватное (по сравнению с социально-конструкционистской версией) представление о том, как аффекты проникают в процесс социальной интеграции; это более глубокое понимание возрастных процессов развития, что, в свою очередь, влияет на разработку множества тем, традиционных для

204

социальной психологии (включая внутригрупповые отношения и отношения родителей и детей); наконец, обобщая сказанное выше, это более непосредственное ощущение той роли, которую играют в социальной жизни "индивидуальные различия". Здесь можно повторить то, что только что было сказано по поводу психологической социальной психологии и социальной структуры: мы, конечно, можем заявить, что как социологи не принимаем в расчет индивидуальных различий, однако для оценки сильных и слабых сторон наших собственных теоретических формулировок необходимо осмысление этих различий "в разумных пределах".

Если все сказанное выше верно описывает отношения двух социальных психологии, то какие же из этого могут последовать выводы и рекомендации? Оценочный вердикт будет очень кратким: психологи, занимающиеся социальной психологией, знают о социологической ее ипостаси гораздо меньше, чем следовало бы, и наоборот. Издержки взаимного невежества очевидны. Это ограниченность и "частность" исследовательских горизонтов и невозможность преодолеть эту ограниченность при существующей разобщенности идей; это опасность ложно понятой теоретической "специфики"; это поверхностное осмысление явлений при дефиците самокритики; это белые пятна и дисциплинарная близорукость; это неизбежные потери, обусловленные невостребованностью интеллектуальных, теоретических и методологических ресурсов, которыми располагают социально-психологические дисциплины, разделенные глухим забором.

Оценив издержки, мы должны решить, что же следует предпринять. Как правило, факт обоюдного невнимания "двух психологии" связывают со сложившимся институциональным разделением этой научной области на две дисциплины. Соответственно, все рекомендации сводятся к призывам ликвидировать это деление и даже создать одну социальную психологию в рамках единой институциональной структуры. Полагают, что эти структурные перемены избавят нас от проблемы "двух психологии". Я же собираюсь доказать, что осуществление этой

205

затеи будет равнозначно катастрофе именно с точки зрения той задачи распространения главного постулата социологической социальной психологии, о которой я говорил. Под этим углом зрения мои аргументы будут особенно убедительны, хотя вероятность институциональной "унификации" социальной психологии крайне мала.

Тот факт, что существуют как издержки двух социальных психологии, так и выгоды их параллельного существования лишний раз подтверждает известный социологический трюизм, согласно которому всякое социальное устройство одновременно функционально и дисфункционально. Дезинтеграция двух психологии имеет одну главную выгоду, из которой вытекают все остальные: если "институциональные барьеры будут ликвидированы, социологическая социальная психология с ее особым кругом интересов, ключевыми понятиями, специфическими подходами и установками перестанет существовать.

Такое предположение продиктовано самыми разными наблюдениями. Если социальных психологов обеих ориентации превратить в единую административную академическую единицу, многие социологи-структуралисты, с радостью избавившись от социальной психологии, встретят в штыки любые попытки ее возрождения на своих факультетах. Еще важнее то обстоятельство, что в рамках общей институциональной структуры, где уже не будет нынешнего организационного деления (в виде разных дисциплинарных объединений, разных административных единиц и разных научных журналов), социологическая социальная психология окажется полностью подавленной. Такой финал предвещает уже простое количественное соотношение сил: если в будущем сохранится сложившаяся пропорция специалистов двух профилей, то силы, которые сейчас содействуют дезинтеграции социальной психологии, в рамках общей институциональной структуры станут содействовать ее унификации. В итоге специфический для социологии структурный пафос будет утрачен. Нынешнее положение вещей, т.е. местонахождение на социологических факультетах,

206

профессиональные контакты в социологических организациях, возможность публиковаться в социологических журналах, заставляет социальных психологов все время помнить о своем социологическом наследии. Необходимость же заработать свой хлеб и преуспеть в этом мире делает их интеллектуальные обязательства еще более непреложными. Аналогичные процессы в психологической социальной психологии поддерживают интерес психологов к индивидуальным различиям и тому подобным явлениям. Напрашивается вывод, который, кстати, подтверждается данными социологии науки и социологии знания, что научные идеи не могут выжить, если они не имеют прочной институциональной базы.

Но еще в большей мере, чем количественный перевес специалистов, сохранению социологического пафоса будет препятствовать сама институционально-целостная социологическая психология. Идеологическая привлекательность индивидуального подхода по сравнению с социальным, внешняя (по отношению к академическим структурам) поддержка первого - в ущерб второму, сравнительная легкость его перевода на язык исследовательских результатов - все это также будет подтачивать социологический стержень социальной психологии.

Сопоставительный анализ возможных издержек

психологической социальной психологии пока следует отложить. Вместо этого позвольте мне еще раз повторить и довести до логического конца те аргументы, которые я уже приводил.

Институциональное слияние двух социальных психологии на практике приводит к уничтожению их связей со своими родительскими дисциплинами. Между тем, если брать социальную психологию как целостную научную область, одна из этих родительских дисциплин - социология - акцентирует функции социальной структуры, другая же - психология - функции индивида. Далее, каждая из составляющих социальной психологии оберегает честь другой, удерживая свое alter ego от крайностей современной интеллектуальной моды (будь то марксистский угар коллективизма или страсть биологов к генетике). И если мы можем с этой точки

207

зрения говорить о прогрессе или хотя бы о развитии социальной психологии, эти прогресс и развитие целиком и полностью обусловлены взаимным обменом аргументами и контраргументами. Развитие социальной психологии как междисциплинарной научной области является не линейным, а диалектическим процессом, и "проблема" состоит лишь в том, чтобы обеспечить этой диалектике необходимую институциональную поддержку.

Эта поддержка может быть двух типов: одна - допускающая "достаточные" пограничные контакты между двумя психологиями; вторая - обеспечивающая "достаточную" базу внутри собственных родительских дисциплин. В отношении первой можно сказать, что в последние годы частым явлением стало присутствие социологов на сессиях Американской психологической ассоциации и психологов на сессиях Американской социологической ассоциации, а также обоюдный обмен приветствиями. Для того чтобы упрочить этот диалог, можно было бы полнее использовать возможности Общества экспериментальной социальной психологии, с одной стороны, и Общества по изучению символической интеракции - с другой (в настоящий момент первое из них включает небольшое число социологов и пытается хоть как-то поддерживать диалог с противоположной стороной; второе же не пытается вовсе). В данном случае неоценима роль журнала "Social psychology quarterly"; было бы еще лучше, если бы к нему присоединилось аналогичное издание под эгидой Американской психологической ассоциации. На этом фоне совершенно неприемлемо выглядят периодические попытки некоторых социологов из Комитета по публикациям при Американской социологической ассоциации подорвать престиж "Social psychology quarterly" на том основании, что этот журнал предоставляет психологам больше возможностей для публикации, чем социологам.

Этих кратких и не всегда адекватных замечаний относительно фактической или возможной институциональной поддержки междисциплинарных контактов внутри социальной психологии на данном этапе вполне достаточно. Комментарии же по поводу

203

институциональной поддержки социальной психологии в пределах социологии будут еще более краткими и еще менее адекватными, поскольку нужные для этого предпосылки пока весьма туманны. Чтобы предложить здесь что-нибудь действительно полезное, необходимо иметь убедительное суждение о текущем положении дел. Попросту говоря, надо знать, каково при нынешних обстоятельствах состояние здоровья социологической социальной психологии. Прозвучавшее выше заявление о том, что структуралисты в социологии приветствовали бы исчезновение со своих факультетов социальной психологии, свидетельствует, что интуиция подсказывает мне не самое лучшее развитие событий. Вполне признавая, что моя интуиция может меня обманывать, я все же хотел бы объяснить, на чем она основана.

Складывается впечатление, что сегодня меньшее, чем прежде, число социологов называет себя социальными психологами, независимо от того, соотносят ли они этот термин с общей перспективой в социологии или же с ее специальным подразделом. Когда-то секция социальной психологии в Американской социологической ассоциации была самой многочисленной, а число ее членов более чем в 2 раза превышало нынешнее (около 400 человек). Перелистав недавно справочник для студентов-старшекурсников, я обнаружил, что сегодня им .предлагают гораздо меньше программ по социальной психологии и гораздо меньшее число выпускников считает себя социальными психологами. Далее становится все более очевидным, что значительный процент исследователей, чья работа имеет именно социально-психологическую направленность, предпочитает оперировать намеренно узкими специальными понятиями, чуть ли не демонстративно доказывая, что их интересы никак не связаны с серьезными проблемами социально-психологической теории, но касаются частных содержательных тем. Одна из структурных причин этой тенденции (равно как и тех, о которых речь пойдет дальше) связана с тем, что соответствующие секции в Американский социологической ассоциации растут, как грибы.

209

Переходя от характеристики дисциплины в целом к анализу состояния дел на факультетах, я не могу отделаться от впечатления, что там, где все-таки имеются программы по социальной психологии, эти программы пользуются все меньшим успехом у студентов. Докторские программы по социологии стали сейчас более специализированными, и частично эта специализация оборачивается растущим нежеланием специалистов, занимающихся темой социальной организации, сдавать вступительные и квалификационные экзамены по социальной психологии и слушать соответствующие курсы. Короче говоря, на социологических факультетах остается все меньше социальных психологов, все меньше социологов, получивших социально-психологическую подготовку и все меньше студентов, готовых принять социально-психологические идеи как потенциально полезные для их сферы научных интересов.

Сказанное можно толковать по-разному, но вполне логичным будет следующее заключение: социологическая социальная психология существует в неблагоприятном, равнодушном и даже активно враждебном окружении. Это наблюдение вытекает из всей совокупности уроков, перечисленных выше, уроков, которые, могут быть как причиной, так и следствием враждебного отношения к дисциплине. Всегда были социологи, которые высмеивали социально-психологическую проблематику как тривиальную, называя социально-психологическую теорию "идеологическим покрывалом", а саму социальную психологию - антиподом "подлинной" социологии. Но в новейших вариациях на эту тему раздражение против социальной психологии и гонения на нее достигли крайних пределов (может быть, по причине некоторого оскудения материальных ресурсов факультетов). Я заметил это настроение в статьях и обзорах, присылаемых в "American sociological review", когда я его редактировал, я вижу отражение этого настроения в названиях и терминологии дискуссий, противопоставляющих структурные параметры индивидуальным; я слышу это на представительных форумах, где обсуждаются пути

210

развития социологии. Помимо явного игнорирования полезных идей, эта враждебность не позволяет тем социологам, которые не замечают непосредственной релевантности социальной психологии их научным интересам, оценить ее возможности как потенциального источника информации.

Сказанное означает, что отношения социологической социальной психологии со своей родительской дисциплиной весьма неустойчивы. Одной из реакций на эту неустойчивость служит, может быть, чрезмерная интравертность нашей дисциплины. Много лет назад психологи, занимавшиеся социальной психологией, подвергались 'тесту на лояльность": если они слишком увлекались социологией или вступали в тесные профессиональные контакты с социологами, их коллеги по факультету могли поставить под сомнение их право считаться психологами. Иными словами, психологи не могли позволить себе роскошь в полной мере воспользоваться уроками, полученными у социологов. Поскольку современная социологическая социальная психология точно так же реагирует на свое положение на социологических факультетах, постольку она добровольно изолирует себя от своих единомышленников-психологов, нанося ущерб своей собственной социальной психологии и лишаясь шансов научить чему-нибудь коллег-социологов.

Резюмируя вышеизложенное, можно сделать следующее заключение: диалектическое единство социологической и психологической социальной психологии, необходимое для оптимального развития междисциплинарной социально-психологической науки, требует взаимодействия представителей двух психологии в рамках общей институциональной структуры, но такого взаимодействия, которое сохраняло бы их прочные связи с родительскими дисциплинами. Первое требование может оказаться более легким, чем второе.

211

Литература

1. Hormuth St. Transitions in commitments to roles and self-concept change: relocation as a paradigm // Role transitions; explorations and explanations. -Plenum, 1984.-P. 109-124.

2. Markus H. Self-schemas and processing information about the self // J. of personality and social psychology. -1977. - Vol. 35. - P.63-78.

3. SchlenkerB. Impression management: the self-concept, social identity and interpersonal relations. -Brooks-Cole, 1980.

4. Snyder M. When belief creates reality// Advances in experimental social psychology. - N.Y., L. -1984. - Vol. 16. - P. 248-305.

5. Stryker Sh. Developments in two social psychologies: toward an apprecition of mutual relevance // Social psychology quart. - 1977. -Vol.40. - P. 145-160.

6. Stryker Sh. The vitalization of symbolic interactionism // Social psychology quart. -1987. - Vol. 50. - P. 83-94.

7. Swann W. Identity negotiation: where two roads meet // J. of personality and social psychology. -1987. -Vol. 53. -P. 1038-1051.

212

московичи С.

ПРЕДПОСЫЛКИ ОБЬЯСНЕНИЯ В СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Moscovici С.

Preconditions for explanation in social psychology // European J. journal of social psychology. - N.Y., 1989. -

Vol. 19, №5. -P. 407-430. Перевод Л.Ф. Вольфсон и Е.В. Якимовой

СОМНЕНИЯ ПО ПОВОДУ ТОГО, ЧТО НАС ЖДЕТ ВПЕРЕДИ

Последние годы свидетельствуют о возрождении интереса к концептуальным формам социальной психологии. Стимулом для этого послужило историческое развитие дисциплины, а также попытки преодолеть упрочившуюся индивидуалистическую тенденцию. И хотя эти попытки, начало которым было положено в Европе, оказались менее результативными, чем предполагали их инициаторы (8, 14, 16), интерес к проблемам социальной психологии не ослабевал. Таким образом, после более чем десятилетнего молчания вопрос о целях социальной психологии вновь стал актуальным, прежде всего в Америке, где оживились дискуссии относительно эпистемологии, адекватной этим новым целям (9, 13, 28). Как обычно бывает в подобных случаях, кое-что из прежних идей было отброшено; по сути дела, большая их часть так и

213

осталась невостребованной современной литературой. В настоящее время в дискуссиях используется новая терминология и, что особенно важно, новые аргументы.

Принимая самое активное участие в этих дискуссиях с момента их возникновения, я постепенно пришел к выводу, что проблема объяснения состоит вовсе не в том, чтобы найти причины того или иного феномена (в нашем случае - индивида или общества). Проблема на самом деле состоит в том, чтобы дать ясный ответ на вопрос, какого рода социальная психология нам нужна. Сделать это нелегко, поскольку нам придется провести тщательную инвентаризацию всей нашей повседневной работы, а также норм научного сообщества, к которому мы принадлежим. Я с большой осторожностью приступаю к обсуждению этих вопросов, тем более, что мой личный опыт и мои собственные представления о том, что желательно и что нежелательно в обществе, могут здесь оказаться более влиятельными, чем бесстрастные размышления о смысле научного знания. И это еще не все. Существует постоянный риск непроизвольных гиперкритических штампов и утопических пожеланий, предписывающих другим, что они должны делать безотносительно к тому, что они могут делать, принимая во внимание условия их работы и предъявляемые профессиональные требования. Короче говоря, существует опасность утверждения идеалов и принципов, реализация которых при существующих условиях совершенно невозможна и которым, кроме того, далеко не всегда может следовать даже их автор.

Действительно ли ученый осознает то, что он делает? Роль критика едва ли совместима с ролью творца, и наоборот. Очень легко проповедовать ясные идеалы и строгие принципы, но никто не может устоять перед соблазном изящной гипотезы, возможности научного открытия или плодотворного разрешения проблемы, даже если для этого придется поступиться идеалами и забыть о принципах.

Как говорится, primum vivere, deinde philosophare (сначала жить - потом философствовать). Сначала создавай, затем размышляй

214

над этим - такова наша склонность. С эпистемологической точки зрения эта склонность побуждает исследователя стать эклектиком, которым владеет единственная надежда - надежда открытия, и единственное желание - желание успеха. Потом, разумеется, наступает раскаяние, поскольку проповедовал одно, а делал совсем другое. Это всем известное противоречие связано с тем, что приемлемое в контексте открытия далеко не всегда оказывается таковым в контексте доказательства, и наоборот. Дополнительным фактором выступает здесь социальное давление, поскольку признание коллег обусловливается не столько правильностью наших идей, сколько их оригинальностью. Хорошая концепция науки совсем не обязательно оборачивается хорошей научной практикой, точно так же как благие намерения не всегда порождают хорошую литературу. Слишком многие исследователи (в особенности среди марксистов) обманывались, считая правильным обратное, и потому с этой установкой, вводившей в заблуждение не одно поколение ученых, нужно наконец покончить.

Изложив причины моей осторожной позиции в этом вопросе, я все же считаю, что мое участие в продолжающейся дискуссии, которая затрагивает общую всем нам область исследований, принесет определенную пользу. Более того, я убежден, что эта дискуссия косвенным образом помогает самому формированию этой области. Но я настаиваю на том, что мы участвуем именно в дискуссии, а не в разработке эксклюзивной модели, которая должна быть принята без возражений. С этой точки зрения становятся очевидны следующие конкретные вопросы. Во-первых, каковы причины растущей маргинализации социальной психологии? Во-вторых, должны ли физические теории по-прежнему служить образцом для построения теорий в социальной психологии? Общепринятая точка зрения понятна и эвристична: модель физики - это неписаный закон для социальной психологии. Нетрадиционная точка зрения (ценность которой еще не доказана) неизбежно приводит к другим выводам. В дальнейшем я покажу, что в известной мере я принимаю обе позиции. Даже если некоторые из моих замечаний покажутся

215

критическими, я вовсе не собираюсь порицать ни людей, ни их идеи. Напротив, моя цель состоит в том, чтобы активизировать обмен мнениями, который до сих пор был, к сожалению, слишком редким явлением. Более систематическое и тесное общение сблизило бы обе стороны, продвинув их вперед на пути к единой интерпретации исследований. Тогда социальная психология превратилась бы в подлинно интернациональную науку, которая свяжет воедино различные исследовательские традиции и культуры. Это была бы наука, в которой каждый чувствовал бы себя как дома, без труда идентифицируя себя с ее установками.

Необходимость общего объекта изучения в социальной психологии

I

Мои эпистемологические симпатии связаны с одним очень волнующим эпизодом в истории нашей дисциплины - с тем периодом, который стал критическим для развития европейской социальной психологии. Если кратко сформулировать идеал, определяющий мой выбор, то это создание науки, способной связать воедино компоненты, до сих пор разбросанные по разным социальным наукам. Я имею в виду психологию экономики, психологию политики, психологию масс, этнометодологию, а также символический интеракционизм, который, как свидетельствует опубликованный недавно учебник, относят к этой области знания уже сегодня: "Кое-кто назовет нашу сферу занятий социальной психологией, подразумевая при этом, что интеракционистская перспектива делает возможной такую трактовку предмета, которая существенно отличается от всех других", - пишет, например, Дж.Хьюитт (15, с.5). Не следует упускать из виду и некоторые аспекты психологии языка, а также детскую психологию, поскольку обе они тесно связаны с социальной психологией.

216

Таким образом, главная идея состоит в том, чтобы приостановить, а затем и вовсе уничтожить ту тенденцию к фрагментации социальной психологии, которая господствовала в ней на протяжении последних 50 лет. Следует ли считать эту идею всего лишь идеалом? Нет, это, прежде всего, практическая задача, которая, как я твердо убежден, стоит сегодня перед нами. Тенденция к фрагментации обусловлена множеством очевидных причин: это, во-первых, разъединение психологии и социологии; во-вторых, дистанцирование социальной психологии от других общественных наук. Некоторые считают такое положение вещей оправданным на том основании, что социальная психология - это отрасль психологии. Но так ли это на самом деле? Исторические корни дисциплины дают основание в этом усомниться. И не только потому, что среди ее первых адептов, которые, собственно, и определили цели этой науки, мы должны назвать отцов социологии - Дюркгейма, Зиммеля, Тенниса, но также потому, что психологи, стоявшие у ее истоков - Бунд, Тард, Фрейд, Макдугалл, Болдуин, Мид, Левин - рассматривали социальную психологию как средство для установления связей с другими общественными науками (особенно с антропологией). Иллюстрацией здесь могут служить работы Леви-Брюля, которого во Франции считали социальным психологом. То же самое относится и к исследованиям Бартлетта. Отстаивая идею преемственности социальной психологии и прочих социальных наук, Бартлетт писал: "Изучение примитивных групп, относительно простое по своей природе, является наилучшим плацдармом для создания социальной психологии, отвечающей современным потребностям" (4, с.26). Во всяком случае, все эти люди рассматривали социальную психологию не как придаток психологии, а как мост к другим отраслям знания. Они видели в ней науку, занятую не столько нашей собственной культурой, сколько сопоставлением культур, т.е. науку, способную объяснить такие явления, как социальная мысль, язык, религия, коллективное поведение, формирование групп, общение. Короче говоря, они считали социальную психологию наукой, устанавливающей преемственность индивидуальных и коллективных

217

феноменов. Разумеется, традиции и наше прошлое - это далеко не все, но ими нельзя пренебрегать, тем более, что они очерчивают определенную область науки и круг тем, некогда волновавших ученых. По мере того как социальная психология все настойчивее ассоциирует себя с психологией, она, по определению, становится второстепенным подразделом и потому вынуждена все больше считаться с фактами биологическими и все дальше уходить от фактов социальных. Вместо того чтобы создавать преемственность, она разрушает ее, подрубая сук, на котором сидит.

Нельзя преуменьшать значение и последствия сложившейся ситуации. С одной стороны, теории и явления, представляющие особый интерес для социальной психологии, либо забыты, либо отвергнуты (особенно те из них, которые касаются групп и масс). "Поскольку большинство социальных психологов, получивших психологическую подготовку, утратили связь с социологией, они не способны оценить различные аспекты теорий групповой структуры и коллективного поведения" (29. с.565). С другой стороны, теории и явления, описанные социальной психологией, которые имеют большое значение для других социальных наук (занятых, например, изучением когнитивного диссонанса, коллективного принятия решений, межгрупповых отношений, конфликтов и сотрудничества), не получили должного признания. На эти теории постоянно ссылаются, их авторов то и дело цитируют, однако слабый обмен идеями ограничивает их распространение узким кругом исследователей, не позволяя внести должный вклад в развитие связей между дисциплинами, которые бы от этого только выиграли.

Короче говоря, стремясь превратить социальную психологию в отрасль психологии, ее свели к роли второстепенной науки; между тем, в общей системе социальных наук ей, по-видимому, предназначена функция главной дисциплины, изучающей связь между культурой и природой, а также социальными и физическими явлениями. О насущной необходимости таких исследований свидетельствует тот факт, что каждая из этих наук создает свою

218

собственную социальную психологию, вне всякой связи с нашей дисциплиной.

Самые важные и захватывающие проблемы возникают на перепутье, т.е. там, где берут начало связи между людьми, где создаются системы символов, где возникают контакты между индивидуальными и коллективными элементами социального целого. При решении этих проблем наши концепции и методы незаменимы. Выступая в защиту социальной психологии как самостоятельной серьезной науки (а не как вспомогательной отрасли психологии), мы тем самым волей-неволей выбираем для себя эти проблемы. Тем самым мы выбираем для себя определенный проблемный уровень, на котором будут сосредоточены наши усилия. Я охотно признаю, что очень интересно выяснять, например, что привлекает индивидов друг в друге, как они друг друга воспринимают, почему выбирают определенную членскую группу, каким образом они приходят к заключению относительно социальных стимулов или изменяют свои аттитюды и т.д. и т.п. Но здесь есть одно существенное условие: полученные данные должны поддаваться экстраполяциям и трансформациям, способствуя, таким образом, уяснению более масштабных явлений, принадлежащих социальному уровню. Я имею в виду такие феномены, как религия, власть, массовые коммуникации, коллективные движения, язык и социальные представления. Это феномены, которые отражают главные вопросы нашего времени, т.е. такие вопросы, которые оставляют свой след в истории всех и каждого. Любой человек, за исключением нас, психологов, способен увидеть в них мощный психологический компонент, знание которого необходимо для объяснения этих явлений. Как писал некогда Бартлетт, "всякое объяснение, изменяющее символические представления, можно считать обоснованным только в том случае, если оно основано на принципе, согласно которому символ интерпретируется в строгом соответствии с духовной жизнью и личной историей индивида, этот символ использующего, или с характерными реакциями группы,

219

которой этот символ принадлежит" (4, с.248). По-моему, ясно, что необходимым является и то, и другое.

Посредством этих фактов, относящихся к коммуникации и представлениям, мы обогащаем наше понимание людей, начинаем воспринимать их как элемент социальных обстоятельств, участвующий в создании культуры, к которой они принадлежат и частью которой являются. Если же вынести эти факты за скобки, от действительности не останется ничего, кроме убогой, тривиальной действительности здравого смысла. Мы изучаем нормальных взрослых людей, низведенных до уровня простейших организмов, руководствуясь схемой еще более узкой, чем та, которую применяют для анализа детей или невротиков. В результате мы имеем "психологию миниатюрную", напоминающую одноименный жанр в искусстве. Но это противоречит тому очевидному факту, что всей полнотой знания, касающегося человеческих чувств и мышления, мы обязаны необходимости жить бок о бок с другими. Как социальные существа, мы неизбежно вырабатываем самые разнообразные представления о мотивациях, выборе, способностях, склонности к добру и злу. По сути дела, мы формируем социальные связи и предстаем в качестве граждан, родителей, верующих, рабочих и т.д. только благодаря психологической и социологической интуиции. Всякие вопросы, вроде "что" или "почему", по-видимому, сегодня отброшены как эпифеномены. Аш, который помог мне это уяснить, как-то отметил: "Опасность игнорирования релевантных факторов состоит в том, что их место займут факторы менее релевантные. В действительности для многих из нас отправной точкой служит доктрина, согласно которой человек произошел непосредственно от белой крысы. Узость исследовательских горизонтов делает человеческий субъект крайне банальным явлением. Если что-то помогает нам глубже понять исследуемую область, то обычно мы находим там нечто большее, чем предполагали увидеть; что же касается социальной психологии, то здесь возникает неприятное ощущение, будто нам предлагают увидеть меньше, чем то, что мы надеялись увидеть. Можно подумать, что неумение понять ту роль,

220

которую история, литература, искусство и религия играют в повседневной жизни людей, как раз и служит предпосылкой для занятий социальной психологией" (3, с.368).

Этот ареал фактов, прошедших проверку в соответствии с определенными критериями, делает нашу науку значимой с точки зрения других социальных наук и культуры в целом. Как иначе можно было бы подступиться к проблемам, относящимся к сфере общего знания и совместных действий? Как смогли бы мы понять процессы образования групп, убеждений, движений и связей между людьми в современном мире? Стремясь пояснить, что следует искать в этих явлениях и что именно подлежит здесь объяснению, я охарактеризовал социальную психологию как антропологию современной культуры. Это еще один способ выражения того идеала, к которому мы стремимся. Мне, разумеется, предусмотрительно напомнят, что наши методы не адекватны, наши гипотезы прошли проверку только в лаборатории и поэтому их крупномасштабная социальная экстраполяция будет "ненаучна". Но разве можно продвинуться вперед без такого скачка? Не этим ли постоянно занимается большинство наук, будь то космология, экономика или биология?

Оставим в покое собственно психологию, которая провозгласила свои принципиальные теории, руководствуясь весьма ограниченным числом протоколов или наблюдениями над пациентами в состоянии гипноза. Всякая экстраполяция оправдана, если существует контакт с другими дисциплинами, занимающимися теми же вопросами, что обеспечивает совокупность данных и тот или иной набор руководящих теоретических принципов. И здесь я хотел бы обратить внимание на недостатки нашего процесса обучения. Предполагается, что биохимик, который хочет работать по своей специальности, должен обладать соответствующими знаниями как в биологии, так и в химии. Для социальных же психологов подобное не считается обязательным. В общем и целом они получают обширные знания в самых различных областях психологии. Это, без сомнения, позволяет им разбираться в физиологии мышечных действий или

221

зрения и использовать эти знания при исследовании эмоций, влияний, ментальных процессов и т.д. Но при этом они практически не получают никаких рекомендаций в области социологии или антропологии. Социальных психологов можно уподобить биохимикам, которые почти ничего не знают о биологии, кроме того, что стало общеизвестным. В результате мы имеем малоаппетитную смесь научной психологии с популярной социологией или поп-антропологией. Как бы то ни было, социальную психологию, которую я здесь представляю в качестве одной из социальных наук, можно сравнить с классическим представлением о течении, которое никогда не станет основным, но всегда присутствует в качестве подводного. Кик сказал Гёте, все, что мудро, уже придумано до нас, и единственное, что мы можем сделать, это попытаться переосмыслить придуманное.

II

В конце концов возникает законный вопрос: чем обусловлен интерес к социальной психологии и ее особое значение в ряду прочих социальных наук? Может быть тем, что эта наука изучает наши физические реакции на людей, а не на предметы? Или тем, что она концентрирует внимание на коллективном взаимодействии? На самом деле ни одно из этих объяснений не может считаться удовлетворительным. Причиной разногласий в связи с предметом социальной психологии всегда служило убеждение, что каждый знает, где проходит граница между индивидуальной и коллективной сферами реальности, потому что это знание общезначимо и интуитивно (в отличие, например, от умения разделить органические и неорганические вещества, где граница размыта и вообще ускользает). Все было бы просто, если бы можно было без колебаний утверждать: вот - индивид, а вот - общество, словно каждый из них - автономная сущность. Это означало бы, что мы можем знать одну из них, не зная другой, как будто это дна чуждых друг другу мира. Нельзя отрицать притягательности такого упрошенного взгляда на вещи,

222

равно как и сопутствующей ему примитивной дихотомии: индивид сводится к его организму, а общество воплощает себя в своих институтах. И эта позиция ведет к "разделу", который мы уже давно поощряем: индивида ''ступают психологии, а общество отдают на откуп экономике или социологии, которые, в свою очередь, воспринимают его исключительно в терминах коллективных дефиниций (покупатель или продавец, правитель или вассал и т.п.), В социальных науках не существует методологического индивидуализма, достойного упоминания, - ничего, кроме договоренности, позволяющей делать вид, что два понятия можно разделять.

Социальная психология представляет собой один из "узлов" на перекрестке понятий, которые нельзя ни разъединить, ни трактовать как принадлежащие разным реальностям. Хорошим примером здесь может служить загадка лидерства: кто может точно сказать, где тут коллективный, а где личностный аспекты? Короче говоря, наша дисциплина - это средоточие преемственности индивидуальных и коллективных феноменов и ее проявлений. Мы можем также утверждать, что социальная психология олицетворяет собой разрушительную атаку против существующей практики разделения понятий и фрагментации действительности. Она напоминает нам, что в действительности мы имеем дело с индивидами, включенными в социальные сети, и с обществами, состоящими из самых разных индивидов, и любое объяснение, претендующее на достоверность, должно это учитывать.

Если кто-то говорит: вот индивид, а вот общество, он игнорирует практический опыт. Вы скажите, что это не причинит большого вреда, и будете правы. Всякое знание основано на абстракции. Да, это так, но только при условии, что некая другая область науки, в свою очередь, займется именно тем, от чего абстрагировались, сделает соответствующие наблюдения и разработает теорию, подобно тому, как классическая механика взялась за изучение отдельных атомов, которыми не занимается статическая механика. Социальная психология, которая

223

интересуется только индивидом (как это предлагал Олпорт), столь же неудовлетворительна, как и социальная психология, изучающая исключительно общество (как видели ее Дюркгейм). Оба подхода скрывают главную реальность, инвариант существования, следы которой заметны повсюду: ожесточенное противодействие индивида и общества, вечное противоборство коллективных и личностных сил.

Социальная психология оправдывает свое существование в качестве основной науки до тех пор, пока ее усилия направлены на решение одной-единственной проблемы: что порождает конфликт между индивидом и обществом? Она соответствует своему назначению, если изучает конкретные способы интеграции индивида в различные коллективы: подражание и конформизм, принудительное (групповое или массовое) единообразие, распространение стереотипов, потребность в согласовании внешнего принуждения и внутренних убеждений и чувств. Социальная психология будет соответствовать своей задаче и в том случае, если в сферу ее внимания попадут прямо противоположные явления (как это происходит в последнее время), т.е. изменение общества или групп их индивидуальными членами -путем инновации или давления меньшинства на большинство, посредством выработки коллективных решений дифференциации, мобильности или коллективного развития. Во всех этих случаях социальное положение вещей полностью трансформируется благодаря энергичным усилиям индивидуальных участников.

Я мог бы углубиться в детали и продолжить перечень понятий, включив в него роли, коммуникацию, лидерство и т.д. Но они и так знакомы каждому. Конфликт между индивидом и обществом не только очерчивает главную проблему социальной психологии, но и определяет оригинальность социально-психологического подхода к реальности. Можно сказать, что это психосоциологический способ рассмотрения вещей. Интерпретируя реальность, психологи и социологи используют бинарную "сетку", которая противопоставляет друг другу субъект и объект как сущности, обладающие независимыми друг от друга данностью и определением. Психологи

224

помещают "эго" (индивида, организм, восприятие) на одном полюсе, а "объект" - на другом, или же противопоставляют друг другу целый набор реакций и стимулов (Е - O или R - S). Например, при изучении информационно-когнитивных процессов все внимание сосредоточено на том, как изолированный и запрограммированный мозг делает заключения на основе данных, поступающих из внешнего мира. Тот же ход мысли преобладает в социологии с той разницей, что субъектом здесь выступает коллектив (группа, социальный класс, государство и т.д.), а не индивид, объект же представляет собой какой-то институт, какие-либо ресурсы и т.п. Иногда объект состоит из других лиц или групп и образует то, что принято называть человеческим окружением. Независимо от типа дифференциации, цель состоит в том, чтобы выяснить, как различные категории индивидов ведут себя в обществе, распределяют богатство или организуют иерархию власти.

И тем не менее социальная психология обладает специфическим взглядом на вещи, который подразумевает тройную интерпретацию фактов и отношений. Она заменяет заимствованную из классической философии бинарную связь "субъект-объект" отношением трех элементов: индивидуальный субъект - социальный субъект - объект. Это можно выразить и по-другому: Эго-Альтер (или другой) - Объект, где каждый из элементов дифференцирован. Данное отношение, как и бинарная связь, подразумевает существование конфликта и одновременно постоянный процесс опосредования. Здесь необходимо четко определить, как именно при анализе отношений с реальным или символическим объектом рассматривается "другой" (Alter), т.е. индивид или группа. Этот другой может быть тождественен (Alter ego) или быть просто "другим". Очевидно, что теории и предмет исследования будут различны от трактовки этого "другого". Большинство исследований, касающихся, например, идентичности, не интересуются "другими" или определяют его лишь схематично. В работах, посвященных конформизму и социальному сравнению, "другой" постулируется как Alter ego, причем "ego", или модель, это нечто большее, чем субъект, а

225

Alter ego, или производное, несколько "меньше", чем субъект. Вместе с тем при изучении инноваций, где меньшинство действует как побудительная сила, присутствует простой "другой", который выражает свои собственные, и весьма отличные мнения или суждения. Инакомыслящее меньшинство и отдельные индивиды жаждут признания со стороны общества или власть имущих (яркими примерами могут послужить эволюция Солидарности в Польше и современное феминистское движение в США). Таким образом, два фундаментальных механизма - социальное сравнение и социальное признание - соответствуют разным способам определения "другого" в отношениях индивида к окружающему его миру. "Другим", конечно же, может быть и группа, и личность, занимающая определенное положение в системе власти, равно как и моральная или политическая идеи. Позиция, которую я здесь изложил, приводит к вполне определенному заключению. Понимание принципов и фактов социального действия не будет достигнуто, если отправным пунктом наблюдения служат индивидуальные условия (т.е. простая констатация того, как индивид воспринимает свое физическое окружение и ведет себя в нем), потому что совокупность собранной таким образом информации никогда не сможет обеспечить прочной научной базы.

III

Следующее необходимое условие состоит в том, чтобы указанный способ рассмотрения проблем был нацелен на определенный "объект", т.е. на ряд явлений общей природы, которые подлежат непрерывному изучению на протяжении нескольких лет. Это служит предпосылкой для формирования науки и ее неуклонного прогресса, а также для достижения ею широкомасштабных результатов. Если бы экономика не обосновалась так прочно на рынке, а лингвистика в сфере синтаксиса и фонетики, ни одна из этих дисциплин не достигла бы нынешнего общепризнанного

226

уровня развития. Усилиями наших американских коллег, достойных восхищения, была разработана современная строгая социальная психология, которая, как тогда казалось, должна была получить самое широкое распространение. Тем не менее, по причинам, которые еще предстоит выяснить историкам, этого не произошло. Беспрестанная смена исследовательских приоритетов и бесконечное дробление объектов анализа не позволили довести дело до конца. Однако существует целый ряд феноменов, представляющих интерес как для психологии, так и для социальных наук, которые оказываются в обоюдном выигрыше благодаря систематическому обращению к ним, во-первых, и творческому обмену мнениями, во-вторых. Я здесь имею в виду ментальные и социальные представления, которые проявляются в языке, мифах, религиях и идеологиях, возникающих в любой культуре.

Этот поток явлений обращает на себя наше внимание главным образом в качестве необходимых составляющих социальных связей и коллективных действий. Социальные представления выступают как непременное условие любого обмена или взаимообмена между индивидами. Один исследователь однажды в шутку заметил, что для самовоспроизводства машин необходимо их сотрудничество. Для того чтобы осуществилось сотрудничество между людьми, они должны физически предстать друг перед другом в том или ином качестве: как друзья или враги, как родители или дети, как эксперты или дилетанты. Когда речь идет о контактах с окружающей средой, все наши мысли и чувства "односторонни"; если же мы имеем дело с другими индивидами или группами, тогда эти процессы одновременно присущи обеим сторонам, каждая из которых в той или иной степени осознает существование другой. Возьмем, например, общие выражения, которые описывают процесс установления межличностых отношений: "Поставьте себя на место другого, посмотрите на вещи с другой стороны" и т.п. Здесь речь идет не только об эмпатии, но и попытке вообразить себе представления другого человека, имеющего свою собственную точку зрения, и приспособить к ним что-либо свое. Рассуждая логически, вы сможете

227

в этом преуспеть только с помощью гипотез относительно общего запаса накопленных знаний, разделяя это знание и даже участвуя в членской группе этого "другого".

Часто утверждают, что мы сравниваем себя с другими, мысленно ставим себя на их место, короче - воспринимаем их положение, но не разделяем их знания. Подобные теории путают представление, которым обладает личность, с самой личностью, т.е. меняют местами посылки и выводы. Одним из вариантов широко распространенного представления об индивидуальном характере восприятия объектов или других людей служит концепция индивидуального мониторинга внутренних и внешних ощущений и последующих заключений, основанных на этих наблюдениях. В действительности отдельному человеку понадобилось бы очень много времени, чтобы, руководствуясь лишь своими личными беспристрастными ощущениями, сделать вывод, что другой человек не прав с моральной точки зрения, или же что он видит огромную птицу, а не самолет. Однако мы можем быть уверены, что всякий раз, когда индивид приходит к заключению подобного рода, он делает это не только с помощью воспринятых им фактов, но также благодаря знанию, которое он частично получил от других, а частично создал вместе с ними. Иначе говоря, личность активизирует здесь скрытое социальное представление.

То же наблюдение, облаченное в иную терминологию, мы находим в рассуждениях относительно того, как мы объясняем себе реакции других людей и причины этих реакций. "Характеристики, которые приписываются другим в ходе социальной коммуникации, без сомнения, в большинстве своем аналогичны выводам, полученным путем когнитивного заключения" (11, с.98). Не следует ли рассмотреть эти процессы как противоположные друг другу? Ясно, что представления, о которых идет речь, позволяют каждому из нас интерпретировать и организовывать факты на основе правил, которые продиктованы либо наукой, либо общим знанием. Эти правила могут быть получены независимо, т.е. путем наблюдения за миром и использования полученной таким образом информации

228

Как однажды заметил Витгенштейн, изолированный индивид не может следовать правилам и демонстрировать легитимность своего мышления в контексте "частного языка". Это самоочевидная истина, от которой, однако, все готовы отмахнуться. Но в социальной психологии мы в любом случае должны лишить восприятие и поведение тех доминирующих позиций, которые они так долго занимали в психологии, и поставить на их место представления.

В своих восприятиях и поступках мы руководствуемся разумом, который обладает структурами, заранее предопределяющими, каков будет мир нашего непосредственного опыта. Будем считать, что наше повседневное понимание мира и наши действия по большей части зависят от этих структур. Поскольку мы вынуждены жить вместе с другими, каждый из нас располагает набором сложных структур для описания и объяснения человеческой деятельности и даже совокупностью предложений и интерпретаций, обладающих критериями рациональности и вероятности. Наше понимание так называемых фактов является, таким образом, частью самих этих фактов. "Экономические блага", такие, как продовольствие или деньги, не поддаются определению в физических терминах, они могут быть описаны только с помощью понятий и убеждений, разделяемых людьми. Представления, о которых мы здесь говорим, поистине эфемерны, поскольку они передаются от индивида к индивиду нематериальными средствами. И вместе с тем эти представления принимают вполне конкретные формы, объективируясь в социальных институтах, ритуалах, инструментах, обычаях или воплощаясь в тенденциях общественной мысли, социальных мнениях, которые руководят нашими действиями на широкой исторической арене. Вирус и бес - это совершенно разные сущности, вызывающие совершенно несхожие последствия. Но, попав в водоворот социальных мнений, и оказавшись, таким образом, предметом массового интереса и публичного обсуждения (когда говорят, что компьютер подхватил вирус точно так же, как люди подхватывают СПИД), становится трудно разделить то, что

229

существует, и то, что представляется существующим, поскольку ни бесы, ни вирусы не воспринимаются непосредственно.

Конечно, если мы захотим, мы можем называть социальные представления метафорами. Но это метафоры, которые порой провоцируют массовое эмоциональное заражение, самую жестокую дискриминацию или язвительные оскорбления. Невозможно понять природу обыденного толкования вещей, не докопавшись до ее когнитивных корней. Но что именно составляет эти корни? Разумеется, недостаточно просто изучить стереотипные информационные процессы или логические выкладки, зависящие от весьма абстрактных условий. Как сказал Виттгенштейн: "Какая польза изучать философию, если она не дает вам ничего, кроме умения правдоподобно рассуждать о некоторых трудных для понимания проблемах логики... и если она никак не способствует более глубоким суждениям относительно важных вопросов повседневности?" На самом деле когнитивные корни этих важных вопросов - это социальные представления, рожденные из повседневных интенций нормальных людей нашего времени. Схематический или абстрактный анализ их структур, который не принимает в расчет содержание социальных представлений, так же бессмысленен, как изучение грамматических структур безотносительно к семантике. Теории, выводимые из этих структур, рано или поздно докажут свою ошибочность или бесплодность. Вместе с тем относительная независимость социальных представлений и их способность формировать коллективный опыт и наделять его значением, обусловливают социальную реальность, в которой мы живем. Это обстоятельство усиливает конструктивистскую позицию в социальной психологии применительно к идентичности как объектов, так и индивидов.

Итак, существуют три характерные особенности нашей науки, которые позволяют рассматривать ее в русле психологии, не нарушая ее связей с другими социальными науками; это ее особый способ рассмотрения вещей, ее специфический объект как "перекресток" нескольких наук, и ее позиция "созидания" социальной реальности.

230

Изучая крупномасштабные социальные явления и противоречия между индивидуальными и коллективными элементами социального целого, социальная психология могла бы вернуть себе традиционно предназначавшееся ей место в семье социальных наук, особенно если вспомнить разнообразие и богатство ее достижений. Сегодня, когда в распоряжении исследователей имеются более совершенные аналитические инструменты, они вновь начинают втайне задумываться о том, какие волнующие проблемы ставит перед ними дифференциация макро- и микросоциальний психологии. То же самое происходит и в других науках. В экономике мы имеем макро- и микроэкономические теории (например, теорию совокупного спроса и теорию фирмы). В лингвистике анализ языка проводится как на семантическом, так и на грамматическом речевых уровнях, а также и на некоторых других уровнях, где фокусом выступают слова и морфемы. Попытки разрешить такого рода проблемы могут стимулировать потребность в общей теории; по крайней мере, на это можно надеяться.

Что мы можем сделать, чтобы увеличить ценность наших объяснений?

I

Альтернатива, о которой я говорил выше, не определяет предпочтений других исследователей или выбора современной социальной психологии в целом. Для того, чтобы мои дальнейшие замечания предстали в нужном свете, необходимо предварительно разобрать эти предпочтения. Независимо от своего выбора, все исследователи согласны в том, что именно составляет хорошую теорию или хорошее объяснение. Хорошая теория должна базироваться на ясных постулатах, связывать воедино ряд утверждений и выносить им экспериментальный вердикт. Более того, она должна объяснить известные факты и, что особенно важно, прогнозировать те или иные неожиданности. Изящество и

231

непредвиденность результатов - вот качества, которые всем хотелось бы обнаружить в теории. И это как раз тот вопрос, который сегодня стоит перед нами. В настоящее время единственной наукой, где правила объяснения занимают главенствующее положение, а теория строго придерживается этих правил, является физика. Удивительная ясность ее постулатов, справедливость гипотез и точность прогнозов поистине бросают вызов разуму. Другим дисциплинам пока не удалось соединить эвристичность математической логики со специфически научными понятиями. Если ограничиваться наиболее близкими нам областями наук, то мы увидим, что биологические и социальные явления, по всей вероятности, не поддаются той самой пространственной идеализации, которая составляет самое блестящее достижение физики. То, что теория Дарвина не может быть сформулирована в терминах химии или физики, никак нельзя объяснить отсутствием соответствующих попыток, и я не знаю такой психологической теории, с которой дело обстояло бы лучше.

Было бы полезно поразмыслить над следующими замечаниями, принадлежащими Ф.Крику, исследователю, который пришел в биологию из физики и был одним из тех, кому принадлежит честь открытия генетического кода. Обсуждая различия между биологией и физикой, он пишет: "физика - это совсем другое дело; ее результаты могут быть изложены в виде могущественных, фундаментальных общих законов, которые зачастую противоречат интуиции. В биологии на самом деле нет ничего, что можно было бы сопоставить с общей или частной теориями относительности или с квантовой электродинамикой или даже с такими простыми законами, как законы сохранения энергии и количества движения Ньютона. У биолога свои "законы", например генетика Менделя, но они часто представляют собой всего лишь широкое обобщение с существенными исключениями... То, что открывают в биологии - это механизмы, которые состоят из химических компонентов и часто модифицируются последующими механизмами, дополняющими уже действующие. Хотя бритва Оккама - это полезный инструмент физики, она может оказаться

232

очень опасным орудием в руках биолога и потому очень опрометчиво использовать простоту и изящество исследования в качестве путеводной нити в биологии" (6, с.38).

Природа явлений, с которыми мы имеем дело, заставляет нас Ориентироваться на теории, построенные по тем же принципам, которым следуют биологические или экономические науки. Нам следовало бы применять такие же прагматические критерии. Теории в целом должны иметь общий понятийный аппарат, позволяющий по-новому связывать между собой известные факты и прогнозировать неизвестные. Или, выражаясь иначе, мы должны искать концептуальную схему, которая обеспечит нам эффективную организацию фактов и эффективное осмысление реальности. Но эта структура должна также дать нам возможность вырваться из плена общеизвестных истин, оставив позади поверхностную "узнаваемость" физических и социальных вопросов, которая препятствует достижению объективного знания. В противном случае теории будут не лучше историй, которые мы сочиняем и которые, обладая занимательностью, не обладают интеллектуальной ценностью. С нашей стороны не будет нескромным предположить, что мы способны опровергать или подтверждать теории; единственным критерием нашей работы должна стать ее плодотворность. Я отнюдь не ратую за отказ от интерпретаций высокого уровня, а лишь за то, чтобы мы адаптировали их к тем явлениям, которые нас интересуют. Мы впадаем в иллюзию, пытаясь моделировать социальную психологию по принципам физики или применять к ней физические стандарты. Наиболее близко приблизилась к этому идеалу теория когнитивного диссонанса, но, являясь примером для подражания, она все же остается исключением.

Имея перед собой опыт биологических и социальных наук, мы можем, наконец, ослабить гнет довлеющей над нами "объяснительной" теоретической модели; мы можем сейчас прекратить вести себя так, будто ответ на вопрос "почему?" является основной заботой науки. Гораздо важнее заняться таким нужным и незаслуженно забытым делом, как описание феноменов, которым

233

мы занимаемся. Кроме того, большинство наук (вряд ли нужно их перечислять) сосредоточили сегодня свои усилия на совершенствовании аналитического инструментария, на поиске фактов, которые пока не описаны ни одной теорией, на изобретении методики их измерения и разрешении насущных проблем. В конечном счете, все это, безусловно, влияет на характер знания. Но в целом объясняющие теории - это вещь редкая, еще реже встречаются науки, которые посвящают все свои усилия поиску таких теорий. Принадлежит ли к ним социальная психология? Да, но этим она не исчерпывается.

II

И все же следует предпринять определенные усилия, с тем чтобы повысить эпистемологическую ценность тех объяснений, к которым мы стремимся, все равно, идет ли речь об индивидуальных или социальных причинах. Чтобы показать, что именно я имею в виду, сошлюсь на свой собственный опыт. Будет ли он иметь какое-либо значение и приложение для других? Несмотря на все свои сомнения, я выделю четыре пункта, которые, как я полагаю, могли бы помочь повысить ценность социально-психологических объяснений.

1. Не следует отбрасывать в сторону теорию до тех пор, пока она не получит убедительного опровержения и достойной замены. Теории нужно сохранять в качестве потенциальных исследовательских направлений и применять их к различным феноменам. Примером может служить теория когнитивного диссонанса. Насколько мне известно, ни один из экспериментов не доказал несостоятельности или непоследовательности этой теории или отсутствия в ней прогностической силы. И, тем не менее, сегодня ей посвящено очень мало исследований, ее почти не используют в социально-когнитивных исследованиях. Может быть, ее сменили теории, о которых можно сказать, что они решают проблемы, которые она была не в состоянии решить, или превосходят ее с

234

логической и эмпирической точек зрения? Мне кажется, дело не в этом. Многие, видимо, согласятся, что ни теория схем, ни теория атрибуции не обладают такими преимуществами. Им недостает внутренней последовательности, хитроумных гипотез, неожиданных прогнозов и т.п. Как написано в одном из учебников: "В теоретическом отношении термин "схема" разработан не лучше, чем термин "атрибут" (11, с.90). В таком случае трудно понять, почему они существуют бок о бок и каковы их отношения. Для того чтобы оба эти понятия имели право работать вместе в одной и той же науке, недостаточно определить для каждой из них отдельную область применения. Нужно четко сформулировать каждое из этих понятий и осуществить "синхронный перевод" связанной с ними терминологии, или, по красней мере, определить их соотношение. Ни теория схем, ни теория атрибуции на самом деле не отвечают требованию "хорошей теории" с точки зрения физики. В лучшем случае они могли бы служить концептуальными схемами для анализа конкретных проблем, если бы оказалось возможным выйти за рамки простого "собирания знаний" и заняться поиском неизвестных явлений и наблюдением за неожиданными фактами. Поскольку это не удалось, огромный объем проделанной работы оказался напрасным (как это уже случалось при изучении групп, авторитарной личности и т.д.).

2. Та или иная совокупность фактов может быть объяснена несколькими равноценными теориями. От новой теории ждут, что она будет столь же эффективно интерпретировать факты, как и старая теория. Но этого недостаточно. Простая демонстрация того, что существуют изобретательные эксперименты, продуцирующие гипотезу, более способную к интерпретации уже известных данных, чем альтернативные гипотезы, ничего не говорит нам о реальности, Новая теория является оправданной только в том случае, если она помогает предвидеть новые факты или обнаружить неизвестные прежде отношения между фактами. Новая теория должна выходить за пределы познания, добавлять новые нюансы к привычным результатам.

235

Вернемся к запутанной проблеме индивидуальных и коллективных элементов социального целого. Оставляя в стороне принципиальный вопрос "за" или "против" индивидуализма, я ограничусь обсуждением практики исследования. Редуцируя процессы, которые происходят между индивидами в рамках общества, к индивидуальным, внутриличностным процессам, мы лишаем их занимательности и специфических особенностей. Например, феномен групповой поляризации представляет интерес тогда, когда он рассматривается как результат взаимодействия, побуждающего группу изменить свои установки и добиться подлинного единодушия взамен компромисса. Тем самым групповая поляризация придает новый облик социальным связям и способности к общению. Именно это и ничто иное привлекает внимание к данной проблеме и сообщает ей особую прелесть. Если же фокусом исследования выступает индивид или отношения между изолированными индивидами, то проблема теряет свой интерес; тот факт, что индивиды под влиянием тех или иных факторов расходятся или сходятся во мнениях, не содержит в себе никакой особой загадки.

Но и этим дело не исчерпывается. В социальной психологии есть понятие нормативных и информационных ее элементов, и это различие иногда бывало очень ценным. Все дело в том, что это различие продолжают культивировать, и некоторые гипотезы обвиняют сегодня в "нормативности" на том основании, что они объясняют процесс принятия решений нерациональными факторами. В противовес этим гипотезам выдвигают другие, которые базируются на рациональных факторах и определяют то или иное количество и качество информации, необходимое для хорошо обоснованного выбора. Такое противопоставление во многих отношениях неправдоподобно. Это хорошо показал Кейнес, описавший процесс принятия решений на рынке: "Не следует думать, что все обусловлено капризами иррациональной психологии. Напротив, состояние длительного ожидания нередко весьма устойчиво, и, даже если оно таковым не является, в дело

236

эффектом. Достаточно вспомнить, что решения людей, которые могут определить их будущее (личное, политическое или экономическое), не поддаются строгому математическому прогнозированию, так как для подобных расчетов просто не существует соответствующей базы. Пусковым механизмом служит здесь внутреннее побуждение к действию, которое заставляет наше рациональное "Я" осуществлять выбор, заниматься, по возможности, расчетами и нередко отступать назад, следуя превратностям настроения или случая" (17, с. 162).

Дефиниция рациональности зависит от уровня ее рассмотрения. На социальном уровне гарантией рациональности решения служит обсуждение проблемы "на равных" и выработка единого мнения без вмешательства внешней силы. Это единственный признанный критерий в современном обществе. Гипотеза, акцентирующая процесс обсуждения, - это по-прежнему гипотеза рационального принятия решений С другой стороны, на индивидуальном уровне ключевым показателем рациональности оказывается информация. Чем больше хорошо информированных индивидов в группе, тем более рациональным будет их решение. Короче говоря, склонность группы к поляризации или же к компромиссу в большей степени зависит от ее состава, чем от ее внутренних отношений.

Речь здесь не идет о противопоставлении двух типов гипотез, защищающих соответственно нерациональные и рациональные детерминанты принятия решений. Это лишь вопрос дефиниций: гипотезы первого рода касаются коллективного процесса принятия решений, гипотезы второго рода - индивидуальных решений и их совокупности. Те из них, которые описывают индивидуальный уровень процесса, этим уровнем и ограничиваются, и объяснения, которые они предлагают, нельзя переносить на уровень социальный. Это не значит, что данные гипотезы страдают каким-то изъяном, они просто не подходят для анализа групповых процессов, подразумевающих взаимодействие и непременные дискуссии. Теперь понятно, почему рациональные субъекты, действуя в коллективе,

237

принимают "плохие" или "иррациональные” решения, поддавшись давлению извне. Как заметил Обзершелл, "нельзя вывести групповое или коллективное поведение из поведения индивидуального... Оно должно включать в себя воздействия, связанные с отношениями индивидов в группе, т.е. воздействия групповой структуры" (26, с.301).

Этот пример (который отнюдь не является исключением) показывает, как наша дисциплина отрывается от той самой реальности, которую она призвана изучать. Физический феномен, в' данном случае - групповая поляризация, отделяется от породившего ее социального феномена (защита определенной позиции, дискуссия, изменение установок, отношения между индивидами и т.п.). В конечном счете он превращается в нечто весьма ограниченное, абстрактное, изолированное, лишенное какого-либо контекста или связей, т.е. существующее в пустоте.

3. Статистическая точность не может служить ни подтверждению, ни обоснованию гипотезы, особенно если принять во внимание несовершенство нашего исследовательского

инструментария. Собственно говоря, насколько мне известно, немногие области науки требуют тщательного анализа данных, равно как и высокого уровня значений. Создается впечатление, что сегодня цель социальной психологии сводится к тому, чтобы заставить наши доказательства, идеи и т.п. в обязательном порядке пересечь роковой порог достоверности в 0,05%. Это можно сделать, если для реализации исследовательского проекта достаточно карандаша и бумаги, в противном случае все гораздо сложнее. Как недавно справедливо заметил Фестингер, "...точность измерения и экспериментального контроля - это только средства для достижения цели, т.е. открытия нового. Безудержная погоня за точностью исследования может сделать его совершенно бессодержательным... На повестку дня будут выноситься очень узкие технические вопросы; исследователь, отложив серьезные проблемы, все чаще станет заниматься второстепенными явлениями, которые не получили должного осмысления в прежних экспериментах; поглощенный

238

рутиной, он легко может упустить из виду главные научные проблемы" (10, с.252-253).

В любом случае мы слишком спешим с выводами, воображая, что любой эксперимент, который отвечает современным критериям точности, с необходимостью подтверждает выдвинутую гипотезу, ниспровергая или повергая в прах ее альтернативу. Мы еще не доказали, что такое объяснение является единственно возможным, да мы и не должны пытаться доказать это Мы также не должны вести себя так, будто это возможно, а тем более - неизбежно. Между тем это весьма распространенная практика. Как заметили несколько авторов, которые, кстати сказать, плодотворно изучают процесс коллективного принятия решений: "При обсуждении результатов часто исходят из того, что, если данное объяснение получило подтверждение, никакое другое объяснение (даже если оно вовсе не подлежало проверке в соответствии с замыслом данного конкретного эксперимента) не может быть правильным или хотя бы релевантным. Такая трактовка социально-психологических процессов выглядит упрощенной и весьма наивной" (7, с.364).

Хотя все сказанное не вызывает сомнений, необходимо выяснить, что же делает подобную точку зрения оправданной и убедительной. Должны ли мы обходиться без статистики? Конечно, нет. Следует ли нам отказаться от данного типа статистики? Конечно, да, поскольку это необходимое условие и вместе с тем гарантия плодотворности наших экспериментов. Все мы используем маскировку, которая, тем не менее, выдает нас с головой. Мы замаскировались строгими расчетами и жесткими критериями достоверности, чтобы сделать явной ненадежность нашего инструментария и интерпретаций. Вряд ли нам удастся обнаружить хотя бы один прецедент, свидетельствующий о том, что в данной области науки (в социальной психологии или где-либо еще) в данный момент работает одна-единственная теория или процесс. Теория принадлежит сфере возможного, но для того, чтобы убедиться в ее правильности, требуется немало труда. С другой стороны, настойчивое требование точности вынуждает аналитика дробить

239

явление, которое он изучает, чтобы убедиться в достоверности самых незначительных своих предположений. Мы, вероятно, даже не осознаем того, что беремся за более доступные проблемы и упускаем из виду более интересные. Комментируя результаты исследований склонности к риску, Р.Браун пишет: "Так случилось, что сами исследователи были не слишком смелы, и большинство из них оставалось верно первоначальному замыслу. Исследования множились, и скоро начало казаться, чти наиболее интересная проблема - это факт существования самой склонности к риску, а не закон, определяющий поведение индивида в совершенно новых обстоятельствах, когда под сомнение поставлены его честь и достоинство..." Далее Браун весьма точно описывает столь знакомые всем результаты: "История этих исследований становилась все более запутанной и полной противоречий, и в конце концов, психология устала от них, как уже случилось с другими проблемами, анализ которых достигал аналогичной стадии" (5, с.469).

Наблюдения Брауна касаются широко распространенного явления, и от них нельзя просто отмахнуться, хотя бы из уважения к их автору. У меня самого возникали такие же подозрения в отношении собственных исследований и некоторых работ моих коллег. Так почему же мы идем по этому пути? Потому, что так легче добиться результатов при том, что они обладают количественно обоснованной практической надежностью. Другая причина связана с тем, что обычно считают: если данные удовлетворяют теории, то эта теория доказана, забывая, что важны не данные как таковые, а совокупность содержащейся в них информации и их специфические особенности. Поэтому следует отбросить те данные, которые содержат минимум информации и максимум правдоподобия. Для дифференциации психосоциальных теорий они лают так же мало, как чередование дня и ночи для оценки теорий в астрономии.

Обратимся к области социального познания. Как вы помните, психология масс с самого начала стремилась доказать, что в обыденной жизни и в коллективных ситуациях люди мыслят как дети, как примитивные народы или как представительницы слабою

240

пола. Не обременяя себя чрезмерными когнитивными усилиями, они пренебрегают принципом непротиворечивости и научной логикой и используют стереотипную аргументацию. Чуждые критическому духу, они мыслят образами или штампами, или, как бы мы сегодня сказали, прототипами, не отличая иллюзий от реальности. С тех пор лексикон науки изменился, и мы рассуждаем сегодня о "скупых рыцарях познания", которые воспринимают информацию через призму предрассудков и предубеждений. Они игнорируют законы статистики и строят свои заключения, исходя из очень ограниченного числа случаев. Разумеется, очень важно знать об этих человеческих склонностях, точно так же, как необходимо иметь представление о перцептивных иллюзиях, чтобы понять, что такое восприятие, или о патологии, чтобы судить, что такое норма. Но если мы на этом остановимся, то в нашем распоряжении останется лишь впечатляющий перечень интеллектуальных отклонений, свойственных суждениям о людях и изредка - о социальных объектах. С равным успехом можно заняться перечислением сексуальных или психических отклонений.

Настоящие трудности начинаются тогда, когда исследователь пытается нащупать теорию, способную описать и объяснить - на базе наблюдаемых фактов - те общие формы знания, которые превалируют в обществе и являются весьма действенными. Я имею в виду идеологию, религии, социальные мнения, древние и современные мифы, системы убеждений, короче - социальные представления. Независимо от того, насколько они правильны, социальные представления царствуют в массовом сознании, они формируют нашу жизнь и наши поступки, и социальная психология как раз и призвана пролить на них некоторый свет. Это единственный вид теории, который в будущем будет играть такую же важную роль (как в науке, так и в повседневной жизни), какую некогда играла психология толпы. Никто не будет спорить, что главную сложность здесь составляет структурирование процесса мышления и его содержание. На самом деле психологи не любят содержания и с радостью вовсе изъяли бы его из психологии, как

241

лингвисты с удовольствием исключили бы семантику. Однако, анализируя социальную жизнь, мы обязаны заниматься содержанием, и до тех пор, пока этим пренебрегают, нам остается только одно: раз за разом доказывать справедливость одних и тех же утверждений, облекая их в разные одежды.

4. Следует искать более адекватное соотношение между сложностью теорий и сложностью явлений. С логической точки зрения простота или сложность теорий вряд ли имеет значение, с научной точки зрения это различие существенно, поскольку всегда существует опасение, что объяснению будет недоставать масштабности или утонченности. Нет смысла отрицать, что мы по большей части тяготеем к довольно простым теориям. Нами руководит убеждение, что, выбрав тот или иной базовый принцип или общий механизм, мы можем затем применять их к самому широкому кругу фактов, взятых из самых разных областей реальности. В конце концов, все можно объяснить с помощью нескольких понятий, организованных таким образом, чтобы создавалось впечатление, будто малейшие догадки получают моментальное подтверждение или опровержение. Насколько мне известно, физика или молекулярная биология отнюдь не исчерпываются мизерным числом концепций, которые якобы способны объяснить множество явлений. Вот парадокс, который меня часто изумляет и огорчает. Считается, что социальные науки имеют дело со сложной и весьма неустойчивой реальностью, тогда как реальность естественных наук проста и стабильна. И, тем не менее, описывая эту сложную реальность и претендуя на ее объяснение, мы как раз и используем крайне простые, узкомасштабные теории, а наши коллеги-естествоиспытатели обременяют себя теориями, гипотезами и уравнениями, сложность которых, по сравнению с нашими, выглядит устрашающе. Но эта сложность временами бывает прекрасна, она помогает увидеть в новом свете то, что мы считаем само собой разумеющимся, а это огромный шаг на пути к освобождению от диктата обыденного.

242

Чем объясняется характерный для нас способ рассмотрения вещей? Вероятнее всего, социологическими причинами, которые я не в состоянии точно сформулировать. Дискуссии по этому поводу никогда не были особо плодотворными и все их выводы сводились к тому, что теория может считаться обоснованной, если она служит общим знаменателем для большого числа экспериментов или становится предметом массового увлечения. Мы изучаем людей, сплошь и рядом действуя так, словно эти люди живут в обществе, где еще не придуманы слова, музыка или деньги, как будто они не ведают ни страстей, ни иллюзий, ни сильных желаний. Можно ли предположить, чтобы кто-то выступил с серьезной теорией и попытался описать и объяснить социальные явления с позиции социальной психологии, которая оставляет в стороне все эти аспекты? Здесь также сказывается влияние "индивидуалистической" тенденции: она ограничивает наши горизонты и отвлекает нас от боле интересных и более насущных вопросов, которые мы призваны решать. Я далек от того, чтобы смотреть свысока на все то знание и все те научные достижения, которые были накоплены в прошлом. Я не хочу подвергать сомнению их ценность или преуменьшать заслуги их авторов. Напротив, я, считаю, что эта работа и все открытия нашей науки потому и не имели должного значения для других социальных наук, что истинные масштабы этих открытий все еще не выявлены.

Если мы хотим с новых позиций взглянуть на ту работу, которой мы занимаемся наряду с другими учеными, нам следует быть готовыми к критике. Это будет убийственная критика. Но каков бы ни был окончательный приговор, он в первую очередь должен быть самокритичным. Он должен показать нам все те "удобные" исследовательские позиции, на которые так легко соскользнуть, если утрачена научная бдительность. Другая, может быть, совершенно новая социальная психология должна пройти через все эти сомнения и противоречия. Их позитивным следствием будет повышение общего уровня наших интерпретаций, их более непосредственная

243

связь с реальностью. Именно это я и пытаюсь делать, причем сразу в нескольких направлениях.

III

Реальная проблема, которая стоит перед нами, - это проблема хороших описаний. Прежде чем мы сможем хоть что-то объяснить, мы должны многое описать. Объясняющие науки и теории - это большая редкость, в свою очередь, объяснения не являются ни необходимым, ни достаточным условием подлинной науки. Это не является задачей социальной психологии; ее задача связана с описанием и носит двусторонний характер. Во-первых, социальная психология уже много лет изучает самые разные предметы и факты, не связывая их со своим собственным стержневым объектом. Но если нет такого стержневого объекта, то не может быть и центра, вокруг которого концентрируются и противоборствуют теории, а значит, нет условий для совместных непрерывных исследовательских усилий. Или, точнее, невозможно создать удовлетворительную абстрактную Версию явлений, подлежащих анализу, и разработать соответствующий язык для того, чтобы рассуждать о них и таким образом защитить себя от превратностей интеллектуальной моды или обстоятельств.

Во-вторых, "реальность" явлений, подлежащих исследованию, должна оставаться независимой от той или иной области науки: служат ли эти явления "объектом" какой-либо науки или нет, они все равно существуют и поддаются осмыслению с позиции здравого смысла, идеологии, магии и т.д. Это касается, например, рынка (применительно к экономической науке), или семьи и мифов (применительно к антропологии), или голосования и власти (применительно к политологии). Все это автономные институты, которые развиваются своим собственным путем и к которым должна проявить внимание соответствующая наука. На самом деле явления, о которых идет речь, не выступают в роли стимулов: они ставят проблемы. Таким образом, потребность понять что-либо

244

обусловливается социальными проблемами, которые подталкивают теорию к их разрешению. На мой взгляд, следует уделять более пристальное внимание явлениям, которые принадлежат независимой реальности, и знать те проблемы, которые с ними связаны. Конечно, мы можем заменить их феноменами своего собственного "изготовления" (склонность к риску, социальное познание и т.д.), которые мы изолированно выхватываем из внешнего мира и переносим в свою лабораторию. Но можно ли себе представить, что, не обладая ни знанием масштабов ситуации, ни представлением о характере индивидов, мы сможем затем "вернуть" эти феномены внешнему миру? То, что мы выбираем в качестве объекта наблюдений и умозаключений, не должно выглядеть произвольным набором бессмысленных символов.

От нас ждут, что мы предложим описания, которые нас реабилитируют, а именно: займемся изучением общего объекта, обладающего общепризнанным социальным значением, и при этом не будем предаваться психологии "тайно". Первостепенная задача науки состоит в том, чтобы нарисовать общую "картину фактов" и, кроме того, увеличить их диапазон и приумножить их взаимные связи. Наглядным примером того, как это может быть сделано, служат такие несхожие направления исследования, как изменение вкусовых привычек и эффективность коммуникаций, где общим знаменателем послужила тема изменения аттитюдов. Если я не заблуждаюсь, то сегодня преобладает обратная тенденция, т.е. сокращение исследовательского диапазона. Наблюдается стремление заморозить все исследования, касающиеся групп, средств коммуникации, аттитюдов, причем утраченное не компенсируют завоеванием "новых теорий". Налицо явное нежелание осваивать новые, неведомые научные области. Я был очень удивлен сдержанной реакцией коллег на мою работу, связанную с изучением социальных меньшинств, инноваций и социальных движений. Эти исследования открыли существование - целого ряда явлений, касающихся социальных изменений, межгрупповых и внутригрупповых отношений, которые до сих пор не принимались в

245

расчет и которые позволяют нам взглянуть на уже известное под новым углом зрения. Независимо от того, какая из теорий окажется наиболее полезной для понимания этих явлений (а таких теорий, видимо, будет несколько), нет сомнений, что территория психологии существенно расширится за их счет.

С моей точки зрения, не менее удивительным выглядит сокращение диапазона исследований социальной каузальности при том, что то и дело возникают новые вопросы в таких областях, как политика, история, семья и т.д. Достаточно упомянуть хотя бы использование штампов при объяснении социальных событий (козел отпущения, заговор), или наше отношение к больным, безработным и вообще ко всем жертвам дискриминации. Как это ни парадоксально, в то время, как окружающий мир так быстро и разительно меняется, становясь все более многообразным, мы продолжаем ссылаться на неизменную действительность, и хорошо еще, если насильственно ее не обедняем. Социальные движения, новые средства информации, открытия в области лингвистики, интерес к экономическим проблемам - все это остается на периферии нашей научной мысли.

Вместе с тем независимо от своего "ранга", наука волей-неволей затрачивает основную массу энергии на описание. Классификация явлений и их фильтровка, установление связей между ними и прояснение их природы, до тех пор, пока не обнаружится тот или иной "шаблон" или закон, - вот все, что представляет собой наука.

Итак, модели и системы классификации разработаны, законы открыты; объяснить же их будет гораздо проще, если они опираются на самое тщательное описание. Трудно себе представить, чтобы Ньютон обнаружил причины движения планет, если бы в его распоряжении не было законов Кеплера; точно так же квантовая механика не смогла бы объяснить превращение элементов, если бы таблица Менделеева была менее точной. Науки, добившиеся больших успехов, чем наша (биология, экономика, лингвистика, антропология), посвятили немало усилий описанию явлений. То же

246

самое можно сказать и о детской психологии. Та часть исследований Колберга и Пиаже, которая содержит объяснения, очень невелика и слаба, по крайней мере, по сравнению с совокупностью тщательно отобранных фактов, которые привязаны к строго определенному контексту и описаны в мельчайших деталях. Именно это вызвало уважение и воодушевление у представителей многих других наук. В данном случае неважно, полагается ли исследователь на эксперимент или наблюдение. Лабораторные исследования каузальной атрибуции или Я-схем не обладают и не должны обладать объяснительным потенциалов Они могут лишь предоставить совокупность информации, которой будет нужен свой Кеплер или Менделеев. Но, вообще-то говоря, не менее плодотворным и даже чреватым выдающимися открытиями может оказаться самое простое наблюдение, лишенное каких-либо изысков, поскольку тут устанавливается непосредственный контакт с действительностью, тогда как в лаборатории часто возводят крепостную стену, отгораживающую нас от действительности.

Очевидно, что экспериментальная работа сама по себе не гарантирует собственной научной ценности, а наблюдение - это отнюдь не забава. Ярким доказательством этой истины служит этология. Вот как объясняет ее революционное влияние П.Медауэр: "В тридцатые годы нам казалось, что не существует другого способа "научного" изучения поведения, помимо того или иного экспериментального вмешательства, т.е. помимо противопоставления объекта наблюдения его "ситуации" или хитроумным стимулам и последующей регистрации поведения животного. Следующий шаг состоял в некотором изменении ситуации, после чего изменялось и поведение животного. Даже ударить животное считалось более приемлемым, чем просто смотреть на него: последнее было равносильно анекдотическим, как тогда считалось, манипуляциям орнитологов. Но именно этим и занимались пионеры этологии. Они изучали естественное поведение и, таким образом, впервые сумели выделить структуры или эпизоды естественного поведения. Новый стиль исследования очень помог

247

сравнительному анализу поведения, поскольку тождественность или сходная последовательность поведенческих актов у некоторого числа родственных видов служила подтверждением идеи естественной связи этих актов во времени как этапов определенной инстинктивной программы" (19, с. 109).

Разумеется, всякое описание предполагает то или иное интуитивное представление о причинах явления и их связи со следствиями. Интуиция в данном случае нацелена на поиск адекватных категорий, которые будут направлять наблюдение, и языка, способствующего эвристической организации фактов. Все это может завершиться набором ненужных или смехотворных сведений, но такой итог не является неизбежным. Все зависит от того, какие вопросы ставит исследователь, и какова область его исследовательских интересов, а это уже означает определенную предвзятость, поскольку непредвзятых описаний не существует. В любом исследовании мы что-либо собираем и чему-то отдаем предпочтение, мы стремимся к определенной упорядоченности и навязываем ее. Пытаясь описать факты, мы не просто приводим их, но интерпретируем и излагаем. Более того, если мы хотим узнать все лики реальности, нам потребуются другие, более цельные и глубокие методы, поскольку мы привыкли работать в спешке, проводить очень быстрые исследования и получать моментальные результаты. Сегодня же задача заключается в том, чтобы за четыре-пять лет полностью исчерпать объект исследования, быстренько его описать и объяснить и тут же перейти к другому - подобно брокеру фондовой биржи, у которого не хватает терпения завести собственное дело, производить материальные ценности и быть готовым к взлетам и падениям.

Для того чтобы наблюдать и описывать факты, нужно не жалеть времени и скрупулезно изучать собранные по крохам сведения. "Факты опыта, - писал Аш, - дают нам материю исследований. В социальной психологии это означает тщательное описание содержания убеждений, установок и ценностей и их связи с действиями" (2, с.65). Своевременно поставленный вопрос,

248

адекватный той или иной тщательно описанной области, может служить первым звеном в схеме объяснения. Я полагаю, что это радикально меняет стиль работы. Хаотическим и разрозненным исследовательским усилиям, беспорядочно разбегающимся в разные стороны, я предпочитаю аналитический процесс, который позволит глубже проникнуть в существо проблемы и принесет значительные, долгосрочные результаты. Нежелание потратить время и получить добротные описания всегда оборачивалось недолговечностью итоговых теорий. Такова была судьба теорий групповых решений, морального поведения, социального влияния, Я-схем, не говоря о других. Они были не столько ошибочны, сколько безжизненны, поскольку они не затрагивали самых чувствительных струн индивидуальной и коллективной жизни. Достаточно сравнить эти теории с описаниями практиков и клиницистов, чтобы увидеть разницу.

Я знаю, в чем здесь дело: считается, что описания имеют более низкий научный статус и не так существенны. Но в таком случае я не понимаю, почему темы исследования и объясняющие теории, или парадигмы, как их называют, столь же подвержены изменениям, как и модная одежда. Одна из причин - это узость фактической базы, моделей и законов. У меня нет никакого специального рецепта и никаких гарантий, касающихся описания. Я только хочу привлечь внимание к проблеме описания как предпосылке любой хорошей теории, а также указать на необходимость пополнения феноменологии нашей науки. Это тем более необходимо, что социальная психология разрабатывается сегодня в самых разных культурах и, соответственно, в самых разных исследовательских традициях. Но коль скоро эта дисциплина развивается силами разных научных сообществ, социальные науки должны отдать должное методу социального сравнения. Сравнительный метод позволяет обратиться к изучению именно того, чего сегодня избегают, а именно; содержания и контекста, которые играют решающую роль для осмысления многих когнитивных и аффективных феноменов. Поиски моделей, свободных от содержания

249

или контекста, иллюзорны, поскольку это были бы модели, "свободные" от общества. В физических науках этого можно добиться, используя универсальные константы, определяющие пределы обоснованности описаний. В социальных науках возможны только комбинации описаний и анализ того или иного явления в разных контекстах, позволяющий выделить общие черты; этот метод используют историки, лингвисты и антропологи. Таково положение вещей, и мы вынуждены его принять. То, что возможно для физика, невозможно для биолога, а тем более для социального аналитика.

Все, что я здесь изложил, - это вопросы, над которыми я бился не один год. Они оказались актуальными и при исследовании социальных представлений, и во время моих дискуссий с коллегами в Европе и США. Эти вопросы ставит само направление развития, которое приняло сегодня наша дисциплина и в котором я участвую одновременно как актер и как зритель. Я высказал здесь не столько критические замечания, (которые потребовали бы больше места и времени), сколько недоумение. Я выразил свое ощущение того фиаско, которым завершились наши более чем 20-летние усилия приблизить друг к другу социальных психологов и наладить постоянный диалог между различными точками планеты. Я по-прежнему глубоко убежден, что более глубокое понимание предпосылок социально-психологического объяснения будет способствовать нашему профессиональному сближению. Четкое определение нашего общего объекта, проблем, подлежащих решению, моделей, требующих интерпретации, критериев отбора теорий, - все это и есть предпосылки. Вы скажете, что тем самым я выражаю известное недоверие готовности социальной психологии предложить реальные объяснения. Я на самом деле не вполне в этом уверен, и не только потому, что "гибридные" науки редко способны к объяснениям, но и потому, что я вижу, как легко рождаются объяснения и как быстро верят их подтверждению или опровержению, рассматривая все им предшествовавшее как нагромождение фактов. Энергии, которую при этом затрачивают, с избытком хватило бы для реализации более плодотворной цели -

250

поиска новых горизонтов для интерпретации совершенно новых явлений. Это могло бы послужить основой для новых историй, из которых можно было бы вывести новые, более глубокие теории. И, кроме того, всегда существуют общественные проблемы, нуждающиеся в нашем особом внимании. Таковы скрытые факторы, побуждающие нас соизмерять свойственное нам стремление к ясности с запросами нашего времени.

Литература

1 Adorno T.W., ct al. The Authoritarian Personality. - New York, 1950.

2. Asch S.E. Social Psychology. - New York, 1952.

3. Asch S.E. A perspective on social psychology // Psychology: a study of a

science. - New York, 1959. -P.363-383.

4. Bartlett F.C. Psychology and Primitive Culture. - New York, 1928.

5. Brown R. Further comment on the risky shift // American Psychologist. -

1971. - Vol.29. -P.448-470.

6. Crick F. What Mad Pursuit. - New York, 1988.

7. Dion K.L, Baron R.S., Miller N. Why do groups make riskier decisions

than individuals? // Advances in experimental social psychology. -New York, 1970. - Vol.5.

8. Doise W. L'Explication en Psychologic Sociale. -Paris, 1982.

9. Elms A.C. The crisis of confidence in social psychology // American Psychologist. -1975. -Vol.30. -P.967-976.

10. Festinger L. Retrospections on Social Psychology. - Oxford, 1980.

11. Piske S.T. Taylor S.E. Social Cognition. - Reading (Mass.), 1984.

12. Freud S. Malaise dans la Civilisation. - Paris, 1983.

13. Gergen К. The social constructionist movement in modern psychology // American Psychologist. -1985. - Vol.40. - P.266-275.

14. Harre R., Secord P.F. The Explanation of Social Behaviour. - Oxford, 1972.

15. Hewitt J.P. Self and Society. - Boston, 1984.

16. Israel J., Tajfel H. The Context of social psychology: a critical assessment. -L., 1972.

251

17. Keynes J.M. The General theory of employment, interest and money. London, 1964.

18. Luria A.R. Cognitive Development. - Cambridge (Mass.), 1976.

19. Medawar P.B. The Art of the Soluble. - L., 1965.

20. Moscovici S. La Psychanalyse, son Image et son Public. - Paris, 1961.

21. Moscovici S. Social Influence and Social Change. - L., 1976.

22. Moscovici S. The coming era of representations // Cognitive Approaches to Social Behaviour. - The Hague, 1982.

23. Moscovici S. The myth of the lonely paradigm: a rejoinder // Social Research. -1984. -Vol.51. -P.940-967.

24. Moscovici S. Introduction: Le domaine de la psychologie sociale // Psychologie Sociale. -Paris, 1984.

25. Moscovici S. Notes towards a definition of social representations // European Journal of Social Psychology. - 1988 - Vol.18. - P.211-250.

26. Obserschall A. Theories of social conflict // Annual Review of Sociology. -1979. - Vol.4. - P.290-315. (1988).

27. Pruitt D.G. Choice shift in group discussion: an introductory view // Journal of Personality and Social Psychology. -1971. - Vol.20. - P.338-359.

28. Sampson E. Scientific paradigms and social values: wanted - a scientific revolution // Journal; of Personality and Social Psychology. -1978. -Vol.36 (11).-P.1332-1343.

29. Shaffer R.B. On the current confusion of group-related behaviour // Personality and Social Psychology Bulletin. -1978. - Vol.4. - P.564-567.

30. Wheterell M. Social identity and group polarization // Rediscovering the Social Group. - Oxford, 1987. - P.142-171.

31. Zdjone R.B. Styles of explanation in social psychology // European Journal of Social Psychology. -1989. - Vol.19. - P.345-368.

252