452 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

исключительно полицейским и строго секретным. Местный комитет партии сохранил контроль за действиями полиции, и в городах старались заставить максимально широко участвовать в репрессиях само население, не давая ему, разумеется, такой реальной власти, как в деревнях.

Рабочие, поголовно состоявшие в уличных комитетах, устремились в атаку на «логово тигров капитализма», заставляли их (капиталистов) демонстрировать всем бухгалтерские книги своих частных предприятий, выслушивать критику и заниматься самокритикой, соглашаться с необходимостью государственного контроля над частным производством. Если те полностью «раскаивались», то могли сами участвовать в группах народного контроля и обличать других частников. Но если они что-то скрывали, процедура повторялась. Почти так же обращались с интеллигентами. Те должны были посещать собрания «смирения и возрождения», проводимые в учреждениях, где они состояли на службе, честно признавать свои ошибки, доказывать коллегам, что прежде заблуждались, настаивая на «либерализме» и «приоритете западной культуры», а теперь разобрались в происках «американского культурного империализма», убили того «старого дьявола», что сидел в них и исподтишка нашептывал сомнения и пробуждал собственные мысли. Подобная проработка могла занимать до двух месяцев в году, с полным отстранением на этот срок от работы. У обвинителей было достаточно времени, от их бдительного суда некуда было спрятаться. Оставалось только самоубийство — старый как мир выход, единственный и традиционный для тех, кто сгорал от стыда после очередного отступничества, позора обязательных обличений коллег или просто был безнадежно сломлен всем происходящим. То же самое, но с большим размахом происходило во время «культурной революции» и сопровождалось физическим насилием. Ни один житель города, ни одна мелочь из его жизни не ускользали от бдительного ока всевидящей партии. С 1951 года владельцы предприятий должны были по первому требованию представлять для ревизии свои бухгалтерские реестры, их душили налогами; с декабря 1953 года они обязаны были открыть для государства свои капиталы, а с 1954 года — отчислять часть доходов в общественные комитеты по продовольствию. (В стране уже была введена всеобщая карточная распределительная система). В октябре 1955 года началась генеральная ревизия, и в январе следующего года всем частникам было «предложено» принять активное участие в коллективизации, за что было обещано каждому скромное пожизненное содержание, а некоторым — пост технического директора на их бывших предприятиях (в годы «культурной революции» все эти гарантии были отменены). Один директор из Шанхая, не согласившийся отдать государству предприятие, был предан суду своими рабочими, через два месяца разорен и отправлен в трудовой лагерь. Многие владельцы небольших мастерских, ограбленные в одночасье, кончали жизнь самоубийством. К хозяевам больших корпораций относились лучше. Опытные и компетентные специалисты, пока еще полезные государству, они имели прочные и плодотворные связи с богатой китайской диаспорой в других странах, за поддержку которой Китай тогда жестоко конкурировал с Тайванем⁷⁸.

А чудовищная мясорубка тем временем работала бесперебойно, и, разумеется, все кампании, запущенные в 1950—51 годах, были объявлены выполненными в 1952—53 годах. Уже не оставалось «сырья» для перемалывания. Однако безжалостные репрессии не прекращались, и в 1955 году развернулась новая кампания — за «уничтожение скрытых контрреволюционеров» (суфанъ), осо-

 

Китай: великий поход в ночь                                  453

бенно болезненно обрушившаяся на интеллигенцию, включая теперь тех соратников по партии, которые отважились показать хотя бы минимум независимости. Так, блестящий писатель марксист Ху Фэн, ученик высокочтимого Лу Синя, высказал в июле 1954 года ЦК КПК сомнение в полезности вбивавшегося в головы писателей партийного принципа «пяти кинжалов», особенно той его части, которая призывает к подчинению творчества «генеральной линии партии». В декабре того же года против него разразилась кампания: известные деятели литературы и искусства должны были соперничать друг с другом в обличениях, а позднее к их улюлюканью присоединились и «широкие массы». Подвергнутый остракизму и изолированный от мира писатель в январе 1955 года представил на всеобщий суд свою самокритику, но она была отвергнута. В июле того же года его арестовали вместе со ста тридцатью «пособниками», десять лет он провел в лагерях, а в 1966 году его снова ждали арест и этапирование из лагеря в лагерь вплоть до полной реабилитации в 1980 году⁷⁹. В эти же годы впервые были проведены повсеместные аресты членов партии, а газета «Жэнъ-минъ жибао» объявила о затаившихся в рядах партии 10% «скрытых предателей», и, видимо, эта цифра стала служить руководством к действию⁸⁰.

Источники не единодушны в оценке численности жертв кампании «су-фань»: одни считают, что была арестована 81 тысяча человек — довольно скромная цифра. Другие говорят, что были 770 тысяч погибших. Китайские тайны... А когда вспоминают о знаменитых «Ста цветах»* в мае — июне 1957 года, соглашаются, что это была уже подлинно массовая репрессивная акция, одна из серии целенаправленных кампаний, где уничтожение «ядовитых ростков» подогревалось надеждами на провозглашенную Мао Цзэдуном либерализацию общества, которую он в течение нескольких недель обещал, а потом отменил. Он преследовал двойную цель. С одной стороны, в период любых свежих веяний и «исправления ошибок» (а эти «веяния» чувствовались даже в тюрьмах)⁸' у кого-то нет-нет да и вырвется нечаянное словечко, а то и более смелое суждение, и потом ничего не стоит выявить и сокрушить тех, у кого были «дурные мысли». С другой стороны, такой нелицеприятной и поощряемой критикой можно упрочить единство партийных работников, крепче сплотить их вокруг радикальной позиции председателя партии. XX съезд КПСС подчеркнул эту тенденцию к узакониванию репрессивной практики в Китае — усилению контроля судов за деятельностью госбезопасности и за исполнением приговоров⁸². Кроме того, эта политика способствовала укреплению культа Мао. Коммунисты из интеллигентов, которые «обожглись» после Яньани, в целом предусмотрительно держались в тени. Но сотни тысяч наивных людей (нередко это были «попутчики» с 1949 года), особенно членов «демократических партий-захребетниц», до которых у КПК все никак не доходили руки, оказались заложниками своего собственного выбора, и на них пришелся удар «антиправого» дышла. И вот — почти без расстрелов — от 400 до 700 тысяч человек (по скромным подсчетам, 10% китайской научно-технической интеллигенции), украшенные позорным ярлыком «правый», получили солидную «двадцатку» — достаточный срок, чтобы раскаяться, — с отбыванием заключения в лагерях или в забытой богом деревушке. Те из них, которые дотянули до окончания срока, пережили

* В ответ на призыв Мао, прозвучавший 27 февраля 1957 года в речи «О правильном разрешении противоречий внутри народа», — Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ — была развернута кампания «Сто цветов». (Прим. ред.)