2. Общеметодическими факторами [Skiljan 1989: 351]. П. Была

реакцией на структурализм, стремлением опровергнуть мнение, что структуры в основе своей неизменны. Именно в работах социолин­гвистов и психолингвистов демонстрируется нарушение равновесия языковых структур, как в индивидуальном, так и в коллективном аспектах. Но контекст и сама деятельность в области П. также измени­лись за период 1950-80-х гг., особенно когда появились нейролин-гвистика, патолингвистика, педолингвистика и т.д. Наблюдается и рост П. вглубь: есть теоретическая П., прикладная П. и П. развития ('developmental psycholinguistics'). По [Titone 1983: 274; Caron 1989: 24; Prideaux, Baker 1986: 1-14], за период 1950-90-х гг. П. развивалась следующим образом: 1. В начале 1950-х гг. П. занималась исследованием процессов кодирования и декодирования сообщений. Первым обобщением ре­зультатов в этой области была книга [МШег 1951] (обзор ее см. [Rubenstein 1951]), в которой рассматривались такие проблемы, как психологическая природа грамматических категорий, психологиче­ское определение слова и предложения, происхождение языка, соот­ношение между грамматической структурой и общественным факто­ром. О бихейвиористском подходе автора свидетельствовали: опора на наблюдаемое (исключение умозрительности), терминология (типа код, сообщение, шум, избыточность и особенно информация), исполь­зование математического аппарата Винера-Шеннона и направлен­ность на эксперимент. Взгляд через призму связи «стимулуреакция» и теории информации соединялись с лингвистическим подходом: на язык смотрят как на код (Осгуд и Себеок, Шеннон и т.д.). Структур­но-таксономическое понятие языка сочеталось с бихейвиористско-эмпирическим подходом к речевому поведению (Блумфилд и Скин-нер). В этот период спектр исследований был очень широк, от при­роды психолингвистических единиц (к ним относились фонемы и морфемы) и усвоения языка - до использования языка и патологии

149

речи. Несомненными считалось, что языковая структура, семантика и культурные и социологические факторы играют решающую роль. Психолингвистический подход к языковым явлениям в эти годы был основан [Saporta 1955: 25] на двух общих положениях:

• Язык подчинен всем общим законам благоприобретенного поведения.

• Для установления этих законов и их функционирования су-­ щественно рассмотреть относительную частотность явлений.

2. В 1950-1960-е гг. доминировало рационалистское объясне­ние явлений языка в русле генеративной лингвистики в сочетании с когнитивистской (менталистской) интерпретацией человеческого поведения (Хомский, Миллер). Язык рассматривался как граммати­ка, формальной модели описания языка придавался статус психоло­гической модели. В это время признавалось несомненным различение языковой компетенции (competence) и исполнения (performance) [Fodor, Fodor, Garrett 1975: 516]; полагали, что языковые структуры, зада­ваемые грамматикой, и на самом деле «вычисляются» слушающим по ходу реального понимания, чему противодействуют многочисленные факторы «исполнения», не имеющие отношения к этой грамматике; см. [Carlson, Tanenhaus 1982: 43]. Идеи Хомского сформировали П. в трех отношениях [Tanenhaus 1989: 1-4]:

• критика бихейвиористской трактовки языка и взгляды на цели лингвистической теории сыграли решающую роль в развитии когнитивной науки;

• формулировка Хомским вопроса об усвоении языка как ло­- гической проблемы;

• трансформационная модель лежала в основе эксперимен-­ тальной П.

Распространение получили следующие положения:

- синтаксис играет центральную роль,

- различаются компетенция и исполнение (competence and performance),

• исследование того, как усваивается язык, дает возможность постичь языковые универсалии,

• порождающая грамматика является центральным компонен-­ том языкового описания, объясняющего понимание и усвоение язы­ ка.

Отсюда вытекала и «деривационная теория сложности пред­ложения»: существует прямое соотношение между трансформацион­ными правилами, участвующими в деривации предложения, и мен­тальными операциями, используемыми носителем языка при реаль­ном продуцировании и понимании этого предложения.

3. По мере того, как генеративная теория в 1970-х гг. теряла популярность, на первый план выходили следующие положения:

• декомпозиция предложений на множество пропозиций,

• роль внеязыковых факторов,

150

• стратегии восприятия,

• подход с точки зрения анализа предложения, с его интересом к поверхностным структурам.

Все чаще стали утверждать [Fodor, Bever, Garrett 1974], что

трансформационная модель не отражает специфики переработки языка; см. также [Marslen-Wilson 1975: 410]. Стало общeпризнан- ным, что при понимании, продуцировании и усвоении языка мы не

просто используем структуры языка, а создаем их. Внимание иссле-дователей переключилось на психологическую значимость t отдельных компонентов грамматики - на «исходные» структуры

различного вида. Именно в связи с ними тогда стали употреблять термин психологическая реальность. Упор теперь делается на стратегии «исполнения» (а не на компетенции) в рамках собственно психологической (а не формальнологической) теории использования языка. Переосмысляются процессы языковой переработки в рамках порождающей семантики, на основе антропологических и прагматических подходов к коммуникативно­му поведению (коммуникативная компетенция - Чейф, Хаймз и др.). В середине 1970-х гг. П. стала областью когнитивной психологии, в отличие от периода 1960-х гг., когда экспериментальная психология \ и П. избегали всяких точек соприкосновения [Kintsch 1974: 2].

4. В конце 1970-х гг. роль генеративной теории оказалась еще под большим вопросом: исследователи всерьез засомневались в том, что трансформационная порождающая грамматика имеет реальное отображение в психических процессах когнитивной переработки и в запоминании предложений. П. стала все больше отдаляться от лин- гвистических теорий [Seidenberg, Tanenhaus 1977: 556]. Высказыва- лось даже мнение [Black, Chiat 1981: 3], что стремление к достижению психологической реальности тормозит развитие П., сковывает свобо­ду действий в психологическом исследовании. К началу 1980-х гг. на передний план выходят социальная (социоцентрическая) контек-стуализация языка и социальные функции языковых сообщений. Личность переосмысляется в ее целостности - в поведенческом, ког­нитивном, аффективном, эгодинамическом измерениях - при обще­нии и обучении общению. Прокламировались следующие методиче­ские требования к П.; см. об этом [Tzeng 1990: 25-26]:

• необходимо перейти от исследования языковой компетенции к исследованию языкового «исполнения»;

• предложение следует рассматривать не изолированно, а в контексте, в дискурсе, в обычном разговоре и в неречевом контексте;

• на переднем плане должна быть семантика, синтаксис дол­жен стать более семантичным;

• логические, рационалистские модели языка не подходят для обычного языка и должны быть заменены динамическими психоло­гическими моделями.

151

• следует перейти от этнолингвоцентризма к антрополингво- центризму;

• при формулировке межъязыковых обобщений следует опи-­ раться на данные многих языков, а не одного (скажем, не латыни - в большинстве традиционных грамматик, и не американского вариан-­ та английского языка, в порождающих грамматиках).

5. В конце 1980-х гг., когда П. стала больше ориентироваться на ЭВМ, появилось больше возможностей перевести расхождения по поводу метаязыка (у представителей различных концепций П.) в русло проверяемых эмпирических проблем [Tanenhaus 1989: 1-4]. Возродился интерес к роли языковой структуры в языковом поведе­нии [Carlson, Tanenhaus 1989: 1]: к концу 1970-х гг. П. сильно огра­ничила свои связи с собственно лингвистическим теоретизированием и вошла в состав когнитивной психологии. Одновременно в 1980-90-е гг. П. была ориентирована на исследование коммуникативной функции: в 1970-х гг. в фокусе ее внимания были предложения, те­перь же - тексты, раньше П. занималась исследованием систем, те­перь - анализом речи в действии. Основные черты современной [Сагоп 1989: 24]:

• стремление усвоить достижения когнитивной психологии,

• от чисто синтактического подхода (говорить - значит конст­- руировать и распознавать предложения в соответствии с правилами языка) переходят к исследованию семантических аспектов (говорить - значит использовать язык применительно к контексту, к собесед­- нику и к целям общения). Отсюда акцент на т.н. прагматической П. [Kail 1985: 21-33], которая занимается коммуникативной функцией языка. Эта функция оставалась до сих пор в тени у психолингвистов, предпочтение отдававших понятиям типа неопределенность инфор­- мации в рамках теории информации, что заставляло сводить обще­ ние к передаче информации и выносить за скобки исследования все, что не связано с синтактикой - т.е. всю семантику и прагматику. Прежняя П. по большей части отталкивалась от генеративистских лингвистических моделей; на прагматическую П. лингвистические концепции оказывают значительно меньшее влияние.

Одним из центральных понятий П. последних 20 лет является ментальный лексикон - как метафора, обозначающая обширную часть языкового знания, включая знание элементарных носителей языкового значения, их формы и ментальной организации. Особое внимание уделяется вопрос об использовании этого знания, о досту­пе к нему по ходу использования (когнитивной переработки) языка. Работы когнитивного направления П. продемонстрировали недос­татки тех моделей лексикона, в которых чувственные сигналы прямо соотносятся с ментальными репрезентациями (особенно модели вос­приятия «снизу вверх»). Было показано, что соответствующие про­цессы организованы интерактивно, так что существенны только те аспекты внутренней репрезентации воспринимаемых сигналов, ко-

152

которые непосредственно соотнесены с ментальной организацией хранимых единиц. А отсюда - один шаг до того, чтобы отказаться от метафоры ментального лексикона как хранилища информации, к которому человек обращается по методу использования обычного словаря; см. [Gunther 1989: 257-265].

В.Д.

РАЗУМ, ИНТЕЛЛЕКТ, УМ* ... (mind; Veraimft) - поскольку когнитивная наука определяется как наука о человеческом разуме (см.), это понятие (одно из самых сложных понятий науки вообще) является ключевым для всего когнитивного направления. Более того. Даже если указанную науку определяют как изучающую когницию (познание) или мышление или ментальные процессы и т.п., все эти понятия тоже пресуппонируют понятие разума (ср. [Fromkin 1991: 82]) и требуют его объяснения как исходного для всего когнитивного анализа. Нередко указывают, что наука о разуме вырастает из по­пыток решения некоторых конкретных проблем современной науки в рамках трех ее более старых дисциплин, - физики с ее стремлением выяснить роль наблюдателя в проведении астрономических и анало­гичных им экспериментальных исследований, медицины с ее направ­ленностью на лечение безумия и изучением для этого физиологиче­ских основ мозга и его состояний в норме и, наконец, философии, давно ставившей своей целью установить источники знаний; ср. [Bever, Carroll, Miller 1984: 4]. Фактически, однако, еще большее ко­личество научных дисциплин было занято изучением разума и нема­ло специальных философских школ пытались дать ему, начиная с древности, свое общее определение. Предлагают свои частные опре­деления и логика, и теория познания, и философская школа созна­ния, и нейронауки, и психология, и все же это понятие не имеет об­щепринятого определения. Скорее можно говорить об аналитиче­ских дескрипциях этого феномена, а учитывая частую синонимию термина «разум» терминам «сознание» (см.), «рассудок», «ум», «дух», «интеллект» и пр. и даже термину «мозг», нетрудно заметить, что и эти аналитические дескрипции достаточно разнообразны и не всегда

легко сопоставимы.Интересно отметить, что основания такого неразличения и смешения имеют давние традиции: так, нередко указывают на то,

* Мы уже указывали на особую трудность перевода английского тер­ мина mind на русский язык, ибо он может означать практически любой из терминов, описывающих ментальную деятельность и ментальную организа­- цию, начиная от сознания и мышления и кончая разумом, мозгом, интеллек- том, мыслью, поэтому и здесь выбор в качестве основного термина «разум» можно считать относительно условным. См. также «Сознание». 153

что «Критика чистого разума» И.Канта есть на деле трактат о соз­нании и что сами эти понятия употребляются у него «в крайне мно­гозначном и маловыясненном смысле» [Жоль 1990: 33]. И хотя, без­условно, когнитивная наука уже сделала немало для объяснения и описания понятия, сделала она немало и для того, чтобы внести в дефиницию Р. еще больше сложностей. Ведь считавшееся до сих пор достаточным указание на принципиальное отличие homo sapiens от всех иных представителей живого мира (благодаря наличию интел­лекта) и противопоставление человека машине как существа мысля­щего, наделенного разумом, было поставлено под сомнение новым рассмотрением человека как информационно-перерабатывающего устройства и мозга, оперирующего символами подобно тому, как это делает машина-компьютер.

Как отмечает Б.Экардт, когнитивная наука вырабатывает сейчас нечто вроде единого подхода к исследованию разума и хотя в ней предполагают не столько то, что разум или сознание - это некий механизм, перерабатывающий информацию, а то, что подобное предположение может пролить свет на работу мозга и его надо вся­чески проверить [Eckardt 1993: 4], фактически многие исследования детерминируются именно сравнением работы мозга и компьютера. Отсюда так называемая знаменитая «компьютерная метафора» (см.), решительно отвергаемая одними и признаваемая другими, но всегда рассматриваемая при рассмотрении проблем разума и мозга.

В когнитивной науке ее методологи и последователи за рубе­жом признают, что главным ее отличительным признаком был отход от бихейвиоризма к ментализму, который и потребовал обращения к ментальной деятельности человека и ко всем ментальным или когни­тивным способностям, которые эту деятельность обеспечивают. Как писал позднее Р.Джекендофф, разум представляет собою объедине­ние разных когнитивных способностей человека, связанных между собой системой коррелирующих эти способности правил, каждое из которых имеет дело с особыми ментальными репрезентациями [JackendofT 1992i: 366-367].

По мнению Н.Хомского, когнитивная революция с середины 50-х гг. возвращала на новом витке развития науки к тем проблемам, которые вставали перед философами на рубеже XVII и XVIII веков и которые касались природы человеческого разума и знания. Естест­венно, что в наше время они оказались связанными с новыми техно­логиями, с новыми исследованиями в разных науках, но в принципе в фокусе внимания оказалась репрезентационно-компьютационная теория разума [Chomsky 19911: 4 и сл.]. Как сформулировал Хомский в своих лекциях, от изучения поведения человека и результатов этого поведения, перейти к анализу состояний мозга/разума, связанных с поведением [Chomsky 1988:; Schwarz I992: 13].

Многие исследователи подчеркивают, что радикальные изме­нения в исследовании интеллекта были вызваны новаторскими идея-

154

ми Н.Хомского о том, как следует изучать язык и языковые способ­ности человека - эту огромнейшую часть его когнитивной системы в целом. Теоретические проблемы лингвистики в их формулировке Н.Хомским определили не только облик всего генеративного на­правления, но оказали мощное воздействие и на постановку анало­гичных проблем в психологии и нейрофизиологии. Этими проблема­ми оказались вопросы о том, какова природа знания и как оно ис­пользуется - ср. [Carston 1989; Fromkin 1991: 78 и 84]), как возникают некие системы знаний в голове/разуме (in the mind/brain) и как их «пускают в оборот». См. также материалы [The Chomskyan Turn... 1991].

Феномен интеллекта изучается тогда, когда изучают способность говорить и понимать услышанное, способность видеть и вос­принимать действительность, слушать музыку, учиться или обучать- ся, решать проблемы, рассуждать и приходить к определенным умо-

заключениям, планировать действия, вести себя намеренно, по своей воле, интенционально, вспоминать и фантазировать. Нередко такие когнитивные способности изучаются по отдельности, что вполне естественно из-за исключительной сложности каждой из них, но ка­ждое такое исследование вносит свой вклад и в понимание интеллекта и в постижение его специфики; ср. [Eckardl 1993: 57 и ел.]. Очевидно, что все указанные способности интенсивно изуча­лись и вне когнитивном а, но именно последний внес в их анализ но­вый ракурс рассмотрения: способствовать пониманию того, как происходит обработка и переработка информации во всех мысли­тельных процессах, осуществление которых приписывается психике или мозгу или интеллекту человека. Подобные процессы характери­зуются как ком пью rai тонные, т.е. сводящиеся к «вычислению» (компыотации - см.), обработке информации и, наконец, как мани­пулирующие символами или ментальными репрезентациями (см.). Разум в целом определяется поэтому как материальная символьная система, и это допущение принимается как основное допущение ког­нитивной науки, вместе с допущением о том, что «возможно и 1гужно изучать свойства материальной символической системы на таком уровне анализа, который позволяет абстрагироваться от физических деталей реализации индивидуальных символов и структур, а также физических механизмов, производящих операции над ними» [Виноград 1983: 127]. Иначе говоря, здесь считается допустимым говорить, с одной стороны, о функциях интеллекта и необходимости их изучения как отличных от архитектоники мозга, и физиологиче­ских или биологических основах его, с другой, т.е. противопоставлять разные уровни исследования психики; ср. [Pylyshyn 1984: XVII и ел.]. Такое противопоставление считается равносильным противо­поставлению для компьютера того, что он может делать, тому, как он (с помощью какого материального оборудования) это делает. Говорят также, что разум стоит между восприятием и мышлением 155

или между трансформацией энергии в нервный импульс (чисто физи­ческим процессом)и далее превращением его в некую символическую репрезентацию; см. [Johnson-Laird 1993: XI-XIII].

Феномен разума изучается в когнитивной науке в системе раз­ных оппозиций: разума и созерцания, разума и сознания, души и тела, разума и мозга и т.п. Все они подчеркивают какой-либо важ­ный аспект деятельности разума (ментальной деятельности) и/или особые области существования и функционирования интеллекта, но единой теории разума все же до сих пор не создано.

Дж.Серль указывает, что существуют, по меньшей мере, шесть разных теорий, объединяющих Р., но все они несостоятельны [Searle 1992: 5 и ел.]. Несостоятелен, по его мнению, и когнитивный подход, ибо здесь предполагают, что мозг - это машина; см. [Johnson-Laird 1993: 165-166]. Но мозг связан с сознанием, сознание человека - с эмоциями, желаниями и интенциями, а, следовательно, Р. нельзя изу­чать, не обращаясь к этим феноменам человеческой психики. Более того: поскольку, как подчеркивает Серль, ментальные явления вызы­ваются нейрофизиологическими процессами в голове человека, они и сами являются материальными процессами и свойствами мозга, и отказ от анализа биологических основ разума тем самым недопустим [Searle 1992: 13-14, 225 и ся.].

Но в разных версиях когнитивизма отношение к биологиче­ским основаниям ментальной деятельности тоже различно, и в ка­кой-то мере можно утверждать, что два главных течения в рассмот­рении разума, или, как говорят когнитологи, в рассмотрении «архитектуры копнищи» (см.) четко отражают это различие. В одних моделях обработки информации человеческим интеллектом принимается положение о том, что разум - это система, манипули­рующая символами и создающая символы (см. работы А.Ньюэлла и З.Пылишина). Символ - это абстрактная характеризация для того, как репрезентирована информация уму человека. Существует значи­тельное разнообразие символьных или репрезентационных структур, по отношению к которым мозг совершает те или иные операции. Составляющими разума являются, таким образом, не только репре­зентации (символы), но и процедуры их использования. Всю эту ар­хитектонику можно, однако, изучать, не обращаясь к уровню ее фи­зической реализации (см. подробное изложение соответствующих взглядов [McShane 1991: 320 и ел.]).

В другой версии когнитивизма, напротив, внимание сосредо­точено на построении таких моделей разума, которые принимают за основу нейронную организацию мозга. Это - коннекционизм и мо­дель параллельной обработки информации разными модулями моз­га. Интересно, что, судя по последним данным, рассмотренные моде­ли разума не обязательно несовместимы; см. [Smolensky 1988].

Исследования разума в настоящее время весьма разнообразны и охватывают разные аспекты его* бытия и функционирования; ср. 156

[Bateson 1972; 1979; Casual theories of mind... 1983; Devitt 1990; Mind and cognition... 1990].

E.K.

РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ, МЕНТАЛЬНАЯ РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ

(mental representation; mcntalc Rcpr;iscntationcn) - ключевое понятие ' когнитивной науки, относящееся как к процессу представления (ре-презентации) мира в голове человека, так и к единице подобного представления, стоящей вместо чего-то в реальном или вымышлен­ном мире и потому замещающей это что-то в мыслительных процес­сах. Последнее определение указывает на знаковый или символиче­ский характер Р. и связывает исследование Р. с семиотикой [Jorna 1990: 17 и ел.], т.е. заставляет предположить существенность для дан­ной единицы не только ее содержания, но и способа ее представления в психике человека.

Первый период в истории когнитивной науки был особенно тесно связан с полемикой о том, в какой форме «существуют» Р. в памяти человека и о каких типах Р. может идти речь при их описа­нии. Деятельность с использованием ментальных или внутренних структур долго описывалась в психологии как имеющая дело с от­раженными языковыми (вербальными) структурами. Признание Р. другого типа - образных - было связано с именем А.Пейвио, в мно­гочисленных работах которого была выдвинута теория двойного кодирования мира; см. [Paivio 1971; 1986]. Согласно Пейвио, все Р. могут быть расклассифицированы на картиноподобные (когда для представления чего-то используются картинки, образы, рисунки, схемы и т.п. - ср., например, Р. в голове знакомых нам лиц и предме­тов и даже целых сцен) и языкоподобные (это все Р. языковых единиц - слов, их частей, предложений, клишированных конструкций и т.п., но, главное пропозиций). В настоящее время говорят поэтому либо об аналоговых Р. (тех, которые сохраняют свое подобие оригиналу) и Р. пропозициональных (имеющих аргументно -предикативную структуру) или пропозициональноподобных (aussageartige), причем есть и мнение о том, что именно пропозициональная форма хране­ния знаний является главной [Pylyshyn 1984], но это мнение разделя­ется далеко не всеми когнитологи (см., например, об особой роли этих единиц [Eckardt 1993: 161 и ел.; ср. также [Felix, KanngieBer, Rickheit 19902: 17] и др.). Пропозициональным структурам (репрезентациям) нередко приписывается при этом роль связующего звена между вербальными и невербальными репрезентациями, - они считаются устанавливающими связи между разными когнитивными системами или модальностями (зрением, слухом и т.п.) и языковым их выражением. Таким образом, наряду с классификацией Р. по спо-

157

собу их представления (образному или вербальному) вводится также представление о «модальных» и «амодальных» Р.К первым относятся все представления о наших ощущениях (зрительных, слуховых, так­тильных и пр.), а ко вторым - все символические, вербальные Р. По мнению Р.Джекендоффа, все эти Р. могут быть выведены и выводятся на один уровень - уровень ментальных репрезентаций, уровень кон­цептуальной структуры [Jackendoff 1993i: 17; 1984: 54], где информа­ция, полученная по разным каналам - сенсорная, моторная и т.п., оказывается сопоставимой с информацией вербальной. Модально-специфические Р. сохраняют перцептуальные характеристики ото­бражаемого в мозгу предмета, процесса, явления [Schwarz 1992: 90 и ел.]. Интересно, что согласно экспериментальным данным, получен­ным впервые С.М.Косслиным, ментальные операции с образными Р. аналогичны тем, которые совершаются с вербальными P. [Kosslyn 1980]. По всей видимости, переход от одних к другим тоже не пред­ставляет никаких трудностей [Badecker 1991; Canseco-Gonzalez et al. 1990].

Иногда различают также просто аналоговые Р., в большей или меньшей степени редуцированно изображающие фрагменты мира, и символические, условные, поскольку считается, что Р. - это особые когнитивные модели объектов и событий, воспроизводящие лишь часть сведений о них, иногда сведенную до конвенционального ми­нимума [Rickheit, Strohner 1993: 15-17]. Понятие Р. указывает на то, что существует нечто репрезентируемое и нечто репрезентированное. Согласно такому взгляду, язык - особая репрезентационная система, ибо он тоже кодирует в знаковой форме нечто, стоящее за его собст­венными пределами. Слова и прочие языковые единицы - эти языко­вые репрезентации - активизируют поэтому те сущности, знаковыми заместителями которых они являются, - они возбуждают в памяти человека связанные с ними концепты [Anisfeld 1984: 7 и ел.].

Совокупность Р. образует то, что называется памятью, а по­этому и в ней различают словесную и образную, или эпизодическую (событийную) память; совокупность вербальных Р. называют мен­тальным лексиконом, и, наконец, совокупность всех концептуальных Р. (т.е. смыслов и аналоговых, и символических репрезентаций) име­нуется концептуальной системой, или же концептуальной моделью (картиной) мира. Всеми признается, что так или иначе все указанные объединения тесно связаны с системами хранения знаний и языком, а, следовательно, входят в число явлений, подлежащих исследованию в семантике. Вместе с тем связи между концептуальными и языковы­ми единицами понимаются по-разному, а разные версии когнитивизма во многом определяются пониманием в них самих ментальных репрезентаций (ср. [Жоль 1990: 173-176]; ср. также различение кон­цептуального и семантического уровней в работах М.Бирвиша).

Особое значение в анализе Р. придается их генезису и проис­хождению у отдельного человека в онтогенезе. Когнитологи до сих пор спорят о том, с чего начинается формирование Р. и каково то исходное состояние психики, которое характеризует родившегося и вступающего в мир человека - tabula rasa или же некие врожденные предпосылки для образования Р. или, наконец, уже сложившаяся врожденная система таких Р. Ярким представителем своеобразной компромиссной точки зрения по этому вопросу был Ж.Пиаже, вы­двинувший идею о постепенном складывании разных типов Р. по стадиям - сперва сенсомоторной, затем образной и позднее всего -языковой; см. подробное изложение в [McShane 1991: 95 и ел.]; см. также [Fodor 1975; 1983].

Несмотря на множество исследований по когнитивному разви­тию ребенка вопрос о том, как возникают «первые» Р. и как из более простых Р. рождаются более сложные (ведь не могут быть у младен­ца и школьника одинаковые представления даже достаточно про­стых объектов и событий), до сих пор не вполне ясен, и адекватная теория Р. пока отсутствует [McShane 1991].

В одной из последних концепций по поводу Р. выдвинута идея о том, что Р., исследование которых послужило поводом для сближе­ния разных наук (психологии, философии, моделирования искусст­венного интеллекта, нейронаук и формальной семантики) в рамках единой когнитивной парадигмы знания, до сих пор не получили аде­кватного освещения из-за того, что рассмотрению подвергались изолированные аспекты этого феномена. Добиться единой теории Р. можно, по мнению Дж. Динсмора, связывая ментальные репрезента­ции с процессами понимания языка и черпая о них сведения из фак­тов обработки языковых данных на трех уровнях. Главная мысль Динсмора заключается в том, что как только человек начинает вос­принимать языковое сообщение, он должен построить модель того содержательного (ментального) пространства, в пределах которого он будет оперировать далее с текстом (так, чтобы не возбуждать всей ментальной системы Р.). Дистанция между языковыми единицами и их коррелятами в ментальном пространстве не должна быть очень велика, поэтому они должны обеспечить легкий доступ к менталь­ным Р. В то же время языковые единицы «беднее» их ментальных партнеров и более богатые ментальные Р. служат интерпретаторами описываемой реальности. Ни символические модели мозга, ни кон-некционистские модели по отдельности не смогли объяснить, как действует человек с такими Р., которым нет соответствий в объек­тивной действительности - с планами, убеждениями, интенциями, но о существовании которых мы должны говорить, поскольку в языке может идти речь и о них. Они просто существуют в других менталь­ных пространствах, и при восприятии речи их область активизиру­ется человеком так же, как и область реального мира. Это все озна­чает, что в теории Р. должны быть пересмотрены взгляды на то, что именно репрезентируют Р., а также и те модели, которые описывают организацию Р. Часть такой организации была описана в терминах

159

ассоциативных сетей, часть - в терминах коннекционизма, наконец, часть - в терминах фреймов, скриптов и сценариев. Но все эти опи­сания охарактеризовали лишь отдельные аспекты когниции с помо­щью ментальных Р. Наступило время объединить и синтезировать эти попытки, представив более глобальную картину функциониро­вания Р. в еще большем разнообразии их форм и типов [Dinsmore 1991].

Е.К

РЕФЕРЕНЦИЯ (reference; Referenz; reference) - «отнесен­ность актуализированных (включенных в речь) имен, именных вы­ражений (именных групп) или их эквивалентов к объектам действи­тельности (референтам, денотатам)» [Арутюнова 1990: 411]; «соотнесение высказывания и его частей с действительностью - с объектами, событиями, ситуациями, положениями вещей в реальном мире (и даже не обязательно в реальном, поскольку высказывание может относиться к миру сказки, мифа, фильма)» [Падучева 1984: 291]. Р. является одной из важнейших предпосылок для оценки вы­сказывания как истинного или ложного [Арутюнова 1976: 179]. Так, отсутствие референта в реальном сегодняшнем мире у имени Нынеш­ний король Франции подлежащего предложения Нынешний король Франции лыс, является причиной того, что это высказывание не явля­ется ни истинным, ни ложным. Возникая с индивидуальными и каж­дый раз новыми референтами, Р., как правило, появляется только в момент продуцирования речевого акта [Падучева 1984, с.291]. Ис­ключение составляют т.н. вечные предложения, по [Quine 1960, с. 193], не содержащие дейктических элементов (Дважды два - четыре, Земля - шар), которые соотнесены с действительностью сами по себе. В зависимости от того, насколько Р. зависит от речевого и/или нерече­вого контекста, говорят о денотативном статусе соответствующего именования; см. [Падучева 1984: 293], ср. [Арутюнова 1976: 189; 1980; 1990; Лебедева 1984]. Историю и оригинальную трактовку понятия см. также [Степанов 1981; 1985].

В отличие от имени, предложение как сложная сущность имеет, по [Бенвенист 1965: 448], одновременно смысл (поскольку несет смы­словую информацию) и референт (поскольку соотносится с соответ­ствующей ситуацией). Успех общения зависит от того, обладают ли люди общими референтами: даже если смысл высказывания понятен, а референт неизвестен, коммуникация не имеет места. С другой сто­роны, имеет место двукратная Р. [Бенвенист 1974: 89], см. также [Уфимцева 1980: 73]: словесный знак возникает, чтобы обозначать, узнавать, идентифицировать предметы, и затем входит в состав вы­сказываний, чтобы интерпретировать их смысл.

160

Но и части именований (входящих в предложения), обладают различными классами Р. Так, Е.С.Кубрякова указывает, что, не зная конкретного значения слова дождевик, мы не можем догадаться, идет ли речь о грибе или виде одежды, но мы можем угадать, что речь идет о чем- то, связанном с дождем. Производные слова обла­дают Р. опосредованно, «через установление той или иной связи между данным предметом действительности и другими» [Винокур 1959: 421], причем «значение слова с производной основой всегда определимо посредством ссылки на значение соответствующей пер­вичной основы» [там же]. Такая отсылочная разновидность называ­ется двойной Р.: к миру (действительному или вымышленному) и к лексикологической системе языка [Кубрякова 1980: 87].

В центре теории Р. вопрос о Р. как когнитивной операции, в которой используются отношения между языком (или, шире, систе­мой символов) и объектами в мире. Поскольку искусство слова и искусство вообще участвуют в формировании представлений о мире и о человеке - носителе когниции, - теория Р. не может обойти мол­чанием метафорическое, экспрессивное и фиктивное употребления речи, не может заниматься только фактическим и описательным в употреблении языка [Elgin 1983: 5].

По [Schneider 1994: 68], есть два подхода к трактовке отноше­ний между именами собственными и дескрипциями (описаниями) ихреферентов:

• дескрипции являются источником Р. (Стросон, Серль);

• дескрипции задают только значение для имен, а Р. задается самими этими именами собственными (Фреге, Расселл, в ослаблен­ном виде также Виттгенштейн).

Спектр соответствующих теорий Р. можно условно классифи­цировать следующим образом - ср. [Runggaldier 1985: 340]:

1. Р. как идентификация [Strawson 1974; Dummett 1991; Frege 1892; Geach 1980];

2. P. как отношение выполненности, или удовлетворения усло­вий [Tarski 1952; Quine 1990],

3. Р. как жесткая десигнация ([Kripke 1980; Donnellan 1990;Putnam 1990].

Однако теории Р. развивались не по этому признаку, а в соот­ветствии с диалектическим принципом [Katz 1979: 103-104; Donnellan 1990: 202; Parret 1980: 79-80; Searle 1971: 3-5]:

1. Тезис - классическая теория (Фреге, Черч [Church 1964], К.Льюис, [Lewis 1971], Карнап [Карнап 1959; Searle 1958]): значение является основой для использования слова говорящим, имеющим в виду некоторый предмет. Употребляя имена собственные, человек знает необходимые и достаточные условия правильного применения имени [Donnellan 1990: 202].

Теории соответствия исходят из того, что значение - отноше­ние между символами языка и некоторыми референтами, от этого 161

языка не зависящими [Gamut 1991: 1]. Есть два варианта «референциальной» теории значения, состоящей в отождествлении значения символа с его P. [Elst 1982: 23]: значение

• просто то же, что и Р.;

• отношение между носителями значения и носителями Р.

Для обеих разновидностей затруднения возникают из-за суще­ствования слов, не обладающих вообще никакой Р. (союзы, частицы и т.п.). Кроме того, в такой теории в принципе невозможен семанти­ческий анализ предложений, взятых вне конкретной ситуации. А ведь одно и то же предложение может менять свою Р. в зависимости от обстоятельств употребления.

В «классический» период споры шли о соотношении истинно­сти высказывания с уместностью Р. имен, в таком высказывании фигурирующих. Так, Б.Расселл [Russell 1905] полагал, что в значение высказывания Нынешний король Франции лыс входит презумпция Во Франции есть король.

Кроме того, в отличие от Фреге, Расселл и «ранний» Виттген­штейн отвергали разграничение между смыслом и Р., считая, что отношение между словами и миром гораздо сложнее. Позже Дж.Серль [Searle 1958] объявил отказ от этого разграничения ошиб­кой. Фреге утверждает, что определенные описания указывают на предметы в силу своего смысла. Расселл же считает бессмысленным сам вопрос о таком соотнесении, утверждая, по существу, что ни определенные дескрипции, ни обычные имена собственные (которые он считает замаскированными или сокращенными определенными дескрипциями) не обладают вообще никакой Р.: они не обладают значением «в изоляции», а предложения с ними должны анализиро­ваться по образцу предложений с сочетаниями типа нынешний король Франции. Существенны только предикаты, логические константы и выражения типа имеется, нечто, ничто, все, что угодно и т.п., не относящиеся к какому-либо конкретному предмету.

Но как слова привязаны к миру, если определенные дескрип­ции и имена собственные не обладают Р.? Расселл отвечает так: есть класс выражений - логически собственные имена, которые просто замещают сущности, в чем и состоит их единственное значение. Наиболее полно этот подход реализован в «Трактате» Виттгенштей­на: «Имя означает объект. Объект есть значение имени» [Wittgenstein 1922: 3. 03]. Элементарное предложение - простое нанизывание имен. А поскольку предложения, по Виттгенштейну, представимы в логи­ческом виде как элементарные предложения (оцениваемые как ис­тинно или ложно) с логическими коннекторами, - именно эти имена и играют главную роль в соотнесении слов с вещами в мире. В отли­чие от списка имен, предложение дает «картину» факта. Разные спо­собы организации предложения соответствуют разным таким кар­тинам. Если существует факт, соответствующий картине, предложе­ние истинно, в противном случае ложно. Итак, организация слов в

162

предложении дает картину того, как вещи организованы в мире. Позже Виттгенштейн отказался от этой концепции [Wittgenstein 1953]: ведь если значение имени - объект, за ним стоящий, тогда, уничтожив объект, мы должны, по идее, уничтожить и значение име­ни, что абсурдно. Кроме того, любое изменение мира можно пере­дать словами, - а в картинной теории это исключено.

Критикуя теорию Расселла, Стросон [Strawson 1950] разграни­чил референтное употребление определенных дескрипций от аскрип­тивного. Этим вводятся критерии, связанные с миром концептуали­зации, общих для тех, кто употребляет один и тот же язык, - что связано с общими у собеседников знаниями, желаниями и ожидания­ми. Таким образом трактуются предложения типа: Кто считает, что Ширак - нынешний король Франции?

Областью референтов является контекст, знание которого предпослано употреблению термина. По [Strawson 1950], этот рефе­ренциальный контекст является презумптивным, т.е. не входит в утверждение говорящего. Утвердительное выражение может быть осмысленным, даже не будучи истинным или ложным; истинностная оценка высказывания есть следствие выполненности соответствую­щих пресуппозиций (презумпций существования референтов у имен, употребленных в этом высказывании): если эта презумпция не вы­полнена - выражение не выражает ни истину, ни ложь, но тем не

менее осмысленно.

Доннеллан [Donnellan 1966], различая референтные и атрибу­тивные употребления, тоже считал недостаточным задание условий истинности для описания Р. определенных дескрипций. Ведь можно спросить, без риска быть неправильно понятым, находясь в некото­ром королевстве: Король уже во дворце? - даже если все вокруг зна­ют, что на троне - самозванец.

2. Антитезис - критика «классической» теории: теперь сомне­ваются в том, что значение включает критерии уместного употреб­ления. Крипке и Патнам показывают, что классическая теория не позволяет отличить аналитическую истинность от истинности «случайной», вызванной случайными обстоятельствами [Donnellan 1990: 202]. Как осуществить Р. к имени Фалес предложением Фалес считал, что все является водой, но не умея отличить Фалеса от дру­гих людей? Теперь утверждают, что единственной функцией имен собственных является Р. к их носителям: обыденные имена собствен­ные прямо относятся к тому, что к ним отнесено, без опосредования смыслом, значением и т.п. (теория прямой Р.).

В теории Расселла обычное имя собственное считалось сокра­щенным вариантом некоторой определенной дескрипции, однознач­но задающей референта. Оппоненты же приводят контрпримеры типа: Существует ли Аристотель? Такое предложение не равносиль­но вопросу Существует ли учитель Александра Македонского? [Linsky 1977: 110-111]. Одной попыткой спасти «классическую» теорию бы- 163

ла Серлевская «теория пучков» (cluster theory) [Searle 1958]: истин­ность предложения зависит от истинностной оценки пучка бытую­щих мнений об Аристотеле. Оппоненты возражали: многие расхожие мнения об Аристотеле ложны, но это не говорит о неудачной Р. в указанном примере [Linsky 1977: 110-111].

Так возникла каузальная теория Р. (Доннеллан, Крипке, Пат­нам), только на первый взгляд укладывавшаяся в «каузальную» па­радигму объяснения [Davis 1983: 1]. В этой теории знание каузаль­ных отношений возводится к первоначальной «церемонии называ­ния» (baptismal ceremony) и считается основой для употребления слова. Представители этой концепции [Wettstein 1986: 201] стремятся учесть при объяснении Р. законы употребления языка - в частности [Linsky 1977: xv], пытаются ответить на вопрос о том, каково логиче­ское представление отрицательных предложений существования типа Пегас не существует.

Каузальная теория P. [Kripke 1972; Putnam 1975] (позже Пат­нам отказался от нее) состоит во взгляде на Р. по крайней мере неко­торых именований как на функцию их истории. Употребление имени собственного Моисей или обозначений типа вода связано с челове­ком, впервые введшим именование в наш язык, и зависит от намере­ния, сопровождавшего это нововведение. Это означает принятие социальности языка: употребляя термин, мы пытаемся не просто идентифицировать референт, но и соответствовать нормам именова­ния в обществе. В этом смысле Р. является историческим, а не просто эпистемическим, отношением. Однако это-то и создает проблемы для каузальных теорий Р. Ведь становление понятий (концептуализации) в истории общества протекает при участии факторов, которых про­сто не обязан знать обычный носитель языка. Да и как можно поло­житься на творца термина, в новых условиях, особенно употребляя термин расширительно [Elgin 1983: 11-13]?

Как объясняет эта теория Р. к несуществующему? Путем ука­зания на отношение между употреблением выражения и референтом дескрипции, приравниваемой по функции имени собственному, т.е. «поясняющей» это имя собственное. Если, исходя из значения деск­рипции, мы заходим в тупик в поисках корней Р. данного имени, значит референта у имени нет [Donnellan 1970: 356]; ср. [Travis 1981: 744].

Каузальная теория не монолитна, можно выделить следующие различия в трактовках [Schneider 1994: 112-113]. Крипке и Девитт видят каузальные корни Р. в самом объекте; Доннеллан оставляет вопрос открытым, просто говоря об истории зарождения конкретно­го именования, отвлекаясь от механизма изменения именования и значения:

- Крипке считает, что акт первичного крещения соотнесен с актами последующего употребления имени через посредство комму­никативной цепи, сохраняющей Р. неизменной;

164

- Доннеллан рассматривает каузальность скорее исторически: референт имени при конкретном употреблении - индивид, прояс­ няющий зарождение термина как бы с точки зрения всеведущего

наблюдателя;

- Девитт [Devitt 1990] говорит о каузальных сетях, возникаю­ щих при передаче «способности к Р.» по ходу употребления имени; см. также [Devitt, Sterelny 1987].

Критики полагают, что не все классы слов трактуются одина­ково удачно [Unger 1983: 1]; не учитываются прагматические свойст­ва употребления выражений и сопровождающие это употребление психологические состояния [Schwarz 1981: 142-143], рассматриваются не проблемы употребления имен, а отношения между теориями, не имеющие отношения к сути P. [Elgin 1983: 11-13].