leontyev_lektsii

404	МЫШЛЕНИЕ И РЕ×Ü	ЛЕКЦИЯ 42

вается, такое же вдохновленное, если хотите. Новая проблема, и, с моей точки зрения, представляющая новое недоразумение, возникла, расцвела примерно 25 лет тому назад. Эта проблема теперь формулируется как проблема искусственного, или машинного, интеллекта. До 1960 года, примерно, была восходящая линия в развитии теории машинного интеллекта и идеи возможности передачи всех интеллектуальных познавательных функций машине. Успехи были поразительны, темп развития огромен, коли- чество людей, вовлеченных в эту проблему и, главное, в практическую разработку самих думающих машин, составляло и составляет целую армию. Надо сказать, что в 1960-х годах стали обнаруживаться некоторые кризисные явления во всей этой концепции. Они были подытожены, эти кризисные явления, их смысл был раскрыт в вышедшей в 1972 году книге очень известного нейрокибернетика Дрейфуса. Он выпустил книгу под любопытным названием «Чего не могут вычислительные машины», и после этого стояло двоеточие и подзаголовок — «Критика искусственного разума»1.

Это книга того же уровня, как исследования Ньюэлла. Это такая же классика, только полярной позиции, я имею в виду ньюэлловские исследования операций. Вот поэтому позвольте мне сопоставить некоторые положения, которые мы находим у обоих авторов. Сначала в 1958—1960 году. Ньюэлл: «В настоящее время существуют машины, которые могут думать, машины, которые могут учиться, машины, которым доступны элементы творчества. Способности машин в этом направлении будут быстро расти вплоть до тех пор, пока множество задач, которые они могут решать, не совпадет с множеством задач, когда-либо возникавших перед че- ловеческим умом». Я цитирую другого американца, пожалуй, самого крупного специалиста по машинным переводам. «Возникла уверенность, что реально работающие системы появятся очень скоро, — дальше удивительные слова, — это была иллюзия; она возникла вследствие того, что за короткое время было решено много задач, но никто не отдавал себе отчета в том, что между этими результатами и подлинными переводами — непроходимая пропасть».

О чем шла речь? О трудностях, которые порождала не невозможность составления исчерпывающих словарей, а невозможность выбора из значений, едва отлича- ющихся друг от друга по своему функционированию, не имеющих признаков своего функционирования, которые могут быть описаны. Многозначность в этом отношении, многосмысленность, двусмысленность даже иногда, ставила действительно непреодолимую преграду.

Вы когда-нибудь, товарищи, читали машинные переводы? Ну, вот мне приходилось читать, без редактирования перевод невозможен даже в технических текстах, то есть там, где не предъявляется никаких самых элементарных требований, где речь идет не о словесных значениях, а о терминах, о чем-то, что всегда однозначно переводится. Ведь термин — это фиксированное значение. Поэтому здесь, действительно, хотя и возлагались надежды, но кое-какие сомнения высказывались, например, в отношении перевода. Иначе обнаружили себя эти трудности и появились так называемые симптомы кризиса в более позднее время, я бы датировал это 1970 годом, это год разыгравшегося, совершившегося кризиса. Кстати говоря, я смотрю нашу литературу — отставание колоссальное, мы начинаем решать те задачи, которые уже отработаны вполне либо с положительным, либо с отрицательным знаком, «праздные артели» создаем мы, пути-то уже опробованы.

1 Дрейфус Х. Чего не могут вычислительные машины: критика искусственного разума. М., 1978.

ÒÂÎÐ×ЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ	405

Дрейфус описывает современную ситуацию (это начало 1970-х годов) как ситуацию, характеризующуюся постепенным замедлением темпа разработки наиболее сложных проблем. Это драматическое торможение проявляется во всех основных областях (имеются в виду области машинного интеллекта; он называется, кстати, искусственным), в программировании игр, в вопросах машинного языкового перевода, в теории машинного распознавания образов.

Дрейфус повторил то, о чем говорили многие, в том числе Сисмонди, выдающийся европейский теоретик общей теории машин, еще в 1960-е годы. Он поставил вопрос, с моей точки зрения, абсолютно корректно: всякий компьютер совершает какие угодно (и сколько угодно, и в любом порядке) операции и только операции. Причем он определял операции как отработанные, формализуемые, следовательно, процедуры. Ну, это же и есть умершая живая мысль.

Я вам объясню, что означает «умершая живая мысль». Понятие бесконечно. Во времена Лейбница было живое настоящее творческое открытие — исчисление. Но, простите, сейчас это просто рутинные математические операции, которые могут быть переданы кому угодно, просто обученному вами человеку, который ничего не понимает в том, что он решает, и машине, что, конечно, прекрасно. Поэтому вопрос оказался поставленным в корне неправильно. Нельзя ставить вопрос так (я высказываю свое мнение, которое я горячо защищал на симпозиуме в Париже несколько лет тому назад и которое было энергично поддержано, с моей точки зрения, удивительным образом, это было на симпозиуме, в котором принимали участие промышленные компании международного класса. Это обычно кто-то из директоров, скажем, директора по науке). Я сформулировал следующее положение: во-первых, поддержал идею, что функция машин есть только осуществление операций и никакая другая. Второе: что за любым действием машины можно открыть систему операций.

Вопрос о том, что могут и чего не могут машины по сравнению с человеком, есть пустой вопрос, на который нельзя дать ответа ни положительного, ни отрицательного. Настоящий ответ заключается в том, что они могут все. Все, что выдумано человеком. И мы никогда не сможем сказать, какие методы, какие проблемы, решение каких проблем будет передано машинам.

Значит, как же выйти из кризиса?

Из кризиса можно выйти только одним способом: по отношению к высшим достижениям человеческого творческого мышления машина всегда оказывается способной лишь перенимать то, что от этого творческого мышления может быть отслоено, а для этого оно должно быть объективировано. А объективировано — значит описано, формализовано. Правильно? Тогда оно может пойти «в металл», современные железяки, которые уже не железяки.

Вот я еще немножко поцитирую Дрейфуса — это очень вдумчивый исследователь. Он анализирует, подводит итоги в шахматном решении задач, классических задач для творческого мышления, и анализирует способы решения, анализирует также и эвристические программы.

Подумайте, название-то какое! Эвристические, то есть творческие, программы, и вот здесь Дрейфус ставит один вопрос, к которому я хочу привлечь ваше внимание: он забавный, над ним стоит подумать. Что, собственно, делает машина? Она просчитывает комбинации. Что, собственно, делает эвристическая программа? Она сокращает или рационализирует, просчитывая. Правильно? Ничего другого нет, ничего другого нельзя открыть. Принцип рассчитывания остается. Но вот, говорит он, шахматист начинает партию. Может ли он просчитыванием начать? Ведь еще

406	МЫШЛЕНИЕ И РЕ×Ü	ЛЕКЦИЯ 42

нечего считать! Начинать надо. «Ход белых», — объявляет на турнире судья. Сколько возможностей начала? Десятки этих начал. Они описаны в учебниках. Вам может повезти, и вы выдумаете новое начало.

Далее. Определение участка или зоны действия. Определяется ли оно просчи- тыванием? Нет. Не определяется! Это очень ясно показывает Дрейфус, только у меня нет времени подробно изложить его аргументацию, он говорит: вот здесь — слабая позиция.

Мы здесь имеем очень сложные проблемы. Главная сложность заключается в том, чтобы понять не соотношение машины и человека, искусственного и естественного интеллекта, а переходы одного в другой. Процесс отслаивания, процесс присваивания и процесс обогащения с помощью машин нашего же естественного интеллекта. Движение, которое я объяснил. Товарищи, я не хочу ничего сказать нового. Я хочу только провозгласить следующий принцип: хотя вычислительные машины и представляют собою качественно другой, новый класс машин, они остаются все же машинами, по известному выражению Маркса, созданными челове- ческой рукой органами человека. Иначе говоря, субъект всегда остается: человек. Я могу сформулировать это и на другом языке, языке социальном. Мною высказанное положение (не мое положение — положение Маркса) ставит такую задачу: вооружить человека машинами, способными свести практически к нулю рутинные операции, — тезис социального звучания — а не наоборот: поставить человека при машине и научить человека обслуживать превышающие его по своим возможностям машины. Вам понятна разница этих принципов?

Я думаю, что нам по пути с первым принципом, а со вторым, я думаю, мы вступаем и все более будем вступать в конфронтацию: не захочет человек поставить себя в положение слуги машины.

А чтобы не казалось, что я считаю свой рассказ о мышлении более или менее исчерпывающим, я закончу цитатой одного из любимых мною русских ученых — Пирогова. Помните, я однажды его цитировал: «Ум наш, последовательный по принципу, здесь, на практике, всегда непоследователен, и это наше счастье». Вот, товарищи, мы и закончим на этом!

мотивация

и личность

лекция 43

потребности: биологический аспект

Ñегодня я должен начать новый и заключительный раздел курса общей психологии. Раздел этот посвящен проблемам, часто называемым проблемами внутренней регуляции деятельности субъекта. Имеются в виду такие разделы общей психологии, как глава о потребностях и мотивах деятельности, об эмоциональных состояниях, о воле и, наконец, завершающая глава о личности. Вероятно, это наиболее интересный, наиболее живой раздел психологии. Вместе с тем это раздел трудный, и главная трудность состоит здесь в том, как я понимаю, что нужно научиться правильно ставить эти очень трудные вопросы. Ведь дело обстоит так, что в тех или иных главах, мной названных, накоплен довольно большой материал. Однако материал этот очень разный, представляющий очень разные исходные позиции, с которых этот материал собирался и с которых он обрабатывался, и должен быть научно осмыслен. Значит, нужно поработать прежде всего над тем, чтобы традиционные и общие вопросы поставить так, чтобы придать им характер проблем, научно разрешаемых. В этом я вижу и свою задачу, начиная этот последний раздел курса общей психологии. Ну, конечно, надо начинать с начала, а именно с той первой главы, которую я назвал. Это глава о потребностях и очень тесно связанная с ней глава о мотивах. Я бы даже сказал, это просто глава о мотивах и потребностях деятельности. Но все же сначала о потребностях.

Вы, конечно, хорошо понимаете, что понятие, которое лежит за термином «потребность», многозначно. Мы употребляем этот термин, «потребность», и в объективно-общественном, историческом даже смысле. Ну, скажем, мы говорим об объективной «потребности производства в кадрах». О потребности в дополнительных энергетических ресурсах. Это потребность, конечно. Потребность общества. Но не в этом значении применяет термин психолог. Понятие потребности также и биологическое. Биологическое понятие потребности стоит очень близко к понятию психологическому. Речь идет о субъективной потребности, о потребности субъекта. Когда мы говорим о биологии потребности, мы имеем в виду потребность, отнесенную к биологическому субъекту, индивиду. Или чаще всего индивиду. Ну, а когда мы говорим о потребностях в психологическом значении этого термина, тогда мы имеем в виду то, о чем я буду говорить позже. А сейчас о биологическом понятии потребности.

Я хочу особенно привлечь ваше внимание к тому, что понятие потребности принадлежит к числу фундаментальнейших понятий биологии. Фундаментальнейших понятий учения о жизни, теории жизни. Это столь же фундаментальное понятие, как понятие обмена веществ или раздражимости. И когда мы характеризуем жизнь как своеобразный процесс взаимодействия, выражающийся в обмене веществ, то,

410	МОТИВАЦИЯ И ЛИ×НОСТЬ	ЛЕКЦИЯ 43

в сущности, мы уже имеем в виду и раздражимость как свойство живого существа, иначе как может происходит этот обмен веществ? Живое, жизнеспособное тело раздражимо.

Это условие жизни, это условие того, что мы называем обменом веществ в специальном и более широком значении термина. Но так же эти фундаментальные понятия раздражимости, обмена веществ включают в себя и понятие нужды, объективной нужды организма в чем-то, что лежит вне организма. Я бы сказал так: нужды организма в каком-то дополнении его как органической, живой, жизнеспособной и развивающейся, утверждающей свое существование системы. Вот эта необходимость, эта нужда в своеобразном дополнении, лежащем вне организма, — это, собственно, и есть состояние, которое мы традиционно называем термином «состояние потребности,» или, короче, потребностью.

Тут, видите ли, серьезный вопрос. Ведь эта необходимость иметь вне себя дополнение для всякой жизнеспособной системы, для всякого организма, заключает в себе очень большую мысль, опять-таки общебиологическую, относящуюся к общей теории жизненного процесса, жизни. И эта большая мысль состоит в том, что всякая жизнеспособная, живая система является не только продуктом объединения, синтеза (соответствующих органических веществ, я имею в виду), но и анализа, разъединения, отделения даже, отрыва.

Вот представьте себе живую, движущуюся систему. Я имею сейчас в виду внутреннее движение системы. Есть такие сложные органические системы, связи которых образуют движение, то есть являются подвижными. Может, вы обратили внимание на недавнюю очень короткую информацию на страницах наших газет, о том, что группе биохимиков Ростовского университета удалось синтезировать, то есть создать, такую органическую систему, которая существует лишь в меру того, в меру чего происходит внутрисистемное движение. И как только это движение прекращается, система прекращает свое существование. И эта система начинает существовать, когда запускается в ход внутреннее движение. И вот теперь представьте себе, что часть элементов, входящих в это движение, оказываются принадлежащими не только самой этой системе, но также и некоторым системам, которые составляют внешнее для организма. Или, как мы говорим обычно, языком биологов, внешнее условие. Вот отделили, и появилось еще одно усложнение. Теперь не только внутреннее движение в системе происходит, но еще в это движение должны вовлекаться какие-то элементы, которые постоянно становятся элементами этой системы, а ка- кие-то элементы перестают ими быть. Это и есть что, вы узнаете? Ассимилятивнодиссимилятивный процесс, то есть процесс обмена веществ.

Итак, я резюмирую свою первую мысль: понятие потребности — это совершенно фундаментальное биологическое понятие. И если обычно оно специально не выделяется, то просто потому, что оно подразумевается. И, может быть, специально оно не всегда разрабатывается. Итак, потребность как биологическое понятие выступает перед нами прежде всего как объективная необходимость, то есть объективная нужда организма в чем-то внешнем, во внешних условиях, которые служат как бы дополнением живых систем, о которых идет речь. Условия зависят от морфофизиологической организации живого тела, то есть самой этой живой системы. И эти элементы, которые зависят от организации, от морфофизиологии системы, это и есть не что иное, как то, что на другом языке называют биотическими факторами, то есть такими условиями, которые вмешиваются в процесс существования и от которых процесс существования зависит не косвенно, а прямо.

ПОТРЕБНОСТИ: БИОЛОГИ×ЕСКИЙ АСПЕКТ	411

Уже в этом первом, общебиологическом подходе к потребностям выясняется одна замечательная их черта, которая сохраняется на любом уровне развития и которую мы постоянно вынуждены не терять из вида, держать в уме. Это черта есть необходимая предметность потребности, то есть наличие вне организма чего-то, что отвечает потребности. Я здесь должен сделать только одно примечание. Очень простое. У нас, в силу традиции, применительно к высоко развитым организмам, то есть к животным, и, конечно же, к человеку, выделяются, помимо очевидно вещественнопредметных и прямо предметных потребностей, также потребности, которые чаще всего называют потребностями функциональными, примером которых может служить, скажем, потребность в сне. Когда предмета потребности нет. По одному признаку они, несомненно, подпадают под категорию потребности. Это объективное состояние организма, зависящее от его устройства. А по другому признаку, признаку дополнительности потребности, вроде бы не подпадают.

Здесь есть довольно тонкий вопрос. Я сейчас только намечу его решение, чтобы не задерживаться применительно к этому достаточно абстрактному способу рассмотрения потребностей как общебиологического понятия, как вообще понятия общей теории жизненных процессов. Дело все в том, что и удовлетворение этого класса или подкласса потребностей, которые мы называем функциональными, вроде потребности в отдыхе или сне, нуждается тоже в определенных внешних условиях. Это видно сейчас же, как только вы в мысленном эксперименте нарушаете возможность удовлетворения этих потребностей. Тогда-то и обнаруживается, что они тоже зависимы от некоторых определенных предметных внешних условий. Они нуждаются в этих условиях. Мысль очень простая, но вместе с тем и довольно сложная в некоторых своих оттенках. О функциональных потребностях я еще буду говорить как об особом подклассе, применительно к более развитому высокому уровню потребностей. Там вопрос решается легче. Мы очень мало знаем об этих потребностях в абстракции.

Я принял, однако, в качестве вводных тезисов, некоторые положения об этих абстрактных потребностях (в общебиологическом смысле), для того чтобы получить возможность, отправляясь от этого, перейти, собственно, к предмету нашего изу- чения. К потребностям, как они выступают в качестве объекта психологического изучения на животном уровне, то есть на уровне все же биологическом, и на уровне человеческом. А также мы посмотрим, какие там есть уровни. Значит, есть некоторый этап в развитии жизни, в развитии живых организмов, когда происходит своеобразный процесс, который я бы назвал психологизацией потребности, когда потребность входит в круг рассмотрения психолога, психологии, то есть науки о порождении и функционировании психического отражения в деятельности живых субъектов, индивидов. Эта психологизация потребности происходит тогда же и в силу тех же самых условий, когда в силу определенных условий происходит дифференциация основной раздражимости и выделяются процессы, которые надо называть процессами чувствительности, то есть психического отражения, процессами ощущения или восприятия. Переход к ним возникает вследствие того, что животные переходят в ходе эволюционного процесса от приспособления к гомогенной среде (заметьте — не к гомогенному миру, а к гомогенной среде, то есть к миру, как он выступает перед животным, а не вообще как он существует объективно) к среде предметной, дискретной. То есть, иначе говоря, элементы этой среды выступают не как носители одного свойства, а выступают, по древней классической терминологии, как «узлы свойств».

Это положение, что дискретный предмет есть узел свойств, употреблялось в свое время Гегелем и, равным образом, Марксом, который давал именно это оп-

412	МОТИВАЦИЯ И ЛИ×НОСТЬ	ЛЕКЦИЯ 43

ределение предмету — как узлу свойств, которые связаны в самом предмете. Так как это предмет, вещественный предмет в данном случае, он выступает не одним своим свойством, а множеством свойств. И он существует для живого организма как элемент его среды. Иначе говоря, это есть переход от непосредственного взаимодействия с биотическими свойствами среды, то есть с жизненно важными ее свойствами самими по себе, к опосредствованному взаимодействию, к опосредствованным связям, которые привычно мы все последние годы, последние десятилетия стали называть сигнальными. Это изменение ориентировки во внешнем мире. По одному свойству, оказывающему воздействие, я «сужу» о других.…Это в кавычках, конечно. Это не значит, что я строю рассуждение или высказываю суждение. Шорох ориентирует на пищевое вещество. Цвет — тоже на пищу или угрозу. То есть на те воздействия, которые имеют прямое биотическое значение, от которых зависит в конечном счете ассимилятивно-диссимилятивный процесс, то есть само существование, его развитие или угнетение, жизнь или смерть, преуспевание или гибель, свертывание жизни. В связи с этим переворотом происходит и то, что я называл психологизацией потребностей. То есть, попросту говоря, теперь предметность потребностей выступает как нечто внешне воспринимаемое. Мы ощущаем, потом воспринимаем. А у человека это мыслимое, представляемое, разное.

Таким образом, происходит как бы трансформация объективной предметности потребности также и в субъективную предметность, то есть видимую их предметность. И эти потребности приобретают сигнальный характер. Это первое и главное, что характеризуется как психологизация, то есть как вкрапление систем деятельности, теперь ориентируемой отражением мира, реальности. И этих своеобразных состояний, этих потребностей.

Рядом с этим появляется другой признак. В этой связи, кстати говоря, развивается и система сигнализации о состоянии самого субъекта. Интероцепция. Если можно так выразиться, субъективные сигналы о состоянии потребности. Это тоже требует разъяснения. Я вернусь к этому вопросу. А сейчас я хочу только подчеркнуть сказанное. Мы пришли к первому положению, самому важному: потребности всегда предметны. Потому что это всегда потребность в чем-то, нужда организма в чем-то. И это что-то мы будем называть предметом потребности. И второе положение: на известном уровне развития предмет потребности отражается, воспринимается фактически как вне организма существующее. Если хотите, ощущается. Вот так потребность и психологизируется, как я говорил. То есть, попросту говоря, выступает теперь в ка- честве момента деятельности, управляемой, регулируемой тем или другим отражением реальности. Более полным или неполным, более совершенным или несовершенным — это второй вопрос.

Надо сказать, что тезис, о котором я говорю сейчас, то есть тезис о предметности потребности, объективно существующей предметности, есть тезис, хорошо известный. Надо сказать, что этот тезис развивался, по существу, всеми наиболее выдающимися естествоиспытателями прошлого и нынешнего столетия. Я несколько раз по разным поводам ссылался в этом отношении на такого классика естествознания, как Дарвин, который описывал поведение гусениц или новорожденных телят, характеризующееся прежде всего появлением предмета потребности. Сама по себе потребность, не имеющая этого особого, обязательного характера предметности, как потребность конкретно не существует. Она может побуждать то одно, то другое, в зависимости от того, какой предмет оказывается удовлетворяющим эту потребность. Вот отсюда дарвиновские опыты. Растили гусениц того же вида, что и другие, на одной породе кустарника. Они стали есть листья только этого кустарника, а другие ли-

ПОТРЕБНОСТИ: БИОЛОГИ×ЕСКИЙ АСПЕКТ	413

стья отвергали. Другую группу того же вида гусениц стали вскармливать на растениях другого вида. Вот эти виды стали служить им пищей, а другие отвергались в качестве пищи. И заострение опыта было так велико, что, при пересаживании гусениц не на те листья, которые стали предметом их пищевой потребности, они погибали.

Позже ту же мысль более отчетливо развивал И.М.Сеченов. Он рассматривает такую ординарную, можно сказать классическую, потребность, как пищевую. «Голод, — писал Сеченов, — способен поднять животное на ноги. Но в нем нет никаких элементов, чтобы направить движение в ту или другую сторону или видоизменить его сообразно требованиям местности или случайности встреч». Ну, а последние три или четыре десятилетия биологи, специально занимающиеся так называемыми инстинктами, то есть врожденным поведением, показали опять то, о чем говорил Дарвин в свое время, а потом Сеченов отмечал, и не только они одни, конечно. Это бессодержательность потребности до начала ее функционирования в связи с предметом. И относительная независимость этого предмета. Дело все в том, что каждая потребность проявляется виртуально, то есть, так сказать, содержит в себе очень широкий веер предметов. А не фиксированный предмет.

Итак, мы имеем два состояния потребности. Первое состояние — это объективная нужда в некотором дополнении. Причем на более высоких ступенях организации в морфофизиологическом устройстве организма зафиксирован лишь в самом общем виде круг предметов потребностей, способных удовлетворить эту нужду, погасить ее. И остается очень широкий простор для того, чтобы определилось, какое же предметное содержание получит потребность. А ведь мы можем характеризовать потребность только через ее предметное содержание. Когда мы говорим «потребность» и «нужда», то естественно, мы ждем дополнения: в чем? Вот и сейчас я не могу говорить о потребностях дальше, не вводя такого дополнения, как, например, потребность в пище, в половом объекте. Еще в чем? Перечисляйте. Чем выше вы будете подниматься по лестнице биологической эволюции, тем шире будет этот круг предметно обозначенных потребностей. А мы иначе и не умеем выражать. Ну, применительно к человеку потребность в чем? У меня есть потребность…. Я еще ничего не сказал. У меня есть потребность в чтении, в похвале, в одежде, и в чем хотите, правда? И как же я определяю потребность? Оказывается, своими языковыми средствами. А человечество не изобрело никакого другого средства выразить на языке потребность, иначе как указывая на предмет потребности. Поэтому они очень многочисленны. Страшно богаты. Так же богаты, как богаты предметы, предметный мир, который способен удовлетворить потребности. Давайте сделаем вывод, и здесь еще с одной стороны подойдем к проблеме потребностей, их предметности. Можно тогда сказать, что потребности — это состояния организма, которые опредмечиваются, приобретают предметность.

И здесь есть переход от виртуальной потребности к актуальной. И очень точ- но, применительно к высшим животным во всяком случае, сказано, что потребность имеет свое специальное поведение. К потребности привязано некоторое специфическое поведение. И это поведение обыкновенно называется поисковым. Можно называть его ориентировочным — это примерно то же самое. Посмотрите: «поисковое» — значит «ненаправленное». Не направленное на что-то определенное. Вот поэтому Сеченов так и говорил: конечно, потребность способна поднять животное на ноги. Но только она не способна повести его к чему-то. Потому что это что-то должно существовать для животного.

Итак, потребность имеет свою судьбу. Она вызывает специфическую реакцию поискового поведения. Поиск завершается опредмечиванием потребности и удовлет-

414	МОТИВАЦИЯ И ЛИ×НОСТЬ	ЛЕКЦИЯ 43

ворением последней. В противном случае организм не выживает, если, конечно, не допустить, что он возобновляет еще и еще раз поиск. Но надо понять только одно. Пожалуйста, обратите внимание на это. Я вас очень прошу, попробуйте вообразить, куда вас может привести просто голод или просто жажда. Конкретного представления о предмете нет. Вы на себя будете прикидывать. Только я вас поставлю в особо тяжелые условия. Например, вы потерялись в пустыне. Легко допускаете, что где-то есть источник. Но получилось так, что еще небо заложено пылевыми облаками. Не видно ни звезд, ни каких-то указателей по небесным телам, компаса нет у вас. Да и не знаете вы направления. Ну, куда вас поведет ваша потребность? Будет она вести вас куда-нибудь? В ней не хватает очерченного предмета. Но это для вас, для человека, для животного-то это проще. Или для маленького новорожденного ребенка. Он еще не знает мира. А потребность налицо, она должна еще найти себя в предмете, то есть должно произойти опредмечивание. Опредмечивание — это судьба потребности. Как произошло опредмечивание потребности, такой она и будет. Вы можете сказать: но потом предмет сменится. Ну, сменится, и отлично. И тогда будем говорить о том, что потребность преобразовалась, изменила свой предмет, с самой потребностью что-то случилось, она изменилась. А может, просто стала другой. Изменение предмета радикально меняет все характеристики данной потребности. Все, что мы можем о ней сказать.

Самое важное — понять, что нет этого абстрактного состояния. Сейчас же возникают всякие ассоциации. А инстинкты, в которых предмет записан? Значит, потребность родилась вместе со своим предметным содержанием? Более точное исследование показывает, что здесь много иллюзий. Много пропущено звеньев, которые наблюдатель, не искушенный в строгом наблюдении, пропускает. Есть некоторые осложнения, которые позволяют не видеть, провоцируют невидение процесса опредмечивания. К числу этих обстоятельств относятся специфические раздражители, которые запускают в ход некоторое действительно врожденное поведение, служат в этом отношении ключевыми, или пусковыми, как их называют современные специалисты в области врожденного поведения, этологи. Они немножко смешивают карты, но отнюдь не затемняют картину. Надо сказать, что эти пусковые, ключевые раздражители обладают одним замечательным свойством. Если они сделали свое дело, они отмирают и теряют свою функцию. А если не сделали? Тоже уходят. Они срабатывают только на включение в широком смысле слова. На первое приспособление. А дальше все зависит от встречи с объектом: произошла она или нет, и что случилось.

Поэтому, кстати, этологи в ранних работах жаловались на очень большую трудность эксперимента с этим ключевым раздражителем. Вот прошел эксперимент, на каком-нибудь птенчике, совсем еще пустоголовом, несколько дней всего существующем в этом мире. Пустили игрушку над ним по типу силуэта хищной птицы — он от нее шарахнулся. Видите, инстинктивная реакция на форму. Обрадовался экспериментатор, пошел показывать опыт. Пустили еще раз — а цыпленок больше не реагирует. Надо быть очень осторожным с повторениями, нельзя увеличивать число пустых повторений, это вам не образование рефлексов у животных в лабораторных условиях, да еще у такого животного, как собака. Все-таки полушария, да и в такой обстановке, где виден этот динамический процесс, как он очень красиво разыгрывается, с образованием условных связей.

Вот один из этологов — один из первооткрывателей, так сказать, этого направления, К.Лоренц. У него это известная штука. Он пробовал на себе, какой объект может удовлетворить инстинкт, то есть потребность следования у выводко-