Николаев Хрестоматия

§ 184

Синекдоха есть троп, когда речение переносится от большего к меньшему или от меньшего к большему, что бывает, 1) когда род полагается вместо вида, как цвет вместо розы, ветр вместо севера; 2) вид вместо рода, как сокол вместо птицы, река вместо воды. Но притом надлежит остерегаться, чтобы не поступить против натуры, например: из Кипра в Крит плыть способным западом: ибо оный ветр пловущим в ту сторону противен; 3) когда целое полагается вместо части: египтяна Нилом жажду свою утоляют вместо частию воды из Нила; 4) часть вместо целого, например: сто голов вместо сто человек; 5) когда положено будет множественное число вместо единственного, например: он пишет краснее Цицеронов; 6) единственное вместо множественного: россиянин радуется о получении победы вместо россияне; 7) когда известное число полагается вместо неизвестного: там тысящи валятся вдруг вместо множество валится.

§ 185

Метонимия есть когда вещей, некоторую принадлежность между собою имеющих, имена взаимно переносятся, что бывает, 1) когда действующее вместо страждущего полагается: имеете Моисея и пророков вместо имеете книги Моисеевы и пророческие; читать Виргилия, то есть Виргилиевы стихи; 2) когда положено будет дей-

ствие или свойство вместо действующего: убийство								достойно
смертной казни			вместо убийца		достоин; милость		на суде			по-
хвальна,	то есть милостивый; где оная злоба, которая							меня		по-
губила?	то есть где оный злобный? 3) когда материя приемлется
вместо той вещи, из которой она сделана: животворящее								древо,		то
есть животворящий				крест; сребром искупить, то есть				серебре-
ными деньгами;			пронзен железом, то есть железным					оружием;
4) или вещь сделанная вместо самой материи: хлеб собирать									с поля,
то есть пшеницу;			венки щипать в лугах, то есть цветки, из						кото-
рых венки сплетают;				5) когда вещь содержащая или место полага-
ется вместо содержимой: восток					и льдистый	Океан	свои		колена
преклоняют,		то	есть живущие		на востоке	и при	ледовитом
Океане;	острая		голова, то есть острый ум в голове;				любезна			не-
бесам страна,		то есть богу, живущему на небесах; 6) когда вместо
вещи полагается тот, кто ею владеет: сильный маломощного									съеда-

261

em, то есть его добро; при военном шуме молчат законы, то есть

судьи; <...> 7) намерение или причина, для которой что бывает, вместо вещи: честь на олтарь возложить, то есть жертву для чести божией; 8) признак вместо самой вещи: Орел вместо Российской империи; Луна вместо Турции; десять дымов, то есть десять домов; седину почитать должно, то есть старых. <...>

А.А. П о т е б н я

ИЗ ЗАПИСОК ПО ТЕОРИИ СЛОВЕСНОСТИ (1905)

<...>

Всякое создание нового слова из прежнего создает вместе с новым значением и новое представление. Поэтому можно сказать, что первоначально всякое слово состоит из трех элементов: единства членораздельных звуков, т.е. внешнего знака значения; представления, т.е. внутреннего знака значения, и самого значения. Другими словами, в это время в двояком отношении есть (имеется налицо) знак значения: как звук и как представление.

Звук и значение навсегда остаются непременными условиями существования слова, представление же теряется <...>

<...> Уже при самом возникновении слова между его значением и пред-

ставлением, т.е. способом, каким обозначено это значение, существует неравенство: в значении всегда заключено больше, чем в представлении. Слово служит лишь точкой опоры для мысли. По мере применения слова к новым и новым случаям это несоответствие все увеличивается. Относительно широкое и глубокое значение слова (например, защита) стремится оторваться от сравнительно ничтожного представления (взятого из слова щит), но в этом стремлении производит лишь новое слово. Добытые мыслью новые точки прикре-

пления усиливают ее рост.

<...>

<...> Независимо от отношения слов первообразных и производных, всякое слово, как звуковой знак значения, основано на сочетании звука и значения по одновременности или последовательности, следовательно есть метонимия.

262

Несколько сот тысяч слов языка, как русский (у Даля около 200 тысяч1) и т.п., возникли из небольшого числа корней (500— 1000). Поэтому, если бы даже допустить невероятное, что эти корни были собственными выражениями, количество слов переносных, возникших по необходимости, inopiae causa2, в несколько сот превосходило бы количество собственных. Но и эта уступка невозможна. То, что является корнем относительно своих производных, было словом с теми же тремя элементами значения, какие различают во всяком вновь образуемом слове: образ, собственно значение и его связь с образом. Все значения в языке по происхождению образны, каждое может с течением времени стать безобразным. Оба состояния слова, образность и безобразность, равно естественны. Если же безобразность слова сочтена была за нечто первоначальное (тогда как она всегда производна), то это произошло от того, что она есть временный покой мысли (тогда как образность есть новый ее шаг), а движение более привлекает внимание и более вызывает исследование, чем покой.

<...>

Всякое искусство есть образное мышление, т. е. мышление при помощи образа. Образ заменяет множественное, сложное, трудно уловимое по отдаленности, неясности, чем-то относительно единичным и простым, близким, определенным, наглядным. Таким образом, мир искусства состоит из относительно малых и простых знаков великого мира природы и человеческой жизни. В области поэзии эта цель достигается сложными произведениями в силу того, что она достигается и отдельным словом.

Если обозначить вновь обозначаемое значение через х, а прежнее Л, то в отношении х к А можно различить три случая:

Из двух значении, приводимых в связь выражениями:

1) значение А вполне заключено в х, или, наоборот, х обнимает в себе все А без остатка; например, человек (Л) и люди (х). Представление такого х в виде Л, или наоборот, называют стиуехбохл3, соподразумевание, совключение...

1 См..ДальВ.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4т./Вступ. ст. А.М.Бабкина. М. 1978—1980. Впервые словарь вышел в 1863—1866 гг.

2 Inopiae causa (лат.) — по причине недостатка, вынужденно.

3 Синекдоха (гр.).

263

<...>

2)понятие А заключается в х лишь отчасти: например, птицы (х)

илес (А) в (лесные птицы). Представление такого х в видеЛ, или наоборот, называется цетюуицш1, переименование, замена имени другим, напр.: «лес поет» (лесные птицы)... <...>

3)понятие А их, на первый взгляд, не совпадают друг с другом ни в

одном признаке, напротив, исключают друг друга, например, подошва обуви и часть горы. Но психологически сочетания А их приводятся в связь тем, что оба непосредственно или посредственно приводят на мысль третье сочетание Б, или же оба производят сходные чувства. Представление такого А в виде Б et vice versa2 называется цетасрора3 именем, которое греческими риторами и Цицероном... понималось не только в этом частном, но и в общем смысле тропа и фигуры.

Так, например, логически нет связи между хрустальным бокалом шампанского и женщиной N, ибо даже очертания стана женщины нетождественны с очертаниями бокала; но от вина — хмель, от женщины — опьянение любви, и отсюда N названа кристаллом и фиалом — (<ршА.г| — чаша для вина, широкая и плоская); отсюда — сравнение и затем метафора:

...Да вот в бутылке засмоленной, Между жарким и блан-манже, Цимлянское несут уже; За ним строй рюмок узких, длинных, Подобных талии твоей,

Зизи, кристалл души моей, Предмет стихов моих невинных, Любви приманчивой фиал,

Ты, от кого я пьян бывал! (Он. V, 32.)

Совмещение тропов. Деление поэтической иносказательности по способу перехода от А к х есть сильное отвлечение; конкретные случаи могут представлять совмещение многих тропов... <...>

<...>

1 Метонимия (гр.).

2 И наоборот (лат.).

3 Метафора (гр.).

264

А.Н. В е с е л о в с к и й

ИЗ ИСТОРИИ ЭПИТЕТА (1895)

Если я скажу, что история эпитета есть история поэтического стиля в сокращенном издании, то это не будет преувеличением. И не только стиля, но и поэтического сознания от его физиологических и антропологических начал и их выражений в слове — до их закрепощения в ряды формул, наполняющихся содержанием очередных общественных миросозерцаний. За иным эпитетом, к которому мы относимся безучастно, так мы к нему привыкли, лежит далекая истори- ко-психологическая перспектива, накопление метафор, сравнений и отвлечений, целая история вкуса и стиля в его эволюции от идей полезного и желаемого до выделения понятия прекрасного. <...>

<...> Эпитет — одностороннее определение слова, либо подновляю-

щееся его нарицательное значение, либо усиливающее, подчеркивающее какое-нибудь характерное, выдающееся качество предмета.

<...>

<...>

В связи с его назначением: отметить в предмете черту, казавшуюся для него характерной, существенной, показательной, — стоит, по-видимому, его постоянство при известных словах. Греческий, славянский и средневековый европейский эпос представляют обильные примеры. У Гомера море темное... или серое... снег холодный... немочь злая... вино темное, красное, небо звездное, медное <...> рус. поле чистое, ветры буйные, буйная головушка, пески сыпучие, леса дремучие, лес стоячий, камешки катучие, сабля острая, калена стрела, тугой лук, крутые бедра, касата ластушка, сизый орел, серый волк, ясный сокол, ретиво сердце, палаты белокаменные, окошечко косящатое, высок терем... <...>

Как объяснить это постоянство в связи с хронологией стиля? Обыкновенно его вменяют глубокой древности, видят в нем принадлежность эпики, эпического миросозерцания вообще. Едва ли это так. <...> Очень может быть, что в пору древнейшего песенного развития, которую мы отличаем названием лирико-эпического или синкретического, это постоянство еще не установилось, лишь позднее оно стало признаком того типически-условного — и сословного миросозерцания и стиля (отразившегося и в условных типах красоты, героизма и т. д.), который мы считаем, несколько односторонне, характерным для эпоса и народной поэзии.

265

И здесь представляются отличия: народные или исторические, это может разъяснить только частичное исследование, распространенное и на эпические или эпико-лирические песни народов, стоящих на низшей степени культуры. Мне сдается, что у них мы не найдем того обилия повторяющихся эпитетов, каким отличается, например, русский и сербский эпос; что последнее явление, как и повторение стихов и целых групп стихов, и богатство общих мест не что иное, как мнемонический прием эпики, уже не творящейся, а повторяющейся, или воспевающей и новое, но в старых формах. Так поют киргизские певцы: их творчество — в комбинации готовых песенных формул; так пели скоморохи и шпильманы...

<...>

Понимал ли и понимает ли народный певец этот незыблемый эпитет как нечто яркое, всякий раз освещающее образ, или повторял его как старину и деянье? Быть может, мы не вправе отделять в этом вопросе народную поэзию от всего знакомого явления на почве поэзии личной. От провансальской лирики до довольно банальных цветовых эпитетов Гюго известные определения повторяются при известных словах, если только не перечит тому общее положение или колорит картины. Это дело школы, бессознательно орудующей памяти; примеры у всех налицо: к иным зеленым лугам и синим небесам не относился сознательно и сам поэт, не относимся и мы; эпитет потерял свою конкретность и только обременяет слово.

Все дальнейшее развитие эпитета будет состоять в разложении этой типичности индивидуализмом.

<...>

А.Н. В е с е л о в с к и й

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ПАРАЛЛЕЛИЗМ И ЕГО ФОРМЫ В ОТРАЖЕНИИ ПОЭТИЧЕСКОГО СТИЛЯ (1898)

Человек усваивает образы внешнего мира в формах своего самосознания; тем более человек первобытный, не выработавший еще привычки отвлеченного, необразного мышления, хотя и последнее не обходится без известной сопровождающей его образности. Мы невольно переносим на природу наше самоощущение жизни, выражающееся в движении, в проявлении силы, направляемой волей; в тех явлениях или объектах, в которых замечалось движение, подозревались когда-то признаки энергии, воли, жизни. Это миросозерцание мы на-

266

зываем анимистическим; в приложении к поэтическому стилю, и не к нему одному, вернее будет говорить о параллелизме. Дело идет не об отождествлении человеческой жизни с природною и не о сравнении, предполагающем сознание раздельности сравниваемых предметов, а о сопоставлении по признаку действия, движения: дерево хилится, девушка кланяется, — так в малорусской песне. <...>

Итак, параллелизм покоится на сопоставлении субъекта и объекта по категории движения, действия как признака волевой жизнедеятельности. Объектами, естественно, являлись животные; они всего более напоминали человека: здесь далекие психологические основы животного аполога; но и растения указывали на такое же сходство: и они рождались и отцветали, зеленели и клонились от силы ветра. Солнце, казалось, также двигалось, восходило, садилось; ветер гнал тучи, молния мчалась, огонь охватывал, пожирал сучья и т. п. Неорганический недвижущийся мир невольно втягивался в эту вереницу параллелизмов: он также жил.

<...> Связь мифа, языка и поэзии не столько в единстве предания,

сколько в единстве психологического приема...

<...>

а. Гуси-лебеди видели в море утушку, не поймали, только подметили, крылышки подрезали.

б. Князи-бояре-сваты видели Катичку, не взяли, подметили, косу подрезали. <...>

Общая схема психологической параллели нам известна: сопоставлены два мотива, один подсказывает другой, они выясняют друг друга, причем перевес на стороне того, который наполнен человеческим содержанием. Точно сплетающиеся вариации одной и той же музыкальной темы, взаимно суггестивные1 Стоит приучиться к этой сутгестивности — а на это пройдут века, — и одна тема будет стоять за другую.

<...>

<...> Устойчивость всей параллели достигается лишь в тех случаях, 1) когда к основному сходству, по категории действия, подбираются более или менее яркие сходные черты, его поддерживающие, или ему не перечащие; 2) когда параллель приглянулась, вошла в обиход

1 Суггестивный (лат.) — внушающий, подразумевающий, вызывающий ка- кие-то представления.

267

обычая или культа, определилась и окрепла надолго. Тогда параллель становится символом, самостоятельно являясь и в других сочетаниях как показатель нарицательного. В пору господства брака через увоз, жених представлялся в чертах насильника, похитителя, добывающего невесту мечом, осадой города, либо охотником, хищной птицей; в латышской народной поэзии жених и невеста являются в парных образах: топора и сосны, соболя и выдры, козы и листа, волка и овцы, ветра и розы, охотника и куницы, либо белки, ястреба и куропатки и т. д. К этому разряду представлений относятся и наши песенные: молодец — козел, девушка — капуста, петрушка; жених — стрелец, невеста — куница, соболь; сваты: купцы, ловцы, невеста — товар, белая рыбица, либо жених — сокол, невеста — голубка, лебедь, утица, перепелочка... Таким-то образом отложились, путем подбора и под влиянием бытовых отношений, которые трудно уследить, параллели — символы наших свадебных песен: солнце — отец, месяц — мать; или: месяц — хозяин, солнце — хозяйка, звезды — их дети; либо месяц — жених, звезда — невеста; рута как символ девственности; в западной народной поэзии — роза, не снятая со стебля, и т. п.; символы то прочные, то колеблющиеся, постепенно проходящие от реального значения, лежавшего в их основе, к более общему — формуле. В русских свадебных песнях калина — девушка, но основное значение касалось признаков девственности; определяющим моментом был красный цвет ее ягод.

<...> ...Этот элемент предания и отличает символ от искусственно подобранного аллегорического образа: последний может быть точен, но не растяжим для новой суггестивности, потому что не покоится на почве тех созвучий природы и человека, на которых построен народ- но-поэтический параллелизм. Когда эти созвучия явятся, либо когда аллегорическая формула перейдет в оборот народного предания, она может приблизиться к жизни символа: примеры предлагает история христианской символики.

Символ растяжим, как растяжимо слово для новых откровений мысли.

<...>

Роза представляет собой... яркий пример растяжимости символа ответившего на самые широкие требования суггестивности. Южный цветок был в классическом мире символом весны и любви и смерти, восстающей весною к новой жизни; его посвятили Афродите, им же венчали в поминальные дни, Rosalia, гробницы умерших. В христианской Европе последние отношения были забыты, либо пережили в

268

виде обломков суеверий, гонимых церковью... Но роза, как символ любви, принялась на почве западной народной поэзии, проникая частями и в русскую песню, вторгаясь в заветную символику руты и калины. Зато произошло новое развитие, может быть, по следам классиче- ского мифа о розе, расцветшей из крови любимца Афродиты, Адониса1: роза стала символом мученичества, крови, пролитой Спасителем на кресте; она начинает служить иносказаниям христианской поэзии и искусства, наполняет жития, расцветает на телах святых. Богородица окружена розами, она сама зачата от розы, розовый куст, из которого выпорхнула птичка, — Христос. Так в немецких, запад- но-славянских и пошедших от них южно-русских песнях символика ширится, и символ Афродиты расцветает у Данте в гигантскую небесную розу, лепестки которой святые, святая дружина Христова2. <...>

Б.В. Т о м а ш е в с к и й

СТИЛИСТИКА И СТИХОСЛОЖЕНИЕ

<...>

Обыкновенно эпитет противополагается логическому определению. Чтобы понять, что такое логическое определение, надо ввести понятия с о д е р ж а н и я и о б ъ е м а . Каждое понятие имеет свой объем и свое содержание. Объемом понятия называются все явления, предметы, вещи, реальные или воображаемые, данным понятием обобщаемые. Например, объем значения слова дом составляют все здания, какие только существуют на свете, подходящие к понятию «дом», все, к чему слово дом применимо. Содержание того же понятия — это веете признаки, которые отличают любое изданных сооружений от того, что уже не будет домом. Конура для собаки — это не дом, потому что она, хотя и обладает некоторыми общими признаками с домом, но не обладает все-таки в с е м и теми признаками, которые присущи именно дому, в отличие от чего-нибудь другого, и, кроме того, обладает такими признаками, какие не свойственны понятию «дом».

1 Согласно древнегреческому мифу, Адонис — прекрасный юноша, любимец Аф родиты — погиб на охоте, и из капель его крови выросли розы.

2 См. песни 30—33 «Рая» — третьей части «Божественной комедии» Данте.

269

Если присоединить к имеющимся признакам какой-нибудь новый признак, не содержащийся в общем понятии, то изменится и объем, и содержание. К слову дом можно присоединить признак «деревянный». Этот признак как отличительный не присутствует в понятии «дом» — потому что если бы слово дом определялось бы наличием признака «деревянный», то не мог бы существовать каменный дом. Следовательно, то, что дома бывают деревянные, вообще говоря, не отличает самого понятия «дом» от понятия «не дом». Но теперь к слову прибавляется новый признак, который раньше в понятии не содержался. Объем при этом уменьшается, потому что отпадают все дома, построенные из иного материала, нежели дерево. Таким образом, получается, что при увеличении содержания понятия объем уменьшается, или, выражаясь математически термином, объем обратно пропорционален содержанию.

Все это характерно для логического определения. Его функция — ограничить объем путем расширения содержания. Задача логического определения — индивидуализировать понятие или предмет, отличить его от подобных же понятий.

Эпитет — это такое определение, которое этой функции не имеет и которое сохраняет уже заранее определенное понятие в том же объеме и, следовательно, в том же содержании. Эпитет ничего не прибавляет к содержанию, он как бы перегруппировывает признаки, выдвигая в ясное поле сознания тот признак, который мог бы и не присутствовать.

Сочетания серый волк и серая лошадь не равнозначны. Определение серый по отношению к лошади несомненно логическое, потому что, говоря серая лошадь, мы отличаем данную масть от других, как, например: буланая лошадь, вороная лошадь и пр. Определение серый по отношению к волку (сказочный серый волк) не является логическим, потому что не для того говорят серый волк, чтобы отличить его от волка другой масти. Это вообще волк, и слово серый только подчеркивает привычный и типический цвет волчьей шерсти.

Надо заметить, что в литературе слово «эпитет» не всегда употребляется в этом узком смысле слова; иногда этим словом обозначают всякое определение.

При всем многоразличии смысловых функций эпитет всегда придает слову некоторую эмоциональную окраску. Слово перестает быть обыкновенным термином. Например, серый волк — это не зоологический термин. Если это слово и встретится в учебнике зоологии, то не в том значении и не в таком сочетании, как в сказках. Бывает, что одно и то же словосочетание в разных текстах приобретает характер логического определения, либо эпитета. В сочетании красная роза опре-

270