Зазнаев

История политической мысли

интеллектуальные, концептуальные, методологические основы политической науки, но и неустанно, беззаветно и совершенно бескорыстно отстаивал ее интересы, делал все, что можно и нельзя, чтобы политическая наука сохранялась и развивалась.

И, конечно, спасибо всем сидящим в этом зале, потому что сюда приш-

ли люди, без которых политическая наука в России бы не состоялась. Я

′

приглашаю каждого из вас поделиться своим видением прошлого и соображениями о том, какие шаги предстоит сделать нашему сообществу, чтобы связь прошлого, настоящего и будущего не прерывалась. Формально наша наука занимает вполне достойное место и внутри страны, и за рубежом, но нужно, чтобы она и по фактическому влиянию достойна была именоваться политической наукой.

И.М.Ильин. Я недавно был в Бергене — городе, где долго работал Стейн Роккан, — и знакомился с его архивом. Помимо прочего, в этом архиве есть документы, касающиеся истории МАПН. И вот в одном из бюллетеней Ассоциации я наткнулся на сообщение, что на Стокгольмском конгрессе 1955 г. с докладами выступили Арзуманян и Орловский. Иначе говоря, наша, так сказать, протоассоциация пришла на этот форум не в качестве бедной родственницы, а уже во вполне признаваемом виде, представив собственных докладчиков. На первый взгляд, маленький факт, но, как мне кажется, весьма и весьма значительный.

142 Д.М.Воробьев. Я хочу привести несколько цифр, относящихся к советскому этапу развития отечественной политологии.

При простом подсчете фамилий, упоминавшихся в ежегодниках САПН с 1975 по 1989 г., мы получаем список почти из 700 человек, чьи научные интересы лежали в сфере политических исследований. Около 600 из них работали в РСФСР, около 100 — в союзных республиках.

Попытка создать библиографию трудов хотя бы российских исследователей увеличивает этот список более чем в четыре раза. При этом среднее число публикаций, без учета статей в научных журналах, — шесть монографий или сборников на человека. Таким образом, в рассматриваемый период на ниве политической науки трудились порядка 3 тыс. исследователей, и их вклад в ее развитие — примерно 18 тыс. изданий.

Мне известно о шести политологических школах советского времени: присутствующего здесь Александра Абрамовича Галкина, Дилигенского, Ермоленко, Замошкина, Разумовича, Шахназарова. В разное время эти интеллектуальные лидеры отечественного политологического сообщества работали в системе Академии наук (Институты конкретных социальных исследований, мировой экономики и международных отношений, международного рабочего движения, научной информации по общественным наукам, государства и права), в МГИМО МИД СССР и в самом МИДе.

Анализ издававшейся в СССР литературы по интересующей нас проблематике показывает, что политические исследования велись также в Институтах США и Канады, философии, экономики мировой социалистической системы, в Дипломатической академии, в МГУ им. М.В.Ломоносова, в

Академии общественных наук при ЦК КПСС и в Высшей партийной школе. Регулярно публиковали советских исследователей мира политики как минимум восемь периодических изданий: “Вестник истории мировой культуры”, “Вестник МГУ” (серия “Право”), “Вопросы философии”, “Коммунист”, “Правоведение”, “Проблемы мира и социализма”, “Рабо- чий класс и современный мир”, “Советское государство и право”. Особого упоминания заслуживают реферативные сборники, выпускавшиеся ИНИОНом, а также работы, вышедшие под эгидой Общества “Знание” РСФСР.

Разумеется, приведенные арифметические выкладки не позволяют судить о качественной стороне работы советских политологов, однако они однозначно свидетельствуют о том, что политическая наука в СССР была.

Ф.М.Бурлацкий. Главное, на чем бы я хотел здесь остановиться, — это глубокие различия между современной политологией и политической наукой в момент ее зарождения в 1960-е годы. В то время у нас была четкая цель — изменение политической системы нашей страны. Все, что мы делали, было порождено этой интенцией. Вы знаете, что тогда существовала группа советников-консультантов ЦК КПСС, в которую я вовлек и Шахназарова, и Александра Абрамовича, и Арбатова, и Сашу Бовина, и некоторых других. Именно там в те годы оказались сосредоточены люди, которые верили в возможность замены тоталитарной власти демократической и пытались воздействовать на политическую практику.

И первым шагом в этом направлении, первым прорывом был тезис о переходе от диктатуры пролетариата к общенародному государству, что долж- 143 но было открыть дорогу для становления цивилизованного демократического общества. Для этого, собственно, и нужна была политическая наука, которая бы не просто заимствовала за рубежом какой-то понятийный аппарат, какие-то идеи, хотя это было абсолютно необходимо, а предлагала теорию и инструменты реконструкции нашего государства, нашей полити- ческой системы, создания демократии, многопартийной системы, парламента и т.д. И здесь огромную роль сыграл учебник под редакцией Куусинена, для которого я по предложению Отто Вильгельмовича написал соответствующую главу. Это был первый шаг, а вовсе не создание Ассоциации, которой руководил Виктор Михайлович Чхиквадзе — сам по себе очень милый, симпатичный человек, однако не имевший никакого отношения ни к подобного рода крамольным интенциям, ни к становлению науки.

А потом уже в наших кругах родилась идея формирования отечественной политической науки, конечно, тесно связанной с западной, но основанной на исследовании феномена нашей страны, нашего народа, нашей политической традиции, которая абсолютно не совпадает с западноевропейской. Тогда-то я и написал статью о политической науке, которая появилась в “Правде” в 1965 г. Между прочим, при ее публикации произошла забавная история. Увидев статью в полосе, когда уже ничего нельзя было сделать, главный редактор “Правды” Зимянин испугался и, оставив название “О политической науке” для периферии, в московской части тиража изменил его на “Политика и наука”. Затем — уже в этом здании — было очень интересное совещание, в котором участвовали и Александр Абрамо-

История политической мысли

вич, и Смирнов, и, разумеется, Шахназаров, Арбатов, Петренко, Амбарцумов и многие другие. Так появилось целое течение энтузиастов политической науки. Развернувшийся в то время спор относительно того, в единственном или множественном числе употреблять данный термин, имел, несмотря на свой схоластический оттенок, громадный смысл, ибо все марксистские науки так или иначе выдавали себя за политические, а здесь речь шла о создании новой науки, чьим специальным объектом должны были стать институты политики и политический процесс.

В каких условиях происходило становление этой науки, многие из здесь присутствующих знают не понаслышке. И все же позволю себе привести один довольно показательный пример из собственной практики. В конце 1960-х годов я написал книгу “Государство и политика”. Когда я принес ее в издательство, то умный и опытный редактор тут же сказал мне, что она никогда не выйдет в свет, если не связать ее с приближавшимся столетием со дня рождения Ленина. В результате книга стала называться “Ленин, государство и политика”, и мне пришлось долго включать в нее “лениниану”, чтобы обосновать основные категории политической науки.

Если говорить о научной стороне дела, то у истоков стояли скорее не мы с Шахназаровым, а Александр Абрамович Галкин. Мы больше думали о политической практике, мы были менее эрудированны, чем он; он лучше нас знал иностранные языки, лучше писал — достаточно вспомнить его блистательную книгу о фашизме. И в том, что в наших двух книгах — я имею в виду “Социологию политики” и “Современного Левиафана” — дан каркас те-

144ории политической науки в условиях, так сказать, полного окружения марк- сизмом-ленинизмом, главная заслуга Александра Абрамовича. Конечно, нам приходилось кивать и в правую, и левую сторону, но перелистайте эти книги, и вы найдете там все важнейшие политологические категории.

Своей же маленькой заслугой — быть может, не столько в отношении науки, сколько с точки зрения политической практики — я считаю обращение к Хрущеву с запиской о новой конституции. В этой записке — она была написана мной вместе со Смирновым из отдела пропаганды в 1964 г.

— предлагалось формирование двухпалатного парламента, избрание президента и фактический (там был такой намек) переход к двухпартийной системе. Прочитав это, Никита Сергеевич заметил, что “какие-то мальчи- ки хотят снять меня с поста председателя правительства и передвинуть на второстепенный пост председателя Верховного Совета” (так он называл президента). Посмеялся, но тем не менее поддержал, и мы продолжали работать над проектом до того самого момента, когда стало известно, что Хрущева снимают с работы.

Как бы то ни было, в те годы было сделано очень и очень немало. Появились десятки интересных и умных исследователей, и собрать сегодня то, что было ими наработано, по-моему, наш долг. Но главное, повторю, это ориентация на изменение политической практики. Мы стремились не просто ввести в оборот западные термины (не переводя их на русский язык,

поскольку при переводе сплошь и рядом оказывалось, что это довольно банальные вещи), а повлиять на практику и на политический процесс. Именно на это и ушло более 20 лет (начиная с 1964 г. и, видимо, до прихода

Горбачева) зародышевого — не эмбрионального, но все же зародышевого — развития политической науки.

А теперь несколько слов о современных проблемах. Я отнюдь не собираюсь отрицать достижения последних лет. Они есть, и весьма значительные. Хотя мы еще не достигли американских масштабов, у нас уже тысяч 10-15 практикующих и преподающих политологов. Значит, то, что начала в свое время группа энтузиастов, было не напрасно. Опубликовано много интересных работ, в т.ч. хороших учебников, я не буду здесь их называть: у меня есть свои предпочтения, и я могу быть пристрастным. Но вместе с тем родилось течение, которое острием своим направлено против нашего, — течение антиреформаторское, пиаровское, приспособленческое и зарабатывательное. Я прекрасно понимаю, что жить надо, я тоже получаю пенсию в 3 тыс. руб., и все же я на этот путь не встал, и Александр Абрамович не встал, и Красин не встал, мы — испорченное поколение. И я глубоко убежден, что собственно политическая наука и ее история должны быть четко отграничены от этого “новаторского”, но по сути традиционно российского использования научного знания для получения личной выгоды. Это необходимо сделать ради будущего, ради того, чтобы политическая наука вернулась в свое русло, к решению своих задач. А ее задачи — это, во-первых, изменение нашей системы, которая так и не стала демократической, и, вовторых, производство научной продукции и воспитание молодого поколения, т.е. издание учебников, монографий, статей.

В.А.Туманов. Мы едва ли восстановим историю отечественной политоло- 145 гии, если не вспомним историю нашей Ассоциации, пути ее институционализации. Это очень важно — организационный фактор развития науки. Сразу скажу, что если бы не Московский конгресс 1979 г., то у нас еще долго не было бы политической науки как самостоятельной отрасли знания. В общем, на этих организационных факторах я и хотел бы остановиться.

Начало было маловдохновляющим. Какая-то непонятная делегация поехала в Скандинавию, и, когда она оттуда вернулась, в ВОКСе была создана секция по связям с МАПН и некоторыми другими ассоциациями. Затем, в связи с предстоявшей реорганизацией ВОКСа, эту проблематику передали сюда, в этот институт, и связями с МАПН поручили заниматься мне.

И совсем не случайна та дискуссия, о которой говорил Федор Михайлович и которая проходила именно в этом зале. Ведь когда мы начинали, мало кто из нас представлял, что такое политическая наука. Конечно, к тому времени уже были отдельные статьи — в т.ч. и наших авторов (например, того же Федора Михайловича). Доходили до нас и работы исследователей из Югославии, где политология уже сложилась в качестве самостоятельной науки; большим влиянием пользовались труды Вятра, Постушака и некоторых других польских ученых. Но все это нужно было оформить организационно.

Дальше события развивались следующим образом. В 1962 г. наша делегация отправилась в Париж, где проходил очередной конгресс МАПН. В состав делегации входили два человека: проф. А.А.Тадевосян, курировавший в нашем институте эту непонятную политическую науку, и академик С.А.Раджабов из Таджикистана, очень приятный и знающий человек, ко-

История политической мысли

торый был включен в делегацию для “красочности”. Понимая, что вдвоем они ничего не смогут сделать на конгрессе, тем более что никто из них не знал иностранных языков, они тут же “соорудили” группу научного туризма, которая должна была прибыть в Париж вместе с делегацией. Помимо меня, в этой группе было пять человек, из которых ближе всего к политологии были В.Ф.Коток, заведовавший у нас сектором государственного права, и проф. Златопольский с кафедры государственного права МГУ. Естественно, что от основной делегации мы немножко отстали (вы же знаете тогдашнюю систему — решения ждали, справки всякие писали, получали директивы, что можно говорить, а что нельзя) и добрались до места в день закрытия конгресса. Так что никакого “вклада” в политическую науку мы просто физически не успели внести.

Но главное было сделано — став членами МАПН, мы могли ссылаться на то, что политическая наука есть во всем мире, во всех развитых странах, и мы в ней участвуем в качестве такой организационной единицы. Это был определенный стимул для развития соответствующей проблематики у нас.

Но развивалась она со скрипом, и причиной тому послужило так наз. ленинградское дело, имевшее весьма слабое отношение к политической науке как таковой. На проходившей в Ленинграде конференции (по-моему, это было в 1964 г.), где нашу Ассоциацию представлял Тадевосян, разразился скандал: один из участников конференции, проф. Ширгородский, в своем выступлении заявил, что он недоволен официальными докладами, поскольку в них нет ничего, кроме пересказа постановлений руководящих органов,

146а юридическая наука начинается там, где она говорит “нет!” законодателю. Что за этим последовало, нетрудно себе представить, и дело попало на рассмотрение Секретариата ЦК. Был наказан весь юридический факультет и руководство Ленинградского университета. И здесь Тадевосян, который мог отделаться очень мягким взысканием, взял слово и произнес: “Вот я слушал уважаемого члена Секретариата, к сожалению, забыл его фамилию (а это был Подгорный), и я ему хочу сказать лично: нельзя так обращаться с наукой, как он позволил себе на этом заседании”. В результате Тадевосян полу- чил выговор по партийной линии, а во главе нашей Ассоциации оказался А.И.Репьевский, который, мягко говоря, не очень годился для этой роли.

САПН ожила лишь после того, как директором Института государства и права был назначен Чхиквадзе, который взял в свои властолюбивые руки и руководство Ассоциацией. Стали проводиться обсуждения, появилась рубрика в журнале “Советское государство и право”. Но самое большое достижение Чхиквадзе, который, на мой взгляд, очень много сделал для развития у нас политической науки, состояло в том, что в 1970 г. он добился включения в повестку дня очередного конгресса МАПН темы “Роль Ленина как представителя политической науки”. Это было столетие Ленина, как вы помните, и тот факт, что наши политологи принесли слова Ленина на международную конференцию, несколько повысил политическую науку в глазах ЦК.

Êсожалению, у Чхиквадзе тоже начались личные неприятности, и ди-

ректором Института стал В.Н.Кудрявцев. Он никогда не жаловал полити- ческую науку и долго не понимал, что это такое. Со временем такое понимание к нему пришло, но первый год как специалист по уголовному праву

он занят был внедрением Института в международные организации соответствующего профиля. Ему было не до политической науки, и в конечном счете получилось так, что на конгресс в Монреале поехал только я. Жуткая ситуация — 800 делегатов, и я там один. Выступал я тогда на трех секциях — “Политика и право”, “Политика и свобода информации” и еще на одной, где обсуждались механизмы влияния международных норм на развитие внутригосударственного права или что-то в этом роде. В общем, я считал свою научную миссию выполненной, но потом произошла совершенно невероятная история: поскольку я был один и все на меня показывали пальцем, меня избрали в исполком, а затем — и вице-президентом МАПН.

Честно говоря, ничего кроме неприятностей мне это избрание не принесло. Во-первых, как член исполкома я вынужден был остаться на его заседание, а значит — задержаться в Монреале, и когда я вернулся в Москву, меня привлекли к ответственности за нарушение дисциплины поездок за границу (правда, потом, слава богу, поняли, что, поскольку я стал вицепрезидентом, наказывать меня неудобно). Во-вторых, я прекрасно понимал, что на этом посту должен быть не я, а директор крупного института или какой-то другой человек, который обладает политическим влиянием, аппаратом и т.д. Таким человеком был Георгий Хосроевич Шахназаров, и мы с ним договорились, что, “отбыв” положенный мне срок, я порекомендую его на это место. Так мы и сделали, и, на мой взгляд, это было правильно. У него сразу же дело пошло лучше, чем у меня, и конгресс в Москве — безусловно, его заслуга.

Главным результатом этого конгресса было признание того, что полити- 147 ческая наука должна существовать в качестве самостоятельной дисциплины. Я говорю сейчас именно об организационном результате, ибо конгрессы в принципе мало что дают в научном плане — слишком много народу, слишком много тем, слишком сумбурное обсуждение, никто никого не слушает, каждый старается сказать что-то свое. Но в организационных деталях кроется существо вопроса. Стоило ввести степени кандидата и доктора политических наук, и политическая наука встала на ноги, утвердилась. Сдался даже Цолак Степанян, самый ярый противник политической науки. Трудно вам даже передать, какое сопротивление политической науке оказывало отделение философии и права АН СССР, ведь это грозило и истмату, и в какой-то мере социологии, и истории КПСС как учебной дисциплине. Что уж только не делали!

Мы Степаняна возили с собой на конгресс в Брюсселе, он потерял приглашение на королевский прием и был очень расстроен. Но мы его убедили пойти с нами: “Цолак Александрович, Вы такая известная фигура, что Вас пропустят и без приглашения”. Его действительно пропустили — там вообще никто ни у кого приглашений не спрашивал, — и тогда он сказал: “Вот теперь я понимаю, что политическая наука — это хорошо организованная наука”, или что-то в этом роде. Но ведь он был не один такой…

Однако дальше произошла, с моей точки зрения, довольно неприятная вещь, и победа в каком-то смысле обернулась поражением. Пока наша наука находилась в процессе становления, политическая мысль развивалась у нас как элитарная, в чем-то даже полупротестная. Это очень специфические

История политической мысли

организационные рамки, и хотя кадровый состав людей, которые занимались политологией, был невелик, ими было очень много сделано.

Но вдруг открылся такой простор — и все кафедры истории КПСС, на- учного коммунизма и т.п. немедленно стали кафедрами политологии. Политологов развелось видимо-невидимо, все оказалось чрезвычайно размытым и, на мой взгляд, остается размытым до сих пор. Правильно говорит Третьяков: когда человек не знает, как подписаться, он подписывается “политолог Сидоров”. Есть доля истины в этих словах. Я помню, во время одного из последних симпозиумов в Веймаре мы гуляли с Шахназаровым, и вдруг он мне сказал: “Вот что мы натворили! Что теперь будет с полити- ческой наукой?” Конечно, то, что мы делали, было необходимо. Надо было развивать политическую науку, она была нужна, но внезапный коли- чественный всплеск, когда все, что не вписывается ни в какие рамки, стали называть политической наукой, — это тяжело.

Сейчас ситуация, прошу простить меня за жаргонное выражение, несколько “устаканилась”, границы и возможности нашей науки стали более ясными. Но двойственность ее происхождения — с одной стороны, довольно узкая элитарная группа ученых, которые серьезно занимались политологией, с другой, масса тех, кто пришел извне и перестраивался, переодевался в новые одежды, — все еще сказывается.

А.А.Галкин. Каждый описывает историю со своей точки зрения; это совершенно неизбежно и не исключает нахождения истины. Так получилось,

148что за последний месяц я погрузился в историю отечественной политической науки. Дело в том, что у РАПН возникла идея издать многотомную хрестоматию, позволяющую судить о процессе становления политологии в

СССР и России не умозрительно, а через конкретные тексты, которые публиковались в то время. Идея, по-моему, очень хорошая, и я решил принять участие в ее реализации, потому что мне кажется очень важным сохранить историю политической науки в нашей стране, потому что сейчас вообще модно забывать собственную историю и политологическое сообщество часто забывает свою. И вот какие чувства я испытал, пока готовил доставшуюся мне часть текстов к изданию.

Первым было удивление. Оказывается, я сам очень многое забыл. Да, я помню статью Федора Михайловича о политической науке, мы с Амбарцумовым принимали участие в развернувшейся вокруг нее дискуссии, и наши соображения тоже публиковались в “Правде”. Но когда я перечитал эту статью, то поразился, насколько актуально она звучит с точки зрения сегодняшнего дня. И это касается очень многих материалов. Как вы понимаете, я их не правил, нельзя же править опубликованные тексты, но ведь отточия делать можно — сокращать все равно нужно. И если прибегнуть к этому методу и выкинуть все реверансы и поклоны, без которых тогда просто невозможно было ничего опубликовать, то получаются очень интересные и содержательные работы, многие из которых вполне можно печатать сегодня — конечно, с небольшой оговоркой, что речь все-таки идет об истории. В связи с трагической гибелью Алеши Салмина я включил в хрестоматию его текст из коллективной

монографии 1980 г., посвященной политической культуре и политическому

поведению. Я убрал из него только отсылки к некоторым конкретным событиям — и почти невозможно представить, что написан он был 25 лет назад.

Второе ощущение (тоже забытое) — политология возникала у нас из разных источников. Одним из них было государствоведение как часть юриди- ческой науки. Надо сказать, это было очень фундаментальное течение, может быть потому, что оно меньше других пострадало от всякого рода полити- ческих и идеологических пертурбаций, — во всяком случае там остались очень серьезные исследователи, печатались труды, существовал Институт государства и права, различного рода кафедры. Государствоведение, я бы сказал, — прапредок политической науки. Надеюсь, что юристы на меня не обидятся, но там была еще не политическая наука, а самостоятельная отрасль знания, от которой на определенном этапе отпочковалась политология.

Однако имелся и другой источник, о котором очень хорошо сказал Федор Михайлович: потребность молодых исследователей дать ответ на проблемы современного общества, в т.ч. — и прежде всего — нашего общества. Эти молодые исследователи не были государствоведами; возможно даже, что они не очень хорошо разбирались в той протополитической науке, которая тогда сложилась. Будучи историками или философами по образованию, они в чем-то начинали как бы заново, но они пришли в политическую науку с пониманием реальных проблем, и это очень важно. И в какой-то момент эти два течения слились.

Процесс этот проходил, кстати говоря, очень непросто. Существовала ревность, даже взаимное отталкивание. Академических государствоведов раздражали мальчики-дилетанты, которые лезут не в свое дело, а те, в свою 149 очередь, были убеждены, что мэтры пытаются подменить политическую науку чисто юридическими штудиями. По-человечески это совершенно понятно. Но главное — все это было и как-то сливалось.

Наконец, третье ощущение — мне показалось, что при всех слабостях политической науки того времени, при том, что она была в значительной мере отрезана от основных потоков зарубежной политологической мысли, у нее имелась одна важная особенность, которую, к сожалению, мы начали утрачивать. Как известно, в философии есть такой термин — “bekenende” (понимающий, осмысливающий), есть даже особое направление — Bekenende Philosophie (понимающая и осмысливающая философия). На мой взгляд, то направление, которое сложилось у нас тогда, можно назвать понимающей и осмысливающей политологией. В отличие от западной политологии, которая пыталась зафиксировать существующее, оно стремилось осмыслить процессы развития, способные дать новое качество. У каждого из этих подходов есть не только плюсы, но и минусы. У нас — это нехватка или недооценка фактуры, там — полное отсутствие полета, конкретное изучение некоего факта, в основном “case studies” и больше ничего.

Àдальше произошло следующее. Когда открылись ворота для информации

èв страну хлынул поток знаний, и у нас, как нередко бывает в таких случаях, возник комплекс неполноценности. Мы почувствовали свою второсортность

èс надеждой обратились к учителям, которые пришли научить нас уму-разу- му. Все это было полезно — но только до тех пор, пока в процессе обучения мы не начали терять качество “bekenen”. Ведь цель политологии заключается не

История политической мысли

150

только и, на мой взгляд, не столько в том, чтобы понять особенности процессов, специфику режимов и т.д. и т.п., сколько в том, чтобы найти альтернативу. Поиск альтернативы как применительно к нашему обществу, так и в глобальном масштабе — это, с моей точки зрения, первейшая задача политической науки, в т.ч. и российской. И чтобы приблизиться к ее решению нам нужно, опираясь на тот огромный багаж знаний, который был нами получен, освоен, осмыслен, попытаться наложить на него тот самый принцип “bekenen”, стремление понять те процессы, которые происходят и будут происходить.

К.Г.Холодовский. Мы сейчас говорим о 50-летии политической науки, а через несколько месяцев будет 50-летний юбилей одного из инкубаторов политической науки — ИМЭМО. На примере этого института хорошо видно, как шел процесс постепенного, так сказать, вышелушивания из тенет стандартных марксистско-ленинских подходов подхода политологического. Основным звеном в этом процессе являлся сектор, затем отдел международного рабочего движения, которым с 1963 по 1968 г. руководил Александр Абрамович Галкин, а потом — почти 30 лет — Дилигенский (в это время отдел уже назывался “социально-экономических и социально-поли- тических проблем”). Конечно, и нами издавались труды со страшными названиями типа “Классовые битвы сотрясают мир капитализма” или “Углубление общего кризиса капитализма”, начиненные цитатами из классиков и выступлений очередного вождя, но за всем этим скрывалось содержание, все в большей степени отличавшееся от обычной обществоведческой советской продукции.

1960-е годы были для нас периодом ученичества, мы знакомились с такими корифеями мировой политологии, как Макс Вебер, Парсонс, Веблен, Алмонд и Верба и т.д. В этом нам очень помогали регулярные семинары, на которые приглашались сотрудники других отделов и институтов, причем не обязательно нашего профиля. И в трудах отдела все больше проглядывал системный подход к политической сфере. Особенно везло партиям, но рассматривались и проблемы гражданского общества. Очень много внимания уделялось и тому новому, что появлялось на политической сцене, — развитию системы функционального представительства, новым социальным движениям и т.п. Я упомяну только два сборника, которые, на мой взгляд, были этапными для нашего отдела. Это “Социально-политические сдвиги в странах развитого капитализма” (1971) и “Новые явления и механизмы политического господства монополий” (1975). Названия этих сборников, конечно, полностью отвечали духу того времени, но дело не в названиях, а в том, что за ними скрывалось.

Разумеется, то, чем мы занимались, еще нельзя назвать политической наукой в полном смысле слова, но это было приближение к политической науке, поэтому мы оказались более или менее готовыми к тому переходу, который совершился в 1990-е годы. И хотя первое время мы, возможно, грешили излишним “равнением” на Запад, уже с середины 1990-х годов, на мой взгляд, болезнь начала преодолеваться. Более того, когда я гляжу на такие книги, как “Гражданское общество: структура и сознание”, “Политические институты на грани тысячелетий” или “Глобализация в России”, мне кажется, что она преодолена.

Я полностью согласен с Александром Абрамовичем в том, что нельзя недооценивать своеобразие нашей политической науки в сравнении с западной. Конечно, она меньше развита, имеет меньшей глубины традицию, но у нее собственные достижения, в частности — тот самый бикаминг, подход, который иногда выгодно отличает труды наших политологов от работ западных исследователей, хотя в других отношениях они нередко им уступают.

И последнее. У нас в отделе и институте стихийно сложилась практика, которую, на мой взгляд, полезно было бы перенять и другим нашим политологам. Мы никогда не считали себя самодостаточными, мы всегда работали в контакте с социологами, социопсихологами, культурологами и т.д., и я убежден, что такой подход, позволяющий посмотреть на происходящее с разных точек зрения, дополнить друг друга, помогает глубже понять действительность.

В.К.Егоров. В приглашении, которое мы получили, поставлена задача — сначала освежить в памяти, а потом зафиксировать этапы развития отече- ственной политологии. И вот, послушав выступавших до меня коллег, отмечу, что, на мой взгляд, эта задача распадается на две: первая из них касается развития нашей политической науки в сопоставлении с развитием науки мировой, а вторая — истории самой Ассоциации, ее становления в ор- ганизационно-правовом плане.

Если говорить об Ассоциации, то, как мне кажется, ее история распадается на следующие этапы. Первый — тот самый протопериод, 1955 — 1960 гг.

Второй этап — с 1960 г., когда Ассоциация обрела свое имя и стала базиро- 151 ваться в Институте государства и права. Третий — с Московского конгресса 1979 г. по 1989 г. Это крайне важный этап, ибо именно тогда политическая наука получила признание в качестве самостоятельной дисциплины и стали появляться первые специалисты-политологи. Затем краткий переходный период до 1991 г., после чего уже можно говорить о начале нынешнего этапа.

И здесь возникает проблема корреляции между этапами становления Ассоциации и развитием собственно политической мысли. Дело в том, что на каждом этапе наука либо получала какой-то дополнительный глоток кислорода, либо, наоборот, его становилось меньше. Одновременно менялись и подходы к тому, что должна давать Ассоциация обществу, в каком взаимодействии с какими структурами она должна находиться. Ведь в конечном счете она работала не на саму себя, была какая-то потребность. Со всей очевидностью это обнаружилось после того, как возникла специализация, и особенно в так наз. демократический период.

Было бы крайне полезно осветить эти два аспекта — становление науки как таковой и становление Ассоциации. Имена и люди — вот что главное, и правильно сделал молодой коллега, который взял и подсчитал, сколько было ученых, трудов, институций. А если попытаться провести такие подсчеты по каждому периоду? Мне кажется, что это будет весьма плодотворным.

С.П.Перегудов. Я хочу поделиться своими соображениями по поводу взаимодействия рядовых исследователей с Ассоциацией, а также поговорить о том, как она помогла инкорпорироваться в международное политологичес-