Зазнаев

История политической мысли

кое сообщество большой группе российских политологов. Мне кажется, что это одна из интереснейших тем, один из интереснейших аспектов деятельности самой Ассоциации.

Я впервые познакомился с Ассоциацией где-то в середине 1970-х годов. До этого я мало что знал о ее деятельности. Конечно, мне были известны статьи Федора Михайловича, а с Александром Абрамовичем мне довелось сотрудни- чать непосредственно, однако все это как-то не ложилось в рамки Ассоциации. Но вот в 1976 г. меня впервые пригласили участвовать в конгрессе МАПН. Хотя я приехал в Эдинбург как член туристической группы, фактически это было полноценное участие, потому что мы присутствовали на всех заседаниях, выступали в дискуссиях и т.д. И я должен сказать, что этот и последующие конгрессы — а я участвовал почти во всех из них, включая Московский, Парижский, Сеульский, Квебекский и др., — были для нас, особенно вначале, своего рода окном в мировую политологию. Там были и встречи с людьми, и общение, и дискуссии, и материалы, и самые свежие доклады, причем материальная и духовная составляющие как бы складывались, и человек становился частью уже не только своей Ассоциации, но и международного сообщества.

Конечно, для того чтобы войти в этот мир, нужно было как-то по-ново- му взглянуть на многие вещи, и это, естественно, отражалось на наших публикациях. Поэтому это было не просто общение и какое-то, так сказать, приобщение, но реальное участие в том научном процессе, который шел в рамках МАПН.

Замечу, что на основании участия во многих конгрессах у меня сложи-

152лось твердое убеждение, что представление о том, будто наша политология до сих пор в плетется хвосте, — это миф. На самом деле наша политология сейчас на уровне международных конгрессов, она интегрировалась, и при всех различиях, при всем несовпадении в акцентах, которые делаются у нас

èкоторые делаются там, наша наука — органическая часть мировой политологии. Но я должен все-таки оговориться: когда окончился период инкубационного развития российской политологии, когда она легализовалась, в нее хлынуло столько людей, не имеющих к ней никакого отношения, что она оказалась девальвирована. В последние годы, когда по-настоящему на- чала работать наша Ассоциация, это постепенно проходит, но пена все еще чувствуется. И мне кажется, что одной из стоящих сегодня перед нами задач является выравнивание, подтягивание, быть может, даже выбраковка, поскольку засорение произошло огромное. Поэтому когда я говорил, что наша политическая наука интегрировалась в мировую, то имел в виду лишь ее ядро и те новые серьезные и профессиональные силы, которые в нее влились. Причем — что очень важно — они влились и за счет развития политологии вширь. Я тесно связан с Пермским и рядом других университетов и берусь утверждать, что некоторые регионы у нас уже вошли в струю, если можно так сказать, реального политического исследования.

Âзаключение я хотел бы остановиться еще на одном моменте. В свое время делегации, отправлявшиеся на конгрессы МАПН, формировались у

нас организованно, готовились группы поддержки и т.д. Потом пошел стихийный процесс, и такая ситуация сохраняется по сей день. Я не знаю, как нам этот процесс немножко упорядочить с тем, чтобы на конгрессах

присутствовали и выступали люди, которые действительно могут сказать что-то новое, что-то интересное, и прежде всего — о России. И последнее замечание: мне кажется, что журналу “Полис” по окончании каждого конгресса стоило бы посвящать специальный номер его итогам. Ведь это все-таки мировая политическая наука, и мы участвуем в ее развитии, и наше участие надо каким-то образом отражать.

А.И.Никитин. Начну с того, что, скорее всего, знают не все присутствующие. На прошлой неделе в Сеуле состоялась встреча руководителей пяти политологических ассоциаций (российской, американской, корейской, китайской и японской), на которой обсуждался вопрос о том, как улучшить взаимодействие между национальными сообществами политологов. Кстати говоря, материалы этой встречи сразу же были изданы, и буквально через несколько дней мы разместим комплекс предложений, которые мы выработали, на сайте РАПН, чтобы все могли с ним познакомиться.

У меня в руках два ежегодника — один из ежегодников САПН (представители старшего поколения помнят, что они выпускались аккуратно каждый год) и первый выпуск ежегодника, который сейчас возобновила наша Ассоциация. Если мы откроем советский ежегодник, то тут же наткнемся на довольно экзотические статьи, такие, например, как статья экскаваторщика из Литвы К.Уоки “Политологические заметки рабочего”. Но в целом ежегодники советского времени, если их проанализировать (а я думаю, что такой анализ — необходимая составляющая работы по восстановлению кол-

лективной памяти Ассоциации), могут дать много интересного. В частнос- 153 ти, бросается в глаза их тематическая направленность. Наш первый ежегодник — всем сестрам по серьгам. Он методологический, и представляет срез всей политической науки. Со следующего выпуска мы попытаемся ввести некоторую внутреннюю специализацию, с тем чтобы постепенно выйти на тот стандарт, который сомкнул бы наши ежегодники с прежней серией.

А сейчас я хочу ответить на замечание Сергея Петровича Перегудова по поводу представительства российских ученых на международных конгрессах. В 1988 г., во время конгресса в Вашингтоне, в номере у Шахназарова, который возглавлял тогда Ассоциацию, произошел, на мой взгляд, эпохальный разговор. Члены советской делегации спросили Георгия Хосроевича: “Какая линия будет у нас на этом конгрессе?”, а Шахназаров развел руками

èсказал: “Знаете что, на этот раз линии не будет”. Это было настолько ново

èнеожиданно, что мы долго за чаем пытались выработать общую линию, и на этом и двух последующих конгрессах (в Квебеке и Сеуле) нам действительно удавалось сохранять традицию единой делегации. Но, быть может, это и правильно, что сейчас российские ученые индивидуально выходят на комитеты МАПН, индивидуально участвуют в международных мероприятиях, не спрашивая разрешения у центра и не пытаясь вылететь на одном самолете? Здесь можно поспорить, очевидно одно — не все традиции прежней Ассоциации заслуживают того, чтобы их поддерживать. Вместе с тем есть по крайней мере четыре традиции, которые мы хотели бы сохранить.

Первая — это ежегодники, отражающие лицо раньше советской, а ныне российской политологии. Вторая — взаимодействие с МАПН и участие в

История политической мысли

международном политологическом сообществе. Третья — проведение политологических конгрессов (в октябре следующего — 2006 — года состоится уже IV Всероссийский политологический конгресс). И четвертая — взаимодействие с регионами (тогда они назывались республиками). Не все из вас, наверное, часто посещают наш сайт и знают, что на сегодняшний день уровень региональных связей Ассоциации на порядок выше, чем был в советские годы. Я прекрасно помню, в каком в общем-то скромном состоянии находились тогда наши связи с республиками; на заседаниях правления мы это не раз обсуждали. Сейчас же есть основания утверждать, что нам действительно удалось возродить политическую науку в регионах.

И последнее. Сегодня мы с большим трудом боремся с Министерством юстиции РФ и Федеральной регистрационной службой, пытаясь сохранить за Ассоциацией общероссийский статус. РАПН попала в “корзину” политических организаций, которые в преддверии 2007 — 2008 гг. под лупой рассматриваются Минюстом, и нам уже было официально предложено перейти на положение региональной организации. Чтобы этого избежать, нам пришлось доказывать, что у нас есть реально работающие отделения более чем в половине субъектов Федерации, в связи с чем были проведены учредительные собрания ряда новых отделений. Это очень непростая борьба, но она дает возможность сохранить Ассоциацию и развивать ее как всероссийскую организацию, продолжающую традиции САПН.

Т.А.Алексеева. Сначала маленькое воспоминание, которое было навеяно

154дискуссией по поводу линии на конгрессах. В первый раз я столкнулась с политической наукой на том самом знаменитом Московском конгрессе, с которого, собственно, практически все и начиналось. Тогда я была младшим научным сотрудником в секторе у Д.Е.Меламида в ИМЭМО, и очень хорошо помню, как нас собрали и один из наших руководителей не столько разъяснял нам генеральную линию, сколько давал установку. Установка эта звучала следующим образом: впервые в Москве проводится конгресс по политической науке, мы вас сейчас распределим по секциям, на каждой секции будут представлены какие-то доклады, и ваша задача — стать оппонентами и доказать, что политическая наука в Советском Союзе находится на очень высоком уровне. Мне с одним моим коллегой досталась секция, на которой обсуждался греко-турецкий конфликт. Соответственно, мы должны были продемонстрировать, что лучше других понимаем, что там происходит. Нам это удалось, но я не буду рассказывать, как — это история почти курьезов.

Позднее в связи с серией очередных академических преобразований я оказалась в секторе с В.А.Мшвениерадзе в Институте философии. Здесь уже упоминалось о том, с какими трудностями сталкивалось продвижение пока еще зародышей политической науки через тогдашнее отделение философии и права. Наверное, только сейчас, задним числом, я в состоянии понять, насколько трудно было Мшвениерадзе сохранить даже сам по себе сектор, который был создан, естественно, тоже под Московский конгресс. Конечно, употреблялся эвфемизм — сектор назывался “философских

проблем политики”, это меньше раздражало окружающих. Но раздражение

было. Мне не раз говорили о том, что это не настоящая философия, рассказывали, что Бертран Рассел страшно стеснялся своей работы под названием “Власть”, что это движение в какую-то не ту сторону и т.д.

Сегодня имя Мшвениерадзе считается одиозным, и ради восстановления исторической справедливости хочу напомнить, что при всей противоречивости его личности этот человек чрезвычайно много сделал для того, чтобы политическая наука у нас сложилась. Ведь сделано было действительно немало. Во-первых, была подготовлена целая серия монографий по власти (изучение проблемы власти было главной темой научной работы сектора). Затем переводы, комментирование. Вы, наверное, помните, был такой замечательный жанр — критика буржуазных теорий, позволявший изложить то, с чем люди не имели возможности познакомиться, с “правильными” комментариями где-то внизу. Но самое главное — мы факти- чески легитимировали понятие философии политики.

А теперь о современной ситуации. Так получилось, что за последние три года мне пришлось посетить 14 российских университетов, причем именно с целью изучения состояния в них политологии. Впечатление, откровенно говоря, неоднозначное. Несмотря на то что очень многое делается и издается огромное количество трудов, существуют тенденции, которые мне кажутся очень опасными для нашего дальнейшего развития.

Поскольку для нормальной научной деятельности нужны не только интеллектуальные, но и финансовые ресурсы, была, к сожалению, тенденция к подмене политологии пиаром. Как бы это ни называлось — политичес-

кий менеджмент, политические технологии или как-то еще, — речь шла о 155 сугубо прикладных навыках, связанных с проведением выборов. Сейчас набирает силу обратная тенденция — почему-то все дружно стали заниматься государственным управлением. Все это совершенно понятно и соответствует духу времени. Но есть одна вещь, которая меня крайне беспокоит, — мы очень быстро теряем политическую теорию как таковую.

Минимум теоретических исследований, почти нет теоретических диссертаций. Если раньше была хотя бы одна мощная линия, связанная с историей политической мысли, то сегодня и она затухает. Зато появляется множество псевдотеоретических работ, которые собственно к теории никакого отношения не имеют, да и к практике тоже. Это некая промежуточность, ничего не дающая ни с точки зрения навыков, ни в плане осмысления тех процессов, с которыми мы сегодня сталкиваемся. Вот это, пожалуй, самый тревожный звонок. Мы пытались что-то сделать с помощью журнала “Полис” и виртуальной мастерской по политической философии, нам вроде бы удалось легитимировать и саму политическую философию, она сейчас входит в государственный стандарт, причем именно как область политического, а не философского знания. Но исчезает финансирование, а вместе с ним и интерес. Конечно, стране, по-видимому, нужно не так уж много теоретиков, но они всетаки должны быть. Без этого политология просто не может состояться.

И.Б.Левин. Я никогда не числил себя в политологах, а тем более в кори- феях-основателях. Впервые слово “политология” я услышал от Коли Разумовича. Это был, наверное, конец 1966 г., становление ИМРД. В те годы я

История политической мысли

не мог себе представить, что Коля когда-нибудь будет ассоциироваться с целой школой, из которой вышли и Алеша Салмин, и другие видные политологи, а тогда он полумечтательно говорил, что должна быть наука, имеющая своим центром, своей стержневой линией политику, политический процесс, политические институты. Звучало это, признаюсь, довольно экзотично, по крайней мере — для меня. В дальнейшем я как страновед занимался очень узкой сферой и, как мольеровский персонаж, не подозревал, что пишу прозой.

Но я хочу сказать сейчас о другом — о сегодняшнем и завтрашнем дне предмета политической науки. Пока мы рассуждаем о том, как она становилась, развивалась, кто, когда и с чем в нее входил. А что происходит в сегодняшнем мире с политикой как явлением? Это как раз та тема, которой мы сейчас занимаемся под руководством Кирилла Георгиевича Холодковского. Мы фиксируем, и это, наверное, знают все присутствующие, кризис демократии, начиная с самых что ни на есть традиционных ее институтов. И сам политический процесс, понимаемый как процесс горизонтальный, как усреднение и опосредование разновеликих и разнонаправленных интересов, все больше “скукоживается”. Его подменяют, с одной стороны, правила, нормы, механизмы функционирования рынка, а с другой — попытки выйти из кризиса за счет усиления авторитарных тенденций. Но не буду на этом задерживаться, напомню лишь о повсеместном падении интереса к политическим партиям и — одновременно — их представительности, об усилении зависимости партий от государственной власти. В целом ряде

156стран партии настолько быстро утрачивают свои отличительные черты, превращаясь в заложников, если не сказать — клиентов, государства, что под вопросом оказывается их будущее.

Óменя в моей жизни не раз возникало ощущение, что я всюду поспеваю

ñбольшим опозданием. Я начинал когда-то как переводчик, потом убедился, что это в общем-то умирающая профессия. Занимался журналистикой, которая сейчас, по-моему, превращается в нечто совершенно другое. Стал вроде бы историком, а недавно один из моих коллег написал работу о том, что история как таковая обречена на исчезновение. Мне не хотелось бы превращать эту юбилейную встречу в поминки, но думаю, что нам полезно было бы задуматься о том, чем, собственно говоря, будет заниматься наша отраслевая наука завтра и послезавтра.

В.В.Смирнов. Я благодарю всех, кто пришел сюда. Наша встреча — результат совместной деятельности разных поколений политологов, и эту преемственность очень важно сохранять и развивать. Потому что прав Федор Михайлович — так уж сложилось в русской истории, что каждый ученый, каждый интеллигент чувствует свою сопричастность к судьбам страны. В полной мере это относится к представителям политической науки. И наши усилия, надеюсь, помогут сделать наше общество, нашу политическую систему такими, чтобы нам с вами было не стыдно за то, что мы делали и делаем.

КОНЦЕПЦИЯ ЭВОЛЮЦИОННОГО УСЛОЖНЕНИЯ МИРОВОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ Взгляд из России

В.В. Лапкин, В.И. Пантин

ÍЕКОТОРЫЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЯ ГЛОБАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ

связь Обратная

Современная эпоха чрезвычайно динамична. Кто бы мог подумать в 2000 г., что всего через несколько лет США увязнут в Ираке, что Европа будет испытывать серьезные экономические трудности, что Европейская конституция не будет принята, что драматические эксцессы “конфликта цивилизаций” станут во многом определять повседневную жизнь не только “мировой периферии”, но и стран, причисляющих себя к “золотому миллиарду”, что мировая война с террором примет затяжной характер, а ее эскалация приведет к серьезному изменению нормативных представлений о демократическом правопорядке и т.д., и т.п.? В последнее время многие солидные западные авторы, в т.ч. З.Бжезинский [Бжезинский 2004], Ф.Закария [Закария 2004], У.Хаттон [Хаттон 2004] и Э.Тодд [Тодд 2004], с тревогой пишут о потенциальных последствиях возможного в не столь уж далеком будущем заката доминирования США, о судьбах глобального лидер-

ства в эпоху новой “великой трансформации”. Перед лицом надвигающей- 157 ся экономической, социальной и политической дестабилизации мира обостряется потребность в эффективных методах анализа и прогнозирования мирового развития, сложность и динамичность которого, как сейчас уже многим очевидно, девальвирует методы простой линейной экстраполяции выявленных локальных трендов. В связи с этим возникает необходимость в разработке такой методологии прогнозирования глобальной динамики, которая бы учитывала сложность, нелинейность и динамизм современной эпохи, концентрировала бы внимание на “особых точках” развития, маркирующих изменение вектора общественного движения, целей и приоритетов мирового сообщества, его представлений о самом себе.

Работы Дж.Модельски (перевод одной из них был недавно опубликован в “Полисе” [см. Модельски 2005а,б]) вызывают интерес по целому ряду причин. Во-первых, в них содержится методологически обоснованная постановка проблем, связанных с коэволюцией мировой политики, формирующейся в ее рамках глобальной политической системы и образующих эту систему государств-политий. В основе подхода Модельски лежит представление о том, что эволюцию отдельных политий (в частности — российской) невозможно понять вне контекста эволюции мировой политики и глобальной политической системы. Иначе говоря, при изучении эволюционных изменений в американской, японской, китайской или, скажем, российской

ЛАПКИН Владимир Валентинович, старший научный сотрудник ИМЭМО РАН; ПАНТИН Владимир Игоревич, доктор философских наук, ведущий научный сотрудник ИМЭМО РАН.

Обратная связь

политической системе нельзя ограничиваться анализом внутриполитических факторов, следует учитывать и изменение функциональной роли соответствующей политии в мировой политической системе, а также воздействие на нее других центров политической силы. Сегодня, в эпоху глобализации, правомерность такой постановки вопроса не вызывает сомнений.

Во-вторых, предлагаемая Модельски трактовка мировой политики — это модель длительного и сложного эволюционного процесса, механизмом которого являются длинные циклы. Американский исследователь рассматривает современное состояние мировой политики как определенный этап становления и развития глобальной политической системы, охватывающей все регионы мира. При этом в центр своего теоретического анализа он ставит предельно актуальную и активно обсуждаемую на Западе проблему взлета и падения мировых держав, фокусируя внимание на тех глобальных и внутриполитических факторах, которые обусловливают эти взлеты и падения. Очевидно, что такой угол зрения, имеющий прямое отношение к перспективам сохранения политической гегемонии США в современном мире, весьма значим для России и ее политического самоопределения в условиях глобализации.

В-третьих, идеи и рассуждения Модельски в целом развивают и дополняют складывающиеся сейчас представления о глобальном и универсальном характере мировой политической истории, что в известном смысле корректирует установки традиционной геополитики и теории международных отношений. Выход за рамки отдельных наций-государств в сферу глобальной

158политической истории* диктуется необходимостью исследования тенденций эволюции мировой политической системы, которая обладает собственными закономерностями, формирующими (по выражению Дж.Модельски) своего рода “календарь мировой политики” и во многом определяющими “повестку дня” политического развития конкретных стран.

Наконец, ключевой составляющей структурно-функциональных моделей мировой политической системы и механизма длинных циклов в концепции Модельски является различение между “мировым лидером” и “челленджером”, т.е. государством, бросающим лидеру вызов, оспаривающим его глобальное первенство. На протяжении всего рассматриваемого им периода циклической эволюции глобальной политики он прослеживает две базовые последовательности политической преемственности: мировых лидеров (Португалия — Нидерланды — Великобритания — США) и “челленджеров” (Испания — Франция — Германия — ?). Элементам каждой из названных последовательностей присущи специфические качества, которые и позволяют им возвыситься до положения лидера или, соответственно, “челленджера”. Фиксация этих двух принципиально разных типов глобального политического лидерства эпохи Нового времени — чрезвычайно важный шаг на пути теоретического осмысления самого феномена полити- ческого развития.

* Глобальная политическая история — новое направление на стыке истории и политической науки, которое изучает развитие крупных региональных политических образований и мировой политической системы в целом [см., напр. Ионов 2002; Лапкин, Пантин 2004].

К сожалению, спорность выбора отдельных элементов выделенных последовательностей (например, Португалии в качестве родоначальницы “лидерской” последовательности), концептуальная “лакуна” на месте сегодняшнего “челленджера” и слабая проработанность вопроса о механизмах преемственности как в развитии мировой политической системы в целом, так и в каждой из последовательностей несколько снижают значимость данного варианта концептуализации глобальной политической эволюции. Вызывает вопросы и сам механизм ротации “глобального лидерства”. Так, исходным постулатом концепции Модельски выступает тезис “о наличии в глобальной политике последних пяти столетий функции лидерства, осуществляемой последовательно сменявшими друг друга нациями-государства- ми”, которые отбираются на лидирующую позицию в ходе длинных циклов “накопления опыта” [Модельски 2005а: 63, 65]. Однако есть основания усомниться в существовании подобного отбора. Отбор предполагает как минимум нескольких претендентов. Но ни эмпирические наблюдения, ни теоретический анализ этого не обнаруживают. У зрелого “мирового лидера” (если пользоваться терминологией Модельски*) всегда имеется “преемник”, которого он (более или менее успешно) готовит себе на смену (у Нидерландов таковым была Англия; у Великобритании — США; у США с конца 1940-х годов — восточноазиатско-тихоокеанский регион, центрируемый Японией). Только у этого преемника есть шанс стать будущим лидером. Только он — единственный — оказывается подготовлен к тому, чтобы в нужный момент в полной мере принять на себя функцию и ответствен-

ность (связывающие обязательства) глобального лидерства. Претензии 159 “челленджера” никогда не реализуются и не могут быть реализованы в принципе (да и возникают они лишь в определенные, “неблагоприятные” для лидера фазы мирового цикла, когда потенциал лидерства временно ослаблен). Более того, такого рода дублирование, требующее дополнительной передачи значительной доли глобальных ресурсов в распоряжение нескольких претендентов и, соответственно, изъятия их у прочих потенциальных субъектов мирового развития, выглядит чрезмерно расточительным для весьма экономной системы глобальной социально-политической эволюции и потому крайне маловероятным даже в теоретическом плане.

Методологически дискуссионны и предлагаемые Модельски ретроспективные оценки ранних этапов эволюции глобальной политики. Выделяемые им “необходимые условия” глобального лидерства неоправданно перегружены “модными” политическими принципами середины-конца ХХ в.: “открытое общество”, “демократический потенциал”, “опыт свободы слова”, “сильные, активные СМИ”, “чувствительность к глобальным проблемам” и т.п. [Модельски 2005а: 73]. Сомнения в адекватности этих условий-требова- ний возникают не только в случае Португалии XV– XVI вв., но и применительно к Великобритании XIX в. Трудно избавиться от ощущения, что, провозглашая сегодняшние консенсусно признаваемые “добродетели” мирового гегемона необходимыми условиями глобального лидерства вообще, Мо-

* В своих работах мы используем понятия “центр-лидер” и “противоцентр” [см. Лапкин, Пантин 1999; 2004].

Обратная связь

дельски подспудно пытается оправдать и теоретически “освятить” современные структуру и принципы миропорядка (пресловутый Pax Americana). Позже он, правда, делает оговорку: “Мы знаем, что в качестве феномена современной эпохи ‘демократия’ начала свой путь только в середине XIX в. Это означает, что западноевропейская эра глобальной политики, на которой по большей части строится наш анализ (а также — во многом — традиционные теории международных отношений), в действительности не дает нам четких примеров демократических сообществ, послуживших основой глобального лидерства… Даже Британия, с ее либеральным обществом и начавшим складываться уже с 1688 г. парламентским режимом, не была подлинно демократической в наиболее плодотворные периоды своего участия в общемировой жизни”

(курсив наш — Àâò.). И тем не менее настаивает: “На принадлежность глобальных лидеров к этому (демократическому — Àâò.) ‘роду’ указывает их демократический потенциал, т.е. набор черт, благодаря которым они имели лучшие шансы, нежели их конкуренты, на поступательное развитие в направлении внутренней свободы и открытости вовне” [Модельски 2005а: 75].

Недоумение вызывает и риторика, адресованная “челленджерам”: “Не пора ли им раз и навсегда отказаться от неверного пути и выбрать новый?” [Модельски 2005а: 80]. На наш взгляд, такой вопрос выдает неготовность исследователя к восприятию эволюции мировой политики как системы. В представлении Модельски, похоже, есть хорошие, правильные, разумные игроки (лидеры) и игроки плохие, действующие неправильно и неразумно, “пользующиеся заведомо непригодными для достижения поставленных ими целей ре-

160цептами” [Модельски 2005а: 80], главным результатом бурной деятельности которых оказываются “глобальные войны”. Другими словами, “плохим парням” надо стать “хорошими”, осознать бессмысленность собственного упорства в отстаивании права на альтернативу, и тогда все болезненные проблемы мирового развития будут окончательно устранены… Но ведь, как следует из рассуждений самого Модельски, функции “мирового лидера” и “челленджера” в процессе мировой эволюции взаимосвязаны и дополняют друг друга, составляя неразрывную целостность. “Челленджер” выполняет в рамках глобальной системы ту работу, которую не может выполнить лидер (в силу функциональной неприспособленности к ней), и наоборот, лидер делает то, что не по силам “челленджеру”. Иначе мировая эволюция происходить пока не может, и апелляции к “сознательности” тут совершенно ни при чем.

Вместе с тем само использование длинных циклов как аналитического инструмента при исследовании мировой политики кажется нам чрезвычайно плодотворным. Несмотря на довольно широко распространенный скепсис в отношении циклических теорий (во многом обусловленный чрезмерным энтузиазмом некоторых адептов таких теорий), можно констатировать, что выявление циклов, ритмов и волн социально-политического развития позволяет взглянуть на историко-политический процесс как на единое целое и увидеть новые его стороны и моменты. Однако подобный подход обладает эвристической ценностью лишь в том случае, если он дает реальное приращение знания об исследуемом предмете, включая прогноз его будущего поведения, а не просто классифицирует уже известные факты.

Длинные циклы Модельски, безусловно, отвечают этим критериям. В то же

время по поводу некоторых методологических положений его концепции можно и, по-видимому, нужно дискутировать. Предметом дискуссии должны стать, в частности, ее исторические рамки, ее вклад в понимание сущности современности и социально-политической эволюции, ее прогностический потенциал и многое другое. Наличие в ней целого ряда спорных моментов, не вполне оправданных упрощений, а иногда и сомнительных выводов создает дополнительные стимулы к такой дискуссии.

ÏРЕДЫСТОРИЯ, ИСХОДНЫЙ ПУНКТ И ЭТАПЫ ЗАРОЖДЕНИЯ МИРОВОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ

Определение “начала” формирования мировой политической системы имеет важное теоретическое значение, ибо от выбора “отправного момента” во многом зависят представления об основных этапах и тенденциях эволюции мировой политики. Речь идет не столько об уточнении датировки конкретных процессов и событий, сколько об исследовании необходимых логических и исторических предпосылок становления сложной, внутренне дифференцированной, но все же единой мировой политической системы. Большинство западных исследователей (в частности, И.Валлерстайн, П.Кеннеди, Дж.Гольдштейн и Д.Паркер) “исходным пунктом” становления мировой политической системы считают XVI в., когда в результате великих географических открытий и ряда других событий началась глобальная экономическая, политическая и военная экспансия стран Западной Европы. Такая точка зрения, по сути, является “европоцентрис-

тской”, поскольку она явно или неявно строится на предположении, что 161 все предшествующие процессы и события, в которых страны Западной Европы играли второстепенную роль, не имели отношения к формированию мировой политической системы. Модельски справедливо критикует эту точку зрения и обращает свой взгляд на Восток.

Вести отсчет современности Модельски предлагает примерно с 1000 г., причем “началом современности в глобальном масштабе” ему видится “золотой век Китая” периода династии Сун. Именно с этого момента, утверждает он, можно говорить “о зарождении мировой системы как системы глобальной (и одновременно как системы наций-государств) в ходе процесса, которому еще только предстоит полностью развернуться” (курсив наш — Àâò.) [Модельски 2005б: 125]. Подобное заключение представляется нам, мягко говоря, не вполне обоснованным. В начале второго тысячелетия Китай находился в лучшем случае на периферии системы мировых межцивилизационных и межкультурных обменов и был Срединной Империей (Поднебесной) лишь в собственных глазах. Еще больше вопросов вызывает упоминание в этом контексте “системы наций-государств”. Последние являются принципиальным “отрицанием” и “преодолением” политических принципов и практик, составляющих существо империй (к каковым относился не только Китай династии Сун, но и Португалия, Испания и — на первых порах — Великобритания с Францией). Собственно система на- ций-государств стала формироваться лишь с середины — конца XVII в. Ввиду всего вышесказанного основания авторской датировки “начала от- счета современности” требуют более досконального анализа.