3. Примеры франклинизма в Польше

Афоризмы, которыми Франклин заполнял издававшийся им с 1732 по 1757 г. морализаторский календарь, иногда принадлежали ему самому, но чаще, надо полагать, заимствовались из самых разных источников. В огромной Дидактической роли сложившегося таким образом свода поучений сегодня не нужно никого убеждать. О популярности Франклина во Франции уже говорилось. Его обильно цитируют всевозможные назидательные книжки для школьного чтения. Видный идеолог французской буржуазии Ш. Б. Дюнуайе прямо обращается к учению Франклина, цитирует его, ссылается на пример Соединенных Штатов, где каждый богатеет собственным трудом и где классовые привилегии не играют роли. Вслед за Франклином он утверждает, что «рост благосостояния — наилучший способ реформировать нравы» (Dunoyer С. В. L'industrie et la morale consideacute;reacute;es dans leurs rapports avec la liberteacute;. Paris, 1825, p. 441.).

100 лет спустя после Франклина по проложенному им пути следует Ч. X. Спарджин (1834-1894), английский баптист, знаменитый проповедник, проповеди которого, собиравшие толпы верующих и изданные позднее в 50(!) томах, могут, по мнению историков, считаться классическим образцом пуританской морали. Извлечения из них были опубликованы по-польски в двух любопытных книжечках: «Беседы Яна Пахаря» и «Картинки Яна Пахаря» См.: Gaw#281;dy Jana Oracza. #321;oacute;d#378;. [1924]; Obrazki Jana Oracza. #321;oacute;d#378;, b. d. Мое внимание на эти книжки обратил проф. Т. Котарбиньский. В дальнейшем первая из них цитируется под названием «Беседы», вторая — под названием «Картинки».. Стоит отметить эти инъекции франклинизма в стране, где читателю из народа были доступны скорее ярмарочные католические брошюрки. Эти поучения и формой, и содержанием, и своим добродушным, дружеским тоном напоминают наставления Франклина. Только в некоторых случаях наш автор расходится с ним.

Во-первых, перед нами уже не человек эпохи Просвещения, верящий в науку так, как верил в нее Франклин. Достаточно знаний, необходимых для того, чтобы хорошо делать свое дело, считает Спарджин, а в остальном «избегай ненужных вопросов, пробуждающих мучительные сомнения» («Картинки», с. 101). «Люди, не умеющие делать дело, которым они призваны заниматься, — совершенные неучи, пусть даже они знают, как по-гречески называется «крокодил» («Беседы», с. 103). Если ты мастер своего дела и можешь умело пользоваться своим инструментом («часы штопором не заведешь»), знай, что «новые науки, называемые «современной мыслью», стоят не многим больше, чем ручная пила, употребленная вместо бритвы» («Картинки», с. 33), и что «всего вкуснее суп, сваренный в старом горшке, а лучшее утешение — в словах старой Библии» («Картинки», с. 75). Вторая черта, чуждая Франклину, который, что бы ни делал, всегда имел в виду общественное благо, — это одобряемый Старджином эгоизм. «Когда же люди наконец поумнеют и начнут заниматься только своими делами?» («Картинки», с. 45). Ведь «если каждый подметет двор перед своим домом, станет чисто на всей земле» («Картинки», с. 43). Это — разновидность известного изречения «всяк у себя поступай по-божески, а целое само сложится». Как писал Ст. Бжозовский, «вот и попробуй объясни какой-нибудь Марыне Поланецкой [Персонаж романа Г. Сенкевича «Семья Поланецких»], что такое классовая борьба!» (Brzozowski S. Wspoacute;#322;czesna powie#347;#263; polska. Warszawa, 1960, s. 58.). Спарджин, как видим, столь же далек от понимания этого вопроса. Такая социальная слепота диктует нашему автору необычайно характерный совет сельскохозяйственному рабочему, а именно: сохранять спокойствие и терпение, хотя бы даже он, при всей своей добросовестности и трезвости, зарабатывал меньше, чем ему необходимо; ведь «если хозяева прячут деньги в кубышку, а пальцы у них не разожмешь, то длань господня для нас всегда открыта; если пища телесная скудна, то небесного хлеба всегда можно иметь вдоволь» («Картинки», с. 49). У Франклина столь явного опиума для народа мы не нашли бы.

В еще больших дозах подобные откровения содержатся в третьей книжке Спарджина, переведенной на польский язык под знаменательным заглавием: «Жемчужины обещаний господних, или Чековая книжка веры в банк непреходящих сокровищ». Ее содержание, гораздо более религиозное, чем двух предыдущих, сводится к торговому соглашению с богом по принципу взаимности. «Давать, чтобы получать, — таков путь веры», — говорит автор Klejnoty obietnic boskich... Warszawa, [1935?], s. 17..

Наряду с импортированным в Польше был и отечественный франклинизм. Детальное его изучение — благодарная тема для исследователя польской культуры. Примером литературы подобного рода может служить «Автобиография» В. Беркана (Berkan W. macr;yciorys w#322;asny. Pozna#324;, 1924. Далее цитируется то же издание.). Владислав Беркан родился на Познаньщине в 1859 г. Он был сыном портного и себе выбрал ту же профессию. Ему присуще ясное сознание принадлежности к среднему сословию, вера в его почетную миссию, отсутствие каких-либо притязаний на то, чтобы выйти из этого сословия. Если что и заставляет его испытывать чувство некоторой неполноценности, то только его национальная принадлежность, которая в Берлине, где он провел немалую часть своей жизни, превращала его в подданного второго сорта.

Своим занятием он доволен. «Ремесло, — пишет он в «Автобиографии», — почти не требуя расходов на обучение, дает независимость и достаток даже больший, чем тот, который имеют чиновники с положением» (с. 262). Умственный кругозор Беркана весьма типичен. «Из книг и газет я читал только те, — сообщает он, — которые мог согласовать с моими понятиями и принципами» (с. 147). Политические партии, по мнению Беркана, создаются только противниками, тогда как он считает свои убеждения надпартийными, приемлемыми для всех. Это — классический случай отождествления своих воззрений с такими, которые одни лишь стоят на страже порядка; любые иные взгляды распространяют смутьяны. О социализме, как легко догадаться, наш автор отзывается неодобрительно.

Беркан знаком со взглядами Франклина. Знаком он и с воспоминаниями Дж. Рокфеллера. Но если он усваивает их воззрения, то это не поверхностная, а глубоко пережитая адаптация. Эти воззрения отвечают условиям его собственной жизни и его духовному складу католика, как они отвечали духовному складу Франклина или Спарджина, воспитанных по-пуритански.

Я. Котт первым обратил внимание на чрезвычайно любопытную повесть 3. Урбановской «Принцесса» См.: Kott J. Konfitury. — Ku#378;nica, 1948, sup1; 148. Перепечатано в кн.: Pozytywizm. Wroc#322;aw i in., 1950, t. 1..

Повесть была написана по случаю конкурса, объявленного в 1882 г. в еженедельнике «Тыгодник илюстрованы» директрисами частных женских учебных заведений Варшавы. Этим наставницам нужен был «образ девушки и идеал взрослой женщины на фоне общественных отношений, современных нужд, а также требований правильно понимаемого прогресса». По условиям конкурса действие должно было разворачиваться прежде всего в «среднем классе польского общества, в котором наиболее полно выражается жизнь нации и к которому также принадлежит по преимуществу женская молодежь, долженствующая читать указанное произведение». В начале 1885 г. жюри премировало повесть Урбановской. «Принцесса» долго пользовалась любовью читателей. Мы цитируем в дальнейшем издание 1928 г. (См.: Urbanowska Z. Ksi#281;#380;niczka. Warszawa, 1928.)

Хеленка Орецкая, дочь разорившегося дворянина, чтобы заработать на кусок хлеба, отправляется в Варшаву, — случай как нельзя более типичный. Здесь она находит приют в мещанской семье Радличей, которые занимаются торговлей семенами. Живя в их доме и работая в их фирме, Хеленка постепенно перевоспитывается, то есть отучается от барских привычек, проникаясь взамен духом франклиновских поучений. Каждый шаг на пути к их уразумению Урбановская называет «пробуждением ее души». Лицо «принцессы», выражение которого поначалу не отличалось особой глубиной, обретает таковую по мере усвоения новой житейской премудрости.

Хеленка узнает, что человек сам кузнец своего счастья, ибо «исполнение твоих желаний зависит лишь от тебя самого» (с. 151). Чтобы исполнить свои желания, нужно обладать характером, то есть уметь считать, трудиться, сберегать, жить методично, скромно, пунктуально выполнять обязательства и мыслить по-граждански.

«Вы, верно... никогда не спрашивали, что сколько стоит, не так ли?» — спрашивает сурово госпожа Радлич сконфуженную своим невежеством Хеленку (с. 83). «Вы не записываете своих расходов... а значит, надо полагать, и доходов. Поэтому вы не знаете, куда девается то, что вы заработали» (с. 204). Робкий и довольно-таки убедительный ответ «для чего же записывать, раз денег все равно уже нет» госпожа Радлич парирует великолепной речью: «В расходной книжке я как в зеркале вижу свое понимание жизни, свои ошибки, а временами и хорошие свои стороны. Расходная книжка — наш наставник, наш историк, наша совесть. Ведение счетов — основа добродетели столь первостепенной, как бережливость, ведущая к благосостоянию, с которым, в свою очередь связана нравственность» (с. 204). Как объяснил Хеленке сын госпожи Радлич, еще Франклин сказал, что «пустой мешок прямо не устоит». Эта связанная с благосостоянием мораль, как и у Франклина, принимает в расчет не намерения, а результаты. Когда Хеленка извиняется за опоздание в контору, объясняя, что у нее остановились часы, в ответ она слышит: «Извинения делу не помогут. Мне все равно, хотели вы того или нет; я смотрю на результат» (с. 113).

«Будь я вашим другом, я бы вам посоветовал прежде всего научиться счетоводству, — говорит Хеленке сын госпожи Радлич. — Расчет — основа любого общественного порядка, следовательно, и семейного счастья» (с. 195). Хеленка получает в подарок книжечку, разлинованную цветными чернилами и поделенную на рубрики, и делает еще один важный шаг в усвоении франклинизма.

Вычисления госпожи Радлич — сколько зря переводится хлеба и сколько это составит в пересчете на двести тысяч жителей Варшавы — соответствуют франклиновским подсчетам количества свечей, сожженных парижанами впустую из-за того, что они не встают с восходом солнца. Осуждая легкомысленное отношение Хеленки к куску мыла, который по причине неприятного запаха был выброшен ею в окно, госпожа Радлич пускает в ход аргументы самого большого калибра: «Пренебрегать [...] им, хотя бы то был всего лишь кусок обыкновенного мыла, — значит пренебрегать человеческой жизнью» (с. 87), то есть жизнью людей, сделавших это мыло.

Хеленку также приучают к порядку. «Порядок стоит несравненно меньше труда, чем беспорядок» (с. 202). Когда тратишь время на поиски нужной вещи, «сотни, тысячи часов пропадают в этой бесполезной, напрасной суете в течение человеческой жизни, а если умножить их на определенное число людей, получатся годы и даже столетия» (с. 202). Порядок здесь — одна из форм бережливости, а именно сбережения времени, которое, как известно, все равно, что деньги.

Дом Радличей пропитан методичностью. Все тут делается в положенные часы, все делается рационально, никто себе не дает поблажки. Выраженное Хеленкой желание сесть в мягкое кресло вызывает неодобрительные комментарии всех домочадцев. Едят здесь тоже не удовольствия ради. «Цель обеда не в том, чтобы доставить приятное ощущение нёбу, но чтобы получить необходимое организму питание» (с. 124). Рассуждая последовательно, надо было бы и эротику подавать как «пятнадцать минут для здоровья», но книжка наша — для молодых барышень, так что эта тема остается вне рассмотрения. Внешность госпожи Радлич напоминает автору повести то мать Гракхов, то женщин из секты квакеров, «главными правилами которых были простота, суровость обычаев и умеренность» (с. 88).

Урбановская хочет упредить возможное неприятие этого образа и со всей силой подчеркивает, что наше идеальное семейство способно и к «мягким» чувствам, умеет смеяться и не чуждо эстетической культуры. Анджей Радлич часто говорит стихами, ценит красоту природы и прочувствованно играет Бетховена. Эти люди ничем не обделены.

Было бы несправедливо утверждать, что проповедуемая Радличами гражданственность сводится исключительно к эгоистическому стяжательству, в котором они усматривают исполнение патриотической миссии. Жених старшей сестры хозяина был приговорен к смерти во времена «бури, разразившейся над страной», — тема, которую, по понятным причинам, можно было затрагивать лишь намеками [Имеется в виду Польское восстание 1863-1864 гг.], что еще больше способствовало подчеркиванию сюжетов, о которых можно было говорить без опаски. Но, несомненно, патриотическая миссия является здесь центральным вопросом.

У Р. Бакстера, идеолога пуританизма, на которого ссылается Я. Котт в связи со взглядами Радличей, атмосфера совершенно иная. Там на первый план выдвигается религиозная миссия, а обогащение рассматривается как одна из форм служения богу. Здесь верят в необходимость повышения благосостояния родины . На всем свете станет хорошо, когда каждый подметет свой собственный дворик, а мелкие изъяны в этом мире всеобщего благополучия устранит частная филантропия. В основе подобного убеждения лежит, разумеется, вера в то, что все метлы метут в одном направлении. Общественную гармонию в «Принцессе» всерьез нарушает только какой-то нехороший рабочий с недобрым взглядом, который поджигает семенные склады Радличей. Вдобавок потеря капиталов, размещенных не слишком удачно, как будто заставляет читателя усомниться: точно ли добродетель всегда вознаграждается достатком? Однако, успокаивает нас автор, для Радличей это будет лишней возможностью проявить твердость духа. «Через несколько лет они, без сомнения, вернут все утраченное» (с. 341).

Франклинизм, который распространялся в Польше, в приведенных примерах адресовался лавочнику, ремесленнику или крестьянину, то есть тому же кругу читателей, к которому в Пенсильвании обращался Франклин. Но франклинизм цитировавшихся польских авторов имел два обличья: он активизировал мелкую буржуазию (Беркан) и противопоставлял дворянским образцам свои собственные (Урбановская). В этом последнем случае он был франклинизмом борющимся и должен был говорить языком патетики, чтобы придать величие образцам, противопоставляемым очарованию дворянской культуры. Урбановская обращается к интеллигенции. Антишляхетский патетический франклинизм имел широкое поле деятельности в Королевстве Польском. Его существование, совпадающее с формированием идеологии «Молодой Польши» (издания «Принцессы», как уже говорилось, возобновлялись по крайней мере до 1928 г.), свидетельствует о столкновении в кругах польской интеллигенции двух течений: одни поддерживали франклинизм против «шляхетского духа» и стремились очистить эпитет «мещанский» от негативных ассоциаций, другие присоединялись к борьбе «Молодой Польши» с мещанином.