204 Риторика и истоки европейской литературной традиции

емых им внелитературных ситуаций —ситуаций бытовых и культо-

вых, что для архаики более или менее одно и то же. Во избежание

недоразумений подчеркнем, что речь идет вовсе не о какой-то исклю-

чительной ≪сакральности≫ всех форм раннего словесного искусства или

об их жесткой регламентированости в равной степени у всех народов и

во всех древнейших цивилизациях, что явно противоречило бы этно-

графическому материалу и историческим сведениям; как удельный вес

культурно-церемониального элемента в строгом смысле этих слов, так

и регламентация творчества в одних случаях —больше, в других — меньше. Мы хотим сказать другое: как бы с этим ни обстояло дело,

обряд в широком смысле слова остается универсальным способом офор-

мления бытия и быта человека в традиционном обществе, и до тех пор,

пока словесное искусство не получает своей собственной территории,

огражденной от всех остальных жизненных ≪доменов≫, обрядовость

прямо или опосредованно остается для этого вида творчества почвой — иной почвы просто нет.

Разумеется, сказанное наиболее очевидно в применении к обрядо-

вой поэзии в самом буквальном, узком смысле этого слова, например к

культовым песням или к причитаниям: нет нужды разъяснять, что в

этих случаях характеристика жанра как такового входит в характе-

ристику обстановки ритуала и наоборот, так что одно, по существу,

нельзя отделить от другого. Здесь жанровые правила —непосредствен-

ное продолжение правил ритуала и, шире, правил житейского прили

чия в их архаическом варианте. Однако mutatis mutandis сказанное про-

должает быть верным и в более сложных случаях, там, где нет качест-

ва обрядовости в ближайшем, наиболее буквальном смысле, а есть со-

отнесенность с общим принципом обрядового оформления жизни, про-

низавшим весь архаический уклад. Например, речь ≪пророка≫, ≪про-

рицателя≫ или ≪мудреца≫, украшенная игрой звуков, слов и метафор,

не будучи ритуальной в простейшем значении термина, входит в риту-

ал или церемониал явления перед людьми такого рода маркированного

лица47. Как на похоронах полагается причитать, пророку или мудрецу

полагается говорить в особой манере. Стиховой ритм ≪Дхаммапады≫

или ветхозаветной ≪Книги Притчей Соломоновых≫ в контексте эпохи

не самодостаточный литературный факт версификации, но отражение

Жанр как абстракция и жанры как реальность 205

того обстоятельства, что общественная условность обязывала ≪мудре-

ца≫ говорить речитативом и с ритмическими телодвижениями.

Важно и другое обстоятельство: когда архаическое словесное ис-

кусство отходит от бытового и ритуального обихода, жанровая номен-

клатура становится пропорционально степени этого отдаления менее

ясной и четкой: твердые критерии для идентификации жанра даются

внелитературной обстановкой, остальные критерии еще не работают.

Каждый из жанров обрядовой поэзии получает фиксированное, недву-

смысленное обозначение —ясно, что он такое, потому что ясно, при

каких обстоятельствах он является уместным. Но та же самая жанро-

вая форма речи ≪мудреца≫ обозначалась на древнееврейском языке сло-

вом ≪машал≫ (masal)—и слово это буквально обескураживает нас своей

семантической неопределенностью: этой ≪присказка≫, и ≪афоризм≫, и

≪притча≫, и ≪аллегория≫ вообще. Еще не существует мышления в жан-

ровых категориях, которое определяло бы жанры из самой литератур-

ной реальности, и это положение, так сказать, естественно. Только

умственная революция может его преодолеть.

Переход к развитой рефлексии о литературной реальности как та-

ковой в Древней Греции V—V вв. до н.э. и был умственной револю-

цией первостепенной важности, точнее, одним из моментов широкой

умственной революции, сделавшей возможными наряду с гносеологией

и логикой —обращением мысли на самое себя, и теорию языка, поэти-

ку и риторику, т. е. обращение мысли на слово и словесное искусство.

Если бы процесс был эволюционным, а не революционным, атмосфера

скандала, овевавшая инициативу софистов, никогда не сгустилась бы

до такой степени. Комедия Аристофана ≪Облака≫ исчерпывающе пока-

зывает нам, что думал отнюдь не глупый и не примитивный афинянин

об усилиях кружка умников, покусившихся внести неуемную рефлек-

сию, экстравагантную технику формализации мысли туда, где ничего

подобного не было.

Появление теории жанров —это прорыв извечной инерции, победа

эллинского рационализма над косностью дорефлективного культурно-

го обихода. Но победа эта состоялась с самого начала на ограниченной

территории, а инерция на то и была инерцией, чтобы, как всегда, тор-

жествовать повсюду, где слабел или куда не доходил натиск рациона-

лизма.