210 Риторика и истоки европейской литературной традиции

нена из нашего мышления, а только оспорена и осложнена, т. е. лише-

на той завидной чистоты и ясности, той непротиворечивости, какую

имела когда-то.

Что касается практического основания для ≪остановленного≫ бы-

тия жанровых форм, то оно состоит в назначении правил жанра слу-

жить стабильными правилами некоей длящейся игры, в которую автор

играет со своими предшественниками и преемниками на сколь угодно

большой временной дистанции. Ибо теоретико-литературное сознание,

сложившееся в Греции, а затем обслуживавшее ряд эпох, твердо стоит

на том, что суть творчества есть подражание как состязание (ц1цт)О1д,

^fjXcooiq), т. е. деятельность, при которой самовыявление неповторимой

характерности индивидуального начала обеспечено именно неизмен-

ностью правил, дающих всему личному опору и точку отсчета57. Лич-

ному позволено быть личным не вопреки тому, а именно потому, что

правила безличны и надличны; его неповторимость осознается, ценит-

ся и культивируется именно потому, что правила создают вечно повто-

ряющуюся, вечно воспроизводимую ситуацию состязания. Индивиду-

альная авторская манера —для античной литературной теории цен-

ность, может быть —высшая ценность58, но она является ценностью в

качестве единственного шанса на выигрыш в длящейся игре со многи-

ми участниками.

Нет нужды останавливаться на социальных предпосылках статич-

ной концепции жанра. Нам уже случалось отмечать и соотнесенность

взгляда на жанр как на литературное ≪приличие≫ (греч. то npinov) с

сословным принципом69, и значение идеала передаваемого из поколе-

ния в поколение ремесленного умения (TEXVTI)60. ЕСТЬ еще одна важная

социокультурная аналогия —явление литературного языка, сознательно

консервируемого средствами рефлексии, т. е. при помощи фиксирован-

ных правил, в противоположность текучести и поливариантности язы-

ка бытового, необработанного. Как раз античность добилась не только

в практике, но й в ≪идеологии≫ литературного языка таких результа-

тов, которые отбрасывают тень на много веков вперед: для литератур-

ного аттического диалекта IV в. до н.э. был создан статус, позволив-

ший снова и снова возвращаться к нему в практике позднеантичного и

даже византийского аттикизма, последствием чего и в наше время яв-

ляется языковая ситуация Греции, разводящая ≪кафаревусу≫ и ≪димо-

Жанр как абстракция и жанры как реальность 211

тики≫; латынь Цицерона, объективно явившаяся и субъективно осо-

знанная как вершинная реализация возможностей языка, была нор-

мой еще для гуманистов Возрождения.

Итак, под взглядом теоретической поэтики и теоретической рито-

рики облик жанров обретает фиксацию и стабильность; присутствие

литературной теории само по себе —мощный фактор стабилизации

жанровой панорамы, устойчивого распределения между канонизиро-

ванными жанрами функций, тем, мотивов, лексических ≪пластов≫ язы-

ка и т. п. Но эта констатация допускает логический поворот на 180°:

установка античной литературной теории требует от жанровой панора-

мы статичности —как непременного условия ее, этой панорамы, про-

сматриваемое™и описуемости. Что в кругозоре теории —стабильно,

но что нестабильно, в ее кругозор не попадает. Заново являющихся

≪младших≫ жанров, жанровых ≪гибридов≫ и прочих нарушений

однажды освоенной жанровой панорамы ни поэтика, ни риторика, как

правило, в упор не видят; исключения по сути своей таковы, что под-

тверждают правило81. Полноправным предметом поэтики и риторики

до конца античности (и даже много, много позднее62) продолжали быть

те стихотворные и прозаические жанры, которые античная литератур-

ная теория застала наличными при своем собственном становлении.

Новые жанры оставались, так сказать, ≪беспризорными≫. Но из этого

вытекает интересное обстоятельство: на них не распространялись или,

точнее, не вполне распространялись специфические условия, создан-

ные для канонизированных жанров присутствием теоретико-литератур-

ной рефлексии, в их бытии проявлялись черты более ранней, дореф-

лективной поры.

Стоит вспомнить, что за порогом рефлексии с самого начала оста-

вались фольклорные и полуфольклорные, низовые жанры и что мно-

гие из новых литературных жанров более или менее простодушно или,

напротив, изысканно перерабатывали топику и мотивы фольклора и

низовой словесности; эте прежде всего очевидно в отношении буколи-

ки, вновь и вновь идущей от картин пастушеского быта к имитации

пастушеской песни, но может быть без труда прослежено и в отноше-

нии так называемого позднеантичного романа. Самое позднее, пришед-

шее после того, как двери теоретико-литературной рефлексии закры-

лись, оказывалось в соседстве с самым древним, с тем, что предшество-