Колеров М. - Война- внешняя политика России и политическая борьба 1999-2009 - 2009

Das Futur Zwei: 2008 – 2009

И если во внутренней политике России в течение XIX–XX веков главным было требование социальной спра- ведливости для большинства — и все трагедии, революции

иобманы были им мотивированы, то во внешней полити- ке — совершенно независимо от окраски режимов — было

иостаётся требование безопасности. Именно эта внешняя

безопасность и есть главная справедливость для народов

России и её союзников, в течение последних ста лет неод- нократно стоявших на грани и за гранью геноцида. Любое отступление России в области внешней безопасности, даже ради импортируемых «ценностей» и «гарантий», автома- тически делает невозможной её «внутреннюю справедли- вость».Поэтомунамбессмысленноговоритьо«правахчело- векаценойгеноцида».Мыэтознаемнасобственнойшкуре.

Политика

История политики в России окружена многочис- ленными литературными мифами. Два главных из них традиционно сводятся к мифологемам «коллективизма» (соборности, общинности) и «авторитаризма». Желающим говоритьоРоссиизапросто—труднопреодолетьискуше- ние говорить примитивно: на «аксиоме» об историческом

дефиците права и личности легко построить любую про- пагандистскую схему — русофобскую или русофильскую. Но говорить о политической России просто — нельзя.

Во-первых, потому, что политическое как публичное управление всегда было в России сферой ожесточённой идей- ной,корпоративной,персональной,экономическойборьбы.

171

ВОЙНА: ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РОССИИ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА

Во-вторых, потому, что массовая публичная политика

в России возникла исторически одновременно с массовой

публичной политикой в странах первых буржуазных ре- волюций.

В-третьих, потому, что даже предельное сокращение публичной сферы политики никогда не уничтожало са-

мой практики политической борьбы. Публичная сфера политики, уничтоженная в сталинском СССР, не унич- тожила самой политической борьбы, сжатой до заговора Маленкова и Берии, уморивших Сталина тогда, когда тот готов был принести их в жертву очередному «обновлению

крови».

Наконец, в четвёртых, в истории России политика как борьба за власть и ресурсы в конечном счёте была борьбой за единство большинства, ибо всегда имела дело

с крайним социальным, этническим, конфессиональным и экономическим разнообразием, перед лицом которого даже массовый государственный террор вынужден был быть избирательным.

История консенсуса

Сколь бы массовой ни становилась публичная полити- ка в России, периодически доходя до масштабов револю- ций, общенациональный консенсус в России XIX и ХХ ве- ковпрактическиникогданеносилполитическогохаракте- ра.Почтиисключительнымсодержаниемэтогоконсенсуса были требования личной и национальной безопасности и социальной справедливости, в революционные мо-

менты превращавшейся в требования радикального (вне

172

Das Futur Zwei: 2008 – 2009

национальных институтов) социального освобождения.

В некогда преобладающе крестьянской России консенсус социального освобождения получил своё практическое выражение в «чёрном переделе» 1918 года, то есть урав- нительном перераспределении земельной собственности

внекакихбытонибылополитическихидажеобщенацио- нальных общественных институтов и процедур.

Можно сколько угодно размышлять об утопической природе такого консенсуса в вечно воюющей и полной социальной несправедливости стране. Можно, если хочет- ся, примитивно изображать этот социальный консенсус как сугубо этический и внеправовой. Но нельзя не уви- деть, что он был реализован — одновременно с финаль- ным разрушением общинного строя — в массовой част- ной «производительной собственности». Только за такой

собственностью и следует рождение массовой личной

свободы и гарантирующих её национальных институтов. Именно против таких политических последствий

массовой крестьянской собственности боролись больше-

вики,устанавливаястрой«военногокоммунизма»,азатем «коллективизации» и ГУЛАГа.

С другой стороны, несмотря даже на десятилетия гражданской войны советских коммунистов против мас- совойчастнойсобственности(иеёметастазывборьбегит- леровских коллаборационистов), именно консенсус безо- пасности стал однимизфакторов победыСССР во Второй

мировой войне.

Инструментализация такого «военно-социального» консенсуса, разумеется, была весьма далека от обыден- ной практики, которая — в соответствии с условиями

173

ВОЙНА: ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РОССИИ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА

первой половины ХХ века — почти целиком поглоща- лась индустриальной милитаризацией и мобилизацией национальных ресурсов. Но было бы трудно требовать от национального консенсуса «тонкой настройки» в мо- мент национальной катастрофы, непрерывно мучившей Россию весь её ХХ век.

История большинства

Лишь дважды в России ХХ века социальный консенсус был свободно реализован как электоральное большинство:

на выборах Учредительного собрания в декабре 1917 года и на первых выборах президента России в июне 1991 года. В 1917 м за радикальные социалистические партии про- голосовало 80% избирателей, в 1991 м за демократа-попу- листа Ельцина — 57%. Несомненно, что мера внеинститу- циональной легитимности этих большинств растворилась довольно быстро, и последствия 1917 и 1991 годов разви- вались уже не по консенсуальному, а по революционному сценарию.

Несомненно также, что эти электоральные боль- шинства принципиально имели фактически внеинсти- туциональный и потому потенциально революционный характер. Стоит только отметить, насколько действи- тельно «безгосударственными» были эти консенсуальные большинства, если легитимированные ими институты либо — в случае Учредительного собрания — вскоре ис- чезли перед лицом гражданской войны, либо — в случае Ельцина — столь же быстро переродились в партийную власть, победившую в гражданской войне.

174

Das Futur Zwei: 2008 – 2009

Примечательно, что на выборах 1917 года (выдви- нутый социалистами-революционерами) лозунг упо- мянутого «черного передела» (массовой крестьянской собственности) был поддержан динамическим боль- шинством в 50%, а затем, в 1918 м (при поддержке боль- шевиков), приобрёл почти 75% партийных сторонников. В результате произошёл своеобразный обмен массовой «производительной собственности» на политическую диктатуру.

В свою очередь, в 1991 м, новая массовая (теперь лишь «потребительская») собственность, поддержанная электоральным большинством, — бесплатная массовая приватизация жилья и земельных участков — была фактически обменена на экономическую диктатуру но- вых монопольных собственников.

Ив 1917 м, и в 1991 м годах консенсус безопасности

ицелостности государства если и существовал, явно не был актуализирован: в условном выборе между прак- тикой внешней безопасности и утопией справедливости большинство неизменно выбирало второе. Не потому, что переставало нуждаться в безопасности, но потому,

что секрет стабильной безопасности виделся в немед-

ленном достижении частного и общественного благо- получия, простым производным от которого виделась утопия «мира без аннексий и контрибуций», то есть государства, отказавшегося от государственных инте- ресов, не сводимых к частно-общественным интересам. В обоих случаях — и Российскую империю в 1917 м,

иСССР в 1991 м — ждали государственный распад

игражданская война.

175

ВОЙНА: ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РОССИИ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА

Большинство сегодня

Приход Путина к власти в 1999–2000 гг. впервые в рос- сийской истории операционализировал социальный

консенсус, консенсус безопасности и соответствующее им большинство. В 1999 году, когда все предыдущие об- разы электоральной легитимности общенациональной российской власти выдохлись, а либеральное государ­ ство экономически обанкротилось, страна встала перед перспективой расчленения. Внешний источник угрозы был внятно продемонстрирован войной НАТО против Югославии, внутренний — нападением де-факто незави- симой Ичкерии на Дагестан, то есть Россию.

Запрос на безопасность требовал уже не риторики, а практики эффективной самообороны. Запрос на со- циальную справедливость, уничтоженную либеральной олигархией 1990 х годов, требовал, как минимум, ритори- ческих действий в области социальной политики. В такой ситуации вновь мог возникнуть ложный выбор между государственной капитуляцией и социальной утопией, но трудно верифицируемые «государственный инстинкт» общества или личный и генетический опыт 1917 и 1991 го- дов предопределили отказ большинства от такого выбора. Террористический мятеж в Чечне в ходе жестокой войны был подавлен.

Значительному русскому мыслителю и писателю Зинаиде Гиппиус приписывается классическая дилем-

ма — «свобода без России» или «Россия без свободы», —

в которой она, находясь в антикоммунистической эмигра- ции, выбирала первое. В эмиграции 1920–1930 х годов та- кая дилемма, может быть, не выглядела столь абсурдной,

176

Das Futur Zwei: 2008 – 2009

скольэтостановилосьпонятнымбольшинствув1999году. Именно тогда, внутри опыта непрерывных гражданских

войн и террористического диктата, становилось очевид-

ным: без «России» (то есть безопасного и целостного

государства) невозможна никакая «свобода» (то есть совокупность неотъемлемых частных и общественных прав, защищаемых государством).

В России 1999 года конституционные, но институцио- нальнослабогарантированныеивомногомриторические, права, свобода и справедливость служили уже не уто- пической целью, а более или менее знакомой практикой. Поэтому социальный консенсус по определению не мог требовать их немедленного внеинституционального осу- ществления,анапротив—требовалихполнойреализации

всуществующих общественно-политических институтах. Но конституционная безопасность — даже риторичес- ки — не была государственной, общественной и личной практикой. И с очевидностью деградировала вне и внутри страны. Консенсус безопасности здесь реализовывался

вего крайней форме национального самосохранения.

Перед Путиным, претендующим стать легитимным но- сителем воли электорального большинства, стояла задача не просто соответствовать его консенсуальным надеждам, но и — в качестве демократического главы правового го- сударства, а не вождя — верифицировать институциона- лизацию этих консенсусов. К концу 1990 х и безопасность, и частнособственническая свобода, и регионально-наци- ональная справедливость — в равной степени стали пред- метами навязанного им «внешнего управления», подмены, еслинеузурпации.Иконсенсуссостоялвтребованииунич- тожения этих «внешнего управления» и узурпации. Но путь

177

ВОЙНА: ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РОССИИ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА

Путина к представлению воли консенсуального большин­ ства не был триумфальным. Получив на президентских выборах2000года53%голосов,Путиннеимелкарт-бланша. В его руках был действительно ограниченный мандат ариф- метического большинства, который впоследствии он сам риторическиназвалмандатом«наёмногоменеджера».

Возвращение государственной субъектности России в области безопасности и ликвидация верхней части суб- ститутов, подменяющих собой институты прав и свобод (либеральных монополистов, региональных феодалов имафиозныхсамоуправленцев)к2004 мугоду,временино- вых президентских выборов, впервые обеспечили Путину консенсуальное большинство — 71% (с тех пор его лич- ный электоральный рейтинг локализуется возле 70–75%). Можносказать,чтоименновПутиневпервыевроссийской истории общенациональный консенсус был реализован не в утопии революционных надежд, а в практике устойчи- вогоинституционализированногобольшинства.

Большинство завтра

Ноинструментальнаявойнабольшинствазареализацию общенационального консенсуса посредством легитимации или уполномочия национального лидера, разумеется, не за- кончилась. И в этом — принципиальное отличие института авторитарного вождя от института лидера большинства. Вожди тоже любят большинства и не любят посредниковузурпаторов в общении с ними. Они тоже оппортунисты там, где речь идёт об узком круге консенсуальных идей. Им тоже вменяется внеполитическая программа «за всё хорошее против всего плохого». Но прививки российского большин­

178

Das Futur Zwei: 2008 – 2009

ства,полученныеимвХХвекеотгражданскойвойны,войны за выживание, мобилизации и безопасности, несовместимой с монопольной зависимостью от персональной эффектив- ности монарха Николая, диктатора Сталина, геронтократа Брежнева или популиста Ельцина, не позволяют ему вновь вручитьсвойсуверенитетбезусловий.

Условия, поставленные Путину большинством, носят институциональный характер. Именно поэтому боль-

шинство вполне критично следит за продолжением схватки между институтами и субститутами. Поэтому карт-бланш на защиту национальных интересов в области государ­ ственной безопасности сопровождается «техническим за- данием» на адекватное построение её институтов. И сама воля к такой защите уже не считается достаточным дости- жением. Карт-бланш на освобождение социального консен- суса от экономической, корпоративной или региональной олигархии сопровождается (может быть, утопическим) «техническим заданием» на ликвидацию самой практики самодостаточных партийно-корпоративных институтов. Пока на смену либеральным олигархам приходили госу- дарственные корпорации, состоялась новая экономическая реальность, при которой 40%, принадлежащие мелкому

исреднему бизнесу в ВВП, не только (прямо, а не в коэф- фициентах) не учитываются государственной статистикой, ноисамииспытываютглубинноенедовериекгосударствен- но-общественныминститутамисубститутам.

Вполе растущей требовательности расположились

иосновные идейные противники путинского большин­ ства, полагающие указанное глубинное недоверие до- статочным фундаментом для построения собственной альтернативы. Они, может быть, стали бы увлекательным

179

ВОЙНА: ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РОССИИ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА

материалом для прикладной политической истории, но принятой здесь оптике исторического ландшафта, за-

служивают лишь скупых констатаций.

Левые, социалистические и коммунистические альтернативы полагают возможным восстановить архаичный социальный консенсус утопической справедливости, на деле сводимый не к борьбе с бедностью, а к государ­ ственной экономической монополии. У такого консенсуса уже нет и более не будет операциональной перспективы, и нет — большинства.

Либеральные альтернативы в наиболее практичных своих изводах не имеют иного сценария, кроме возвра- щения к олигархической экономической монополии. И на этом пути никогда не встретят даже утопического большинства, даже архаичной антигосударственной капи- туляции.

Консервативные альтернативы, к несчастью, не фор-

мулируют институциональных задач, подспудно выдавая свою претензию на участие в бюрократической поли- тической монополии. Неспособные монополизировать государственно-общественныеинституты,онитщатсяин- фицировать своей проповедью институты национального лидерства. И это — тоже уже вчерашний день, прошлое неинституциализированного большинства, которого ныне уже не существует.

Бюрократическая монополия в политике и экономике,

успешно операционализировав своё доминирование в об- щественно-государственных институтах, стремительно приближается к новому конфликту с консенсусом боль-

180