Сахаров Шестаков Учебник С 19 века по наше время

350 Раздел IV. Россия в XIX — начале XX в.

вертого в вагон и составил две телеграммы. Одну на имя Родзянко, а другую на имя Алексеева. Вторая гласила: «Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно». Служить верно и нелицемерно! Ему они так не служили.

Рузский был приглашен к императору, вручившему оба послания для отправки. Генерал сообщил Николаю II, что из Петрограда выехали для переговоров Гучков и Шульгин. Решено было дождаться их приезда и никаких телеграмм пока не посылать. Потянулись томительные часы ожидания. Пока еще император не терял присутствия духа, и хотя приближенные замечали порой признаки охватывавшего его волнения, но природная выдержка и воспитание не позволяли этому человеку проявлять слабость.

Депутаты ожидались в семь часов вечера, а приехали только около десяти. К этому времени в настроениях обреченного монарха многое изменилось. Все эти часы он обдумывал грядущее и особенно будущее сына Алексея, больного гемофилией тринадцатилетнего мальчика. Император имел обстоятельный разговор с лейб-хирургом С. П. Федоровым, уже несколько лет лечившим цесаревича Алексея.

Отец просил врача высказаться «совершенно честно и откровенно» о том, что ждет в будущем сына. Профессор не стал лукавить, сказав со всей определенностью, что хотя Алексей Николаевич и может прожить долго, но все же, если верить медицинской науке, он неизлечим и предсказать будущее в данном случае невозможно. В ответ услышал: «Мне и императрица говорила так же, что у них в семье та болезнь, которою страдает Алексей, считается неизлечимой. Я не могу при таких обстоятельствах оставить одного больного сына и расстаться с ним... Я останусь около моего сына и вместе с императрицей займусь его воспитанием, устранясь от всякой политической жизни».

Наконец прибыли посланцы революционной столицы. Они были растеряны и подавлены не меньше членов императорской свиты. Представители «новой России» находились в неведении относительно намерений государя и считали, что им предстоит тяжелая миссия — уговорить царя отречься в пользу сына .Алексея при регентстве брата императора, великого князя Михаила Александровича.

В салон-вагоне царского поезда состоялась встреча с императором. Разговор начал А. И. Гучков. Он рассказал о том, что положение угрожающее, что к движению примкнули войска и рабочие, беспорядки перекинулись на пригороды, все прибывающие воинские части переходят на сторону восставших и что для спасения Родины, для предотвращения хаоса и анархии был образован Временный комитет Государственной думы, принявший всю полноту власти.

Гучков далее сообщил, что образовался совет рабочей партии, уже требующий социальной республики. Это требование поддерживают низы и солдаты, которым обещают дать землю. Толпа вооружена, и опасность угрожает всем. Единственный путь спасения — передача бремени верховной власти в другие руки. «Если Вы, Ваше Величество, — завершил Гучков, — объявите, что передаете свою власть Вашему сыну и передадите ре-

jfjjgea 9. Первая мировая война и крушение монархии в России

351

уейтство Вашему брату Михаилу Александровичу, то положение можно будет спасти».

Император выслушал монолог, не перебивая, не задавая вопросов. Ко- гда Гучков закончил, Николай II сказал: «Ранее Вашего приезда, после раз- говора по прямому проводу генерал-адъютанта Рузского с председателем Государственной Думы, я думал в течение утра, и во имя блага, спокойст- вия и спасения России я был готов на отречение от престола в пользу сво- его сына, но теперь, еще раз обдумав свое положение, я пришел к заключе- нию, что ввиду его болезненности мне следует отречься одновременно и за себя и за него, так как разлучаться с ним не могу».

Такой исход депутаты не предвидели. Наследником трона мог быть лишь сын монарха. Об этом прямо говорилось в законе. Новая комбина- ция, когда трон переходил к брату императора, не отвечала букве закона, но, с другой стороны, когда составляли эти нормы, никто не предусмотрел возможность добровольного отказа самодержца от престола.

Произошел непродолжительный обмен мнениями, и в конце концов Гучков сказал, что они могут принять это предложение. Николай II вышел в свой кабинет и быстро вернулся обратно с проектом манифеста об отре- чении. Текст тут же обсудили, внесли незначительные поправки, перепи- сали и в 23 часа 40 минут 2 марта Николай Александрович — семнадцатый царь из династии Романовых — его подписал. Теперь уже бывший импера- тор попросил лишь поставить на нем другое время — 3 часа 5 минут дня, когда было принято окончательное решение. Далеко за полночь, вернув- шись в спальное купе, развенчанный монарх, как всегда уже на протяже- нии последних 35 лет, занес в свой дневник краткое описание дня и завер- шил запись словами: «Кругом измена и трусость и обман!»

Сложив с себя корону, Николай II счел необходимым вернуться в Мо- гилев, чтобы попрощаться с войсками. Там ему стало известно об отказе брата Михаила от престола до решения Учредительного собрания. Тысяче- летняя история тронов и корон в России завершилась.

ГЛАВА 10. ДУХОВНАЯ, ХУДОЖЕСТВЕННАЯ И НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ В РОССИИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX - НАЧАЛЕ XX вв.

§ 1. Духовно-нравственные ориентиры и принципы интеллектульно-художественного процесса

Во второй половине XIX в. культурный процесс в России обогатился новыми эстетическими и тематическими направлениями, раскрылся всем многоцветием художественно-творческих дарований человека. То, что формировалось и сформировалось ранее, стало основопологанием, взрастившим новые и невиданные дары.

Философская мысль, литература, театр, музыка, пластические и изобразительные искусства продемонстрировали выдающие образцы, благодаря которым культура России заняла раз и навсегда почетное место в ареале мировых достижений человечества. И когда говорят о русской культуре как о явлении универсального уровня, то имеют в виду главным образом имена мастеров и творческие свершения, приходящие на время второй половины XIX — начала XX вв. Культура, оставаясь по духу и смыслу, несомненно, явлением национальным, по своим эстетическим приемам, художественному качеству выдвинулась в разряд явлений всемирного порядка.

Глубинные духовно-нравственные импульсы русской культуры, взращенные многовековой православной традицией, одушевляли ее и в новое время. Темы страдания «униженных и оскорбленных», сострадания «маленькому человеку», заявленные с такой пронзительной силой в «Станционном смотрителе» и «Капитанской дочке» А. С. Пушкиным и в «Шинели» Н. В. Гоголем, неизменно оставались в фокусе внимания и потом, и не только в литературе.

Великое русское живописное направление, получившее название передвижников, в значительной своей части — это есть «гимн состраданию», а не простое любование красотами земного мира. И не удивительно, что основными направлениями русского изобразительного искусства долго оставались портретная, историческая и жанровая живопись. Лишь к концу XIX в. получает свое развитие жанр пейзажа.

Хотя тенденции секуляризации и расцерковления с каждым десятилетием все больше и больше давали о себе знать, все явственней проступали в самых разных областях художественно творчества, но те эсхатологические чаяния, упования на конечное торжество Света и Справедливости, столь характерные для исторического облика культуры в минувшие века, не исчезли.

Дидактическая направленность творчества, взращенная пасторским духом творимого публичного слова и образа былых времен, давала о себе знать даже в тех случаях, когда никакой видимой связи с сакральным авторитетом не только не наблюдалось, но подобная сопряженность вообще отрицалась. Органический парадокс русской культурной трансформации отражал общую особенность исторического пути России: перенимая, впитывая в себя многие правовые, этические, эстетические принципы и нормы западноевропейского цивилизационного мироустроения, Россия оста-

j-jjgea 10. Духовная, художественная и научная жизнь в конце XIX — начале XX вв. 353

ралась по сути своей страной небуржузной, страной православной цивилизации. Тот, по определению Макса Вебера, «дух капитализма», творивший И сотворивший реальную действительность на Западе, в России мало что определял и совсем не был демиургом исторического действия.

Сходное явление наблюдалось и в области культуры, не оставившей ни одного примера не только восторженного славословия по адресу «владельцев заводов, газет, пароходов», но даже и проявлений какой-нибудь сдержанной симпатии. Как замечательно заключила Марина Цветаева, «осознание неправды денег в русской душе невытравимо».

Большие русские писатели, такие как Достоевский, Толстой, Лесков, Тургенев, Чехов, Бунин, описавшие разные человеческие характеры, оставившие целую галерею персонажей, представлявших весь социальный спектр России, от царских чертов до крестьянской избы, так и не остановили своего заинтересованного взора на представителях предпринимательской корпорации. Как будто и не было таковых в России.

Общий антибуржуазный социопсихологический климат России совершенно не меняло то широкое развитие благотворительности, те колоссальные пожертвования на общественные надобности, на строительство школ, больниц, приютов, библиотек, музеев и театров, которыми заслуженно славились российские предприниматели. Хотя Россия являлась в первую очередь сельскохозяйственной страной, где огромные финансовые личные или семейные состояния были редкостью, но подобные многочисленные акции той поры, измеряемые в нынешних ценах миллионами и десятками миллионов долларов, нельзя не признать феноменальными.

Однако когда «грянул гром революции» и «пали оковы самодержавия», то буржуазия сразу же оказалась в числе социально обреченных сегментов общественной среды. Один из видных промышленников, переживший революционный катаклизм, вспоминал: «Воспринявшие заветы великого противника цивилизации многие вместе со своими учителем Л. Н. Толстым видели в торговой и промышленной прибыли «грех», а марксисты «грабеж» и только очень и очень немногие понимали, что предприниматель творит необходимое государству дело, что он открывает новые источники народного благостояния, что он укрепляет мошь и независимость на- ции. И даже те, кто это понимали, нередко относились к деятелям торговли промышленности с некоторым осуждением. Во время революции отрицательное отношение к ним, за немногими исключениями, было всеобщим».

В целом это наблюдение нельзя не признать адекватным, но оно нуждается в важной коррективе. Нет предметных оснований считать, что антибуржуазные проповеди Л. Н. Толстого оказали какое-то фатальное воздействие на ход истории; он не столько формулировал подобное мировоззрение, сколько со свойственными ему талантом и мастерством выражал те настроения, которые исстари коренились в русской почве.

Русская культура по духу, форме, по своим устремлениям всегда была антииндивидуалистической. Ее ценности, ее ориентиры и фетиши лежали за пределами того, что принято называть «современной цивилизацией», зиждущейся на приоритетах личного начала, правах субъективного «я». Русская же историческая традиция, все самые яркие достижения и свершения человеческой натуры, все то, что в русской историософской мысли ча-

12 История России с лрсвисйшич времен ло ншпих дней. 1.2.

354 Раздел IV. Россия в XIX — начале XX в.

ще всего обозначалось не понятием «цивилизация», а понятием «культура», все это веками вызревало в православно-социальной среде, где приоритет частного над целым, возвышение личного интереса и индивидуальных устремлений считались вещами недопустимыми, «богопротивными», а потому аморальными.

Русское восхищение Западом — это, как правило, умозрительное любование придуманным совершенством, это преклонение перед «страной святых чудес» (Хомяков), а не перед царством денежной корысти, прагматического расчета и личного комфорта. Близкое соприкосновение с повседневной буржуазной реальностью почти всегда приводило или к «краю нравственной гибели», как то случилось с А. И. Герценом, или вызывало активный интеллектуально-духовный протест, как это произошло со всей русской интеллектуальной элитой, оказавшейся в изгнании после 1917 г. Новые впечатления от «европейского Эдема» совсем не соответствовали старым представлениям.

С горькой иронией о том написал культурфилософ Ф. А. Степун: «Но вот мы изгнаны из России в ту самую Европу, о которой в последние годы так страстно мечтали, и что же? Непонятно, и все-таки так: изгнанием в Европу мы оказались изгнанными и из Европы. Любя Европу, мы, «русские европейцы», очевидно, любили ее только как прекрасный пейзаж в своем «Петровом окне»; ушел родной подоконник из-под локтей — ушло очарование пейзажа». Западнические настроения среди русской диаспоры очень быстро рассеялись без следа. И как когда-то Герцена, по его собственному признанию, от нравственной гибели «спасла вера в Россию», так

инемалое число его потомков та же метафизическая вера поддерживала

ине давала потерять историческую аутентичность годы и десятилетия в чужой культурной среде.

Эндемичность сущностного содержания русской культуры объяснялась тем, что, став секулярной по своему внешнему выражению, она сохранила глубокую духовную интенцию. Чаяние «Царства Божия на небе» сменилось поиском «Царства Божия на земле», на смену христианству пришла социальная религия. Перемена векторов приоритетов мало отразилась на самоотверженной преданности самим устремлениям.

Отсюда проистекала та жадная тяга к поиску идеала, которой начиная с середины XIX в. были обуреваемы поколения молодых (и немолодых) людей, отсюда такой интерес к «провозвестникам грядущего», такой восторг по адресу людей, отдававших себя «беззаветному служению высокой цели». Причем «нравственного идеала» от произведений искусства требовали не только представители новой «социальной эстетики», заявившие во весь голос о себе во второй половине XIX в., но и те, кто являлись антиподами этого течения, сохраняя неколебимую веру в пастырско-нравоучи- тельное предназначение художественных произведений. Так, в 1887 г., ознакомившись с драмой Л. Н. Толстого «Власть тьмы», обер-прокурор Святейшего синода К. П. Победоносцев с возмущением писал Александру III: «Искусство писателя замечательное — но какое унижение искусства! Какое отсутствие, больше того, отрицание чувства, какое унижение нравственного идеала, какое унижение вкуса!»

j-jjgea10. Духовная, художественная и научная жизнь в конце XIX — начале XX вв.

355

Любые проявления тяги к личному благополучию индивидуума клеймились как низкое «мещанство», недостойное внимания художника. Эта антибуржуазная направленность культуры вообще и особенно художественной культуры ярче, зримее всего отразилась на русской литературе, игравшей по своему значению исключительную роль в социальной жизни. В этом отношении русская литература стоит особняком в ряду других вели- ких мировых культурных явлений. Несмотря на то что в России выпускалось немало коммерческой рыночной продукции, а среди лидеров продаж никогда не фигурировали имена ни Достоевского, ни Толстого, ни Горького (в начале XX в. на книжном рынке по величине тиражей доминировала плодовитая сочинительница «семейных романов» А. А. Вербицкая), но «властителями дум», законодателями социально-психологических настроений оставались крупнейшие мастера.

От них ждали вещих предсказаний, им предписывалась роль оракулов, литературным героям их произведений поклонялись, им подражали. Самые известные случаи — «люди будущего», Рахметов из «Что делать?» Н. Г. Чернышевского и Базаров из «Отцов и детей» И. С. Тургенева, стали своеобразными «альтер эго» для нескольких поколений социально обеспокоенной молодежи.

Середина XIX в. — рубеж поворота от художественной эстетики, от романтизма и классицизма с их поклонением искусству к социальному реализму, доходящему порой до бытового натурализма. Процесс демократизации культуры, то, что одни называли «эстетикой улицы» (Г. Успенский), а другие — «возвышением мужика» (С. Франк), становится фактом времени.

От искусства начинают требовать, чтобы оно давало ответы на «злободневные вопросы», указывало пути в жизни, утверждало «высокие общественные идеалы» и «героев будущего». Наступает время культа «прогресса», религиозного благоговения перед «наукой», под которой подразумевалось исключительно естествознание. Морализаторство и обличие несовершенства окружающей действительности, по страстной непримиримости напоминающие сочинения христианских ортодоксов Средних веков, становятся символами времени. Как заметил исследователь русской общественной Мысли, «этот духовный склад слагается с необыкновенной быстротой и очень скоро создает действительную пропасть между новой и предыдущей эпохами». Без учета наличия подобного «духовного склада» очень трудно понять, почему такие произведения, в художественном отношении весьма спорные, как роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?» или пьеса

А.М. Горького «На дне», имели такой широкий общественный резонанс.

В40—50-е гг. XIX в. в общем и целом единый до того культурфилософСкий контекст русской культуры расщепляется. Складывается три главных Духовно-мировоззренческих вектора, принадлежность к которым определялась не столько эстетическими принципами или социальными доктринами, сколько степенью приближения к универсальным ценностям христианства.

Первый,	восходящий к	В. Г. Белинскому и Н. Г. Чернышевскому,
иМел разные	составляющие,	по сути же, знаменовал полный разрыв

с Церковью и неизбежно вел в «реализм», позитивизм и атеизм. На место

356 Раздел IV. Россия в XIX — начале XX в.

традиционной сакральной религии они выдвигали культ свободной от «исторических предрассудков» творческой личности», способной изменить все устоявшиеся нормы и преобразовать мир на рационалистических основаниях. В крайнем своем виде нашедшая воплощение в большевизме, эта мировоззренческая установка отразилась в девизе «партийности искусства» и требовала безусловного подчинения всех форм художественного и интеллектуального творчества политическим задачам.

Вторым направлением являлось течение «неохристианства», самым именитым представителем которого являлся Лев Толстой. Он атеистом себя не считал, но пытался переосмыслить исторический опыт в духе западноевропейского скептицизма XVIII в. для того, чтобы открыть людям «истинного Христа» и «истинную Церковь». Именно эта нива квиетизма дала уже в начале XX в. обильные всходы. Столь популярные в тот период рели- гиозно-философские собрания и дискуссии, все шумные усилия в деле «богоискательства» и «богостроительства» можно воспринимать как развитие толстовских рационалистических нравственно-духовных установок.

Третье главное социофилософское направление представляли художники, сохранявшие верность исконным духовным ценностям и в новых условиях надеявшиеся лишь на возрождение былой силы духа православия, видевшие в христианском нравственном кодексе надежду на спасение всего человечества «от варварства цивилизации». Ярчайшими фигурами здесь являлись философ В. С. Соловьев и писатель Ф. М. Достоевский, которые хотя совсем и не являлись единомышленниками, но оба уповали на земное торжество идеи христианской истины, на возможность реализации давней эсхатологической мечты — рождения государства-церкви.

На рубеже XIX—XX в.в явственно обозначились новые художест- венно-эстетические приоритеты и направления в русской культуре. Протестная, остро социальная направленность, столь характерная для предыдущего периода, хоть и не исчезла, но стала заметно отходить за второй план в разных отраслях художественной деятельности. На смену реалистической социальности выдвигались неоклассицизм, неореализм, символизм, приобретавшие облик чистого эстетизма.

Тоска по несуществующему, «пусть будет то, чего никогда не бывает» (3. Н. Гиппиус), томление духа, страждущего новой религиозности, которую пытаются отыскать в «чистой красоте». Для этого движения, для этого «перевала сознания» типично стремление «перейти за черту «по ту строну добра и зла». Иначе сказать: преодолеть этику эстетикой».

«Новый взгляд», «анатомический подход» расщепляли целостность мира на отдельные фрагменты и черты, каждая из которых рассматривалась в качестве самостоятельного объекта анализа. Форма предмета становится фокусом пристального внимания, часто подменяя и заменяя собой содержание. Эти поиски со всей определенностью заявили о себе уже в творчестве художественной групп, получившей по имени журнала название «мирискусстничества». В литературе выразителем всех этих настроений стал Андрей Белый в целом ряде своих произведений, но особенно в романе «Петербург» (1913 г.).

«Субъективное видение» становилось методом постижения физической действительности, а личное переживание выдавалось за «метафизиче-

j-jjgea 10. Духовная, художественная и научная жизнь в конце XIX — начале XX вв357.

екие откровения». Тяга к трансцендентному для интеллектуальной элиты превращалось в непременный атрибут духовно-творческих исканий. Художественная жизнь последних двух десятилетий перед 1917 г. полна мрачдых апокалипсических предчувствий.

Эти настроения выразительно отразили строки В. С. Соловьева: «Всюду невнятица, сон уж не тот. Что-то готовится, кто-то идет». Здесь философ подразумевал не второе пришествие Христа, а грядущее явление антихриста. Мотив неизбежного космического разрушения и гибели звучит у мно- гих творцов Серебряного века, а композитор А. Н. Скрябин даже запечат- лел демонические ощущения в своей Девятой симфонии, получившей название «черная месса».

Освобождение от жизни, «сладкий отдых смерти» (Д. С. Мережков- ский) грезился как некий индивидуальный эстетический акт, а не как социальная агония. Действительность оказалась страшнее самых смелых предчувствий, а революция 1917 г. не только сокрушила этот изысканный мир утонченных эстетов и судьбы их самих, но и всю духовно-историче- скую ауру русской культуры.

§ 2. Великие писатели и моралисты — Ф. М. Достоевский и JI. Н. Толстой

В пантеоне национальной культуры фигуры Ф. М. Достоевского и JI. Н. Толстого занимают исключительное положение. Литературное да- рование сделало их общепризнанными мастерами слова, крупнейшими отечественными писателями, имена которых являются во всем мире визит- ной карточкой русской культуры. Их жизненные пути и творческие прие- мы совсем несхожи. Они не являлись единомышленниками, никогда не имели не только близких, но даже приязненных отношений, и хотя в раз- личные периоды ненадолго принадлежали к определенным литератур- но-общественным группировкам («партиям»), но сам масштаб их лично- стей не укладывался в рамки узких мировоззренческих течений.

В переломах их биографий, в их литературных произведениях сфокусировалось время, отразились духовные искания, даже метания людей XIX в., живших в эпоху непрестанных социальных новаций и предчувст- вий грядущих роковых канунов. Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой не яв- лялись только «мэтрами изящной словесности», блестящими летописцами времен и нравов. Их мысль простиралась значительно выше обыденного, Устремлялась значительно глубже очевидного.

Стремление разгадать тайны бытия, суть человека, постичь истинный Иел смертных отразило в своем, может быть, высшем проявлении дисгар- монию между умом и сердцем, дихотомию между трепетными ощущения- ми души и холодно-прагматической безнадежностью рассудка. Их искрен- нее желание разрешить «проклятые русские вопросы», что есть человек, и какого его земное предназначенье, превратило обоих писателей в духов- ных поводырей мятущихся натур, которых в России всегда встречалось не- мало. Достоевский и Толстой, отразив русское жизнепонимание, его поры-

комплексы и рефлексии, стали не только голосами времени, но и его ^ р ц а м и .

Федор Михайлович Достоевский (1821 — 1881) родился в небогатой се- •^ь® военного врача в Москве. В 1837 г. окончил частный пансион

358	Раздел IV. Россия в XIX — начале XX в.

Л. И. Чермака, а в 1843 г. — Главное инженерное.училище в Петербурге, затем некоторое время служил полевым инженером в инженерной команде Петербурга. Вышел в отставку в 1844 г., решив целиком посвятить себя литературе. Знакомится с В. Г. Белинским, И. С. Тургеневым, начинает вращаться в столичной литературной среде. Его первое большое произведение, роман «Бедные люди», появившийся в печати в 1846 г., имел шумный успех. Весной 1847 г. Достоевский становится завсегдатаем собраний кружка В. М. Петрашевского, где обсуждались острые социальные вопросы, в том числе и о необходимости свержения существующего строя. В числе прочих начинающий писатель был арестован по делу петрашевцев. Сначала его приговорили к смертной казни, и уже на эшафоте Достоевскому

идругим обвиняемым объявили царскую милость о замене казни каторгой.

ВОмске на каторге Ф.М.Достоевский провел около четырех лег (1850—1854). Пребывание в Сибири описал в книге очерков «Записки из мертвого дома», опубликованной в 1862 г.

В60—70-е гг. XIX в. появились наиболее крупные литературные произведения — романы, принесшие Достоевскому мировую славу: «Униженные и оскорбленные» (1861), «Игрок», «Преступление и наказание», «Идиот» (1866), «Бесы» (1872), «Братья Карамазовы» (1879). Писатель полностью порвал с революционными увлечениями молодости, осознал фальш

иопасность теорий по насильственному переустройству мира. Его произведения пронизаны размышлениями о смысле жизни, о поиске жизненных путей. Достоевский видел возможность постижения истины бытия лишь через веру Христову. Моральному совершенствованию людей он придавал первостепенное значение, считая, что в основе общественных проблем лежат людские пороки, «нравственные слабости» человеческой натуры.

Воззрения Достоевского эволюционировали от «христианского социализма» к славянофильству. Однако славянофилом назвать его можно лишь с большой натяжкой. Он явился одним из родоначальников мировоззренческого течения, именуемого почвенничеством. Оно заявило о себе в 60—70-е гг. XIX в., как раз в то время, когда творчество Ф. М. Достоевского достигало своего расцвета.

В программе журнала «Время», к изданию которого Ф. М. Достоевский приступил к 1861 г., говорилось: «Мы убедились, наконец, что мы тоже отдельная национальность, в высшей степени самобытная, и что наша задача — создать себе форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей». Эта позиция полностью соответствовала исходному славянофильскому постулату. Однако вселенский универсанализм мышления Достоевского проявился уже в эту пору: «Мы предугадываем, что русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, какие развивает Европа».

Подобный взгляд нашел свое высшее воплощение в известном выступ-

лении писателя на торжествах 1880 г. по поводу открытия	памятника
А. С. Пушкину в Москве. Именно в своей пушкинской речи,	вызвавшей

восторг слушателей, а затем ставшей предметом ожесточенной полемики в прессе, Ф. М. Достоевский сформулировал собственное видение будущего мира. Благополучие его он выводил из исполнения исторической миссии России: объединить людей мира в братском союзе по заветам христианской любви и смирения.

j-jjgea 10. Духовная, художественная и научная жизнь в конце XIX — начале XX вв.			359
«Да, назначение	русского человека есть бесспорно	всеевропейское
К всемирное. Стать	настоящим русским, стать вполне	русским,	может

быть, и значит только стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите. О, все это славянофильство и западничество наше есть одно только вели- кое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое. Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, Как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел несть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей». Писатель-мыслитель идет значительно дальше традиционного «славянолюбия», проповедуя вселен- ское единение людей.

Достоевский не являлся философом в точном смысле этого слова, он мыслил как художник, его идеи воплощались в мыслях и поступках героев литературных произведений. Мировоззрение писателя всегда оставалось религиозным. Даже в эпоху молодости, когда он увлекался социализмом, то и тогда оставался в лоне Церкви. Одной из важнейших причин разрыва с В. Г. Белинским, как позднее признался, стало то, что тот «ругал Христа». Старец Зосима («Братья Карамазовы») высказал мысль, встречаемую во многих литературных и публицистических произведениях Ф. М. Достоевского: «Мы не понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он предстанет перед нами во всей своей красоте».

Нежелание и неумение увидеть окружающую красоту проистекает из неспособности человека «овладеть этими дарами». Преданность писателя вдее и идеалам православия есть факт бесспорно аксиоматический. Пережитые в жизни религиозные сомнения и колебания с годами лишь укрепили его преданность вере. «Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного. Недостаточно определить нравственность своими убеждениями. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения», — заявляет Достоевский в дневнике писателя за 1881 г., как бы полемизируя с носителями «новой», «социальной», дехристианизированной морали. В этом пункте писатель бескомпромиссен: «Проверка же их одна — Христос, но тут уж не философия, а вера, а вера — это красный цвет».

Всю жизнь Ф. М. Достоевского волновала загадка личности, им владел Мучительный интерес к человеку, к заповедной стороне его натуры, «подполью» его души. Размышления на эту тему встречаются практически во всех художественных произведениях. Писатель с непревзойденным мастерством раскрыл темную сторону, силы разрушения, беспредельный эгоизм, аморализм, укоренившие в человеке. Однако, невзирая на отрицательные стороны, каждый индивидуум — загадка, каждый, даже в образе самого ничтожного, является абсолютной ценностью. Не только силы «демонической стихии» вскрыты Достоевским с небывалой силой; не менее глубоко и выразительно показаны движения правды и добра в душе человеческой, «ангельское» начало в нем. Вера в человека, торжествующе утверждаемая во всех произведениях писателя, делает Ф. М. Достоевского величайшим мыслителем-гуманистом.