6 Две ветви психологии

 

 

Кризис традиционных эталонов естественнонаучности усугубляется тяжелым функциональным кризисом, переживаемым современной наукой. Он обусловлен и приостановкой гонки вооружений, которая долгие годы верой и правдой служила науке, и возложением на нее ответственности за экологические проблемы, и тем, что в демократических странах основную траекторию ее развития определяет обыватель - в качестве избирателя и налогоплательщика, и другими подобными обстоятельствами[12]. Однако основная причина функционального кризиса связана с тем, что фундаментальная наука накапливает свое знание быстрее, чем прикладная наука успевает его "переварить", превратив в практически полезное, прибыльное знание, и поэтому общество стремится притормозить развитие фундаментальной науки, в результате чего сейчас "время научных открытий сменилось временем использования плодов этих открытий, когда науке дается временная (надо полагать) отставка"[4; 23]. И каждый, кому доводится бывать в благополучных странах, не может не заметить, что и там наука оказалась в незавидном положении: щедро финансируются прикладные сферы приложения научного знания - компьютерные разработки, производство бытовой техники, парфюмерная и химическая промышленность, а фундаментальная наука переживает трудные времена.

В психологии общий функциональный кризис науки проявляется не так остро, как в естествознании, поскольку она слабее связана с оборонными целями и на нее трудно возложить ответственность, например, за ухудшение экологии, но все же она не могла остаться от него в стороне, что дает о себе знать в основном в снижении востребованности исследовательской психологии, призванной добывать фундаментальное психологическое знание, в "перекачке" из нее людей и ресурсов в практическую психологию.

Давно подмечено, что эти две ветви психологической науки используют настолько различные способы получения и использования знания и имеют так мало общего, что выглядят как две совершенно разные и не связанные между собой области познания, как "параллельные" дисциплины. Все попытки их объединить или хотя бы сблизить дают еще более плачевные результаты, чем намерения объединить саму исследовательскую психологию. Например, попытка их сближения, предпринятая недавно Ф.Е. Василюком в виде призыва к переориентации всей психологической науки на практику, не только выглядит декларативно, но и заставляет вспомнить идею построения мичуринской биологии, а утверждение "психологическая теория должна реализовывать психотехнический подход"[1; 32]напоминает о тех мрачных временах, когда науке, вопреки внутренней логике ее развития, предписывали, что она "должна" делать, и оставляет не у дел множество весьма достойных психологических теорий, которые такого подхода, слава богу, не реализуют².

Но Ф.Е. Василюк безусловно прав в том, что "психологическая практика и психологическая наука живут параллельной жизнью как две субличности диссоциированной личности: у них нет взаимного интереса, разные авторитеты (уверен, что больше половины психологов-практиков затруднились бы назвать фамилии директоров академических институтов, а директора, в свою очередь, вряд ли информированы о "звездах" психологической практики), разные системы образования и экономического существования в социуме, непересекающиеся круги общения с западными коллегами" [1; 26]. Несмотря на то что многие практические психологи одновременно работают или, по крайней мере, числятся в научно-исследовательских или учебных заведениях, психологи-исследователи и психологи-практики принадлежат кразным и мало пересекающимся друг с другом сообществам.

7

 

Сделаем здесь небольшое отступление, вернувшись опять к Т. Куну. Он подчеркивал, что в процессе смены парадигм основную роль играют не когнитивные (более широкая область значений, лучший объяснительный потенциал новой парадигмы и т.п.), а социальныефакторы, такие, как вытеснение сторонников побеждаемой парадигмы с ключевых социальных позиций в науке - из издательств, журналов, с руководящих постов, а также их физическое вымирание. (В этой связи Т. Кун цитирует М. Планка, который писал о том, что новые научные идеи побеждают не благодаря убеждению оппонентов, а благодаря тому, что те в конце концов попросту умирают[5].) В результате научные революции представляют собой разновидностьсоциальной революции, имея в своей основе низвержение друг друга группировками ученых. Эти группировки Т. Кун регулярно сравнивал с политическими партиями, да и другие исследователи науки отдали должное подобным аналогиям. Даже К. Поппер, стремившийся объяснить развитие науки одной лишь логикой приращения научного знания, в абстракции от социальных факторов, был вынужден признать, что изобретаемые учеными методологические нормативы часто выражают не эту логику, а их личные и групповые интересы. А "концепция интересов" является одной из наиболее популярных в современной социологии науки.

Тем не менее в естественной науке все подобные группировки, при всех своих когнитивных и социальных различиях, принадлежат к одному научному сообществу. И вполне закономерно, что Т. Кун определял парадигму через научное сообщество, а научное сообщество - через парадигму, в чем его оппоненты усматривали логический круг. Исследовательская же и практическая психология, обладая всеми различиями, характерными для разных парадигм, развиваются к тому же различными сообществами, и поэтому их следовало бы обозначить не как конкурирующие парадигмы, а как различныесоциодигмы. Естественно, подобную внутридисциплинарную разобщенность, далеко выходящую за пределы противостояния парадигм, склонные к методологической рефлексии психологи не могут не воспринимать как тяжелый кризис своей науки.

КРИЗИС РАЦИОНАЛИЗМА

 

 

И все же главная причина тех явлений в психологии, которые обычно характеризуются как критические, состоит в общем кризисе рационализма, охватившем всю западную цивилизацию. Перефразируя известное высказывание М. Вебера о том, что в основе развития капитализма лежала "рационализация всей общественной жизни", можно сказать, что сейчас наблюдается ее тотальная иррационализация. И, хотя все основные симптомы массового помешательства в нашей стране традиционно проявляются с особой остротой, переживаемые ею сейчас бум мистицизма, культ колдунов, гадалок, хиромантов и прочей подобной публики являются не специфическими порождениями нашего общества, а накатившейся на него с Запада волной, на пути которой прежде стояли твердый материализм отечественного обывателя и бдительность советских идеологов.

В конце 70-х гг. известный канадский физик К. Саган, автор научно-популярного бестселлера "Драконы Рая" писал: "Сейчас на Западе (но не на Востоке) наблюдается возрождающийся интерес к туманным, анекдотичным, а иногда и подчеркнуто ложным доктринам, которые, если бы были правдивыми, создали бы более интересную картину Вселенной, но, будучи ложными, выражают интеллектуальную неаккуратность, отсутствие здравомыслия и траты энергии в ненужных направлениях" [19; 247]. К образцам подобных доктрин К. Саган причислял астрологию, учение об аурах, парапсихологию, мистицизм. А в 80-е гг. на родине компьютерной революции - в штате Калифорния - профессиональных астрологов было больше, чем профессиональных физиков[11], что, впрочем, не помешало этой революции совершиться.

По мнению К. Сагана, популярность мистицизма выражает активность наиболее примитивных - лимбических - структур мозга, нашедшую выражение в "стремлении заменить эксперименты желаниями" [19; 248]. Наверное, мистификация массового сознания имеет и другие причины. В частности, мистицизм в большей степени, чем наука, предполагающая длительноеожиданиерезультата, вписывается в характерную для

 

8

 

современного обывателя "здесь и теперь - психологию", а также удовлетворяет жажду чуда, которая свойственна и австралийскому аборигену, и строителю коммунизма, и представителю западной цивилизации, и поэтому перехватывает у науки одну из ее наиболее важных для массового сознания "чудотворческую" функцию [13]. Да и вообще рационализм для многих скучен и в качестве постоянного мировоззрения надоедает. Симптоматично такое признание одного нашего известного психолога: "Я устал от академической психологии, особенно от той, которая существует в нашей стране в последние десятилетия. Уж очень она серьезна и скучна"[3; 223].

Следует отметить, что, как это ни парадоксально, сама наука во многом способствовала расцвету мистицизма. Она породила гипотезы (о существовании биополей, возможности экстрасенсорного восприятия, влиянии космоса на организм человека и т.п.), которые уверенно эксплуатируются магами, астрологами и экстрасенсами в качествеобъяснительных принципов. Она подала им пример социальной организации: сообщество экстрасенсов, магов и колдунов, переживающее сейчас процесс институционализации, моделирует организацию научного сообщества, создавая институты и академии³, присуждая себе ученые степени магистров белой и черной магии или профессоров парапсихологии. И наконец, именно наука своими открытиями, не раз разрушавшими привычное мировосприятие, внушила человечеству, чтовсе возможно, даже то, что сейчас кажется абсолютно нереальным.

Антирационалистические тенденции легли в российской гуманитарной науке на благодатную почву. Ей всегда были свойственны, во-первых, стремление к самобытности, непохожести на западную науку, иногда выглядевшие как "невроз своеобразия" [9], во-вторых, неприятие рационализма западной науки и характерного для нее формально-логического мышления. Основные проявления западного научного мышления издавна вызывали у российских интеллектуалов сильное раздражение. К.С. Аксакова, например, не устраивало то, что в его рамках "все формулируется", "сознание формальное и логическое" не удовлетворяло А.С. Хомякова, "торжество рационализма над преданием", "самовластвующий рассудок", "логический разум", "формальное развитие разума и внешних познаний" гневно порицались И.В. Киреевским[7; 70]. Этим атрибутам западного мышления противопоставлялись "живое миросозерцание", интуиция, "внутреннее ясновидение", эмоциональная вовлеченность в познавательный процесс. И.А. Ильин, например, утверждал: "русский ученый призван вносить в свое исследовательство началасердца, творческой свободы и живой ответственной совести", ибо "рассудочная наука, не ведающая ничего, кроме чувственного наблюдения, эксперимента и анализа, есть наукадуховно слепая"[8; 442].

Неприятие рационализма имело в российской интеллектуальной традиции прочные морально-этические корни, вырастающие из православия. В частности, для православия "рационализм был ассоциирован с эгоизмом, с безразличием к общественной жизни и невключенностью в нее" [15; 12]. И поэтому закономерно, что первый "бунт против картезианства"[15; 101]- основы и символа западного научного мышления - состоялся именно в России, породив противопоставленный картезианству "мистический прагматизм" - "взгляд на вещи, основным атрибутом которого служит неразделение мысли и действия, когнитивного и эмоционального, священного и земного"[15; 17]. И неудивительно, что, как только "сверху" перестали определять, какой тип науки должны развивать отечественные ученые, они тут же начали реализовывать подобный "взгляд на вещи", в результате чего общий кризис рационализма с особой рельефностью проявился именно в российской гуманитарной науке, затронув, естественно, и отечественную психологию.

В ней он проявляется в обращении к душе в качестве объекта научного изучения, в распространении экзотических учений, в разработке синтетических научно-религиозных систем знания, таких, как христианская

9

 

психология [6], в легализации парапсихологии, в насыщении психологической литературы такими категориями, как "биополе" или "экстрасенсорное восприятие", и усугубляется иррационализацией психологии наших сограждан, ибо обществоведы и "людоведы" всегда впитывают в себя особенности тех людей и обществ, которые изучают. В условиях общего кризиса рационализма границы между научной психологией и системами знания (или заблуждений), которые еще недавно считались несовместимыми с наукой, уже не являются непроницаемыми.

 

9

Таблица