Философия дневное 2013 / Хрестоматия 2013

ошибочные выводы и не могут решить проблемы половой жизни (загадка сфинкса: откуда берутся дети). Таким образом, первый вывод объекта у ребенка инцестуозный. Все описанное здесь развитие проходит быстро. Примечательной особенностью сексуальной жизни у людей является ее двухэтапный характер с паузой между этапами. Первой своей вершины она достигает на четвертом-пятом году жизни, затем это раннее цветение сексуальной жизни проходит, деятельные до сих пор стремления подвергаются вытеснению, и до периода половой зрелости наступает латентный период, во время которого формируются реакции, связанные с моралью, стыдом и отвращением. По-видимому, такая двухэтапность сексуального развития из всех живых существ присуща только человеку; возможно, она биологически обслуживает его предрасположенность к неврозу. С наступлением зрелости вновь оживают влечения и замещения объектов раннего периода, в том числе и чувства, составляющие Эдипов комплекс. В сексуальной жизни при половой зрелости борются друг с другом побуждения раннего периода и торможения латентного периода. Еще на вершине инфантильного сексуального развития формируется своего рода генитальная установка, в которой роль, однако, играют только мужские гениталии, женские остаются как бы необнаруженными (так называемый фаллический примат). Противоположность полов в эту пору характеризуется не словами мужской или женский, а обладающий пенисом или кастрированный. Связанный с этим комплекс кастрации играет чрезвычайно важную роль для складывания характера и невроза. <... >».

З. Фрейд «По ту сторону удовольствия»

«Мои взгляды на “архаические остатки”, которые я назвал “архетипами” или первобытными образами, постоянно критиковались людьми, которые не обладали достаточными знаниями психологии сновидений или мифологии. Термин “архетип” зачастую истолковывался неверно, как некоторый вполне определенный мифологический образ или мотив. Но последние являются не более, чем сомнительными репрезентациями; было бы абсурдным утверждать, что такие переменные образы могли бы унаследоваться.

Архетип же является тенденцией к образованию таких представлений мотива, представлений, которые могут значительно колебаться в деталях, не теряя при этом своей базовой схемы. Существует, например, множество представлений о враждебном чувстве, но сам по себе мотив всегда остается неизменным. Мои критики неверно полагают, что я имею дело с “унаследованными представлениями”, и на этом основании отвергают идею архетипа как простое суеверие. Они не принимают во внимание тот факт, что если бы архетипы были представлениями, имеющими свое происхождение в нашем сознании (или были бы приобретены сознанием), мы бы с уверенностью их воспринимали, а не поражались и не удивлялись бы при их возникновении в сознании. В сущности, архетипы являются инстинктивными векторами, направленным трендом, точно так же, как импульс у птиц вить гнезда, а у муравьев строить муравейники.

Здесь я должен пояснить разницу между архетипами и инстинктами. То, что мы называем инстинктами, является физиологическим побуждением и постигаются органами чувств. Но в то же самое время инстинкты проявляют себя в фантазиях и часто обнаруживают свое присутствие только посредством символических образов. Эти проявления я и назвал архетипами. Они не имеют определенного происхождения, они воспроизводят себя в любое время и в любой части света, - даже там, где прямая передача или “перекрестное оплодотворение” посредством миграции полностью исключены».

К.Г. Юнг «Архетип и символ»

"Для дальнейшей разработки сети понятий нам нужно обратиться к рассмотрению тех проблем, которые ставит перед человеком жизнь. Нам кажется, что все жизненные проблемы тесно связаны между собой и поэтому могут быть сведены к трем основным.

Первой такой проблемой является отношение одного человека к другому, иначе говоря, проблема межличностной связи (Mitmenschlichkeit). <…> Невозможно представить себе

181

человека, который был бы лишен всякой связи с другими. Это касается даже Робинзона, ибо на своем острове он являлся своего рода представителем человечества, что подразумевает,

конечно же,	соотнесенность				с	другими		людьми. Тому же, кого интересует, как
сформировались		в	человеке		эти		социальные		пружины, эта склонность воспринимать
себя частью всего		человечества,				придется перейти в область биологии и удовольствоваться
тем простым фактом, что всякое живое существо,									не наделенное от природы достаточной
силой, вынуждено искать защиты,							соединяясь с		себе подобными в группы и стада. Лев,
горилла могут	жить		в одиночку;			но	более	слабые живые существа собираются в стадо,
ибо в объединении они				обретают			защиту	от угрожающих им природных сил и даже
способны переходить в наступление. <…>
Вы видите сами, что, пытаясь разрешить								вопрос о		связи между отдельным человеком и
общественным	целым			(Gesamtheif),			мы	неизбежно		принимаем следующий вывод: все

способности человека происходят из этой связанности. Но именно поэтому этим способностям наносит ущерб всякое нарушение общественных отношений независимо от его

причины.	Представьте	себе ребенка, испытывающего страх перед другим человеком,
видящего	в нем своего	врага: как это может сказаться на его речи? Она не будет протекать

просто и беспрепятственно: ребенок может заикаться, робеть. Его речевое развитие будет изначально парализовано, ибо ему недостает импульса, вырастающего из ощущения сопринадлежности (Zusammengehorigkeit).

То же можно сказать и о развитии разума. Если ребенка лишают возможности общения с коллективом и тем самым подрывают его чувство сопринадлежности, то когда

такой ребенок идет в школу, он попадает в разряд "неспособных",			поскольку			ему не	под
силу элементарная	сосредоточенность, необходимая для младшего			школьника. В			этом
состоит важный момент искусства воспитания, и мы придаем особое				значение тому, чтобы
готовить ребенка к задачам, которые		ему предстоит решать в	будущем.			И если вы
представляете себе,	насколько недостаточно ведется подготовка детей перед				школой, то вас
не удивит то, что при поступлении		в школу ребенок попадает в		трудную ситуацию, в
которой этот недостаток подготовки		становится очевидным,	как и		несовершенство

жизненного плана в целом. У такого ребенка постепенно обнаруживаются существенные пробелы в мышлении, в моральных качествах, в языке и в чувственном развитии.

Повторю то, что уже как-то говорил: быть человеком - значит обладать чувством неполноценности; давление природы, жизненных тягот, жизни в обществе, бренности человека слишком сильно, чтобы кто бы то ни было сумел избавиться от этого чувства. Однако смотреть на это следует не как на неустранимый порок, а скорее как на залог, начало, стимул к развитию человечества, которое не только само считает себя способным достичь состояния защищенности, но и постоянно побуждаемо к этому. Однако в силу различных моментов это чувство неполноценности иногда может настолько углубляться, что защищенность, столь желанная для ребенка, становится для него недостижимой. Это чрезвычайно важный момент в воспитании детей, которые из-за своей слабости требуют таких условий, какие мы не можем им обеспечить. Дети, которые вдобавок к их изначальному изъяну еще сталкиваются с препятствиями в развитии сознания и самостоятельности, плохо готовы к предстоящим им трудным ситуациям. И в дальнейшем непременно окажется, что школа им еще не по плечу, и необходимы дополнительные усилия для того, чтобы эту неготовность по мере возможности исправить.

И если мы спросим себя теперь, в ком нам видеть важнейшего посредника в решении этих первых жизненных проблем, то наш взор остановится на фигуре матери. Возможность

и даже требование социализации (Vergesellschaf-ilichung) присутствует в		каждом	ребенке, и
мать как человек, первым	прививающий ребенку чувство общности, должна		стать для
него таким "Ты", с которым	он будет считаться в процессе общения.	Ребенок же в своем

отношении к матери ощущает ее как часть целого, как сопринадлежность; он переживает мать как первого ближнего. <…> Ребенок всегда будет тянуться к руке матери, показывая

182

тем самым, сколь ненадежно он себя чувствует. Даже отходя ко сну, он не хочет расставаться с матерью, так что она вынуждена находиться рядом с ним и ночью.

Нет необходимости становиться на точку зрения тех, кто считает, что дело здесь в сексуальной связи. Само собой разумеется, что столь сильная связь, когда никто не имеет значения, кроме матери, включает в себя и сексуальное влечение. Но ведь вполне возможно формирование привязанности у ребенка по отношению к животному или другому ребенку. Воспитатель же должен стремиться к тому, чтобы нацелить движение ребенка к "Ты" (DuFindung), на других людей или на власть.

Такова первейшая жизненная проблема. Теперь мы переходим ко второй.

Вопрос о занятии: как ты хочешь стать нужным человеком? -					актуален в нашей жизни
отнюдь не случайно.	<…> Рассматривая	второй		жизненный			вопрос,	вы	также
обнаружите многочисленные трудности, связанные				с ошибками, допущенными в
воспитании ребенка. Эти ошибки заключаются в том, что они ведут						к	формированию у него
чувства неполноценности вследствие того,		что	тот,	кто находится			рядом	с ребенком,
лишает его свободы действий и высказываний и тем				самым	не позволяет			ему	осознать
свою ценность. Интересно отметить, что как из изнеженных,						так и из		дерзких детей
вырастают взрослые,	которые не могут	найти	себе	работу по сердцу.				У этих детей

отсутствует общественный импульс, - источник сознания собственной ценности для каждого. Они не умеют жить в сообществе. Из этого можно извлечь следующий педагогический вывод: этих детей обязательно нужно ввести в общество, так чтобы устранить у них чувство изолированности, - причем в общество не только детей, но и взрослых. Нужно создать маленький мир вокруг них. Совершенно очевидно, что в школе проявляют себя именно те дети, которые были подготовлены к общению в коллективе, в то время как другие остаются в

тени.	Теперь мы подходим к третьей жизненной проблеме - любви. В том, что мы говорили
выше,	уже содержатся указания на			пути ее разрешения. Нелепо закрыть глаза		на факт
существования		двух полов.	Некоторым это все же удается.		Однако их аргументы,
направленные против того факта, что наша жизнь возможна только					в сообществе, что наши
способности		реализуются	лишь	тогда, когда мы мыслим	себя частью	целого, -
несостоятельны.

До сих пор мы говорили только о, так сказать, крайних случаях, но нет сомнений в том, что все нюансы подчиняются указанным нами закономерностям и условиям. Разрешение жизненных вопросов возможно лишь на основе прочных межличностных связей».

А. Адлер «Индивидуальная психология как путь к познанию и самопознанию человека»

«Я - чистейший материалист. Ничего не признаю, кроме материи. В физике, химии и биологии я вижу одну механику. Весь космос только бесконечный и сложный механизм. Сложность его так велика, что граничит c произволом, неожиданностью и случайностью, она дает иллюзию свободной воли сознательных существ. Хотя, как мы увидим, все периодично, но ничто и никогда строго не повторяется.

Способность организмов ощущать приятное и неприятное я называю чувствительностью. Заметим это, так как под этим словом часто подразумевают отзывчивость (в живом - рефлексы). Отзывчивость - совсем другое. Отзывчивы все тела космоса. Так, все тела изменяются в объеме, форме, цвете, крепости, прозрачности и всех других свойствах в зависимости от температуры, давления, освещения и вообще воздействия других тел.

Мертвые тела даже иногда отзывчивее живых. Так, термометр, барометр, гигроскоп и другие научные приборы гораздо отзывчивее человека.

Отзывчива всякая частица вселенной. Мы думаем, что она также чувствительна. Объяснимся.

Из известных нам животных чувствительнее всех человек. Остальные известные животные тем менее чувствительны, чем организация их ниже. Растения чувствительны еще менее. Это -

183

непрерывная лестница. Она не кончается и на границе живой материи, потому что этой границы нет. Она искусственна, как и все границы.

Чувствительность высших животных мы можем назвать радостью и горем, страданием и восторгом, приятностью и неприятностью. Ощущения низших животных не так сильны.

Мы не знаем их названия и не имеем о них представления. Тем более непонятны нам чувства растений и неорганических тел. Сила их чувствительности близка к нулю.

Говорю на том основании, что со смертью, или переходом органического в неорганическое чувствительность прекращается. Если она прекращается в обмороке, благодаря остановке сердца, то тем более она исчезает при полной разрухе живого.

Чувство исчезает, но отзывчивость остается и у мертвого тела, только она становится менее интенсивной и доступной более для ученого, чем для среднего человека.

Человек может описать свои радости и муки. Мы ему верим, что он чувствует, как и мы (хотя на то нет точных доказательств. Интересный пример веры в ненаучное).

Высшие животные своим криком и движениями заставляют нас догадываться, что их чувства подобны нашим. Но низшие существа и того не могут сделать. Они только бегут от того, что им вредно. Растения же часто и того не могут совершить. Значит ли из этого, что они ничего не ощущают? Неорганический мир тоже ничего о себе не в силах сообщить, но и это еще не означает, что он не обладает низшею формою чувствительности.

Только степень чувствительности разных частей вселенной различная и непрерывно меняется от нуля до неопределенно большой величины (в высших существах, т.е. более совершенных, чем люди. Они получаются от людей же или находятся на других планетах).

Все непрерывно и все едино. Материя едина, также ее отзывчивость и чувствительность. Степень же чувствительности зависит от материальных сочетаний.

Как живой мир по своей сложности и совершенству представляет непрерывную лестницу, нисходящую до «мертвой» материи, так и сила чувства представляет такую же лестницу, не исчезающую даже на границе живого. Если не прекращается отзывчивость, явление механическое, то почему прекратится чувствительность - явление, неправильно называемое психическим, т.е. ничего общего c материею не имеющим. (Мы этому слову придаем материальность.) И те, и другие явления идут параллельно, согласно и никогда не оставляют ни живое, ни мертвое. Хотя, c другой стороны, количество ощущения у мертвого так мало, что мы условно или приблизительно можем считать его отсутствующим. Если на черную бумагу упадет белая пылинка, то это еще не будет основанием называть ее белой. Белая пылинка и есть эта чувствительность «мертвого».

В математическом же смысле вся вселенная жива, но сила чувствительности проявляется во всем блеске только у высших животных. Всякий атом материи чувствует сообразно окружающей обстановке. Попадая в высокоорганизованные существа, он живет их жизнью и чувствует приятное и неприятное, попадая в мир неорганический, он как спит, находится в глубоком обмороке, в небытии.

Даже в одном животном, блуждая по телу, он живет то жизнью мозга, то жизнью кости, волоса, ногтя, эпителия и т.д. Значит, он то мыслит, то живет подобно атому, заключенному в камне, воде или воздухе. То он спит, не сознавая времени, то живет моментом, как низшие существа, то сознает прошедшее и рисует картину будущего. Чем выше организация существа, тем это представление о будущем и прошедшем простирается дальше.

Я не только материалист, но и панпсихист, признающий чувствительность всей вселенной. Это свойство я считаю неотделимым от материи. Все живо, но условно мы считаем живым только то, что достаточно сильно чувствует. Так как всякая материя всегда, при благоприятных условиях, может перейти в органическое состояние, то мы можем условно сказать, что неорганическая материя в зачатке (потенциально) жива».

К.Э. Циолковский «Монизм Вселенной»

«Сознание – это прежде всего сознание иного. Но не в таком смысле, что мы сознаем другой предмет, а в том смысле, что человек отстранен от привычного ему, обыденного мира,

184

в котором он находится. В этот момент человек смотрит на него как бы глазами другого мира, и он начинает казаться ему непривычным, не само собой разумеющимся. Как белке, которая соскочила бы с известного колеса и со стороны бы посмотрела на это колесо. Это и есть сознание как свидетельство. То есть, я подчеркиваю, во-первых, что есть сознание и, вовторых, что термин "сознание" означает какую-то связь или соотнесенность человека с иной реальностью поверх или через голову окружающей реальности. Назовем это условно обостренным чувством реальности. Оно связано в то же время с какой-то иномирной ностальгией».

М.К. Мамардашвили «Проблема сознания и философское призвание»

«Но, как я уже сказал, человек, в отличие от всех остальных известных нам существ, обладает сознанием. А это значит, что он имеет возможность переживать, испытывать как раз те вещи и ли состояния, которые естественным образом, в качестве продукта, скажем, какого-либо физиологического механизма, получить нельзя. Например, нельзя иметь мысли, полученные простым продолжением отпущенных человеку естественных психических сил, ибо это будут не его мысли. Или иметь чувства в силу опять же лишь данных человеку естественных психических способностей. В философии такого рода вещи по традиции называют обычно "чистыми" ("чистое сознание", "чистая мысль", "чистая любовь" и т.д.). Но не в смысле продукта абстракции или обобщающего понятия, а в смысле, хотя и естественным образом для человека невозможного, но тем не менее случающегося с ним в каких-то особых состояниях. Какие же это состояния? Состояния, которые сопряжены или совмещены в человеке с символами. То есть они возможны у человека, попадающих в поле их силовых линий. Одним из таких символов (первичным для философии) является "смерть". На первый взгляд, этот символ прост хотя бы по той причине, что мы можем, как я сказал, увидеть иную реальность, гражданами которой мы себя осознали, будучи готовы при этом расстаться с самими собой как не необходимыми, не абсолютными и т.д. Но это на первый взгляд, поскольку в действительности расстаться с собой оказывается очень трудно. И в то же время, если мы не готовы при расшифровке или освоении символа смерти расстаться с собой, то не увидим иное. Так как же тогда в принципе представить смерть? Очевидно, это не просто случайность, подстерегающая жизнь, которая столь неудачно расшифрована экзистенциалистами как личная смерть. Это довольно неудачная расшифровка, затемняющая, как мне кажется, смысл того, о чем здесь говорится. Потому что та смерть, о которой говорится в символе, не лично, скажем моя, а лично она моя потому, что она в единственном числе. Не бывает много смертей, так же как сознание есть нечто, существующее в единственном числе. Есть только одно сознание, как и одна смерть. И поэтому, замыкая то, что я говорю сейчас, с тем, что было сказано перед этим, я могу, видимо, сказать, что наше движение в сторону подозреваемой иной реальности есть не что иное, как просто приближение к известной платоновской метафоре "пещеры". Перед нами действительно "тени", не имеющие существования, а то, что подозревается как иной мир, иная реальность, и есть та реальность, в которую мы можем попасть лишь через свидетельское сознание, с помощью которого мы могли отстраниться от мира и отстранить его».

М.К. Мамардашвили «Проблема сознания и философское призвание»

«Но разграничение аспектов рассмотрения общественного сознания не самоцель. Самое главное, видимо, заключается в том, чтобы увидеть и раскрыть тесную связь между ними, попытавшись дать целостную картину функционирования и развития общественного сознания. Осуществить это вряд ли можно, не преодолев некоторые еще бытующие в нашем обществознании представления. Это, во-первых, отрыв сознания от общественного бытия, происходящий под знаком преувеличения относительной самостоятельности общественного сознания, превращающего подчас в некую бессодержательную идеальную форму, наделенную особой активностью (наподобие аристотелевской «формы форм»); во-вторых, отрыв

185

общественного сознания от индивидуального, когда декларативное признание их «единства» не мешает им существовать в исследованиях обособленно друг от друга и от реальности; в- третьих, понимание связи сознания с реальностью как всего лишь процесса рационализации опыта обыденного сознания, так сказать, «онаучивания» последнего. Придания ему статуса идеологии (или духовного производства, как часто ныне говорят). Самокритичность обществознания в оценке достигнутых результатов изучения сознания откроет новые перспективы в научной разработке этой сложнейшей проблемы.

Особое место в ней занимает вопрос о конкретных формах общественного сознания (политическом и правовом сознании, морали, искусстве, религии, науке, философии), которые как некая целостная система представляют богатство и многообразие духовной жизни общества.

Создавая в процессе общественно-исторического освоения, преобразования мира определенные социальные общности, виды общественной связи, человечество вырабатывает и соответствующие им способы построения объективных мыслительных форм, в которых оно «по воле» складывающихся обстоятельств и условий осмысливает, осознает собственное общественное бытие. Так, в условиях существующего разделения труда общественное сознание реализует себя в определенных, общественно значимых общих формах его присвоения или способах самосознания. Но отсюда вовсе не следует, что соотношение общественного сознания и его конкретных форм можно трактовать по аналогии с диалектикой всеобщего и единичного. Распространенная в нашей философской литературе точка зрения, что общественное сознание выступает законом и «полем» рождения, функционирования и гибели его конкретных форм, не позволяет объяснить, скажем, явно противоречивое взаимодействие философии и науки, науки и искусства, искусства и морали, морали и религии или понять, почему в зависимости от конкретных исторических обстоятельств одна из форм – мифология. Мораль, философия или политика – отражает наподобие общего зеркала все остальные формы, выражает их общественную природу. Что вообще представляет собой общественное сознание – всеобщее ли, вобравшее в себя деиндивидуализованное и повторяющееся в содержании и развитии его конкретных форм, или нечто другое, никак не сводимое и не выводимое из совокупности последних? Такая постановка вопроса побуждает исторично подойти к раскрытию сущности общественного сознания.

…Сознание является предметом исследования самых различных наук – философии, социологии, психологии, физиологии, педагогики, кибернетики и др. Каждая из наук вносит определенный вклад в комплексное изучение природы и роли сознания в жизни человека, общества. Философия рассматривает сознание под углом зрения своего основного вопроса, давая методологический ключ к решению любой частнонаучной проблемы, относящейся к сознанию.

Общественная природа сознания предстает как форма и продукт движения самого общественного производства, что, в свою очередь, обогащает представление о производственной деятельности людей. И становится ясно, что сознание нельзя характеризовать в рамках одного познавательного отношения человека к миру, что общественную природу и роль сознания можно правильно истолковать лишь с учетом того, что оно создается, «производится» всей многосторонней, целостной общественной деятельностью людей. Только в рамках этой деятельности становится понятным различие между общественным и индивидуальным сознанием. Общественное сознание как специфическое общественное образование предстает в качестве особой, внутри себя организованной реальности, отражающей связи, зависимости и механизмы социальной, культурно-исторической деятельности людей. При всех существующих разногласиях относительно природы идеального (о его объективности и «присутствии» в индивидуальном сознании, вообще о соотношении идеального и сознания) вывод об общественной сущности идеального и общественного сознания полностью сохраняет свое значение.

Под таким углом зрения были поставлены и исследованы многие малоизученные вопросы происхождения, природы и функции общественного сознания. Исходя из принципа единства

186

сознания и деятельности (предметно-преобразующей, следовательно, общественной по своему характеру), человеческое мышление анализируется прежде всего как процесс общения, взаимной рефлексии или оценки различных «вариантов» деятельности с целью преобразования предметного мира. Понимание сознания как функции социальных систем деятельности нанесло серьезный удар по сугубо эмпирическому истолкованию общественной природы сознания, нередко отождествляемого с «психикой» отдельного индивида. Именно благодаря такому подходу оказалось возможным представить общественное сознание как богатое по своему содержанию общественное явление, включающее много конкретных форм (философия, религия, мораль, искусство, правосознание и др.).

Общественное сознание – в качестве особой внутри себя организованной действительности, то есть определенных структурных форм и схем деятельности, - противостоит индивидуальному сознанию и воле, так что с его требованиями, принципами и ограничениями вынуждены считаться все без исключения. И в этом смысле оно вполне суверенно, обладает относительной самостоятельностью и даже известной независимостью от индивидуального сознания. Но общественное сознание не есть нечто анонимно-безличное, вроде «левиафана» духа, царства «чистого разума». Как ни всемогуща сила «коллективного разума» (данного общества, народа или человечества в целом), общественное сознание каждой конкретной эпохи, каждого народа вырабатывается – подчеркнем это еще раз – вполне «личностно», индивидуально.

В свою очередь индивидуальное сознание не только считается с коллективнообщественным «миром идей», оно, составляя одну из важнейших структур производства идей, нередко противостоит ему, действует и развивается «вопреки» установившимся традициям, правилам и схемам господствующего общественного сознания. Иначе невозможно было бы развитие и прогресс самого общественного сознания.

Природа сознания общественно-индивидуальная, из чего с логической неотвратимостью следует несостоятельность понимания общественного и индивидуального сознания как «самосущих» и противостоящих друг другу отдельностей. Как правильно подмечено, диалектика в этом случае подменяется дихотомией соотношения «индивид-общество», где общество предстает «средой» (социальные институты, «духовные силы», технические средства и т.п.), извне влияющей на индивида, делая его вместилищем так называемого «общественного» или «родового» сознания. Если понимать общественное сознание как нечто существующее помимо индивидов и связанное с ними сугубо механическими узами, то индивидуальное сознание неизбежно превращается в чисто психологический феномен, извне получающий недостающую ему «социальность». Однако в действительности вся идеальнопреобразовательная деятельность индивида всегда осуществляется в общественно значимых формах.

Будучи функцией самой объективной действительности, сознание входит как органическая часть в систему связей и закономерностей общества в целом. Причем входит не внешним образом, не как нечто «потустороннее» по отношению к самой действительности, а в качестве неотъемлемого атрибута и «органа» этой последней. Получается как бы, что не мы, субъектны, наделенные сознанием и волей, мыслим и сознанием – мыслит, последуем здесь за А.И. Герценом, сама объективная реальность, «мыслит нами», выражая, осознавая объективное содержание наших идей, мотивов, устремлений. Разница, если вдуматься, существенная! Сознание – это глагол действительности, вне которого нельзя представить себе процесс общественной жизни, понять ход истории и объяснить ее события (не забывая о том, что цели человека и его деятельность неотделимы друг от друга). Процесс превращения идеального в реальное не прекращается ни на минуту, существенно определяя – посредством человеческой чувственной практики – общественную жизнь и исторический процесс в целом, так что без деятельности сознания общественная история превратилась бы в некий обездушенный конвейер сменяющихся «голых» фактов, действий, событий – в «жизнь без самой жизни», как образно определил Гете бездуховность. Это, скажем иначе, сознательность самого общественного процесса, не объяснимая одной лишь генетической и функциональной

187

зависимости сознания от общественного бытия. Сознание конечно же зеркало, в которое мир смотрится и видит себя, но зеркало, без которого не было бы самого этого человеческого мира. Выходит, нельзя роль сознания в общественной жизни обозначать понятиями, пригодными скорее для характеристики «сферы обслуживания». И масштаб не тот, и содержание, смысл деятельности совсем другой».

В.И. Толстых «Общественное сознание: социальная природа, функции, формы»

МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ПРАКТИЧЕСКОГО ЗАНЯТИЯ № 7

ГНОСЕОЛОГИЯ

«Демокрит в некоторых местах отвергает то, что представляется нашим чувствам, и утверждает, что ничего из этого не представляется нам таким, каково оно в действительности, но лишь таким, каким оно нам кажется; в действительности же в числе (реально) существующих (предметов) существуют только атомы и пустота. Он говорит: “Сладкое только считается таким, горькое только считается таким, теплое только считается таким, холодное только считается таким, цвет только считается таким, в действительности же - атомы и пустота” (что означает: считают и думают, что существуют чувственно воспринимаемые качества, но в действительности их не существует, а только атомы и пустота). А в “Подтверждениях” он, хотя и пообещал снабдить ощущения силой достоверности, однако оказывается, что он их здесь осуждает ничуть не меньше (чем в других сочинениях). Ведь он говорит: “В самом деле, мы ничего непреложного не воспринимаем, но лишь нечто изменяющееся в зависимости от того, как организовано наше тело, от того, что к нему притекает, и от того, что реагирует на этот приток”. А в другом месте он говорит: “То, что мы не воспринимаем отчетливо того, какова каждая вещь в действительности или каковой она не является, уже много раз было показано”».

Секст Эмпирик «Против математиков»

«От поверхностей тел происходит непрерывное истечение, незаметное лишь потому, что умаление возмещается пополнением. Такое истечение долго сохраняет положение и порядок атомов твердого тела, хотя иногда и оно оказывается смятенным, и возникающие в воздухе составы истончаются, не имея необходимой глубины наполнения; да и другие бывают способы образования таких естеств. В самом деле, все это не противоречит свидетельствам ощущений, если обратить внимание на то, каким образом через ощущения доходят к нам извне и наглядности, и их взаимодействия.

Далее, надобно полагать, что именно оттого, что в нас входит нечто извне, мы способны и видеть [формы], и мыслить их. В самом деде, ведь внешние предметы ни через воздух между ними и нами, ни через лучи или иные истечения от нас к ним не могут отпечатлеть в нас свой природный цвет и форму так, как могут это сделать через оттиски, сохраняющие цвет и форму предметов, проникающие по мере величины своей в наше зрение и мысль и движущиеся с большой скоростью. По этой-то причине они и дают представление о едином и целом предмете, и сохраняют то же взаимодействие, что и в исходном предмете, будучи поддерживаемы оттуда соответственным колебанием атомов в глубине плотного тела. И какое бы в бросках нашей мысли или органах чувств ни воспринималось нами представление о форме или о других свойствах предмета, форма эта есть форма плотного тела, возникающая или от непрерывного исхождения видностей, или от последнего их остатка. А ложность и ошибочность всегда приходят уже вместе с мнением, когда ожидается подтверждение или неподтверждение, но ни подтверждение, ни неподтверждение не наступает //причина этого - движение в нас самих, сопутствующее образному броску мысли, но отличное от него: из-за этого-то отличия и возникает ложность//. В самом деле, такие видения, какие мы получаем от изваяний, или во сне, или от других бросков мысли и прочих наших орудий суждения, никогда не могли бы иметь сходство с предметами сущими и истинными, если бы не существовало чего-то, долетающего до нас; но в них не могли бы иметь место ошибки, если

188

бы мы не получали в себе самих еще какого-то движения, хоть и связанного [с вообразительным броском], но и отличного от него; если это движение не подтверждается или опровергается, то возникает ложность, если же подтверждается или не опровергается, то возникает истина. Этого положения должны мы крепко держаться, чтобы не отбрасывать критериев, основанных на очевидности, но и не допускать беспорядка от ошибки, принятой за истину.

Далее, слышание возникает от истечения, исходящего от предмета, который говорит, звучит, шумит или как-нибудь иначе возбуждает слух. Это истечение рассеивается на плотные частицы, подобные целому и сохраняющие взаимодействие и своеобразное единство по отношению к своему источнику; оно-то и вызывает по большей части восприятие предметаисточника или по крайней мере обнаруживает его внешнее присутствие, - ибо без доносящегося оттуда взаимодействия частиц восприятие было бы невозможно. Поэтому не надо думать, что это самый воздух меняет вид от испускаемого голоса или чего-нибудь подобного - такого преобразования воздуха от голоса было бы заведомо недостаточно; нет, это удар, происходящий в нас при испускании голоса, тотчас производит вытеснение некоторых плотностей, образующих поток дыхания, и от этого в нас возникает слуховое претерпевание.

Точно так же и обоняние, подобно слуху, не могло бы вызывать претерпевание, если бы от предмета не доносились частицы, соразмерные возбуждению органа этого чувства; иные возбуждают его беспорядочно и неприятно, иные - мирно и приятно».

Диоген Лаэртский «Жизнь и изречения великих философов» (об учении Эпикура)

«А раз душа бессмертна, часто рождается и видела все и здесь, и в Аиде, то нет ничего такого, чего бы она не познала; поэтому ничего удивительного нет в том, что и насчет добродетели, и насчет всего прочего она способна вспомнить то, что прежде ей было известно. И раз все в природе друг другу родственно, а душа все познала, ничто не мешает тому, кто вспомнил что-нибудь одно, - люди называют это познанием, - самому найти и все остальное, если только он будет мужествен и неутомим в поисках: ведь искать и познавать - это как раз и значит припоминать».

Платон «Менон»

«Все люди от природы стремятся к знанию. Доказательство тому - влечение к чувственным восприятиям: ведь независимо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих, и больше всех зрительные восприятия, ибо видение, можно сказать, мы предпочитаем всем остальным восприятиям, не только ради того, чтобы действовать, но и тогда, когда мы не собираемся что-либо делать. И причина этого в том, что зрение больше всех других чувств содействует нашему познанию и обнаруживает много различий [в вещах].

Способностью к чувственным восприятиям животные наделены от природы, а на почве чувственного восприятия у одних не возникает память, а у других возникает. И поэтому животные, обладающие памятью, более сообразительны и более понятливы, нежели те, у которых нет способности помнить; причем сообразительны, но не могут научиться все, кто не в состоянии слышать звуки, как, например, пчела и кое-кто еще из такого рода животных; научиться же способны те, кто помимо памяти обладает еще и слухом.

Другие животные пользуются в своей жизни представлениями и воспоминаниями, а опыту причастны мало; человеческий же род пользуется в своей жизни также искусством и рассуждениями. Появляется опыт у людей благодаря памяти; а именно многие воспоминания об одном и том же предмете приобретают значение одного опыта. И опыт кажется почти одинаковым с наукой и искусством. А наука и искусство возникают у людей через опыт. Ибо опыт создал искусство, как говорит Пол [софист, ученик Горгия], - и правильно говорит, - а неопытность - случай. Появляется же искусство тогда, когда на основе приобретенных на опыте мыслей образуется один общий взгляд на сходные предметы. Так, например, считать, что Каллию при такой-то болезни помогло такое-то средство и оно же помогло Сократу и

189

также в отдельности многим, это дело опыта; а определить, что это средство при такой-то болезни помогает всем таким-то и таким-то людям одного какого-то склада (например, вялым или желчным при сильной лихорадке), - это дело искусства.

Вотношении деятельности опыт, по-видимому, ничем не отличается от искусства; мало того, мы видим, что имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто обладает отвлеченным знанием (logon echein), но не имеет опыта. Причина этого в том, что опыт есть знание единичного, а искусство - знание общего, всякое же действие и всякое изготовление относится к единичному: ведь врачующий лечит не человека [вообще], разве лишь привходящим образом, а Каллия или Сократа или кого-то другого из тех, кто носит какое-то имя, для кого быть человеком есть нечто привходящее. Поэтому если кто обладает отвлеченным знанием, а опыта не имеет и познает общее, но содержащегося в нем единичного не знает, то он часто ошибается в лечении, ибо лечить приходится единичное. Но все же мы полагаем, что знание и понимание относятся больше к искусству, чем к опыту, и считаем владеющих каким-то искусством более мудрыми, чем имеющих опыт, ибо мудрость у каждого больше зависит от знания, и это потому, что первые знают причину, а вторые нет. В самом деле, имеющие опыт знают "что", но не знают "почему"; владеющие же искусством знают "почему", т.е. знают причину. Поэтому мы и наставников в каждом деле почитаем больше, полагая, что они больше знают, чем ремесленники, и мудрее их, так как они знают причины того, что создается. А ремесленники подобны некоторым неодушевленным предметам: хотя они и делают то или другое, но делают это, сами того не зная (как, например, огонь, который жжет); неодушевленные предметы в каждом таком случае действуют в силу своей природы, а ремесленники - по привычке. Таким образом, наставники более мудры не благодаря умению действовать, а потому, что они обладают отвлеченным знанием и знают причины. Вообще признак знатока способность научить, а потому мы считаем, что искусство в большей мере знание, нежели опыт, ибо владеющие искусством способны научить, а имеющие опыт не способны.

Далее, ни одно из чувственных восприятий мы не считаем мудростью, хотя они и дают важнейшие знания о единичном, но они ни относительно чего не указывают "почему", например, почему огонь горяч, а указывают лишь, что он горяч.

Естественно поэтому, что тот, кто сверх обычных чувственных восприятий первый изобрел какое-то искусство, вызвал у людей удивление не только из-за какой-то пользы его изобретения, но и как человек мудрый и превосходящий других. А после того как было открыто больше искусств, одни - для удовлетворения необходимых потребностей, другие - для времяпрепровождения, изобретателей последних мы всегда считаем более мудрыми, нежели изобретателей первых, так как их знания были обращены не на получение выгоды. Поэтому, когда все такие искусства были созданы, тогда были приобретены знания не для удовольствия и не для удовлетворения необходимых потребностей, и прежде всего в тех местностях, где люди имели досуг. Поэтому математические искусства были созданы прежде всего в Египте, ибо там было предоставлено жрецам время для досуга.

В"Этике" уже было сказано, в чем разница между искусством, наукой и всем остальным, относящимся к тому же роду, а цель рассуждения - показать теперь, что так называемая мудрость, по общему мнению, занимается первыми причинами и началами. Поэтому, как уже было сказано ранее, человек, имеющий опыт, считается более мудрым, нежели те, кто имеет [лишь] чувственные восприятия, а владеющий искусством - более мудрым, нежели имеющий опыт, наставник - более мудрым, нежели ремесленник, а науки об умозрительном (theoretikai)

-выше искусств творения (poietikai). Таким образом, ясно, что мудрость есть наука об определенных причинах и началах».

Аристотель «Метафизика»

«Однако можно сомневаться... появляются ли способности [познавания], не будучи врожденными, или, будучи врожденными, остаются [сначала] скрытыми [для нас]? Если бы мы их уже имели, то это было бы нелепо, ибо [тогда] оказалось бы, что для тех, которые име-

190