лекции Аржаных
.docОднако правомерно ли именовать предпринимателями петровских «приневольников» от купечества, прикрепощенных к мануфактурному производству? И если поставить вопрос шире, правомерно ли считать эпоху Петра Великого временем бурного расцвета промышленного предпринимательства?
В современной литературе в большинстве случаев дается положительный ответ на эти вопросы. По-видимому, выводы такого рода порождены нехитрым предположением: если было промышленное развитие при Петре I, значит, было и промышленное предпринимательство. Но рассуждать таким образом — это все равно, что согласиться со следующим ходом мыслей: если в какой-то день были тучи — значит, был дождь, хотя всем известно, что так бывает далеко не всегда. Подобные суждения, как правило, вызываются распространенной логической ошибкой, когда причины и следствия идентифицируются и смешиваются воедино по одному из элементов логического суждения.
Не совсем так, точнее, совсем не так, как это зачастую представлено в публикациях, обстояло дело с промышленным предпринимательством в годы кипучей деятельности Петра. Наша точка зрения по этому вопросу следующая: не было промышленного предпринимательства в эпоху Петра Великого. Более того — его и не могло быть. И вот почему.
Давайте вернемся чуть назад и вспомним, что такое предпринимательство, чтобы основными критериями этого понятия поверить промышленную политику Петра I.
Во-первых, предпринимательство — это явление рыночной, т.е. капиталистической (буржуазной) экономики. Являлась ли экономика феодальной России времен Петра рыночной? Тот же Г. П. Черников совершенно справедливо далее замечает, что меры Петра I, направленные на развитие отечественной промышленности, «не способствовали капиталистическому развитию страны, формированию российской буржуазии». И в данном случае Г. П. Черников абсолютно прав. Что же получается: капиталистического развития России не было и не предполагалось Петром I; промышленной буржуазии (т.е. промышленных предпринимателей) не было, так откуда же взялись… промышленные предприниматели?
Во-вторых, предпринимательство — это частнохозяйственная деятельность. Но при Петре I не было частной собственности на промышленные средства производства. Петровские фабриканты и «кумпанейщики» пользовались лишь правом владения, которое давалось им до тех пор, пока они удовлетворяли потребности госзаказа. Полным собственником всех фабрик, шахт, рудников и пр. являлось государство. «Даже предприятия, созданные частично или полностью частным капиталом, — справедливо отмечает Р. Пайпс, — не были частной собственностью в строгом смысле слова, ибо правительство могло в любой момент отобрать их у собственников». Пайпс не удержался, чтобы не съязвить, добавив к приведенному только что: «Понятно, что советским историкам сложно разобраться в том, чем же владение отличается от собственности». Действительно, прошло полтора десятка лет со времени первого издания его книги, а в публикациях отечественных историков (и экономистов тоже) понятия «владение», «пользование», «распоряжение», которые составляют понятие «собственность», по-прежнему часто неотличимы одно от другого.
В-третьих, уже говорилось выше: у предпринимательства как вида деятельности два смертельных врага — монополизм и коммунизм с его концепцией всеобщей уравнительности. Мануфактуры и «кумпанства» петровского времени — типично монополистические структуры, и этого не отрицает никто.
В-четвертых, предпринимательство зиждется на двух столпах, двух первоосновах: первая — экономическая свобода, вторая — инновация, творчество. Ни того ни другого в петровских фабричных предприятиях не было. О какой свободе можно говорить, если мануфактуры и «кумпанства» не являлись собственностью их владельцев, а сами владельцы рассматривались в качестве мобилизованных на государственную службу и могли быть в любой момент отчуждены от своего дела с последующими «оргвыводами» того времени: публичной поркой, ссылкой в Сибирь, смертной казнью. О какой свободе можно вести речь в условиях тотального государственного контроля и мелочной опеки над всеми сферами жизнедеятельности компаний и отдельных производств. Так, запрещалось создавать компании без ведома Мануфактур- и Коммерц-Коллегий, пресекалась конкуренция, определялись размеры учредительных капиталов, принудительно регулировались цены, объемы продаж и поставок, запрещалась торговля в розницу и т.д. Возможно ли было петровским промышленникам проявлять инициативу и творчество в парализующих условиях «запуганности капиталов», как писал В. О. Ключевский. Русский историк не без оснований корил Петра, который надеялся «грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе… хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства -1— это политическая квадратура круга, разрешавшаяся у нас со времен Петра два века и доселе неразрешенная» . Лучше не скажешь! Позволим лишь заметить, что слова эти написаны историком столетие назад, поэтому к «двум векам», указанным Василием Осиповичем, прибавим еще один — актуальность высказывания прежняя.
Приведем еще одно высказывание, принадлежащее Р. Пайпсу, который в недавние времена считался «первостатейным фальсификатором» и наемным очернителем советской действительности и который на самом деле является одним из лучших знатоков нашей отечественной истории. «Короче говоря, — утверждает Р. Пайпс, — хотя при Петре существовала промышленность, промышленного капитализма при нем не было». А значит, добавим от себя, не было промышленного предпринимательства. Были обозначены лишь предпосылки для его появления.
Не было промышленного предпринимательства и при ближайших преемниках Петра Великого, которые под напором эгоистичного дворянства поторопились свернуть экономические начинания Петра I, в том числе в промышленной сфере. Дворяне регулярно и настойчиво понуждают правительство к принятию решений, ограничивающих права купеческих фабрикантов на покупку крестьян с землей, и добиваются своего. Сначала императрица Елизавета Петровна своим указом определила максимальное количество крепостных рабочих на фабриках (12—42 чел. в зависимости от профиля производства), а еще через 10 лет в 1762 г. Петр III вообще лишает фабрикантов права покупать крестьян; отныне они могли использовать лишь наемных рабочих за плату. Но где же их было взять в стране с крепостническим режимом, в которой рынок наемного труда отсутствовал вообще? Многие фабриканты в срочном порядке оставляли мануфактурные дела и возвращались к привычному делу, благо тот же Петр III неделей раньше (23 марта 1762 г.) подмахнул указ, разрешающий свободную торговлю в России. Екатерина II, возведенная на трон в результате дворцового переворота 28 июня 1762 г., оставила этот указ в силе. К промышленности же потянулись дворяне и крепостные крестьяне.
Рождение третьего сословия
Подлинное развитие промышленного предпринимательства в России начинается с правления Екатерины II, которое, по словам ярого критика отечественной истории П. Я. Чаадаева, имело «столь национальный характер, что, может быть, еще никогда ни один народ не отождествлялся до такой степени со своим правительством, как русский народ в эти годы побед и благоденствия». А вот мнение современного российского историка: «…Факт остается фактом: 34 года Россией правила немка, сумевшая сделать свое царствование одним из самых благополучных в русской истории».
С самого начала своего царствования молодая императрица со свойственной ей осмотрительностью, неспешно, но последовательно и целеустремленно осуществляла реформирование социальных и экономических основ российской жизни. К числу ее несомненных заслуг в плане развития российского предпринимательства вообще, а промышленного в частности, следует отнести следующие:
1) уничтожение государственных монополий в сфере торговли и промышленности; легализация частной собственности на средства производства (по-современному: приватизация);
2) формирование «среднего сословия» в России, т.е. отечественной буржуазии;
3) предоставление третьему сословию полной экономической свободы в предпринимательских начинаниях;
4) переориентация промышленности с удовлетворения военных заказов на народное потребление (по современному: конверсия);
5) расширение емкости внутреннего рынка — вширь (за счет вновь завоеванных громадных территорий) и вглубь (за счет возросших потребностей народа).
Несмотря на страстное почитание Петра I, Екатерина II решительно порывает с петровской системой жесткого регламентирования промышленной деятельности, убежденно полагая, что только в частных руках фабрика заработает с пользой для государства и с прибылью для казны. Она узаконила порядок, по которому фабрики и «полезные рукоделия» могли открывать все, кому и где захочется, кроме Москвы и Петербурга (чтобы оставить в сохранности леса вокруг обеих столиц, т.е., как мы сказали бы сейчас, из экологических соображений). Приведем выдержки из знаменитого «Наказа» 1785 г. и екатерининских указов разных лет:
«Принадлежащие частным людям собственно фабрики и мануфактуры чтобы не инако разумеемы были, как собственное имение, которым каждый может свободно распоряжаться, не требуя никакого дозволения от начальства»;
«Никаких дел, касающихся до торговли и фабрик, не можно завести принуждением; а дешевизна родится только от великого числа продавцов и от вольного умножения товаров»;
(По поводу влачащей жалкое существование казенной фабрики по выработке кож): «Когда сия фабрика будет не в казенных руках, тогда, я чаю, достаточно и кож будет. Монополизм, к сей казенной фабрике присоединенный, был вреден народу, и казенная от того прибыль не награждала того вреда».
Можно и дальше приводить примеры, но и этих достаточно, чтобы убедиться в широте экономических воззрений русской императрицы. Горячая поклонница французских физиократов, Екатерина II в переписке с великими просветителями выражала решительное намерение преобразовать социально-экономическое устройство России на началах буржуазного либерализма.
Стараясь укрепить молодую российскую императрицу в ее устремлениях, Дидро в изящно-льстивой форме как бы подсказывал своему адресату один из социальных ориентиров. Он писал Екатерине: «Насколько возможно частному человеку постичь мысль государя и обыкновенному человеку понять планы гениального, я вижу, что Ваше Величество потихоньку стремится к созданию третьего сословия». Обладая недюжинным умом и проницательностью, Екатерина умела ценить хорошие идеи, особенно те, которые не противоречили ее замыслам. Всячески укрепляя положение дворян, она с необыкновенной настойчивостью приступила к «насаждению» и «размножению» нового для России сословия — «среднего рода людей», т.е. буржуазии.
«В городах, — говорится в «Наказе» Екатерины, — обитают мещане, которые упражняются в ремеслах, торговле, художествах и науках. Сей род людей, от которого государство много добра ожидает… есть средний. Он, пользуясь вольностью, не причисляется ни к дворянству, ни к хлебопашцам». И хотя по трактовке Екатерины к «среднему роду» были вначале причислены и представители «либеральных» профессий, упор делался на торгово-промышленные слои городского населения.
А поскольку колыбелью буржуазии в Европе повсюду являлся город (отсюда и европейское название третьего сословия: буржуазия — жители городов, горожане), Екатерина II неослабное внимание уделяла «воздвижению» городов с приданием им европейских функций. Она очень гордилась тем, что за первые 20 лет царствования «воздвигла повсюду» 216 городов. Правда, как это часто бывало в российской истории, эта акция приобрела характер ударной кампании с неизменным очковтирательством и фальшивой «отчетностью», но факт остается фактом: Россия к концу XVIII в. стала страной городов с общим числом горожан в 300 тыс. По нынешним меркам это — мизер, но надо помнить, что общее число жителей Российской империи екатерининских времен (которая по территории значительно превышала современную Россию) составляло всего 30 млн. чел.
Политика раскрепощения производительных сил страны, правительственного покровительства частнохозяйственной деятельности вызвала бурный рост фабричного производства. «При вступлении на престол Екатерины II-и считалось 984 фабрики и завода (не считая горных), в год ее смерти 3161″, — писал М. И. Туган-Барановский. Иначе говоря, за время царствования Екатерины II число фабрик в России увеличилось более чем на две тысячи. При этом четко обозначилась характерная только для крепостнической России тенденция: в городах функционировали фабрики и мануфактуры, основанные на использовании «вольного» труда. А так как в условиях феодально-крепостнического строя России того времени рынок наемного труда был весьма ограничен, то маятник развития промышленного развития и промышленного предпринимательства качнулся в сторону избытка и переизбытка трудовых ресурсов, т.е. в крепостную деревню.
Дворянская буржуазия
Используя новые законы, многие дворяне решили перехватить инициативу у купечества и стали прибирать к рукам наиболее доходные отрасли промышленности и горного дела. В почти открытом противоборстве с купечеством помещики одержали победу за явным преимуществом, так как именно в их руках находились два из трех основных факторов производства — земля и труд (крепостных крестьян). А многие из них не уступали купечеству и по третьему фактору — капиталам. Так появилась в России дворянская буржуазия, или дворянское промышленное предпринимательство.
Попытка Петра I подтолкнуть дворянство к торгово-промышленной деятельности принесла определенные результаты, но в целом успешной ее назвать нельзя. Помимо некоторых царедворцев, о которых упоминалось выше (князь А. Меншиков, графы П. Толстой и П. Шафиров), а также отдельных представителей дворянской элиты (князья П. Черкасский, П. Дашков, П. Голицын, графы П. Шувалов, Н. Шереметев и некоторые другие), массового включения дворян в решение общенациональной задачи не произошло. Причины этого видятся в том, что, во-первых, у дворян не было очевидных экономических стимулов (государственная служба или землевладение обеспечивали им вполне безбедную жизнь), а, во-вторых, в российском дворянстве прочно утвердилось высокомерно-презрительное отношение к «плебейским» занятиям, особенно к торговле. Такой взгляд — в традиции европейских высших сословий, которая берет начало с античных времен, когда еще древнегреческие мыслители Сократ, Платон и особенно Аристотель провозглашали торговлю низменным занятием и уделом «варваров» и рабов. Аристотель даже выдвинул теорию о двух видах богатства, по которой один из них — «ойкономия» (экономика) — следовало считать «чистым» (богатство, полученное из производительного труда на земле), а другой — «нечистым», «грязным», «порочным» («хрематистика» — богатство в виде денежного сокровища, нажитого путем неэквивалентных торговых операций).
Заметный перелом во взглядах российского дворянства на торгово-промышленную деятельность произошел во второй половине XVIII в., хотя Екатерина II относилась резко отрицательно к предпринимательским увлечениям дворянства, запретив специальным указом (1790 г.) записываться ему в купеческие гильдии. Так, она решительно отказала генерал-фельдмаршалу С. Д. Апраксину в его прошении записаться в 1-ю купеческую гильдию, публично обозвав своего сановника «сумасшедшим». Статья 330 екатерининского «Наказа» гласила: «Противно существу торговли, чтобы дворянство оную в самодержавном правлении делало; погибельно было бы сие для городов… Противно и существу самодержавного правления, чтоб в оном дворянство торговлю производило». Екатерина по-своему была права: действительно, при самодержавном правлении первейший долг дворянина — стоять на страже крепостнического режима, не отвлекаясь на «упражнения в купечестве». Более терпимо относилась Екатерина II к занятиям дворян промышленным предпринимательством, тем более что своими указами она открыла широкие возможности для этого.
Следует заметить, что проблема «дворянство и предпринимательство» коснулась России задним числом; впервые же с ней столкнулась Европа. Наиболее «благоразумным» оказалось английское дворянство, которое первым побраталось с «золотым тельцом» буржуазии. Более остро эта проблема решалась во Франции. Там в 1754 г. на страницах журнала «Французский Меркурий» появилась статья маркиза де Лассе, пафос которой заключался в утверждении: понятие дворянской чести несовместимо с такими презренными занятиями, как торговля и промышленность. Статья маркиза не осталась незамеченной: аббат Куайе выступил с памфлетом, в котором призвал французское дворянство, особенно его хиреющую часть, отбросить сословную спесь и включиться в торгово-промышленные операции. «Вы имеете храбрые руки, — восклицал аббат, обращаясь к дворянам, — вы представляете мечи, но есть мечи другие — со златыми рукоятками… Будьте через купечество защитниками жен и детей своих, питатели своему Отечеству… Или готское мнение навеки вами овладело? Вы опасаетесь презрения — и в нищете остаетесь» .
Горячий призыв аббата Куайе нашел отклик не только среди французского дворянства, но и русского. Так, по сведениям Мануфактур-Коллегий за 1773 г., в России насчитывалось 328 крупных фабрик, из которых пятая часть (66) принадлежала дворянам. На первый взгляд, немного, но это были самые крупные фабрики, оборот которых составлял почти треть оборота всех промышленных предприятий.
Передовая часть высшего сословия все решительнее порывала со стародворянским идеалом замкнутого натурального хозяйства и все активнее включалась в промышленное предпринимательство. При этом наметилась ориентация на новые сферы фабричного производства. Так, если мануфактурщики петровской генерации (Голицыны, Шаховские, Лазаревы, Всеволожские, Репнины, Шереметевы, Черкасские и др.) «обзаводились» предприятиями военного назначения (суконные мануфактуры, металлургические заводы, рудники и пр.), то в последнюю треть XVIII в. дворянское предпринимательство взяло на прицел наиболее прибыльный «рынок народного потребления». При этом доходнейшей отраслью стало производство самого «народного» товара — водки.
Под давлением дворянства в 1754 г. Сенат фактически отменил петровский указ 1716 г., по которому винокурение разрешалось людям «всякого чина… про себя и на подряд казне». По новому указу данная привилегия оставлялась только за дворянами; купеческое винокурение допускалось в отдаленных губерниях и как временная мера, «доколе помещики-вотчинники винокуренные свои заводы размножат». Екатерининский «Устав о винокурении» от 9 августа 1765 г. определил еще более жесткий регламент: «Вино курить дозволяется всем дворянам и их фамилиям, а прочим никому». Таким образом, опоре крепостнического режима предоставлялся монопольный доступ к самой «золотоносной жиле», разработка которой не требовала ни значительных инвестиций, ни особых трудовых затрат, ни передовых технологий. Необходимое для винокурения сырье — хлеб и дрова — у помещиков было свое, рабочая сила — своя, вотчинная; несложное оборудование для возгонки водки не требовало капитальных вложений, не было никаких проблем и со сбытом, так как вся «продукция» шла по подрядам в казну или по прямым поставкам в кабаки. Это был настоящий Клондайк для дворян-предпринимателей. Приведем пример: только за четыре года — с 1766 по 1769 г. — питейный доход в России составлял в среднем 16899917 руб. в год .Немудрено, что такую сверхприбыльную сферу промышленного предпринимательства прибрали к рукам в первую очередь те, кто стоял поближе к трону. По данным на 1765 г., среди крупнейших винокуров России значились 38 действительных тайных советников, генерал-фельдмаршалов, генерал-аншефов, но «самыми-самыми» были представители титулованной знати: на первом месте — главный директор Ассигнационного банка граф А. П. Шувалов (перенявший предпринимательскую жилку от своего сиятельного родителя П. И. Шувалова), на втором — обер-прокурор Сената Л. И. Глебов, на третьем — генерал-фельдмаршал С. Д. Апраксин (а после его смерти — вдова фельдмаршала) .При этом винокурни графа Шувалова «выбрасывали» на рынок народного потребления свыше 250 тыс. ведер водки в год (старинная мера «ведро» равнялась 12,3 литрам).
Кроме названных выше, крупнейшими винокурами считались графы А. Нарышкин, П. Чернышев, Н. Вяземский, князья Трубецкие, А. Голицын, И. Одоевский, М. Шаховской и др. К концу XVIII столетия дворянское винокурение прибавило оборотов в поступательном развитии; только в 17 губерниях европейской России денно и нощно курили 567 дворянских заводов.
Случайно ли, что именно с середины XVIII в., как свидетельствует лучший знаток истории питейного дела в России И. Т. Прыжов,
Россия погрузилась в омут небывалого дотоле порока — страшного пьянства, которое поддерживалось и культивировалось властями. В ряде центральных губерний России вдруг приобрел всеобщую популярность никому не ведомый дотоле «старинный русский праздник» бога водки Ярилы — «великороссийского» Бахуса. Во время этих «праздников» на центральных площадях выставлялись бочки с водкой для бесплатного угощения (старинная форма маркетинга с его генеральной заповедью: возбуди, воспитай потребность), и начинались массовые попойки грандиозных масштабов, сопровождавшиеся соответствующими «подвигами». Власти, как правило, сквозь пальцы смотрели на спаивание народа. Более того, любая попытка удержать народ от непомерного пьянства встречалась дворянством в штыки. Так было, к примеру, с воронежским епископом Тихоном, который в понедельник 30 мая 1765 г. — а это был первый день Петрова поста и последний день праздника Ярилы — обратился на главной площади города к народу с воззванием покончить с бесовским наваждением — пьянством. Народ внял проповеднику и принялся крушить выставленные бочки с «дармовой» водкой. Тут же откупщики написали донос на Тихона, обвинив его в том, что он учит народ не пить водку и тем самым подрывает казенный интерес, и его преосвященство вскоре был отправлен на покой. «Вообще тогда было правилом, — писал И.Т.Прыжов, — что при нарушении по какому-нибудь случаю питейного интереса не принимались никакие оправдания и следовали кары» .Не подлежит сомнению, что на российском дворянстве лежит тяжкий грех в спаивании своего народа.
Менее впечатляющими оказались успехи дворянской буржуазии в развитии других видов промышленного предпринимательства. Забегая вперед, отметим, что вплоть до отмены крепостного права широкого включения дворянства в предпринимательство, как это было на Западе, не произошло. Идеология дворянской буржуазии, которую так страстно пропагандировал яркий публицист, родовитый дворянин и влиятельный политический деятель граф Н. С. Мордвинов, затронула лишь небольшую часть дворянства.
Лекция 5
Предприниматели и экономическая жизнь России в первой половине XIX в.
Рассматривая промышленность в качестве важного, но побочного источника доходов, российские помещики не проявили «западной» прыти в том, чтобы лично участвовать в ее развитии, перепоручив это дело своим крепостным. Так зародилось и окрепло поистине феноменальное явление в истории российского предпринимательства — крепостная буржуазия.
Р. Пайпс отмечает, что крепостное предпринимательство — не чисто русское явление, что подобное имело место в Силезии в XVIII в., но ни в какой другой стране оно не приобрело такого колоссального экономического значения, как в России [32]. Капиталистический дух, замечает далее Р. Пайпс, впервые зародился среди оброчных крестьян центральных губерний России, приближенных к Москве. Истоки этого явления следует искать в специфике оброчного хозяйства.
Если барщина как форма трудовой хозразверстки нивелировала крестьян, искусственно сдерживала их дифференциацию («очень богатые крестьяне были ей не нужны, очень бедные были прямо в ущерб»), то оброчная система, предоставляя крестьян самим себе, возбуждала в их среде конкуренцию, дух поиска И предпринимательства. Оброчные крестьяне, по сравнению с барщинными, имели большую свободу в поисках источников средств для уплаты оброков. Да и помещикам было все равно, где и как крепостные добывают средства, лишь бы оброк был уплачен в срок и в установленном размере. Помещики хорошо понимали, что чем больше в их вотчинах будет зажиточных крестьян, тем значительнее окажется размер оброка, ибо богатые крепостные платили не только за себя, но, согласно общинному праву, и за неимущих односельчан. Характерно в этом плане послание графа Н. П. Шереметева из Парижа своему управляющему, в котором он выражал надежду, что богатые крестьяне не доведут вотчину до «скопления недоимок» и выплатят оброк за тех мирян, которые «по воле фортуны впали в неимущее состояние», а за это граф обещал им «свое внимание и милостливое покровительство». Таким образом, сами помещики заинтересованно и активно утверждали крепостной капитализм.
Наиболее энергично крестьянские промыслы и фабричные заведения «размножались» в крупных имениях, обеспеченных «милостливым покровительством» и защитой от «всяких стеснительных норм правительства и посягательства местных чиновников». Комбинируя временные и трудовые ресурсы своей семьи, оброчные крестьяне проявляли чудеса предприимчивости, развивая кустарные и отхожие промыслы, участвуя в посреднической торговой деятельности. А когда Екатерина II в 1766—1767 гг. издала ряд указов, разрешающих создание текстильных мануфактур без регистрации, Наиболее энергичные и дальновидные из оброчных крестьян, нажившие участием в промыслах некоторые капиталы, проявили кипучую деятельность по организации больших фабрик в помещичьих Вотчинах. Из общей массы крепостных крестьян особую изобретательность в предпринимательских начинаниях проявили российские староверы. Их религиозные воззрения (гордый дух свободы, аскетизм, искупление греха каждодневным всеочищаюшим трудом, абсолютная честность, неприятие алчности и др.) в наибольшей степени соответствовали духу подлинного («чистого») капитализма, как его понимал немецкий экономист и социолог М. Вебер, автор знаменитой книги «Протестантская этика и дух капитализма» (1905 г.). Протестантская этика с ее культом честности и старообрядческая этика очень походят одна на другую, поэтому не случайно именно из их среды вышло наибольшее число самых известных предпринимательских фамилий — на Западе и в России.
Крепостная буржуазия быстро росла количественно и, так сказать, «качественно», успешно осваивая все более сложные виды промышленного производства. В своей предпринимательской деятельности она ориентировалась на выпуск массовых, «народных» товаров, т.е. на крестьянский спрос, на рынок городских предместий. Фактически полностью в руках крепостных промышленников оказалась целая отрасль промышленного производства — текстильная, столицей которой стала вотчина графов Шереметевых — село Иваново, выросшее через полсотню лет в город Иваново-Вознесенск — «русский Манчестер», как именовали его англичане. По всей России уже в XIX в. гремела слава ивановских текстильных фабрикантов, выходцев из крепостных крестьян: Бурылиных, Зубковых, Гандуриных, Полушковых, Гарелиных, Грачевых, Куваевых.