Makarenko_Ped_poema_full_text

немолодая, но с живыми и пристальными глазами, и невзрачны й человек, полурыжий, полурусый, не то с бородкой, не то без бо - родки; очки на нем очень перекосились, и он все поправлял их свободной от портфеля рукой.

Любовь Савельевна заставила себя приветливо улыбнуться , когда знакомила меня с остальными:

—А вот и товарищ Макаренко. Знакомьтесь: Варвара Викторовна Брегель, Сергей Васильевич Чайкин.

Почему не принять в колонии Варвару Викторовну Брегель — мое высшее начальство, но с какой стати этот самый Чайкин? О нем я слышал — профессор педагогики. Не заведывал ли он ка- ким-нибудь детским домом?

Брегель сказала:

—Мы к вам специально — проверить ваш метод.

—Решительно протестую,— сказал я. — Нет никакого моего метода.

—А какой же у вас метод?

—Обыкновенный, советский.

Брегель зло улыбнулась.

—Может быть, и советский, но, во всяком случае, не обыкновенный. Надо все-таки проверить.

—Хорошо, как вы будете проверять?

—А вот поговорим с вами, потом с комсомолом, с ребятами, что-нибудь выясним.

—Åñòü, что-нибудь выяснить,— сказал я по-горьковски.

—Да, между прочим, у вас так вот отвечают. Вы считаете это необходимым. Это, как во флоте, да?

—Да, во флоте тоже так.

—И вообще, у вас военизация?

—Нет, у нас нет военизации.

—А как же: командиры, отряды, приказания?

—Ну да, все это есть, так разве это военизация?

—Íó, âñå-òàêè.

Начиналась самая неприятная беседа, когда люди играют тер - минами в полной уверенности, что термины определяют реаль - ность. Я поэтому сказал:

— В такой форме я беседовать не буду. Если угодно, я вам сделаю доклад, но предупреждаю, что он займет не меньше тре х часов.

Брегель согласилась. Мы немедленно уселись в кабинете, за - перлись, и я занялся мучительным делом: переводом на слова накопившихся у меня за пять лет впечатлений, соображений, со - мнений и проб. Мне казалось, что я говорил красноречиво, нах о-

391

дил точные выражения для очень тонких понятий, аналитичес ким ножом осторожно и смело вскрывал тайные до сих пор област и, набрасывал перспективы будущего и затруднения завтрашн его дня. Во всяком случае, я был искренним до конца, не щадил никаких предрассудков и не боялся показать, что в некоторых места х «теория» казалась мне уже жалкой и чуждой.

Джуринская слушала меня с радостным, горящим лицом, Брегель была в маске, а о Чайкине мало я заботился.

Когда я окончил, Брегель постучала полными пальцами по ст о- лу и сказала таким тоном, в котором трудно было разобрать, г оворит ли она искренно или издевается:

—Так… Скажу прямо: очень интересно, очень интересно. Правда, Сергей Васильевич?

Чайкин ерзнул на стуле и прохрипел:

—Интересно, конечно, как всякое высказывание в педагогике. Наша область такая, знаете, широкая, такая еще не разработа н- ная, что всякая мысль интересна. Но для нас важно, в каком от ношении все это стоит к принципам социального воспитания.

ßзнал, что он разумел под принципами социального воспита ния: это были его собственные измышления в написанной им брошю рке.

—Об этом мы потом поговорим,— сказала Брегель. — Я думаю, очень возможно — ваша система советская, но в таком случае все то, что мы там у себя думаем, никуда не годится. Вы понимаете, может быть, вы правы, а мы ошиблись?

Она смотрела на меня откровенно с насмешкой. Я ей ответил:

—Это не только возможно, а это и есть на самом деле. Вы там у себя очень многое путаете.

—Допустим,— великодушно согласилась Брегель. — Все это нужно рассмотреть при свете принципов социального воспитан ия. Здесь, конечно, мы этого делать не будем, для этого есть научпедко м. Но

ÿпрошу вас, Сергей Васильевич, те вопросы, которые, очевидн о, возникают у вас, сейчас высказать.

Чайкин попытался поправить очки, впился в свой блокнот и очень вежливо, как и полагается ученому, со всякими галант ными ужимочками и с псевдопочтительной мимикой произнес та - кую речь: .

—Хорошо, это, конечно, нужно все осветить, да... но я бы усомнился и сейчас в некоторых, если можно так выразиться, ваши х теоремах, которые вы любезно нам изложили с таким даже воо душевлением, что, разумеется, говорит о вашей убежденности. Х о- рошо. Ну вот, например, мы и раньше знали, а вы как будто умол- чали. У вас здесь организована, так сказать, некоторая конк уренция между воспитанниками: кто больше сделает — того хваля т,

392

кто меньше — того порицают. Поле у вас пахали, и была такая конкуренция, не правда ли? Вы об этом умолчали, вероятно, сл у- чайно. Мне желательно было бы услышать от вас: известно ли вам, что мы считаем конкуренцию методом сугубо буржуазным , поскольку она заменяет прямое отношение к вещи отношение м косвенным? Это — раз. Другое: вы выдаете воспитанникам карманные деньги, правда — к праздникам, и выдаете не всем поро в- ну, а, так сказать, пропорционально заслугам. Не кажется ли вам, что вы заменяете внутреннюю стимулировку внешней, и при э том сугубо материальной? Дальше: наказания, как вы выражаетес ь. Вам должно быть известно, что наказание воспитывает раба, а нам нужна свободная личность, определяющая свои поступки не боязнью палки или другой меры воздействия, а внутренними стимулами и политическим самосознанием.

ßрассматривал его как явление биологическое: среди редки х волос у него копошились залежи перхоти и во время быстрых дв ижений сваливались на заношенный пиджак, в ушах скопились се рые пятна грязи, а от ног несло нестерпимым запахом.

Он еще много говорил, этот самый Чайкин. Я слушал и вспоминал рассказ Чехова, в котором описывается убийство при помощи пресс-папье; потом мне показалось, что убивать Чайкина н е нужно, а следует выпороть, только не розгой и не какой-либо царскорежимной нагайкой, а обыкновенным пояском, которым рабочий подвязывает штаны. Это было бы идеологически выде р- жанно.

Брегель меня спросила, перебивая Чайкина:

— Вы чему-то улыбаетесь? Разве смешно то, что говорит товарищ Чайкин?

— О, нет,— сказал я,— это не смешно...

— А грустно, да? — улыбнулась наконец и Брегель.

— Нет, почему же, и не грустно. Это обыкновенно.

Брегель внимательно глянула на меня и, вздохнув, пошутила :

— Трудно вам с нами, правда?

— Ничего, я привык к трудным. У меня бывают гораздо труднее.

Брегель вдруг раскатилась смехом.

— Вы все шутите, товарищ Макаренко,— успокоилась она наконец. — Вы все-таки что-нибудь ответите Сергею Васильевич у?

ßумильно посмотрел на Брегель и взмолился:

—Я думаю, пускай и по этим вопросам тоже научведком займется. Ведь там все делают как следует? Лучше давайте обеда ть.

—Ну хорошо,— немного надулась Брегель. — Да, скажите, а что это за история: выгнали воспитанника Опришко?

393

—За пьянство.

—Где же он теперь? Конечно, на улице?

—Нет, живет рядом, у одного куркуля.

—Значит, что же, отдали на патронирование?

—В этом роде,— улыбнулся я.

—Он там живет? Это вы хорошо знаете?

—Да, хорошо знаю: живет у куркуля местного, Лукашенко. У этого доброго человека уж два беспризорных «на патрониро вании».

—Ну, это мы проверим.

—Пожалуйста.

Мы отправились обедать. После обеда Брегель и Чайкин захо - тели убедиться в чем-то собственными глазами, а я снял шапк у перед Любовью Савельевной.

—Милый, дорогой, родненький Наркомпрос! Нам здесь тесно,

èвсе сделано. Мы запсихуем здесь через полгода. Дайте нам ч тонибудь большое, чтобы голова закружилась от работы. У вас ж е много всего! У вас же не только принципы!

Любовь Савельевна засмеялась и сказала:

—Я вас хорошо понимаю. Это можно будет сделать. Пойдем, поговорим подробнее... Но постойте, вы все о будущем. Вас оче нь обижает эта ревизия?

—О нет, пожалуйста! А как же иначе?

—Ну а выводы, все эти вопросы Чайкина вас не беспокоят?

—А почему? Ведь ими будет заниматься научпедком? Это ему беспокойство, а мне ничего...

Вечером Брегель, уходя спать, поделилась впечатлениями:

—Коллектив у вас чудесный. Но это ничего не значит, методы ваши ужасны.

Я в глубине души обрадовался: хорошо еще, что она ничего не знает об обучении наших барабанщиков.

—Спокойной ночи,— сказала Брегель. — Да, имейте в виду, вас никто и не думает обвинять в смерти Чобота...

Я поклонился с глубокой благодарностью.

16. Запорожье

Снова наступило лето. Снова, не отставая от солнца, заходил и по полям сводные отряды, снова время от времени заработал и знаменные четвертые сводные, и командовал ими все тот же Буру н.

Рабфаковцы приехали в колонию в середине июня и привезли с собой, кроме торжества по случаю перехода их на второй кур с, еще и двух новых членов — Оксану и Рахиль, которым как колонист ам

394

уже и выбора никакого не оставалось: обязаны были ехать в к олонию. А также приехала и черниговка, существо донельзя черн обровое и черноглазое. Звали черниговку Галей Подгорной. Семе н ввел

ååв общее собрание колонистов, показал всем и сказал:

—Шурка написал в колонию, нибы я заглядывался на вот эту самую черниговку. Ничего не было, честное комсомольское с лово. Не было такого в колонии, чтобы командиры сплетнями занимались. Так посудите сами, как нам жить, колы Шурка написал в колонию... Не дождался, понимаете, чи я что-нибудь высмотрел , чи не высмотрел, а уже написал. Ну, скажите сами, есть тут на что смотреть, чи, может, не на что и глазом кинуть? И Шурка ж смотрел, и Матвей, и даже Колька Вершнев шукав, а чи найдетс я в этой черниговской душе какая-нибудь правда? А общее собра ние тоже не разработало вопрос как следует, а сейчас ж с приказом, мо жно сказать, наплевало на всякую нашу демократию седьмого сво дного отряда: прекратить. Конечно, когда получили такое приказа ние, мы с командиром и пошли к ним в общежитие выяснить, что и ка к. Постановили потом привезти ее сюда живую, смотрите сами, ч и имел я основание, а может, нет. И больше ничего не было, честн ое комсомольское слово. А важное что: Галя Подгорная не имеет, можно сказать, никакой территории, чтоб поехать на каникулы. С у- дите нас, товарищи колонисты, кто прав, а кто, может, и винова т.

Семен уселся на землю,— собрание происходило в парке. Черниговка с удивлением рассматривала наше общество, гол о-

ногое, голорукое, а в некоторых частях и голопузое. Лапоть п оджал губы, прищурился, похлопал лысыми огромными веками и захрипел:

—А скажите, пожалуйста, товарищ черниговка... это... как его...

Черниговка и собрание насторожились.

—…а вы знаете «Отче наш»?

Черниговка улыбнулась, смутилась, покраснела и несмело от - ветила:

—Íå çíàþ...

—Ага, не знаете? — Лапоть еще больше поджал губы и опять захлопал веками. — А «Верую» знаете?

—Íåò, íå çíàþ...

—Угу. А Днепр переплывете?

Черниговка растерянно посмотрела по сторонам:

— Да как вам сказать? Плаваю я хорошо, наверное, переплыву...

Лапоть повернулся к собранию с таким выражением лица, какое бывает у напряженно думающих дураков: надувался, хлоп ал глазами, поднимал палец, задирал нос, и все это без какого б ы то ни было намека на улыбку:

395

—Значиться, так будэмо говорыты: «Отче наш» вона нэ тямыть, «Верую» ни в зуб ногой, Днипро переплывэ. А може, не переплывэ?

—Пэрэплывэ! — кричит собрание.

—Ну, добре, а колы не Днипро, так Коломак переплывэ?

—Пэрэплывэ Коломак! — кричат хлопцы в хохоте.

—Выходыть так, що для нашои лыцарськои запорожськои колонии годыться?

—Годыться.

—До якого куреня114 ?

—До пятого.

—В таким рази посыпьте ий голову писочком и ведить до куреня115 .

—Та куды ж ты загнув? — кричит Карабанов. — То ж тилько кошевым писочком посыпалы...

—А скажи мени, козачэ,— задает вопрос Семену Лапоть,— а чи життя розвываеться, чи не розвываеться?

—Розвываеться. Ну?

—Ну, так раньше посыпалы голову кошевому, а теперь всим.

—Ага,— говорит Карабанов,— правильно!

Вечером черниговка спрашивает в кабинете у Силантия:

—А почему такие вопросы на собрании задавали?

—А видишь, какая история,— отвечает Силантий, собираются, здесь это, на Запорожье, как говорится, переезжать, и бол ьше никаких данных.

—На Запорожье?

Я объяснил черниговке, что вопрос о Запорожье еще не решен , но что такой проект имеется.

Мысль о переезде на Запорожье возникла у нас после одного из писем Джуринской, в котором она сообщала темные слухи, что есть проект организовать на острове Хортице большую детс кую колонию, причем в Наркомпросе будут рады, если центральны м организатором этой колонии явится колония имени Горьког о.

Детальная разработка этого проекта еще и не начиналась. Н а мои вопросы Джуринская отвечала, что окончательного реше ния вопроса нельзя ожидать скоро, что все это связано с проект ом Днепростроя.

Что там делалось в Харькове, мы хорошо не знали, но в колонии делалось много. Трудно было сказать, о чем мечтали ко - лонисты: о Днепре, об острове, о больших полях, о какой-ни- будь фабрике. Многих увлекала мысль о том, что у нас будет собственный пароход. Лапоть дразнил девочек, утверждая, ч то на остров Хортицу по старым правилам девочки не допускают -

396

ся, поэтому придется для них выстроить что-нибудь на берег у Днепра.

—Но это ничего,— утешал Лапоть. — Мы будем приезжать к вам в гости, а вешаться будем на острове,— вам же спокойнее.

Рабфаковцы приняли участие в шутливых мечтах получить в наследство запорожский остров и охотно отдали дань еще не потухшему стремлению к игре. Целыми вечерами колония хохота ла до слез, наблюдая на дворе широкую имитацию запорожской ж изни,— для этого большинство как следует штудировало «Тарас а Бульбу». В такой имитации хлопцы были неисчерпаемы. То появится на дворе Карабанов в штанах, сделанных из театраль ного занавеса, и читает лекцию о том, как пошить такие штаны, на которые, по его словам, нужно сто двадцать аршин материи. То разыгрывается на дворе страшная казнь запорожца, обвинен ного всей громадой в краже. При этом в особенности стараются со хранить в неприкосновенности такую легендарную деталь: казн ь совершается при помощи киев, но право на удар кием имеет толь ко тот, кто перед этим выпьет «кухоль горилки». За неимением г о- рилки для колонистов, приводящих казнь в исполнение, став ится огромный горшок воды, выпить который даже самые большие п и- тухи, водохлебы не в состоянии. То четвертый сводный, отпра вляясь на работу, подносит Буруну булаву и бунчук. Булава сдел ана из тыквы, а бунчук из мочала, но Бурун обязан принять все эт и «клейноды»116 с почтением и кланяться на четыре стороны.

Так проходило лето, а запорожский проект оставался проект ом, ребятам уже и играть надоело. В августе уехали рабфаковцы и увезли с собой новую партию. Целых пять командиров выбыли из строя, и самая кровавая рана была на месте командира второ го,— уехал-таки на рабфак Антон Братченко, мой самый близкий др уг

èодин из основателей колонии имени Максима Горького. Уех ал

èОсадчий, за которого я заплатил хорошим куском жизни. Был это бандит из бандитов, а уехал в Харьков в технологически й институт стройный красавец, высокий, сильный, сдержанный, по л- ный какого-то особенного мужества и силы. Про него Коваль г о- ворил:

—Комсомолец какой Осадчий, жалко провожать такого комсомольца!

Это верно: Осадчий вынес на своих плечах в течение двух лет сложнейшую нагрузку командира мельничного отряда, полну ю бесконечных забот, вечных расчетов с селами и комнезамами .

Уехал и Георгиевский, сын иркутского губернатора, так и не смывший с себя позорного пятна, хотя в официальной анкете Георгиевского и было написано: «Родителей не помнит».

397

Уехал и Шнайдер — командир славного восьмого отряда, и командир пятого, Маруся Левченко, уехала.

Проводили рабфаковцев и вдруг заметили, как помолодело об - щество горьковцев. Даже в совете командиров засели недавн ие пацаны: во втором отряде Витька Богоявленский, в третьем о тряде заменил Опришко Шаровский Костя, в пятом Наташа Петрен - ко, в девятом Митька Жевелий, и только в восьмом добился наконец командирского поста огромный Федоренко. Отряд паца нов передал Георгиевский после трехлетнего командования То ське Соловьеву.

Снова закопали бураки и картошку, обложили конюшни соломой, очистили и спрятали семена на весну, и снова на зяби, уж е без конкуренции, заработали первые и вторые сводные. И тол ько тогда получили мы из Харькова официальное предложение На р- компроса осмотреть в Запорожском округе имение Попова.

Общее собрание колонистов, выслушав мое сообщение и пропустив через все руки бумажку Наркомпроса, сразу почувств овало, что дело серьезное. Ведь у нас на руках была и другая бум ажка, в которой Наркомпрос просил Запорожский окрисполком п е- редать имение Попова в распоряжение колонии.

В тот момент эти бумажки казались нам окончательным решением вопроса; оставалось вздохнуть свободно, забыть беско неч- ные разговоры о разных пустопорожних имениях, неудачных к о- лониях, еще не умерших монастырях, еще не оживших помещи- чьих гнездах, потушить сказку о Хортицком острове, собира ться и ехать.

Осмотреть и принять имение Попова поехали я и Митька Жевелий, избранный общим собранием. Митьке было уже пятнадцать лет. Он давно стоял в строю пацанов на голову выше друг их, давно прошел сложные искусы комсводотряда, больше года уж е комсомолец, а в последнее время заслуженно был выдвинут н а ответственный пост командира девятого. Митька был предст авителем новейшей формации горьковцев: к пятнадцати годам он приобрел большой хозяйственный опыт, и пружинный стан, и у дачу организатора, заразившись в то же время многими ухватками старшего боевого поколения. Митька с первого дня был корешком Карабанова и от Карабанова получил как будто в наследство черный огневой глаз и энергичное красочное движение; но и отл и- чался Митька от Семена заметно хотя бы уже потому, что к пят - надцати годам Митька был в пятой группе.

Мы с Митькой выехали в ясный морозный бесснежный день в конце ноября и через сутки были в Запорожье. По молодости н а- шей воображали, что новая счастливая эра трудовой колонии име-

398

ни Горького начнется приблизительно так: председатель ок рисполкома, человек с революционным, приятным лицом, встрети т нас ласково, обрадуется и скажет:

— Имение Попова? Для колонии имени Горького? Как же, как же, знаю. Пожалуйста, пожалуйста! Вот вам ордер на имение, ид ите и владейте.

Останется нам только узнать, где дорога в имение, и лететь в колонию с приглашением:

— Скорее, скорее собирайтесь!..

В том, что имение Попова нам понравится, мы не сомневались. На что уж Брегель в Наркомпросе женщина строгая, а и т а сказала нам с Митькой, когда мы заехали к ней в Харьков:

—Попова имение? Как раз для Макаренко! Этот самый Попов был немножко чудак, он там такого настроил... да вот увидите . Хорошее имение, и вам понравится.

Джуринская говорила то же:

—Там хорошо, и богато, и красиво. Это место нарочно сделано для детской колонии.

И Мария Кондратьевна сказала:

—Прелесть, что за такое имение!

Уже одно то, что всем это имение известно, много значило, и поэтому и я, и Митька были в фаталистическом настроении: эт о для нас, горьковцев, специально судьба приготовила.

Но из всех наших ожиданий правильным оказалось только одн о: лицо предокрисполкома было действительно симпатичное и революционное. Все остальное вышло не так, и прежде всего не так о- вы были его речи.

Прочитав бумажку Наркомпроса, председатель сказал:

—Да, но там ведь крестьянская коммуна! А что это за колония Горького?

Он откровенно разглядывал нас с Митькой, и, кажется, Митька понравился ему больше, чем я, ибо он улыбнулся черноглаз ой Митькиной настороженности и спросил:

—Так это такие мальчики будут там хозяйничать?

Митька решительно покраснел и начал грубиянить:

—А чем у нас бузовые пацаны? Наверное, не хуже ваших граков будем хозяйничать.

После этих слов Митька еще больше покраснел, а председате ль еще больше улыбнулся и доверчиво признал:

—Это крестьян вы так называете — «граки»? Действительно, хозяйничают плохо. Но ведь там полторы тысячи гектаров. Де ло это выше компетенции окрисполкома, придется вам воевать в Наркомземе.

399

Митька недоверчиво прищурился на председателя:

—Вы сказали: дело выше... как это... компенции? Это, значит,

êàê?

—А я ваш язык лучше понимаю, чем вы мой... Ну хорошо, вам заведующий объяснит, что такое компетенция. А что я могу сд е- лать? Я дам вам машину, езжайте, посмотрите. Кстати, на месте поговорите с коммуной,— может быть, договоритесь. Но решат ь дело придется в Харькове, в Наркомземе.

Улыбаясь, председатель пожал руку Митьке:

—Если у вас все такие «пацаны», я буду вас поддерживать. Мы с Митькой видели имение Попова и были отравлены его

красотой.

На краю знаменитого Великого луга, кажется, на том самом месте, где стояла хата Тараса Бульбы, в углу между Днепром и Кара-Чекраком неожиданно в степи вытянулись длинные холмы. Между ними Кара-Чекрак прямой стрелкой стремится к Дне п- ру, даже и на речку не похоже — канал, а на высоком берегу его

— чудо. Высокие зубчатые стены, за стенами — дворцы, остроко - нечные и круглые кровли, перепутанные в сказочном своевол ии. На некоторых башнях еще и флюгера мотались, но окна смотре - ли черными, пустыми провалами, и в этом было тяжелое противоречие с живой вычурностью мавританской или арабской фа н- тазии.

Через ворота в двухэтажной кружевной башне въехали мы на огромный двор, выложенный квадратными плитами, между кото - рыми торчали с угрюмым нахальством сухие, дрожащие от мор оза стебли украинского бурьяна и на которых коровы, свиньи, ко зы понабрасывали черт знает чего. Вошли в первый дворец. Ниче го в нем уже не было, кроме сквозняков, пахнувших известкой, да в вестибюле на куче мусора валялась гипсовая Венера Милосс кая, не только без рук, но и без ног. В других дворцах, таких же выс о- ких и изящных, тоже сильно еще пахло революцией. Опытным глазом восстановителя я прикидывал, во что обойдется ремо нт. Собственно говоря, ничего страшного и не было: окна, двери, поправить паркет, штукатурка, Милосскую можно было и не во с- станавливать; лестницы, потолки, печи были целы.

Митька был менее прозаичен, чем я. Никакие разрушения не могли потушить в нем эстетического восторга. Он бродил по залам, башням, переходам, дворам и дворикам и ахал:

— Ох ты ж, черт! От смотри ж ты! Ну и здорово, честное слово! Ой, и груб´ое ж место, Антон Семенович! От хлопцы будут довольны! Хорошо, честное слово, хорошо! А сколько же тут можн о пацанов поместить? Мабудь, тысячу?

400