С

Человек и Закон

момента заключения Завета еврейский народ в собственном самосознании обрел историческую определенность как народ святой, избранный, предназначенный Богом быть примером для других народов и в таком качестве возвышаться над ними и почитаться ими. Авторы Пятикнижия, таким образом, мыслят масштабно, при этом, однако, из их поля зрения выпадает судьба отдельной человеческой личности, которая как бы растворяется в народе Завета. Земной круг для каждого один: рождение – регламентированная Законом и наполненная страхом перед Богом жизнь – неизбежная смерть. Земной удел человека неподвластен ему: жизнь и смерть всецело определены Богом, а Закон, если и оставляет формальное право выбора, то ему противостоит такая сила страха, что возможность проявить свою свободу оказывается лишь номинальной. Посмертное бытие человека вообще мало интересует авторов Пятикнижия; царство мертвых смутно представляется как некий шеол, где умерший, если и не уходит в полное небытие, то сохраняет сомнительное существование как-то на грани этого – без радостей, без мучений, без желаний, без Бога, наконец; шеол – это полная утрата духовности, т. е. человечности, возвращение в прах земной. Как же жить человеку? Ради чего, помимо природного, по существу, животного благополучия, исполнять Закон? Имеет ли, наконец, жизнь отдельного человека хоть какой-то смысл, и есть ли смысл в самих раздумьях об этом смысле? Во всяком случае ветхозаветные тексты, создающиеся наряду и после Пятикнижия, полны подобными размышлениями. Смысл бытия народа прояснен заключением Завета, и теперь внимание библейских авторов обращается на смысл бытия индивида. В особой мере эта тематическая направленность присуща текстам, относящимся к так называемым Писаниям; это, прежде всего, Псалмы, авторство которых приписывается царю Давиду, книга Иова, притчи Соломона, книга Екклесиаста, книга Премудрости Соломона (из неканонических) и др. Постановка проблемы человека и ее решение в этих книгах существенно различаются, но все они демонстрируют движение религиозного мышления, стремящегося разрешить или, по крайней мере, обнажить те противоречия, которые, при внимательном размышлении, обнаруживает религиозная доктрина Пятикнижия.

В ряду названных произведений наибольшую известность приобрела книга Екклесиаста, отличающаяся необыкновенной глубиной содержащихся в ней размышлений о человеке. Автор этой книги, Екклесиаст, отождествляется в Библии со знаменитым древнееврейским царем Соломоном¹, однако и современная наука, и богословие подвергают этот факт вполне обоснованному сомнению. Слово «екклесиаст» греческого происхождения и означает «проповедник»; применение в Библии этого наименования к Соломону подчеркивает то обстоятельство, что он, отличаясь легендарной мудростью, выступал для евреев не только как царь, но и как учитель, наставник. Книга Екклесиаста – это религиозно-философское эссе о смысле бытия человека в мире; при этом в понимании предмета своих размышлений автор стоит именно на позициях современной ему культуры, т. е. рассматривает человеческое бытие исключительно в земном измерении. Однако Екклесиаст не просто тождественен своей культуре, принимает ее принципиальные ценности верой; он – мудрец, а потому размышляет над основаниями веры последовательно и бесстрашно; последнее справедливо потому, что выводы, к которым приходит автор, для человека неутешительны, а для религиозного учения иудаизма деструктивны.

В контексте размышлений Екклесиаста жизнь человека лишена смысла, так как ничто в ней не представляет абсолютной ценности; человек как индивид лишен цели, а следовательно именно его пребывание в мире ничем не оправдано, а потому – все суета! Логика рассуждений Екклесиаста предельно проста: мир предопределен Богом, установленный им порядок вечен, и не в силах человека что-либо изменить в нем – «что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было» (Екклесиаст. Гл. 3. Ст. 15); порядок этот предполагает конечность всего существующего – «всему свое время, и время всякой вещи под небом» (Екклесиаст. Гл. 3. Ст. 1), – а для человека эта временнáя конечность подразумевает неизбежную смерть.

Смерть – вот главная проблема для Екклесиаста, и он не находит ее удовлетворительного решения в иудаизме. Смерть ставит человека в тупик не потому, что кончается земная жизнь, а потому, что со смертью для него кончается всё – «мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению, и любовь их и ненависть их и ревность их уже исчезли, и нет им более части вовеки ни в чем, что делается под солнцем» (Екклесиаст. Гл. 9. Ст. 5 – 6). Перед лицом смерти теряется различие между человеком и животным – «как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом» (Екклесиаст. Гл. 3. Ст. 19 – 20); смерть обесценивает все дела человеческие – «одна участь и праведнику и нечестивому, и доброму и злому, чистому и нечистому…, как добродетельному, так и грешнику» (Екклесиаст. Гл. 9. Ст. 2). Как же жить человеку в этом безнадежном мире? Ответ Екклесиаста оскорбительно прост – «нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться» (Екклесиаст. Гл. 8. Ст. 15).

В осознании суетности всего сущего и спокойном смирении по отношению к неизбежному ходу вещей и состоит истинная мудрость человека. Мудрость Екклесиаста ни в коем случае нельзя понимать в духе гедонизма¹, поскольку никакое целеполагание вообще, включая и материальное благополучие, для человека не имеет смысла, все в воле Бога, «есть, пить и веселиться» – не исключение. Человек ничем, по сути, не отличается от животного, не располагая собой ни в жизни, ни в смерти. То исключительное положение в природе, которое ветхозаветный человек осознает в Бытии, наделяя себя божественным духом и возвышая над всей тварью, для Екклесиаста оказывается эфемерным, ибо «человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днем смерти, и нет избавления в этой борьбе» (Екклесиаст. Гл. 8. Ст. 8).

Размышления Екклесиаста не только раскрывают бессмысленность жизни отдельного человека, но ставят под вопрос Закон, а следовательно и Завет, т. е. отношение человека к Богу. Может ли бытие народа иметь исторический смысл, когда жизнь каждого отдельного человека бессмысленна? Есть ли у народа будущее, когда ни у кого в отдельности его нет? И наконец, имеет ли ценность Бог, когда совершенно обесценен его «образ и подобие»?

Ветхозаветные авторы настойчиво стремятся оправдать для человека веру, дать ей смысл и историческую перспективу. Поздние книги Ветхого Завета все в большей мере содержат в себе пророческие откровения, указывающие на грядущие существенные перемены в мировой истории, на новое сближение Бога с людьми, обещающее спасение и благополучие. Еврейский народ осознает эти пророчества, прежде всего, в контексте собственной истории и культуры, ожидая Царства Божьего как осуществления своего земного могущества, выдвижения своего народа в центр мирового человечества. В действительности же развитие культуры вывело человеческий дух за рамки этнической ограниченности, породив религиозное учение, которое радикально переосмыслило Бога и человека, возведя отношения между ними в степень абсолютной духовности. Бог пришел в мир, и он пришел как человек.