Д

Революционный характер культуры России XIX в.

уховная и общественная атмосфера XIX века в России характеризуется крайней неустойчивостью, которая периодами приобретает взрывной характер и выливается в социальный (от восстания декабристов до террористических акций народовольцев) или в личный духовный (Л. Н. Толстой) бунт. На первый взгляд, причины русского бунтарства открываются в тех особенностях национальной психологии, на которые в своей книге не раз указывает Бердяев, говоря о так называемой «русской душе». Но более обстоятельный анализ истории и особенностей русской культуры позволяет обнаружить причины ее революционности в ее собственных основаниях и традициях. Это, во-первых, ставшая в результате культурологической рефлексии очевидной противоречивость русской культуры, преодоление которой не мыслится без радикальных изменений как в самой культуре, так и в обществе. Во-вторых, это идущее еще от раннего (периода Московского царства) мессианизма сознание особого предназначения России в общечеловеческой истории. И в-третьих, это связанная со своеобразием исторического развития национальной культуры, с ее, по выражению Бердяева, восточным элементом «заземленность» русского духа, искание Царства Божьего в действительной истории.

Вторая половина XIXв. в России есть непрерывная череда учений, течений и движений, стремящихся не только к осознанию, но и к воплощению своих идей. Все мыслящие люди понимали невозможность существования России в том состоянии духовной разорванности, которое явилось следствием ее культурной истории, но способы преодоления этого ненормального для народа, общества и культуры состояния предлагались самые разные.

Бердяев дает замечательный очерк истории революционных идей и революционного движения в России XIXв. от Белинского и Чернышевского, выступивших первыми идеологами абстрактного социализма, до образования партии «Народной воли» с ее революционным террором, исчерпавшим первую волну революционного движения в России и вплотную приблизившим ее к марксистскому социализму. Изложение Бердяева интересно и ценно тем, что оно благополучно избегает крайностей как революционной апологетики, так и огульного отрицания революции как формы социальной деструкции. Главную свою задачу Бердяев видит в том, чтобы представить духовную историю России в ее цельности и, несмотря на всю ее противоречивость и даже через нее, раскрыть ее внутреннюю логику. Поэтому рассматривая всю палитру революционных идей и движенийXIX в., включая даже такие одиозные, как нечаевщина или нигилизм, Бердяев стремится показать их обусловленность в культуре, найти их духовные корни, а также выявить в каждом из них то, что в снятой форме нашло свою реализацию в коммунистической доктрине и революции и сделало советскую коммунистическую действительность логичной и неизбежной в судьбе России. Вот на эти моменты, прежде всего, и следует обращать внимание при чтении тех глав книги, которые посвящены анализу революционных идей и движенийXIXв. в России.

В традиционном представлении революции порождаются прежде всего социальными противоречиями и направлены на переустройство экономической, политической, правовой структуры общества. Бердяев видит революцию шире; ее истоки он усматривает в общей противоречивости русской духовной ситуации, потому революционный дух присущ не только общественно-политической мысли России, но и другим формам духовной активности – научному (прежде всего философскому) творчеству, искусству, личному духовному самоопределению человека. Поэтому в революционной атмосфере России XIXв. Бердяев обращает внимание и на русскую литературу, и на отечественную философию, которым, в силу особенностей национальной культуры, отведено в ней особое место. Ни одна форма духовной деятельности в России не может быть самодостаточной, для этого существующая культура слишком неблагополучна; поэтому и наука не может быть исканием чистой истины, и искусство – служением красоте. Правда жизни, в которой соединится истина, красота и справедливость – так понимается русской интеллигенцией действительная цель духовного творчества; и эта цель тем более настоятельна, что актуальное состояние России ложно, правда в ней извращена и разорвана.

Художественное творчество в России, и в наибольшей степени словесное искусство, сыграло в развитии революционной ситуации не менее значительную роль, чем идеи социалистов, анархистов, народников и других представителей социально-политической мысли. Русские писатели выходят за пределы искусства, они становятся учителями и властителями дум. Литературу в России исповедуют, как религию, в писателях видят вождей и героев. Гоголь, Толстой и Достоевский, каждый по-разному, демонстрируют в своем творчестве социальную миссию искусства, видят в нем средство действительного преображения жизни. Отсюда – величие русской литературы и ее мировое признание.

Наконец, следует дать небольшой комментарий относительно того, на что Бердяев указывает как на апокалиптические предчувствия в духовной атмосфере России конца XIX– нач.XX вв.¹, проявившиеся как раз в сфере эстетического и научного творчества. Он имеет в виду, прежде всего, поэтов-символистов – В. Иванова, А. Белого, А. Блока, философскую эссеистику концаXIXв. Вл. Соловьева, учение Н. Федорова. Бердяев характеризует эти настроения как пессимистические, и это верно лишь отчасти. Действительно, революционная активностьXIXвека не оправдала ожиданий русской интеллигенции, не привела к утверждению царства правды, напротив, лишь усилила раскол в обществе и культуре. В теоретическом плане российская мысль так и не решила главный вопрос: с кем она – с Западом или с Востоком. В практической революционной деятельности во всех ее разновидностях было очевидным стремление осуществить революцию «сверху», поскольку те идеи, с которыми выступала русская интеллигенция, были совершенно чужды «мужицкой России» и воспринимались народом либо как чудачество и блажь, либо как злой умысел и покушение на вековые жизненные устои. В итоге, бóльшая часть отечественной интеллигенции либо вовсе отошла от дел и действительно отдалась во власть пессимистического разочарования², либо обратилась к чистому духовному творчеству, по преимуществу эстетическому, декларативно исповедуя рафинированный идеал «искусства для искусства».

Однако в среде русской интеллигенции были люди, для которых апокалипсис означал не крах мира, а вступление человечества в новую фазу существования. Таков Николай Федоров – фигура недооцененная как отечественной, так и мировой культурой. В своих философских произведениях, опубликованных уже после смерти автора под названием «Философия общего дела», Федоров развивает замечательные идеи о необходимости овладения силами миропорядка для преодоления мирового зла, главным проявлением которого он считал смерть. Никакие социальные преобразования сами по себе не приведут человечество к совершенству, пока над ним будут довлеть силы природы. Лишь развивая науку и технику, человечество имеет шанс покончить с извечным родовым проклятием смерти и осуществить прорыв в бессмертие. Это – общее дело всех живущих и когда-либо живших на земле людей¹. Федоров – христианский философ, но его апокалиптические прогнозы весьма своеобразны. Во-первых, они предполагают активное вмешательство человека в дело грядущего мироустройства; Царство Божье у Федорова становится вполне рукотворным. Во-вторых, он исповедует крайний этический оптимизм – будущий мир предназначен не для избранных, но для всех; само совершенство этого мира исключает возможность существования в нем зла. В-третьих, Федоров активный апологет научно-технического прогресса, что обращает на себя внимание на фоне нарастающего в Европе беспокойства в связи с гуманитарными последствиями технизации человечества. Бердяев проявляет очевидную прозорливость, уделяя столь пристальное внимание фигуре Федорова, – ведь, возможно, это человек, стоящий у истоков основополагающих идей нового типа рационализма.