IX, с. 106.} и сходные суждения повторялись в дальнейшем неоднократно.

Оссиан служил подспорьем не только в осмыслении "Слова". Выше уже

отмечалось, что патриотический пафос, вдохновлявший  Макферсона , получил

своеобразное преломление в литературах континентальной Европы, где "Поэмы

Оссиана" стимулировали творческое обращение к древней истории своих народов.

Нечто подобное происходило и в России. Пробуждавшийся в конце XVIII в. в

русском обществе интерес к героическому прошлому родины, интерес, особенно

усилившийся в годы наполеоновских войн, наталкивался на недостаток известных

к тому времени исторических материалов. А сохранившийся сухой и скудный

летописный материал не поддерживался народным эпосом: русские былины в

значительной мере оторвались от истории, сблизились со сказкой. Еще В. В.

Сиповский указывал, что в первое десятилетие XIX в. в русской исторической

прозе "ясно определяется сознательное стремление воссоздать утраченный

исторический эпос древней Руси путем обработки летописных сюжетов по образцу

"песен Оссиана" и "Слова о полку Игореве"". {Сиповский В. Русский

исторический роман первой половины XIX ст. Тезисы. - В кн.: Сб. статей в

честь акад. А. И. Соболевского. Л., 1928, с. 65.} Исследователи отмечали

появление оссианической стилизации в исторических повестях, начиная с

середины 1790-х годов, т. е. вскоре после опубликования перевода Кострова. К

числу таких произведений относят повести: "Громобой" (1796) Г. П. Каменева,

"Роговольд" (1798) и "Славенские вечера" (1809) В. Т. Нарежного, "Оскольд"

(ок. 1800) М. Н. Муравьева, "Ольга на гробнице Игоревой" (1800) анонимного

автора, "Рогнеда, или Разорение Полоцка" (1804) Н. С. Арцыбашева, "Предслава

и Добрыня" (1810) К. Н. Батюшкова. {См.: Сиповский В. В. Очерки из истории

русского романа, т. 1, вып. 1. СПб., 1909, с. 472; Резанов В. И. Из

разысканий о сочинениях В. А. Жуковского, вып. 2. Пг. 1916, с. 47-72;

Введенский, с. 80-84. 88-107; Левин, с. 75-85.}

Следует, однако, подчеркнуть, что такой переход от Оссиана к

национальному историческому прошлому наблюдался не только в русской прозе,

но и в поэзии и даже в драматургии. Не случайно Озеров непосредственно после

"Фингала" написал трагедию "Димитрий Донской" (1806).

Или пример из области поэзии. Упоминавшийся уже Ф. Ф. Иванов,

радикально настроенный поэт, который в 1807 г. опубликовал переложенный

"русским складом" "Плач Минваны", через год выступил со стихотворением в том

же размере, но уже основанном на летописном сюжете: "Рогнеда на могиле

Ярополковой" (в сущности тоже "плач"):

Перестаньте, ветры бурные,

Перестаньте бушевать в полях;

Тучи грозные, багровые,

Перестаньте крыть лазурь небес!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Вот те холмы величавые,

Прахи храбрых опочиют где;

Вот и камни те безмолвные,

Мхом седым вокруг поросшие.

Вижу сосны те печальные,

Что склоняют ветви мрачные

Над могилой друга милого...

и т. д. {*}

{* Рус. вести., 1808, ч. III, Э 9, с. 383-384.}

Здесь летописный сюжет, преобразованный в форме оссиановского плача, и

оссианическая образность, введенная в стиль и размер русской былины,

образуют органическое единство. При этом поэт ориентируется не только на

элегический, но и на героический аспект оссиановской поэзии. Рогнеда

вспоминает любимого,

Чей в боях меч, будто молния,

Белый огнь струит по ребрам гор,

Рассекая так щиты врагов,

Сыпал искры ты вокруг себя.

Сколько сильных от руки твоей

Пало ниц!.. {*}

{* Там же, с. 384-385.}

Это лишь один пример, взятый наудачу; их число можно было бы умножить.

Именно героический, национально-патриотический пафос, воплощенный в

возвышенных поэтических образах, привлекал к Оссиану в пору борьбы с

Наполеоном русских поэтов, продолживших в этом отношении традицию Державина.

В 1806 г. В. А. Жуковский пишет "Песнь барда над гробом

славян-победителей". Обращение к прошлому своего народа здесь (как и в

упоминавшихся "Димитрии Донском" Озерова или "Рогнеде" Иванова) служило для

выражения патриотических мыслей и чувств, связанных с современностью. Поэт

сам указал впоследствии, что его стихи "относятся к военным обстоятельствам

того времени", {Жуковский. Стихотворения, ч. II. СПб., 1816, с. 315.} т. е.

победам русских войск осенью 1805 г. при Кремсе и Шенграбене и последующей

катастрофе при Аустерлице. И, создавая "песнь", которая прославляла павших

героев и призывала живых к новым подвигам, Жуковский широко использовал

образы, мотивы, колорит, заимствованные из поэм Оссиана. {См.: Резанов В. И.

Из разысканий о сочинениях В. А. Жуковского, вып. 2, с. 392-402, 411-416;

Иезуитова, с. 63-66.} Сама идея стихотворения, возможно, была почерпнута из

того же источника, где без песни барда над погибшими воинами их тени не

могут успокоиться и вступить в воздушные чертоги праотцев. Оссиановские

картины (с державинской окраской) предстают с самого начала "Песни":

Ударь во звонкий щит! стекитесь ополченны!

Умолкла брань - враги утихли расточенны!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Зажжем костер дубов; изройте ров могильный;

Сложите на щиты поверженных во прах:

Да холм вещает здесь векам о бранных днях,

Да камень здесь хранит могущих след священный! {*}

{* Жуковский В. А. Полн. собр. соч. в 12-ти т.,

т. I. СПб., 1902, с. 42.}

Кульминационным моментом "Песни" служит явление барду теней в духе

Оссиана.

В следующем году С. П. Жихарев написал стихотворение "Октябрьская ночь,

или Барды", основанием которого послужило приложенное  Макферсоном  к "Кроме"

подражание Оссиану. Но, опираясь на оссианический первоисточник (известный

ему по немецкому переводу Дениса), юный поэт создал в сущности новое

произведение, введя в песни бардов оплакивание и прославление героев, павших

за отчизну. Конечно, стихотворения Жуковского и Жихарева - вещи

несопоставимые по своему значению, но тем не менее, взятые вместе, они

наглядно показывают, как важна была русским поэтам в это время опора на

Оссиана. Величие сила и благородство оссиановских героев, лирическое

напряжение и торжественный пафос поэм помогали находить средства для

художественного воплощения трагичных событий современности. Известная доля

условности оссиановских образов не препятствовала этому: реалистическое

изображение войны еще не стало достоянием "высокой" литературы. А мрачный

колорит оссиановской поэзии, ее общая скорбно-меланхолическая тональность,

ощущение тревоги, пронизывающее многие поэмы, - все это было особенно

созвучно настроениям русских людей в ту пору, когда исход борьбы с

Наполеоном не был еще решен, и особенно в 1812 г. во время продвижения

французских войск к Москве. Знаменательно, что русские полководцы генералы

А. П. Ермолов и А. И. Кутайсов читали Фингала" накануне Бородинского

сражения, оказавшегося для Кутайсова роковым. {См.: Муравьев Н. Н. Записки.

- Рус. архив, 1885, кн. III, вып. 10, с. 258.}

Разгром французской армии и изгнание ее из пределов России,

победоносное шествие русских войск по Европе вызвали к жизни совершенно иные

настроения. В патриотической поэзии 1813-1815 гг. возобладала одическая

традиция, восходящая к Ломоносову и в значительной мере вытеснившая

оссианические мотивы.

Правда, юный К. Ф. Рылеев, находившийся еще в кадетском корпусе,

написал в 1813 г., явно подражая Оссиану, прозаическую "Победную песнь

героям": "Возвысьте гласы свои, барды. Воспойте неимоверную храбрость воев

русских! Девы красные, стройте сладкозвучные арфы свои; да живут герои в

песнях ваших. Ликуйте в виталищах своих, герои времен протекших. Переходи из

рук в руки, чаша с вином пенистым, в день освобождения Москвы из когтей

хищного", и т. д. {Маслов В. И. Литературная деятельность К. Ф. Рылеева.

Киев, 1912. Приложения, с. 82.} Но Рылеев ориентировался не на  Макферсона , а

на "Песнь Оссиана на поражение римлян" Э. Гарольда, чьи оссиановские поэмы в

целом более жизнерадостны. {См.: Левин Ю. Д. Об источнике "Победной песни

героям" К. Ф. Рылеева. - Рус. лит., 1980, Э 2, с. 143-146.}

Оссианизм наложил отпечаток и на связанное с Отечественной войной

элегическое творчество К. Н. Батюшкова. Характерные оссиановские выражения

обнаруживаются в стихотворении "Переход через Рейн" (1816), написанном по

личным воспоминаниям о вступлении русских войск во Францию. Реальные картины

сочетаются здесь с условными, ставшими уже традиционными замками "в

туманных, облаках", "нагорными водопадами", "бардами", "чашей радости" и т.

п. {Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1977, с. 320-324.} Целиком

проникнута оссианическим духом косвенно относящаяся к событиям

наполеоновских войн монументальная элегия "На развалинах замка в Швеции"

(1814). Тематически она связана со Скандинавией (и певцы соответственно

зовутся здесь не "бардами", а "скальдами"), но в то же время в ней

развиваются характерные мотивы оссиановских поэм. Это и престарелый воин,

поседелый в боях, благословляющий сына на подвиги во имя славы, и юноша,

несущий "на крыльях бури" войну "врагам отеческой земли", и "погибших

бледный сонм", который возносится в загробный мир, и скальды, готовящие на

холмах пиршество, и "дубы в пламени" и т. д. Но все это, как и в поэмах

Оссиана, - лишь воспоминание о героическом прошлом. Ныне же

... все покрыто здесь угрюмой ночи мглой,

Все время в прах преобратило!

Где прежде скальд гремел на арфе золотой,

Там ветер свищет лишь уныло! {*}

{* Там же, с. 202-205.}

Отсюда меланхолический колорит, присущий стихотворению.

Лицеист Пушкин, перелагавший "Кольну-дону" ("Кельна", 1814) и

создававший подражание "Осгар" (1814), где сочетал Оссиана и Парни,

стилизует в оссианическом духе (не без влияния Батюшкова) и события

наполеоновских войн. Так, в "Воспоминаниях в Царском Селе" (1814), которые

открываются картиной "угрюмой нощи", являются "тени бледные погибших... в

воздушных съединясь полках", а при наступлении русских войск "звучат

кольчуги и мечи". Соответственно у Пушкина и Наполеон сокрушается на Эльбе:

... раздроблен мой звонкий щит,

Не блещет шлем на поле браней;

В прибрежном злаке меч забыт

И тускнет на тумане.

(Наполеон на Эльбе, 1815).

Видно, должно было пройти полтора десятилетия, прежде чем Пушкин смог

показать в "Полтаве" реальную обстановку сражения со штыковыми атаками

пехоты, сабельным ударом конницы, орудийными залпами и т. д. А далее

последовало и "Бородино" Лермонтова.

Героическая интерпретация оссианизма была подхвачена и развита в конце