2. Раннее Средневековье: деятельность латинских просветителей. Августин Блаженный. Боэций.

В первоначальном христианстве очень сильна была вера в скорое второе пришествие Иисуса Христа, Страшный суд и конец грешного мира. Однако время шло, ничего подобного не происходило, и на место этой идеи в приходит идея утешения - загробной воздания за хорошие или плохие поступки, то есть ада и рая.

Принципы официального церковного мировоззрения средневековья были заложены на рубеже IV-V сс. в трудах Августина, впоследствии наравне образу святых. Он разработал учение о «божественной благодати», согласно которому церковь есть посредник между богом и людьми ( «единорятивна роль церкви»). Только церковь привлекает людей к богу. Как хранительница «божьей благодати», она может дать человеку искупление грехов. Согласно Августину, весь ход истории обречен божественным промыслом, поэтому человек есть не в силах его изменить и грешно даже пытаться это сделать. Надо безропотно принимать как богатство и бедность, они - следствие первородного греха Адама и Евы. Этот же грех исказил человеческий разум, с тех пор он должен искать себе опору в вере. Отсюда - постулат: «Верь, чтобы понимать», который провозглашал приоритет веры над разумом.

До конца античности христианство представляло собой развитой мировоззренческой системе. Было произведено «символ веры» - краткое изложение основных догматов христианской церкви. В него вошли догмат о «троичность бога», который есть единственный и, вместе с тем, состоит из трех человек - Бога-отца, Бога-сына и Бога-духа Святого, догмат о воскресении Христа и другие.

Латинская и народная литература

Медиевисты XIX века различали два вида средневековой литературы, «ученую» и «народную». Такая классификация казалась правдоподобной, ибо содержала социальные коннотации; к первому классу относились латинские тексты и придворная поэзия, ко второму — все остальные произведения, считавшиеся, в духе романтиков, первородным искусством.

В настоящее время средневековую литературу принято разделять на латинскую литературу и литературу на народных языках (романских и германских). Различия между ними фундаментальны. Долгое время ни латинские литературные формы не имели соответствий в народных языках, ни, наоборот, романо-германские формы — в латыни. Лишь в XII веке латинская традиция утрачивает замкнутость и «модернизируется», тогда как народные языки обретают способность разрабатывать некоторые её аспекты. Но явление это долгое время остается маргинальным. Понятие «литература» в том смысле, в каком мы понимаем его сейчас, т. е. предполагающее письменный и в то же время выражено индивидуальный характер текста, по-настоящему применимо только к латинским текстам эпохи. В тех случаях, когда наблюдается совпадение какого-либо факта латинской литературы с фактом литературы романо-германской, они почти всегда отделены друг от друга значительным временным промежутком: романо-германское явление возникает гораздо позднее, чем его предполагаемый образец.

Народные языки заимствовали из школьной традиции известное количество приемов — но от случая к случаю, в силу второстепенных потребностей и возможностей. Единственным примером латинского жанра, усвоенного в первоначальном виде народным языком, служит животная басня, восходящая к Эзопу. Современная филология решительно отказалась от теорий 1920-1930х гг., согласно которым фаблио или пастурель восходят к латинским образцам.

Трудно сказать, как связано «каролингское возрождение» с появлением первых текстов на народном языке, однако связь между двумя этими явлениями, безусловно, имеется. Упадок X века, судя по всему, как-то соотносится с предысторией романской поэзии. «Возрождение XII века» совпадает с появлением новых поэтических форм, которым суждено вскоре потеснить все остальные: куртуазной лирики, романа, новеллы.

В начале XII века при англо-нормандском дворе начался процесс перевода латинских текстов на романский язык (развитию народного языка в этой среде благоприятствовали, по-видимому, те англосаксонские обычаи, которые существовали до завоевания — и которые ещё не имели аналогов на континенте). Примерно полвека англо-нормандские переводчики трудились в одиночестве, и лишь с середины века к ним присоединились пикардийские переводчики. Число переводчиков резко возрастает уже с начала XIII века, века морали и педагогики, когда в культурном балансе повышается удельный вес городов и школ.

Слово «перевод» здесь нужно понимать в расширительном смысле. Чаще всего речь идет об адаптациях — приблизительных, упрощенных или комментированных эквивалентах оригинала, которые предназначались для какого-либо двора, проявлявшего интерес к «ученым» вопросам. Труды эти преследовали главным образом практическую цель: переводчик, стремясь угодить вкусам клиента, создавал нечто вроде литературного аналога оригинала, обычно с помощью стиха — почти всегда восьмисложника, закрепившегося к тому времени в повествовательной традиции.

2. Средневековая латинская литература. Августин «Исповедь»

Латинская и народная литература – из вопроса выше. Перечитать.

«И́споведь» (лат. Confessiones) — общее название 13 автобиографических сочинений Августина Блаженного, написанных около 397-398 года н. э. и рассказывающих о его жизни и обращении в христианство. «Исповедь», которая считается первым образцом автобиографии в европейской литературе, в течение тысячелетия служила литературным образцом для христианских писателей. Она охватывает только часть жизненного пути Августина (33 года из около 40 прожитых им к моменту написания), но содержит ценнейшие сведения о его духовном пути и развитии философских и религиозных взглядов. Заглавие подчёркивает христианскую основу произведения: описывая свою прежнюю жизнь, полную пороков и заблуждений, Августин просит у Бога прощения и стремится воздать Ему хвалу своим сочинением. Помимо собственно автобиографического, «Исповедь» имеет и важное богословское и философское значение: автор критикует манихейство, неоплатонизм и астрологию, а последние 4 книги посвящены размышлениям о таинстве исповеди, толкованию Книги Бытия, изложению учения о Троице, рассуждениям о природе памяти, времени и языка.

Исповедь (Confessiones), где Августин раскрывает перипетии своей духовной борьбы. В этой книге философ с глубоким психологизмом и предельной искренностью описал свою жизнь и основания своей веры. «Августин предстает в ней не как греческий гражданин, а как отдельный индивид, личность, вовлеченная в борьбу души и тела, где эмоции преобладают над разумом». Остановимся на «Исповеди» подробнее. Путь его философствования здесь- от разлада и раздвоения личной жизни к объективному миру и единству. Поскольку мы замыкаемся в нашем чувственном мире, мы находим в себе один лишь мрак и страдания. "Не видишь ли ты и не ужасаешься этой бездны ?- восклицает Августин.- "И что же это такое, как не наша природа, и притом не то, чем она была прежде, а какова она есть теперь. И вот мы более ищем ее познать, нежели действительно понимаем". Все мышление Августина в его дохристианскую эпоху есть ряд гигантских усилий, чтобы вырваться из этой отрицательной, мрачной глубины субъективного сознания к объективному свету и правде, освободиться от своей греховной личности и ее рокового раздвоения.

Сам он говорит в "Исповеди" о том периоде своей жизни, когда, уже освободившись от манихейства, он еще не обратился в христианство: "Пытаясь вывести строй моей мысли из пучины, погружался вновь, и часто делая усилия, я погружался опять и опять". Единственное, что подымало его к объективному свету Божию, рассказывает он, было то, что воля была для него столь же достоверна, как и его существование. И аргументы скептиков никогда не могли поколебать этой внутренней достоверности самосознания. Но в самой своей воле он находил одно внутреннее противоречие, один безысходный разлад. "Ибо эта воля, причина моего греха, но я сам не хочу греха и делаю то, что ненавижу. Делая грех невольно, я скорее терплю его, чем делаю.", и, следовательно, это состояние несвободы есть скорее наказание, чем вина, притом наказание, которое я терплю справедливо.

Следовательно, есть нечто абсолютно достоверное, что возвышается над моими противоречиями: в самом разладе я познаю объективный закон абсолютной справедливости; - таков ход мышления Августина. Абсолютная достоверность моей воли, моего существования сводится к абсолютной достоверности того объективного блага, того объективного мира и порядка, которого требует моя воля. Раздвоение и разлад есть форма временной действительности, но мир и единство есть ее вечный идеал. «Основной мотив философии Августина есть искание такой вселенной, которая преодолевала бы контрасты временной действительности, ее дурную двойственность в единстве всеобщего мира и покоя». Искание это - прежде всего процесс болезненный и мучительный; в нем муки духовного рождения нового мира соединяются с предсмертными страданиями старого.

Но помимо собственных исканий в этом труде философа нашли отражение и его основные идеи. В «Исповеди» Августин Блаженный немало рассуждает о проблемах времени и пространства.

Аврелий Августин ставит перед собой смелые богословские вопросы: мог ли Бог создать этот мир раньше или позже, чем создал? что делал Бог до того, как создал мир? Как соотносится Бог с понятиями времени и вечности? В решении их Августин примыкает к платоновскому истолкования времени, то есть считает время сотворенной субстанцией. Мир создан не в текущем времени, утверждает богослов, но время начинает идти от сотворения мира.

Бог находится в вечности, и потому к ней неприменимы временные понятия: "раньше", "позже", неправомерно спрашивать Бога, что он делал тогда, когда мира не было. Следовательно, Бог не мог создать мир ни раньше, ни позже чем создал, то есть время начинает идти только и сразу с сотворением мира.

Аврелий Августин восстанавливает аристотелевское понимание времени как меры движения, и выступает против обыденного отождествления этих понятий. "Я слышал от одного ученого человека, что движение солнца, луны и звезд и есть время, но я с этим не согласен. Почему тогда не считать временем движение всех тел? Если бы светила небесные остановились, а гончарное колесо продолжало двигаться, то не было бы и времени, которым мы измеряем его обороты?", - спрашивает Августин Аврелий. Когда Иисус Навин, говорит Августин, чтобы довершить победу в битве, попросил солнце не заходить, и по молитве его свершилось, шло ли тогда время? Да, время идет в своем темпе независимо от движения небесных или каких-либо иных тел, ведь мы считаем, что время идет даже тогда, когда они находятся в покое и говорим, что такое-то тело стояло столько-то, тем самым подразумевая независимость времени от движения тел.

Здесь находят отражение вопросы долготы и краткости времени, длительности прошлого, измерения времени, психологические подходы к времени? Время разбивается на прошлое, настоящее и будущее, причем первого уже нет, третьего еще нет, а настоящее неуловимо, непрерывно проходит. "Время, становясь из будущего настоящим, выходит из какого-то тайника, и настоящее, став прошлым, уходит в какой-то тайник" Тем не менее, не могли бы мы измерять какую-то иллюзию, следовательно, время есть некоторая реальность. Что же мы измеряем во времени, если никак не можем уловить его суть? - спрашивает он. Реальностью можно назвать и прошлое, которое было когда-то настоящим, и будущее, которому только предстоит стать настоящим. Каждый из нас образ прошедшего несет в своей душе, вспоминает о нем. Будущее видят предсказатели. Значит, существуют на самом деле, имеют не мечтательное бытие все три ипостаси времени.

В нашей душе находится тот тайник или источник длительности, которым мы измеряем глубину прошлого, которое существует не само по себе, а только в связи с глубиной воспоминания. Ничто иное, как память несет слова и образы вещей. Количество конкретного воспоминания для нас равно силе и глубине впечатлений. Точно также и предсказание, предварительное обдумывание на основании тех образов, которые находятся у нас внутри, в памяти, рисуют нам облик будущего. Следовательно, говорит философ нет ни будущего, ни прошлого самих по себе, а есть три лика одного времени -настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего, связанные с памятью и впечатлением, которые суть важнейшие инструменты понимания времени. Бог хочет сказать нам, что мы не должны допускать рассеивания внимания; наша обязанность по отношению к сущему - помнить все, прошедшее удерживать в своей душе.

Более отчетливо, чем философы античности, Аврелий выделяет понятие пространства, которое тогда в основном называлось местом. «Для него так же как и время, пространство имеет некоторую реальность независимо от наполняющих его вещей» Спиркин А.Г. Философия. Он называет пространство не передвигающимся сосудом, то есть не совпадающим с границами тел.

Рассуждения Аврелия значительно очистили от наслоений традицию Платона и Аристотеля и развили субстанциальную концепцию времени, приверженцы которой стремятся обосновать независимость течения времени и существования пространства от движения материальных тел. Логические построения и неожиданная постановка вопросов философом о времени и пространстве всегда вызывали философский интерес; они способны и сегодня служить источником новых образов и ассоциаций.

Читая "Исповедь" Августина, мы чувствуем, как перед нами разверзается бездонная глубина субъективного сознания, но в этой глубине видна борьба объективных мировых контрастов. В ней раскрывается перед нами тот психологический процесс, который в большей или большей степени переживают все, кому вера достается ценой борьбы и усилий, кто приходит к ней путем долгих исканий и сомнений. Вместе с тем, эта же "Исповедь" может быть рассматриваема как субъективное отражение тогдашнего общества, расколовшегося между противоположными полюсами разнузданной чувственной природы и аскетической святости.

Творческая деятельность Боэция началась, по-видимому, с написания работ, посвященных группе математических наук — арифметике, геометрии, астрономии и музыке. Судя по всему, философ написал специальный трактат по каждой из этих наук; до нас, однако, дошло только два — «Наставление в арифметике» (De institutione arithmetica) и «Наставление в музыке» (De institutione musica). Эти трактаты в значительной степени представляют собой латинскую адаптацию, а иногда — дословное изложение работ некоторых грекоязычных авторов. Так, «Наставление в арифметике» является, по сути дела, прямым переложением на латынь сочинения «Введение в арифметику» Никомаха из Геразы, а «Наставление в музыке» — компилированным изложением мнений различных авторов, прежде всего александрийского астронома и математика Птолемея и уже упоминавшегося Никомаха.

К раннему периоду творчества Боэция относится и большинство его сочинений по логике. В планы философа, по всей видимости, входил перевод и комментирование всего корпуса логических сочинений Аристотеля, известного как «Органон». Следуя установившейся еще в античности традиции, Боэций начал с комментирования «Введения» Порфирия к «Категориям» Аристотеля, каковое «Введение» считалось необходимыми пролегоменами к логике Стагирита. Составив два комментария к этому трактату, Боэций приступил к переводу на латынь и комментированию трудов собственно Аристотеля. Результатом его работы явился «Комментарий к „Категориям" Аристотеля в четырех книгах» (In Categorias Aristotelis libri quatuor), «Малые комментарии к книге Аристотеля “Об истолковании"» (In librum Aristotelis de interpretatione commentaria minora), «Большие комментарии к книге Аристотеля „Об истолковании"» (In librum Aristotelis de interpretatione commentaria majora), переводы на латынь некоторых других сочинений Аристотеля по логике, три монографии, посвященные силлогистике. Кроме того, Боэций составил комментарий к «Топике» Цицерона.

Как самостоятельный философ Боэций наиболее ярко проявил себя в сочинениях, составивших корпус так называемых Opuscula sacra, то есть теологических работ. Этот корпус составляют: «Каким образом Троица есть единый Бог, а не три бога» (Quomodo Trinitas unus Deus est ас поп tres dii), «Могут ли „Отец", „Сын" и „Святой Дух" сказываться о Божестве субстанциально» (Utrum Pater et Filius et Spiritus Sanctus de divinitate substantialiter praedicentur), «Каким образом субстанции могут быть благими в силу того, что они существуют, не будучи благами субстанциальными» (Quomodo substantiae in ео quod sint bonae sint cum поп sint substantialia bona), «Книга против Евтихия и Нестория» (Liber contra Eutychen et, Nestorium), «О католической вере» (De fide catholica). Хотя все эти трактаты затрагивают преимущественно теологическую проблематику, при решении богословских вопросов Боэций активно использует средства, предоставляемые философией и логикой. В трактате «Против Евтихия и Нестория» философ дает свое знаменитое определение личности; здесь же мы находим совершенно новую онтологию, отличную от онтологии Аристотеля и некоторых других античных авторов. Интерес к теологическим сочинениям Боэция в Средние века был очень высок. Среди комментаторов его работ были Гильберт Порретанский и Фома Аквинский.

Несмотря на свою активную научную деятельность, Боэций, следуя традициям своей семьи, не оставался в стороне и от дел государственных. В 510 г. он становится консулом, а в 522 г. занимает должность «магистра всех служб» — высший административный пост в королевстве остготов, возникшем в конце пятого столетия на руинах Западной Римской империи. Однако Боэций недолго находился при дворе остготского короля Теодориха: в 523 г. он был обвинен в антигосударственной деятельности, заключен в тюрьму, а затем казнен.

В тюрьме Боэций написал свое самое знаменитое произведение — «Утешение философией» (Consolatio philosophiae). В «Утешении» затрагиваются многие метафизические и этические проблемы, как то: природа Бога, предопределение и судьба, свобода воли и происхождение вселенной. В Средние века «Утешение» было чуть ли не самым известным и популярным философским произведением. Его читали государственные деятели, поэты, теологи и философы. Книга была переведена на староанглийский и старонемецкий языки. Влияние «Утешения» можно проследить у Данте, Чосера, в англо-норманнской и провансальской поэзии.

Уже в раннем Средневековье в Павии возникло почитание Боэция как святого и мученика. Официально Боэций был канонизирован 15 декабря 1883 г. указом папы Льва XIII.

Философию Боэций рассматривает как род, а ее виды составляют теоретическая (speculativa) и практическая (activa) философии. Видами практической философии в свою очередь являются этика, политика и экономика. Что же касается теоретической, то ее Боэций подразделяет сообразно объектам, которые она изучает. В своем первом комментарии к «Введению» Порфирия философ делит эти объекты на три категории: интеллектибельные (intellectibilia), интеллигибельные (intelligibilia) и физические (naturalia). Первые он описывает так: «Интеллектибельным является то, что, будучи само по себе одним и тем же, всегда пребывает в Божестве (divinitas), постигаемое не чувствами, но одним лишь умом (mens) и интеллектом»107 Философию, которая исследует такие объекты, Боэций именует теологией. Второй подвид теоретической философии, название которого Боэций не сообщает, занят исследованием интеллигибельных объектов, то есть высших причин, высших областей мира, а также человеческих душ, которые, по мнению философа, принадлежали к интеллектибельному, но, соединившись с телом, перешли в новое состояние. Третий подвид теоретической философии, именуемый Боэцием физиологией (physiologia), изучает свойства и природу тел.

Отдельно Боэций рассматривает четыре науки, составляющие квадривий (quadrivium), то есть четверной путь к мудрости, или философии. Это — четыре математические науки: арифметика — наука о множестве самом по себе (multitudo per se); музыка — наука о множестве по отношению к иному (multitudo ad aliquid); геометрия — наука о неподвижной величине (magnitudo immobilis); астрономия — наука о движущейся величине (magnitudo mobilis). Помимо квадривиума Боэций рассматривает тривий (trivium), группу дисциплин, которую составляют логика, грамматика и риторика. Это не науки в собственном смысле слова, но скорее искусства, изучающие способы и методы изложения.

В отношении логики, однако, у Боэция возникают сомнения: «Некоторые, — пишет он, — утверждают, что она [т. е. логика] является частью философии, а другие — что она не часть, но некое орудие (ferramentum) и некоторым образом средство (supellex)»108. Рассмотрев аргументы той и другой стороны, философ приходит к выводу, что оба мнения правильны. Он утверждает, что между указанными двумя позициями нет никакого противоречия, поскольку ничто не мешает логике одновременно быть и частью, и инструментом философии, подобно тому, как рука является одновременно и инструментом, и частью тела. Однако если логика является частью философии, она должна обладать своим собственным предметом. Следовательно, надлежит выяснить, каков этот предмет.

Для Боэция логика, или диалектика, — это умение правильно строить умозаключения и рассуждать (ratio dilligens disserendi). Философ не различает термины «диалектика» и «логика», полагая, что это названия одной и той же науки, и характеризует ее следующим образом: «Итак, эту науку, как бы наставницу в [искусстве] рассуждения, которую древние перипатетики называли логикой, Цицерон определил как „умение (ratio) искусно рассуждать". Она многими трактуется по-разному и называется разными именами. Так, например, как уже было сказано, перипатетики называли „умение искусно рассуждать" логикой, [и оно] включало в себя искусства нахождения и суждения. Стоики же „умение искусно рассуждать" трактовали несколько уже, так как не разрабатывали [искусство] нахождения, остановившись лишь на [искусстве] суждения... именуя [его] диалектикой... Эту [науку] Платон называет диалектикой, а Аристотель — логикой; ее же Цицерон определил как „умение искусно рассуждать”»109.

Что же касается предмета логики, то им являются «посылки, силлогизмы и прочее в том же роде». Под «прочим в том же роде» понимаются прежде всего имя и глагол, или, иначе говоря, термины, слова, из которых составляются посылки. По мнению Боэция, слова — «простые элементы логики»110 и из них составляются посылки и силлогизмы, поэтому в любом трактате по логике в первую очередь речь идет именно о словах. Ясно, однако, что если бы логика имела бы своим предметом только речь (будь то слова или целые высказывания), она мало бы отличалась от грамматики или риторики. И хотя связь этих дисциплин очевидна (ведь все они суть части тривия и все трактуют о словах), логика тем не менее кардинально отличается от двух других.

Рассмотрению логики подлежат не просто слова как таковые, но слова, которые обладают обозначающей функцией, которые являются частью высказываний, и, опять же, не всяких высказываний, но таких, в которых что-то утверждается или отрицается относительно чего-то, или, иначе говоря, речь в связи с реально существующими вещами. Вещи, с точки зрения Боэция, пребывают в относительно неизменном состоянии и, будучи воспринимаемыми человеком, образуют в душе определенные подобия (similitudines), которые философ называет понятиями (intellectus). Понятия имеют естественное происхождение, неизменны и общи для всех людей. И латинянин, и варвар, мысля лошадь, мыслят одно и то же, а именно подобие чувственно воспринимаемой вещи. Разные народы, однако, приспособили для выражения и обозначения этих понятий (а заодно и вещей) различные имена (vocabula) и написания (litterae), которые суть знаки этих имен, отсюда и происходят различия языков. Поэтому ясно, что «вещи всегда предшествуют словам», а потому, если мы говорим об истинных высказываниях, то, что имеет место в вещах, имеет место и в речи.

Итак, понятно, что предметом логики являются в первую очередь слова, которые обладают определенным значением, то есть обозначают определенную вещь, а во вторую очередь — высказывания, составленные из таких слов, в которых имеет место отрицание или утверждение. В этом логика проявляет себя как отдельная наука или часть философии. А целью логики как инструмента философского познания является проверка утверждений на истинность, ибо «всякий, кто возьмется за исследование природы вещей, не усвоив прежде науки рассуждения, не минует ошибок. Ибо не изучив заранее, какое умозаключение поведет по тропе правды, а какое — по пути правдоподобия, не узнав, какие из них несомненны, а какие — ненадежны, невозможно добраться в рассуждении до неискаженной и действительной истины»111.

Комментарий Боэция к «Категориям» Аристотеля, написанный около 510 г., входит в корпус логических сочинений, составляющих так называемую logica vetus, или ars vetus, старую логику. Этот комментарий пользовался в Средние века огромной известностью, о чем свидетельствует число дошедших до наших дней манускриптов: более трехсот, что очень много. Неясно, является ли этот трактат единственным комментарием к «Категориям», написанным Боэцием, или же существовал и другой, более обширный и глубокий комментарий, о намерении создания которого Боэций пишет в первой книге вышеуказанного сочинения. В пользу того, что таковой был написан, долгое время не было никаких свидетельств, за исключением слов самого Боэция, однако в XIX столетии П. Адо (P. Hadot) обнаружил некий отрывок латинского комментария к «Категориям»; предполагается, что это и есть часть утраченного второго комментария Боэция.

Следует сказать и о том, что Боэций не только комментировал «Категории», но и был одним из первых переводчиков трактата Аристотеля на латинский язык. Отдельные попытки перевода «Категорий» предпринимались и ранее (известен, например, перевод Мария Викторина и перевод, или, скорее, близкое к тексту изложение, приписываемое Августину, озаглавленное «Десять категорий» — Decem categoriae), но наиболее удачной оказалась попытка Боэция; удачной настолько, что его переводом пользовались в течение всего Средневековья.

Выше уже было сказано, что Боэций предполагал, что обозначающие слова репрезентируют существующие вещи. Отсюда Боэций понимает категории Аристотеля (сам Боэций называет их предикаментами — praedicamenta), как обозначающие звуки, призванные обозначать высшие роды сущего. «Аристотель, — пишет он, — усмотрел десять родов всех вещей... всякая вещь непременно должна найти свое место в одном из видов десяти родов»112. Но вычленение этих родов из бесконечного числа существующих вещей потребовало создания специального категориального аппарата — упомянутых десяти предикаментов, то есть наиболее общих сказуемых. Смысл этой операции таков: число единичных вещей бесконечно, их многообразие не может быть охвачено умом, и они не могут стать объектами науки. Но поскольку вещи обладают определенной общей природой, то в конечном счете любая из них подпадает под тот или иной род, может быть определена и познана. «Итак, Аристотель ограничил малым числом десяти предикаментов неопределенное и бесконечное множество различных вещей с тем, чтобы то, число чего бесконечно, и что не может стать предметом научного исследования, ограниченное десятью своими родами, могло бы постигаться наукой (scientia). Следовательно, десять предикаментов, о которых мы говорим., суть роды для бесконечных значений, [данных] в звуках; но поскольку любое значение звуков относится к вещам, которые обозначаются звуками, в том, что они суть обозначающие, то [предикаменты] необходимо обозначают роды вещей»113.

Отдельно следует сказать о том, что, согласно Боэцию, является объектом науки — индивид или общее. С одной стороны, ясно, что в силу вышеуказанных обстоятельств «Индивидам нет числа, а значит, [о них] нет и науки»114; с другой стороны, и Боэции неоднократно на это указывает, «Вид „человек", а равно и „животное", которое есть род, мы собираем (colligere) только лишь из познания индивидуального... общность познается (intelligere) из чувственных восприятий (sensus) единичного»115. Решение, как представляется, лежит в том же горизонте, что и предложенное Боэцием в комментарии к «Категориям» решение проблемы универсалий, то есть проблемы онтологического статуса общего. Поскольку общее, с точки зрения философа, находится в чувственно воспринимаемых вещах, хотя и мыслится отдельно от них, то же относится и к объекту науки: им является общее, но то общее, которое реально существует в индивидах и которое познается благодаря чувственному восприятию индивидуальных вещей.

Публикуемые фрагменты из «Комментария к „Категориям" Аристотеля» переведены на русский язык впервые.