8. Договор уступки долга и его влияние на обязательство

Наряду с собственно переводом долга в строгом смысле этого слова – переводом, являющимся результатом двусторонне-дебиторского соглашения о принятии на себя новым должником чужого долга, санкционированного кредитором – ст. 391 ГК РФ в новой редакции предусмотрела еще одно любопытное основание для замены должника. Описано оно в абз. 2 п. 1 статьи следующим образом: «… в обязательствах, связанных с осуществлением их сторонами предпринимательской деятельности, перевод долга может быть произведен по соглашению между кредитором и новым должником, согласно которому новый должник принимает на себя обязательство первоначального должника». Участия первоначального должника в таком договоре, равно как и его согласия на его совершение не требуется, ибо такой договор направлен на его освобождение от обязательства, то есть на такой эффект, который, по общему правилу никак не может ухудшить положения первоначального должника. Поэтому правильное название такому договору – договор уступки (цессии) (но уж никак не перевода!) долга, или иначе, договор пассивной цессии, договор о принятии на себя чужого долга, договор экспромиссии или (шестой вариант названия!) интерцессии. О возможности его совершения упоминают некоторые европейские национальные законодательства, в т. ч. Германское гражданское уложение (§ 414) и Швейцарский обязательственный закон 1911 г. (ст. 176). Известен этот институт и новейшим актам международной частноправовой унификации (см. п. 1 ст. 12:101 Принципов европейского договорного права (Принципов Ландо), п. 3 ст. 126 Кодекса европейского договорного права (в ред. 2004 г.), ст. III.—5:204 DCFR, пункт (b) ст. 9.2.1 Принципов международных коммерческих договоров УНИДРУА (в ред. 2010 г.)). Показательно, что иностранные и международные акты не стесняют применение договора интерцессии отношениями, связанными с предпринимательской деятельностью.

Впрочем, ознакомление с дальнейшим текстом (п. 3) ст. 391 показывает, что b2b отношения – далеко не единственный специфический момент данного договора в его отечественной интерпретации. Оказывается, что его заключение влечет по общему правилу, солидарную ответственность первоначального и нового должника перед кредитором, если только им не будет предусмотрена субсидиарная ответственность первоначального должника или его освобождение «… от исполнения [!!!] обязательства»³², от которого он к тому же еще и «… вправе отказаться» (абз. 1). Говоря проще, российский договор цессии долга в отличии от своих зарубежных и международных аналогов вообще не влечет безусловной, окончательной и бесповоротной замены должника, ибо законодатель всеми правдами и неправдами стремится не только сохранить первоначального должника в обязательстве, но и более того, позволяет ему в это обязательство вернуться (судя по всему – с обратной силой, т. е. так, как будто он из обязательства никогда и не выбывал) «в случае чего»! Да, конечно, может случиться так, что должнику будет невыгодным освобождение от обязательства без его согласия потому, например, что оно будет произведено на таких условиях, которые повлекут образование налогооблагаемой прибыли в его имуществе – но это означает лишь, что … не было никакой надобности связывать институт уступки долга с одними только двусторонне-торговыми отношениями. Словом, где-то законодатели явно излишне уж перестраховались – то ли сферу применения слишком уж сильно «порезали», то ли в защите интересов должников от т. н. навязанного обогащения «перестарались».

В правильности именно такого – последнего – предположения убеждает ознакомление с абз. 2 п. 3 ст. 391. Сначала два слова о том, какие соображения привели к его появлению. Пусть имеется некто, желающий сделать приятный сюрприз другому лицу, совершенно бесплатно приняв на себя его долг (одарив его); для достижения этой цели и ее сохранения втайне от одаряемого должника он мог бы заключить с его кредитором договор принятия на себя его долга, а по наступлении срока – исполнить принятое на себя таким образом обязательство. Но как мы видели выше договор интерцессии по абз. 1 п. 3 ст. 391 сам по себе не влечет замены должника, который во всяком случае всегда вправе от нее отказаться, хотя бы она и была бы предусмотрена договором. Что же делать дарителю? Вариант первый – пойти по пути перевода долга, по природе своей «замешанном» на бесповоротном согласии первоначального должника на свою замену (но тогда не выйдет, конечно, сюрприза); второй – не заключать никаких договоров, а просто … де-факто исполнить чужое обязательство своими силами и за свой счет, благо, нормы гл. 50 ГК о действии в чужом интересе без поручения вполне позволяют так поступить. В результате такого исполнения обязательство должно будет неизбежно прекратиться (п. 1 ст. 408 ГК) и первоначальный должник окажется, следовательно, освобожденным от обязательства, причем, именно что без его согласия.

Что же выходит – законодатель напрасно городил огород с ограниченным действием интерцессии, всеми правдами и неправдами прикрепляя ее к волеизъявлению первоначального должника? Как бы не так! – разрешает это сомнение абз. 2 п. 3 ст. 391: «… к новому должнику [?!], исполнившему обязательство, связанное с осуществлением его сторонами предпринимательской деятельности, переходят права кредитора по этому обязательству, если иное не предусмотрено соглашением между первоначальным … и новым должником или не вытекает из существа их отношений». Почему фактический исполнитель обязательства назван здесь «новым должником»? Видимо, опять-таки, из стремления подчеркнуть, что взять и вот просто так, по собственной инициативе исполнить чужое обязательство, нельзя – для этого должна быть какая-то причина, хотя бы соглашение об этом с кредитором³³. Допустим. Но каковы же последствия исполнения этим «новым должником» чужого обязательства? Прекращение? А вот и нет! – ни много, ни мало, как суброгация, т. е. переход к лицу, исполнившему чужое обязательство, прав кредитора по этому обязательству. Видимо, это и есть как раз один из «других случаев, предусмотренных законом», в которых происходит … перемена кредитора на основании обстоятельств, указанных в законе (см. подпункт 5 п. 1 ст. 387 ГК). Здесь любопытно не только то, что первоначальный должник неизбежно вернется в обязательство даже в том случае, когда он дал согласие на собственную в нем замену по договору интерцессии – вернется он туда с исполнением этого обязательства новым должником – и даже не то, что «иное» (т. е. правопреращающий эффект исполнения новым должником) зависит от дебиторского соглашения, но, в первую очередь то, как замена должника исподволь превращена российскими законодателями … в свою противоположность: место новой (а потому и «подозрительной») для российского права уступки долга занимает проверенная и надежная cessio legis, а точнее – платеж с суброгацией. Есть над чем подумать.