2. Человек и его собственность.

Царство экономической необходимости и решение

марксовой проблемы отчуждения человека от самого себя.

Онтологическое определение понятия «общественной

собственности»

Самые простые вещи на свете оказываются самыми сложными – теоретически трудно разрешимыми. Именно к таким «вещам» относится понятие «собственности». Мысль, определенная этим понятием, прямо-таки, вездесуща, присутствует во всех сферах человеческой жизнедеятельности, будь это экономика или политика, право, мораль и даже философия или религия. «Это мое», и ты радуешься, восхищаешься, погружаешься в нирвану умиротворения; «это мое», и ты злишься, завидуешь, ненавидишь, убиваешь, воюешь, грабишь. Все многообразие человеческой жизнедеятельности, вся человеческая экзистенция раскрашены то в светлые, то в темные тона переживания собственного присутствия человека в мире. Все человеческие драмы и трагедии, все войны, внешние и внутренние – самые страшные, гражданские, – обусловлены мыслью под формой этого вездесущего понятия.

Но прочнее всего и основательнее всего понятие собственности «обжило» экономическую сферу человеческого существования, заняв в ней центральное и определяющее место. Именно этим местом я и ограничу себя в исследовании этого понятия, ориентируясь не на экономическую теорию, а на философско-онтологический аспект решения экономической проблемы собственности.

Однако «был ли ребенок», существует ли в действительности проблема собственности на месте ее самого прочного «седалища»? С проблемой, как давно установлено, мы сталкиваемся тогда, когда обнаруживаем противоречие, выраженное в понятии о чем-либо. Разрешить проблему, таким образом обнаруженную, – значит, найти способ решения и решить выявленное в понятии противоречие, которое эту проблему ставит, заявляя о ее наличии.

Проблема собственности обнаруживает себя сразу же, как только мы начинаем мыслить ее под предиктом «общественное», начинаем говорить об «общественной собственности» – этой философско-экономи-ческой панацее бытия, не отдавая при этом себе отчета об определении самого бытия как узлового понятия онтологии. Не только массовое сознание людей, но и сознание научно-экономическое под «бытием» понимает налично-сущее, просто существующее в своих зафиксированных сознанием вещественных формах. Но бытие сущего не есть само сущее, как нами было определено в первом параграфе предыдущего раздела. Если мыслить «бытие» вне сущности того, кто в действительности бытийствует, т.е. вне сущностного потока сознания человека, – так, как это туманно представляется массовому сознанию, то получится, применительно к понятию собственности, что «общественная собственность» есть нечто вещественное, которое «принадлежит всем» через сферу производства. Если «собственность» есть понятие экономическое, то оно полностью исключает «принадлежность всем» членам общества хотя бы потому, что материальное производство неоднородно, дифференцированно, разделено по роду деятельности, профессионально. А это значит, что «принадлежать всем» людям может лишь то, что не выступает в качестве собственности как собственности, не вовлечено в сферу производства, хотя бы потенциального.

Конечно, на собственность можно смотреть и глазами правоведа, юридически, и тогда она не обязана быть вовлеченной в производство «материальных благ», положим, участок леса, который не используется его собственником в процессе производства той или иной потребительской стоимости, не определяется как источник капитала. Но от этого суть «общественной собственности» становится еще более таинственной и насквозь противоречивой. Юридические формы мышления лишь укрепляют мысль в истинности того, что «всем» собственность может принадлежать лишь в том случае, если она вообще никому не принадлежит, т.е. собственностью, как таковой, не является. Это значит, что под формой принадлежности чего-то кому-то, как с юридической, так и с экономической стороны, «общественная собственность» не поддается никакому определению. Да и с чисто логической стороны мы имеем тот же самый результат: принадлежать всем собственность не может. Собственность не мыслима вне наличия собственника или конкретного коллектива собственников, вне того или тех, кому она фактически принадлежит. А это значит, что та или иная собственность всегда принадлежит лишь части общества, т.е. всегда является частной, не могущей, не способной «принадлежать всем». Еще раз подчеркну: потому, что всякое единство людей социально структурировано, и каждый элемент этой структуры имеет только свою цель деятельности, которая и соединяет их в конкретный коллектив. А это значит, что предикат «частная» (собственность) становится вообще излишним, т.к. он мыслится в самом понятии «собственность». Сказать: «частная собственность» – это все равно, что сказать «масло масляное» или «экономика экономная».

Так проблема собственности заявляет о себе проблемой общественной собственности. Казалось бы, зачем ее решать, если обнаружилось, что собственность по самому ее определению всегда является частной, как масло масляным, а экономика, если она действительно экономика, является экономной. Однако я этим хочу лишь сказать, что на социально-экономической, в том числе и на юридической, основе эта проблема решению действительно не поддается. Единственное «решение» (в кавычках) этой проблемы на указанной основе социологической мысли давно известно – это объявление государственной собственности собственностью «общественной». Иного решения эта мысль человечеству еще не предложила, да и не могла в принципе предложить по выясненным нами причинам. Но такое «решение» никакой критики не выдерживает, и это хорошо понимал не только Карл Маркс, как мы видели из предыдущего раздела, но даже В.И. Ленин в «Детской болезни левизны в коммунизме». Государственная собственность не есть общественная собственность в той же степени, как «государство» не есть «общество», как анатомия человека не есть сам человек, как ходьба человека не определяется наличием у него ног, как всякая форма не есть ее содержание. История реальной человеческой жизни на своем горьком опыте убедительно показала при этом, что наличие монопольной государственной собственности выступает материальной базой политического тоталитаризма и человеческого бесправия, повсеместного рабства не только «трудящихся масс», но и чиновничества, в руках которого, как части общества, эта собственность находится. Так что она по-прежнему остается частной, т.е. принадлежащей не всему обществу, а части этого общества – чиновничьему аппарату государства, по сути бюрократии. Наличие такой собственности со стороны трудящихся уничтожает всякое проявление активности и порождает массовое воровство («несуны»), а со стороны чиновничества – карьеризм, коррупцию, взяточничество, а через так называемый «директорский корпус» производства – теневую экономику. Так себя реализует потребительский эгоизм сознания, стремящийся к обогащению, и тут ничего нельзя поделать, никакие страхи перед карающими органами государства не в состоянии кардинально исправить такое положение в обществе даже при таких условиях, как известный нам сталинизм. Причина этого в том, что государственная собственность принадлежит чиновничьей верхушке государства не реально, а лишь номинально, иначе – на уровне распределения, а не на уровне непосредственного использования с целью получения прибыли, капитала как капитала. Вот оно, искомое противоречие: такая собственность, которую известная идеология ложно называет «общественной», с одной стороны, как бы имеет собственника в лице исполнительной государственной власти, известной чиновничьей прослойки общества, а с другой стороны, этот самый коллективный собственник реально этой собственностью не владеет, не может ее использовать непосредственно в своих материальных интересах. Здесь все держится на политической идеологии известного свойства. Но куда денешь живого человека в лице того же чиновника? С его эгоизмом потребления и накопления с целью материального обеспечения жизни своему собственному потомству. Внутри такой социальной системы жизни это противоречие может быть разрешено только неразумным способом: с помощью коррумпированных связей и чиновничьего взяточничества, а по мере ослабления насильственно контролирующих органов государства с помощью «теневой экономики», когда от никому реально и конкретно не принадлежащего «государственного пирога» откалываются реальные «куски» такой собственности, превращающиеся таким способом в реальную форму частной собственности, но доходы от которой за счет, опять-таки, «теневого» рынка в «общественный карман» не попадают. При этом «теневикам» приходится постоянно находиться под прессом страха перед карающими органами государства, освободиться от которого можно только с помощью подкупа этих органов. Однако из-за невозможности легализовать эту естественную форму собственности ее собственники не в состоянии удовлетворить свои потребительские цели, равно как и освободиться от страха в своем сознании. Одним словом, в условиях «всеобщей частной собственности», как ее – монопольно-государственную – называет Маркс, характеризуя «казарму» под названием «коммунизм», власть предержащим не позавидуешь. Равно как не позавидуешь и населению, живущему при таком «коммунизме»: полная зависимость от произвола начальника, невозможность что-либо предпринять для улучшения материальной жизни себя и своих детей заставляют человека мелко хитрить, мелко воровать, завидуя тем, кто способен хитрить и воровать по крупному, занимать «начальствующий пост», заливая свое несчастье быть потоками алкогольной продукции. Так плодится «несчастное сознание» как сверху, так и снизу… И все это вперемешку с массовым иждивенчеством и мнимой добротой слизливо-альтруистической «русской души», так и не изведавшей подлинного добра из-за искушенности ее политико-идеологическим «моралином», идущим в разрез с истинной нравственностью, не мыслимой вне индивидуальной свободы и личной совести.

Такова трагическая цена монопольной государственной собственности, которая своими фанатичными идеологами лживо выдается за истинно общественную собственность.

Но где выход? Как в действительности разрешить выявленную проблему «общественной собственности», если само понятие «собственности» не мыслимо вне понятия «частная», «частное»?

Опять вспоминается О. Мандельштам: «Дано мне тело. Что мне делать с ним? Таким любимым и таким моим». Свое – любят, его нельзя не любить в силу того, что оно принадлежит мне. Принадлежащее мне раскрепощает меня, делает меня свободным, в рамках его я могу творить, а не делать дело по внешнему принуждению. Здесь я «мыслю сам», потому и свободен, даже если эта свобода при определенных условиях может превратиться в несвободу, если я пойду на поводу моих страстей, что очень хорошо описано Б. Спинозой в его «Этике». Тем не менее, от «я есть», от «я мыслю», «я чувствую» никто избавить человека не в силах, никакая внешняя сила, связанная в социальной сфере с понятием «государства». Там же, где государство подавляет акт самосознания человека, как в авторитарно-тоталитарных устройствах общества, там человека нет в том смысле, что происходит нелюбяще воинственное сопротивление этому внешнему насилию, идущему против самого Господа Бога, который таинственным образом дал человеку этот акт, не выводимый из естественной Природы. В результате такого сопротивления дьявольской (атеистической) силе государства лишь увеличивается степень страдания людей, не потерявших это свое «я», данное человеку Богом, – иначе объяснить невозможно. Конечно, это страдание можно снять, но ценой бегства от своего бытия, от «я» в обезличенный идеологией абстрактный коллективизм. Здесь самое время привести слова моего самого почитаемого философа, Мартина Бубера: «Я говорю здесь о делах жизни, но вызвать к жизни их может лишь живое познание. Первым его шагом должно стать ниспровержение ложной дилеммы, которой пронизана современная мысль, – дилеммы «индивидуализм и коллективизм». А первым вопросом его должен стать вопрос об «истинном» третьем. Под «истинным» третьим я разумею мировоззрение, которое не будет ни возвратом к одному из названных путей мысли, ни простым компромиссом между ними. Мысль и жизнь стоят здесь перед одинаковыми проблемами. Если жизнь по ошибке вообразит, что выбирать надо лишь между индивидуализмом и коллективизмом, то и мысль придет к ложному выводу о единственно возможном выборе между индивидуалистической антропологией и коллективной социологией. «Истинное» же третье, если оно будет найдено, укажет верный путь»¹⁴⁰.

Этот «третий» путь определения человеческого существования как экзистенции М. Бубер усматривает в определении «общности», не сводимой к «абстрактной», как он выражается, «коллективности», а в фундаментальном факте «человек с человеком»¹⁴¹ – отношении, где для «я» всякий другой человек рассматривается, или воспринимается, как «ты», а не как «оно», не как некий предмет обладания, потребительского использования, вообще, не как объект научного познания и исследования, т.е. это отношение не есть субъект – объектное отношение, отношение, как мы теперь знаем, сугубо рассудочное.

Недостаток буберовской «третьей» линии определения как человеческой экзистенции, так и человеческой общности в этой экзистенции, заложенной им в его главном произведении «Я и Ты», усматривается мною в одном: в вводимом им отношении «человека к человеку» он не усматривает той положительной формы деятельности мысли, которая и выражает разумность как таковую, что дает человеку возможность понять иное себе, понять «Ты». Нравственная чувственность, лежащая в основании экзистенции как таковой, понимания как такового не дает, и в этом сама суть поставленной Бубером проблемы и ее сложность. Даже перед мыслителем столь высокого ранга, как Бубер, задача переосмысления традиционного представления о разуме как системе трансцендентных идей оказалась не по силам. Тем не менее, отношение «Я – Ты», в отличие от отношения «Я – Оно», прямо говорит о той логической форме мысли, которая как раз и содержит в себе ту экзистенцию, о которой говорит Бубер, пытаясь определить «общность», не вытекающую из «коллективности» и не сводимую к ней. Человек есть существо общественное, и это невозможно оспорить хотя бы потому, что он представитель того рода, определителем которого выступает акт самосознания, акт «Я есть». Именно эту всеобщую форму общности – форму рода человеческого – имеет в виду Маркс, когда говорит, как мы от него слышали, что человек есть существо общественное даже тогда, когда не выступает в роли существа коллективного.

Но наряду с родовой и коллективной формой общности людей существует третья форма общности, которая как раз и является сущностной формой, которую мы выявили в первом параграфе настоящего раздела, – та самая форма, которая не только решает историческую проблему снятия коллизии противопоставления персонализма и коллективизма, но и решает ту проблему, которая сейчас перед нами стоит – проблему определения «общественной собственности». Коллективная форма общности людей – эта сугубо социальная форма – форма рассудочно-целеполагающая, телеологическая. Она необходима для производства и воспроизводства жизни не только в продуктах материальных, но и технических и научно-теоретических. Люди объединяются в коллективы с целью любого производства какого-либо продукта потребления. Там, где ведущей стороной жизни является потребление, в сознании людей действует потребительское чувство, которое определяется, как мы теперь знаем, формой рассудочной деятельности мысли. Потому-то коллективная форма общности людей есть форма рассудочная, а вовсе не разумная. Это – ни плохо, ни хорошо, а просто факт и событие, от которых избавиться невозможно, а можно лишь принять этот факт и это событие общественной жизни. Вот почему я провел критическую оценку ильенковского «идеального» как сверхчувственной формы материально-коллективной деятельности людей. Диалектик, который по гегелевскому определению диалектики должен был бы говорить о разуме, фактически имеет дело не с разумом, а с рассудком и с рассудочной формой деятельной общности. В результате «диалектика» становится лишь фразой и более ничем. Порой красиво высказанной, как это умел литературно делать наш замечательный мыслитель, пытаясь «приземлить» Гегеля, сделать его «умным» материалистом, то бишь материалистом диалектическим. Но вот тогда, когда Э.В. Ильенков пытается ответить на им же поставленный вопрос «Что же такое личность?», то сразу обнаруживается безличная и абстрактная пустота ответа¹⁴². «Хотите, чтобы человек стал личностью? – вопрошает он. – Тогда поставьте его с самого начала – с детства – в такие взаимоотношения с другим человеком (со всеми другими людьми), внутри которых он не только мог бы, но и вынужден был стать личностью. Сумейте организовать весь строй его взаимоотношений с людьми так, чтобы он умел делать все то, что делают они, но только лучше»¹⁴³. «Конечно же, – продолжает он, – все делать лучше всех нельзя. Да и не нужно. Достаточно делать это на том – пусть и небольшом – участке общего (в смысле коллективно осуществляемого, совместного, социального) дела, который сам человек себе по зрелом размышлении выбрал, будучи подготовлен к ответственейшему акту свободного выбора всесторонним образованием»¹⁴⁴.

Выражаясь словами М. Хайдеггера, можно по этому поводу заметить, что «человек до сих пор веками слишком много действовал и слишком мало мыслил»¹⁴⁵. Э.В. Ильенков призывает людей, чтобы им быть личностями, к коллективной, стало быть, рассудочной деятельности. И к «всестороннему» образованию, которое легко – опять-таки на рассудочной основе – превращается в «образованщину», которая не только искореняет личность, но и подавляет всякую индивидуальность. Профессиональное образование, на которое ориентирует свою мысль наш философ, производит лишь ценного в социальном плане многопрофильного работника, рассудочного субъекта как такового. Но не личность. Потому что эта – ильенковская – линия мысли направлена через коллективную деятельность на иметь что-то. А не быть чем-то. Чтобы быть, чтобы подлинно бытийствовать, необходимо ответить не просто на вопрос: «Что значит мыслить?», как это, в частности, делает Мартин Хайдеггер в упомянутом выше и не раз выступлении, а на самый существенный вопрос для всякой философии – на вопрос «Что значит мыслить разумно?». Вот на этот-то вопрос мы до сих пор и не имели конкретного и ясного ответа. Ни со стороны представителей классически традиционной философии, ни со стороны философии экзистенциальной, не классической.

Кто-то заметит, что я повторяю то, что говорил раньше на страницах этой книги. Но я вынужден это делать, чтобы еще раз подготовить сознание читателей к усвоению парадоксального вывода, касающегося определения «общественной собственности» на базе определения третьей формы понятия «общественное». Человек есть общественное существо не только потому, что каждый из людей обладает по своей таинственной природе актом самосознания, и не только потому он есть общественное существо, что выступает в роли существа коллективного, стремящегося обладать чем-то. В этих двух случаях он может и не быть истинно общественным существом, мало того, он может быть даже антиобщественным существом, а общественным лишь представляться, поскольку сознание, как мы выяснили во втором разделе, может быть как истинным, так и ложным, неистинным. Истинно, или подлинно, общественным существом человек является лишь тогда, когда владеет сущностью своего сознания, т.е. разумно-нравственной, или понимающе любящей, его составляющей. Стало быть, истинно общественный человек – это человек, понимающий, в силу чего и любящий (любящий, в силу чего и понимающий), всех тех людей, с которыми он общается, входит в общение. Именно такого человека мы в предыдущем параграфе и назвали личностью. Поэтому только личность может выступать и выступает в качестве подлинно общественного существа. Личность не обязана много знать и владеть кучей деятельных профессий, но зато обладает способностью жить жизнью другого человека за счет жертвенно-волевого усилия поставить себя на его место, отказавшись от своего эгоизма, определенного тем же актом «я есть» и тем самым превратив отрицательную разумность (диалектическую) в конкретно выраженную положительную разумность, всякий раз возвращающуюся к себе вместе со своим чувственно-нравственным содержанием. Только в сознании личности и действует феномен совести, определяющий его нравственную и духовную свободу.

Вот только теперь – при таком определении личности как истинно общественного существа – достаточно легко разрешается проблема, выявленная и поставленная в настоящем параграфе, – проблема «общественной собственности». На чисто экономической основе ее не только нельзя решить, но и поставить даже нельзя. На самом деле, собственность, как было показано, всегда является частной, она никогда не может принадлежать всем, а всегда принадлежит какой-то части общества, в том числе отдельно взятому человеку. Казалось бы, ставить вопрос теперь об определении понятия «общественная собственность» вообще не имеет смысла.

Но это лишь с экономической и социально-политической стороны. Со стороны принадлежности чего-то кому-то. Тут действительно ни о какой «общественной собственности» речи не может вестись. Собственность потому и собственность, что предполагает конкретного собственника, в лице ли отдельно взятого человека, или в лице конкретного коллектива собственников. Если к тому же вопросу подойти с философско-онтологической, или философско-антропологической, стороны, что в принципе одно и то же, то понятие «общественная собственность» имеет место быть. Только на «собственность» здесь надо смотреть не со стороны принципа «принадлежности», а со стороны сознания того, кому эта собственность принадлежит. И тогда становится совершенно ясно, что собственность может быть и бывает общественной лишь тогда, когда, оставаясь по прежнему частной по принадлежности, принадлежит истинно общественному человеку. Таким человеком, как мы выяснили, является личность. Стало быть, общественная собственность – это собственность, принадлежащая либо личности, либо коллективу личностей. Только теперь можно парадоксально заявить: общественная собственность – это личная собственность.

Не будучи подготовленным к усвоению высказанного, это заявление звучит не только парадоксально, но даже неприлично, до неприличности парадоксально. Однажды без всякой логической подготовки я его выдал в одной высокообразованной экономически аудитории, и вызвал гомерический хохот моих высокообразованных слушателей. Проверка на «философскую вшивость» удалась и оказалась именно такой, какую я и ожидал. И только после более часового объяснения сути того, что я этим высказыванием хотел сказать, стало уже не до смеха. Многие, если не сказать большинство, по настоящему задумались. Для хорошего политика, т.е. политика, в действительности заботящегося о благе народа, проблема, поставленная только что приведенным определением «общественной собственности», даже более важна, чем для «чистого» экономиста, что очевидно, если, опять-таки, поглубже подумать. Особенно если этот политик – одно из влиятельных лиц государства, премьер-министр или президент. И это просто понять. То, что нами объяснено и найдено, говорит о многом. В особенности указывает на значение подлинного просвещения и подлинного образования народа, начиная, естественно, со школьной парты. «Школа должна учить мыслить» (Э.В. Ильенков), и это действительно так. Но это учение мыслить должно быть направлено не столько на усвоение информационной стороны обучения (это – второстепенная составляющая учебы), не столько на подготовку будущего специалиста в той или иной сфере его взрослой деятельности, сколько на формирование известной теперь сущности его сознания, т.е. на человека как человека. «Самостоятельно мыслить» (Э.В. Ильенков) человек способен и в рассудочной сфере, но рассудочное мышление не имеет, как было показано, возможности добраться до нравственности, следовательно, и до подлинной духовности как таковой. А это значит, что и до нравственной, и до духовной свободы ему путь будет закрыт. Поэтому школа если и должна в первую очередь чему-то учить, то только способности мыслить разумно. Для политики – это самая важная задача. А второй по важности будет задача, связанная с пониманием того, что всякая гражданская война, обусловленная перераспределением собственности, особенно из «частной» в «государственную» (не дай Бог, в монопольную), не только является, по выражению Блеза Паскаля, величайшим злом на земле, но и величайшей глупостью тех, кто это преступление перед народом готовит и реализует. Всеобщее рабство людей «завоевывается» здесь с помощью рек пролитой крови в своей собственной стране и миллионов невинных жертв, причем уничтожается лучшая (нравственная) прослойка общества, его гумус, поскольку нравственность по самому ее определению не может принять кровавые «правила игры». Так гибнет народ, превращающийся в послушное и нищее, а одновременно и злобно-завистливое стадо, в так называемое «население». Власть при этом полностью отделяется от массы людей и начинает жить своей самостоятельной коррумпированной жизнью, т.е. жизнью неестественной и преступной.

Определенное нами понятие «общественной собственности» окончательно разрешает проблему отчуждения человека от самого себя, поставленную сначала Гегелем, а затем Марксом. Последний был более близок к ее решению, но помешала ему его революционная классовая теория, ориентированная на захват власти пролетариатом с помощью «повивальной бабки истории». Маркс так и не объяснил нам, каким чудодейственным образом можно осуществить «скачок» из царства экономической необходимости в «царство свободы», в царство духа. Ведь для этого разрешения требовалось, по крайней мере, объяснить, что такое дух и как о себе заявляет свобода, воплощенная в этом духе. Идя в этом вопросе по гегелевским стопам логики, с задачей этой справится было заведомо невозможно. Ориентация на технику и науку как «производительную силу общества», на улучшение материального состояния жизни людей, которые как бы должны по этой причине использовать «свободное время» для творчества и перестать бороться за «хлеб насущный», - это всего лишь по детски наивное желание, никогда не выполнимое по причине того, что духовность, даже если ее правильно и конкретно определить в принципе не выводима из материально-экономической сферы человеческого существования. Русская пословица говорит: как волка не корми, он все равно в лес смотрит. То же самое можно сказать и по адресу эгоистического сознания, плодящегося массовым тиражом как раз за счет научно-технического творчества. О какой духовности, о какой нравственной свободе можно говорить в современном «обществе потребления», которое назвало себя «цивилизованным»? Ни о какой, и это всем думающим людям сейчас ясно.

Корень рассматриваемой проблемы отчуждения надо и необходимо искать не в способе материального производства, а в формах и способах осуществления и деятельности конкретно определенного сознания – в чувственно-мыслящем потоке, определенном актом выделенности человека из мира сущего, актом «эго», актом «я есть», «я мыслю», «я чувствую». Мы эту работу мысли проделали и выяснили, что человек до тех пор будет находиться в цепях материально-экономической зависимости, пока не научится подлинно разумно мыслить и нравственно чувствовать, нравственно любить иное себе. Вот только тогда он может себя раскрепостить, принадлежа себе как нравственно-свободное существо, как личность в истинном смысле этого слова. Что касается экономической – материальной – стороны этого дела, то собственник, будучи личностью, по нами данному определению не может «эксплуатировать наемных рабочих» - вот в чем соль и само разрешение вопроса, связанного с проблемой отчуждения, когда-то так беспокоящей Маркса, мною, скажу откровенно, почитаемого как философа – гуманиста и не почитаемого как плохого идеолога и революционера.