Белорусский государственный педагогический университет

имени Максима Танка

Факультет психологии

Кафедра прикладной психологии

Психология семьи

Учебно-методическое пособие

Минск 2002

УДК 159.9(075.8)

ББК 88.4я73

Х917

Составители: Е.Н. Колодич, А.А. Костюкович

Рецензент: кандидат психологических наук, доцент А.Н. Сизанов

Х917 Психология семьи: Учебно-методическое пособие /Сост. Е.Н. Колодич, А.А. Костюкович. – Мн.: БГПУ им. М. Танка, 2002. – 175 с.

В хрестоматии представлены работы ведущих зарубежных специалистов по психологии семьи. Сборник включает в себя тексты, раскрывающие основные теории семьи, подходы к пониманию гендерных различий, теории любви.

Является содержательным и методическим дополнением к учебному курсу “Психология семьи”.

Предназначена для студентов психологических факультетов, аспирантов и преподавателей.

ББК 88.4я73

© Составление. Е.Н. Колодич, А.А. Костюкович, 2002

В последние годы в отечественной психологии наблюдается интенсивный рост интереса к ее прикладным аспектам, связанным с оказанием психологической помощи. Возникают новые специализации, в том числе и психологическое консультирование, которые нуждаются в теоретическом и методологическом осмыслении. Для нашей страны психологическое консультирование как профессия является относительно новой областью психологической практики. Эта профессия возникла в ответ на потребности людей, не имеющих клинических нарушений, однако нуждающихся в психологической помощи, она связана как с психокоррекцией, так и с психотерапией. В то же время, по словам автора одной из первых русскоязычных книг по психологическому консультированию Ю. Алешиной, слово “консультирование” уже давно представляет родовое понятие для различных видов консультативной практики. В любой сфере, где используются психологические знания, в той или иной мере применяется консультирование как одна из форм работы, оно включает в себя и профконсультирование, и личностное, и детское, и семейное, и педагогическое, и бизнесс-консультирование, и консультирование руководителей, персонала и т.д.

Процесс ее освоения осложняется необходимостью изучения различных психологических и психотерапевтических подходов, которые часто противоречат друг другу. Однако без осмысления, без научной интеграции этих подходов, отечественного и зарубежного опыта психологической помощи, невозможно эффективное освоение профессии, эффективное освоение способов и приемов оказания психологической помощи.

Ведущий компонент изучения любой теории – изучение соответствующей литературы. В настоящее время появляется значительное количество изданий по обсуждаемым проблемам, включая как учебную литературу, так и различные монографии. Тем не менее, спрос на хорошую литературу по теоретическим аспектам прикладной психологии остается неудовлетворенным. С одной стороны, ряд работ классиков кажется незаслуженно забытым, а, с другой стороны, интересные исследования современников не всегда являются доступными, так как наблюдаются быстрые темпы развития психологии и психотерапии.

Составляя хрестоматию, мы постарались заполнить этот пробел. Первый раздел хрестоматии включает в себя работы тех, чьи имена соотносятся с появлением целых психотерапевтических школ и направлений. Во второй раздел включены исследования современных авторов, отражающие многие проблемы, которые ставит практика перед психологом – консультантом.

Влечение к превосходству¹

Адлер А.

Любопытный случай депрессии, который мне однажды пришлось лечить, может служить прекрасной иллюстрацией того, как чувство грусти становится средством для роста чувства превосходства. Это была история человека пятидесяти лет, который говорил, что чувствует себя совершенно здоровым, кроме тех случаев, когда он находится в подчеркнуто комфортной ситуации. Например, во время посещения концерта или театра вместе со своей семьей он мог вдруг ощутить приступ меланхолии. И причем в таком состоянии депрессии ему всегда вспоминался его близкий друг, который умер, когда ему было двадцать пять. Этот друг был его соперником и не только в бизнесе, но и как претендент на руку его жены, – причем несчастливым соперником, ибо к тому времени, когда он заболел своей роковой болезнью, мой пациент уже имел преимущество перед ним и в любви, и в бизнесе.

Успех был его жребием и до, и после смерти друга; он был любимцем своих родителей, которые отдавали ему предпочтение перед его братьями и сестрами, и добился завидного положения в обществе. Однако его жена обладала довольно амбициозным характером и стремилась решать все домашние проблемы так, чтобы они заканчивались ее победой, триумфом в моральном или каком-либо еще смысле. Естественно, что борьба между двумя подобными людьми была продолжительной и непримиримой. Иногда его жене давалось взять верх, но не с помощью скандала или подобным способом, а благодаря хитрости: в ситуациях, которые складывались для нее неблагоприятно, она становилась чрезвычайно нервозной и, делая аргументом свое мучительное состояние, заставляла мужа отступить. Она никогда явно не выражала свою ревность, но старалась приковать мужа к себе посредством своих приступов тревоги. Таким образом, достигнув успеха во всем остальном, в одном отношении этот мужчина не чувствовал уверенности в том, что он достиг желанного превосходства, и его чрезвычайные амбиции требовали компенсации.

Я знаю, что многие психологи попытались бы объяснить эту депрессию с помощью “комплекса вины”. Они занялись бы исследованием детства пациента для того, чтобы найти там раннее желание убить кого-либо, возможно, отца. Однако этот пациент был любимцем своего отца, и у него не было ни малейшей причины желать его смерти, поскольку он никогда не испытывал ущемления своего интереса с этой стороны. Такой ошибочный поиск “комплекса вины” мог бы также заставить психолога предположить, что пациент тайно желал убить своего друга и соперника и что после того, как он добился триумфа, и судьба помогла осуществить его желание убить, он остался неудовлетворенным. Если бы это было так, то комплекс вины мог развиться у пациента под влиянием стремления видеть себя в более возвышенном плане. Желая выразить свою в высшей степени искреннюю приязнь к бывшему сопернику, он в то же время чувствовал бы себя потрясенным, с одной стороны, его смертью, а с другой стороны, своими мыслями, от которых он не сумел полностью избавиться, прежде чем это случилось. Это привело бы к сложному состоянию самообвинения и раскаяния, называемому нами комплексом вины. Последний представляет собой проявление стремления к превосходству в той сфере жизни индивида, где он чувствует себя неудовлетворенным. Как я уже указывал, это может означать: “Я совершил худший проступок” или “Как мне жить дальше с нечистой совестью”.

Однако в данном случае я не нахожу ничего подобного, поскольку оценка честности как добродетели у этого человека не была чрезмерно высокой. Его депрессии были попыткой выказать свое превосходство перед женой. Подавленное состояние в ситуациях, обычно вызывающих положительные эмоции, привлекало внимание к его успеху в жизни значительно сильнее, чем в том случае, если бы он позволил себе наслаждаться ими. Его депрессия вызывала у всех удивление, а его самого заставляла задавать себе вопрос: “Ты, счастливчик, отчего тебе так грустно? Ведь у тебя есть все, что ты желаешь”. Неуправляемая жена была единственной печалью в его устроенной жизни, и он пытался компенсировать это посредством воспоминаний о своей победе в наиболее трудный период его жизненного пути, т.е. тогда, когда он превзошел своего друга и в работе, и в любви. Память об умершем друге не позволяла ему наслаждаться сознанием этой победы, тем не менее он нашел способ переживать этот свой прошлый триумф, когда позволял депрессии овладеть собой в ложе театра. Чем сильнее была его меланхолия и чем приподнятое ситуация, тем скорее его мысли возвращались к его прошлому успеху, и тем выше он поднимался в собственных глазах. Более глубокое исследование подтвердило мой вывод. Его друг умер от паралича после сифилиса, которым они заболели в одно и то же время. Однако моему пациенту удалось вылечиться, и теперь в окружении своей здоровой жены и шести детей он не мог не вспоминать заодно со своей победой над другом о победе над болезнью.

В этом заключалось его утешение. Пусть в браке его стремление к превосходству осталось неудовлетворенным, но, по крайней мере, его жена была женщиной, которой добивался его друг, и которая выбрала его (моего пациента). С приличествующей случаю печалью вспоминая о несчастье своего друга, он тем самым усиливал чувство своей победы. Однако, как мы видим, утешение такого рода ведет к болезни.

Ко мне обратился мужчина тридцати семи лет по поводу половой импотенции, причем он перепробовал до этого различные способы лечения. Это был типичный селфмейдмен, добившийся успеха в карьере и обладавший хорошим здоровьем, но полагавший себя недостаточно образованным человеком; девушка же, с которой у него была любовная связь, получила хорошее образование. Он был вторым ребенком в семье, и у него было две сестры. В возрасте пяти лет он потерял обоих родителей. По его воспоминаниям семья была довольно бедная, но тем не менее, он был избалованным ребенком, потому что соседи постоянно задаривали подарками милого и спокойного мальчика; он же постоянно эксплуатировал их щедрость, ведя себя как попрошайка. Одним из его самых ранних воспоминаний была прогулка по улицам в канун Рождества и рассматривание в витринах магазинов рождественских елок, которые были предназначены другим. В приюте для сирот, куда он был передан в возрасте пяти лет, с ним обращались довольно сурово, но его природная сообразительность и целеустремленная натура (натура второго ребенка в семье) позволили ему превзойти остальных. Также хорошую службу сослужило ему его умение подольститься, и вскоре он продвинулся до ступени главного слуги в своем учреждении. Выполняя свои обязанности, ему иногда приходилось подолгу ожидать на старой и пустынной железнодорожной станции, и в эти мгновения, когда только жужжание проводов нарушало мертвую тишину ночи, он чувствовал себя совершенно одиноким в мире, где у него не было друзей. Эти переживания резко запечатлелись в его памяти.

Позднее он часто жаловался на жужжащий звук в ушах, причину которого не мог объяснить ни один врач. Как оказалось, однако, это было связано со стилем его жизни. Когда он чувствовал себя одиноким, что случалось довольно часто, со всей живостью галлюцинации к нему возвращалась память о жужжащих проводах. После того, как он получил это объяснение, и после того, как удалось улучшить его общительность, а это, в свою очередь, помогло ему жениться на своей возлюбленной, жужжание прекратилось.

Для детей, воспитывавшихся в приюте, очень характерно то, что они изо всех сил стараются сохранить этот факт в тайне так, словно бы это было позором. Этот мужчина оправдывал свою скрытность в данном отношении тем, что, по его мнению, большинство сирот были обречены на неуспех в дальнейшей жизни. Но именно отсюда проистекали его упорство и целеустремленность в бизнесе. Та же самая причина останавливала его перед проблемой любви и женитьбы, а его невротическая импотенция была непосредственным результатом этой глубокой нерешительности.

Как мы видели, жизненным стилем этого человека было попрошайничество. Однако в бизнесе (как и ранее в приюте) подобный образ действия проложил ему путь наверх. При этом ничто так не нравилось ему в бизнесе, как такое же пресмыкающееся отношение к себе со стороны своих подчиненных. Попрошайкой он был до тех пор, пока не сумел добиться положения хозяина, и эту вторую роль он исполнял с не меньшим энтузиазмом, чем первую. Нет необходимости притягивать за уши идею “амбивалентных” характеристик, как не преминули бы поступить в данном случае некоторые психологи. Этот психический процесс в его целом – путь снизу наверх, роль угодника, компенсируемая ролью хозяина (неполноценность – превосходство) – следует понимать не как амбивалентность, а как динамическое единство, И если мы не понимаем его целостности, он предстает как непримиримое противоречие. В лице нашего пациента мы видим человека с “комплексом превосходства” в соответствующем положении; однако, если бы ему пришлось лишиться этого положения и начать сначала, он быстро вернулся бы к своей прежней роли человека низа и нажил бы на ней капитал. В своих любовных отношениях в то время он придерживался подчиненной роли, но стремился достичь положения лидера. Что касается его возлюбленной, то она любила его, хотела выйти за него замуж и поэтому во все большей степени занимала положение просителя по отношению к нему! Таким образом, он уверенно двигался к тому, чтобы взять над ней верх и в мелочах это ему уже часто удавалось.

Он и до сих пор еще не до конца преодолел свою нерешительность, но после того, как он получил объяснение своего жизненного стиля и почувствовал поддержку, его состояние улучшилось, а его импотенция исчезла. Однако затем у него появилась вторая форма сопротивления, которая заключалась в том, что его привлекала любая женщина. Эти, так сказать, полигамные желания стали для него способом избежать брака.

В одном из его сновидений он лежал на кушетке в моем кабинете; затем он ощутил сексуальное возбуждение, завершившееся поллюцией. Однако в моем консультационном кабинете нет кушетки. Пациент сидит, стоит или двигается в зависимости от его желания. Кушетка же в сновидении моего пациента пришла из кабинета врача, который лечил его ранее в течение нескольких месяцев. Это сновидение означало признание, какого он никогда прежде не делал. Он полагал, что и тот, другой врач, и я принадлежали к некоему тайному обществу, цель которого заключалась в том, чтобы лечить пациентов (и его в том числе), предоставляя им возможность сексуального общения. По этой причине он старался определить, какая из моих пациенток была предназначена для него. И то, что он не обнаружил кушетки в моем кабинете, было для него как бы обвинением против меня. Я был не настоящим врачом. Он пришел ко мне просителем, ожидая, что я улажу его трудности, сниму с него ответственность и помогу ему избежать брака. Мое участие в его уклонении от брака должно было заключаться в сводничестве – такова была его фантазия, в которой сыграли свою роль и его боязнь, и его импотенция, и полигамные тенденции. Потерпев здесь неудачу, он решил свою сексуальную проблему с помощью поллюции точно так же, как другие делают это с помощью мастурбации или извращений.

Он женился, но это оказалось трудной задачей – предотвратить у него развитие тиранической склонности по отношению к его примиренчески настроенной жене.

В другой раз я столкнулся с жизненной установкой просителя, когда ко мне обратился мужчина пятидесяти лет. В детстве он был очень робким мальчиком. Он был младшим ребенком в очень бедной семье, и из-за его очевидной слабости ему во всем потакала его мать, а его соседи были к нему весьма снисходительны. Он всегда искал поддержку у своей матери, играя на сочувствии к слабому человеку, особенно тогда, когда ему приходилось туго, и взывал о помощи до тех пор, пока она (помощь) не являлась. Мы уже видели, что это может принести пользу и ребенку, и взрослому. Первое воспоминание этого человека было о том, как он упал и ему было больно. То, что его память выбрала и сохранила именно этот случай из всех возможных воспоминаний, объясняется только его желанием воспринимать жизнь как опасность. Его техника жизни заключалась в совершенствовании роли попрошайки, с помощью которой он обеспечивал себе поддержку, утешение и благосклонность, привлекая внимание к своей немощи. Малейшая неприятность для него становилась поводом для слез.

В детстве этот пациент довольно поздно научился говорить, и его матери, как и всегда в таких случаях, приходилось с особым вниманием прислушиваться к нему для того чтобы понять, чего он хочет. Благодаря этому, он чувствовал себя маленьким королем. Как сказал Лессинг: “Только настоящий нищий является настоящим королем”. Этот мужчина добился высокой степени искусства в попрошайничестве, влияя на других с помощью своего жалкого положения. “Как превратить бедного слабого ребенка в короля?” – такова была проблема его жизни, как он ее понимал. Способом же разрешения этой проблемы был выработанный им самим индивидуальный стиль нищенства, попрошайничества.

Вскоре подмастерье превратился в мастера техники такого образа жизни. Эта техника оставалась неизменной до тех пор, пока не стало очевидным, что детский метод не в состоянии разрешить насущные проблемы. Необходимо было помочь пациенту осознать это, поскольку в противном случае изменения были бы невозможны, так как всю свою жизнь любой свой успех он приписывал искусству нищенствования, а любую неудачу – недостаточной степени владения этим искусством. Такой способ достижения целей нельзя вывести из наследственности или внешних стимулов, ибо доминантным каузальным фактором является индивидуальная концепция будущего, которую выработал ребенок, а у нашего пациента эта концепция была такова, что тогда, когда ему хотелось добиться превосходства в чем-либо, ему приходилось совершать ошибку или встревать в какую-либо неприятную ситуацию. Соответственно все его чувства были направлены на то, чтобы добиваться своих целей, ничем не жертвуя взамен.

Когда я начал лечить его, мои объяснения произвели на него сильное впечатление. Через несколько дней он прислал мне свой памфлет, который он написал несколько лет назад. Памфлет назывался “Ассоциация Нищих”.

Указаниями на бесполезное стремление к превосходству являются вошедшие в привычку критицизм, раздражительность и зависть. Они представляют собой способы подавления других – в действительности или в фантазии, – что позволяет возвыситься самому. Конструктивная критичность всегда находится в каком-то осмысленном отношении с чувством общности. Там же, где мотивом становится просто относительное самовозвышение посредством унижения других, – налицо невротическая тенденция. Невротики часто используют правду с целью принизить остальных, и очень важно при изучении невротического критицизма не просмотреть элемент правды при наблюдении.

Раздражение, гнев обычно служат признаком того, что рассерженный человек чувствует себя в невыгодном положении, по крайней мере, временно. Невротики часто пользуются этим как оружием для запугивания тех, кто несет за них ответственность. Хотя в определенных критических ситуациях гнев представляет собой вполне понятное настроение, но если он становится привычкой – это верный знак состояния тревоги, нетерпения или чувства беспомощности и подавленности. Пациенты такого рода обычно весьма проницательны в отношении уязвимых мест других, которые они с успехом используют. Также они – умелые стратеги, когда нужно поставить другого в невыгодное положение еще до начала борьбы.

Что касается зависти, то она всегда является выражением неполноценности, чувства приниженности, хотя иногда она может стать стимулом к полезным действиям. Однако при неврозе зависть к успехам другого не ведет к здоровой со-ревновательности. Она останавливается как трамвай, не достигший конца маршрута, оставляя пациента в раздраженном и подавленном состоянии.

В мюзик-холлах часто исполняется такая популярная сценка: к публике выходит “силач” и с неимоверными усилиями поднимает громадный вес, а затем во время бурных аплодисментов публики к “силачу” подходит ребенок и легко, одной рукой уносит фальшивую тяжесть, после чего с лица “силача” пропадает гримаса напряжения. Множество невротиков пытаются обмануть нас именно с помощью таких тяжестей, и некоторые достигли искусности разыгрывая напряжение от давления тяжелой ноши. На самом деле эта ноша такова, что с ней можно было бы танцевать, а не шататься как Атлант, держащий на своих плечах мир. Тем не менее, нельзя отрицать, что невротики ощущают свою ношу очень остро. Они могут постоянно чувствовать себя утомленными, могут легко покрываться испариной и даже обнаруживать у себя симптомы туберкулеза. Каждое движение им дается с большим трудом, и они часто страдают от учащенного сердцебиения. Находясь в своем обычном состоянии депрессии, они постоянно требуют заботы от других, и постоянно находят ее недостаточной.

Мне пришлось столкнуться со случаем агорафобии.²Это был мужчина пятидесяти трех лет, который не мог нормально дышать, когда находился в обществе других людей. Он жил вместе с сестрой и сыном, очень похожим на своего отца. Я попытался найти причину необычной сосредоточенности интереса на себе у этого человека. Выяснилось, что он был младшим ребенком в семье, которая состояла из восьми человек. Его родители были счастливой парой (мальчик больше тянулся к отцу, поскольку тот играл главную роль в семье, а мать относилась к детям несколько холодно), но в возрасте десяти лет мальчик осиротел. Воспитывал его дедушка, а когда приемным родителем становится дедушка, дети, как правило, получаются избалованными. У моего пациента было два старших брата, и именно во время ссор с ними у него случился первый приступ.

Первая сильная дружба-привязанность в жизни ребенка бывает у него с матерью. Поэтому если ребенок больше тянется к отцу, мы можем предположить, что мать не уделяет ему достаточного внимания: ей либо недостает доброты, либо она занята чем-то другим, либо более внимательно относится к младшему ребенку. В таких обстоятельствах ребенок переносит свою привязанность на отца, а в отношениях с матерью постоянно обнаруживает сопротивление.

Воспоминания людей о ранних годах своего детства часто бывают неточными, но благодаря опыту мы научились реконструировать обстоятельства этих лет, руководствуясь незначительными на первый взгляд намеками. Наш пациент сумел припомнить из своего детства лишь три происшествия, которые врезались в его память. Первое из них – смерть его брата – произошло, когда ему было три года. В день похорон он был со своим дедушкой. Когда его мать, заплаканная и удрученная, вернулась с кладбища, его дедушка поцеловал ее, прошептав слова утешения, и мальчик увидел слабую улыбку на лице матери. Его это так расстроило, что долгое время после этого он вспоминал с неприятным чувством улыбку на лице матери в день, когда был похоронен ее ребенок. Второе воспоминание содержало дружеский упрек его дяди, который спросил его: “Почему ты всегда так груб со своей матерью?” А третье воспоминание о том же периоде жизни относилось к ссоре между родителями, после которой он обратился к отцу со словами: “Папа, ты вел себя так смело, как солдат!”. Он зависел от отца в значительно большей степени, чем от матери, и тот, в свою очередь, сильно его баловал. И хотя он понимал, что у матери характер лучше, все же его всегда больше влекло к отцу.

Все эти воспоминания, которые, по-видимому, относились к третьему или четвертому году жизни пациента, указывали на воинственное отношение к матери. Очевидно, что в первом и третьем воспоминаниях его памятью руководило критическое отношение к матери и стремление оправдать свою более сильную привязанность к отцу. Легко угадать, что заставило его отвернуться от матери: он был слишком избалован ею же, чтобы примириться с появлением младшего брата, того самого брата, который, видимо, невинно фигурирует в первом воспоминании.

Этот пациент женился в возрасте двадцати четырех лет, но из-за тех требований, которые предъявляла ему жена, брак разочаровал его. Браки между двумя избалованными детьми всегда бывают несчастливыми, так как каждый из супругов ожидает чего-то от другого, но не спешит давать. Этот человек перепробовал множество разных профессий, но безуспешно. Однако у его жены это не вызвало сочувствия. Она часто говорила, что предпочла бы быть любовницей богатого человека, чем женой бедного, и, в конце концов, их союз распался. Хотя наш пациент не был по-настоящему бедным человеком, в отношении жены он проявлял чрезвычайную скупость, так что развод с ним был для нее формой мести.

После развода этот мужчина впал в женоненавистничество и у него появились гомосексуальные наклонности. Отношений с мужчинами как таковых у него не было, но он постоянно испытывал желание их обнимать. Как это обычно случается, в этой склонности к гомосексуальности проявилась трусость. Дважды потерпев неудачу в отношениях с женщинами – сначала со своей матерью, а затем с женой – он теперь пытался обратить свое сексуальное влечение в сторону мужчин с тем, чтобы избежать новых возможностей унижения со стороны женщин. Для того, чтобы утвердить в себе такую тенденцию, человек легко может исказить свое прошлое, изменив в воспоминаниях некоторые переживания, которые затем используются как доказательства врожденных гомосексуальных наклонностей. По этому-то пациент “припомнил” то, что у него были любовные отношения со школьным учителем, и что в юности друг склонял его к совместной мастурбации.

Определяющую роль в поведении этого человека играло то, что он был испорченным ребенком, который хотел только получать, ничего не отдавая взамен. Его агорафобия явилась результатом, с одной стороны, страха перед женщинами, а с другой, опасения встречаться с мужчинами, так как он боялся стать зависимым от них в эротическом отношении. Эта борьба чувств привела к расстройствам желудка и дыхания. Такое глотание воздуха в напряженном состоянии, которое вызывает скопление газов в желудке, тревогу, учащенное сердцебиение и, кроме всего прочего, воздействует на дыхание, встречается у многих нервных людей. Когда мне удалось объяснить ему его состояние, пациент задал обычный вопрос: “Что мне делать для того, чтобы не глотать воздух?”. В таких случаях я иногда отвечаю: “Я могу вам объяснить, как сесть на лошадь, но я не могу объяснить, как на нее не сесть”. Или иногда я советую: “Если у вас возникает желание отправиться на поиски встреч, быстро проглотите воздух”. Этот пациент, как и некоторые другие, глотал воздух даже во сне, но после моего совета он начал контролировать себя и сумел порвать с этой привычкой. Глотание воздуха ночью и рвота при пробуждении встречаются у тех пациентов, которые страдают от болей в животе и от приступов тревоги, когда их беспокоит какая-то трудная ситуация, ожидаемая на следующий день. Выздоровление нашего пациента началось тогда, когда он осознал свою установку капризного ребенка на то, чтобы брать, не давая. Ему стало ясно, что, прервав сначала нормальную половую жизнь, а затем, успокоившись на фиктивных гомосексуальных отношениях (в которых он также остановился, испугавшись опасности), он на самом деле проделал сложный путь к ничегонеделанью. Последним препятствием в лечении был его страх смешаться с незнакомцами, которым не было до него никакого дела, – с людьми на улицах. Этот страх, в свою очередь, возник под влиянием более глубокого мотива агорафобии, заключавшегося в том, чтобы исключить любые ситуации, в которых человек не был центром внимания

Индивидуально-психологическое лечение неврозов³

Адлер А.

Этиология

Чувство неполноценности и компенсация

Обсудить в сжатой форме обширную область психотерапии, в оценке которой до сих пор наблюдается так много принципиальных разногласий, представляется мне делом, требующим немалой смелости. Но все же я бы не хотел упустить возможность указать на основы своих воззрений, на материалы собственных наблюдений, которые, начиная с 1907, года предстают перед судом общественности. В 1907 году в “Исследовании неполноценности органов” я показал, что врожденные конституциональные аномалии нельзя считать лишь проявлением дегенерации и что они часто дают толчок к компенсаторной деятельности и достижению сверхрезультатов, а также к имеющим большое значение явлениям корреляции, возникновению которых во многом способствует усиленная психическая деятельность. Это компенсаторное душевное напряжение, чтобы иметь возможность справиться с жизненными проблемами, часто принимает другие, новые формы, демонстрируя наблюдателю свою необыкновенную гибкость и самым удивительным образом достигая своей цели – восполнения ощущаемого дефицита. Наиболее распространенная форма, в которой возникающее в детстве чувство неполноценности пытается избежать разоблачения, заключается в возведении компенсаторной душевной надстройки, помогающей вновь обрести устойчивость и добиться превосходства в жизни с помощью тренировки и средств защиты, в чувстве общности или в невротическом modus vivendi.⁴ Все, что здесь сколько-нибудь отклоняется от нормы, объясняется большим честолюбием и большой осторожностью. Все же уловки и аранжировки, невротические черты характера, равно как и нервные симптомы, возникают в соответствии с прежним опытом, переживаниями, напряжениями, вчувствованиями и подражаниями, а поскольку они не совсем чужды жизни здорового человека, их язык, правильно понятый, всегда позволяет распознать, что человек борется здесь за свое признание, пытается его завоевать, – человек, постоянно стремящийся вырваться из сферы неуверенности и чувства неполноценности и добиться богоподобного господства над своим окружением или стремящийся уклониться от решения своих жизненных задач.

Если оставить в стороне причины этого невротического поведения, то окажется, что оно складывается из пестрого изобилия возбуждений и возбудимостей, которые, однако, являются не причиной невротического заболевания, а его следствием. В небольшой заметке “Агрессивное влечение в жизни и в неврозе” в книге “Лечение и воспитание” я попытался изобразить эту нередко повышенную “аффективность” и показать, как часто она, чтобы достичь цели или обойти опасность, внешне превращается в торможение агрессии. То, что называют “предрасположенностью к неврозу” (“Невротическая диспозиция”, там же), уже есть невроз, и только в актуальных случаях, когда внутренняя необходимость вынуждает прибегнуть к усиленным уловкам, как доказательство болезни возникают более выраженные соответствующие невротические симптомы. Они могут быть скрыты, пока пациент находится в благоприятной ситуации, пока не встает вопрос о правильности его развития, о его чувстве общности. Это доказательство болезни и все соответствующие аранжировки необходимы прежде всего для того, чтобы, во-первых, служить оправданием, если жизнь отказывает в желанном триумфе; во-вторых, чтобы тем самым получить возможность уклониться от решения; в-третьих, чтобы иметь возможность выставить в ярком свете какие-нибудь достигнутые цели, поскольку они были достигнуты несмотря на недуг. Эти и другие уловки отчетливо демонстрируют тяготение невротика к внешнему превосходству, а не к реальному.

Во всяком случае, получается, что невротик, чтобы сохранить свое направляемое фиктивной целью поведение, не преступает типичных для него руководящих жизненных линий, которых он принципиально, прямо-таки буквально, придерживается. Таким образом, благодаря определенным чертам характера и соответствующим испытанным аффективным установкам, благодаря целостному построению симптомов и благодаря невротической оценке прошлого, настоящего и будущего невротическая личность приобретает свою устойчивую структуру. Стремление к достижению превосходства проявляется настолько сильно, что при сравнительном психологическом анализе любой душевный феномен наряду с внешней стороной своего явления содержит в себе еще и другую черту: желание освободиться от чувства слабости, чтобы достичь высот, подняться “снизу” “вверх”, превзойти всех, используя уловки, которые часто нелегко проследить⁵ Чтобы создать педантичный порядок в антиципации, мышлении и понимании мира и тем самым – средства защиты, невротик хватается за разного рода правила и вспомогательные приемы, соответствующие по своей сути примитивной антитезной схеме. Так, он придает значение только чувственным ценностям, соответствующим понятиям “верх” и “низ”, и пытается – насколько я мог в этом убедиться – постоянно связывать их с реальным для него противопоставлением “мужское – женское”. В результате такого искажения осознанных или бессознательных суждений, словно с помощью психического аккумулятора, дается толчок к аффективным расстройствам, которые опять-таки всякий раз соответствуют индивидуальной жизненной линии пациента. Любым проявлениям своей души, воспринимаемым им как “женские” – всякому пассивному поведению, послушанию, мягкости, малодушию, воспоминаниям о поражениях, незнанию, неумению, нежности, – он пытается придать чрезмерную “мужскую” направленность, развивает в себе ненависть, упрямство, жестокость, эгоизм и стремится к триумфу в любых человеческих отношениях. Или же он резко подчеркивает свою слабость, возлагая тем самым на других людей обязанность оказывать ему услуги. При этом осторожность и осмотрительность пациента постоянно непомерно возрастают и приводят к планомерному уклонению от чреватых риском решений. Там, где пациенту кажется, что он обязан в борьбе, в работе, в любви доказать свои “мужские достоинства”, там, где он опасается в результате поражения потерять свою мужественность (это относится и к мужскому полу, и к женскому), он постарается обойти проблему. В таком случае всегда отыщется жизненная линия, где пациент уклоняется от прямого пути и пытается в вечном страхе ошибок и поражений проложить безопасные обходные пути. Вместе с тем здесь налицо искажение половой роли, в результате чего невротик как бы обнаруживает склонность к “психическому гермафродитизму” и даже, как правило, им обладает. Рассматривая проблему с этой стороны, можно было бы легко заподозрить сексуальную этиологию невроза. В действительности же в сексуальной сфере разворачивается такая же борьба, что и во всей душевной жизни: исходное чувство неполноценности толкает на обходные пути (в сексуальной жизни на путь мастурбации, гомосексуализма, фетишизма, алголагнии, переоценки сексуальности и т.д.), стремится исключить любой эротический опыт, чтобы не потерять ориентацию на цель достижения превосходства. В качестве абстрактной и вместе с тем конкретизированной цели невротика служит тогда цель, выраженная схематической формулой: “Я хочу быть настоящим мужчиной!” – компенсаторный выход для лежащего в основе чувства неполноценности, имеющего женский характер. Схема, по которой здесь осуществляется апперцепция и поведение, представляет собой полную антитезу. Из-за планомерного, детского искажения цель невротика по своей природе враждебна окружению, и по его целевой установке мы всегда можем распознать две бессознательные исходные посылки: во-первых, при любых обстоятельствах человеческие отношения представляют собой борьбу за превосходство; во-вторых, женский пол является неполноценным и в своих реакциях служит мерой мужской силы.

Обе эти бессознательные посылки, которые равным образом можно выявить у пациентов и мужского и женского пола, приводят к тому, что все человеческие отношения отравляются и уродуются, возникают неожиданные усиления и нарушения аффекта, а вместо желанного душевного спокойствия наступает постоянная неудовлетворенность, которая смягчается лишь иногда, чаще всего после усиления симптомов и после удачного представления доказательств своей болезни. Симптом, так сказать, замещает невротическую распаленную жажду превосходства и соответствующий аффект, а в эмоциональной жизни пациента обеспечивает ему внешнюю победу над окружением даже более надежно, чем, например, прямолинейная борьба, проявление характера и сопротивление. Понимание этого языка симптомов стало для меня основным условием психотерапевтического лечения.

Поскольку назначением невроза является оказание помощи в достижении конечной цели превосходства, а из-за чувства неполноценности прямая агрессия, по-видимому, исключена, постольку мы всегда обнаруживаем предпочтение обходных путей, имеющих малоактивный, порой мазохистический, но всегда самоистязающий характер. Чаще всего мы встречаем смесь душевных побуждений и симптомов болезни, появляющихся в период болезни одновременно или сменяя друг друга. Вырванные из контекста болезни, они иногда кажутся противоречивыми или наводят на мысль о расщеплении личности. Контекст же показывает, что для того, чтобы добиться идеальной ситуации фиктивного превосходства, пациент может использовать также и две сами по себе противоположные линии, приводя для этого и верные и ложные аргументы, соответственно оценивая и воспринимая. При любых обстоятельствах у невротика можно встретить и нужно ожидать такие воззрения, чувства, воспоминания, аффекты, черты характера и симптомы, которые можно предполагать в силу известной нам линии его жизни и его цели.

Так, каждый невротик будет иметь наготове разного рода предостережения, вызывающие ужас страшные образы, аффективные установки, способы проникновения в соответствующие чувства и черты характера, один – чтобы одержать победу по линии повиновения, подчинения, “истерической внушаемости”, другой – чтобы связать своей слабостью, страхом, пассивностью, потребностью в ласке и т.д.; точно также, как, например, невротик, страдающий навязчивостью, имеет свои принципы, законы, запреты, которые как будто лишь стесняют его самого, но в действительности же дают ему ощущение личной власти, подобной божьей. В качестве цели мы всегда видим идеальную “ренту”, которой добиваются с таким же упорством, с каким невротик-травматик борется за материальную, причем, как правило, используя пригодные для этого средства, подсказываемые пациенту его опытом. Равно как и там, где путь к вершине должны обеспечить активные аффекты, такие, как ярость, гнев, ревность, которые нередко замещаются приступами боли, обмороками или эпилептическими припадками. Предназначение любых невротических симптомов состоит в защите чувства личности пациента и вместе с тем той жизненной линии, с которой он сросся. Чтобы показать, что он в состоянии справиться с жизнью, невротик, как крайнее средство, как чрезвычайно целесообразный защитный “коэффициент” в отношении опасностей, ожидаемых им со своим чувством неполноценности при построении планов на будущее, от которых он постоянно старается укрыться, создает также все необходимые для этого аранжировки и нервные симптомы. В этом построении большую роль часто играют функциональные физические нарушения, вызываемые напряжением, которое возникает у пациента всякий раз, когда в связи с жизненной проблемой подвергается испытанию его чувство общности, которого он лишен.

Аранжировка невроза

Основанное на реальных впечатлениях, впоследствии тенденциозно закрепленное и углубившееся чувство неполноценности уже в детском возрасте постоянно побуждает пациента направлять свое стремление на цель, значительно превышающую всякую человеческую меру, приближающуюся к богоподобию и заставляющую его идти по строго очерченным направляющим линиям. Под ее давлением в значительной степени исключаются противоположные точки зрения, как бы ни были они необходимы и сколь бы ни соответствовали реальности. Это похоже на то, как если бы невротик построил себе небольшой сарай (формы и размеры которого могут различаться), в котором ему не сидится, но он боязливо остерегается переступить его границы. Все человеческие отношения уже не воспринимаются объективно – их понимают и пытаются регулировать “лично”. Здесь как раз и простирается невротическая система, жизненный план невротика. Это компенсаторное психическое построение, невротическое “желание”, учитывает весь его и чужой опыт, правда, тенденциозно уродуя и искажая его значение, но оно может принимать в расчет также и его истинное содержание, если только этот опыт удовлетворяет намерениям невротика. Благодаря этому иногда невротик может оказаться высоко продуктивным в ограниченной области – там, где его невротическая апперцепция не противоречит законам действительности и даже, как, например, у художника, в значительной степени им соответствует.

При ближайшем рассмотрении, как вполне понятное явление, оказывается, что все эти направляющие линии повсюду снабжены предупредительными знаками и поощрениями, напоминаниями и призывами к делу, так что поэтому можно говорить о широко раскинутой сети защит. Невротическая душевная жизнь всегда проявляет себя в виде надстройки над патогенной детской ситуацией, пусть даже с годами внешне изменившейся и более приспособленной к действительности, чем это было доступно уровню развития ребенка. Поэтому неудивительно, что любой душевный феномен невротика пронизан этой закостенелой системой, и, как только он становится понятным, он кажется иносказанием, в котором всегда можно выделить направляющие линии и жизненный стиль. Таковы невротический характер, нервный симптом, манеры поведения, разного рода уловки в жизни, отклонения и обходные пути, когда принятие решения угрожает чувству богоподобия у невротика, его мировоззрению, его отношению к мужчине и женщине и его грезам. ?то касается последних, то еще в 1911 году, в соответствии со своими взглядами на невроз, я изложил их основную функцию как отвечающие невротическому жизненному плану предварительные опробования, предостережения и поощрения при решении стоящей перед невротиком проблемы. Более подробные разъяснения можно найти в “Снах и их толковании”, в частности того, как сон извлекает чувства, аффекты и настроения, которые Должны защитить жизненный стиль от common sense.

Каким же образом создается это поразительное единообразие душевных явлений, которые словно увлечены потоком, устремленным в одном направлении – вперед, к мужественности, к чувству богоподобия? Этим вопросом я задавался и в моей с современных позиций неполной и неверно ориентированной неврологической работе “Об анализе чисел и числовой фобии” (“Неврология и психиатрия”, 1905).

Ответ можно легко найти в вышеизложенном: гипнотизирующая цель невротика сводит всю его душевную жизнь к этой единой установке, и как только жизненная линия пациента становится известной, ее можно будет обнаружить везде, где, исходя из его предпосылок и его предыстории, ее и следует ожидать. Устойчивое стремление к ощущению целостности своей личности создается его внутренней потребностью и выявляется через тенденцию к самозащите. Этот путь неизменно охраняется свойственными ему шаблонами черт характера, аффективных установок и симптомов. Здесь я хочу еще кое-что добавить о “нарушениях аффектов”, о невротической “аффективности”, чтобы показать, что их бессознательная аранжировка представляет собой средство и уловку невроза для соблюдения жизненной линии.

Так, например, пациент, страдающий страхом открытых пространств, чтобы сложным путем поднять дома свой престиж и подчинить себе домашнее окружение, или чтобы не потерять вне дома то отношение к которому он привык и которого постоянно жаждет, бессознательно и аффективно соединяет в “юнктиме” мысли об одиночестве, посторонних людях, о покупках, о посещении театра, общества и т.д. с фантазиями об апоплексическом ударе, морском путешествии, о родах на улице, заражении микробами.⁶ Здесь можно отчетливо увидеть чрезмерный защитный коэффициент по отношению к реальным возможностям, а также тенденцию к исключению любых ситуаций, в которых власть представляется негарантированной. В этом усматривается план, который можно проследить вплоть до его конечной цели – добиться превосходства, следовать жизненной линии. Подобной же является невротическая предосторожность пациента с приступами страха, который, предоставляя доказательства своей болезни, связывая свою ситуацию с представлениями о казни, тюрьме, безбрежном море, погребении заживо или о смерти, хочет уклониться от экзамена, принятия решения в любовном деле, в каком-либо предприятии. Чтобы уклониться от решения в любовном вопросе, может оказаться целесообразным такое сочетание представлений: мужчина и убийца или взломщик, женщина и сфинкс, демон или вампир. Любая возможная неудача нередко воспринимается еще более зловеще из-за соединения с мыслями о смерти или беременности (иногда даже у невротиков-мужчин), и вырвавшийся таким образом из-под контроля аффект заставляет пациента уклониться от решения. Так, иногда мать и отец превозносятся в фантазии до возлюбленных или супругов, до тех пор, пока созданная в воображении конструкция будет крепка настолько, чтобы обеспечить уклонение от решения проблемы брака. Для достижения богоподобного чувства всемогущества аранжируются и используются религиозные и этические чувства вины, что особенно часто бывает при неврозе навязчивых состояний, например, “если вечером я не помолюсь, моя мать умрет”; чтобы понять фиктивную идею богоподобия, мы должны перевернуть это в позитивную форму – “если я помолюсь, она не умрет”. Малейшие или давно минувшие упущения оплакиваются, чтобы казаться самым совестливым, но вместе с тем чтобы нанести упреждающий удар, более важное сделать неважным.

Наряду с этими “опасениями” и “исключениями”, защищающими сверхидеал личности и обеспечивающими путь к нему, столь же часто встречаются чрезмерные “ожидания”, неизбежное разочарование в которых приводит к усилению аффектов печали, ненависти, недовольства, ревности, обиды и т.д., воспринимающимися как необходимые. Огромную роль здесь играют принципиальные требования, идеалы, мечты, “воздушные замки” и т.п., и невротик, связывая их с какой-нибудь персоной или ситуацией, может все обесценить и продемонстрировать свое превосходство. Большое значение любви в человеческой жизни и стремление невротика к сверхчеловеческому влиянию и значимости в любовных отношениях являются причиной того, что здесь очень часто происходит аранжировка обманутого ожидания, благодаря чему пациент получает возможность отстраниться для решения сексуальной проблемы и от партнера. Навязчивая мастурбация, импотенция, перверзии, фригидность, а также фетишизм постоянно лежат у тщеславных людей на таких обходных путях, они являются следствием их чрезмерного напряжения, вызванного проблемой, которая требует от них проявления чувства общности.

В качестве третьего средства предотвращения поражения и тягостного чувства неполноценности я вкратце остановлюсь на антиципации ощущений, чувств, восприятии и вчувствований, имеющих по отношению к угрожающим ситуациям значение подготовки, предостережения или поощрения – в сновидениях, в ипохондрии, в меланхолии, в психотическом бреде в целом, в неврастении и в галлюцинациях. Хорошим примером является часто встречающееся у детей, страдающих недержанием мочи, сновидение, в котором они видят, что находятся в уборной, и тем самым, исходя из своей потребности обременять заботами других даже ночью, получают возможность проявить, как правило, мстительную и стойкую, неподвластную их common sense, энуретическую установку. То же самое касается и ночного страха. Таким же образом могут использоваться образы табеса, паралича, эпилепсии, паранойи, болезней сердца и легких и т.д. для проявления опасений и создания защит.

Чтобы дать наглядную, правда, всего лишь схематичную картину своеобразной ориентировки невротика (и психотика) в мире, я попытаюсь описать формулой вульгарное представление о неврозе и сравнить ее с другой формулой, которая в большей мере соответствует приведенным выше воззрениям и действительности.

Первая будет гласить:

ИНДИВИД + ПЕРЕЖИВАНИЯ + ТРЕБОВАНИЯ = НЕВРОЗ

При этом предполагается, что индивид отягощен либо неполноценностью, либо наследственностью, либо “сексуальной конституцией”, аффективностью и своим характером, а переживания, среда и внешние требования словно тяжким бременем давят на пациента, вынуждая его к “бегству в болезнь”. Такой взгляд явно неверен, и ему не может помочь даже вспомогательная гипотеза: минус в реальном удовлетворении желания или в “либидо” компенсируется в неврозе.

Верная формула должна выглядеть примерно так:

Индивидуальная (И+П+С)+Х = личностный идеал

схема оценки превосходства,

причем Х может замещаться аранжировкой и тенденциозной конструкцией переживаний, черт характера, аффектов и симптомов.

Жизненный вопрос невротика звучит не “Что я должен сделать, чтобы приспособиться к требованиям общества и благодаря этому добиться гармоничного существования?”, а “Как я должен организовать свою жизнь, чтобы удовлетворить свое стремление к превосходству, превратить свое постоянное чувство неполноценности в чувство богоподобия?”

Иными словами, единственно установленный или зафиксированный в мыслях пункт – это достижение личностного идеала. Для того чтобы приблизиться к ощущению богоподобия, невротик совершает тенденциозную оценку своей индивидуальности, своих переживаний и своего окружения. Но так как этого далеко не достаточно, чтобы вывести невротика на его жизненную линию и тем самым подвести ближе к цели, то он провоцирует события и использует их в корыстных целях, стремясь найти им заранее намеченное практическое применение – ощущать себя изгоем, обманутым, мучеником, чтобы создать близкий ему и желанный базис для проявления агрессивности. То, что он сообразно со своими возможностями и реалиями создает разнообразные черты характера и аффективные установки, соответствующие его идеалу личности, вытекает из вышеизложенного и было уже подробно мною описано. Подобным же образом пациент врастает в свои симптомы, которые формируются им в соответствии с его опытом и психическим напряжением и которые представляются ему необходимыми и целесообразными для повышения своего чувства личности. В этом modus vivendi, спроектированном и прочно закрепленном благодаря возникающей самой по себе направляющей цели, по-прежнему нельзя найти и следа аутохтонной телеологии. Невротический жизненный план поддерживается только благодаря внутреннему стремлению к превосходству, благодаря заранее опробованному хождению по немногочисленным, строго очерченным направляющим линиям, благодаря предусмотрительному уклонению от кажущихся опасными решений и благодаря невероятно разросшейся по сравнению с нормой сети защит, и только теперь он обустраивается телеологически. В соответствии с этим теряет всякий смысл и вопрос о каком-либо сохранении или потере психической энергии. Пациент всегда будет вырабатывать как раз столько психической энергии, сколько ему потребуется, чтобы остаться на своей линии на пути к превосходству, к мужскому протесту, к богоподобию.

Его взгляд на мир, его воззрения стали неверными. Цель достижения превосходства, продиктованная его чувством неполноценности, оттесняет все желания, мысли, чувства и поступки на чуждую объективности область, которую мы называем неврозом. Симптомы, аранжированные конечной Целью, являются формами выражения господства его тщеславия. Поначалу оно находится позади пациента и гонит его вперед. После неминуемых поражений (разве может наша бедная земля удовлетворить ожидания невротика) оно становится перед ним и оттесняет его назад: “Если ты перейдешь Halys, разрушишь великое государство (царство своего воображения)”.

Психическое лечение неврозов

Раскрытие невротической системы или жизненного плана является наиболее важной составной частью терапии. Ведь она останется в сохранности только в том случае, если пациенту удастся уберечь ее от собственной критики и своего осмысления. Отчасти бессознательное развитие невротического, противоречащего действительности механизма прежде всего объясняется непоколебимым стремлением пациента к достижению цели. Противоречие с действительностью, то есть с логическими требованиями общества, связано в этой системе с недостаточным опытом и неправильными отношениями, существовавшими в период создания жизненного плана – в раннем детстве.

Осмысление и понимание этого плана достигается лучше всего путем искусного погружения, интуитивного проникновения в сущность пациента. При этом само собой бросается в глаза, что невольно сравниваешь себя и пациента, различные установки последнего или сходные поступки разных пациентов. Чтобы разобраться в полученном материале, симптомах, переживаниях, образе жизни и развитии пациента, я пользуюсь тремя приобретенными благодаря опыту приемами. Во-первых, я рассматриваю влияние на возникновение жизненного плана неблагоприятных условий (неполноценности органов, гнета в семье, избалованности, соперничества, невротической, семейной традиции) и заостряю свое внимание на таких же или подобных способах реагирования пациента в детском возрасте. Во-вторых, я использую приведенное выше эмпирически полученное уравнение, в соответствии с которым я в приблизительной форме регистрирую свои впечатления. В дальнейшем это будет пояснено на примере. И в-третьих, я стараюсь найти во всех доступных проявлениях наивысшую общественную мерку.

Далее из моего изложения следует, что я ожидаю от пациента точно такое же поведение – всегда одно и то же, – которое он, сообразно своему жизненному плану, принял по отношению к окружавшим его ранее людям, а еще раньше по отношению к своей семье. В момент знакомства с врачом, а нередко и раньше, у пациента имеется такая же констелляция чувств, что и в отношении других авторитетных лиц. То, что перенесение таких чувств или сопротивление начинается позднее, является всего лишь заблуждением: просто в таких случаях врач распознает их несколько позже. Часто слишком поздно, когда пациент, наслаждаясь тем временем своим тайным превосходством, срывает лечение или благодаря обострению своих симптомов создает невыносимую ситуацию. То, что оскорбления пациента недопустимы, об этом даже не стоит говорить психологически образованным врачам. Но это может произойти и без ведома врача. До тех пор пока врач не увидит характер своего пациента, его невинные замечания могут истолковываться тенденциозно. Поэтому, особенно в начале лечения, рекомендуется сдержанность и необходимо как можно быстрее понять невротическую систему пациента. Обычно при наличии некоторого опыта это удается сделать в первые три дня.

Еще более важно лишить пациента возможности атаковать уязвимые места терапевта в его борьбе с ним. Здесь я могу дать лишь несколько советов, которые должны уберечь врача от того, чтобы лечение не пошло прахом. Так, даже в самых простых случаях никогда не следует обещать излечения, а всегда только его возможность. Один из важнейших психотерапевтических приемов предполагает смещение акцента всей работы и результатов лечения на пациента, которому врач по-товарищески отдает себя в его распоряжение в качестве помощника. Зависимость вознаграждения от успеха лечения создает для пациента огромные трудности. По каждому пункту надо придерживаться предположения, что стремящийся к превосходству пациент будет использовать любое обязательство врача, даже о продолжительности лечения, для его поражения. Поэтому все взаимные обязанности – время посещения, вопрос о гонораре, безвозмездность лечения, откровенность, сохранение врачебной тайны и т. д. – должны быть оговорены сразу же, и их необходимо соблюдать. При любых обстоятельствах посещение врача пациентом является огромным преимуществом. Предсказание же возможных обострений в случае обмороков, приступов болей или страха открытых пространств для начала избавляет от большой части работы: как правило, приступы прекращаются, что подтверждает наше мнение о сильном негативизме невротиков. Было бы большой ошибкой проявлять свою радость по поводу частичного успеха и тем более им хвалиться. Обострения не заставят себя долго ждать. Свой интерес следует в большей степени обращать на трудности, без нетерпения и уныния, но сохраняя хладнокровие настоящего ученого.

В полном соответствии с вышеизложенным находится положение: никогда не принимать сразу и без обстоятельного выяснения навязываемую пациентом роль человека, стоящего над ним, – авторитета, учителя, отца, избавителя и т. д. Такие попытки представляют собой начало движения пациента к тому, чтобы привычным ему способом подчинить себе стоящего над ним человека, дискредитировать его и благодаря нанесенному ему поражению дезавуировать. Сохранение какого бы то ни было преимущества или привилегии по отношению к пациенту всегда является отрицательным моментом. Необходимо также проявлять откровенность, но избегать вовлечения себя в беседы по поводу возникающих сомнений в своем врачебном искусстве. Еще опаснее было бы попытаться подчинить себе пациента, предъявлять ему претензии, возлагать ожидания и т. д. Требовать от пациента сохранения тайны – свидетельство отсутствия всяких знаний о невротической душевной жизни. И наоборот, сам врач должен обещать и соблюдать сохранение тайны.

Если эти и другие продиктованные таким подходом к лечению неврозов аналогичные меры главным образом должны создать надлежащие отношения равноправия, то раскрытие невротического жизненного плана осуществляется в дружеской, непринужденной беседе, в которой всегда рекомендуется уступать лидерство пациенту. Я всегда считал самым надежным просто находить и разоблачать во всех проявлениях и рассуждениях пациента его невротические операционные линии и вместе с тем без принуждения приучать к такой же работе и самого пациента. Убежденный в уникальности и исключительности направляющей невротической линии, врач, основываясь на фактах, раскрывает истинное содержание невроза, постоянно предсказывая его болезненные аранжировки и конструкции, постоянно их отыскивая и разъясняя, пока пациент, пораженный этим, от них не откажется – чтобы на их месте соорудить новые, как правило, более завуалированные. Сколь часто это будет повторяться, никогда нельзя предсказать заранее. Но в конце концов пациент сдается, и это происходит тем легче, чем менее выражено у пациента чувство собственного поражения, возникающее у него в такой ситуации по отношению к врачу.

На пути к достижению чувства превосходства у невротика наряду с аранжировками лежат также и определенные субъективные источники ошибок, которые используются и закрепляются по той причине, что они углубляют чувство неполноценности и тем самым побуждают и подталкивают к дальнейшим предохранительным мерам. Такие ошибки вместе с сопровождающей их тенденцией должны оказаться в поле зрения пациента.

Примитивную апперцепционную схему пациента, благодаря которой все его впечатления оцениваются с крайних позиций и тенденциозно группируются (вверху – внизу, победитель – побежденный, мужское – женское, ничто – все и т.д.), всегда можно доказать и разоблачить как незрелую, несостоятельную, но с тенденциозной склонностью к постоянной борьбе. Эта схема является причиной того, что в душевной жизни невротика обнаруживаются такие же черты, что и в истоках культуры, где лишения тоже вызывали подобные же защиты. Было бы неправдоподобно подозревать в таких аналогиях больше чем просто мимикрию, своего рода повторение филогенеза. То, что у первобытных людей и у гения производит впечатление дерзновенного титанического порыва из ничего вознестись к божеству, из ничего создать повелевающую миром святыню, у невротика является блефом, который можно легко раскусить, хотя это и приносит немало страданий. Фиктивная победа, которой невротик добивается своими уловками, существует только в его воображении. Ей нужно противопоставить точку зрения другого невротика, который таким же образом считает доказанным свое превосходство, что наиболее отчетливо проявляется в его любовных отношениях или в перверзиях. Вот так, постепенно, шаг за шагом происходит раскрытие недостижимо высокой цели превосходства над всеми, стремления пациента к ее тенденциозному завуалированию, его стремления к власти над всем миром, его несвободы и враждебности к людям, порождаемых этой целью. Имея достаточно данных, столь же просто доказать, что все невротические черты характера, невротические аффекты и симптомы служат средством отчасти для того, чтобы идти предписанным путем, отчасти, чтобы его защищать. Очень важно понять, каким образом формируются аффект и симптом, которые, как было указано выше, обязаны своим быстрым возникновением зачастую бессмысленному, но, тем не менее, планомерно действующему “юнктиму”. Нередко “юнктим” проявляется у пациента бесхитростно, но чаще всего о нем можно судить только по возникающим у пациента аналогиям, по его анамнезу или по его сновидениям.

Такая же тенденция жизненной линии обнаруживается в жизненных воззрениях пациента, а также в его оценке и группировании всех своих переживаний. На каждом шагу имеют место искажения и произвольные интерпретации, тенденциозные, крайне односторонние практические действия, чрезмерные опасения и явно несбыточные ожидания, служащие, однако, тайному жизненному плану пациента с его величественным пятым актом. Здесь приходится вскрывать множество ошибок и препятствий, что, однако, требует немалых усилий и возможно лишь при постепенном постижении целостной тенденции индивида.

Поскольку врач стоит на пути невротического стремления пациента, то он и воспринимается как барьер или преграда, препятствующая достижению невротическими способами идеала величия. Поэтому каждый пациент будет пытаться дискредитировать врача, избавиться от его влияния, утаивать от него истинное положение вещей, постоянно отыскивая новые уловки, направленные против психотерапевта. Следует помнить, что по отношению к врачу часто проявляется та же самая враждебность пациента, хотя и чрезвычайно завуалированная, что существует в его жизни и по отношению ко всем остальным людям. На нее надо обращать особое внимание, потому что при правильном лечении она наиболее отчетливо выявляет тенденцию больного с помощью невроза и здесь тоже утвердить свое превосходство. Кроме того, важно отметить, что чем дальше продвигается лечение – при застое обычно царят сердечная дружба и мир, только приступы продолжаются, – тем настойчивее стремление пациента своей непунктуальностью, пустой тратой времени и неявками к терапевту поставить успех лечения под сомнение. Иногда возникает особенно сильная враждебность, которую, как и все остальные движимые той же самой тенденцией явления сопротивления, можно устранить, лишь постоянно указывая пациенту на подобные же явления в его поведении. Враждебное отношение родственников пациента к врачу я всегда воспринимаю как то, из чего можно извлечь выгоду, и иногда даже стараюсь вызывать его преднамеренно. Ведь в большинстве случаев вся семья больного характеризуется точно такой же невротической тенденцией, и благодаря ее раскрытию и разъяснению можно принести немало пользы пациенту. Окончательные изменения, затрагивающие личность пациента, могут быть осуществлены только им самим. Самым лучшим я считаю здесь перестать что-либо делать, образно говоря, демонстративно сложить на животе руки в твердой уверенности – и это я мог бы даже объявить во всеуслышание, – что, как только он осознал свою жизненную линию, ничего больше от меня не узнает, чего бы он сам, как страдающий недугом, не знал лучше меня.

Если понимание невроза оказывается для врача затруднительным, то обычно многое проясняет следующий вопрос: “΄ςо бы вы сделали, если бы лечение привело к полному выздоровлению?” В таком случае пациент, как правило, называет поступок, от которого он, лишившись мужества, уклонился с помощью невроза. Весьма ценным представляется мне также такой прием: не обращать некоторое время внимания на слова пациента, а стараться обнаружить, как при пантомиме, более глубокий смысл в его манере держаться и жестах. При этом будет остро ощущаться противоречие между увиденным и услышанным и отчетливо осознаваться смысл симптома.

Пример для многих: тридцатидвухлетняя молодая женщина приходит на прием вместе со своим двадцатичетырехлетним женихом. Она жалуется, что испытывает страх перед еще одним претендентом на ее руку, который, по ее словам, оказывает на нее демоническое влияние. Пациентка опасается, что тот может помешать их браку. При этом возникают сердцебиения, беспокойство, бессонница, неуверенность в себе. При пантомимическом изображении этой ситуации наглядно видно, что она пытается заставить своего жениха приложить дополнительные усилия. Он должен удвоить свои старания. Страх перед другим является средством честолюбивой женщины, чтобы, крепко привязав к себе более молодого жениха, уберечь себя от разочарования в браке, пренебрежительного к себе отношения. Вместе с тем этот случай показывает нам, откуда берется “демоническая сила” другого. Ее следует расценивать не как реальный факт, а как фантазию, созданную молодой женщиной, преследующей честолюбивую цель.

Приложение. Из душевной жизни двадцатидвухлетнего пациента

В качестве примера описанного выше жизненного уравнения невротика я хочу привести отдельные выдержки из истории душевной жизни двадцатидвухлетнего пациента, лечившегося по поводу навязчивой мастурбации, депрессии, отвращения к работе, чрезмерной робости и застенчивости. Прежде всего, я хочу отметить, что, соответственно этому уравнению, пациент тем больше создаст аранжировок (в смысле соответствующих переживаний, черт характера, аффектов и симптомов), чем глубже он оценивает свою персону – будь то произвольная оценка или оценка, продиктованная жизненными неудачами. Этим объясняется как невротический приступ, так и выбор невроза, так сказать, хронический приступ; и то и другое должны пройти испытание на свою пригодность для осуществления жизненного плана пациента.

Понимание этой взаимосвязи имеет огромное значение также и с точки зрения дифференциальной диагностики, но от психотерапевта требуется здесь точное знание органических нервных заболеваний, а также – поскольку нередко можно встретить смешанные формы – общей патологии в целом.

Для большей наглядности я сделаю такое же допущение, как и при решении отдельных математических задач, справиться с которыми можно лишь с помощью данного приема – будем считать, что моя задача уже разрешена и теперь надо только попытаться, насколько это возможно в кратком очерке, доказать на фактическом материале правильность решения. В соответствии с этим я исхожу из предварительного положения: пациент своим modus vivendi стремится достичь совершенства, превосходства, богоподобия. Во время наших непринужденных бесед пациент предоставляет достаточно отправных точек для такого предположения. Он подробно обрисовывает особый аристократизм своей семьи, ее исключительность, ее принципы “noblesse oblige”и то, какое всеобщее осуждение вызвал его старший брат, женившись на женщине не их круга.⁷ То, что он так дорожит семьей, вполне понятно и даже является необходимым, так как при этом повышается и его собственный статус. Впрочем, всех членов семьи он пытается подчинить себе, задабривая их или вступая с ними в борьбу. Его поведение и в остальном демонстрирует нам то же самое стремление быть наверху: ему нравится залезать на крышу фамильного дома, добираться до самого верха, но он не выносит, когда это осмеливается сделать какой-нибудь другой член семьи. Только он!

В детстве он очень возбуждался, если его били, сопротивлялся всякому принуждению и до сих пор не терпит, чтобы на него давили. Зачастую поступает наперекор тому, что от него требуют другие, особенно его мать. Напевает и бормочет что-нибудь на улице, в публичных местах, чтобы показать миру свое презрение (то есть аранжирует чувства превосходства). В первых же сновидениях проявляется предостережение – ни в коем случае не поддаваться врачу. Он остерегается наступать на тень любого человека, чтобы (часто встречающееся суеверие) не заразиться его глупостью (если сформулировать в позитивной форме, то это означает: я умнее всех!). До чужих дверных ручек он может дотрагиваться только локтем, но не руками. (“Все люди грязные, то есть только я чистый”. Это является также побуждающим мотивом навязчивого умывания, маниакальной чистоплотности, боязни заразиться, страха прикосновения.)

Фантазии по поводу профессии (стать летчиком, миллиардером, чтобы в противоположность всем остальным осчастливить людей), сновидения, в которых он летает, – все, что выявляется из этого ансамбля, указывает на высокую самооценку. Но если попытаться вникнуть в душевную жизнь пациента поглубже, то вскоре складывается впечатление, что его судорожные усилия и особенности поведения говорят об огромной неудовлетворенности и неуверенности в себе. Оказывается, что в разговоре он постоянно возвращается к своей слабой, “женской” конституции, подробно ее описывает, подчеркивает, что его всегда этим попрекали, а в детстве все время одолевали сомнениями, получится ли когда-нибудь из него настоящий мужчина. Глубокое впечатление на него также произвели высказывания, что ему лучше было бы родиться девочкой. То, что невротическая система, служащая цели достижения признания и обязательно включающая в себя соответствующие аффекты, сформировалась рано, доказывают вскоре появившиеся черты упрямства, вспыльчивости, властолюбия и жестокости. Все они, образно говоря, “зарятся в мужскую сторону”, обращены прежде всего против матери и сестры, особенно ярко проявляясь в приступе ярости, когда, например, от него требуют сыграть женскую роль в небольшой театральной пьесе. Он настойчиво и с тенденциозными опасениями указывает на позднее оволосение тела и на фимоз (неполноценность органа!). В нем глубоко сидит сомнение в своей пригодности к мужской половой роли, побуждая его утрированно вести себя так, как это, по его мнению, свойственно мужчине, и даже к протестующему нарциссизму, что, однако, сделало для него недоступным формирование своей жизненной линии в направлении сотрудничества, любви и брака. Стремясь только к таким ситуациям, в которых он является первым, пациент исключил из-за своей неуверенности в себе нормальную эротику, прибегнув к мастурбации, которая вытеснила все прочие формы половой жизни. Сколь бы он ни демонстрировал свое высокомерие, исследуя причины его поведения, мы обязательно наталкиваемся на все углубляющееся чувство неполноценности. А для того, чтобы обрести уверенность, пациенту пришлось сформировать линию своей жизни таким образом, чтобы она по большой дуге обогнула проблему нормальной эротики – этим сексуальным направлением, соответствовавшим его системе, для него была мастурбация. Ему необходимо было закрепить ее в виде навязчивости, используя ее как защиту от любого угрожающего сближения с женщиной, способствуя ей сонным опьянением, а в случае сопротивления – борясь с ней с помощью головной боли. Чтобы усугубить свой страх перед женщиной, он собирал разные случаи из своей жизни, свидетельствовавшие о ее пагубной роли. Другие же случаи он оставлял без внимания. Все, что еще оставляло возможность любви и брака, он исключил, руководствуясь таким принципом, как: если жениться, то только на “богине”, или создав идеал, который ему самому казался недостижимым.

Помимо мастурбации, он испытал множество других уловок, самая опасная из которых в социальном отношении заключалась в его склонности к постоянной смене профессий и полном нежелании работать. Смысл и того и другого нетрудно расшифровать: “боязливая установка” к работе, помимо прочего, закрепилась и оказалась пригодной еще и для того, чтобы уклониться от решения проблемы брака. Этические и эстетические же шаблоны, само собой разумеется, оберегали его от проституции и “свободной любви” – достоинства, которые не могут сделать нас слепыми, чтобы не распознать в них невротическую тенденцию.

Вместе с тем эта аранжировка “боязливой установки” с ее бесчисленным множеством фатальных, само собой возникающих переживаний (вследствие опозданий, лености, откладывания дел на завтра и т.д.) позволила ему усилить еще одну защитную конструкцию – чрезвычайно интенсивное семейное чувство, благодаря которому у него возникла чрезвычайно тесная связь со своей своенравной, властолюбивой матерью. Ведь именно жизненные затруднения сына вынудили ее уделять ему все свое внимание, так что рядом с ним всегда была женщина, над которой он безгранично властвовал. Его угнетенное состояние, рисунки в письмах, изображающие револьвер, враждебные выпады, равно как и случайные ласки, делали ее все более сговорчивой. И то и другое было его оружием, его уловками, чтобы подчинить себе мать, а так как сексуальная проблема здесь была исключена, в его отношении к матери в иносказательной форме проявилась линия его жизни, на которой он стремился добиться господства. Чтобы избежать других женщин, он замкнулся на своей матери. Так в некоторых случаях может получиться карикатура на инцестуозные отношения, где совершенно иная сама по себе жизненная линия пациента может казаться “подобием инцеста” – блеф невротической психики, который не должен вводить врача в заблуждение.

Таким образом, психотерапевтическое лечение должно быть направлено на то, чтобы, продемонстрировав пациенту его подготовительную работу в бодрствовании, а иной раз и во сне, показать, как он привычным для себя способом постоянно пытается оказаться в идеальной для осуществления своей руководящей жизненной линии ситуации, пока он, поначалу из негативизма, а затем по собственной воле, не изменит жизненный план и вместе с ним свою систему и не присоединится к человеческому обществу и его логическим требованиям.

Я-концепция учителя¹

Бернс Р.

На всем протяжении этой книги – в теоретических подходах и в результатах эмпирических исследований – до сих пор говорилось о том, что дети, обладающие негативной Я-концепцией, отличаются повышенной тревожностью, ранимостью, склонностью к самоуничижению и самоотрицанию; для них характерны затруднения, связанные с общением, различные социальные и эмоциональные проблемы. Было бы совершенно естественно предположить, что учителя и студенты педагогических учебных заведений, обладающие негативной Я-концепцией, также испытывают трудности социального и эмоционального порядка, которые вызывают тревожность, порождают стресс и, в конечном счете, не могут не отражаться на их преподавательской работе. Иными словами, педагогическая деятельность людей с низкой самооценкой должна быть менее эффективной, они должны пользоваться меньшим уважением со стороны коллег в школе, и, безусловно, задача формирования у учащихся позитивной Я-концепции является для них более сложной.

Однако среди множества работ по вопросам эффективности преподавания и педагогического образования практически отсутствуют исследования, посвященные значению Я-концепции учителя для его профессиональной деятельности.

Многие исследования педагогической деятельности страдают упрощенным подходом, в них заметно удивительное нежелание признать сложность человеческого поведения и его мотивации. Тем не менее, невозможно по-настоящему понять причины эффективности работы педагога, не принимая во внимание таких факторов, как мотивационные аспекты поведения всех участников учебного процесса; обусловленность поведения учителей и учащихся установками и ценностями, побуждениями и потребностями, которые свойственны им за пределами школы; принципиальная множественность возможных интерпретаций взаимодействия, происходящего в ходе обучения, благодаря которой обучение нельзя рассматривать как механический процесс, организуемый с помощью набора однозначных предписаний.

Иначе говоря, всякое рассмотрение учебного процесса, абстрагированное от фундаментальных механизмов человеческого поведения и взаимодействия, является несостоятельным. Поведение учителя в классе является продолжением его поведения вне стен школы, поскольку отношение к обучению и к учащимся в принципе отражает его подход вообще к людям и к различным жизненным ситуациям.

В предшествующих главах мы имели возможность убедиться, что Я-концепция школьника тесно связана с его успеваемостью, а ожидания учителя способны упрочить, улучшить или же снизить самооценку учащегося. Теперь мы попытаемся более пристально взглянуть на самого учителя.

По-видимому, можно предположить, что учителя, безусловно, уверены в позитивных последствиях своего поведения; в этом смысле все негативные эффекты, которые влечет за собой поведение учителя, следует рассматривать как непроизвольные. Однако для ребенка намерения учителя в определенном смысле безразличны, то есть он реагирует не на намерения как таковые, а на свою интерпретацию этих намерений. В силу того что Я-концепция по своему генезису имеет социальную природу, для формирования самоустановок учащихся важным является характер межличностных взаимоотношений в классе. Вклад учителя в эти отношения определяется его мировоззрением и жизненной позицией. И подобно тому как до сих пор мы рассматривали Я-концепцию школьника, мы теперь сосредоточимся на Я-концепции учителя и постараемся проследить, как ее характер влияет на его поведение и поведение учащихся, на его способность строить продуктивные отношения с учащимися, на его стиль преподавания и на те представления и ожидания, которые связываются у него с собственной позицией в классе и с позициями учащихся. Наверное, любой взрослый, вспоминая свое детство, может рассказать какую-нибудь историю, начинающуюся словами: “Помню, был у нас один учитель...” Обычно речь идет о том или ином событии из школьной жизни, оказавшем заметное воздействие на становление личности. Это могла быть ситуация, когда учитель поддержал школьника, или проявил о нем заботу, или сделал что-то еще, что привело к повышению его самооценки. И наоборот, учитель мог нанести непоправимый вред самовосприятию школьника, унизив его перед классом, вызвав у него смущение и стыд, неправильно оценив его поступок или разрушив его уверенность в себе каким-то иным путем. Именно учитель, как никто другой, располагает возможностью больно задеть учащегося или же, наоборот, помочь ему, возвысить его в собственных глазах и в глазах одноклассников.

Личностные качества учителя

Боуэрс и Соур, изучавшие влияние личностных качеств учителя на характер взаимодействия в классе, установили, что “хорошими”, по общей оценке, считаются учителя, обладающие:

а) эмоциональной стабильностью, личностной зрелостью и социальной ответственностью;

б) способностью проявлять тепло и заинтересованность в общении;

в) адекватностью восприятия.

Исследования, проведенные Хартом, Босфилдом, Уитти, показывают, что отношение учащихся к учителю как к личности, которое играет не последнюю роль в успеваемости школьников, значимо обусловлено его стилем общения. Самые низкие оценки со стороны школьников получают учителя равнодушные, чрезмерно властные или не умеющие общаться с учащимися. В ряде исследований (Коган) показано, что эффективность работы учителя определяется его умением создать в классе теплую, доброжелательную обстановку, которую следует считать оптимальной для протекания учебного процесса. Более того, поведение учащихся в конечном счете определяется поведением учителя, ибо оно выступает в качестве необходимого (хотя и недостаточного) условия осуществления целенаправленной учебной деятельности.

Как установил Райенс, в начальной школе продуктивное поведение учащихся, то есть их внимательность, готовность к ответу и уверенность в себе, теснейшим образом связано с пониманием, эмпатией, теплом и дружелюбием учителя. Эта связь была прослежена и в средней школе, хотя здесь она оказалась не столь ярко выраженной.

Одно из важнейших положении теории личности заключается в том, что люди ведут себя в соответствии со своими убеждениями. Из этого можно заключить, что убеждения учителя, относящиеся к его собственным качествам и возможностям, являются решающим фактором эффективности его деятельности. “Сильный” учитель считает себя способным справляться с различными жизненными ситуациями и проблемами. Он убежден, что, столкнувшись с трудностями, одолеет их, не теряя присутствия духа. Он не склонен воспринимать себя как неудачника. Он чувствует, что нужен другим людям, что они его принимают, а его способности, действия и суждения являются ценными в глазах окружающих. Иными словами, он обладает высокой самооценкой.

Измеряя Я-концеппию учащихся четвертых, пятых и шестых классов средней школы, Чеонг и Уодден исследовали влияние догматического стиля преподавания на образ Я школьников. Выяснилось, что дети, которых обучают учителя, отличающиеся гибкостью и любовью к экспериментированию, обладают существенно более позитивной Я-концепцией, чем дети, учителя которых являются ярко выраженными догматиками.

В исследованиях Каммингса у учителей, обладающих пониженной самооценкой, были выявлены установки, заключавшие в себе очевидный негативный потенциал, способный оказать на личность школьника пагубное влияние. Для характеристики собственного педагогического стиля они выбирали следующие утверждения:

1. Отрицательно реагировать на тех учащихся, которые тебя не любят.

2. Использовать любую возможность, создавая для учащихся трудности, так как это не дает расслабляться.

3. Стимулировать учащихся к учебе, вызывая у них чувство вины за свои промахи.

4. По возможности строить учебную деятельность на основе конкурентной борьбы.

5. Исходить из вероятности нечестного поведения учащихся на экзаменах.

6. Сталкивать учащихся лицом к лицу с суровой реальностью взрослой жизни.

7. Стремиться к установлению жесткой дисциплины.

8. Увеличивать степень наказания учащегося пропорционально его вине.

В приведенных исследованиях подтверждается общая тенденция, с которой мы уже не раз сталкивались: установки, направленные на себя и на других, оказывают значительное воздействие на характер межличностных отношений. Поэтому, суммируя личностные качества, необходимые учителям для эффективной работы, мы можем выделить следующие:

1. Стремление к максимальной гибкости.

2. Способность к эмпатии, сензитивность к потребностям учащихся.

3. Умение придать личностную окраску преподаванию.

4. Установка на создание позитивных подкреплений для самовосприятия учащегося.

5. Владение стилем легкого, неформального, теплого общения с учащимися; предпочтение устных контактов на уроки письменным.

6. Эмоциональная уравновешенность, уверенность в себе, жизнерадостность. Иными словами, деятельность учителя будет эффективной, если он способен создать в классе атмосферу тепла, естественности, взаимного доверия¹.

Но какими причинами обусловлены эти личностные различия в стиле работы учителей? Можно ли пытаться формировать тот или иной стиль преподавания в процессе подготовки студентов педагогических учебных заведений? Пожалуй, для ответа на эти вопросы имеется достаточно данных.

Например, Райенс выяснил, что учителя, обладающие эмоциональной стабильностью, в качестве ведущих своих черт нередко называют уверенность в себе и стремление к активному общению с людьми. Те учителя, у которых показатель эмоциональной стабильности оказывается низким, проявляют меньшую уверенность в себе и склонность избегать активных социальных контактов; стиль их преподавания является более авторитарным.

Рассмотрев результаты целого ряда исследований, Комбс зафиксировал некоторые особенности, свойственные “хорошему” учителю, в плане восприятия окружающих. Для такого учителя внутренняя, психологическая сторона дела важнее внешней; вначале он пытается понять точку зрения другого человека, а затем уже действовать на основе этого понимания; люди и их реакции являются для него более значимыми, чем вещи и формальные ситуации; он доверяет людям и считает их способными решать свои жизненные проблемы, ждет от них проявления дружелюбия, а не враждебности; человек всегда представляет для него личность, обладающую достоинством.

Итак, позитивное восприятие учителем школьников и самого себя является одним из важнейших факторов эффективности его работы и способствует развитию у школьников позитивной Я-концепции.

Учителя, не любящие свою работу, испытывающие чувство личностной или профессиональной неадекватности, непроизвольно создают в классе атмосферу, соответствующую этим ощущениям. Нередко они ведут себя чрезмерно жестко, авторитарно, пытаясь защититься от учащихся агрессивностью. В других случаях они, наоборот, чрезмерно пассивны, не руководят деятельностью учащихся, легко отклоняются от цели урока, безразличны к процессу обучения и его результатам. Экстремальные установки и представления, связанные с самим собой, порождают у учителя и экстремальные формы поведения – от агрессивных и враждебных до пассивных и заискивающе льстивых, от явной невосприимчивости к мыслям и идеям учащихся до привычки идти у них на поводу, от стремления во что бы то ни стало уличить школьника в ошибке до полного равнодушия к знаниям учащихся.

Исследование Розенберга, направленное на изучение ценностных установок, показало, что 57 % учителей, проявивших ценностную ориентацию, так иди иначе связанную с людьми, не оставили своей профессии в течение двух лет, пока шло исследование. В то же время из учителей, ценностная ориентация которых не была связана с людьми, только 2 % остались работать в школе.

Изучая детей с эмоциональными нарушениями, Ла Бенне показал, что между Я-концепцией учителя и непосредственным самовосприятием учащегося в классе существует тесная связь. Аналогичные выводы содержатся в работе Эдеберна и Лэндри, где установлено, что у учителей, имеющих положительное самовосприятие, школьники имеют более позитивные Я-концепции, чем у учителей с противоположной тенденцией. Шуер обнаружил, что у детей с различными нарушениями и отклонениями в развитии существенно повышается успеваемость, если они видят со стороны учителя безусловно позитивное к себе отношение.

Таким образом, результаты исследований свидетельствуют о том, что наличие у учителя позитивной Я-копцепции благотворно сказывается не только на его поведении в классе, но и на успеваемости учащихся, которые, общаясь с человеком, уверенным в их возможностях, начинают проявлять свои способности в полной мере и приобретают ощущение собственной ценности. Благоприятные качества учителя придают всему процессу обучения продуктивный импульс.

Как свидетельствует клинический опыт, всякий человек – независимо от профессии – при условии позитивного самовосприятия чувствует себя более удовлетворенным; повышается его уверенность в себе, продуктивность и эффективность его работы.

Многие позитивные характеристики учителей, выявленные исследователями, ассоциируются с предложенным в свое время Маслоу понятием самоактуализую-щейся личности. Имеется в виду человек, в полной мере реализующий свои возможности, обладающий психическим здоровьем, принимающий вещи такими, какие они есть; его поведение отличается спонтанностью, автономностью, творческим подходом и демократизмом. Развивая это представление, Маслоу, в частности, замечает, что наиболее эффективными являются те учителя, которых отличает тенденция к самоактуализации. Это подтверждается данными по крайней мере двух исследований (Маррей, Дандес), где прямо показано, что учителя с тенденцией к самоактуализации являются наиболее эффективными преподавателями.¹ Ценность процесса обучения в восприятии учащихся во многом обусловлена характером их межличностных отношений с учителями. Поэтому позитивное отношение учителя к самому себе помогает ему наилучшим образом организовывать учебные ситуации.

Связь эффективного обучения с Я-концепцией учителей очевидна. Роль учителя предполагает углубление знания о себе и о других, ибо обучение – это передача другим частиц своего Я. Поэтому отношение к себе и к другим является важнейшим фактором, определяющим характер межличностных взаимодействий в классе и соответственно стиль преподавания, который избирает учитель.

Принятие себя и других

В идеале события, происходящие в классе, по своей сущности имеют психотерапевтическую направленность. Учитель, выступая по отношению к школьнику как значимый другой, должен испытывать и демонстрировать готовность к его безусловному внутреннему принятию, аналогичную тем установкам, с которыми подходит к пациенту психотерапевт. Необходимым условием этого является ощущение учителем убежденности в своей личностной и профессиональной компетентности.

Чувствуя себя в классе уверенно, не испытывая необходимости прибегать к психологической защите, учитель легко примет определенную ограниченность собственных возможностей, а также ограниченность возможностей учащихся. Он сможет быть благожелательным и в то же время в нужных случаях прибегать к оправданной критике. Роль значимого другого наделяет учителя большим влиянием на школьников, которое надо использовать для формирования у них позитивной личностной ориентации.

Нельзя забывать, что взаимоотношения между учителем и учащимся подвержены различным внешним воздействиям, которые ни тот, ни другой не в состоянии контролировать. Поэтому на практике мы не можем возлагать на учителя всю полноту ответственности как за позитивные, так и негативные последствия развития Я-концепции у учащихся.

Человек, обладающий низкой самооценкой, не без трудностей вступает в свободное общение с другими людьми. В принципе он склонен принижать значение личности другого человека, точно так же как и своей. Как известно, лучший вид обороны – это нападение. В соответствии с этим принципом обычно и действует тот, для кого негативные реакции других совпадают о собственным негативным представлением о себе. Такой человек стремится повысить свою самооценку, доказывая, что другие ниже и хуже, чем он сам. Поэтому нет ничего удивительного в том, что низкая самооценка в большинстве случаев сопровождается установкой на негативное восприятие окружающих. Именно это делает ущербную Я-концепцию главным звеном в процессе возникновения предубеждений и предрассудков. Понимание этих связей, которые выявляются в психологической теории и в эксперименте, крайне важно, когда речь идет о взаимодействии учителя и учащихся в школе. В отношениях между учителем и учащимися необходимо взаимное уважение и взаимное принятие; ничто не должно угрожать в школе человеческому достоинству, ранить его. Только тогда процесс обучения будет по-настоящему эффективным.

Именно учителя, обладающие низкой самооценкой, нередко проявляют неприязнь по отношению к детям, которые отличаются от своих одноклассников цветом кожи, способностями, физическими данными или социальной принадлежностью. Отношение детей друг к другу также, как правило, зависит от их Я-кон-цепции.

Если доминантным психологическим состоянием учителя в классе является чувство незащищенности, у него повышается тревожность, он становится подозрительным в отношениях не только с учащимися, но и с их родителями, с коллегами. Причины такого недоверия часто коренятся в условиях детства индивида, имевшего не в меру авторитарных родителей. Поэтому учитель, склонный испытывать чувство незащищенности, нередко идентифицируется с авторитарными ролями, что влечет за собой как чрезмерную жестокость и властность в поведении, так и желание любой ценой утвердиться в глазах своих подчиненных, то есть учащихся.

Если в задачи учителя входит формирование у детей позитивной Я-концепции, он должен представлять собой модель соответствующего поведения. Тогда на уроке ребенок будет не только осваивать школьную программу, но и активно развиваться в социальном плане.