Часть 8 организованный интеллект Глава 25 Первый шаг

1

Если бы общество было заинтересовано в лекарстве, то пио­нерам Америки, подобным Чарльзу Маккарти, Роберту Валенти­ну и Фредерику У. Тейлору1, не пришлось бы бороться за то, чтобы их выслушали. Однако совершенно ясно, почему им пришлось бороться и почему, точно гадкие утята реформы, возникают бюро правительственных исследований, комитеты по аудиту промышленности и разработке бюджетов. Они обращают вспять процесс, посредством которого формируются интересные общественные мнения. Вместо того, чтобы представлять случай­ные факты, полномасштабные стереотипы и инсценировать дра­матические узнавания, они разрушают драму, ломают стереоти­пы и предлагают людям незнакомую и обезличенную картину фактов. Когда ситуация не болезненна, то она скучна, а те, для кого она болезненна, — продажный политик и член узкой груп­пировки, которому приходится многое скрывать, часто эксплуа­тируют скуку общественности, чтобы снять свою боль.

2

До сих пор каждое сложное сообщество прибегало к помощи особых людей — авгуров, священников, старейшин. Наша соб­ственная демократия, хоть и была основана на теории всеведу­щего правителя из народа, в управлении государством и про-

Тейлор Фредерик У. — основоположник «научного управления» (scientific management). Про двух других упоминаемых здесь деятелей никакой ин­формации найти не удалось. — Прим, науч. ред.

мышленностью прибегает к помощи юристов. Она признала, что человек, получивший специальную подготовку, каким-то неясным образом ориентирован на более широкую систему истин, чем та, которая стихийно возникает в сознании любите­ля. Но опыт показал, что знаний обычного юриста недостаточно. Великое Общество поднялось и выросло до колоссальных раз­меров путем применения технического знания. Оно было по­строено инженерами, которые научились использовать точные измерения и количественный анализ. Как выяснилось, общест­вом не могут управлять люди, рассуждающие о том, что правиль­но, а что неправильно, на основе дедукции. Им можно управлять только на основе создавшей его техники. Таким образом, посте­пенно наиболее просвещенные руководители призвали на служ­бу государству обученных специалистов или сами прошли соот­ветствующую подготовку, для того чтобы сделать части этого Великого Общества понятными для тех, кто им управляет. Эти люди известны под разными именами: статистиков, бухгалтеров, аудиторов, советников промышленных предприятий, различно­го рода инженеров, специалистов по научным методам управ­ления, специалистов по подбору персонала, исследователей, «ученых», а иногда даже личных секретарей. Они принесли с собой профессиональный жаргон, картотеки, графики, настоль­ные перекидные календари и, кроме того, — респектабельный образ должностного лица, который сидит за чистым столом и, держа перед собой один напечатанный на машинке лист бумаги, принимает решения по вопросам политики, представленным ему в форме, которая требует либо отрицательного, либо поло­жительного решения.

Это был результат не столько стихийной творческой эволю­ции, сколько слепого естественного отбора. Руководитель, будь то государственный деятель, чиновник, партийный лидер или глава добровольной ассоциации, обнаружил, что если в течение дня нужно принимать участие в обсуждении десятка разных вопросов, то кто-то должен его к этому подготовить. Он настоял на необходимости служебных записок. Он понял, что не может читать всю корреспонденцию, и потребовал, чтобы кто-нибудь выделял цветным карандашом интересные места в самых инте­ресных письмах. Обнаружил, что не успевает усваивать инфор­мацию машинописных отчетов, которые грудами копятся у него на столе, и потребовал резюме этих отчетов. Осознал, что не может читать бесконечные рады чисел, и призвал на помощь человека, который стал делать ему цветные диаграммы. Он понял, что не отличает одну машину от другой, и нанял инже­неров, умеющих выбирать и оценивать их стоимость и техни­ческие возможности. Руководитель снимал с себя один груз за другим, подобно человеку, которому нужно передвинуть с места какой-то тяжелый предмет и который снимает с себя сначала шапку, затем пальто и, наконец, воротничок.

3

Любопытно, что, несмотря на потребность в помощи соци­олога, руководитель довольно долго к нему не обращался. Химик, физик и геолог встретили гораздо более ранний и гораздо более теплый прием. Для них создавались лаборатории, их труд поощрялся, поскольку весьма ценились победы над природой. Но ученый, исследующий человеческую природу, находится в другом положении. Тому существует множество причин, главная из них — у него слишком мало побед. Неболь­шое число побед связано с тем, что если он не имеет дело с историческим прошлым, то не может доказать свои теории, до того как выносит их на суд общественности. Ученый-физик может высказать гипотезу, проверить ее, изменить гипотезу несколько сотен раз, и если, в конце концов, он окажется не прав, то никому не придется за это расплачиваться. Тогда как социолог не может подстраховаться, проводя эксперименты, и если его рекомендации оказываются неправильными, то послед­ствия могут оказаться неисчислимыми. Он несет гораздо боль­шую ответственность, но при этом не уверен в результате.

Более того, в экспериментальных науках ученые разрешили для себя дилемму мысли и действия. Физик-экспериментатор осуществляет какое-то действие в специально созданных для этого условиях, где процесс может быть по его желанию повторен, а затем, на досуге, анализирует результаты его про­текания. Тогда как ученый-социолог постоянно мучается над этой дилеммой. Если он сидит в библиотеке и на досуге обдумывает интересующие его процессы, то должен полагаться исключительно на случайные и скудные печатные сведения, содержащиеся в официальных отчетах, газетах и интервью. Если же он выходит в «мир», где и происходят социальные процессы, то должен пройти долгий, иногда мучительно пус­той путь ученичества, прежде чем получит доступ в святая святых, где принимаются решения. Он не может погрузиться в деятельность, а потом, когда потребуется, оставить ее. Не существует привилегированных наблюдателей. Человек дела, постигающий внутреннюю сторону того, что социолог знает только извне, и признающий, что гипотеза социолога не подлежит проверке лабораторными методами и что верифика­ция этой гипотезы возможна только в «реальном» мире, при­держивается не особо высокого мнения о социологах, которые не разделяют его взглядов на государственную политику.

В глубине души социолог разделяет эту оценку, поскольку не испытывает большой уверенности в своей работе. Он только наполовину верит тому, что делает, и, не будучи ни в чем уверенным, не может найти убедительного основания, чтобы настаивать на собственной свободе мысли. Чем может социо­лог обосновать ее, не вступая в конфликт с совестью?1 Полу­чаемые им эмпирические данные не точны, верификация невозможна. Самые лучшие его качества — источник разоча­рований. Ведь если он действительно критически настроен, пропитан духом науки, то не может быть доктринером и биться насмерть против членов правления, студентов, Гражданской федерации и консервативной прессы за теорию, в которой он сам не уверен. Если вы отправляетесь на Армагеддон2, то должны сражаться за Господа, тогда как политолог всегда сомневается, призвал ли его Господь.

Таким образом, если столь обширная часть социальной науки носит скорее апологетический, чем конструктивный, характер,

Merriam Ch.E. The Present State of the Study of Politics // American Political Science Review. 1921. V. XV, № 2, May.

Армагеддон (греч. 'Ap|iaye55(ov) — в христианских мифологических пред­ставлениях место эсхатологической битвы на исходе времен, в которой будут участвовать «цари всей земли вселенной». Также упоминается как место кровавых битв и умерщвления Иосии в IV Книге Царств (XXIII :29) и Книге Судей (V:19). Название это стало символом ужасных событий в судьбах Христовой Церкви. См.: Библейская энциклопедия. М, 1990. С. 60. — Прим. науч. ред.

то объяснение тому кроется в возможностях социальной науки, а не в «капитализме». Ученые-физики добились независимости от церкви, выработав метод исследования, приводящий к таким выводам, которые не могут быть запрещены или проигнориро­ваны. У них появилось чувство собственного достоинства и уверенность в том, за что они сражаются. Социолог обретет чувство собственного достоинства и силу, когда разработает свой метод. Это произойдет, когда он воспользуется потребностью руководителей Великого Общества в механизме анализа, благо­даря которому невидимая и огромная среда стала бы понятной.

Однако в настоящий момент социолог собирает данные из разнообразных не связанных друг с другом источников. Испол­нительная власть фиксирует социальные процессы нерегулярно. Доклад на заседании конгресса, дебаты, расследование, поли­цейские сводки, перепись населения, тарифные ставки, шкала налогов; материал, подобный черепу древнего человека, найден­ному в Пилтдауне1, — все это должно быть собрано воедино в искусную гипотезу, прежде чем студент получит картину изуча­емых событий. Несмотря на то, что она связана с сознательной жизнью его сограждан, очень часто она крайне трудна для понимания, потому что ученый, который пытается обобщить данные, не может контролировать, как собираются эти данные. Представьте, что медицинским исследованием занимаются уче­ные, которых изредка допускают в клиники, которым не разре­шено ставить эксперименты на животных и которые вынуждены делать выводы, основываясь на рассказах людей, перенесших болезнь, медсестер, каждая из которых ставила собственный диагноз, статистики, подготовленной Налоговым управлением,

1 В Пилтдаунс (Сассекс) в 1908—1915 годах были найдены человеческие и звериные кости, в частности — фрагменты черепа человека и обезьянья челюсть. Ученые сочли их комплексом и объявили «недостающим звеном». Однако проведенная в 1953 году проверка с помощью фторного анализа и других методов установила, что череп в действительности принадлежал современному человеку, челюсть — орангутану, кости — различным жи­вотным. Останки эти подвергались обработке с целью создания иллюзии их одновременного происхождения. «Пилтдаунский человек» оказался фальсификацией {У.Брей, Д.Трамп. Археологический словарь. М. Прогресс, 1990). Обращаю внимание на то обстоятельство, что то, что Пилтдаунский человек — фальшивка, обнаружилось уже после выхода данной книги. — Прим. ред.

исходя из прибыли, полученной фармацевтическими компания­ми. Социолог обычно извлекает все возможное из категорий, которые принимаются без критики чиновниками, исполняю­щими закон, отправляющими правосудие, преследующими, раз­бирающими иски или собирающими доказательства. Ученому это известно, и, защищаясь, он разрабатывает направление в науке, позволяющее учитывать, что собранная им информация может не приниматься в расчет.

Подобная позиция, безусловно, добродетель, но ее доброде­тельность меркнет в том случае, если она служит исключитель­но для исправления нездорового положения, сложившегося в социальной науке. Ученый обречен делать долговременные прогнозы развития событий в неясно понимаемой ситуации. Но эксперт, которого наняли в качестве посредника между представителями и в качестве зеркала и эталона администра­ции, видит события по-другому. Вместо того чтобы обобщать факты, которые поставляют ему люди действия, эксперт сам готовит факты для людей действия. Это кардинальное измене­ние его стратегического положения. Он больше не остается в стороне, пережевывая жвачку, предоставленную ему практика­ми, но принимает непосредственное участие в принятии реше­ний. Сегодня практик обнаруживает факты и, основываясь на них, лично принимает решение; затем, некоторое время спустя, социолог вычисляет отменные причины того, почему практик поступил правильно или неправильно. Эти ex post facto1 отно­шения являются, по сути дела, академическими в худшем смысле слова. В идеале же сначала незаинтересованный эксперт находит факты и формулирует, что должен делать практик, а затем строит гипотезы, сравнивая предложенное им решение и систематизированные им факты.

4

Для физики это изменение стратегической позиции нача­лось постепенно, но затем быстро прогрессировало. Некогда изобретатель и инженер были романтическими аутсайдерами, которых все считали чудаками. Торговцы и ремесленники

1 Ex post facto — после совершения факта (лат.). — Прим. ред.

знали все секреты их мастерства. Затем эти секреты станови­лись все сложней и таинственней, и, наконец, физические законы и химические реакции, не видимые глазом и доступные только подготовленному уму, легли в основу развития про­мышленности. Ученый перебрался со своей почтенной ман­сарды в Латинском квартале в административные здания и лаборатории. Ведь только он мог сконструировать работающую модель действительности, которая лежала в основе промыш­ленности. От этих новых отношений он получал столько же, сколько отдавал, а то и больше: чистая наука развивалась быстрее, чем прикладная, оттягивая на себя финансирование, вдохновляющие идеи, значимость от постоянных контактов с практическим решением. Но развитие физики затрудняли се­рьезные ограничения, поскольку люди, принимающие реше­ния, руководствовались только здравым смыслом. Они управ­ляли, не имея научной поддержки, миром, который усложнили ученые. И снова им приходилось иметь дело с фактами, которых они не понимали. И как ранее им пришлось призвать на помощь инженеров, теперь им пришлось обратиться к статистикам, бухгалтерам, экспертам.

Эти исследователи-практики были настоящими пионерами новой социологии. Они пребывали «в согласии с ведущим колесом»1 и от этого практического взаимодействия науки и практики выиграли обе стороны: практика проясняла гипоте­зы, а гипотезы поверялись практикой. Сейчас мы находимся в самом начале пути. Но если признать, что во всех крупных формах сотрудничества людей, вследствие их явной сложнос­ти, присутствуют лица, ощущающие необходимость эксперт­ной оценки их специфической среды, то воображение получает предпосылку для работы. В обмене техническими тонкостями и результатами внутри штата экспертов, мне кажется, можно увидеть зарождение экспериментального метода в социологии. Когда каждый школьный округ, бюджет, отдел здравоохране­ния, фабрика и перечень тарифов служат источником знаний для каждого второго, число сопоставимых впечатлений начи-

1 The Address of the President of the American Philosophical Association, Mr. Ralph Barton Perry, Dec. 28, 1920. Опубликовано в the Proceedings of the Twentieth Annual Meeting.

нает достигать масштабов подлинного эксперимента. В том случае, если велись соответствующие записи и они доступны исследователям, в сорока восьми штатах, 2400 городах, 277000 школах, 270000 фабриках, 27000 шахтах и каменоломнях со­держатся невероятные богатство и опыт. И хотя использование метода проб и ошибок слегка рискованно, любая разумная гипотеза должна добросовестно проверяться, не сотрясая при этом основы общества.

Первый шаг в эту сторону был уже сделан не только руководителями промышленных предприятий и государствен­ными деятелями, нуждавшимися в помощи, но и исследова­тельскими отделами при муниципалитетах1, библиотеками справочной юридической литературы, специализированными лобби корпораций и профсоюзов и государственных программ, добровольными организациями типа Лиги женщин-избира­тельниц, Лиги потребителей, Ассоциации производителей, со­тнями торговых организаций и гражданских союзов; публика­циями, подобными Searchlight on Congress и Surveyу и организациями, подобными Отделу общего образования. Нельзя сказать, что они не заинтересованы в результатах такого процесса. Но не в этом дело. Все они начали доказывать необходимость того, чтобы между гражданином и обширной средой, в которую он включен, стоял эксперт.

Число этих организаций в Соединенных Штатах очень велико. Одни из них функционируют, другие — нет. Они быстро изменяются. Их названия предоставили мне: доктор Л.Д. Апсон (Детройтское управление государ­ственных исследований), Ребекка Б. Ранкин (Городская справочная биб­лиотека Нью-Йорка), Эдвард А. Фитцпатрик (секретарь Государственной комиссии по образованию, Висконсин), Сейвел Зиманд (Нью-Йорк). Общий список содержит несколько сотен организаций.