Гартман Николай - Этика

Глава 51. Надежность и верность

435

ная незрелость, если не страх перед людьми. Человек, оказавшийся перед реше$

нием серьезного конфликта должен решать «по совести», то есть исходя из сво$ его понимания высоты ценностей, которые представлены в конфликте, и — при$ нимать на себя последствия, как внешние, так и внутренние, включая вину, ко$ торая кроется в нарушении одной ценности. Вину он нести должен и должен расти вместе с этой своей способностью, так что он может не стыдиться ее.

В действительной нравственной жизни всегда присутствует вина. И полная человечность и свобода личности проявляются и приобретаются, только когда личность постоянно пытается разрешить так или иначе сами по себе неразре$ шимые конфликты, рассчитывая на свободное ценностное чувство и творче$ ские силы. Только никакой удобной теории, вроде вульгарной теории «дозво$ ленной лжи по необходимости», из этого создать нельзя, полагая, будто с про$ ступком против ясно видимой ценности не принимаешь на себя никакой вины. Именно неизбежность вины есть то, что одно только может предохранить чело$ века от трусливой морали.

Глава 51. Надежность и верность

a) Способность обещать

По ценностному характеру надежность весьма сродни правдивости. И в той и в другой дело идет о том, что личность достойна доверия. Но если более точно взять их материю, то выяснится, что они почти противоположны. Надежный подтверждает слово делом, правдивый — словом данные факты (как он их пони$ мает). В обоих случаях подтверждение зависит от личности; только в одном слу$ чае это — подтверждение слова реальной ситуацией; в другом — подтверждение еще ирреальной, не наступившей ситуации словом. Таким образом, ценность си$ туации в случае правдивости заключена в достоверности свидетельства, в случае надежности — в достоверности будущих действий, реализации, или вообще бу$ дущего бытия. Потому нравственная ценность в подтверждении той и другой достоверности будет различной.

Всущности обещания заключено то, что вместе с ним возникают притязание

содной стороны, обязательство — с другой1. Всякий уговор, всякое соглашение, всякий контракт — в том числе и лежащий в основании позитивного права — ос$ новывается на этом контексте. Контракт есть двустороннее обещание. От того, наличествует ли воля, чтобы сдержать это обещание, этот контекст как таковой не зависит. Напротив, обещание имеет ценность, только если наличествует воля.

Ценность эта ничтожна, если воля мимолетна, и в час исполнения исчезает. И наоборот, ценность велика, если воля пребывает неизменной. Надежен тот, чье обещание имеет ценность, чья воля неизменно остается при обещанном (как бы фиксируется обещанным), пока не выполнена, какой бы иной смысл она после этого не приобретала. Он считает себя связанным своим обещанием. И это его

1 Reinach Adolf. Die apriorischen Grundlagen des burgerlichen Rechtes. Jahrb. f. Philos. u. phanom. Forschung 1. 2. 1912. S. 718 ff.

436	Часть 2. Раздел VI

мнение о себе как о связанном и есть то, на что полагается имеющий к нему при$ тязание.

Не нужно доказывать, что на контракте — будь то формально заключенный или устный и признаваемый по умолчанию — основывается подавляющая часть существующих порядков в общественной и частной жизни. Но тогда очевидно, что только надежный способен поддерживать и признавать такой порядок, то есть жить в обществе. Надежность есть способность человека обещать; чтобы другой мог быть уверен в выполнении — способность к контракту, договору, за$ конному обещанию, к взятию на себя обязательств и их соблюдению вообще. Она, в сущности, есть нравственная сила личности ручаться за себя самого, са$ мому предопределять свое будущее поведение для будущего бытия чего$то еще не сущего, но такого, что оно в его силах, в конце концов, ручаться за себя самого в данное мгновение.

b) Идентичность и субстанциальный характер нравственной личности

Такая способность не дана человеку от природы. Как природное существо че$ ловек импульсивно следует порыву мгновения, не зная, что он захочет потом, ибо он не знает, что для него станет определяющим. Он не способен обещать. Предначертание самому себе, которое заключено в связывающем человека обе$ щании, есть специфическая этическая сила в человеке, которая, противостоя влиянию различных внешних и внутренних факторов, сохраняет человека иден$ тичным самому себе. Нравственно зрелый человек обладает такой силой; он мо$ жет заранее определять, чего он захочет и что сделает. Его теперешняя воля обла$ дает властью над его будущей волей, может отвечать только за нее; или точнее, он знает, что она не есть только лишь теперешняя его воля, но будет содержаться и в будущей воле,— в какую бы сторону та ни была направлена. Все дело в этом моменте сохранения. В принятом решении есть нечто идентичное, чья непре$ рывность предвосхищает ход времени, не только определяя, но и зная об этой определяющей силе и исходя из нее обеспечивая достоверность.

Но за этой идентичностью воли стоит в конечном счете идентичность самой личности. Обещающий (включая его волевую интенцию) идентифицирует себя теперешнего с самим собой будущим. Он способен выполнить обещание, по$ скольку уверен, что он будущий будет идентичен самому себе теперешнему. На$ рушение обещания было бы отречением от самого себя, выполнение обещания есть самосохранение личности, которая остается верной себе. В этой силе иден$ тичности личности заключена ее нравственная, противостоящая всем естествен$ но$эмпирическим переменам, неизменность, которую можно было бы назвать этической субстанцией личности.

Сущностное превосходство в человеке нравственного начала над природным состоит в том, что человек обладает такой идентичностью или субстанциально$ стью. Некий человек по праву «считается» моральным среди прочих людей в той мере, в какой ценно данное им слово. Он достоин доверия, способен выполнить соглашение именно настолько, насколько в жизни с ним можно считаться как с единой личностью. Кто однажды это понял, моральная гордость того достойна доверия. Ненадежного он будет считать презренным, морально неполноценным.

Глава 51. Надежность и верность

437

c) Этос верности

Таким образом, этос надежности в нравственной жизни приобретает выдаю$ щееся, основополагающее значение. В таком обобщении он следует высокому имени «верности».

Верность не ограничена выполнением обещания и договоренностей. Это бо$ лее широкое понятие. Существуют обязательства, принятые на себя без данного кому$либо слова; практически все человеческие отношения вплоть до самых не$ значительных, в которые вступают люди, основываются на неявных договорен$ ностях. Негласно каждый признает множество притязаний чужой личности, по крайней мере, пока ставит себя на место другого.

Но кроме того верность распространяется на само умонастроение. Само его изменение — неверность. Дело обстоит именно так, что каждый проявленное умонастроение, например, какое$либо желание, любовь — самотождественно в течение некоторого времени, как объективно — по смыслу и сущности, так и субъективно — по ощущению проявившего определенный образ мысли. Симпа$ тия, дружба, любовь, если они подвержены влиянию мгновения, фальшивы и недостойны называться такими именами. Обманчивые, непостоянные убежде$ ния человека вводят остальных в заблуждение не меньше, чем опрометчиво дан$ ное и быстро забытое обещание. Уже внешне проявления, символы и знаки люб$ ви имеют нечто связывающее, священное, выражают твердые намерения любя$ щего. Нелепо дарить дружбу или любовь, чтобы тут же забрать назад. Всякая ощущаемая и проявленная любовь нечто обещает; и коль скоро она — обещание, то позволяет надеяться и на выполнение. Поэтому верность есть критерий ис$ тинности умонастроения. Неверный не подтверждает делом данное обещание. Верным же сохраняет идентичность своей личности в постоянстве своего умона$ строения.

Такое сохранение как моральное требование распространяется на все челове$ ческие отношения, от самых внешних и витальных, до внутренних и не фикси$ руемых. Этос верности есть стойкость всякого умонастроения вообще. На его ценности основывается святость много раз воспетой древнегерманской мужской верности точно так же, как святость личностно$интимного отношения доверия; эту ценность нарушает как внешняя измена или предательство, так и скрытое неоправдание доверия. Верность распространяется на все, на что может быть устремлена интенция человеческой воли. Можно быть верным или неверным цели, «делу». И в отношении дела неверность также неценна, постоянство же умонастроения — знак нравственной полноценности и стойкости, причем (как и в случае с храбростью) независимо от ценности вещи. В личности же, которая верна проявленному умонастроению, неверность есть нравственный проступок. Она всегда разрушает доверие.

Этос верности есть в сущности сила устойчивости личности. Он антиноми$ чен этосу живости и подвижности, как он заключается в смысле многих других ценностей (например, ценности широты). В этом противоречии можно увидеть отблеск сферы наиболее общей ценностной противоположности: ценности «инертности» как способности устойчивости этической субстанции (см. гл. 33 b). Субстанция — это как раз личность. Ее активная подвижность, хоть и ценна сама по себе, всегда несет опасность утраты себя. Ей противостоит тенденция

438	Часть 2. Раздел VI

сохранения. Все ценностные моменты соответствующего облика, лежащие в этом направлении, принадлежат этосу верности: всякая неизменность лично$ сти в поставленной цели, намерении, жизненных задачах,— будь то в любви или вражде, почитании или презрении — по отношению к народу, родине, госу$ дарству, любому социальному объединению. Всякая верность, поскольку она есть непрерывность умонастроения, есть одновременно устойчивость лично$ сти, в конце концов, — это верность в отношении самого себя, всякая невер$ ность — неверность в отношении себя самого.

Глава 52. Доверие и вера

a) Риск, мужество и душевная сила в доверии

Справедливость и любовь к ближнему, как и все, что им родственно по прояв$ лениям в поведении, понятны каждому, по отношению к кому они проявлены. Здесь не требуется никакой особенной установки, чтобы стать достойным, на$ пример любви, никакой специальной добродетели, чтобы любовь была проявле$ на в отношении человека. Иначе обстоят дела с правдивостью и надежностью. Их ценность умонастроения как таковая, правда, столь же независима от всякой оценки достоинств.. Но сопутствующая им ценность благ,— а обе относятся к высшим благам для окружающих — зависит от определенного встречного пове$ дения другого. Это поведение есть вера, или доверие. В нем заключена новая собственно нравственная ценность, сущностно отличная от ценностей правди$ вости и надежности, и все же соотнесенная с обеими как предполагаемыми в чу$ жой личности, и осмысленными только в этой соотнесенности — ценность их комплиментарности. Верность имеет смысл только для того, кто, со своей сторо$ ны, действительно на нее полагается, правдивость — только для верящего слову. Проявлять доверие, если оно не подтверждено правдивостью и надежностью другого, не умно, опрометчиво, пагубно.

Легковерность и опрометчивая доверчивость — тяжкие ошибки. Но их еще можно извинить, ибо познание человека — дело не каждого. Но несравнимо бо$ лее серьезна в нравственном отношении противоположная ошибка — недоверие

кчеловеку только из$за его внешнего вида, скептическая настроенность ко вся$ кому слову. Недоверчивый грешит против достойного доверия, он недостоин оказанных ему благ. Своим сомнением он незаслуженно принижает правдивого и верного. Правда, его оправдание опять$таки заключено в ограниченности по$ нимания других людей. Всякое доверие и всякая вера — это риск, и для их прояв$ ления требуется нравственное мужество и душевные силы. Это всегда происхо$ дит с определенным задействованием личности. И там, где доверие велико, вера непреклонна, там степень задействования может возрасти неограниченно,— а с ней и нравственная ценность доверия.

Доверие — это всегда предъявленное другому требование (оправдать доверие), но одновременно, причем именно в силу этого — ценный дар, награда, почтение

кличности, вверение ей собственных интересов и признание, что она этого дос$ тойна. Нравственная ценность этого дара вполне сравнима с ценностью прояв$

Глава 52. Доверие и вера

439

ленной любви и даже может иметь более высокое положение. Отличие же этих ценностей заключено не в высоте положения, но в характере самого дара, кото$ рому они присущи. Любящий не дарит самого себя, он ничем не рискует, но только отдает нечто; его собственная личность остается незатронутой. Доверяю$ щий, напротив, предает себя в руки того, кому он доверяет, он рискует собой. Поэтому его дар предполагает большую нравственную силу для своего осуществ$ ления, и более высокую ценность. Это отражается в том, что в смысле любви к ближнему любить может и должен, пожалуй, каждый, но не каждому можно и нужно доверять. Доверие и вера как бы выделяют человека, которому они оказа$ ны. Для любви нет совершенно недостойных, ее дар никогда не бывает растра$ чен, даже там, где за нее платят неблагодарностью. Любящий как таковой нахо$ дится вне опасности. Но доверяющий ей подвергается. Если его дар растоптан, то растоптан он сам. Отсюда та глубина нравственного возмущения, вызываемое сознательным обманом доверия — в том числе и у посторонних людей.

b) Слепая вера

Способность к доверию есть сила души, моральная сила особого рода. Ее ос$ нование — не опыт и не испытание. Ибо испытать человека можно лишь после того, как ему оказано доверие, а оно уже предполагает моральную силу. До опыта существует вера. Она одна является основанием подлинного доверия. Веру оп$ равдывает только предположение нравственной ценности в личности. Это пред$ положение может быть ошибочным. Вера есть и остается сопряженной с риском. Она всегда, в сущности, — «слепая вера».

Именно это существенно в ней. «Зрячая» вера, которая имеет прочное основа$ ние или объективную уверенность,— это даже не подлинная вера, в ней нет риска собственной личностью — например, когда уверены в выполнение данного ему слова, потому что его исполнение в интересах другого. «Блаженны не видевшие и уверовавшие» — вот в чем все дело. Все вышесказанное касается и религиозной веры. Можно даже прибавить: видящий и знающий не может верить — и именно верить по$настоящему и автономно — ибо он уже знает. Знание предвосхищает веру, делает ее излишней. Отсюда подлинная, «слепая» вера — например, просто вера на слово человеку, когда все факты свидетельствуют против него — единст$ венный в своем роде феномен, граничащий с чудом. Слепая вера (или слепое до$ верие) является в своем роде высшей пробой моральной силы, истинным крите$ рием подлинности проявляемых человеком чувств. Если некто полагает, что спо$ собен к «дружбе» в высоком смысле слова, и все же при первой случайности, ко$ гда видимые «факты» говорят против друга, теряет веру в него, то он должен при$ знать, что его дружба была морально малоценной — даже в том случае, если он был прав. Ибо иные верные сходят с ума, если видят, что их недооценили.

c) Солидарность и воспитательная сила веры

Признание того факта, что вера «сдвигает горы», является в высшем смысле творческой силой в человеке, давно сделанное в религии, долгое время не могло пробить себе дорогу в этике. От чисто внешнего материального «кредита» до высших форм общественного или личного доверия все человеческие отношения

440	Часть 2. Раздел VI

базируются на вере. Отдельные люди не могут существовать в обществе, не дове$ ряя друг другу; в еще большей мере это действует, когда людей объединяет общая вера в высокую цель. Вера — это именно общественная ценность; позитивная связующая сила, которая сплачивает отдельных личностей с их частными инте$ ресами в единство, более элементарная, чем справедливость и любовь к ближне$ му,— те лишь слабое ее отражение. Существует тип солидарности — иной, неже$ ли солидарность правового чувства и солидарность любви — когда люди все «как один» имеют единство убеждений и сознание ответственности друг за друга, то есть проявляют определенное взаимное доверие. Солидарность на основе веры — более фундаментальна, чем какая бы то ни было иная, это — основание всякой общности людей вообще. Общество — это всегда объединение веры, как макрокосмическая народная, так и интимно$приватная. Недоверие есть разрыв всякой связи. Неверие в дело, как и в человека, — разделение. Вера — это спо$ собность к обществу. На ней основывается гигантское расширение сферы власти отдельного человека в совместном бытии многих; вера есть твердая почва под его ногами при каждом его шаге в жизни. Собственно нравственная ценность жизни начинается лишь во взаимном доверии. Лишь тогда человек способен полно$ стью раскрыться и обнаружить все самое лучшее, что в нем есть. В вере одной есть внешняя свобода, на основании которой только и становится возможным воспитание во всем поколении внутренней свободы, способности и радости от$ ветственности. Если вера отсутствует в «целом», человек ищет ее, по меньшей мере, в узком кругу: в семье, в propinqui1 (в природных друзьях, согласно антич$ ному воззрению) или в свободном выборе личного друга.

Но проверка на опыте творческой силы веры заключается в том, что она именно то, во что она верит в чужой личности, в ней действительно порождает. Исходящая от веры моральная сила есть исключительно воспитательная сила. Она может сделать человека, которому выказана вера, надежным, достойным доверия. Конечно, это действует только в определенных границах и возможно лишь при наличии некоторых основных моральных условий («задатков») в лич$ ности другого. Но тем не менее верно, что в целом доверие в состоянии сделать человека хорошим, недоверие же — плохим. Кому в течение долгого срока не до$ верено ничего доброго, тот никогда не научится оправдывать проявленное дове$ рие. Незаслуженно приобретший репутацию лжеца легко действительно станет лжецом; отсутствует моральный стимул удовлетворять доверию. Он подталкива$ ется к тому, чтобы стать тем, кем его считали.

Напротив, и в ненадежном еще существует чувство ценности оказанного до$ верия; и это ценностное чувство можно пробудить и воспитать до нравственной чести оправдать оказанное доверие. Коль скоро человек еще имеет искру нравст$ венного чувства, в нем жив порыв не подвести доверяющего ему. В этом кроется хорошо известное средство воспитания молодежи; но что в действительности оно является всеобщей силой веры, способствующей моральному пробуждению, это признано гораздо меньше, хотя тем более заслуживает быть общим достоя$ нием морали. Нечто хорошее есть в конце концов в каждом человеке. И оно рас$ тет с постановкой новых задач, требований, и уменьшается вместе с непризна$ нием. Вера может превратить человека как в доброго так и в злого, в зависимости

1 Родственники, родные (лат.). (Прим. ред.)

Глава 52. Доверие и вера

441

от того, во что он верит. Это ее тайна, ее власть «двигать горы». Недоверие есть бессилие. Доверие обязывает. Этос верности начинается с веры. Он поддержива$ ется сознанием того, что ему доверено. Эта внутренняя зависимость необратима. В группе ценностей «правдивости, верности, веры» вера является поддерживаю$ щей все основной ценностью, как бы это ни представлялось противоположным для внешнего, отталкивающегося от результата рассмотрения.

d) Момент веры в дружбе

Полноценным доверие становится лишь во взаимности. Отношение взаимно$ го доверия создает между людьми единство более высокого рода: достоверность взаимного ручательства, неколебимая, прочная уверенность друг в друге. Если такое отношение подтверждается столь же взаимной искренностью, надежно$ стью, верностью, то это — идеальная форма этической жизни в малом.

Именно это составляет фундамент дружбы. В настоящей дружбе кроме веры присутствует еще и другая составляющая: личная любовь,— поэтому и ценность дружбы более сложная,— но основу дружбы образует все же отношение доверия включая комплементарные ему ценности. Любовь в отношении этих ценностей автономна, она может существовать и без веры, имеет свои собственные основа$ ния, хотя вполне может содержать и тенденцию к доброму доверию. Дружба — иное. Друг в первую очередь испытывает доверие, которое ничто не способно поколебать, даже и отсутствие любви. Дружба фундирована объективнее, чем любовь; Правда, один лишь этот фундамент умонастроения лишен высших ка$ честв любви: глубины чувств, содержательного богатства и счастливой предан$ ности. Дружба находит завершение в любви. Но она на ней не основывается.

e) Жизненный оптимизм и надежда

Этос веры может превратиться в человеке в господствующее надо всем жиз$ ненное воззрение. Это жизненное воззрение морально сильного, чью веру не смогут сломить никакие разочарования. Существует принципиальная позиция человека быть склонным к доверию, равно как подобные позиции существуют относительно справедливости и любви — что проявляется в своего рода всеоб$ щей вере в доброе начало в человеке. Это вполне уживается со сдержанной осто$ рожностью опытного человека. Ее установка выражается в способности выде$ лять благое и мировоззренчески подлинное из множества менее ценного и при$ держиваться его, и даже благодаря моральной силе веры пестовать его в другом.

В таком этосе веры заключена особая форма оптимизма — существенно от$ личная от оптимизма мудрости, и все же, подобно последнему, являющаяся не эвдемонологической, но чисто этической (т. е. оптимизмом нравственных цен$ ностей). Он сродни простоте ребенка, этосу чистоты, который поддерживается подобной верой в добро и имеет такую же власть над человеческими сердцами вести их к добру (см. гл. 42 с). В этом оптимизме веры на деле сохраняется на$ стоящая невинность в жизни зрелого человека; при усилении этого оптимизма проявляется нечто похожее на возврат к этосу чистоты, что, казалось бы, невоз$ можно у зрелого. Вместе с тем усиливается и способность к счастью, которая наиболее развита у детей.

442	Часть 2. Раздел VI

Все же веру и чистоту нельзя отождествлять полностью. Ибо вера приходит именно с опытом, она может быть плодом нравственной зрелости, ее сила обна$ руживается в человеке, обладающем определенным уровнем развития. Сила веры проявляется не в «невинных глупцах», которые не ожидают зла, но в тех, кто его видит, но кому оно не мешает верить в человеческое добро.

Сверх того имеется еще более высокий этос веры — содержащийся в перспек$ тиве великих нравственных идеалов жизни, реализует которые не отдельный че$ ловек, и человеческих устремлений большого размаха. Далекие цели и задачи требуют веры иного рода, веры, которую не сломит недостижимость этих целей в течение жизни одного поколения. В сущности всех таких жизненных перспек$ тив — а они и придают жизни высший смысл — заключено то, что ирреальность, недостижимость цели в мгновение ока не может навредить реальной постановке задачи. В этом евангельский принцип «блаженны не видевшие и уверовавшие» достигает своей высшей точки. Ибо именно высокие идеалы человек никогда не увидит реализованными. Этому «высокому этосу» веры соответствует ценность чувства особого рода — надежды. Надежда не есть собственно нравственная цен$ ность наряду с ценностью веры, не является новой «добродетелью», но представ$ ляет собой лишь сопутствующий чувственный момент, адекватная вере, пред$ восхищающая ее содержание форма счастья

Глава 53. Скромность, смирение, дистанция

a) Этос взгляда снизу вверх

До сих пор рассматривавшиеся ценности второй группы при всей своей не$ схожести близки в том, что представляют собой ценности человеческой близо$ сти. Их этос есть интенция, направленная на внутренний мир чужого лица. Но это стремление может зайти слишком далеко. Личность устанавливает ему гра$ ницу, справедливо требуя оставить неприкосновенной ее интимную сферу. Дове$ рие, любовь к ближнему и в особенности порождаемое ими сострадание могут стать назойливыми. Чтобы этого не произошло, надо уметь соблюдать дистан$ цию, меру. Даже правдивость, искренность и верность (последняя в форме при$ вязанности) требуют соблюдения этой границы. Точно так же обстоит дело и с ценностями первой группы. Мудрость, справедливость, мужество и особенно гордость могут стать дерзкими; в них скрывается тенденция к высокомерию и гордыне. Они требуют уравновешивания в своих противоположностях: скром$ ности и смирения. Это — пограничные ценности нравственного самосознания и как таковые суть подлинные самоценности. Они образуют отдельную группу ценностей.

Скромность — сократовская первичная добродетель знания о собственном моральном небытии. Даже сквозь горделивый этос «иронии» она проглядывает как некая основа. Скромность есть самопознание, самокритика, аксиологиче$ ская самодостаточность — а тем самым истинное начало мудрости (ср. гл. 45 b) — такова она и в отношении к чужой личности: превращение понимания собствен$ ной неценности в признание нравственной ценности другого.

Глава 53. Скромность, смирение, дистанция

443

Скромный — не тот, кто принижает сам себя, и его общий облик не характе$ ризуется общей позицией смирения. Он, скорее, тот, кто ко всему подходит с за$ вышенной нравственной меркой, чья точка сравнения располагается явно выше него самого. Он с самого начала тем самым возвышается по своему моральному уровню над дерзким и заносчивым. Тот ограничен, ибо всех оценивает низко. Найти того, кто хуже тебя, — если такой пример уместен, — всегда нетрудно, особенно если взгляд при этом не исполнен любви.

Подобно тому как есть искусство быть счастливым и довольным, видя, что кто$то богаче тебя, так есть еще большее искусство скромности, при том, чтобы видеть моральное превосходство другого. Но так как этос скромности «стацио$ нарен», пронизывает умонастроение до основания, то эта позиция не ограни$ чивается актуальным поведением только в отношении того, кто имеет нравст$ венное превосходство, но распространяется в общем на поведение в отноше$ нии каждого человека. Скромный перед менее совершенным человеком акцен$ тирует внимание на своих заслугах не более, чем в общении с равными или пре$ восходящими его. Ибо он не сравнивает себя с ним. Когда этот контекст про$ чувствован, он сразу и непреднамеренно действует в высшем смысле как мо$ ральная критика. Скромный подводит дерзкого к сомнению, уничтожая свои$ ми действиями все, чем этот возвышается. Взгляд заносчивого направлен свер$ ху вниз, взгляд скромного — снизу вверх. И именно поэтому дерзкий видит только, что под ним, скромный — только, что стоит над ним. Но так уж устрое$ на жизнь, что существует нечто, смотреть на что можно снизу вверх. Направле$ ние взгляда скромного — не следствие, а причина. Оно обусловлено не сравне$ нием, но только расположением точки сравнения. В этосе взгляда снизу вверх имеют основу всякая уважительность и всякое почтение, как каждый морально неиспорченный оказывает их тому, кто достоин почитания, имеет заслуги, яв$ ляется старшим или несет бульшую ответственность.

b) Смирение и гордость

Как скромность выступает в отношении к другому, так внутренней формой этого облика является смирение. Смирение — это понимание своей бесконеч$ ной неудовлетворительности, которая не сравнима ни с чем. Оно сравнивает собственное бытие с совершенством, как оно его понимает — как божествен$ ность, нравственный идеал или возвышенный образец. Понимание недостижи$ мости идеала одновременно унижает и возвышает смиренного; первое проявля$ ется в чувстве собственной ничтожности, второе — в чувстве непосредственной соотнесенности с превосходящим величием.

Смирение человек ощущает не перед человеком — это было бы ошибочное смирение, самоуничижение, рабское чувство. Подобное смирение является та$ ким же заблуждением, как и гордыня, которой недостает какого бы то ни было чувства бесконечной дистанции до этической идеи. Любая только внешне сми$ ренная поза в сущности фальшива, за ней всегда скрывается какой$либо мораль$ ный дефект личности: само по себе сумасшествие, малодушие, запуганность, или даже неподлинный пафос, ложный стыд, человекобоязнь. Столь же дезори$ ентирующими являются всякие внутренние, как таковые, т. е. не представляю$ щие собой какой бы то ни было позы гордыня, выпячивание добродетели, фари$

444	Часть 2. Раздел VI

сейство. Горделивый не имеет понятия о высоте и неумолимости нравственного требования, которые должны быть исполнены в действительности. Человеку, об$ ладающему неискаженным ценностным чувством, гордыня представляется чем$то смешным, лишенным достоинства. Истинное смирение, напротив, не противоречит ни достоинству человека, ни оправданной гордости. Да, строго го$ воря, она и принадлежит к подлинной, далекой от тщеславного самолюбования гордости. В конечном счете как раз в том и состоит смысл подлинной нравствен$ ной гордости, сравнивать себя с недостижимо высоким и абсолютным.

Эта кажущаяся антиномия смирения и гордости, в сущности, легко разреши$ ма. По крайней мере, принципиально. Это — не настоящая антиномия. Напро$ тив, действительные гордость и смирение явно необходимо сплочены, требуют друг друга, могут существовать только в синтезе. Это, конечно, еще не говорит, что синтез осуществляется сам собой, когда в человеке одна из тенденций прева$ лирует. В человеческих склонностях, скорее, существует определенная противо$ речивость, что и является причиной этой кажущейся антиномии. Смирение мо$ жет быть точно так же опасно, как и гордость. Как от той так и от другой только один шаг до заблуждения. В гордости без смирения всегда кроется опасность гордыни и высокомерия, в смирении без гордости — опасность самоуничиже$ ния, потери достоинства или лицемерия. Не имея противовеса, эти гордость и смирение легко могут превратиться из добродетелей в пороки. Лишь вместе, в синтезе, они приобретают стабильность, устойчивость друг к другу.

Эта их взаимная фиксированность или внутренняя взаимосвязь образует нравственную ценность, не имеющая подходящего названия, но понятная, ис$ ходя из того, что смирение и гордость, не дополненные друг другом, так легко становятся неценными, в своем синтезе ограничивают друг друга в направлен$ ности к абсолютному ценностному идеалу.

c)Сохранение дистанции

Вдругом направлении со скромностью связаны сдержанность, чувство дис$ танции и ее сохранение в отношении чужой личности. Всякая человеческая бли$ зость требует соблюдения границы, за которой она становится навязчивостью.

Сохранение дистанции есть род нравственного чувства стыда, правда, иного, нежели аристотелевский бйдют’ . Это стыд в отношении собственных слабых сто$ рон, обнаруживаемых или могущих быть обнаруженными. Этос же дистанции есть этос стыда, ощущаемого за другого человека, ввиду его близости и открыто$ сти, или даже только в сознании его незащищенности — и охранение интимного для$себя$бытия чужой личности. Каждая личность имеет свои интимные угол$ ки, которые не перенесут вмешательства со стороны другого человека, в том чис$ ле и любящего. Личность другого беззащитна против такого проникновения, причем тем беззащитнее она, чем чище и искреннее. Помимо тех, кто имеет жи$ вой интерес к ближнему — ибо и любящий подвержен человеческим слабо$ стям — есть много любопытных и охочих до сенсаций. И уж тем более сострада$ ние легко становится бесстыдным, болезненным. Гордый и благородный не хо$ чет сострадания. Поэтому он и сам скуп на проявления сочувствия, не из$за не$ достатка в любви, но из$за понимания чувств другого и уважения. Каждый чело$ век поступает по$своему неповторимо, и каждого влечет к себе тайное. Но его