IV. Теория насилия (окончание)

«Весьма важным обстоятельством является то, что фактически господство над природой произошло» (гос­подство произошло!) «только вообще» (!) «благодаря господству над человеком. Хозяйственное использование земельной собственности на значительных пространствах никогда и нигде не осуществлялось без предшест­вующего порабощения человека и принуждения его к тому или иному виду рабского или барщинного труда. Установление экономического господства над вещами имело своей предпосылкой политическое, социальное и экономическое господство человека над человеком. Можно ли представить себе крупного землевладельца без господства его над рабами, крепостными или косвенно несвободными? Что могла значить для ведения земледе­лия в крупных размерах в прошлом или настоящем сила одного человека, располагающего в лучшем случае вспомогательной силой членов семьи? Эксплуатация земли, — или распространение экономического господ­ства над землей в размерах, превышающих естественные силы отдельного человека, — была возможна до сих пор в истории только потому, что до установления господства над землей или одновременно с ним было прове­дено и необходимое для этого порабощение человека. В позднейшие периоды развития это порабощение было смягчено... Теперешней его формой в более развитых государствах является наемный труд, в большей или меньшей степени руководимый полицейским господством. На наемном труде основывается, следовательно, практическая возможность той разновидности современного богатства, которая представлена в обширном зе­мельном господстве и» (!) «в крупном землевладении. Само собой разумеется, все другие виды распредели­тельного богатства должны быть исторически объясняемы подобным же образом, и косвенная зависимость че­ловека от человека, образующая в настоящее время основную черту наиболее развитого в экономическом от­ношении строя, не может быть понята и объяснена из себя самой, а только как несколько видоизмененное на­следие прежнего прямого подчинения и экспроприации».

Так утверждает г-н Дюринг.

Тезис! Господство (человека) над природой предполагает господство (человека) над чело­веком.

Доказательство: Хозяйственное использование земельной собственности на значитель­ных пространствах никогда и нигде не осуществлялось иначе, как трудом порабощенных людей.

«АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ II: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ 180

Доказательство доказательства: Как могут существовать крупные землевладельцы без по­рабощенных людей? Ведь крупный землевладелец со своей семьей мог бы обработать без порабощенных всего лишь ничтожную часть своих владений.

Итак, чтобы доказать, что человек для подчинения себе природы должен был предвари­тельно поработить другого человека, г-н Дюринг без дальних околичностей превращает «природу» в «земельную собственность на значительных пространствах», а эту земельную собственность — неизвестно чью — он обращает тотчас же в собственность крупного земле­владельца, который, разумеется, не может обрабатывать свою землю без помощи порабо­щенных людей.

Но, во-первых, «господство над природой» и «хозяйственное использование земельной собственности» — отнюдь не одно и то же. Господство над природой осуществляется в крупной промышленности в неизмеримо большем масштабе, чем в земледелии, которое до сих пор вынуждено подчиняться погоде, вместо того чтобы подчинять ее себе.

Во-вторых, если мы ограничиваемся хозяйственным использованием земельной собствен­ности на значительных пространствах, то вопрос состоит в том, кому принадлежит эта зе­мельная собственность, и тут мы находим в начале истории всех культурных народов не «крупного землевладельца», которого подсовывает нам здесь г-н Дюринг со своей обычной

, „ „ 112

фокуснической манерой, именуемой им «естественной диалектикой»112 , — а родовые и сель­ские общины с общим землевладением. От Индии и до Ирландии обработка земельной соб­ственности на больших пространствах производилась первоначально такими именно родо­выми и сельскими общинами, причем пашня либо обрабатывалась сообща за счет общины, либо делилась на отдельные участки земли, отводимые общиной на известный срок отдель­ным семьям, при постоянном общем пользовании лесом и пастбищами. И опять-таки харак­терно для «углубленнейших специальных занятий» г-на Дюринга «в области политических и юридических наук», что он ничего не знает обо всем этом, что все его сочинения свидетель­ствуют о полном незнакомстве с составившими эпоху в науке трудами Маурера о первобыт-

113

ном строе германской марки113 , этой основе всего германского права; точно так же свиде­тельствуют они о полном незнакомстве с постоянно возрастающей литературой, которая — под влиянием главным образом трудов Маурера — устанавливает наличие первоначальной общности землевладения у всех европейских и азиатских культурных народов и исследует различные формы его существования и раз-

ГЛ. IV: ТЕОРИЯ НАСИЛИЯ (окончание) 181

ложения. Подобно тому, как в области французского и английского права г-н Дюринг «все свое невежество приобретал себе сам»114 , — а невежество это, как мы видели, весьма велико, — подобно этому он «сам себе приобрел» свое еще гораздо большее невежество в области германского права. Человек, столь сильно негодующий на ограниченность горизонта уни­верситетских профессоров, еще и поныне в области германского права стоит, в лучшем слу­чае, на том уровне, на каком профессора стояли 20 лет тому назад.

Чистым «продуктом свободного творчества и воображения» г-на Дюринга является его утверждение, будто для ведения хозяйства на больших земельных пространствах требова­лись помещики и порабощенные люди. На всем Востоке, где земельным собственником яв­ляется община или государство, в языке отсутствует даже самое слово «помещик», — о чем г-н Дюринг может справиться у английских юристов, которые в Индии так же тщетно бились над вопросом: «Кто здесь земельный собственник?», как тщетно ломал себе голову блажен­ной памяти князь Генрих LXXII Рейс-Грейц-Шлейц-Лобенштейн-Эберсвальде115 над вопро­сом: «Кто здесь ночной сторож?». Только турки впервые ввели на Востоке в завоеванных ими странах нечто вроде помещичьего феодализма. Греция уже в героический период всту­пает в историю расчлененной на сословия, что, в свою очередь, было только очевидным ре­зультатом более или менее длительной, неизвестной нам предыстории. Но и тут земля обра­батывалась преимущественно самостоятельными крестьянами; более крупные поместья зна­ти и родовых вождей составляли исключение и к тому же скоро исчезли. В Италии земля была освоена для земледелия преимущественно крестьянами; когда в последние времена Римской республики крупные комплексы имений — латифундии — вытеснили мелких кре­стьян и заменили их рабами, то они заменили одновременно земледелие скотоводством и, как это знал уже Плиний, привели Италию к гибели (latifundia Italiam perdidere)¹¹⁶. В средние века во всей Европе преобладает (особенно при распашке пустошей) крестьянское земледе­лие, причем для рассматриваемого сейчас вопроса безразлично, приходилось ли этим кре­стьянам платить оброк — и какой именно — тому или иному феодалу. Фризские, нижнесак­сонские, фламандские и нижнерейнские колонисты, которые предприняли обработку отня­тых у славян земель к востоку от Эльбы, делали это в качестве вольных крестьян, плативших очень льготную подать, но отнюдь не в условиях «того или иного вида барщины». —

«АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ II: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ 182

В Северной Америке значительнейшая часть земельной площади была приведена в культур­ное состояние трудом свободных крестьян, тогда как крупные помещики Юга со своими ра­бами и своей хищнической системой хозяйства истощили землю до того, что на ней стали расти только ели, а культура хлопка вынуждена была передвигаться все дальше на запад. В Австралии и Новой Зеландии все попытки английского правительства искусственно создать земельную аристократию потерпели неудачу. Короче говоря, за исключением тропических и субтропических колоний, где климат не позволяет европейцу заниматься земледельческим трудом, крупный землевладелец, подчиняющий природу своему господству и проводящий расчистку земли под пашню посредством труда рабов или несущих барщину крепостных, оказывается чистейшим плодом фантазии. Напротив, там, где в древние времена появлялся крупный землевладелец, как, например, в Италии, он не пустыри превращал в возделанные поля, а, наоборот, обработанные крестьянские земли он превращал в пастбища, сгоняя людей и разоряя целые страны. Только в новейшее время, с тех пор как большая плотность населе­ния подняла стоимость земли, и особенно с тех пор, как развитие агрономии сделало более пригодной для обработки также и плохую землю, только с этого момента крупные землевла­дельцы начинают принимать в обширных размерах участие в распашке пустошей и пастбищ, преимущественно путем расхищения крестьянских общинных земель как в Англии, так и в Германии. Однако и тут дело не обошлось без противоположного процесса: на каждый акр общинной земли, расчищенной под пашню крупными землевладельцами в Англии, приходи­лось в Шотландии по меньшей мере три акра пахотной земли, которые были превращены ими в пастбища для овец, а под конец даже просто в охотничьи парки для крупной дичи.

Здесь мы имеем дело только с утверждением г-на Дюринга, что освоение для земледелия значительных пространств земли, т. е. в сущности почти всей культурной земледельческой площади, «никогда и нигде» не совершалось иначе, как крупными землевладельцами при помощи порабощенных людей, — с утверждением, «имеющим своей предпосылкой», как мы видели, поистине неслыханное незнакомство с историей. Поэтому нам нет необходимости выяснять здесь, в какой мере в различные времена земельные пространства, уже целиком или большей частью освоенные для земледелия, обрабатывались рабами (как в эпоху расцве­та Греции) или крепостными (как господские хозяйства со времени средних веков); нам нет также надоб-

ГЛ. IV: ТЕОРИЯ НАСИЛИЯ (окончание) 183

ности исследовать, какова была общественная функция крупных землевладельцев в разные эпохи.

Развернув перед нами эту великолепную фантастическую картину, в которой не знаешь, чему больше удивляться, фокусничеству ли дедукции или фальсификации истории, — г-н Дюринг торжествующе восклицает:

«Само собой разумеется, все другие виды распределительного богатства должны быть исторически объяс­няемы подобным же образом!».

Этим он, конечно, избавляет себя от труда проронить хотя бы еще одно словечко о воз­никновении, например, капитала.

Г-н Дюринг утверждает, что господство человека над человеком является предпосылкой господства человека над природой. Если этим он вообще хочет сказать лишь то, что весь наш современный экономический строй, достигнутая ныне ступень развития земледелия и про­мышленности, есть результат истории общества, развертывающейся в классовых противопо­ложностях, в отношениях господства и порабощения, — то он говорит нечто такое, что со времени «Коммунистического манифеста» давно стало общим местом. Но дело именно в том, чтобы объяснить возникновение классов и отношений господства, и если у г-на Дюринга имеется для этого всегда про запас одно-единственное слово — «насилие», то такое объяснение ни на шаг не подвигает нас вперед. Уже тот простой факт, что порабощен­ные и эксплуатируемые были во все времена гораздо многочисленнее поработителей и экс­плуататоров и что, следовательно, действительная сила всегда была на стороне первых, — уже один этот факт достаточно показывает нелепость всей теории насилия. Значит, все еще проблема заключается в том, чтобы найти объяснение для отношений господства и порабо­щения.

Они возникли двояким путем.

Какими люди первоначально выделились из животного (в более узком смысле слова) цар­ства, такими они и вступили в историю: еще как полуживотные, еще дикие, беспомощные перед силами природы, не осознавшие еще своих собственных сил; поэтому они были бед­ны, как животные, и не намного выше их по своей производительности. Здесь господствует известное равенство уровня жизни, а для глав семей — также своего рода равенство общест­венного положения, по крайней мере отсутствие общественных классов, которое наблюдает­ся еще и в первобытных земледельческих общинах позднейших культурных народов. В каж­дой такой общине существуют с самого начала известные общие интересы, охрану которых

«АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ II: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ 184

приходится возлагать на отдельных лиц, хотя и под надзором всего общества: таковы — раз­решение споров; репрессии против лиц, превышающих свои права; надзор за орошением, особенно в жарких странах; наконец, на ступени первобытно-дикого состояния — религиоз­ные функции. Подобные должности встречаются в первобытных общинах во все времена, — так, например, в древнейших германских марках и еще теперь в Индии. Они облечены, по­нятно, известными полномочиями и представляют собой зачатки государственной власти. Постепенно производительные силы растут; увеличение плотности населения создает в од­них случаях общность, в других — столкновение интересов между отдельными общинами; группировка общин в более крупное целое вызывает опять-таки новое разделение труда и учреждение органов для охраны общих интересов и для отпора противодействующим инте­ресам. Эти органы, которые в качестве представителей общих интересов целой группы об­щин занимают уже по отношению к каждой отдельной общине особое, при известных об­стоятельствах даже антагонистическое, положение, становятся вскоре еще более самостоя­тельными, отчасти благодаря наследственности общественных должностей, которая в мире, где все происходит стихийно, устанавливается почти сама собой, отчасти же благодаря рас­тущей необходимости в такого рода органах, связанной с учащением конфликтов с другими группами. Нам нет надобности выяснять здесь, каким образом эта все возраставшая само­стоятельность общественных функций по отношению к обществу могла со временем вырас­ти в господство над обществом; каким образом первоначальный слуга общества, при благо­приятных условиях, посте-пенно превращался в господина над ним; каким образом господин этот выступал, смотря по обстоятельствам, то как восточный деспот или сатрап, то как гре­ческий родовой вождь, то как кельтский глава клана и т. д.; в какой мере он при этом пре­вращении применял в конце концов также и насилие и каким образом, наконец, отдельные господствующие лица сплотились в господствующий класс. Нам важно только установить здесь, что в основе политического господства повсюду лежало отправление какой-либо об­щественной должностной функции и что политическое господство оказывалось длительным лишь в том случае, когда оно эту свою общественную должностную функцию выполняло. Сколько ни было в Персии и Индии деспотий, последовательно расцветавших, а потом поги­бавших, каждая из них знала очень хорошо, что она прежде всего — совокупный предпри­ниматель в деле орошения речных долин, без чего там невозможно было какое бы то ни бы­ло земледелие. Только

ГЛ. IV: ТЕОРИЯ НАСИЛИЯ (окончание) 185

просвещенные англичане сумели проглядеть это обстоятельство в Индии; они запустили оросительные каналы и шлюзы, и лишь теперь, благодаря регулярно повторяющимся голо­довкам, они начинают, наконец, соображать, что пренебрегли единственной деятельностью, которая могла бы сделать их господство в Индии правомерным хотя бы в такой степени, в какой было правомерно господство их предшественников.

Но наряду с этим процессом образования классов совершался еще и другой. Стихийно сложившееся разделение труда внутри земледельческой семьи давало на известной ступени благосостояния возможность присоединить к семье одну или несколько рабочих сил со сто­роны. Это имело место особенно в таких странах, где прежнее общее владение землей уже распалось или где, по крайней мере, прежняя совместная обработка земли уступила место обработке земельных наделов отдельными семьями. Производство развилось уже настолько, что человеческая рабочая сила могла произвести теперь больше, чем требовалось для про­стого поддержания ее; средства для содержания большего количества рабочих сил имелись налицо, имелись также и средства для применения этих сил; рабочая сила приобрела стои­мость. Но сама община и союз, к которому принадлежала эта община, еще не выделяли из своей среды свободных, избыточных рабочих сил. Зато их доставляла война, а война так же стара, как и одновременное существование по соседству друг с другом нескольких общин­ных групп. До того времени не знали, что делать с военнопленными, и потому их попросту убивали, а еще раньше съедали. Но на достигнутой теперь ступени «хозяйственного положе­ния» военнопленные приобрели известную стоимость; их начали поэтому оставлять в живых и стали пользоваться их трудом. Таким образом, насилие, вместо того чтобы господствовать над хозяйственным положением, было вынуждено, наоборот, служить ему. Рабство было открыто. Оно скоро сделалось господствующей формой производства у всех народов, кото­рые в своем развитии пошли дальше древней общины, но в конце концов оно стало также одной из главных причин их упадка. Только рабство сделало возможным в более крупном масштабе разделение труда между земледелием и промышленностью и таким путем создало условия для расцвета культуры древнего мира — для греческой культуры. Без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и греческой науки; без рабства не бы­ло бы и Римской империи. А без того фундамента, который был заложен Грецией и Римом, не было бы и современной Европы. Нам никогда не следовало бы забывать, что все наше

«АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ II: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ 186

экономическое, политическое и интеллектуальное развитие имеет своей предпосылкой такой строй, в котором рабство было в той же мере необходимо, в какой и общепризнано. В этом смысле мы вправе сказать: без античного рабства не было бы и современного социализма.

Нет ничего легче, как разражаться целым потоком общих фраз по поводу рабства и т. п., изливая свой высоконравственный гнев на такие позорные явления. К сожалению, это него­дование выражает лишь то, что известно всякому, а именно — что эти античные учреждения уже не соответствуют нашим современным условиям и нашим чувствам, определяемым эти­ми условиями. Но при этом мы ровным счетом ничего не узнаём относительно того, как воз­никли эти учреждения, почему они существовали и какую роль они сыграли в истории. И раз мы уже заговорили об этом, то должны сказать, — каким бы противоречием и ересью это ни казалось, — что введение рабства при тогдашних условиях было большим шагом вперед. Ведь нельзя отрицать того факта, что человек, бывший вначале зверем, нуждался для своего развития в варварских, почти зверских средствах, чтобы вырваться из варварского состоя­ния. Древние общины там, где они продолжали существовать, составляли в течение тысяче­летий основу самой грубой государственной формы, восточного деспотизма, от Индии до России. Только там, где они разложились, народы двинулись собственными силами вперед по пути развития, и их ближайший экономический прогресс состоял в увеличении и даль­нейшем развитии производства посредством рабского труда. Ясно одно: пока человеческий труд был еще так малопроизводителен, что давал только ничтожный избыток над необходи­мыми жизненными средствами, до тех пор рост производительных сил, расширение обмена, развитие государства и права, создание искусства и науки — все это было возможно лишь при помощи усиленного разделения труда, имевшего своей основой крупное разделение труда между массой, занятой простым физическим трудом, и немногими привилегирован­ными, которые руководят работами, занимаются торговлей, государственными делами, а позднее также искусством и наукой. Простейшей, наиболее стихийно сложившейся формой этого разделения труда и было как раз рабство. При исторических предпосылках древнего, в частности греческого, мира переход к основанному на классовых противоположностях об­ществу мог совершиться только в форме рабства. Даже для самих рабов это было прогрес­сом: военнопленные, из которых вербовалась основная масса рабов, оставлялись теперь, по крайней мере, в живых, между тем

ГЛ. IV: ТЕОРИЯ НАСИЛИЯ (окончание) 187

как прежде их убивали, а еще раньше даже жарили и поедали.

Заметим кстати, что все до сих пор существовавшие в истории противоположности между эксплуатирующими и эксплуатируемыми, господствующими и угнетенными классами нахо­дят свое объяснение в той же относительно неразвитой производительности человеческого труда. До тех пор, пока действительно трудящееся население настолько поглощено своим необходимым трудом, что у него не остается времени для имеющих общее значение общест­венных дел — для руководства работами, ведения государственных дел, для отправления правосудия, занятия искусством, наукой и т. д., — до тех пор неизбежно было существова­ние особого класса, который, будучи свободным от действительного труда, заведовал ука­занными делами; при этом он никогда не упускал случая, чтобы, во имя своих собственных выгод, взваливать на трудящиеся массы все большее бремя труда. Только громадный рост производительных сил, достигнутый благодаря крупной промышленности, позволяет рас­пределить труд между всеми без исключения членами общества и таким путем сократить ра­бочее время каждого так, чтобы у всех оставалось достаточно свободного времени для уча­стия в делах, касающихся всего общества, как теоретических, так и практических. Следова­тельно, лишь теперь стал излишним всякий господствующий и эксплуатирующий класс, бо­лее того: он стал прямым препятствием для общественного развития; и только теперь он бу­дет неумолимо устранен, каким бы «непосредственным насилием» он ни располагал.

Итак, когда г-н Дюринг строит презрительную мину по поводу того, что греческий мир был основан на рабстве, то он с таким же правом может поставить в упрек грекам, что они не имели паровых машин и электрического телеграфа. А когда он утверждает, что наше совре­менное наемное рабство представляет собой лишь несколько видоизмененное и смягченное наследие прежнего рабства и не может быть объяснено из себя самого (т. е. из экономиче­ских законов современного общества), то это либо означает только то, что и наемный труд, и рабство представляют собой, как это известно каждому ребенку, формы порабощения и классового господства, — либо же это утверждение неверно. Ведь с таким же правом мы могли бы сказать, что наемный труд может быть объяснен только как смягченная форма лю­доедства, которое, как в настоящее время установлено, везде было первоначальным спосо­бом использования побежденных врагов.

«АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ II: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ 188

Из всего сказанного ясно, какую роль играет в истории насилие по отношению к экономи­ческому развитию. Во-первых, всякая политическая власть основывается первоначально на какой-нибудь экономической, общественной функции и возрастает по мере того, как члены общества вследствие разложения первобытных общин превращаются в частных производи­телей и, следовательно, еще больше увеличивается отчужденность между ними и носителя­ми общих, общественных функций. Во-вторых, после того как политическая власть стала самостоятельной по отношению к обществу и из его слуги превратилась в его господина, она может действовать в двояком направлении. Либо она действует в духе и направлении зако­номерного экономического развития. Тогда между ней и этим развитием не возникает ника­кого конфликта, и экономическое развитие ускоряется. Либо же политическая власть дейст­вует наперекор этому развитию, и тогда, за немногими исключениями, она, как правило, па­дает под давлением экономического развития. Этими немногими исключениями являются те единичные случаи завоеваний, когда менее культурные завоеватели истребляли или изгоня­ли население завоеванной страны и уничтожали его производительные силы или же давали им заглохнуть, не умея их использовать. Так поступили, например, христиане в мавритан­ской Испании с большей частью оросительных сооружений, которым мавры обязаны были своим высокоразвитым хлебопашеством и садоводством. Каждый раз, когда завоевателем является менее культурный народ, нарушается, как само собой понятно, ход экономического развития и подвергается уничтожению масса производительных сил. Но при длительном за­воевании менее культурный завоеватель вынужден в громадном большинстве случаев при­способиться к более высокому «хозяйственному положению» завоеванной страны в том ви­де, каким оно оказывается после завоевания; он ассимилируется покоренным народом и большей частью вынужден усваивать даже его язык. А если оставить в стороне случаи завое­ваний, то там, где внутренняя государственная власть какой-либо страны вступала в антаго­низм с ее экономическим развитием, как это до сих пор на известной ступени развития слу­чалось почти со всякой политической властью, — там борьба всякий раз оканчивалась нис­провержением политической власти. Неумолимо, не допуская исключений, экономическое развитие прокладывало себе путь; о последнем, наиболее разительном примере в этом отно­шении мы уже упоминали: это великая французская революция. Если бы «хозяйственное по­ложение», а вместе с ним и экономический строй какой-либо

ГЛ. IV: ТЕОРИЯ НАСИЛИЯ (окончание) 189

страны попросту зависели, в согласии с учением г-на Дюринга, от политического насилия, то было бы невозможно понять, почему Фридриху-Вильгельму IV не удалось после 1848 г., не-

г 117

смотря на всю его «доблестную армию»117 , привить средневековое цеховое устройство и прочие романтические причуды железнодорожному делу, паровым машинами начавшей как раз в это время развиваться крупной промышленности его страны; или почему русский царь* , который действует еще гораздо более насильственными средствами, не только не в состоянии уплатить свои долги, но не может даже удержать свое «насилие» иначе, как бес­прерывно делая займы у «хозяйственного положения» Западной Европы.

Для г-на Дюринга насилие есть нечто абсолютно злое. Первый акт насилия был, по его мнению, грехопадением. Вся его доктрина есть нытье по поводу того, что этот акт насилия заразил первородным грехом всю историю вплоть до настоящего времени, что все законы природы и законы социальные позорно извращены этим орудием дьявола — насилием. Что насилие играет в истории еще и другую роль, именно революционную роль, что оно, по сло­вам Маркса, является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым¹¹⁸, что насилие является тем орудием, посредством которого общественное движение пролагает себе дорогу и ломает окаменевшие, омертвевшие политические формы, — обо всем этом ни слова у г-на Дюринга. Лишь со вздохами и стонами допускает он возможность того, что для ниспровержения эксплуататорского хозяйничанья понадобится, может быть, насилие — к сожалению, изволите видеть, ибо всякое применение насилия деморализует, дескать, того, кто его применяет. И это говорится несмотря на тот высокий нравственный и идейный подъем, который бывал следствием всякой победоносной революции! И это гово­рится в Германии, где насильственное столкновение, которое ведь может быть навязано на­роду, имело бы по меньшей мере то преимущество, что вытравило бы дух холопства, про­никший в национальное сознание из унижения Тридцатилетней войны. И это тусклое, дряб­лое, бессильное поповское мышление смеет предлагать себя самой революционной партии, какую только знает история?

— Александр II. Ред.

«АНТИ-ДЮРИНГ». ОТДЕЛ II: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ 190