2. Право

По всей видимости, ранние греки мыслили право как священный обычай, ниспосланный и санкционированный божеством; словом the¬litis * они называли как эти обычаи, так и богиню, которая (подобно индийской Рита и китайскому Дао или Дзэн) воплощала нравственный порядок и гармонию мира. Право было частью теологии, и в старинных храмовых кодексах древнейшие греческие законы о собственности соседствовали с литургическими предписаниями36. Возможно, столь же древними, как и религиозное право, были нормы, установленные приказами племенных вождей или царей. Будучи поначалу чистым насилием, со временем они превратились в святыни.

Второй фазой истории греческого права было собирание и согласо­вание этих священных обычаев, осуществленное такими законодателями (фесмофетами), как Залевк, Харонд, Драконт, Солон; после письменной фиксации новых законоуложений, thesmoi, или сакральные порядки, переходили в nomoi, или законы, введенные человеком**. В этих сводах право освобождалось от религии и становилось все более светским; при разборе дела полнее учитывалось намерение деятеля; семейную ответ­ственность заменила ответственность персональная, и частная месть уступила место регламентированному государственному наказанию³⁷.

Третьей стадией в развитии греческого права явился кумулятивный рост корпуса законов. Когда грек Перикловой эпохи говорит об афин ском праве, он подразумевает законодательства Драконта и Солона, а также законы, принятые — и не отмененные — народным собранием или советом. Если новый закон идет вразрез со старым, последний необходимо отменить; однако сверка редко бывает доскональной, и зачастую два законодательных акта вступают между собой в курьезное противоречие. В эпоху исключительной юридической путаницы из при­сяжных заседателей избирается по жребию коллегия номофетов, или установителей законов, которые призваны решить, какие из законов следует сохранить; в таких случаях назначаются адвокаты для защиты старых законов от тех, кто предлагает их упразднить. Под надзором номофетов законы Афин, изложенные простым и ясным языком, высе­каются на каменных плитах в Царском портике; после этого ни один из магистратов не может руководствоваться при рассмотрении дела неписа­ным правом.

Афинское право не делает различия между гражданским и уголов­ным законодательством, за исключением дел об убийстве, сохранен­ных за ареопагом, и в гражданских процессах оставляет ответчика проводить в жизнь постановление суда самостоятельно, приходя ему на помощь только в том случае, если он встречает сопротивление³⁸. Убийство — редкость, ибо оно заклеймено не только как преступле­ние, но и как скверна, а в случае бездействия закона в дело вступает кровная месть. При определенных условиях в пятом веке все еще допускается прямая реталиация; если мужчина застанет мать, жену, наложницу, сестру или дочь в противозаконной связи, он вправе убить мужчину-преступника на месте³⁹. Является ли убийство предна­меренным или нет, оно подлежит искуплению как осквернение город­ской земли, а очистительные обряды отличаются тягостной неукоснительностью и изощренностью. Если жертва даровала перед смертью прощение, убийца не может быть подвергнут преследованию⁴⁰. Наряду с ареопагом дела о человекоубийстве рассматривают еще три судебных коллегии ниже рангом; их функции распределены в соответствии с классовой принадлежностью и происхождением жертвы и в зависи­мости от предумышленности деяния и наличия смягчающих обстоя­тельств. Четвертая коллегия заседает во Фреаттиде на побережье и разбирает дела тех, кто, будучи изгнан за неумышленное убийство, обвиняется теперь в другом, преднамеренном убийстве; оскверненные первым преступлением, они не имеют права ступить на аттическую землю и защищаются с лодки у берега.

Имущественное право отличается суровой непреклонностью. Догово­ры проводятся в жизнь со всей строгостью; все судьи обязаны поклясть­ся, что они «не проголосуют за отмену частных долгов или раздачу земель или домов, принадлежащих афинянам»; ежегодно главный ар­хонт, вступая в должность, обращается через глашатая с воззванием: «Кто чем владеет, будет этим владеть и безусловно - распоряжаться -и впредь»⁴¹. Право наследства по-прежнему узко ограничено. При наличии детей мужского пола старинное религиозное понятие о собственности, которая связана с генеалогией данной семьи и заботой о духах предков, требует автоматического перехода состояния к сыновьям; отец является собственником имущества на положении опекуна по отношению к усопшим, живым и еще не рожденным. Если в Спарте (как в Англии) родовое имущество неделимо и отходит к старшему сыну, в Афинах (почти так же, как во Франции) оно делится1 между наследниками мужского пола, причем старший получает несколько большую долю, чем остальные42. Уже во времена Гесиода мы. обнаруживаем, что крестьянин на французский манер прибегает к ограничению семьи, чтобы избежать пагубного дробления состояния между многими сыновьями43. Собственность мужа; никогда не переходит к вдове все что ей остается, — ее приданое..33 Перикловы дни 'завещания столь же сложны, как и ныне, и облекаются в формулы, весьма схожие с современными44. В этом, как и 7В других вопросах, греческое законодательство представляет собой фундамент римского права, которое в свою очередь заложило юридические основы западного общества.

Т.Моммзен «История Рима»

ТОМ.2, ГЛАВА 11. РЕСПУБЛИКА И ЕЕ ХОЗЯЙСТВО

Перед нашим взором прошли события девяностолетнего перио­да. Сорок лет дарил мир, пятьдесят лет продолжалась почти непре­рывная революция. Это была самая бесславная эпоха во всей римской истории. Правда, в западном и восточном направлениях римляне пе­решагнули через Альпы, на испанском полуострове власть римского оружия распространилась до Атлантического океана, а на македонс­ко-греческом — вплоть до Дуная. Но это были дешевые и бесплод­ные лавры. Крут «иноземных народов, находившихся на полном про­изволе римского народа, в подчиненности ему, подвластно его или в дружбе с ним», существенно не расширился. Рим довольствовался реализацией приобретений доброго старого времени, постепенно об­ращал в полное подданство государства, которые были связаны с Ри­мом более слабыми узами зависимости. За блестящим занавесом при­соединения провинций скрывался заметный упадок римского могу­щества. В то время как вся античная цивилизация все более сосредо­точивалась в римском государстве и принимала в нем все более уни­версальный характер, по ту сторону Альп и по ту сторону Евфрата народы, исключенные из этой цивилизации, начали переходить от обороны к наступлению. На полях сражений при Аквах Секстиевых и Верцеллах, при Херонее и Орхомене раздались первые раскаты гро ма, вестники той грозы, которая обрушилась на италийско-греческий мир со стороны германских племен и азиатских орд. Последние глу­хие отголоски этой грозы слышны еще чуть ли не в наше время. Но и внутреннее развитие Рима в эту эпоху носит тот же характер. Старый порядок бесповоротно рушится. Римекая республика была первона­чально городской общиной. Свободные граждане сами выбирали себе правителей и издавали законы. Правители, имея благоразумных со­ветников, руководили общиной подобно царям в рамках этих зако­нов. Общину окружали двойным кольцом: с одной стороны,, италий­ский союз свободных городских общин, на существу однородных и родственных римской; с другой, внеиталийские союзники, т. е.. сво­бодные греческие города и варварские народы и правители; и те и другие скорее находились под опекой Рама, чем под. его владыче­ством. В начале данной эпоха величественное здание было уже рас­шатано и начинало давать трещины, но все еще держалось на своем фундаменте; в конце эпохи от нега не осталось камня на камне. Это было окончательным результатом революции, причем обе партии как так называемая консервативная, так и демократическая, одинаково содействовали этому. Верховная власть принадлежала теперь либо одному лицу, либо замкнутой олигархии знатных или богатых. На­род лишился всякого права на участие в управлении. Должностные лица стали зависимыми орудиями в руках очередного властелина. Городская община Рима сама взорвала себя сеоим неестественным расширением. Италийский союз, растворился в городской общине. Внеиталийские союзники были на пути к полному превращению в подданных Рима. Вся органическая структура римской республики по­гибла; от нее не оставалось ничего, кроме аморфной массы более или менее разнородньгх элементов. Риму угрожала опасность полной анар­хии и внешнего и внутреннего разложения государства. Политичес­кое развитие определенно шло к деспотизму. Спор шел еще лишь о том, будет ли деспотом замкнутый круг знатных, семейств, сенат, состоящий из капиталистов или же монарх. Политическое движение направлялось по пути, ведущему прямо к деспотизму: основная идея свободных республиканских учреждений, заключающаяся в том, что все борющиеся силы косвенным путем взаимна ограничивают друг друга, одинаково утрачена была всеми партиями; сначала оспаривали друг у друга власть ври помощи дубин, вскоре взялись и за мечи. Революция была уже закончена в том смысле, что обе стороны при­знали старую конституцию окончательно устраненной, и цель и пути нового политического развития были ясно установлены.. Однако для самой реорганизации государства революция нашла пока только вре­менные решения. Ни учреждения Гракха, ни учреждения Суллы не носили окончательного характера. А самым печальным в это печаль­ное, время было то, что дальновидные патриоты сами утратили на­дежду и стремление к лучшему будущему. Солнце благодатной сво­боды неудержимо клонилось к закату, и сумерки надвигались на мир, еще недавно столь озаренный блеском. Это не была случайная катас­трофа, которую могли бы предотвратить любовь к родине и гений. Римская республика погибала от застарелых общественных язв, в по­следнем счете от вытеснения среднего сословия невольничьим проле­тариатом. Даже самый разумный государственный деятель оказы­вался в положении врача, который находится в мучительной нереши­мости, продлить ли агонию умирающего или сократить ее. Не подле­жит сомнению, что для Рима было бы тем лучше, чем скорее и реши­тельнее тот или другой деспот устранит все остатки старого свободно­го строя и найдет новые формы и формулы для того скромного бла­госостояния человеческого общества, которое совместимо с абсолю­тизмом. При сложившихся обстоятельствах монархия имела то внут­реннее преимущество перед всякой олигархией, что коллегиальное правительство не способно было к такому деспотизму с его энергич­ной созидательной и нивелирующей работой. Однако не эти хладнок­ровные соображения творят историю. Не рассудок, а страсть строит будущее. Оставалось лишь ждать, долго ли республика будет в таком положении, когда она не в состоянии ни жить, ни умереть, ждать, найдет ли она, наконец, в сильном человеке своего господина и, если возможно, своего воссоздателя, или же рухнет в бедствиях и бесси­лии.

Нам остается описать экономическую и социальную сторону этого процесса, поскольку это не было сделано раньше. Главной основой го­сударственного хозяйства были с начала этой эпохи доходы с провин­ций.

Со времени битвы при Пиднев Италии прекратилось взимание поземельной подати, которая и прежде всегда была лишь чрезвычай­ным источником дохода наряду с Постоянными доходами от государ­ственных земель и от других сборов. В результате полную свободу от поземельной подати стали считать конституционной привилегией рим­ских землевладельцев. На государственные регалии, как-то: соляную монополию (I, 751) и чеканку монеты, вообще не смотрели как на источники дохода, всего менее в эту эпоху. Новый налог на наслед­ства тоже перестал взиматься и, возможно, он даже был прямо отме­нен. Итак, римская казна не извлекала из Италии, включая и Цизаль­пинскую Галлию, ничего, кроме доходов от государственных земель, а именно: в Кампании, и от золотых приисков на земле кельтов, за­тем в казну поступали также сборы, взимавшиеся в связи с освобож­дением рабоз, и сбор с товаров, привозимых морем в область города Рима не для собственного употребления. И тот и другой сбор можно по существу рассматривать, как налоги на роскошь. Доход от них, впрочем, должен был значительно возрасти с тех пор, как вся Ита­лия, вероятно, с включением Цизальпинской Галлии, вошла в состав римской городской территории и вместе с тем — в состав римской таможенной территории.

В провинциях римское государство прежде всего присваивало в свою полную собственность все земли государств, уничтоженных по праву завоевания, а в государствах, в которых римское правительство пришло на смену прежних правителей, — земли этих последних..

По праву завоевания считались римскими государственными до- . менами земли Леонтин, Карфагена и Коринфа, удельные владения царей Македонии, Пергама и Кирены, испанские и македонские рудни­ки. Они, точно так же как территория Капуи, сдавались римскими цен­зорами в аренду частным предаринимателям за определенную годо­вую сумму или за долю дохода. Выше уже говорилось, что Гай Гракх пошел в этом отношении еще дальше: он объявил все провинциальные земли римскими государственными доменами и провел этот принцип на практике преждезсего в провинции Азии, мотивируя взимание здесь десятины, пастбищных и портовых сборов правом собственности рим­ского государства на пашни, луга и берега провинций — безразлично, принадлежали ли они раньше царям или частным лицам.

По-видимому, в то время Рим не использовал еще государствен­ных регалий в провинциях. Запрещение виноделия и разведения мас­лин в Трансальпийской Галлии не шло на пользу государственной казне как таковой. Зато взимались в широком масштабе прямые и косвенные налоги. Признанные совершенно суверенными покрови­тельствуемые государства, как, например, царства Нумидия и Каппа-докия, союзные города (civitates foederatae) Родос, Мессана, Тавроме-ннй, Массалия, Гадес были по закону свободны от налогов. По дого­вору они были лишь обязаны поддерживать римскую республику во время войны регулярной поставкой определенного количества кораб­лей или войск за свой счет и, конечно, оказывать ей всякого рода чрезвычайную помощь в случае крайней необходимости.

Наоборот, остальная территория провинций, даже с включением свободных городов, всегда облагалась налогами. Исключение состав­ляли только города, которые были, как, например, Нарбон, наделены правом римского гражданства, и города, которые подобно Кенторипе в Сицилии были специально освобождены от налогов (civitates immunes). Прямые налоги состояли, как, например, в Сицилии и Сар­динии, из права на десятую долю урожая хлеба и плодов, как-то: винограда, маслин и др., и из определенного денежного сбора с паст­бищ. В Македонии, Ахайе, Кирене, в большей части Африки, в обеих Испаниях и со времен Суллы также в Азии прямые налоги состояли из определенной денежной суммы (stipendium, tributum), которую каж­дая отдельная община должна была ежегодно уплачивать Риму; для всей Македонии она, например, была установлена в 600 тысяч дена­риев, для небольшого острова Гиара у Андроса — в 150 денариев. По всем признакам эти суммы в общем были невысоки, ниже чем нало­ги, которые взимались до римского владычества. Десятину и паст­бищный сбор государство сдавало в аренду частным предпринимате­лям с обязательством доставлять ему определенное количество хлеба или твердо установленные денежные суммы.

Что касается этих денежных податей, то государство имело дело с общинами и предоставляло им распределять их между налогопла­тельщиками согласно общим правилам, устанавливаемым римским правительством, и взыскивать их*.

Косвенные налоги главным образом состояли из таможенных пошлин, если не считать второстепенных сборов: дорожных, мосто­вых и за проезд по каналам. В дрезнем мире пошлины взимались если не исключительно, то преимущественно в портовых городах, реже — на сухопутной границе; ими облагались товары, ввозимые или вывозимые для продажи. Каждое государство определяло по сво­ему усмотрению размеры этих пошлин в своих портах и на своей тер­ритории. Римляне тоже придерживались в общем этого правила, по­скольку их первоначальная таможенная область простиралась не даль­ше района римского гражданства и граница государства отнюдь не была таможенной границей и, стало быть, общегосударственные по­шлины были неизвестны. Только путем государственных договоров римское государство выговаривало- себе в зависимых государствах полную свободу от пошлин, а для римских граждан по крайней мере ряд привилегий в этом отношении. Но в тех странах, которые не были допущены к союзу с Римом, а находились к последнему в отноше­нии подданства и не получили привилегий, пошлины, разумеется, принадлежали действительному суверену, т. е. римскому государ­ству. Поэтому отдельные более или менее обширные территории внутри государства были организованы .как отдельные римские та­моженные округа, в которых отдельные союзные или привилегиро­ванные общины были освобождены от пошлин. Так, например, Си­цилия уже со времен войн с Карфагеном составляла замкнутый та­моженный округ, на границе которого взималась пятипроцентная пошлина со стоимости всех ввозимых и вывозимых товаров; на гра­ницах Азии, в силу закона Семпрония, взималась такая же пошлина в размере 2 %. . Подобным же образом, за исключением земель рим­ской колонии, была организована Нарбонская провинция в римский таможенный округ. Возможно, что при этом кроме фискальных це­лей преследовалась также достойная сочувствия цель уравнять погра­ничные пошлины и устранить таким образом путаницу, неизбежно возникающую из разнообразия коммунальных пошлин. Пошлины, так же как и десятинные сборы, всюду без исключения сдавались на откуп посредникам.

Этим ограничивались регулярные налоги римских налогоплатель­щиков. Впрочем, не следует упускать из виду, что расходы по взима­нию этих налогов были олень высоки, и налогообязанные платили несравненно больше того, что получало римское правительство. Сис­тема взимания налогов через посредников, а именно: через крупных откупщиков, уже сама по себе самая расточительная; а в Риме тя­жесть ее была тем сильнее, что вследствие незначительного дробле­ния откупов и большой концентрации капитала до крайности затруд­нялась, всякая действительная конкуренция.

К этим постоянным налогам присоединялись, однако, еще рек­визиции. Расходы но военному управлению ложились по закону на римское государство. Оно снабжало командующего в каждой провин­ции транспортом и всем необходимым; оно платило жалованье рим­ским солдатам в провинции и снабжало их продовольствием. Про­винциальные общины обязаны были бесплатно снабжать римских должностных лиц и солдат только помещением,, дровами, сеном и подобными предметами. Свободные города даже регулярна освобождались от зимнего постоя войск; постоянные гарнизоны были в то время еще неизвестны. Итак, когда наместнику нужны были хлеб, корабли и рабы для них, полотно, кожа, деньги и прочее, он имел право требовать по своему усмотрению и потребностям все это от под­властных Риму общин или от покровительствуемых Римом, но суве­ренных государств. Это было его безусловное право во время войны, и немного иначе обстояло дело и в мирное время. Однако эти постав­ки, так же как уплата римской поземельной подати, приравнивались юридически к купле или займу, и стоимость их возмещалась римской казной тотчас или позже. Тем не менее реквизиции были если не в государственно-правовом отношении, то во всяком случае на практи­ке одной из самых тяжелых повинностей населения провинций; тем более что размер уплачиваемых государственной казной сумм опре­делялся обычно по одностороннему усмотрению римского правитель­ства или даже наместника. Правда, существовали отдельные закон­ные ограничения этого опасного права высших римских должностных лиц по применению реквизиций. Например, как уже выше указыва­лось (I, 644), запрещалось реквизировать у хлебопашца в Испании больше двадцатой доли урожая и назначать вознаграждение по соб­ственному усмотрению; был установлен максимум того количества зерна, которое наместник имел право реквизировать для себя и своей сбиты; было назначено определенное высокое денежное вознаграж­дение за зерновой хлеб для столицы, во всяком случае за хлеб, от­правляемый из Сицилии. Подобные ограничения несколько умень­шали бремя реквизиций в провинциях, но отнюдь не устраняли его; реквизиции ложились тяжелым бременем на общины и население. Во время чрезвычайных кризисов гнет реквизиций неизбежно усили­вался и нередко не знал пределов: реквизиции нередко налагались в виде наказания или в виде предписанных свыше добровольных посо­бий, так что возмещение совершенно отпадало. Так, например, в 670— 671 гг. Сулла заставил жителей Малой Азии, правда, чрезвычайно провинившихся перед Рилом, уплачивать каждому помещенному у них на постой солдату жалованье в 40-кратном размере (в день по 16 денариев), а каждому центуриону — в 75-кратном размере. Кроме того, жители были обязаны снабжать солдат, находящихся у них на постое, одеждой и пищей, и солдаты имели право приглашать гос­тей. Тот же Сулла вскоре затем обложил подвластные общины и за­висимые государства общим сбором, о возмещении которого, конеч­но, не было речи.

Кроме того, не следует упускать из виду также повинности го­родских общин. Вероятно, они были относительно очень высоки*, так как на городские бюджеты ложились все расходы по управлений), по ремонту общественных зданий и вообще все гражданские расхо­ды. Римское правительство покрывало из своей казны исключитель­но расходы по военному ведомству. Даже некоторые значительные статьи расхода по военном}' ведомству перелагались на общины: так, например, устройство и содержание военных дорог вне Италии, рас­ходы на содержание флота в неиталийских морях, в значительной мере даже расходы на содержание войск. Ополчения подвластных и зависимых государств обычно несли службу внутри своей провинции за счет своих общин, но их все чаще стали привлекать к службе вне пределов их провинции: фракийцез в Африке, африканцев в Италии и вообще в любом месте. Пока Италия одна несла все тяготы и расходы по военному ведомству, обложение прямыми налогами только про­винций, а не Италии, было справедливо если не в политическом, то в финансовом отношении. Но с тех пор, как от этого отказались, насе­ление провинций оказалось чрезмерно обремененным также в финан­совом отношении.

Наконец не следует забывать вымогательств, с помощью кото­рых римские должностные лица и откупщики всячески увеличивали налоговое бремя провинций. Если бы считать по закону вымогатель­ством даже каждый подарок, принимаемый наместником, если бы закон даже ограничил право наместника приобретать собственность путем купли, все равно официальная деятельность наместника давала ему при желании множество случаев для злоупотреблений. Постой войск; бесплатные квартиры для чиновников и целой своры адъютан­тов сенаторского и всаднического ранга, писцов, ликторов, героль­дов, лекарей и жрецов; полагающийся государственным курьерам бесплатный проезд; приемка натуральных сборов, перевозка их, а главное — принудительные продажи и реквизиции, — все это давало всем римским должностным лицам возможность привозить из про­винций огромное состояние. Воровство все росло по мере того, как исчезал контроль со стороны правительства, а суды из капиталистов стали опасными только для честных людей. Ввиду участившихся жалоб на вымогательства должностных лиц в провинциях, была уч­реждена в 605 г. постоянная судебная комиссия для расследования подобных случаев; законы против вымогательства быстро следовали друг за другом и становились все более строгими. Это указывает на постоянно разраставшиеся размеры зла, как гидрометр показывает уровень воды в реке.

При таком положении дел даже умеренное само по себе обложе­ние могло стать на деле крайне тягостным. Несомненно, оно и было таким, хотя экономический гнет, которому италийские купцы и бан­киры подвергали провинции, тяготел над последними еще гораздо сильнее, чем бремя налогов со всеми связанными с ними злоупотреб­лениями.

В итоге мы приходим к заключению, что доходы, извлекавшиеся Римом из провинций, в сущности не являлись налогами с подданных в нашем современном смысле. Их скорее можно сравнить, с аттичес­кой данью, которая служила государству-патрону средством для по­крытия принятых им на себя военных расходов. Этим объясняются поразительна незначительные размеры как валовой, так и чистой сум­мы доходов. Имеются указания, что римские государственные дохо­ды, вероятно, за исключением доходов с Италии и зернового хлеба, отправляемого в Италию натурой откугяциками десятинных сборов, не превышали до 691 г. 200 миллионов сестерций. Итак, они состав­ляли только 2/3 той суммы, которую ежегодно извлекал из своих впадений царь Египта. Это соотношение может казаться странным только на первый взгляд. Птолемеи эксплуатировали долину Нила как крупные плантаторы и извлекали громадные суммы из монопо­лизированной ими торговли с Востоком. Напротив, римское казна­чействе было в сущности лишь союзной военной казной городов, объе-динившнхея под покровительством Рима. Вероятно, чистый доход был относительна еще меньше. Значительные из лишки получались, веро­ятно, только из Сицилии, где действовала карфагенская система об­ложения, и в особенности из Азии, с тех пор, как Гай Гракх. для осу­ществления своих раздач хлеба провел там конфискацию земельной собственности и общее обложение всех государственных земель. По многим указаниям, главной опорой римских государственных финан­сов были доходы из Азии. Вполне правдоподобно утверждение, что остальные провинции в среднем стоили Риму почти столько же, сколь­ко приносили ему. Те из них, в которых надо было содержать значи­тельные постоянные армии, как, например, обе Испании, Трансаль­пийская Галлия, Македония, пожалуй, часто стоили больше того, что. приносили. В общем, в римской казне, правда, в нормальное время, оставался излишек, который давал возможность щедро финансиро­вать государственное и городское строительство и откладывать кое-что на черный день. Однако если принять во внимание огромную тер­риторию, на которую простиралось римское владычество, то размеры и этих сумм доказывают лишь, что чистый доход от римских налогов был незначителен. Таким образом, в известной мере как в римско-италийском, так и в провинциальном финансовом управлении дейт ствовало старое разумное и достойное сочувствия правило, что не сле­дует извлекать материальных выгод из политической гегемонии. Сбо­ры со своих заморских подданных Рим, как правило, снова тратил на военную охрану тех же заморских владений. И если эти римские на­логи были для налогоплательщиков тягостнее, чем прежние, вслед­ствие того, что тратились большей частью за рубежом, то зато весьма значительным сбережением являлось то, что прежние многие мелкие властители и армии были заменены одним владыкой н централизованным военным управлением. Однако этот почтенный принцип ста­рой организации провинций был подорван в корне многочисленными допущенными отступлениями. Десятинные сборы, взимавшиеся в Сицилии по гиероно-карфагеяскому образцу, вышли далеко за пре­делы взносов на ежегодные военные расходы. Правильно говорит у Цицерона Сципион Эмилиан, что римскому народу не подобает одно­временно повелевать народами и быть их мытарем. Присвоение пор­товых пошлин было несовместимо с принципом бескорыстной геге­монии. Высокий размер пошлин и притеснительный способ их взи­мания не способствовали их популярности. Уже в то время слово «мытарь» является у восточных народов синонимом слов «злодей» и «грабитель». Эта повинность больше всех других способствовала тому, что римское имя стало ненавистным в особенности на Востоке. Когда власть перешла к Гаю Гракху и к той партии, которая называла себя в Риме партией популяров, открыто объявлено было, что политическое владычество дает каждому участнику право на известное количество шеффелей зерна. Гегемония превратилась просто в собственность на землю; не только была введена полная эксплуатация, она была с бес­стыдным цинизмом мотивирована, узаконена и прокламирована. Конечно, не случайно самое тяжелое бремя легло на самые невоин­ственные провинции — Сицилию и Азию.

За отсутствием точных сведений, приблизительным мерилом состояния римских финансов того времени могут служить в первую очередь общественные сооружения. В первые десятилетия этой эпо­хи общественные сооружения приняли самые широкие размеры; до­рожное строительство никогда не проводилось так энергично, как в это время. В Италии к большой, вероятно, более старой, южной шоссейной дороге, которая была продолжением Аппиевой дороги и вела из Рима через Капую, Беневент, Венусию к портовым городам Таренту и Брундизию, присоединилась дорога, построенная Публи­ем Попилием, консулом 622 г., ведущая от Капуи до Сицилийского пролива. На восточном побережье, где до сих пор шоссирован был только участок Фламиниевой дороги от Фанума до Аримина (1,528), теперь была продлена прибрежная дорога к югу до Брундизия, а к северу через Атрию на По до Аквилеи; и тот же Попилий еще в том же году начал постройку Дороги на участке от Аримина до Атрии. К числу построенных в это время римских государственных дорог сле­дует также отнести обе большие этрусские шоссейные дороги — при-брежную Аврелиеву дорогу, которая вела из Рима до Пизы и Луны и над которой работали, между прочим, в 631 г., и Кассиеву дорогу, которая шла через Сутрий и Клусий до Арреция и Флорен­ции и, кажется, была построена не раньше 583 г. Вокруг самого Рима не было надобности в новых дорогах. Однако Мульвиев мост, по которому дорога Фламиния пересекала Тибр недалеко от Рима, был заново построен в 645 г. и возведен теперь из камня. Наконец, в Северной Италии, в которой до сих пор не было других искусствен ных дорог, кроме дороги Фламиния — Эмилия, кончавшейся у Плацентии, была построена в 606 г. большая Постумиева дорога. Она вела из Генуи через Дертону, где тогда же, вероятно, была основана колония, через Плацентню, где соединялась с дорогой Фламиния— Эмилия, затем через Кремону и Верону вела в Аквилею и, таким образом, соединила Тирренское море с Адриатическим. В 645 г. Марк Эмилий Скавр построил дорогу между Луной и Генуей, это непос­редственно соединило Постумиеву дорогу с Римом. Гаю Гракху при­надлежит другая заслуга в области дорожного дела в Италии. Он обеспечил содержание и ремонт больших грунтовых дорог; для это­го при раздаче пахотных земель он отводил вдоль этих дорог участ­ки, на владельцев которых возлагалась обязанность содержать до­рогу в исправности. Кажется, от него или во всяком случае от ко­миссии по распределению земель ведет начало обычай обозначать границы между полями межевыми камнями, а также обычай ста­вить камни с.обозначением числа миль. Гай Гракх заботился также о хороших проселочных дорогах, тоже на пользу земледелия. Но, несомненно, гораздо большее значение имела начавшаяся в эту эпо­ху постройка государственных шоссейных дорог в провинциях. Домитиева дорога после долгих приготовлений (I, 631) обеспечила су­хопутное сообщение между Италией и Испанией: сооружение ее на­ходилось в тесной связи с основанием Aquae Sextiae и Нарбона. До­роги Габиниева и Эгнатиева вели от главных городов на восточном побережье Адриатического моря внутрь страны. Первая шла от Са­лоны, вторая от Аполлонии и Диррахия. Немедленно после образо­вания провинции Азии Манлий Аквилий в 625 г. начал постройку сети дорог; они вели от главного города Эфеса в различных направ­лениях к границам государства. В дошедших До нас отрывочных сведениях об этой эпохе нет указаний об этих сооружениях; однако они, несомненно, были связаны с консолидацией римского господ­ства в Галлии, Далматии, Македонии и Малой Азии и сыграли чрез­вычайно важную роль в централизации государства и цивилизации покоренных варварских областей.

Наряду с дорожным строительством предпринимались также об­ширные работы по осушению болот, по меньшей мере, в Италии. Так, например, в 594 г. приступили с большой энергией и во всяком случае с временным успехом к осушке Помптинских болот, насущ­нейшему вопросу для средней Италии. В 645 г. в связи с сооруже­нием североиталийских шоссейных дорог одновременно была про­ведена осушка низменности между Пармой и Плацентией. Наконец, правительство проявляло большую активность в проведении римс­ких водопроводов, необходимых для здоровья и удобства населения столицы. На эти сооружения тратились большие средства. В 610 г. подверглись капитальному ремонту существовавшие еще в 442 и 492 гг. водопроводы Аппия и реки Анио, кроме того, были постро­ены два новых водопровода: в 610 г. — Марциев водопровод, который по качеству и обилию воды остался непревзойденным и в более позднее время, а спустя 19 лет — так называемый теплый водопро­вод. Какие операции совершало римское государственное казначей­ство, чтобы не прибегать к кредиту и за все расплачиваться налич­ными деньгами, нагляднее всего показывает история сооружения водопровода Марция. Необходимая для этого сумма в 180 милли­онов сестерций была раздобыта и израсходована в три года. Отсюда можно заключать, что в государственной казне находились значи­тельные резервы; уже в начале этого периода резервы доходили до 6 миллионов талеров (1,754, 800), а впоследствии они, несомненно, постоянно возрастали.

Все эти факты в совокупности позволяют сделать вывод, что состояние римских финансов было в это время в общем благополуч­но. Однако и в области финансов тоже не следует упускать из виду, что хотя в первые две трети описываемого периода правительство построило блестящие и колоссальные сооружения, с другой сторо­ны, оно не производило расходов на другие, по меньшей мере, столь же нужные предприятия. Мы уже указывали на недостаточность его забот по военному ведомству. В пограничных областях и даже в долине реки По грабили варвары, внутри государства, даже в Малой Азии, Сицилии и Италии хозяйничали банды разбойников. Флот был оставлен в полном пренебрежении; своих военных кораблей у Рима уж почти не было, а тех, которые строили и содержали для него подвластные города, было совершенно недостаточно, так что Рим не только не был в состоянии вести морских войн, но даже не мог положить конец морским разбоям. В самом Риме не предпринима­лось множество самых необходимых улучшений, в особенности же чрезвычайно запущены были речные сооружения. Столица все еще не имела другого моста через Тибр, кроме совсем старого деревян­ного мостика, который вел через Тибрский остров к Яникулу. Тибр по-прежнему каждый год заливал улицы и сносил дома, нередко даже целые кварталы. Несмотря на это, ничего не предпринималось для укрепления берегов реки, Несмотря на мощное развитие замор­ской торговли, допустили обмеление Остийской гавани, и без того плохой. Правительство, которое при благоприятнейших обстоятель­ствах в течение 40-летнего внешнего и внутреннего мира не выпол­няет таких своих обязанностей, легко может сокращать налоги и притом все же иметь ежегодный излишек доходов над расходами и даже накопить значительные резервы. Но такое финансовое управ­ление не заслуживает похвалы за свои внешне блестящие результа­ты; напротив, оно достойно порицания за дряблость, за отсутствие единого руководства, за порочное стремление льстить народу — эти недостатки оно проявило в области финансов, как и во всякой дру­гой политической области.

Финансовое положение стало, конечно, гораздо хуже, когда раз­разилась гроза революции. Введенная Гаем Гракхом раздача хлеба гражданам столицы за бесценок являлась новым бременем для госу­дарства, крайне тяжелым даже с чисто финансовой точки зрения. Впрочем, вначале оно уравновешивалось открытием в провинции Азии новых источников дохода. Так или иначе с тех пор, по-видимому, наступает почти полный застой в общественных сооружениях. Если в период от битвы при Пидне до Гая Гракха было воздвигнуто много общественных сооружений, то после 632 г. едва ли можно назвать что-либо, кроме начатых Марком Эмилием Скавром, в бытность его цензором в 645 г., построек мостов и дорог, и работ по осушке болот. Трудно сказать, было ли это результатом раздач хлеба или, что, по­жалуй, более правдоподобно, результатом системы излишних сбережений, характерной для правительства, которое все более превраща­лось в окостенелую олигархию. Об этой системе экономии имеется указание, что запасной фонд римского казначейства достиг наивыс­шего размера в 663 г. Бури восстания и революции и приостановка в течение пяти лет поступления доходов из Малой Азии явились для римских финансов первым тяжелым испытанием после войны с Ган­нибалом. Римские финансы не выдержали этого испытания. Разли­чие между обеими эпохами,, быть может, всего нагляднее сказывается в следующем: во время войны с Ганнибалом к запасному фонду при­шлось прибегнуть (1,608) лишь на десятом году войны, когда народ совершенно изнемогал под бременем налогов, во время же союзни­ческой войны средства на покрытие расходов с самого начала брались из кассовой наличности, а когда уже носле двух кампаний в казне ничего не осталось, правительство предпочло продать с торгов строи­тельные участки в столице и реализовать храмовые сокровища, чем обложить граждан. Но как ни страшна была гроза, она миновала. Сулла снова привел в порядок финансы, хотя и ценою колоссальных экономических жертв, наложенных на римских подданных и италий­ских революционеров. Он прекратил раздачу хлеба, но сохранил на­логи в Азии, хотя и в уменьшенном размере. В результате он добился удовлетворительного положения финансов, по крайней мере в том отношении, что постоянные расходы были много ниже постоянных доходов.

В частном хозяйстве того времени не замечается новых момен­тов. Положительные и отрицательные стороны общественных отно­шений в Италии, о которых мы говорили выше (I, 783—812), не из­менились, а лишь развивались обострялись.

Что касается сельского хозяйства, то мы уже видели, как возрас­тающая мощь капитала постепенно поглощала среднее и мелкое зем­левладение в Италии и провинциях. Точно так под лучами солнца высыхают капли дождя. Правительство не только не противодейство­вало этому, но даже поощряло отдельными мероприятиями пагубное распределение земельной собственности. К числу таких мероприятий в первую очередь относится запрет виноделия и разведения оливок по ту сторону Альп; он издан был в интересах крупных италийских землевладельцев и купцов*. Правда, оппозиция, а также часть консер­ваторов, сочувствовавшая реформам, энергично выступали против это­го зла. Проведя раздачу почти всех государственных земель, оба Грак­ха дали, таким образом, государству 80 000 новых италийских кресть­ян. Сулла поселил в Италии 120 000 колонистов и, таким образом, хоть частично, пополнил ряды италийских крестьян, поредевшие в резуль­тате революции л действий самого Суллы. Однако недостаточно время от времени пополнять сосуд, из которого постоянно вытекает вода. Здесь недостаточно даже значительных единовременных пополнений, а надо позаботиться о постоянном притоке. Делались неоднократные попыт­ки создать такой приток, не безуспешно. В провинциях же не предпри­нималось абсолютно ничего для спасения крестьянства от скупавших его земли римских спекулянтов. Ведь жители провинций были только людьми и не составляли никакой политической партии! В результате рента от вне италийской земли тоже все более и более уплывала в Рим. В середине этой эпохи плантаторская система хозяйства уже безуслов­но преобладала далее в отдельных областях Италии, например, в Этру­рии. Впрочем, она даже достигла, по-своему, высокой степени процве­тания благодаря энергичному и рациональному ведению хозяйства и обильным денежным средствам. Особенно значительных успехов дос­тигло италийское виноделие. Оно поощрялось и искусственными ме­рами; для него в принудительном порядке были открыты рынки сбыта в части провинций, а закон 593 г. против роскоши запретил ввоз инос­транных вин в Италию. Вина аминейское и фалернское стали слзенться наравне с фасосским и хиосским, а «опимиевскее вино» 633 г. вспоми­нали еще долго после того, как была выпита последняя кружка.

О ремеслах и промышленности можно лишь сказать, что ита-лийекаяг нация проявила в этой области косность, граничащую с вар­варством. Римляне разрушили коринфские фабрики, бывшие храни­телями ценных производственных традиций. Они сделали это не для того, чтобы самим построить такие же фабрики, а для того, чтобы по баснословным ценам скупать в греческих домах коринфские глиня­ные и медные сосуды и тому подобные «старинные изделия». Лишь некоторые ремесла, например, связанные со строительством, разви­вались сколько-нибудь, но они почти не приносили пользы обществу, так как и здесь во всяком более или менее крупном предприятии при­менялся рабский труд. Так, например, при сооружении Марциева во­допровода правительство заключило подряды на строительные рабо­ты и на поставку материала с 3 000 мастеров, причем каждый из них выполнял работы при помощи своих рабов.

Самой блестящей или, вернее, единственной блестящей сторо по ремонту общественных зданий и вообще все гражданские расхо­ды. Римское правительство покрывало из своей казны исключитель­но расходы по военному ведомству. Даже некоторые значительные статьи расхода по военном}' ведомству перелагались на общины: так, например, устройство и содержание военных дорог вне Италии, рас­ходы на содержание флота в неиталийских морях, в значительной мере даже расходы на содержание войск. Ополчения подвластных и зависимых государств обычно несли службу внутри своей провинции за счет своих общин, но их все чаще стали привлекать к службе вне пределов их провинции: фракийцез в Африке, африканцев в Италии и вообще в любом месте. Пока Италия одна несла все тяготы и расходы по военному ведомству, обложение прямыми налогами только про­винций, а не Италии, было справедливо если не в политическом, то в финансовом отношении. Но с тех пор, как от этого отказались, насе­ление провинций оказалось чрезмерно обремененным также в финан­совом отношении.

Наконец не следует забывать вымогательств, с помощью кото­рых римские должностные лица и откупщики всячески увеличивали налоговое бремя провинций. Если бы считать по закону вымогатель­ством даже каждый подарок, принимаемый наместником, если бы закон даже ограничил право наместника приобретать собственность путем купли, все равно официальная деятельность наместника давала ему при желании множество случаев для злоупотреблений. Постой войск; бесплатные квартиры для чиновников и целой своры адъютан­тов сенаторского и всаднического ранга, писцов, ликторов, героль­дов, лекарей и жрецов; полагающийся государственным курьерам бесплатный проезд; приемка натуральных сборов, перевозка их, а главное — принудительные продажи и реквизиции, — все это давало всем римским должностным лицам возможность привозить из про­винций огромное состояние. Воровство все росло по мере того, как исчезал контроль со стороны правительства, а суды из капиталистов стали опасными только для честных людей. Ввиду участившихся жалоб на вымогательства должностных лиц в провинциях, была уч­реждена в 605 г. постоянная судебная комиссия для расследования подобных случаев; законы против вымогательства быстро следовали друг за другом и становились все более строгими. Это указывает на постоянно разраставшиеся размеры зла, как гидрометр показывает уровень воды в реке.

При таком положении дел даже умеренное само по себе обложе­ние могло стать на деле крайне тягостным. Несомненно, оно и было таким, хотя экономический гнет, которому италийские купцы и бан­киры подвергали провинции, тяготел над последними еще гораздо сильнее, чем бремя налогов со всеми связанными с ними злоупотреб­лениями.

В итоге мы приходим к заключению, что доходы, извлекавшиеся Римом из провинций, в сущности не являлись налогами с подданных в нашем современном смысле. Их скорее можно сравнить, с аттичес­кой данью, которая служила государству-патрону средством для по­крытия принятых им на себя военных расходов. Этим объясняются поразительна незначительные размеры как валовой, так и чистой сум­мы доходов. Имеются указания, что римские государственные дохо­ды, вероятно, за исключением доходов с Италии и зернового хлеба, отправляемого в Италию натурой откугяциками десятинных сборов, не превышали до 691 г. 200 миллионов сестерций. Итак, они состав­ляли только 2/3 той суммы, которую ежегодно извлекал из своих впадений царь Египта. Это соотношение может казаться странным только на первый взгляд. Птолемеи эксплуатировали долину Нила как крупные плантаторы и извлекали громадные суммы из монопо­лизированной ими торговли с Востоком. Напротив, римское казна­чействе было в сущности лишь союзной военной казной городов, объединившихся под покровительством Рима. Вероятно, чистый доход был относительна еще меньше. Значительные из лишки получались, веро­ятно, только из Сицилии, где действовала карфагенская система об­ложения, и в особенности из Азии, с тех пор, как Гай Гракх. для осу­ществления своих раздач хлеба провел там конфискацию земельной собственности и общее обложение всех государственных земель. По многим указаниям, главной опорой римских государственных финан­сов были доходы из Азии. Вполне правдоподобно утверждение, что остальные провинции в среднем стоили Риму почти столько же, сколь­ко приносили ему. Те из них, в которых надо было содержать значи­тельные постоянные армии, как, например, обе Испании, Трансаль­пийская Галлия, Македония, пожалуй, часто стоили больше того, что. приносили. В общем, в римской казне, правда, в нормальное время, оставался излишек, который давал возможность щедро финансиро­вать государственное и городское строительство и откладывать кое-что на черный день. Однако если принять во внимание огромную тер­риторию, на которую простиралось римское владычество, то размеры и этих сумм доказывают лишь, что чистый доход от римских налогов был незначителен. Таким образом, в известной мере как в римско-италийском, так и в провинциальном финансовом управлении действовало старое разумное и достойное сочувствия правило, что не сле­дует извлекать материальных выгод из политической гегемонии. Сбо­ры со своих заморских подданных Рим, как правило, снова тратил на военную охрану тех же заморских владений. И если эти римские на­логи были для налогоплательщиков тягостнее, чем прежние, вслед­ствие того, что тратились большей частью за рубежом, то зато весьма значительным сбережением являлось то, что прежние многие мелкие властители и армии были заменены одним владыкой и централизованным военным управлением. Однако этот почтенный принцип ста­рой организации провинций был подорван в корне многочисленными допущенными отступлениями. Десятинные сборы, взимавшиеся в Сицилии по гиероно-карфагеяскому образцу, вышли далеко за пре­делы взносов на ежегодные военные расходы. Правильно говорит у Цицерона Сципион Эмилиан, что римскому народу не подобает одно­временно повелевать народами и быть их мытарем. Присвоение пор­товых пошлин было несовместимо с принципом бескорыстной геге­монии. Высокий размер пошлин и притеснительный способ их взи­мания не способствовали их популярности. Уже в то время слово «мытарь» является у восточных народов синонимом слов «злодей» и «грабитель». Эта повинность больше всех других способствовала тому, что римское имя стало ненавистным в особенности на Востоке. Когда власть перешла к Гаю Гракху и к той партии, которая называла себя в Риме партией популяров, открыто объявлено было, что политическое владычество дает каждому участнику право на известное количество шеффелей зерна. Гегемония превратилась просто в собственность на землю; не только была введена полная эксплуатация, она была с бес­стыдным цинизмом мотивирована, узаконена и прокламирована. Конечно, не случайно самое тяжелое бремя легло на самые невоин­ственные провинции — Сицилию и Азию.

За отсутствием точных сведений, приблизительным мерилом состояния римских финансов того времени могут служить в первую очередь общественные сооружения. В первые десятилетия этой эпо­хи общественные сооружения приняли самые широкие размеры; до­рожное строительство никогда не проводилось так энергично, как в это время. В Италии к большой, вероятно, более старой, южной шоссейной дороге, которая была продолжением Аппиевой дороги и вела из Рима через Капую, Беневент, Венусию к портовым городам Таренту и Брундизию, присоединилась дорога, построенная Публи­ем Попилием, консулом 622 г., ведущая от Капуи до Сицилийского пролива. На восточном побережье, где до сих пор шоссирован был только участок Фламиниевой дороги от Фанума до Аримина (1,528), теперь была продлена прибрежная дорога к югу до Брундизия, а к северу через Атрию на По до Аквилеи; и тот же Попилий еще в том же году начал постройку Дороги на участке от Аримина до Атрии. К числу построенных в это время римских государственных дорог сле­дует также отнести обе большие этрусские шоссейные дороги — прибрежную Аврелиеву дорогу, которая вела из Рима до Пизы и Луны и над которой работали, между прочим, в 631 г., и Кассиеву дорогу, которая шла через Сутрий и Клусий до Арреция и Флорен­ции и, кажется, была построена не раньше 583 г. Вокруг самого Рима не было надобности в новых дорогах. Однако Мульвиев мост, по которому дорога Фламиния пересекала Тибр недалеко от Рима, был заново построен в 645 г. и возведен теперь из камня. Наконец, в Северной Италии, в которой до сих пор не было других искусствен ных дорог, кроме дороги Фламиния—Эмилия, кончавшейся у Плацентии, была построена в 606 г. большая Постумиева дорога. Она вела из Генуи через Дертону, где тогда же, вероятно, была основана колония, через Плацентню, где соединялась с дорогой Фламиния— Эмилия, затем через Кремону и Верону вела в Аквилею и, таким образом, соединила Тирренское море с Адриатическим. В 645 г. Марк Эмилий Скавр построил дорогу между Луной и Генуей, это непос­редственно соединило Постумиеву дорогу с Римом. Гаю Гракху при­надлежит другая заслуга в области дорожного дела в Италии. Он обеспечил содержание и ремонт больших грунтовых дорог; для это­го при раздаче пахотных земель он отводил вдоль этих дорог участ­ки, на владельцев которых возлагалась обязанность содержать до­рогу в исправности. Кажется, от него или во всяком случае от ко­миссии по распределению земель ведет начало обычай обозначать границы между полями межевыми камнями, а также обычай ста­вить камни с.обозначением числа миль. Гай Гракх заботился также о хороших проселочных дорогах, тоже на пользу земледелия. Но, несомненно, гораздо большее значение имела начавшаяся в эту эпо­ху постройка государственных шоссейных дорог в провинциях. До-митиева дорога после долгих приготовлений (I, 631) обеспечила су­хопутное сообщение между Италией и Испанией: сооружение ее на­ходилось в тесной связи с основанием Aquae Sextiae и Нарбона. До­роги Габиниева и Эгнатиева вели от главных городов на восточном побережье Адриатического моря внутрь страны. Первая шла от Са­лоны, вторая от Аполлонии и Диррахия. Немедленно после образо­вания провинции Азии Манлий Аквилий в 625 г. начал постройку сети дорог; они вели от главного города Эфеса в различных направ­лениях к границам государства. В дошедших До нас отрывочных сведениях об этой эпохе нет указаний об этих сооружениях; однако они, несомненно, были связаны с консолидацией римского господ­ства в Галлии, Далматии, Македонии и Малой Азии и сыграли чрез­вычайно важную роль в централизации государства и цивилизации покоренных варварских областей.

Наряду с дорожным строительством предпринимались также об­ширные работы по осушению болот, по меньшей мере, в Италии. Так, например, в 594 г. приступили с большой энергией и во всяком случае с временным успехом к осушке Помптинских болот, насущ­нейшему вопросу для средней Италии. В 645 г. в связи с сооруже­нием североиталийских шоссейных дорог одновременно была про­ведена осушка низменности между Пармой и Плацентией. Наконец, правительство проявляло большую активность в проведении римс­ких водопроводов, необходимых для здоровья и удобства населения столицы. На эти сооружения тратились большие средства. В 610 г. подверглись капитальному ремонту существовавшие еще в 442 и 492 гг. водопроводы Аппия и реки Анио, кроме того, были постро­ены два новых водопровода: в 610 г. — Марциев водопровод, кото рый по качеству и обилию воды остался непревзойденным и в более позднее время, а спустя 19 лет — так называемый теплый водопро­вод. Какие операции совершало римское государственное казначей­ство, чтобы не прибегать к кредиту и за все расплачиваться налич­ными деньгами, нагляднее всего показывает история сооружения водопровода Марция. Необходимая для этого сумма в 180 милли­онов сестерций была раздобыта и израсходована в три года. Отсюда можно заключать, что в государственной казне находились значи­тельные резервы; уже в начале этого периода резервы доходили до 6 миллионов талеров (1,754, 800), а впоследствии они, несомненно, постоянно возрастали.

Все эти факты в совокупности позволяют сделать вывод, что состояние римских финансов было в это время в общем благополуч­но. Однако и в области финансов тоже не следует упускать из виду, что хотя в первые две трети описываемого периода правительство построило блестящие и колоссальные сооружения, с другой сторо­ны, оно не производило расходов на другие, по меньшей мере, столь же нужные предприятия. Мы уже указывали на недостаточность его забот по военному ведомству. В пограничных областях и даже в долине реки По грабили варвары, внутри государства, даже в Малой Азии, Сицилии и Италии хозяйничали банды разбойников. Флот был оставлен в полном пренебрежении; своих военных кораблей у Рима уж почти не было, а тех, которые строили и содержали для него подвластные города, было совершенно недостаточно, так что Рим не только не был в состоянии вести морских войн, но даже не мог положить конец морским разбоям. В самом Риме не предпринима­лось множество самых необходимых улучшений, в особенности же чрезвычайно запущены были речные сооружения. Столица все еще не имела другого моста через Тибр, кроме совсем старого деревян­ного мостика, который вел через Тибрский остров к Яникулу. Тибр по-прежнему каждый год заливал улицы и сносил дома, нередко даже целые кварталы. Несмотря на это, ничего не предпринималось для укрепления берегов реки, Несмотря на мощное развитие замор­ской торговли, допустили обмеление Остийской гавани, и без того плохой. Правительство, которое при благоприятнейших обстоятель­ствах в течение 40-летнего внешнего и внутреннего мира не выпол­няет таких своих обязанностей, легко может сокращать налоги и притом все же иметь ежегодный излишек доходов над расходами и даже накопить значительные резервы. Но такое финансовое управ­ление не заслуживает похвалы за свои внешне блестящие результа­ты; напротив, оно достойно порицания за дряблость, за отсутствие единого руководства, за порочное стремление льстить народу — эти недостатки оно проявило в области финансов, как и во всякой дру­гой политической области.

Финансовое положение стало, конечно, гораздо хуже, когда раз­разилась гроза революции. Введенная Гаем Гракхом раздача хлеба гражданам столицы за бесценок являлась новым бременем для госу­дарства, крайне тяжелым даже с чисто финансовой точки зрения. Впрочем, вначале оно уравновешивалось открытием в провинции Азии новых источников дохода. Так или иначе с тех пор, по-видимому, наступает почти полный застой в общественных сооружениях. Если в период от битвы при Пидне до Гая Гракха было воздвигнуто много общественных сооружений, то после 632 г. едва ли можно назвать что-либо, кроме начатых Марком Эмилием Скавром, в бытность его цензором в 645 г., построек мостов и дорог, и работ по осушке болот. Трудно сказать, было ли это результатом раздач хлеба или, что, по­ жалуй, более правдоподобно, результатом системы излишних сбережений, характерной для правительства, которое все более превраща­лось в окостенелую олигархию. Об этой системе экономии имеется указание, что запасной фонд римского казначейства достиг наивыс­шего размера в 663 г. Бури восстания и революции и приостановка в течение пяти лет поступления доходов из Малой Азии явились для римских финансов первым тяжелым испытанием после войны с Ган­нибалом. Римские финансы не выдержали этого испытания. Разли­чие между обеими эпохами,, быть может, всего нагляднее сказывается в следующем: во время войны с Ганнибалом к запасному фонду при­шлось прибегнуть (1,608) лишь на десятом году войны, когда народ совершенно изнемогал под бременем налогов, во время же союзни­ ческой войны средства на покрытие расходов с самого начала брались из кассовой наличности, а когда уже носле двух кампаний в казне ничего не осталось, правительство предпочло продать с торгов строи­тельные участки в столице и реализовать храмовые сокровища, чем обложить граждан. Но как ни страшна была гроза, она миновала. Сулла снова привел в порядок финансы, хотя и ценою колоссальных экономических жертв, наложенных на римских подданных и италий­ских революционеров. Он прекратил раздачу хлеба, но сохранил на­логи в Азии, хотя и в уменьшенном размере. В результате он добился удовлетворительного положения финансов, по крайней мере в том отношении, что постоянные расходы были много ниже постоянных доходов.

В частном хозяйстве того времени не замечается новых момен­тов. Положительные и отрицательные стороны общественных отно­шений в Италии, о которых мы говорили выше (I, 783—812), не из­менились, а лишь развивались и обострялись.

Что касается сельского хозяйства, то мы уже видели, как возрас­тающая мощь капитала постепенно поглощала среднее и мелкое зем­левладение в Италии и провинциях. Точно так под лучами солнца высыхают капли дождя. Правительство не только не противодейство­вало этому, но даже поощряло отдельными мероприятиями пагубное распределение земельной собственности. К числу таких мероприятий в первую очередь относится запрет виноделия и разведения оливок по ту сторону Альп; он издан был в интересах крупных италийских землевладельцев и купцов*. Правда, оппозиция, а также часть консер­ваторов, сочувствовавшая реформам, энергично выступали против это­го зла. Проведя раздачу почти всех государственных земель, оба Грак­ха дали, таким образом, государству 80 000 новых италийских кресть­ян. Сулла поселил в Италии 120 000 колонистов и, таким образом, хоть частично, пополнил ряды италийских крестьян, поредевшие в резуль­тате революции л действий самого Суллы. Однако недостаточно время от времени пополнять сосуд, из которого постоянно вытекает вода. Здесь недостаточно даже значительных единовременных пополнений, а надо позаботиться о постоянном притоке. Делались неоднократные попыт­ки создать такой приток, не безуспешно. В провинциях же не предпри­нималось абсолютно ничего для спасения крестьянства от скупавших его земли римских спекулянтов. Ведь жители провинций были только людьми и не составляли никакой политической партии! В результате рента от внеиталийской земли тоже все более и более уплывала в Рим. В середине этой эпохи плантаторская система хозяйства уже безуслов­но преобладала далее в отдельных областях Италии, например, в Этру­рии. Впрочем, она даже достигла, по-своему, высокой степени процве­тания благодаря энергичному и рациональному ведению хозяйства и обильным денежным средствам. Особенно значительных успехов дос­тигло италийское виноделие. Оно поощрялось и искусственными ме­рами; для него в принудительном порядке были открыты рынки сбыта в части провинций, а закон 593 г. против роскоши запретил ввоз инос­транных вин в Италию. Вина аминейское и фалернское стали слзенться наравне с фасосским и хиосским, а «опимиевскее вино» 633 г. вспоми­нали еще долго после того, как была выпита последняя кружка.

О ремеслах и промышленности можно лишь сказать, что ита-лийекаяг нация проявила в этой области косность, граничащую с вар­варством. Римляне разрушили коринфские фабрики, бывшие храни­телями ценных производственных традиций. Они сделали это не для того, чтобы самим построить такие же фабрики, а для того, чтобы по баснословным ценам скупать в греческих домах коринфские глиня­ные и медные сосуды и тому подобные «старинные изделия». Лишь некоторыеремесла, например, связанные со строительством, разви­вались сколько-нибудь, но они почти не приносили пользы обществу, так как и здесь во всяком более или менее крупном предприятии при­менялся рабский труд. Так, например, при сооружении Марциева во­допровода правительство заключило подряды на строительные рабо­ты и на поставку материала с 3 000 мастеров, причем каждый из них выполнял работы при помощи своих рабов.

Самой блестящей или, вернее, единственной блестящей стороной римского частного хозяйства являются денежные операции и тор­говля. На первом плане стоят аренда государственных земель и откуп налогов. Через эти каналы значительная, быть может, самая значи­тельная часть римских государственных доходов текла в карманы римских капиталистов. Далее, на всей территории римского государ­ства денежные операции были, монополизированы римлянами. В од­ном сочинении, написанном вскоре после конца этой эпохи, говорит­ся, что каждая копейка, обращавшаяся в Галлии, проходила через счетные книги римских купцов. Не подлежит сомнению, что так было повсюду. Соединение примитивной экономики и наглого использова­ния политического могущества Рима в частных интересах каждого зажиточного римлянина привело к повсеместному распространению ростовщичества. Показателен пример с контрибуцией, наложенной Суллой в 670 г. на провинцию Азию. Римские капиталисты внесли ее в государственную.казну авансом; за четырнадцать лет сумма кон­трибуции вместе с уплаченными и неуплаченными процентами пре­высила авансированную капиталистами сумму в шесть раз. Городам приходилось продавать свои общественные здания, произведения ис­кусства и драгоценности, родители были вынуждены продавать сво­их взрослых детей, чтобы расплачиваться с римским кредитором. Нередко должник помимо нравственных мук подвергался пытке.

Сюда же относится оптовая торговля. вывоз и ввоз.Италии дос­тигали весьма значительных размеров. Италия вывозила главным образом вино и оливковое масло, она была наряду с Грецией почти единственной поставщицей этих продуктов для всех средиземномор­ских стран; в то время виноделие в Массалийской и Турдетанской областях не могло, быть значительным. Италийское вино отправля­ лось в большом количестве на Балеарские острова и в Кельтиберию,. в Африку, где земля использовалась только под пашню и пастбища, в Нарбон и во внутреннюю Галлию. Еще значительнее вывоза был ввоз в Италию являвшуюся тогда средоточием роскоши. Большин­ство предметов роскоши, изысканные яства, напитки, материи, дра­гоценные камни, книги, посуда, произведения искусства ввозились морским путем. Работорговля достигла небывалых в средиземноморских облас­тях, размеров вследствие постоянно возраставшего спроса со стороны римских купцов. Она была тесно связана с пиратством. Все страны и народы платили ей дань, но главным образом охота за рабами произ­водилась в Сирии и во внутренней части Малой. Азии.

Ввоз заморских товаров в Италию сосредоточивался главным об­разом в обоих крупных торговых пунктах на Тирренском море: в Остии и Путеолах. Гавань в Остии была плоха, но это был ближайший к Риму порт и поэтому самый подходящий складочный пункт для менее ценных товаров. Хлеб для столицы ввозился через Остию, но торговля с Востоком предметами роскоши велась преимущественно через Путеолы. Удобная гавань в Путеолах привлекала корабли с ценным грузом, а поблизости вокруг города Байи вырастали одна за дру­гой виллы и создавался рынок, мало уступавший Риму. Долгое вре­мя торговля предметами роскоши велась через Коринф, а после его разрушения через Деяое. Поэтому Луцилий называет Путеолы ита­лийским «малым Делосом». Во время войны с Митридатом Делос постигла катастрофа, от которой он уже не оправился; после этого жители Путеол завязали прямые сношения с Сирией и Александри­ей, и город все решительнее развивался в главный центр морской тор­говли Италии.

В пользу италиков шли доходы не только от италийской торгов­ли, ввозной и вывозной; в Нарбоне они вели торговлю с кельтами и соперничали на этом поприще с массалийцами. Вообще не подлежит сомнению, что повсюду во всех сделках лучшую долю захватывали римские купцы, встречавшиеся везде в качестве заезжих гостей или оседлого населения.

Если подытожить все эти факты, то самой яркой чертой частного хозяйства этой эпохи оказывается финансовая олигархия римских ка­питалистов, не уступающая олигархии политической. В их руках со­средоточивалась земельная рента почти со всей Италии и лучших ча­стей провинций, ростовщические проценты на монополизированный ими капитал, торговая прибыль со всего государства и, наконец, весьма значительная часть римских государственных доходов через аренду и откуп. О росте концентрации капитала свидетельствует повышение среднего уровня богатства. 3 миллиона сестерций считались теперь для сенатора умеренным состоянием, 2 миллиона — приличным со­стоянием для всадника. Имущество самого богатого человека гракхозских времен, Публия Красса, консула в 623 г., оценивалось в. 100 миллионов сестерций. Неудивительно, что это сословие капиталис­тов оказывало решающее влияние на внешнюю политику, когда из-за торгового соперничества оно разрушило Карфаген и Коринф, кале не­когда этруски разрушили Алалию, а сиракузцы Цере; неудивительно, что оно вопреки сенату отстояло основанную в Нарбоне колонию. Неудивительно также, что эта олигархия капиталистов являлась серь­ёзным и нередко-успешным соперником аристократической олигар­хии в области Внутренней политики. Однако неудивительно также, что разорившиеся богачи становились во главе взбунтовавшихся ра­бов. Это в очень болезненной форме напоминало обществу, что не­трудно найти дорогу от шикарного публичного дома в трущобы раз­бойников. Неудивительно, что эта финансовая вавилонская башня, покоившаяся не на чисто экономическом фундаменте, а на полити­ческом господстве Рима, шаталась при всяком серьезном политичес­ком кризисе, примерно так же, как очень похожее на нее здание на­ших государственных кредитных фондов. Мы не можем дольше ос­танавливаться на деталях того колоссального финансового кризиса, который ударил по сословию римских капиталистов в результате дви­жения, разразившегося в Италии и в Малой Азии в 664 г. и в следующих годах:, не будем описывать банкротства государства и. частных, лиц,, всеобщею обесценивания земельных, участков и паев в предпри­ятиях. Но о характере и значении этих явлений: можно безошибочно судить по их. результатам: толпа кредиторов убивает иретора; делает­ся попытка исключить из; состава сената всех сенаторов, у которых имеются долги; Сулла восстанавливает максимальную процентную ставку революционная, партия аннлирует 75 % всех долговых обяза­тельств.

В результате такого хозяйствования естественно наступило об­щее обнищание провинций: и сокращение их: населения. Зато всюду возрастало паразитическое население — приезжие или оседлые ита­лики.

В Малой Азии погибло в. один. день. 80 000 человек итальянского происхождения. О многочисленности, италиков на Делосе свидетельствуют сохранившиеся до настоящего времени на оетрове надгробные камни, а также указание, что. по приказу Митридата на, Делосе было убито 20 000 иностранцев, главным, образом италийских купцов. В Африке было так мною италиков, что нумидийский юрод Щирту можно было защищать от Югуртьг главным образом их силами.. О Галлии тоже сообщается, что- она была наводнена римскими купца­ми: Только относительно Испании нет таких указаний и„ вероятно, не случайно. Напротив, в самой Италии свободное население, несомнен­но, в общем уменьшилось. В эту эпоху. Впрочем, не мало способство­вали этому гражданские войны; по суммарным и малонадежным дан­ным, в них погибло от 100 000 до 150 000 римских граждан, всего же италийского населения до 300 000. Но еще пагубнее было, разорение среднего сословия и безмерный рост купеческой эмиграции, вслед­ствие чего значительная часть италийской молодежи проводила свои лучшие годы на чужбине.

Весьма сомнительным возмещением был прилив, свободного па­разитического эллинско-восточного населения. Это были дипломаты царей или городских общин, врачи, учителя, жрецы, слуги, бездель­ники,, всевозможные аферисты и жулики, подвизавшиеся в столице, и купцы и моряки в Остии, Путеолах и Брундизии.

Еще опаснее был несоразмерный рост числа рабов в Италии. Ита­лийское население насчитывало по цензу 684 г. 910 000 мужчин, спо­собных носить оружие. Чтобы получить число всего свободного насе­ления на полуострове» следует прибавить к этой цифре случайно пропущенных граждан, затем латинов между Альпами и рекой По и ино­странцев с постоянным жительством в Италии;, вычесть же надо тех римских граждан,, которые постоянно проживали, в чужих странах. Таким образом» общее число свободного населения на полуострове вряд ли. превышало 6-7 миллионов.. Если бы все тогдашнее населе­ние полуострова равнялось теперешнему» то мы. должны, были бы принять число рабов, в 13—14 миллионов.. Однако, нет надобности: при бегать к таким обманчивым вычислениям, чтобы наглядно предста­вить себе всю напряженность положения в Италии. Об этом доста­точно красноречиво говорят местные восстания рабов и тот факт, что с начала эпохи революций в конце каждого восстания к рабам в Ита­лии обращаются с нризывомвзяться за оружие против своих господ и завоевать себе свободу. Если представить себе современную Англию с ее лордами и сквайрами, а главное — с ее Сити, но предположить, что ее свободные держатели и фермеры превратились в пролетариев, а рабочие я матросы — в рабов, мы получим приблизительную карти­ну того, что представляло население Италии в описываемую нами эпоху.

Экономические отношения этой эпохи отражаются для вас, как в зеркале, в римской, монетной системе. Римляне обращались с послед­ней, как предусмотрительные купцы.

Золото и серебро давно употреблялись как всеобщее платежное средство;, твердое соотношение между стоимостью обоих металлов было установлено законом в целях общей кассовой отчетности. Одна­ко обычно при уплате не допускалась замена одного металла другим и платили золотом или серебром, смотря по тому, что было обуслов­лено при заключении сделки. Таким путем римляне устраняли боль­шие, неудобстваз неизбежно связанные с биметаллической системой. Сильные золотые кризисы не влияли — во всяком случае непосред­ственно — на серебряную и на разменную медную монету. Один из таких кризисов вызвало, например, открытие таврискскнх золотых приисков около 600 г..; стоимость золота по отношению к серебру упала тогда в Италии сразу на 33 V %. По мере развития морской торговли золото решительно переходило со второго места на первое. Это было вполне естественно, и подтверждение этого мы находим в дошедших да нас сведениях о состоянии государственной казны и о ее финансо­вых операциях. Однако правительство все-таки не решалось перехо­дить к чеканке золотой монеты. Вовремя войны с Ганнибалом край­няя необходимость заставила чеканить золотую монету (I, 608), но это давно было оставлено; те немногие золотые монеты, которые были выпущены Суялой в бытность его правителем, в сущности нужны были Сулле только дня подарков по случаю его триумфа. В качестве действительной монеты в обращении было по-прежнему исключи­тельно серебро. Золото принималось только на вес, независимо от того, находилось ли оно, но тогдашнему обычаю, в обращении в слиткахвли в виде иностранной или даже местной монеты. Тем не менее и золото и серебро пользовались одинаковыми правами, как средства обращения. Подделка золота примесями считалась перед законом та­ким же преступлением, как чеканка фальшивых серебряных монет. Это давало то чрезвычайно важное преимущество, что исключало возможность подделки и порчи самого важного платежного средства. Впрочем, монету чеканили в изобилии и образцово. Во время войны с Ганнибалом вес серебряного денария был понижен с 1/72 до 1/84 фунта (I, 609), с тех пор в течение трех столетий монета сохраняла тот же вес и одинаково тонкую выделку. Примесь других металлов не до­пускалась. Медная монета уже в начале рассматриваемого периода стала исключительно разменной монетой и вышла из употребления при крупных сделках. По этой причине примерно в начале VII столе­тия прекратилась чеканка ассов, и из меди чеканились только такие мелкие монеты, которые невозможно было чеканить из серебра, на­пример, семис и другие, еще более мелкие. Разряды монет были ус­тановлены по простому принципу и достигали низшего предела сто­имости в самой мелкой тогдашней монете обыкновенной чеканки — в квадранте. Римская монетная система по своей простой и понятной структуре и по железной последовательности, с которой она проводи­лась в жизнь, не знает себе равных во всем древнем мире; да и в новейшее время лишь редко можно констатировать нечто подобное.

Однако и она имела своё больное место. По обычаю, распростра­ненному во всем древнем мире и достигшему своего высшего разви­тия в Карфагене (I, 472), римское правительство чеканило наряду с полноценными серебряными денариями также медные, с накладным серебром. Они должны были приниматься наравне с настоящими и являлись подобно нашим бумажным деньгам денежными знаками с принудительным курсом и с обеспечением кассовой наличностью, так как казначейство не имело права отказываться от приема посеребрен­ных денариев. Это не было официальной подделкой монеты, так же как не являются ею и наши выпуски бумажных денег; дело происхо­дило совершенно открыто. Марк Друз внес в 663 г. предложение, что­бы на каждые семь выпускаемых серебряных денариев монетный двор одновременно выпускал один посеребренный; таким образом Марк Друз хотел добыть средства для своих раздач хлеба. Однако эта мера являлась опасным примером для фальшивомонетчиков и, кроме того, умышленно оставляла публику в неизвестности о том, имеет ли она перед собой серебряную монету или денежный знак и какое количе­ство этих знаков находится в обращении. По-видимому, в трудное время гражданских войн и большого финансового кризиса посереб­ренные денарии выпускались в такой чрезмерной пропорции, что к финансовому кризису присоединился монетный, и масса фальшивых и фактически обесцененных денег создавала крайние трудности в тор­говле. Поэтому в правление Цинны преторы и трибуны, в первую очередь Марк Марий Гратидиан, провели постановление об обмене всех денежных знаков на серебряные деньги; с этой целью была осно­вана пробирная палата. Неизвестно, в какой мере был проведен этот обмен; самая чеканка монет с накладным серебром продолжалась и в дальнейшем.

Что касается провинций, то, согласно принципиальному устране­нию золотой монеты, чеканка золотой монеты не разрешалась нигде, в том числе и в зависимых государствах. Поэтому золотая монета встречалась в то время лишь там, куда не простиралась власть Рима, а именно, у кельтов севернее Севенн и в государствах, восстававших против Рима. Так, например, италики и Митридат Эвпатор чеканили золотую монету.

Римское правительство стремилось постепенно забрать в свои руки также чеканку серебряной монеты, в особенности на Западе.

В Африке и Сардинии даже после падения карфагенского госу­дарства, вероятно, остались в обращении карфагенские золотые и се­ребряные монеты; однако монеты из благородных металлов не чека­нились здесь ни по карфагенскому, ни по римскому образцу, и, не­сомненно, вскоре после утверждения римского владычества стал пре­обладать в денежном обращении обеих стран денарий, ввезенный из Италии.

Испания и Сицилия раньше подпали под римское владычество, и римляне обращались с ними вообще мягче. Серебряная монета чека­нилась здесь при римском управлении, в Испании она даже была впер­вые введена римлянами и чеканилась по римскому образцу. Однако имеются основания предполагать, что и в этих двух странах, по край­ней мере начиная с VII века, и городская и провинциальная чеканка должна была ограничиваться медной разменной монетой. Только в Нарбонской Галлии римлянам не удалось лишить крупный свобод­ный город Массалию, старого союзника римлян, права чеканить се­ребряную монету.

Вероятно, так было и в иллирийских греческих городах Аполло­нии и Диррахии. Однако в этих городах право чеканки ограничили косвенным образом: в середине VII столетия из римской денежной системы был изъят трехчетвертной денарий, который прежде по рас­поряжению римского правительства чеканился в этих городах и в Риме, и входил в римскую монетную систему под названием викториата. В результате этого распоряжения массалийская и иллирийская монета была вытеснена из Верхней Италии. Она осталась в обращении кроме своего отечества только еще, возможно, в альпийских и придунайских странах. Таким образом, уже в ту эпоху во всей западной по­ловине римского государства исключительно господствовавшей де­нежной единицей был римский денарий. Италия, Сицилия (имеются совершенно определенные указания, что в Сицилии уже в начале сле­дующей эпохи не было в обращении другой серебряной монеты, кро­ме денария), Сардиния и Африка пользовались исключительно римс­кими серебряными деньгами, а оставшиеся еще в обращении провин­циальные серебряные деньги в Испании, а также массалийские и ил­лирийские серебряные монеты, во всяком случае, чеканились по рим­скому образцу.

Иначе обстояло дело на Востоке. Здесь много государств издавна чеканили свою собственную монету, и количество находившегося в обращений местных монет было очень значительно. Хота, вероятно, денарий был объявлен законной монетой, он не проникал сюда в; бо­лее или менее значительном количестве. Македония, например, даже став римской провинцией, продолжала чеканить свои аттические тет­радрахмы и только иногда к названию страны присоединяла имярим-скога должностного лица. Можно- считать, что в- общем в Македонии не было в употреблении других монет. В^; других восточных странах под римской властью вводилась особаячеканка, в соответствии с ме­стными условиями. Так например-, с образованием провинции Азия римское правительство- ввело в ней новый статор, так называемый цистофор; его чеканили под римским- надзором в главных городах провинции. Это существенное различие между западной и восточной монетными системами приобрело очень- важное историческое значе­ние: принятие римской монеты было одним из важнейших рычаговв деле романизации покоренных стран. Не сяучайнота территория-, ко­торую мы назвали: для этой эпохи областью денария, стала впо­следствии латинской, а область драхмы — греческой половиной Рим­ской империй. До настоящего времени первая из нихг составляет по существу область романской культуры, вторая же выделилась- из об­ласти европейской цивилизации-.

В общем легко себе представить, как должны были сложиться, социальные отношения при таких экономических условиях. Просле­дить в частности,, как постепенно возрастали утонченная роскошь, дороговизна, чувство внутренней пустоты и пресыщенности, не пред­ставляет ничего приятного или поучительного.

Расточительность и чувственные наслаждения — таков был общий лозунг у выскочек точно так же, как у Жициниев и Метеллов. В Риме развивалась не та изящная роскошь, которая является цветом цивилизации, а та роскошь, которая была продуктам клонившейся, к упадку эллинской цивилизации в Малой. Азии и Александрии: Эта роскошь низводила все прекрасное и высокое на уровень простой де­корации; наслаждения подыскивались с таким мелочным педантиз­мом, с такой надуманной вычурностью, что-это вызывало отвраще­ние у всякого человека, неиспорченного душой и телом.

По предложению Гнея Ауфидия, кажется, в середине рассматри­ваемого столетия народным постановлением был снова разрешен ввоз диких зверей из заморских стран, запрещенный во времена Катона р, 827)-. Усиленно стали культивироваться травли зверей, вниеталиглавным моментом в народных празднествах. Около 65-1F. на-римской арене впервые появились группы львов, в 655 г. — первые слоны. В 661 г. Сулла, бывший в то время претором, приказал пустить на аре­ну цирка целую сотню львов. То же надо сказать- об играх гладиато­ров. Если при дедах публично показывали картины великих сраже­ний, то внуки стали довольствоваться играми гладиаторов; и этой мо­дой сами сделали себя посмешищем для потомства. О том, какие суммы тратились на эти увеселения, а также на похоронные торже­ства, можно судить но завещанию Марка Эмилия Лепида (консул 567 и 579 гг., умер в 592 г.).. Он завещал своим детям не тратить на его похороны больше миллиона ассов, так как истинные последние поче­сти заключаются не в пустой пышности, а в воспоминании заслуг умершего и его предков.

Возрастала также роскошь в области строительства и устройства садов. Великолепный городской дом оратора Красса (умер в 663 г.), славившийся своим садом со старыми деревьями, оценивался вместе с ними в 6 миллионов сестерций, а без них — в половину этой сум­мы; между тем средняя стоимость обыкновенного жилого дома в Риме равнялась в это время приблизительно 60 000 сестерций*. О том, с какой быстротой возрастали цены нароекошные имения, свидетель­ствует пример Мизенской виллы; мать Гракхов, Корнелия, купила ее за 75 000 сестерций, а консул 680 г. Яуций Лукулл заплатил за нее в три раза дороже. Роскошные виллы, изысканная дачная жизнь и мор­ские купания сделали Байи и вообще все окрестности Неаполитанско­го залива настоящим Эльдорадо для знатных бездельников.

Азартные игры чрезвычайно распространились. Это отнюдь не была старая италийская игра в кости, и играли не на орехи, как преж­де. Уже в 639 г. был издан против них цензорский эдикт.

Старое шерстяное платье начали вытеснять шелковые платья и прозрачные ткани, которые скорее обрисовывали формы тела, чем прикрывали их. Так одевались не только женщины, но даже и муж­чины. Законы против роскоши тщетно боролись против безумных трат на заграничные благовония.

Но центром этой роскошной жизни римского высшего общества "была еда. За лучшего повара платили головокружительные суммы — до 100 000 сестерций; при постройке домов имели специально в виду интересы "чревоугодия, а именно, устраивали на приморских дачах специальные пруды с морской водой, чтобы можно было во всякое время подавать к столу евежую морскую рыбу и устрицы. Жалким считался обед, на котором гостям подавали всю птицу целиком, а не изысканные части ее, и тде от гостей ожидали, что они будут есть, а не отведывать подаваемые блюда. За большие деньги выписывались заграничные лакомства и греческое вино; на каждом приличном обе­де это вино обносилось вокруг стола по крайней мере один раз. Блеск и пышность придавали пиршествам особенно толпы рабов, хор, ба­лет, роскошная мебель, ковры, вышитые золотом или затканные кар­тинами, пурпурные скатерти, старинная бронзовая утварь, богатая серебряная посуда₄ Этими излишествами и были вызваны законы против роскоши; законы эти теперь издавались чаще (593, 639, 665, 673 гг.) прежнего и формулировались обстоятельнее. Был запрещен ввоз множества лакомств и вин; для некоторых других был установ­лен максимум веса и стоимости дозволенного ввоза. Законы эти огра­ничивали количество серебряной столовой посуды и устанавливали максимум расходов на обеды и праздничные пиры. Так, например, в 593 г. этот максимум определяется в 10 и 100 сестерций, в 673 г. — в 30 и 300 сестерций.

Отдавая должное истине, следует, к сожалению, прибавить, что из всех знатных римлян только трое, по сообщениям современников, исполняли эти законы. Притом это были даже не сами законодатели. Да и эти трое урезывали свое меню не из послушания законам госу­дарства, а из покорности закону стоической философии.

Стоит еще остановиться несколько на возраставшей, вопреки всем законам, роскоши по части серебряной посуды. В VI в. серебряная столовая посуда была редкостью за исключением традиционной се­ребряной солонки. Карфагенские послы с насмешкой говорили, что в каждом доме, куда бы их ни приглашали, они видели всегда одну и ту же столовую серебряную посуду. Еще у Сципиона Эмилиана было не больше 32 фунтов серебряной утвари. Его племянник Квинт Фабий (консул в 633 г.) довел эту цифру до 1 000 фунтов, а Марк Друз (народный трибун в 663 г.) — уже до 10 000 фунтов. Во время Суллы в столице насчитывалось около 150 стофунтовых серебряных блюд. Некоторые владельцы их угодили из-за них в проскрипционные спис­ки. Чтобы составить себе понятие о тратах на серебряную утварь, сле­дует иметь в виду, что уже за одну работу платили тогда неимовер­ные суммы. Так, например, Гай Гракх заплатил за прекрасную сереб­ряную посуду в пятнадцать раз больше стоимости использованного на нее серебра, Луций Красе, консул в 659 г., — в восемнадцать раз больше. За пару кубков работы известного мастера Луций Красе зап­латил 100 000 сестерций. Так обстояли дела более или менее повсюду.

О том, как обстояло дело с браком и деторождением, свидетель­ствуют уже аграрные законы Гракха, впервые установившие премию за них. Развод, когда-то почти неслыханный в Риме, стал теперь по­вседневным явлением. Если по древнейшему брачному праву в Риме мужчина покупал себе жену, то теперь, пожалуй, можно было бы предложить знатным римлянам ввести брак по найму, это назвало бы вещи своими именами. Метелл Македонский поражал современ­ников своей примерной семейной жизнью и большим числом детей; однако даже он, увещая в качестве цензора 623 г. своих сограждан жить в законном браке, выразился, что брак является тяжелым бре­менем, но патриот обязан нести и это бремя как общественную по­винность*.

Впрочем, были исключения. Вне столицы, а именно, среди круп­ных землевладельцев прочнее сохранились старинные и почтенные латинские национальные нравы. Но в столице катоновская оппозиция стала пустой фразой, здесь всецело господствовало новое направле­ние. Если отдельные личности, как, например, Сципион Эмйлиан, человек высокой культуры и устойчивого характера, умели сочетать римские обычаи с аттическим образованием, то в широких кругах эллинизм означал духовную и нравственную испорченность/Для по­нимания римской революции не следует упускать из виду воздействия этого общественного зла на политические отношения. Вот один зна­менательный пример: из обоих оптиматов, которые в 662 г. в каче­стве цензоров были блюстителями нравов в Риме, один публично уп­рекал другого в том, что он проливал слезы при смерти мурены, быв­шей украшением его рыбного пруда, а другой, в свою очередь, упре­кал первого, что он похоронил трех жен и не пролил при этом ни слезинки. А вот другой пример. В 593 г. один оратор распространяет­ся на форуме о сенаторе, который исполняет обязанности присяжного в гражданском суде и до самого разбирательства дела кутит в кругу приятелей: «Надушенные тонкими духами, окруженные любовница­ми, они играют в азартные игры. Когда наступает вечер, они зовут слугу и велят ему разузнать, что случилось на форуме, кто говорил за новый законопроект и кто против, какие трибы голосовали за него и какие против. Наконец, они сами отправляются на место суда, как раз вовремя, чтобы не попасть самим под суд. По дороге они останавли­ваются у каждого укромного переулка, так как желудки их перепол­нены вином. В плохом настроении духа они являются на место и пре­доставляют слово сторонам. Те излагают дело. Присяжный вызывает свидетелей, а сам удаляется. Вернувшись, он заявляет, что все слы­шал, и требует предъявления документов. Просматривая их, он от излишка выпитого вина с трудом может открыть глаза. Затем удаля­ется, чтобы принять решение, и говорит своим собутыльникам: «Ка­кое мне дело до этих скучных людей? Не пойти ли нам лучше выпить кубок сладкого вина, смешанного с греческим, и поесть жирного дроз­да и хорошей рыбы, настоящей щуки с Тибрского острова?»: Слушая оратора, народ смеялся. Но не было ли крайне серьезным симпто­мом, что такие факты возбуждали смех?

М.Вебер «Социальные причины падения античной культуры»

Римская империя погибла не от каких-либо внешних причин не от численного превосходства своих врагов, не от недостатка способностей у своих политических руководителей. В последний век существования Римской империи у нее были свои «железные канцлеры»1: во главе ее стояли такие героические фигуры, как Стилихон2, соединявший в себе германскую силу характера со способностью к тонкой дипломатии. Почему же они не могли сделать того, что удалось нечесаным неучам Меровингской, Каролингской и Саксонской династий3, которые сумели справиться с сарацинами и гуннами? Империя давно была уже не та; она распалась не от какого-нибудь внезапного сильного потрясения. Переселение народов скорее завершило давно начавшийся процесс. Но прежде всего культура древнего Рима пришла в упадок не вследствие распадения империи. Римская империя как политическое целое на несколько веков пережила ее расцвет - к тому времени он давно миновал. Уже в начале II! века умолкла римская литература. Юриспруденция и юридические школы пришли в упадок. Греческая и латинская поэзия спали мертвым сном. Истории почти не существовало, и даже надписи начинали безмолвствовать. Латинский язык был близок к полному вырождению. Когда, полтора века спустя, с низложением последнего императора4 формально прекращается существование Западной Римской империи, то создается впечатление, что по существу варварство одержало победу гораздо раньше. И Великое переселение народов не создало никаких вполне новых отношений на почве распавшейся империи; монархия Меровингов, по крайней мере в Галлии, носит первое время все черты римской провинции. Итак, возникает вопрос: отчего же померкла культура античного мира? Обычно приводятся разнообразные объяснения, частью совершенно ошибочные, частью указывающие правильную точку зрения, но в ложном освещении. Говорится, что деспотизм своим гнетом губительно подействовал на психику людей античного мира, на их государственную жизнь и культуру. Но деспотизм Фридриха Великого5 был предвестником духовного подъема.

Говорится, что будто роскошь и безнравственность высших классов общества навлекли на голову древних приговор истории. Но и то, и другое только симптомы. Нечто несравненно более крупное, чем грехи отдельных лиц, послужило, как мы увидим, причиной падения античной культуры.

Говорится, что эмансипация римской женщины и ослабление брачных уз в среде правящих классов подорвали основы общества. Тенденциозный вымысел Тацита6 о германской женщине, этом вьючном животном воинственного землепашца, повторяют за ним теперь люди одних с ним воззрений. На самом деле пресловутая «германская женщина» так же мало определила победу германцев, как пресловутый «прусский учитель» повлиял на исход битвы при Кёниггреце7. Мы увидим потом, что скорее восстановление семьи в низших слоях общества стоит в связи с падением античной культуры.

Еще из древности раздается голос Плиния: «Latifundiae perdidere Italiam»8. Итак, говорят одни, юнкеры погубили Рим. Да, говорят другие, но только потому, что они были подорваны ввозом иностранного хлеба: если бы там был применен проект Каница10, то цезари и до сего времени сидели бы на своем престоле. Мы увидим, что первый шаг к восстановлению крестьянского сословия сделан одновременно с падением античной культуры.

Чтобы была налицо и «дарвинистская» гипотеза, один из новейших историков говорит: подбор, который совершался при помощи рекрутского набора и осуждал сильнейших на безбрачие, привел к вырождению античной расы. Мы увидим, что скорее все более и более входившее в обычай пополнение войска из его же собственной среды идет рука об руку с падением Римской империи.

Но довольно. Только одно еще замечание перед тем, как приступить к делу.

Для лектора очень выгодно, когда, слушая его, аудитория чувствует: de te narratur fabula11, и когда он может закончить словами: discite moniti12. Последующее изложение лишено этого преимущества. Нас с нашими современными социальными проблемами древняя история ничему не научит или научит весьма немногому. Современный пролетарий и античный раб так же мало поняли бы друг друга, как европеец и китаец. Наши проблемы совершенно другого рода. Только исторический интерес представляет созерцаемая нами картина, одна из своеобразнейших картин, какие только знает история: именно картина внутреннего разложения старой культуры. Эти-то особенности социального строя античного общества и должны быть прежде всего выяснены. Мы увидим, что они и определили ход развития античной культуры.

Древняя культура есть прежде всего по существу своему культура городская. Город является носителем как политической жизни, так и искусства и литературы. И в экономическом отношении древнему миру присуща, по крайней мере в начале исторического периода, та форма хозяйства, которую мы теперь привыкли называть «городским хозяйством». Древний город в эллинскую эпоху в существенных чертах не отличается от средневекового города. Если они различаются между собой, то это различия климата и расы побережья Средиземного моря от климата и расы Центральной Европы, - те же различия, какие существуют теперь между английским и итальянским рабочим, между немецким и итальянским ремесленником. Первоначально экономической основой античного города также служит совершающийся на городском рынке обмен продуктов городского производства на сельские продукты ближайшей округи. Этот обмен непосредственно от производителя к потребителю по существу покрывает спрос без подвоза со стороны. Идеал Аристотеля тпаркеш (автаркия, самодовление) города - был осуществлен в большинстве эллинских городов.

Правда, на этом фундаменте местного хозяйства еще в седую старину возникла международная торговля, обнимавшая значительный район и поставлявшая большое количество предметов. В истории мы слышим именно о тех городах, корабли которых были носителями этой торговли, но именно потому, что мы слышим как раз о них, мы легко забываем одно, а именно - незначительность размеров этой торговли. Древняя европейская культура есть прежде всего береговая культура, и древняя европейская история есть прежде всего история прибрежных городов. Рядом с технически тонко развитым городским обменом существует здесь же на континенте натуральное хозяйство еще не вышедших из варварского состояния крестьян, образующих сельские общины или соединенных под владычеством феодальных патриархов. Только на море и на больших реках действительно происходил постоянно и беспрерывно международный обмен. Обмена по сухому пути не существовало в древности даже и в таких размерах, как в средние века. Прославленные римские дороги являлись так же мало носительницами обмена в современном смысле, как и римская почта. Разница в доходности между имениями, лежащими внутри страны, и имениями, расположенными по большим рекам, чудовищна. Вообще в древности соседство с большой дорогой эпохи римского господства было не преимуществом, а большим несчастьем, благодаря постою и...насекомым: это были не торговые, а военные дороги. На этой нетронутой почве натурального хозяйства обмен пустил еще неглубокие корни: он возникал на ней лишь в виде тонкого внешнего слоя высокоценных предметов: благородных металлов, янтаря, дорогих тканей, некоторых железных и гончарных изделий и т. п., которые действительно являлись предметами постоянной торговли; большею частью это предметы роскоши, которые своей высокой ценой окупают страшную дороговизну транспорта. Такого рода торговля вообще не имеет ничего общего с современным обменом. Это все равно, как если бы теперь торговали только шампанским, шелком и т. п., между тем как торговая статистика говорит нам, что в настоящее время одни потребности масс выражаются большими цифрами торгового баланса. Правда, такие города, как Афины и Рим, потребляли и привозной хлеб. Но тут мы имеем дело с явлением, стоящим совершенно одиноко во всей всемирной истории,- тут речь идет о потребности, удовлетворение которой берет на себя государство, так как не хочет и не может предоставить это дело свободному обмену. Не массы со своими повседневными потребностями заинтересованы в этом международном обмене, а тонкий слой имущих классов. Вследствие этого в древности увеличение имущественного неравенства является необходимым условием преуспевания торговли. Но это имущественное неравенство - и тут мы приступаем к третьему пункту решающего значения - принимает совершенно определенную форму и направление: античная культура есть культура рабовладельческая. С самого начала рядом с городским свободным трудом стоит несвободный труд за пределами города, рядом со свободным разделением труда при помощи обмена на городском рынке стоит несвободное разделение труда посредством организации производства по способу натурального хозяйства в поместье - опять совершенно так же, как в средние века. И как в средние века, так и в древности существовал естественный антагонизм между этими двумя формами соединения человеческого труда. Прогресс зависит от развития разделения труда. При свободном труде разделение труда развивается параллельно с расширением рынка: внешнего - путем географического, расширения сферы обмена и внутреннего путем увеличения числа потребителей. Поэтому горожане стремятся подорвать крепостное хозяйство, втянуть крепостных в сферу свободного обмена. При несвободном труде развитие разделения труда достигается с помощью скопления людей: чем больше рабов или крепостных, тем шире развивается специализация несвободных профессий. Но в то время как в средние века постепенно одерживает верх свободный труд и обмен товаров, в древности наблюдается обратный процесс. Какова причина этого? Причина та же, которая воспрепятствовала развитию техники в древности: а именно «дешевизна» людей, вызванная особым характером непрерывных войн классической древности. В древности война есть в то же время охота на рабов; она постоянно поставляет рабов на рынок и неслыханным образом благоприятствует развитию несвободного труда и скоплению людей в одних руках. Благодаря этому, свободная промышленность остановилась на той стадии, когда неимущий ремесленник работает по найму на своего заказчика. Эти особые условия препятствовали тому, чтобы с развитием конкуренции из-за сбыта на рынке между свободными предпринимателями, пользующимися свободным наемным трудом, изобретения, сберегающие этот труд, давали ту выгоду, которая вызвала их появление в новейшее время. Напротив, в древности перевес оказывается все более и более на стороне несвободного труда, организованного в «ойкосе»13. Только рабовладельцы в своих рабовладельческих хозяйствах в состоянии удовлетворять свои потребности с помощью разделения труда и этим путем поднимать уровень своих жизненных потребностей. Только рабовладельческая промышленность могла наряду с удовлетворением собственных потребностей все более и более производить и для рынка. Поэтому экономическое развитие древнего мира направилось по своеобразному пути, не похожему на ход экономического развития средних веков, В средние века прежде всего интенсивно развивается свободное разделение труда внутри местного городского хозяйства на почве местного рынка и производства на заказ. Затем все расширяющийся обмен продуктов между городами сперва на почве домашней промышленности, потом на почве мануфактуры создает формы производства для сбыта на иностранный рынок на основе свободного труда. И развитие современного народного хозяйства идет параллельно тому, как развивается удовлетворение потребностей широких масс сперва при помощи междугородского и, наконец, при помощи международного обмена продуктов. В древности же, наоборот, мы видим, как параллельно с развитием международного обмена происходит скопление несвободного труда в больших рабовладельческих хозяйствах. Таким образом под надстройкой, которую представляло собою меновое хозяйство, оказывается все более и более расширяющийся фундамент натурального хозяйства, удовлетворявшего потребности без помощи обмена: постоянно поглощающее людей скопление рабов, удовлетворяющее главные свои потребности не на рынке, а при помощи домашнего хозяйства. Чем выше поднимается уровень потребностей высшего, рабовладельческого слоя и чем более расширяется сфера обмена, тем больше утрачивает обмен свою интенсивность, тем более он превращается в тонкую сеть, протянувшуюся поверх натурально-хозяйственной основы, - сеть, петли которой вытягиваются все дальше, а ее нити делаются все тоньше. В средние века переход от городского производства на заказ к производству для междугородского рынка подготавливается тем, что хозяйство становится предприятием и принцип конкуренции постепенно проникает извне в самую глубь хозяйственной жизни городской общины; в древности же международный обмен не мешает развитию «ойкосов», которые подрывают основу местного менового хозяйства.

Всего сильнее этот процесс развивался в Риме. Рим - после победы плебса - есть, прежде всего ведущее завоевательные войны крестьянское государство или, вернее, государство горожан-землевладельцев. С каждой войной он приобретает земли для колонизации. Сын владеющего землей гражданина, не имеющий доли в отцовском наследстве, сражается в рядах войска за приобретение собственного клочка земли и с ним вместе прав полного гражданства. В этом секрет проявленной Римом способности к расширению. Характер войн изменился, когда завоевания перешли за море. Тут руководящим началом являлись уже не колонизаторские интересы крестьян, а интересы аристократии, желавшей эксплуатировать провинцию. Войны имеют теперь целью охоту на людей и конфискацию земли для эксплуатации ее в форме латифундиального хозяйства и сдачи в аренду. Вторая Пуническая война даже сильно сократила крестьянское сословие в Италии, - последствия падения крестьянства являются отчасти запоздалым мщением Ганнибала. Отпор, оказанный движению Гракхов, окончательно решает победу рабского труда в сельском хозяйстве. С тех пор повышение жизненных потребностей, повышение покупательной способности, развитие производства для сбыта характерны исключительно для рабовладельцев. Нельзя сказать, чтобы свободный труд исчез совершенно, но рабская промышленность является единственным прогрессиврующим элементом. Римские писатели, авторы сельскохозяйственных трактатов14 видят в рабском труде естественную основу хозяйства.

Наконец, культурное значение несвободного труда возросло решительным образом благодаря включению в число римских владений таких крупных материковых пространств, как Испания, Галлия, Иллирия, земли по Дунаю. Преобладающим элементом в населении Римской империи оказалось население континента. Тут античная культура сделала попытку переменить свою арену>и из прибрежной культуры превратиться в культуру континентальную. Она охватила громадную хозяйственную область, в которой обмен и денежное хозяйство целые века не могли установиться хотя бы приблизительно в том размере, как они существовали по берегам Средиземного моря. Если, как мы уже говорили, обмен даже между этими приморскими городами представлял

собою редкую и все более разрежающуюся сеть, то на континенте эта сеть должна была быть еще более редкой. Во-первых, здесь, на континенте, культурный прогресс на почве свободного разделения труда посредством развития интенсивного обмена был вообще невозможен. Возникновение земельной аристократии, опиравшейся на рабовладение и несвободное разделение труда - в ойкосе, было единственно возможной формой постепенного приобщения новых территорий к средиземноморской культуре. Обмен, стоивший на континенте несравненно больших издержек, должен был здесь еще более, чем по береговой линии, ограничиваться исключительно удовлетворением спроса на предметы роскоши со стороны представителей высшего рабовладельческого класса, с

другой стороны, возможность производства на сбыт была доступна только небольшому количеству крупных предприятий с рабским трудом.

Итак, рабовладелец оказывается экономическим носителем античной культуры, организация рабского труда - необходимой основой римского общества, и мы должны несколько ближе ознакомиться с. социальными особенностями этой организации.

Из источников мы можем извлечь особенно отчетливую картину сельскохозяйственной промышленности конца республики и начала империи. Крупное землевладение было также той преобладающей формой богатства, которая послужила основой капиталов, пускавшихся в оборот чисто спекулятивным путем: римским крупным спекулянтом был обыкновенно тот же крупный землевладелец уже в силу того, что для такой самой выгодной спекуляции, как государственный откуп и подряд, требовалось земельное обеспечение.

Типом римского крупного землевладельца был не помещик, ведущий сам свое хозяйство, а человек, живший в городе, занимавшийся политической деятельностью и желающий прежде всего получать денежную ренту. Управление имением находится в руках несвободных управителей (villici). Что касается формы хозяйства, то вообще господствуют нижеследующие отношения.

Производство хлеба для сбыта большею частью не приносит дохода. Рим, например, как рынок, закрыт благодаря государственной доставке хлеба, а транспорт хлеба с континента вообще не окупается. Кроме того, рабский труд не благоприятствует хлебопашеству, особенно при характере римской культуры, которая требует много тщательного труда и, следовательно, предполагает личную заинтересованность рабочего. Поэтому пахотные поля обыкновенно хоть частью сданы в аренду «колонам» (coloni) -мелким крестьянам, потомкам свободного обезземеленного крестьянства. Такой colonus уже с самого начала не есть экономически свободный самостоятельный арендатор и сельскохозяйственный предприниматель. Помещик дает инвентарь, villicus контролирует его хозяйство. С самого начала было, очевидно, обычным явлением, что он обязывался работать на помещика, в особенности помогать при жатве. Когда пахотная земля сдавалась колонам, то это означало, что помещик обрабатывает землю «посредством колонов» (per colonos).

Для сбыта в поместье производятся прежде всего высокоценные продукты: масло и вино; затем фрукты, скот, домашняя птица и специальные культуры для стола представителей высшего слоя римского общества, которые были единственными покупателями подобного рода продуктов. Эти культуры оттеснили хлеб на менее плодородную землю, которая и предоставлялась колонам. Имение представляет собою плантацию, и работают в имении рабы. Familia 15 рабов и coloni -вот обычные обитатели больших имений времен империи.,

Нас здесь прежде всего интересуют рабы. В каком же положении мы их находим?

Вот картина идеального хозяйства, как ее рисуют нам авторы сельскохозяйственных трактатов того времени. Помещение для «говорящего инвентаря» (instrumentum vocale), стало быть, стойло для рабов, мы находим рядом со стойлом для скота (instrumentum «semivocale»). Оно состоит из спален, лазарета (valetudinarium), карцера (career), мастерской для ремесленников поместья (ergastulum), - и перед внутренним взором всякого, кто носил военный мундир, тотчас же встает хорошо знакомый образ казармы. И действительно, жизнь раба - это и есть в большинстве случаев казарменная жизнь. Спят и едят все вместе под надзором villicus'a; парадная одежда сдается в «камеру» жене надзирателя (villica), играющей роль заведующего амуницией унтер-офицера; ежемесячно происходит ревизия платья. В работах соблюдается строгая военная дисциплина: по утрам собираются отрядами (decuriae) и маршируют на работу под командой «погонщиков» (monitores). Все это было и неизбежно. Производить для рынка при помощи несвободного труда еще никогда нельзя было без кнута. Для нас же особенно важен один факт, связанный с этой формой казарменного существования: раб, живущий в казарме, лишен не только собственности, но и семьи. Только villius живет в отдельной комнате и состоит в рабском, браке (contubernium) со своей женой-рабыней, как и в современной казарме женатый фельдфебель или унтер-офицер, - по свидетельству аграрных писателей брак даже «предписывается» виллику из хозяйственных соображений. И так как всегда частная собственность и семья неразлучны, так и тут с рабской семьей появляется и рабская собственность. У виллика - и по свидетельству аграрных писателей, очевидно, у него одного -есть peculium, т. е. первоначально, судя по названию, скот, который он выгоняет на господское пастбище, как теперь еще поденщик в Восточной Германии. У широкой массы рабов нет ни пекулия, ни моногамного брака. Общение полов - своего рода систематическая проституция) с премиями рабыням за выращивание детей - за воспитание троих детей иные господа дарили свободу. Уже эти последние факты показывают, к каким последствиям приводило отсутствие моногамной семьи. Люди рождаются и вырастают только в лоне семьи. Рабская казарма не могла пополняться сама из себя, она была рассчитана на постоянную покупку рабов для своего пополнения, и действительно, аграрные писатели говорят о существовании такого рода регулярной покупки. Античная рабовладельческая промышленность так же пожирала людей, как теперешняя доменная печь пожирает уголь. Рынок рабов с правильной и удовлетворяющей спрос поставкой человеческого материала составляет необходимое условие существования рабской казармы, производящей продукт для рынка. Купить можно было дешево: нужно брать преступников и тому подобный дешевый материал, советует Варрон, сопровождая свой совет характерной мотивировкой: этот сброд обыкновенно расторопнее («velocior est animus hominum improborum»)16. Итак, промышленность такого типа требует правильного nod-воза людей на рынок рабов. А что, если этот подвоз каким-нибудь образом прекратится? Это имело бы для рабских казарм такое же значение, как истощение угольных копей для доменной печи. И такой момент наступил. Тут мы подходим к поворотному пункту в развитии античной культуры. Если спросить, к какой дате отнести начало сперва скрытого, потом для всех очевидного падения римского могущества и культуры, то всякому немцу неизбежно приходит на ум крепко засевшая у него в голове Тевтобургская битва17. И действительно, в этом популярном представлении есть доля правды, хотя ему противоречит видимость, говорящая нам, что Римская империя при Траяне18 находилась на высоте своего могущества. Конечно, решающим была не битва сама по себе - такой урон приходится потерпеть всякой нации при столкновении с варварами, а явившаяся ее последствием приостановка завоевательных войн на Рейне при Тиберии, чему параллелью служит отдача Дакии на Дунае при Адриане19. Это положило конец расширению Римской империи, а с внутренним и с почти полным внешним замирением круга античной культуры прекратилась регулярная поставка на рынки, человеческого материала. В результате уже при Тиберии обнаружился очень острый недостаток рабочих рук. Мы слышим, что он принужден был устроить ревизию ergastula20 в имениях, так как владельцы крупных поместий захватывали людей силой; по-видимому, они, как средневековые рыцари-разбойники, выходили на большую дорогу и высматривали - только не золото. и добро, а рабочую силу для своих пустующих полей. Важнее была медленно, но неумолимо действовавшая хроническая причина: невозможность продолжать производство при помощи казарменных рабов. Казармы требовали постоянного подвоза рабов, они не могли пополняться изнутри. Они должны были пасть, лишь только подвоз надолго приостановился. Прекращение притока дешевого человеческого материала, судя по свидетельствам позднейших аграрных писателей, по-видимому, на первых порах способствовало усовершенствованию техники путем обучения рабочих-специалистов. Но когда прекратились последние завоевательные войны II в., которые уже окончательно приняли характер охоты на рабов, то крупные плантации с их лишенными брака и собственности рабами должны были рухнуть.

Что это действительно произошло, и как это произошло, мы можем видеть из сравнения положения рабов в крупных помещичьих хозяйствах, как нам его рисуют римские писатели, с положением их в поместьях Каролингской эпохи, с которым мы знакомимся по поместной инструкции Карла Beликого (Capitulare de villis. imperialibus)21 и по инвентарям монастырей того времени22. И там, и здесь мы находим раба в качестве сельскохозяйственного рабочего; и там, и здесь он бесправен, и помещик имеет безграничное право распоряжаться его рабочей силой. Тут, стало быть, не произошло никакого изменения. Немало и частностей римского землевладения было заимствовано здесь: так, в позднейшей терминологии мы встречаем genitium, соответствующий древнему (женская половина). Но мы встречаем одно коренное изменение: римских рабов мы видели в «коммунистической» казарме, серва эпохи Каролингов мы находим в крестьянском дворе (mansus servilis)23, на предоставленной ему господином земле, в качестве крепостного крестьянина. Ему возвращена семья, а вместе с семьей у него появилась и собственность. Это выделение раба из «ойкоса» совершилось в позднейшую римскую эпоху; и действительно, оно должно было явиться последствием неспособности казарм восполнять свои потери из своей среды. Возвращая раба в качестве своего наследственного подданного в круг семьи, помещик обеспечивал себе прирост подвластного ему населения и тем самым постоянную поставку рабочих рук, которых уже нельзя было больше купить на рынке рабов, так, как в эпоху Каролингов исчезли последние следы такого рынка. Забота о содержании раба, которая в плантациях лежала на господине, теперь была возложена на самого раба. Значение этого медленно, но неуклонно совершавшегося развития было глубоко. Тут перед нами целый переворот в жизни низших слоев общества: им были возвращены семья и собственность. Отмечу здесь только мимоходом, как этот процесс идет рука об руку с победоносным развитием христианства: в, казармах оно едва ли нашло бы для себя почву, между тем как в среде несвободных африканских крестьян времени Августина24 мы уже видим сектантское движение.

Между тем, как раб поднимается таким образом по социальной лестнице до положения несвободного крепостного крестьянина, колон в то же время опускается до положения вечно обязанного крестьянина. Это произошло по мере того, как его повинности в отношении к господину все более и более принимают характер рабочих повинностей. Первоначально для господина всего важнее была платимая ему рента, хотя, как было сказано выше, с самого начала наряду с ней существовала и барщина. Но уже в раннюю эпоху империи аграрные писатели придают главное значение работе колона, и тем больше было к тому оснований, чем недостаточнее становился рабский труд. Африканские надписи эпохи Коммода25 говорят нам, что там колон уже. обратился в наделенного землей и за это несущего определенные повинности крепостного. За этой переменой в экономическом положении колонов последовала скоро соответствующая ей перемена и в правовом его положении, которая и формально определила его роль в поместье, как рабочей силы: я разумею прикрепление к земле. Чтобы понять, как оно возникло, мы должны привести вкратце некоторые административно-правовые соображения.

В конце республики и в начале империи римский административный строй опирался на городскую общину, на municipium26, как на основу управления, точно так же, как античная культура опиралась на город, как на свою экономическую основу. Области, входившие в состав Римской империи, систематически организовывались как городские общины, с соблюдением самых разнообразных ступеней государственно-правовой зависимости, - административно-правовая форма муниципия распространялась на всем протяжении империи. Город был обычной мелкой административной единицей. Городские должностные лица отвечали перед государством за уплату налогов и за поставку рекрутов. Однако в период Римской империи мы застаем существенные изменения. Большие поместья с успехом добиваются независимости от общины; с расширением завоеваний империи на европейском континенте центр тяжести все более и более переносится внутрь страны, и по мере этого все больше и больше рекрутов выставляет аграрное население континента; но в то же время у крупных землевладельцев, этих «аграриев» древности, возрастает и интерес к государственной политике. Если теперь мы встречаем отпор со стороны крупных поместий Восточной Германии при попытке «инкоммунализации» их в местные общины, то государственная власть времен Римской империи оказывала весьма слабое противодействие стремлению поместий к «экскоммунализации». Очень часто наряду с городами появляются «saltus» и «territoria», т. е. такие административные округа, в которых местной властью был помещик, совершенно, как владельцы рыцарских поместий Восточной Германии в своих владельческих округах. С помещика государство получало налоги, следуемые с territorium, - он выплачивал их за своих «подданных» и потом собирал их с них; помещик же выставлял рекрутов из подвластного ему населения, благодаря чему поставка рекрутов вскоре превратилась для землевладельца в такую же повинность, как и всякая другая государственная повинность, лежавшая на его земле, которая теперь в лице колонов лишалась десятой доли своих рабочих рук.

Это послужило подготовкой к формальному прикреплению колонов к земле.

В Римской империи, независимо от тех или иных государственно-правовых отношений, никогда не существовало обеспеченной правовыми гарантиями всеобщей свободы передвижения. Припомним, например, сколь естественным представляется автору Евангелия от Луки то, что для переписи всякий должен отправляться на место своего рождения (origo) - мы бы сказали на место своего призрения; так, родители Христа должны были отправляться в Вифлеем27. Для колона же origo был владельческий округ его господина.

Уже в более раннюю эпоху мы встречаем институт насильственного привлечения к исполнению общественных обязанностей. Сенатор, долго не являвшийся на заседания, подвергался только штрафу. С членом провинциального городского совета, декурионом, уклонявшимся от обязанностей, уже меньше церемонились: его по требованию общины водворяли на место жительства. Довольно часто приходилось прибегать к этой мере, так как в Древнем Риме должность городского советника, со связанной с ней ответственностью за налоги всей общины, представлялась малопривлекательной. И когда впоследствии, с падением и вырождением всех юридических форм, это' требование возвращения на место жительства превратилось в требование выдачи, в старинный вещный иск (vindicatio), общины стали гоняться с этим иском за своими беглыми городскими советниками, как за каким-нибудь беглым общинным быком. Что взыскивалось с декуриона, то требовалось и от колона. Его крепостные повинности в отношении к помещику, который соединял в своей особе крепостного барина и административную власть, ничем не отличались от государственных повинностей, и его принудительным путем возвращали к исполнению своих обязанностей, если он уклонялся от них. Таким образом, он путем административной практики фактически превращался в навсегда привязанного к своему округу и вместе с тем подчиненного власти землевладельца, прикрепленного к земле крепостного крестьянина. Он был в известной мере «медиатизирован» в отношении к государству. А над ним возвышалось непосредственно подчиненное государству сословие землевладельцев, «possessores», которое сохраняет свою определенную физиономию и в позднейший период Римской империи, и во времена Остготского и Меровингского королевств29. Сословное расчленение общества заняло теперь место прежнего простого деления на свободных и несвободных. К этому вел еле различимый в своих отдельных стадиях процесс, к этому вели и экономические отношения. Образование феодального общества началось уже в доживавшей свой век Римской Империи.

Ясно, что в этом крупном поместье конца Империи с его двумя категориями крепостных крестьян - несвободных (servi) с «неограниченными» повинностями и лично свободных (coloni, tributarii) со строго определенными денежными и натуральными платежами, впоследствии все чаще и чаще в виде определенных частей урожая, а также - не всегда, но как об¬щее правило - с твердо определенной барщиной, ясно, что в этом поместье мы уже имеем перед собой тип средневекового помещичьего двора.

Но производить для сбыта при помощи крепостного труда в условиях обмена древнего времени было немыслимо. Для производства на сбыт необходимым условием была тогда дисциплинированная казарма.

С расселением обитателей казарм по крестьянским хижинам производство для- сбыта должно было исчезнуть; тонкие нити обмена, протянувшиеся поверх натурально-хозяйственной основы, должны были постепенно вытянуться и порваться. Мы это ясно видим уже у последнего значительного римского писателя Палладия , который советует по возможности устраиваться так, чтобы труд принадлежащих к поместью людей покрывал все потребности поместья, содержал себя сам и делал бы покупку излишней. Если женщины помещичьего двора издавна пряли, ткали, а также мололи и пекли хлеб домашним способом, то теперь и все кузнечные, плотничные, штукатурные, столярные работы и, наконец, и все ремесленные поделки в поместье совершались при помощи несвободных крепостных ремесленников. Но вместе с тем еще больше терял свое относительное значение и тонкий слой городских свободных наемных рабочих: передовые в экономическом смысле хозяйства землевладельцев покрывали свои потребности путем натурального хозяйства.

Покрытие собственных потребностей землевладельца путем разделения труда становится все более и более главной хозяйственной задачей «ойкоса». Большие имения порывают свою связь с городским рынком. В соответствии с этим масса средних и маленьких городов все более и более теряют почву, питавшую их хозяйственную жизнь, лишаясь обмена труда и продуктов с окрестными поместьями. Поэтому и приходят в упадок города, как видно даже из тех темных и отрывочных юридических документов, какие дошли до нас из последней эпохи империи. Императоры принимают все новые и новые меры, чтобы люди не бежали из города и в особенности, чтобы землевладельцы не бросали на произвол судьбы своих городские дома и не переносили свои резиденции из города в свои деревни.

Этому падению городов способствует также финансовая политика государства. Эта политика также принимает все более и более натурально-хозяйственный характер: фиск обращается в «ойкос», покрывающий свои потребности по возможности не на рынке, а собственными средствами, но тем самым препятствует образованию денежных капиталов. Было большим благодеянием, что исчез главный источник спекуляций - сдача налогов на откуп, заменившаяся теперь непосредственным взиманием налогов государством. Пожалуй, рациональнее был и подвоз хлеба на кораблях, поставку которых государство обеспечило себе путем земельных выдач, вместо того, чтобы прибегать для этого к услугам предпринимателей. Выгодна в финансовом отношении была и все развивавшаяся монополизация многочисленных прибыльных отраслей торговли и взятие в казну горной промышленности. Но все это, разумеется, препятствовало образованию частных капиталов и устраняло всякую возможность развития того слоя общества, который бы соответствовал современной буржуазии. Развитие этой натурально-хозяйственной организации финансов совершалось по мере того, как империя изменяла свою физиономию и из эксплуатировавшей страну кучки городов, хозяйственный центр тяжести которых был в их береговом положении и в их взаимном обмене, превращалась в государство, стремившееся объединить в одно политическое целое и организовать находившиеся на стадии натурального хозяйства континентальные области. Покрывать денежно-хозяйственным путем непомерно возраставшие государственные потребности было невозможно при таком ничтожном обмене.

По необходимости в государственных финансах приобретал все большее значение натурально-хозяйственный фактор.

Провинции с давних времен платили подати государству по большей части натурой, иногда даже хлебом, которым пополнялись государственные магазины. В эпоху империи правительство и за ремесленными продуктами начинает все меньше и меньше обращаться на рынок и к подрядчикам, а вместо этого поставку продуктов в качестве натуральной повинности возлагает на городских ремесленников, которые для этого нередко соединялись принудительным образом в цехи. Таким путем и без того забитый судьбою свободный ремесленник превращался в фактически наследственного цехового крепостного. Все эти натуральные поборы фиск употреблял на соответствующие выдачи натурой. Так, он старался покрывать две главные графы своего бюджета по способу натурального хозяйства: именно вознаграждение должностных лиц и армии. Но здесь натуральное хозяйство оказалось несостоятельным.

Большим континентальным государством можно управлять только при помощи получающего жалование чиновничества, без которого древние; государства-города могли обходиться. Чиновники диоклетиановской монархии получали свои оклады в значительной степени натурой; эти оклады приблизительно соответствуют, конечно, в сильно увеличенном размере, тому, что получает теперь в Мекленбурге помещичий поденщик: они получали из императорских магазинов несколько тысяч шефтелей хлеба, определенное число голов скота, соответствующее количество соли, оливкового масли и т. д., - словом, все, что нужно в смысле питания, одежды и вообще существования, и рядом с этим в сравнительно весьма умеренном количестве наличные карманные деньги. Однако, несмотря на такое очевидное стремление к расплате натурой, содержание обширной чиновничьей иерархии требовало больших чисто денежных затрат. Еще более этого требовало покрытие военных издержек империи.

Континентальное государство, границам которого всегда грозила опасность, нуждалось в постоянном войске. Древнее гражданское ополчение, опиравшееся на воинскую повинность и собственную экипировку землевладельцев, уже к концу республики превратилось в войско, вооружаемое государством и набираемое из пролетариев, - в войско, служившее опорой цезарям. Эпоха империи создала не только фактически, но и юридически существовавшее постоянно профессиональное войско. Для содержания такого войска нужны две вещи: рекруты и деньги. Потребность в рекрутах была причиной почему государи-меркантилисты века «просвещенного» . деспотизма, как, например, Фридрих II и Мария Терезия , задерживали развитие крупного сельскохозяйственного производства, запрещая снос крестьянских дворов. Не из соображений гуманности и не из любви к крестьянам они делали это. Не каждого крестьянина в отдельности защищали они, -каждого из них помещик мог спокойно выгнать, лишь бы на его место он мог посадить другого. Причина была скорее такая: если по выражению Фридриха Вильгельма I32 излишек мужиков должен служить материалом для рекрутского набора, то такой излишек должен был быть налицо. Уменьшение наличного числа крестьян посредством сноса крестьянских дворов было воспрещено потому, что это могло нанести ущерб рекрутскому набору и обезлюдить деревню. По точно таким же соображениям и римские цезари вмешивались в отношения с колонами и запрещали, например, увеличивать их повинности. С другой стороны, государи-меркантилисты весьма поощряли крупные мануфактуры, потому что эти последние способствовали притоку населения на территорию государства и, во-вторых, притоку денег в страну. Фридрих Великий преследовал своими lettres de cachet не только своих дезертировавших солдат, но и своих дезертировавших рабочих и - фабрикантов. Эта возможность была закрыта для цезарей, так как крупная промышленность, производящая для сбыта при помощи свободного труда, не существовала тогда и не могла возникнуть. С упадком городов и обмена и с возвращением к натуральному хозяйству для страны все более и более утрачивалась возможность добиться повышения денежных налогов. А при недостатке рабочих рук, вызванном исчезновением рынка рабов, набор рекрутов из колонов был для поместий разорительной повинностью, от которой они старались всеми силами отделаться. Из опустевшего города бегут люди, подлежащие воинской повинности, в деревню и обращаются там в колонов, потому что страдающий от недостатка рабочих рук помещик из своекорыстных соображений рад будет укрыть их от рекрутского набора. Последние цезари борются с бегством горожан в деревню точно так же, как последние Гогенштауфены34 боролись против бегства крепостных крестьян в города.

Недостаток в рекрутах заметно отражается на составе войска времен Империи. Италия со времени Веспасиана35 была освобождена от воинской повинности; при Адриане исчезает смешанный состав войск, и для экономии стараются набирать войска по возможности на месте их стоянки, что служит одним из самых ранних предвестников распада империи. Но этого мало: если проследить в течение веков происхождение солдат, то окажется, что число тех, которые обозначены, как «дети лагеря» (castrenses), в эпоху империи возросло от нескольких процентов почти до половины общего числа солдат, - иными словами: римское войско пополняется все больше и больше само из себя. В то время, как на место безбрачного казарменного раба выступает живущий в лоне своего семейства крестьянин, в войске по крайней мере, отчасти, на место безбрачного казарменного или, вернее, лагерного солдата выступает находящийся в солдатском браке, фактически наследственный профессиональный солдат. Все более входящий в обычай набор рекрутов из варваров имеет целью главным образом сохранение рабочих сил собственной страны и прежде всего рабочих сил крупных поместий. Наконец, уже совершенно в духе натурального хозяйства: пытаются организовать постоянную пограничную стражу, отдавая варварам в виде вознаграждения за военную службу земли в пользование, и эта форма, являющаяся далеким предвестником лена, находит все больше и больше применения. Таким образом войско, главенствующее в империи, все более и более приобретает характер совершенно оторванной от коренного населения банды варваров. Вследствие этого победоносное нашествие варваров извне являлось в первое время в глазах жителей внутренних провинций империи в сущности всего лишь переменой постоя: даже форма римского постоя была сохранена. По-видимому, в Галлии варвары отнюдь не повсеместно внушали ужас как завоеватели, а наоборот, кое-где были встречены с радостью, как освободители от гнета римского правительства. И это понятно. Если дряхлевшей империи было трудно поставлять рекрутов из рядов своего коренного населения, то еще более тяжелым гнетом ложились на возвратившиеся к стадии натурального хозяйства народы денежные налоги, без которых содержать войска не было никакой возможности. Все политическое искусство того времени сводилось к тому, чтобы добыть денег, и все более обнаруживалась экономическая неспособность землевладельцев, производивших в конце концов только для собственного потребления, нести денежные повинности. Другое дело, если бы император сказал им: «пусть ваши колоны скуют вам вооружение, садитесь на коня и защищайте вместе со мной землю, которая вас кормит». Это они были бы экономически способны исполнить. Но это были бы уже средние века и феодальное ополчение. И в самом деле, как феодальное сословное расчленение общества, так и феодальный способ защиты был той конечной целью, к которой вел весь ход позднейшей римской истории и которая - после кратковременного и чисто местного уклонения в сторону в виде колонизации частей Империи варварскими войсками из воинов-крестьян, совершившейся во время переселения народов - в главном была достигнута уже в эпоху Каролингов. Но с феодальным рыцарским войском можно побеждать царства, можно защищать границы небольшой территории но невозможно охранять единство мировой империи и защищать тянущиеся на сотни верст границы от алчущих земли завоевателей; поэтому-то для позднейшей римской эпохи и был невозможен переход к той форме организации войска, которая соответствовала ее натурально-хозяйственной основе. Поэтому Диоклетиан36 должен был попытаться реорганизовать государственные финансы на почве единого денежного налога, и город до последнего момента существования империи оставался официально мельчайшей клеточкой государственного организма. Но экономическая основа большинства римских городов исчезала все более и более: они стояли как вехи, поставленные в интересах требующего денег государственного административного аппарата на почве, покрытой целой сетью крупных поместий. Распад империи был необходимым политическим следствием постепенного прекращения обмена и постепенного развития натурального хозяйства. По существу оно означало крушение этого правительственного аппарата и вместе с тем и той денежно-хозяйственной политической надстройки, которая более не соответствовала натурально-хозяйственной экономической основе. Когда полтысячелетия спустя запоздалый исполнитель завета Диоклетиана Карл Великий снова восстановил единство Западной Римской империи, то совершилось это на строго натурально-хозяйственной основе. Кто прочтет инструкцию управляющим имениями (villici) - знаменитый Capitulare de villi's, по обнаруженному в нем знанию дела и мелочности распоряжений напоминающий указы Фридриха Вильгельма I - тот найдет в нем самую яркую иллюстрацию тогдашнего положения вещей. Рядом с королем тут фигурирует и королева в качестве высшей инстанции: жена короля, его хозяйка дома, то есть его министр финансов. И это совершенно естественно: в этом «финансовом управлении» речь идет преимущественно о надобностях королевской кухни и домашнего хозяйства, которое тождественно с «государственным хозяйством». Тут перечисляется все, что должно быть доставлено инспекторами к королевскому двору: например, хлеб, мясо, ткани, удивительно большие количества мыла и т. д., - словом, все,' в чем нуждается сам король с домочадцами и сотрапезниками и для обеспечения государственных потребностей, например, в лошадях и подводах для войны. Исчезло постоянное войско и получающее жалованье чиновничество и вместе с тем, само собой разумеется, и налог. Своих должностных лиц король кормит за своим столом или наделяет их землей; вооружающееся на собственные средства войско близко к тому, чтобы окончательно превратиться в рыцарское ополчение и тем самым в военное сословие рыцарей-землевладельцев. Но прекратился также и обмен между городами: нити обмена между живущими домашним хозяйством ячейками хозяйственной жизни были порваны, торговля вернулась на , примитивную стадию и перешла в руки странствующих иноплеменных торговцев - греков и евреев.

Исчез город, - как особое административно-правовое понятие он вообще не известен эпохе Каролингов. Поместья -вот носители культуры, в том числе и монастыри; землевладельцы отправляют политические функции; самый крупный землевладелец, сам король - совершенный деревенский вахлак и неуч. Его дворцы (пфальцы) находятся в деревне, у него нет резиденции: это государь, который ради своего пропитания путешествует даже больше, чем современные монархи, так как живет тем, что переезжает из одного дворца в другой и потребляет там то, что для него припасено. Культура сделалась деревенской.

Круг экономического развития древнего мира завершился. По-видимому, погибла вся его духовная работа. С прекращением обмена рухнули блиставшие мрамором античные города и вместе с ними все заключавшиеся в них духовные. Богатства: искусство и литература, наука и изощренное античное торговое право. А при дворах посессоров, помещиков и сеньоров еще не слышно даже и песни миннезингеров. Невольную грусть наводит на нас это зрелище того, как цивилизация, видимо близившаяся к зениту своего развития, рушится, потеряв свою материальную основу. Но что видим мы среди этого могучего процесса? В глубинах общества совершились и должны были совершиться коренные, органические изменения, по существу представлявшие собою могучий целительный процесс. Семейный очаг и частная собственность были возвращены несвободной массе; эти несвободные постепенно опять перешли из положения «говорящего инвентаря» в круг людей, семейное существование которых торжествующее христианство оградило прочными нравственными гарантиями. Уже законы, изданные в последние годы империи в защиту крестьян, признают в дотоле невиданной мере неразрывность семейных уз несвободных людей. Правда, часть свободного населения подпала фактической крепостной зависимости, а утонченно образованная аристократия древнего мира опустилась до варварского состояния. Натурально-хозяйственная основа, возникшая благодаря громадной роли несвободного труда в истории развития античной культуры, на первых порах все только разрасталась по мере того, как рабовладение увеличивало имущественное неравенство; а когда политический центр тяжести был перенесен с берегов на континент, и прекратился подвоз людей, то установился строй, весьма близкий к феодализму, был подорван обмен, образовывавший первоначально лишь надстройку, опиравшуюся на натурально-хозяйственную основу. Так рассеялась все более и более редевшая пелена античной культуры, и духовная жизнь западного человечества погрузилась в долгую ночь. Но это падение напоминает того великана эллинской мифологии, который набирался новой силы, когда отдыхал на лоне матери-земли.' Чуждой, конечно, показалась бы древним классикам окружающая обстановка, если бы кто-нибудь из них воскрес из своих пергаментов в эпоху Каролингов и выглянул на свет из монастырской кельи: на него бы повеяло навозом со двора владельца крепостных. Но они спали временным сном, как и сама культура, на лоне нового деревенского хозяйственного быта. И не песнь миннезингеров, и не турнир феодального рыцарства пробудил их от сна. Лишь когда на основе свободного разделения труда и обмена в средние века вновь возник город, когда затем переход к народному хозяйству подготовил гражданскую свободу и ниспроверг внешние и внутренние авторитеты, тяготевшие над средними веками, тогда древний великан поднялся с новой силой и вместе с собой явил свету также и духовные сокровища древнего мира, заложившие основы современной гражданской культуры.

А.Гийу «Византийская цивилизация», часть вторая Византийская цивилизация, глава 3 Государство.

Великие службы

Жизнь византийского государства регулировали пять вели­ких служб, принцип управления которыми оставался неизмен­ным в течение последовательных трансформаций их структур: финансы, правосудие, дипломатия, армия и, наконец, церковь.

Финансы

«Глубоко озабоченные интересами государства и днем и но­чью, мы стараемся установить то, что требует ситуация в важных пунктах, и в частности налоги и подати, без которых нет процве­тания», — писал Юстин I префекту провинции Африка Феодо­сию 1 марта 570 г. Ни в одном христианском государстве Средне­вековья не было столь крупных расходов, как те, которые требо­вались Византийской империи.

Первым из этих расходов была выплата жалованья (руга) чиновникам; в VI в. в Африке префект претории получал 100 литр золота (7 тысяч 200 номисм — золотых монет). Каждый из 414 чи­новников его службы — 15—16 номисм, управляющие семью провинциями получали по 448 номисм каждый, а 50 чиновни­ков, которые им помогали, — 160 номисм на всех. Они дополня­ли свое жалованье взиманием судебных издержек и денежными льготами. Высший чиновник, достигший вершины иерархии, мог получать в год к концу своей карьеры 1000 литр золота (72 тыся­чи номисм). Понятно, что для того, чтобы уравновесить свой бюджет, Византийское государство принялось продавать долж­ности, об этом уже написано выше, позднее оно перестало пла­тить чиновникам.

Военные расходы на сухопутную и морскую армию всегда были частично вынужденными, как на вооружение, так и на жалованье и организацию управления: экспедиционный корпус, который Никифор Фока отправил против Крита, включал элитные войска, подразделения кавалерии, морских стрелков и флот, состоявший из 1000 дромониев (военных кораблей), 200 различных кораблей, снабженных «греческим огнем», и 307 транспортных судов. Строительство и поддержание укреплений или линии крепостей также стоили очень дорого: длинная стена, построенная Анастасием, восстановленная и усовершенствованная Юстинианом, от Деркоса на Черном море до Селимврии в Пропонтиде, достигала 79 километров в длину.

Дипломатические расходы также были очень высоки: «У нас есть железо для наших врагов и золото для наших друзей», — говорил Маркиан, супруг Пульхерии, в случаях опасности для империи покупая таким образом союзников. Когда Никифор Фока решил покорить болгар, он послал 1500 литр золота в Киев, чтобы обеспечить совместные действия с русскими (964 г.). Алексей Комнин уступил Венеции пошлину размером в три номисмы, которую византийцы собирали с лавочек, хозяевами которых были жители города Амальфи, расположенного на территории империи, и отказался от налогов, которыми до того облагалась венецианская торговля пряностями в 31 греческом городе (1082 г.). К этим субсидиям и привилегиям, которые были излюбленным оружием византийской дипломатии и составляли большую часть скудного бюджета последних веков, когда императоры не могли больше рассчитывать на свою армию, нужно добавить издержки послов и расходы на гостеприимство. Подсчитано, что в 1436 г. сумма расходов на поездку в Италию, обратный путь и содержание византийских посланцев, которые были отправлены туда для обсуждения унии церквей, составила 271 тысячу дукатов. У греков не было больше средств, чтобы выдержать подобные расходы, и для проведения собора был найден город, который согласился одолжить 60—80 тысяч дукатов. Все послы или иностранные правители принимались на содержание Византийским государством с того момента, как они прибывали на его территорию. Это чрезвычайное гостеприимство приводило империю к большим издержкам. Алексей Комнин сложил в небольшом домике около дворца столько золота, серебра и шелковых тканей, что туда невозможно было войти. Затем он приказал, чтобы к нему привели Боэмунда, главу итальянских норманнов, кото­рый только что принес ему клятву. В восхищении Боэмунд вскри­чал: «Если бы эти богатства были моими, я был бы владыкой многих земель». И ему ответили: «Император дарит тебе все это уже сегодня». Многие другие крестоносцы отягчали таким обра­зом бюджет государства. Алексей в 1096 г. даровал Петру Пус­тыннику 220 номисм, а также некоторое количество денег каж­дому из солдат. Позднее он принимал Годфрида Бульонского и его товарищей и вручил всем золото, драгоценные камни, вазы, шелковые ткани, лошадей, мулов, и затем каждый день, пишет хронист, он посылал армии крестоносцев столько золота, что только два, а часто и четыре человека могли его унести, также он посылал отдельные суммы, на которые кормили солдат. Впро­чем, Алексей наблюдал за тем, чтобы с того момента, как кресто­носцы оказались на территории империи, они не нуждались ни в чем и на каждой остановке находили припасы и посланников императора с богатыми подарками.

Другой статьей расходов было содержание императорского дворца, его Постройка, расширение, содержание самого здания и его служителей, различные раздачи, что свидетельствовало о перемешивании традиций Римской империи и восточных дво­ров. Вениамин Тудельский, испанский еврей, в XII в. описал дворец Влахерны, императорскую резиденцию при Комнинах и Ан­гелах: стены и колонны там покрыты золотом и серебром, моза­ики изображают сцены античных и современных войн. Мануил Комнин, недавно взошедший на трон из золота и драгоценных камней, был увенчан золотой короной, на него была возложена цепь из того же металла. Тридцать шесть других дворцов были построены императорами или их семьями в Константинополе или на азиатском берегу (Элетериу, Манганы, Герайу, Псамату, Аре-тон и др.). Важным пунктом в бюджете были лошади: византий­цы очень любили лошадей. Каждый день семь лошадей запряга­лись для нужд императора. Называют одного патриарха, который содержал табун из пятисот голов. Соколы также были предме­том особой заботы — с ними выезжали на охоту; молодой Анд­роник кормил четыреста птиц. Жена, мать, дети, братья, племян­ники и другие родственники правящего императора окружали себя целым двором больших или меньших размеров и содержали к нему привели Боэмунда, главу итальянских норманнов, кото­рый только что принес ему клятву. В восхищении Боэмунд вскри­чал: «Если бы эти богатства были моими, я был бы владыкой многих земель». И ему ответили: «Император дарит тебе все это уже сегодня». Многие другие крестоносцы отягчали таким обра­зом бюджет государства. Алексей в 1096 г. даровал Петру Пус­тыннику 220 номисм, а также некоторое количество денег каж­дому из солдат. Позднее он принимал Годфрида Бульонского и его товарищей и вручил всем золото, драгоценные камни, вазы, шелковые ткани, лошадей, мулов, и затем каждый день, пишет хронист, он посылал армии крестоносцев столько золота, что только два, а часто и четыре человека могли его унести, также он посылал отдельные суммы, на которые кормили солдат. Впро­чем, Алексей наблюдал за тем, чтобы с того момента, как кресто­носцы оказались на территории империи, они не нуждались ни в чем и на каждой остановке находили припасы и посланников императора с богатыми подарками.

Другой статьей расходов было содержание императорского дворца, его Постройка, расширение, содержание самого здания и его служителей, различные раздачи, что свидетельствовало о перемешивании традиций Римской империи и восточных дво­ров. Вениамин Тудельский, испанский еврей, в XII в. описал дворец Влахерны, императорскую резиденцию при Комнинах и Ан­гелах: стены и колонны там покрыты золотом и серебром, моза­ики изображают сцены античных и современных войн. Мануил Комнин, недавно взошедший на трон из золота и драгоценных камней, был увенчан золотой короной, на него была возложена цепь из того же металла. Тридцать шесть других дворцов были построены императорами или их семьями в Константинополе или на азиатском берегу (Элетериу, Манганы, Герайу, Псамату, Аре-тон и др.). Важным пунктом в бюджете были лошади: византий­цы очень любили лошадей. Каждый день семь лошадей запряга­лись для нужд императора. Называют одного патриарха, который содержал табун из пятисот голов. Соколы также были предме­том особой заботы — с ними выезжали на охоту; молодой Анд­роник кормил четыреста птиц. Жена, мать, дети, братья, племян­ники и другие родственники правящего императора окружали себя целым двором больших или меньших размеров и содержали при этом использовалась многочисленная прислуга. Такой ужин, ко всему прочему сопровождавшийся музыкой, пением и танца­ми, стоил очень дорого. Нельзя забывать, описывая эту статью расходов, и то, что ежедневно съедал правитель, чиновники и при­глашенные нахлебники. Вероятно, это требовало значительных расходов, потому что хронисты описывали аппетит Исаака II пе­ред тем, как перейти к рассказу о качестве хлеба, дичи, рыбы и вина. Хотя они рассказывали и об умеренности Юстиниана, Фоки или Андроника I. Тяжелым бременем на бюджет ложились раздачи из казны: ежегодные подарки от императора в день основания столицы народу или сенату, а также раздачи, которые сопровождали пиршества. Константин Багрянородный роздал магистрам во время брумалии по 160 милиарисиев (серебря­ный милиарисий составлял двенадцатую часть золотой номисмы) и бархатное полотно каждому, анфипатам и патрикиям по 140 ми­лиарисиев и полосатую мантию, протоспафариям по 120 милиа­рисиев и сиреневое полотно, спафарокандидатам по 80 милиа­рисиев и сиреневое полотно; манглавитам по его приказу чинов­ник, который руководил церемонией, давал 300 милиарисиев, великой этерии — 500, средней — 200 и фарганам — 200 милиа­рисиев. Во время восшествия на престол раздавалось тысячи эпикомпиев (полотняные мешочки), в каждом из которых было три золотых, три серебряных и три медных монеты, а начиная с прав­ления Анастасия — по пять монет из каждого металла. Констан­тин Багрянородный был особенно щедр в подобном случае, он раздал 200 литр золота (14 400 золотых номисм) церкви и двору, тысячи милиарисиев — гарнизону и гражданским чиновникам. После смерти Константина Мономаха Феодора избежала этого бремени, которое отягощало бюджет страны, утверждая, что она не восходит на престол, а берет на себя управление администраци­ей. Самым знаменитым в этой области остался Юстиниан II, кото­рый роздал в один год армии, народу, врачам, адвокатам, золотых дел мастерам и даже банкирам 7200 литр золота (518 400 номисм). Необходимо также учитывать и произвольные раздачи, они мог­ли быть вызваны благочестием, хотя и не только им. Алексей III в XII в. роздал солдатам, которые пришли, чтобы провозгласить его императором, деньги, собранные для похода против болгар­ских валахов. Михаил Рангаве и его жена Прокопия своими пожертвованиями церквям, монастырям, отшельникам, сиротским домам, приютам, тюрьмам расточили казну, которую Никифор Г с таким трудом восстановил в начале IX в. Михаил VIII по¬вторил это в XIII в., расточив 600 кентинарий золота (4 320 000 но-мисм). [Никифор Вотаниат] был таким великодушным, — сообщает хронист, — что безработные и бедняки столицы стали богачами». Константин IXМономах прославился подарками двум своим любовницам — Склирене и молодой Алении, а также щед¬рыми дарами на основание церквей, Манганскому монастырю Св. Георгия и монастырю -Неа-Мони на острове Хиос.

Еще одной важной статьей расходов Византийского государства была поддержка церкви, благотворительность и образование. Строительство Святой Софии стоило 320 000 литр золота (больше 23 миллионов номисм), поэтому некоторые застроенные участки были проданы их владельцами государству по завышенной цене, между 350 и 500 литрами золота. Юстиниан даровал этой церкви 365 земельных участков и годовой доход в 100 литр золота, Роман III Аргир в XI в. довел сумму на содержание до 180 литров, а еще через несколько лет она была еще раз увеличена Константином IX Мономахом. Василий I подарил Святой Софии целую область для того, чтобы оплачивать необходимое для храма масло, и еще одну — для содержания священников. Все императоры должны были преподносить церкви дары: сосуды для службы, украшения, церковное облачение и отделанные драгоценностями богослужебные книги. Святая София не была единственной церковью, построенной императором, только в самом Константинополе насчитывалось около 400 церквей и монастырей и еще гораздо больше в провинциях. Множество частных лиц тратили на церкви часть своего богатства и из своего религиозного рвения, и заботясь о создании для себя убежища, и желая славы, поскольку постройки носили их имена. Василий I построил или восстановил больше 100 церквей и монастырей, и ни один император даже в худшие для империи времена не отказывался от этой обязанности. В X в. Никифор Фока запретил строить новые монастыри и приюты и увеличивать богатство тех, что уже действовали, однако перед своим восшествием на императорский престол сам подарил своему другу монаху Афанасию средства, достаточные для основа ния небольшого монастыря на: полуострове Афон, а позднее передал ему земли и доходы, позволившие этому монастырю стать крупным и по числу монахов (80), и по принадлежащему ему хозяйству. Константин VIII, следуя договору, который он заключил в 1027 г. с фатимидским калифом Аль-Захиром, обя­зался построить и содержать в Константинополе мечеть, а вза­мен восстановить в Иерусалиме церковь Воскресения Господня, разрушенную в 1009 г. по приказу Хакима; Содержание церквей и монастырей также осуществлялось при помощи многочислен­ных пожалований государства, которое освобождало их от не­которых налогов или даровало сумму, равную годовому содер­жанию. Доход солеварен в VII в. был передан церкви Св. Ди­митрия'в Фессалонике. Алексей I Комнин в 1093 г. даровал монастырю Св. Иоанна Предтечи на острове Патмос из доходов Критского дуката 300 модий (мер) пшеницы и 24 номисмы в год, Иоанн II Комнин подтвердил эти привилегии, предоставленные его отцом, и добавил к ним еще 100 модий, также из доходов Крита, а Мануил I Комнин к 1145 г. подтвердил предыдущие дары и добавил к ним еще 200 модий пшеницы и 24 номисмы в год. В 1160 г. он подарил монастырю Елеусы (Милостливой Богома­тери) в феме Струмица, в Македонии, годовой доход в 30 но­мисм из доходов провинции. С другой стороны, государство часто отказывалось от взимания некоторых налогов с религи­озных учреждений, именно так Св. София была освобождена от части поборов, которыми были обложены принадлежащие ей ПО столичных мастерских. Но такие освобождения от нало­гов не всегда покрывали всю сумму поборов.

Расходы, которые требовались от государства на благотвори­тельность, можно разделить на экстраординарные и постоянные. Первые могли быть вызваны землетрясением, пожаром, голодом, неожиданно холодной зимой, во время войн нужно было выку­пать пленных, если их семьи не имели на это средств: «Каким бы ни было количество христианских пленных, вышедших из-под нашей власти, которых привезли русские: юношу или девушку выкупать за 10 номисм золотом и возвращать их назад, человека средних лет — за 8 номисм, а старика или ребенка — за 5 но­мисм», — было записано в одной из статей договора 944 г. между императором Романом I и Игорем, князем Киевским. Кроме того, нужно было выкупать рабов, так как со временем рабство считалось несовместимым с православным вероисповеданием. Мануил Комнин (1143—1180) практически опустошил казну, освобождая константинопольских рабов. Постоянные расходы на благотворительность имели разное предназначение: Исаак II превратил в гостиницу дом севастократора Исаака, расположенный в порту Сосфений, к югу от города. Там могли жить и питаться в течение нескольких дней сто человек — провинциальные чиновники или паломники. Император и члены его семьи основывали и содержали гостиницы, где бедные путешественники могли найти кров и ночлег, а также больницы, сиротские дома, богадельни, приюты, лепрозории разного размера, каждый год выделяя им суммы на содержание. При Юстине II для сиротских домов выделялась сумма в 443 номисмы. В начале X в. Лев VI и его брат Александр удвоили эту сумму. С другой стороны, освобождение от налогов, предоставляемое подобным учреждениям было столь же частым, как и даруемое монастырям. Многие богатые частные лица основывали монастыри и церкви, содержали, делали подарки приютам для стариков или больницам, которые, используя для своей выгоды императорское освобождение от налогов, заботились не только о спасении души жертвователей, но и уменьшали доходы государства. Мы увидим позже, когда будем говорить об образовании, что государство принимало финансовое участие и в этой сфере, оплачивая труд некоторых преподавателей. Нужно признать, что оно также выделяло значительные суммы, по крайней мере, на содержание дворцовой библиотеки, которая, по мнению хрониста Георгия Кедрина, насчитывала 33 500 книг.

Константинополь был самым богатым городом Средневековья. Если верить Роберу де Клари, амьенскому рыцарю, который принял участие в Крестовом походе вместе со своим сюзереном Гюго в начале XIII в., в столице греков было накоплено почти две трети всех богатств мира. Этот город очень дорого стоил казне. Статья оплаты публичных работ наверняка требовала огромных расходов, так как она включала в себя подвод воды по акведуку Валента, восстановленному при Юстине П. Константин V привез из Азии и с Понта, с островов Эллады и из Фракии 6900 рабочих и ремесленников; подобное повторялось в правление Василия I, Романа III Аргира, Андроника I и др.; содержание общественных водохранилищ, самые большие из которых нахо­дились у подножия холмов и были соединены друг с другом для того, чтобы доставлять воду в разные кварталы; содержание двор­цовых водохранилищ, самое крупное из которых включало 366 ко­лонн. Поддержание в рабочем состоянии водостоков, которые, имея туже глубину, что и портики площадей и улиц, должны были нести к морю отбросы, а также водостоков восьми обществен­ных бань. Порты, которые снабжали город,¹ огромные площади, окруженные портиками и украшенные колоннами, были также на государственном содержании. Это касалось и двадцати обще­ственных мельниц, на которых работало 115 частных мельников и которые должны были обеспечивать снабжение столицы. Пре­стол прочен только тогда, когда к нему благосклонен народ. Госу­дарство, кроме всего прочего, обеспечивало народу развлечения, самые привлекательные из которых проходили на ипподроме (скачки, борьба или представления с дикими зверями, театр и др.) перед 24 000 зрителей. Однако расходы на такие празднества были настолько велики, что постепенно количество праздников огра­ничилось двумя в год —11 мая и 25 декабря.

К сожалению, невозможно установить уровень расходов го­сударства, это недостаток имеющихся документов. Можно толь­ко предположить, что для столь обширной территории статья расходов на оборону, и в частности на армию, была самой тяже­лой. Империя сокращала эти расходы, жертвуя многочисленны­ми земельными участками, которые она уступала военнообязан­ным гражданам. Однако «военные земли» не давали достаточно­го количества солдат, поэтому государству пришлось вернуться к разорительной системе набора наемников. Армия стоила очень дорого, поэтому самые прославленные императоры часто были очень непопулярны, так, Никифора II Фоку (963—969 гг.), кото­рый отнял у арабов Крит, Киликию и Северную Сирию, ненави­дели свои подданные и заклеймили хронисты.

Доходы Византийской империи делились на три части: до­ходы государства-собственника, которые оно получало с того имущества, которым владело, доходы с монополий и самые боль­шие доходы — налоговые сборы.

Владения, принадлежащие Византийскому государству, по­стоянно уменьшались из-за регулярных дарений императоров, хотя параллельно шел процесс восстановления государственно­го фонда за счет конфискаций и завоеваний. Прежде всего, этот фонд включал в себя земли в окрестностях Константинополя, на которых производили, как пишет хронист XIV в. Никифор Григора, зерновые культуры, овощи, молочные продукты, вино, содер­жали животных, кроме того, эта государственная собственность давала работу нескольким тысячам человек. Государственный фонд включал также многочисленные владения в провинции: обраба­тываемые земли, шахты, карьеры, солеварни, которые государ­ство использовало напрямую или сдавало в аренду, как и много­численные мастерские и лавки в столице и провинции.

Налоговые монополии, введенные в интересах казны, или монополии, введенные ради выгоды торговли или производства, распространялись на материальное обеспечение армии — воору­жение и военную форму. Была административная монополия, ко­торая, в частности, включала производство «греческого огня», ко­торое требовало абсолютного сохранения тайны, и чеканку моне­ты, для того чтобы избежать фальшивых денег. Две непостоянные монополии, больше экономические, чем налоговые, могли быть средством получения дохода: монополии на пшеницу и шелк. Когда государство получало натуральный налог пшеницей, оно станови­лось крупным негоциантом, чего не существовало в раннюю эпо­ху, — оно могло обеспечивать одновременно изобильное снаб­жение и хороший рынок хлеба для населения Константинополя и провинциальных городов, оказавшихся в затруднительном по­ложении. Государство могло создавать благоприятные условия для развития торговли и промышленности. За исключением несколь­ких видов ткани, в производстве которых нужно было сохранять качество, производство и торговля шелковыми тканями в Констан­тинополе была свободной для цехов, и одежду из шелка можно было купить на рынке. Существовало и производство тканей, пред­назначенных для императора, для двора, для высших чиновников, а также для дружественных империи правителей и тех, кто настой­чиво хотел этого добиться. В целом речь идет об очень выгодном для государства вложении капитала.

«Если земледелец покинул свое поле, но платит каждый год земельный налог в государственную казну, каждый, кто будет ис­пользовать его поле или собирать с него урожай, должен заплатить штраф вдвое», — написано в земельном кодексе VII в. Суть сказанного в том, что владельцем земли остается тот, кто платит за нее налоги. Это основной принцип византийского права, кото­рый сохранял государству его основной источник дохода — пря­мой поземельный налог и который логически развился до того, чтобы взимать налоги с соседних пустующих земель, взамен да­вая право получать доход с этих земель (система эпиболе, или «прикидки»). Этот земельный налог (demosios kanori) менялся в зависимости от выращиваемых культур, виноградников, паст­бищ, оливковых деревьев, пахотной земли, а также зависел от качества земли (первый, второй, с ирригацией или без). Он вклю­чал древнюю аннону, натуральные поставки (зерном), которая начиная с VI в.. выплачивалась деньгами и называлась синона, зависящая от числа быков, используемых при вспашке, энномиона, сумма которой менялась в зависимости от количества дру­гих животных, и капникона («дым», дом, семья) — подать, кото­рой облагался очаг. В общей сумме поземельного налога нельзя не учесть дополнительные налоги, называвшиеся параколутемата, среди которых были: дикератон, то есть два кератия (двена­дцатая часть номисмы) с каждой номисмы основного налога; гек-: сафоллон, шесть фоллиев (фоллий — сорок восьмая часть но­мисмы) с номисмы, начиная с первых двух третей номисмы, при том что основная сумма налога всегда округлялась в большую сторону; синетейя — двенадцатая часть номисмы с первых пяти номисм основного налога, а дальше по возрастающей; суммы, превышающие 200 номисм, одинаково:облагались дополнитель­ным налогом в 9 номисм; и наконец, элатикон, выплачивающий­ся по прогрессирующей шкале (12 фоллий или двадцать четвер­тая номисмы с суммы между одной и пятью номисмами, поло­вина номисмы с суммы до 10 номисм, одна номисма с суммы, превышающей 10 номисм). Такая система использовалась по меньшей мере с середины X в., она осталась основой расчета наг логов, даже когда в середине XI в. ее пришлось приспосабливать к обесцениванию номисмы. Средняя сумма обложения земли на­логом, которую должна была заплатить сельская община, была неизменной, она не зависела от случайностей. Так, в Македонии примерно в середине XI в. она могла составлять, в среднем, одну номисму с участка земли от 100 до 200 модиев (модий — примерно 800 кв. метров), включая налог с продукции (Н. Своронос). Тогда этот налог представлял собой примерно 10 процентов доходов парика (парик — примерно то же, что крестьянин-серв), без учета дополнительных и косвенных налогов. Кроме того, государство требовало некоторое число натуральных поставок для войск или для чиновников, которые ездили по империи, а также для рабочих рук на общественных работах (дороги, мосты, укрепления, строительство кораблей), что несколько раз приводило к значительным злоупотреблениям.

Облагаться налогом могли частные лица, светские или религиозные учреждения (монастыри, церкви и др.) и сельские общины (называвшиеся хория), члены которых были коллективно ответственными за уплату налогов. В 1271 г. некто Николай Мелиссин и его жена Анна купили у одного из париков, Михаила Архонтицы из деревни Дрянувена в Фессалии, хозяйство, включавшее пахотную землю, пастбища, фруктовый сад и виноградник, для того чтобы основать там монастырь. Все это хозяйство подлежало обложению налогом в две и треть номисмы: односельчане Михаила Архонтицы были обязаны, по предписанию, взять на себя выплату этой суммы, разделив ее между собой согласно их достатку и добавив ее к их собственным повинностям. Общая сумма налога, которым была обложена деревня Дрянувена, не изменилась. Никто в Византийской империи не мог избежать уплаты налога, кроме тех, кто получил персональное и всегда частичное освобождение, которое давалось как императорская привилегия. Византийский центральный кадастр представлял собой несколько больших реестров с перечислением всех земель и налогов, которыми они были обложены. Эти реестры обобщали региональные книги, которые велись финансовой администрацией (diokeseis), где отмечались все наделы и налогоплательщики: область, ее название, природные особенности, местонахождение, границы, площадь, парики и сумма их налогов, деревни и общины — единицы налогообложения (choria), занесенные в реестр (stichos); дальше шло название каждого надела, имя каждого налогоплательщика, тех, кто выделялся из общины (idiostata) и должен был платить свои собственные налоги; наконец, класмы («осколки»), покинутые участки, которые временно не были способны платить налоги. Эти провинциальные списки (exo kodikes) служили для составления специальных регистров, в которых, например, велась перепись военных земель, для составления копий или отдельных официальных отрывков (isokodika), которые могли быть переданы частным лицам как подтверждающие их право собственности или могли быть предназначены для налоговых служб и иметь отношение к делению внутри диоцеза. Среди кадастровых документов важное место занимали «практики», которые «были номинативными ведомостями, объединявшими, независимо от их местоположения, земельные наделы и другие хозяйства одного собственниками напоминали современные хозяйственные реестры» (Н. Своронос). Этиочень подробные протоколы составлялись во время общих переписей фем, официальные выдержки из этих протоколов могли быть переданы частным собственникам. В финансовом управлении выделялись следующие округа: диоцез, который мог совпадать, а мог и не совпадать с фемой, им заведовал диикит, а затем практор; с XII в. — энория и, наконец, ипотагия, которая соответствовала территории, обложенной общим налогом (chorion). В XII:в. ослабевшее государство прибегло к системе откупов, сборщиками налогов стали спекулянты. Сумма налогов устанавливалась в провинции эпоптами, которые обновляли фемные кадастры; перераспределяя налог с тех земель, которые были неспособны iero вынести, и восстанавливая его на тех участках, где положение улучшилось. Им помогали местные эпопты, ортоты и анаграфы (позднее названные апографами), или счетоводы.Налоги, которыми облагалось городское население, были непостоянными: хрисаргир — пошлина на торговую прибыль, отмененная Анастасией (491-—518 гг.) и позднее замененная на простой торговый налог; аэрикон—учрежденный, видимо, Юстинианом, объект его остается непонятным; пошлины на наследство; и наконец, ценз — реальная пошлина на землю, взимавшаяся в городах. Жители городов в разное время были часто освобождены от прямых налогов.

Косвенные налоги для византийской государственной казны (demosion) были очень важным денежным ресурсом. Они включали в себя прежде всего таможенные пошлины и торговые налоги (kommerkion), которыми облагались все ввозимые и вывозимые товары. Следили за этим гражданские чиновники, называвшиеся коммеркмарии, действовавшие под руководством логофета геникона в границах таможенного округа (X. Антониа-дис). Сумма коммеркия составляла десять процентов от стоимости товара, но к этому нужно добавить пошлины, которыми облагались перемещения людей и товаров, средства, расходовавшиеся на транспорт (например, корабли облагались рядом налогов: за то, чтобы причалить, встать на якорь, за то, чтобы высадиться с корабля на берег, за то, чтобы хранить товары на складе, и т. д.), собственно налог со сделки (pratikion) — то есть за взвешивание, обмер и многое другое,.— половину из которого платил продавец, а половину — покупатель. Сумма доходов оставалась значительной тогда, когда торговля империя была обширной, однако в начале XII в. Алексей Комнин снизил для пизанцев таможенную пошлину с десяти процентов до четырех, генуэзцы получили такую же привилегию уже к концу века и привилегию полного освобождения от пошлин в следующем веке (1261 г.): «Именно так, — писал Никифор Григора в XIV в„ — латиняне ловко украли не только все богатства византийцев и почти все доходы от моря, но еще и все богатства, которые шли в казну правителя». Таможенные пошлины, которые взимались в Константинополе, приносили тогда грекам в целом 30 000 иперпиров (новое название номисмы), тогда как генуэзцы получали на другом берегу Золотого Рога в Галате 200 000 иперпиров. В косвенные налоги также входил и торговый налог, который платили коммерсанты, сумма его менялась в зависимости от рода занятий.

В противоположность четырем правилам, сформулированным Адамом Смитом, в Византийской империи косвенные налоги не были равны для всех из-за тех многочисленных льгот, которые предоставлял император; эти налоги не были фиксированы и менялись в зависимости от обстоятельств; они не повышались тогда, когда налогоплательщик мог платить больше; их повышение зависело от произвольного решения гражданских и военных властей, откуда проистекали многочисленные злоупотребления, которые приносили ущерб налогоплательщику и казне. Однако византийцы унаследовали от римлян принцип меняющегося налогообложения, при котором правитель мог увеличивать или уменьшать сумму налога в зависимости от требований момента Вне всякого сомнения, государственный бюджет учитывал

ценность государственной должности, которую, по сути, подданные брали взаймы у государства за взнос некоторого платежа. Такую интерпретацию нужно дать осуждаемому, но всегда практикуемому принципу продажи должностей. Уже Петр Варсима, министр Юстиниана, в 542 и 547 гг. назначил на должности придворных младших офицеров тех, кто внес платеж в казну государства, он же увеличил число постов. Император Ираклий в 612 г.,а затем в 619 г. сократил число чиновничьих постов в Константинополе, позволив назначение дополнительных кандидатов, если они вносили сумму, годовой платеж которой превышал ожидаемое жалованье. В X в. государство начало применять этот принцип: сумма ежегодного дохода, которая вносилась государством под видом жалованья чиновнику, достигала примерно восьми процентов, но нужно учитывать тот факт, что самые высокие должности, стоящие дороже, требовали от государства больших

денежных расходов, потому что было необходимо платить более высокое жалованье, чем низшим чинам. Однако такое жалованье платилось в течение меньшего времени, так как для получения высокой должности был необходим преклонный возраст, и доход был пожизненным. Так, например, в случае со священником Ктеном, ставшим протоспафарием за сумму в 60 литр золота (4320 номисм), его годовое жалованье составило 1 литру (72 номисмы). Но так как он умер через два года после своего назначения, можно легко определить, кому пошла прибыль от его взноса.

Мы не знаем размера бюджета Византийского государства, суммы его доходов и расходов. Единственное сравнение, которое можно сделать, это сравнение с суммой доходов багдадского ха­лифа Гаруна аль-Рашида (786—809 гг.), которая нам известна. Она составляла 530 миллионов серебряных дирхемов (больше 44 мил­лионов золотых динаров, примерно равных по стоимости номисме), не включая сюда натуральные налоги. Не нужно забывать, что арабская территория была больше, чем Византийская империя, и налоги там были тяжелее. Византийские хроники утверждают, что император Анастасий оставил перед смертью,(518 г.) 23 миллио­на номисм, Феофил и Феодора (856 г.) — 8 640 000 номисм, Васи­лий II (1025 г.) —14 400 000 номисм и что город Константинополь риносил империи в начале XIII в. чуть больше 44 миллионов номисм. Можно предположить, что весь бюджет империи в на­чале XI в. составлял 300 миллионов номисм (А. Андреадис) — это простое предположение о максимальной сумме.

Налоговая система Византии, которая осуждалась и в самой империи, и иностранцами как угнетающая и подверженная про­изволу, работала исправно и всегда эффективно. Так, у болгар­ских и русских князей, например, было намного больше бед, ко­гда они хотели поднять налоги, при том что величина налога была меньше. Связано это с тем, что их финансовая и особенно нало­говая организация оставалась на очень низком уровне. Вероят­но,, византийская казна поглощала значительную часть нацио­нального дохода. Процветание арабского халифата длилось очень недолго, несмотря на более высокие доходы, которые приносило непосильное налогообложение, а доходы Византийского государ­ства оставались до самого конца высокими. Дело в том, что пра­вительство Константинополя, в частности, смогло защитить мел­ких арендаторов, которые были налогоцлателыциками. Иногда византийская администрация могла использовать методы, за­ключавшиеся в том, чтобы прикрепить статью доходов к статье расходов для того, чтобы помешать чрезмерному росту трат или чтобы профинансировать какую-то новую операцию. Василий I выделил из государственных владений категорию доходов для того, чтобы прикрепить их прибыль к расходам на император­ский стол — убыточную статью в правление его предшествен­ника Михаила III. Иоанн VI Кантакузин обложил налогом вино, продажа этого продукта была предназначена для финансирова­ния реорганизации византийского флота. Но Андроник II Палео-лог (1282—1328 гг.) распустил византийский флот и расходовал без счета деньги на восстановление многочисленных покинутых или поврежденных церквей, пострадавших во время латинской оккупации. Император всегда мог увеличить любую из многочис­ленных статей бюджета, не уменьшая остальные: неуравновешен­ность бюджета часто служила поводом для беспокойства, ее пре­одолевали срочными средствами (отмена подарков, уменьше­ние пособий армии и флоту), но вплоть до латинской оккупации (1204 г.) империя подвергалась только скоротечным финансовым кризисам.

Неизвестно место, где хранились запасы драгоценных ме­таллов, скорее всего, это была государственная тайна. Историк и философ XI в. Михаил Пселл пишет, что Василий II собрал зна­чительное сокровище, сохраняя уровень доходов и контролируя расходы: «Дворцовую казну он увеличил до двухсот тысяч талан­тов. Все, чем владели ивиры и арабы) кельты, и скифы, все со­кровища языческих стран, окружавших империю, он собрал во­едино и вложил в царскую казну. Туда же он отправил и там хранил деньги, взятые у тех, кто против него восставал и был раз­громлен. Когда же в специально построенных хранилищах не хватило места, он велел вырыть подземные лабиринты, наподо­бие египетских склепов, и в них спрятал немалую долю собран­ного. Сам он, однако, своими сокровищами не пользовался, и большая часть драгоценных камней, белых, называемых жем­чугами, и многоцветных, не вставлялись в короны и ожерелья, а лежали сваленные на земле».