2. Идея войны и идея договора

Феодализм оставил обществам, которые пришли ему на смену, ры­царство, превратившееся в знать. В силу своего происхождения эта знать гордится своим воинским предназначением, символизирует ко­торое право на ношение шпаги. Знать особенно дорожит своей при­надлежностью к «благородным» там, где оно дает, как во Франции, су­щественные послабления в налогах. Благородные не должны платить талью, как объясняют два конюших из Варен-ан-Аргон в 1380 году, «поскольку из благородства благородные жертвуют собой на вой­не» (391). При королевском строе во франции знать более древнего происхождения, противопоставляя себя выслужившимся, говорила о себе как «о дворянстве шпаги». Даже в таких обществах, где смерть за родину перестала быть монополией какого-то одного сословия, у про­фессиональных военных существует что-то вроде чувства морального превосходства по отношению к другим,¹ а у других к ним особое уваже­ние. Предрассудок, непонятный другим цивилизациям, например, ки­тайцам, но у нас оно осталось как воспоминание о произошедшем на заре средневековья разделении, в результате которого возникли два со­словия: крестьянство и рыцарство.

Оммаж был настоящим договором, причем обязательным для обе­их сторон. Если сеньор не исполнял своих обязательств, то он терял свои права. Идея договора была перенесена и в область управления и власти, поскольку главные слуги короля были его вассалами. На этой почве она нашла подкрепление в древних представлениях о персоне короля как о священной и ответственной за благосостояние своего на­рода: если народ постигало несчастье, король должен был быть нака­зан. Церковь, поначалу поддерживавшая идею о священной персоне короля, после грегорианской реформы начала ее. развенчивать. И ре­лигиозные писатели первыми с необыкновенной убежденностью про­возгласили идею договора, который связывает государя с его народом: «как свинаря с хозяином, который его использует», по словам эльзас­ского монаха, пишущего в 1080 году. Дерзновенность предыдущих слов станет еще яснее, если мы примем во внимание негодующий вопль дру­гого монаха, правда, весьма умеренного сторонника монархии: «Гос­подний елей (имеется в виду помазание королей) не снимешь, как де­ревенского старосту!» Теоретики из церковников среди аргументов в пользу отрешения от власти дурного властителя называли повсемест­но признанное право вассала покинуть дурного господина (392).

Переход к действию свершился в среде вассалов под влиянием ин­ститутов, сформировавших их менталитет. Многие мятежи, которые кажутся, с первого взгляда, нарушением порядка, имеют под собой ос­нование, которое выражено следующим образом в «Саксонском зерца ле»: «Человек может противостоять своему королю и судье, когда тот действует вопреки праву и даже молсет помогать вести против него вой­ну... Действуя таким образом, он не нарушает долга верности.»(393). В зачаточном состоянии это «право сопротивления» присутствует в Страсбургской клятве 843 года и пакте, заключенном 856 году Карлом Лысым со своими баронами, оно отзывается эхом в XIII и XIV веках по всему западному миру в множестве документов, возникших то как ре­акция «благородных», то как претензии буржуазии, и за ним стоит бу­дущее; назовем некоторые из этих документов: Великая хартия воль­ностей англичан (1215); «Золотая булла» венгров (1222); «Иерусалим­ские ассизы»; сборник привилегий знати Брандебурга; арагонский Акт объединения (1287); Брабантская хартия Кортенберга; Дельфтский ста­тут (1341); декларация коммун Лангедока (1356). Не случайно, что ре­жим сословно-представительных собраний - парламент в Англии, ге­неральные штаты во Франции, ландтаги в Германии, кортесы в Испании - родился в государствах* которые только что прошли ста­дию феодализма и еще несли на себе его отпечаток. В то время как в Японии, где вассальное подчинение носило скорее односторонний ха­рактер, где божественная власть императора осталась вне досягаемос­ти оммажа, ничего подобного не воспоследовало, хотя общественный строй был очень сходен с нашим феодализмом. Идея договора, способ­ного ограничить власть, составляет главную особенность нашего фео­дализма. И как бы ни был жесток феодальный строй к малым мира сего, он оставил в наследство нашим цивилизациям то, что помогает нам жить и сейчас.

Р.Альтамира-и-Кревера «История средневековой Испании»

СОЦИАЛЬНЫЕ РЕФОРМЫ

Перемены в среде кастильской знати. Победа католических королей над знатью (с. 481—482) была успехом чисто политическим. В социальном отноше­нии знать и высшее духовенство продолжали сохранять свое первенство как в Кастилии, так и в других государствах полуострова. Однако освобождение крепо­стных и начавшийся процесс развития торговли и ремесла, с которым связаны были среднее сословие, мудехары и евреи, — все это нанесло удар былому эконо­мическому могуществу сеньоров. Система майоратов (все более распространявша­яся) и новые захваты земель в ходе войны с Гранадой помогли знати выдержать этот удар. Королева Изабелла стремилась ограничить права сеньоров, пожалован­ные предшествующими королями в трудные времена анархии и смут, и отменить все пожалования своих предшественников и в первую очередь пожалования, дан­ные Энрике IV.

Сперва кортесы безуспешно делали Изабелле представления по этому вопросу, а на сессии в Мадригале в 1476 г. они обвинили королеву и ее супруга в том, что, не устраняя вреда, связанного с пожалованием доходных статей сеньорам, они совершают подлинное «кровопускание» и растрачивают, таким образом, большую часть доходов казны. Кортесы сетовали на то, что королева продолжает отчуждать вотчины и городские ренты в пользу сеньоров. На это представление короли также не обратили внимания. В конце концов, когда требование это было повто­рено в 1480 г. (на кортесах в Толедо), «католические короли» приняли его к сведению и создали комиссию, в которую вошли законоведы и представители знати. После долгих споров было единогласно решено (несмотря на тот ущерб, который этим решением наносился знати) отменить пожалования, причем кардина­лу Мендосе была поручена проверка всех пожалований и фиксация тех из них, которые следовало сохранить. Одновременно было приказано всем сеньорам, имев­шим права наследственного владения, «письменно сообщить, каким образом они их получили»; было дано также распоряжение проверить документы о наследовании и пожалованиях и для этого привлечь должностных лиц (контадоров), которые занимали соответствующие посты при Энрике IV. Мнение кардинала было тако­во: «Все, кто получает доходы, пожалованные незаслуженно, теряют их полностью, те же, кто купил право на доходы, должны вернуть документ, удостоверяющий акт покупки, и получить ту сумму, которая была уплачена при сделке; а для остальных пенсионеров, которые составляют большинство, сохраняется только часть доходов, соответствующая тем действительным услугам, которые они оказали государству». По совету Эрнандо де Талаверы решение это было проведено в жизнь и дало экономию около 30 млн. мараведи. «У одних, — говорит один историк XVI в., — была отнята половина, у других — одна треть, кое-кто потерял четверть, а были такие, у которых отнято было все, что они имели, у многих же ничего не отобрали, а некоторым разрешили пользоваться этими пожалованиями пожизненно; вердикт же выносился соответственно сведениям, которые имели [короли] о способах при­обретения тех или иных пожалований. И некоторые были недовольны этим реше­нием, но примирились с ним, памятуя, что получили они пожалования, расхищая коронные владения». Таким образом, адмирал Энрикес потерял 240 тыс. мараве­ди, герцог Альба — 475 тыс., маркиз Кадисский — 573 тыс., герцог Альбукер­ке — 1 млн. 400 тыс.; род Мендоса (семья кардинала) также лишился огромных доходов.

Но несмотря на то что доходы знати, корпораций и монастырей были урезаны, многие из них продолжали владеть огромными и при этом наиболее крупными состояниями в Кастилии. По свидетельству одного очевидца-француза, посетив­шего Кастилию несколько позже, в стране имелось пятнадцать богатейших знат­ных фамилий; причем из этого числа восемь получили права на герцогский титул в период правления Изабеллы и Фердинанда. О богатстве некоторых из них сви­детельствуют следующие данные, приводимые двумя современниками: герцог Ме­дина Сидония для перевозки в район Малаги во время войны с маврами (с. 484) своих воинов и боевых припасов снарядил флотилию, в состав которой входило не менее ста кораблей. Он же предложил Филиппу Красивому, в случае если последний высадится в Андалусии, 2 тыс. всадников и 50 тыс. дукатов. Род Мендоса, главою которого был герцог Инфантадо и к которому принадлежали архиепископ Толедо, граф Тендилья (губернатор Альхамбры) и другие сеньоры, владел великолепными дворцами и славился обилием драгоценностей, золотой и серебряной посудой, богатством своих конюшен, пышностью охотничьих выездов и отличными музыкальными и певческими капеллами. А коннетабль Педро Фернандес де Веласко, граф де Аро, самый могущественный феодал Старой Кастилии, имел в своем; распоряжении бесчисленных вассалов. Итак, несмотря ни на что, экономическое преобладание знати и особенно ее родовитой верхушки было обеспечено еще надолго, и сохранению былой мощи способствовала, разу­меется, система майоратов.

Католические короли с уважением относились к частной собственности. Но они применяли меры, сходные по существу с действиями, которые привели к отмене некоторых ранее данных пожалований, чтобы убавить чрезмерный гонор, свой­ственный сеньорам. Так, в 1480 г. они запретили дворянам присваивать себе некоторые привилегии, принадлежавшие исключительно королю: пользование ко­ролевской короной для своего герба; право носить перед собой жезл или обнажен­ную шпагу; употреблять в письмах обороты «моею милостью» и «под страхом моей немилости»; и привилегии, которые позволяли пользоваться «иными отличи­ями и прерогативами, отвечающими только нашему королевскому достоинству». Но короли подтвердили и сохранили в неприкосновенности традиционные привилегии знати: освобождение от податей и от долговой тюрьмы (причем запрещалось тре­бовать от дворян в залог оружие и боевых коней) и от пытки^ Им разрешалось также не снимать шляпы в присутствии короля, что, по-видимому, было тогда правом всех герцогов, маркизов и графов; от этого права Филипп Красивый заста­вил их отказаться, но лишь временно.

Вместе с тем короли старались привлечь знать ко двору, что было нетрудно, так как суровые репрессии коронных судей в Галисии, Андалусии и других местах убедили их, что впредь любое влияние на общественные дела они смогут получить не по своему произволу, а лишь по милости короля. Расправами с мятежными сеньорами Фердинанд и Изабелла, во-первых, добились, что феодалы были отдале­ны от своих замков и поместий, а это уменьшило их связь с поселениями, в которых они пользовались правами юрисдикции и, во-вторых, способствовали тому, что се­ньоры перешли под их непосредственное наблюдение. Таким образом, большая часть знати превратилась из сельской в придворную, жившую под сенью трона и жаждавшую дворцовых должностей, раздача которых всецело зависела от короля. Не желавшие следовать примеру большинства обречены были на прозябание в своих поместьях. Они были преданы забвению и фактически лишались возможно­сти получать государственные должности. На сопротивление же королям эти отщепенцы были неспособны.

Иерархические ступени продолжали оставаться прежними, но произошли не­которые изменения в титулатуре. Представители знати перестали именоваться рикос омбрес и получили титул грандов. Герцоги (duques) и маркизы (marqueses) стали встречаться гораздо чаще, чем прежде, когда всеобщее распространение имел графский титул, а звание «идальго» теперь становится родовым, хотя иногда еще употребляется титул ръщаръ (caballero). Оба эти термина равным образом озна­чают принадлежность к дворянству «второго ранга», которое короли продолжали создавать, жалуя звание идальго главным образом за военные заслуги. Так, Фер­динанд и Изабелла подтвердили некоторые привилегии, данные Энрике IV, но отменили другие льготы дворянства и создали в Андалусии новую знать, так называемых достойных рыцарей (caballeras quantiosos), из которых состояло по­граничное ополчение королевства Гранады. Фердинанд и Изабелла жаловали дво­рянское звание без соблюдения каких бы то ни было церемоний, порой обыкновен­ным письмом за своей подписью. Что же касается бедных дворян, то они жили, как и прежде, под покровительством грандов и именовались рыцарями (caballeros) или оруженосцами (escuderos). Все они пользовались общими для дворян привилеги­ями, о которых уже упоминалось выше.

В среде арагонского дворянства, усмиренного еще во времена Педро IV, не произошло достойных упоминания перемен, А каталонское дворянство, уже давно подчиненное короне и экономически ослабленное, окончательно теряет свою былую силу с разрешением крестьянского вопроса. Однако и в Арагоне, и в Каталонии дворянство своим поведением засвидетельствовало, что прежние анархические при­вычки им еще не были забыты. Продолжались местные усобицы, ссоры между партиями, причем в этих смутах участники их руководствовались чувством личной неприязни или соображениями выгоды. Так, в 1510 г. в Арагоне между двумя городами возникла распря, вызванная спором об использовании оросительной сис­темы. В эту распрю вмешались, с одной стороны, люди сеньора Трасмоса и графа Аранды, а с другой — вассалы графа Рибагорсы, к которым пришли на подмогу люди графа Риклы и вассалы монастыря Веруэлы, так что всего вышли на поле боя более 5000 человек. В конце концов вмешался король и умиротворил против­ников, разрешив спорный вопрос актом от 6 октября 1513 г. Происходили и другие подобные же столкновения, хотя и не столь значительные, которые продол­жались вплоть до начала последующего периода.

В Каталонии столкновения между партиями приняли в графстве Амурдан, пожалуй, еще более серьезные формы, чем в Кастилии. В 1512 г. там был убит сеньор Кастельи, а в отместку генеральный бальи Барселоны Сарьера с отрядом вооруженных людей внезапно ворвался в дом, где скрывались Бальдирио Агуль-яна и бароны Льягостера — предполагаемые убийцы или их сообщники, и убил их. Сарьера и его люди сперва укрылись в монастыре миноритов Сан-Франсиско, а затем вышли оттуда и среди бела дня погрузились на заранее подготовлен­ный корабль, стоявший в порту, причем в знак вызова Сарьера водрузил на корабле знамя и дал салют из пушек. Преследуемый вице-королем и войсками Барселоны, Сарьера утонул в Паламосе при попытке высадиться, а его привер­женцы были схвачены и наказаны. Частые столкновения не прекращались и впредь, так что, как говорит (возможно, преувеличивая) один хронист, «за три­дцать лет из-за этого погибли 900 человек и совершено было множество похищений, поджогов и других насилий». В 1525 г. беспорядки прекратились (хотя и не окончательно), после того как вице-король арестовал вожаков и многих участ­ников дворянских банд.

Вассалы и крепостные.

Уже отмечалось, что в предшествующий период юри­дическое положение прежних соларьегос все еще было неопределенным. Подоб­ная неопределенность отмечалась как в отношении права свободного перехода, так и во всем, что касалось имущественных прав соларьегос. Злоупотребления со стороны феодалов фактически ограничивали многие основные права свободных людей, вассалов и освобожденных крестьян, живших в сеньориальных городах и на землях сеньоров. Энергичные действия «католических королей» устранили многие из этих злоупотреблений и разрешили вопрос о соларьегос. Действительно, коро- I левской грамотой от 28 октября 1480 г., подтверждавшей расширенное применение диплома от 1285 г., им было пожаловано право в любых случаях переходить на другое место со всем своим имуществом, скотом и собранным урожаем. Но короли не смогли прекратить злоупотреблений, чинимых сеньорами по отношению к пле­бейскому населению (соларьегос и вилланам). Феодалы же совершали точно такие же насильственные действия, против которых боролись в свое время Хуан I и другие короли. Сеньоры стремились привлечь население, переманивая его даже с I королевских земель (что вытекает из повторных указов, имевших целью приостано­вить уход с них населения и сохранить прежний размер налоговых поступлений), обещая налоговые изъятия и льготы; но как только эти поселенцы становились сеньориальными крестьянами, их начинали угнетать всевозможными способами. А так как сами короли Фердинанд и Изабелла, несмотря на отмены пожалований и на требования кортесов прекратить отчуждение королевских поместий, все же Продавали некоторые из них, то не раз случалось, что корона фактически теряла целые области. Эти отчуждения (которые, бесспорно, противоречили антисеньори­альной политике королей) продолжались и даже участились в числе в последую­щий период.

В Арагоне крестьянская проблема была более серьезной, так как здесь тяже­лее были формы крепостной зависимости (с. 388), и, естественно, разрешилась она I иначе. Весьма часто в последние годы XV века и в первые годы XVI века происходили восстания вилланов или вассалов, отписанных в крепость (vasallos signi servitii). Примером может служить восстание в сеньории Ариса, где сервы осадили замок сеньора. После разгрома часть их была казнена, а другая — наказана I плетьми. Крестьяне баронии Монклюс, разуверившись в помощи судебных орга­нов, восстали и продержались до 1517 г. Король Фердинанд предпринял попытку несколько урегулировать положение, ограничив феодальные повинности и «дурные обычаи». Но он встретил энергичное сопротивление со стороны дворянской олигар­хии и вынужден был отказаться от своего намерения. И даже в случае с сеньором Ариса он в конце концов признал, по требованию этого феодала, все традиционные сеньориальные привилегии, включая и право карать вассалов без суда. Это заклю­чение короля закрывало путь к любому мало-мальски справедливому решению вопроса и было подтверждено в так называемой Селадской сентенции. В Каталонии вопрос о ременсах Снова, как в прежние годы (с. 406), принял угрожающий характер. Фердинанд участвовал в его разрешении, поступая при этом точно так же, как в свое время поступали Альфонс V и Хуан II; он попытал­ся использовать это движение в своих целях. Об этом свидетельствует лицемерное поведение короля, которое именно так и расценивалось советниками Барселоны. Первое его мероприятие было не в пользу ременс — он приказал выплатить «церкви и духовным лицам» все недоимки по оброчным платежам и ссудам. Решение это он подтвердил на кортесах в Барселоне за предоставленную ему субсидию в 300 тыс. ливров (1480—1481 гг.) и распространил его на всех ременс сеньориальных владений и на все подати и повинности, выплачиваемые ременсами. Но когда крестьяне узнали об этой субсидии королю, они предложили ему боль­шую сумму, чтобы склонить Фердинанда на свою сторону и избавиться от крепо­стной зависимости. Король согласился и разрешил ременсам (грамота от 26 авгу­ста 1482 г.) учреждать хунты, избирать сборщиков податей, «обсуждать и прини­мать решения относительно повинностей, обычно называемых «дурными обычаями»

и относительно возможных последствий применения оных». Сборщики отчисле­ний, которые предназначались для выплаты субсидии королю, изменили ременсам, предварительно собрав значительные суммы; в долине Мьерес, близ Жероны, отча­явшиеся крестьяне взялись за оружие; вскоре восстание распространилось на ви-контство Бас, равнину Вика И на Вальес, причем ременсы опустошали поместья и захватывали города и замки. Во главе их стал крестьянин Педро Хуан Сала. Восставшие, как и при Хуане II, утверждали, что они действуют с согласия короля, уступившего их просьбам, и что последний одобряет их поведение. Крестьянское движение тревожило барселонский муниципалитет, который не осмеливался выс­тупить со своей милицией против восставших и не раз давал советы Фердинанду о способах, какими надлежало действовать, но не получал от него ответа. Но Сала имел неосторожность войти в Гранольерс-и-Матаро (этот последний город был связан со столицей по обычаю carreratge, и тогда барселонцы открыто выступили против крестьян. Городская милиция разгромила ременс, а Педро Хуан Сала был схвачен, а затем обезглавлен и четвертован (в марте 1485 г.).

Тогда крестьяне снова попытались договориться с королем, направив к нему своих уполномоченных. За несколько дней до нападения на Гранольерс, 2 февраля 1485 г., состоялась встреча в Льинасе крестьянских уполномоченных — вождей ременс — с делегатами инфанта Энрике, вице-короля Каталонии. Эти переговоры продолжались и после гибели Салы; между тем восстание продолжалось и захватило округа Монтанью и Сельву, где действовали родичи Салы. Ременсы призывали полностью прекратить платежи ценза, десятинных и иных податей, которые тяже­лым гнетом ложились на сельское население. Любопытно, что ненависть крестьян была направлена главным образом на духовенство, и они совершили множество насилий над монастырями и духовными лицами даже за пределами Каталонии. При этом они обычно захватывали зерно, собранное в счет уплаты десятины. Несомненно, духовенство Жероны была всегда их самым упорным врагом (с. 406). Между тем насилия, бесчинства и вооруженные столкновения продолжались во многих местах, и Фердинанд послал специального делегата Диего Лопеса де Мендосу, чтобы умиротворить крестьян. Он с большим трудом 8 ноября 1485 г. добился от ременс, чтобы они передали королю все полномочия для ведения переговоров и признали его своим окончательным арбитром. Такие же полномочия подписали и сеньоры. Уполномоченные той и другой стороны совместно с Фердинандом, которо­го сопровождала группа придворных, собрались в монастыре Гвадалупе (Эстремаду-ра) 21 апреля 1486 г. Обе стороны представили свои объяснения, и король спустя несколько дней продиктовал свое решение, к разбору которого мы переходим.

«Гвадалупская сентенция» и ее последствия. Так называемой «гвадалупской сентенцией» — арбитражным решением короля — разрешен был в основ­ном конфликт между сеньорами и крестьянами. Сентенция не вполне удовлетвори­ла ременс, хотя и способствовала успокоению умов и привела с течением времени к важным последствиям. Были отменены за денежный выкуп «дурные обычаи», и крестьяне тем самым объявлялись сентенцией свободными навечно. Сентенцией аннулировались следующие «дурные обычаи»: личная ременса (remensa personal) — обязательство личного выкупа, без уплаты которого крестьянин не мог покинуть землю сеньора; интестия (intestia) — повинность, аналогичная луктуосе; кугусия (cugucia) — налог на имущество прелюбодеев; хоршия (xorchia) — право сень­ора наследовать имущество умерших, если они не оставляли наследников («дурной обычай», подобный кастильской маньерии); арсия или арсина (arsia или arsina) — денежное возмещение сеньору, в случае если дом крестьянина сгорит целиком или частично, и фирма де эсполи форсада (firma de espoli forsada) — подать, которую сеньор взимал за разрешение своим вассалам вступить в брак. В сентенции указывается, что сеньоры допускали по отношению к крестьянам действия, унижа­ющие человеческое достоинство. Король лишил дворян права разбора уголовных преступлений, совершенных их вассалами, и присвоил его короне. Он распростра­нил на ременс льготы, предоставленные соларьегос грамотой 1480 г., т. е. право покидать участок (мае или солар), на котором они проживали, и уносить с собой движимое имущество; тем самым отменялась обязательная приписка крестьянина к земле. Наконец, он запретил заключать соглашения, которыми фиксировались какие бы то ни было обязательства, закрепощающие крестьян или принуждающие их к исполнению «дурных обычаев».

Тем не менее эти уступки не соответствовали требованиям ременс, в программу которых в качестве основного условия входила отмена «дурных обычаев» без выкупа. Но Фердинанд не только обязал их внести выкуп, но распорядился, чтобы ременсы уплатили подать в 50 000 ливров (в барселонской монете) в течение десяти лет и возмещение сеньорам в размере 6000 ливров. Кроме того, он конфис­ковал имущество у 70 вождей восставших. Такое решение ременсы сочли обманом (и не побоялись высказать это); однако сила обстоятельств и свобода, хотя и обретенная весьма дорогой ценой, оказали свое действие и успокоили умы. Но все же хунты, которые организовали ременсы для сбора подлежащего уплате выкупа, не раз вступали в борьбу (и порой кровопролитную) с врагами крестьян. Ферди­нанд, желая положить I этой борьбе конец, запретил в 1492 г. хунты, в состав которых входило более 25 человек. В 1483 г. он обнародовал «Достоверное толкование» {Interpretation autentica) сентенции и развил там положения, ранее фиксированные в арбитражном акте.

В том же году произошло новое, но на этот раз незначительное восстание в Монтанье.

После уплаты выкупа, когда все вошло в нормальное русло, стало создаваться на основе прежних ременс, теперь уже свободных крестьян, среднее сословие в деревне. Это были земельные > собственники, которые сами стали облагать цензом менее удачливых крестьян, требуя от последних отбытия натуральных и денежных повинностей. Оброчные крестьяне назывались менестралями (menestrales). В свою очередь крестьяне обязаны были платить прежнему владельцу земли (дво­рянину, епископу или аббату) сеньориальный ценз, который не был отменен.

Свободное крестьянство сыграло большую роль как класс в XVII и XVIII вв.

Мудехары и мориски. В связи с капитуляцией Гранады (с. 490) уже отме­чалось, каковы были судьбы мавров этого королевства, получивших после креще­ния наименование морисков. Но не следует смешивать их с мудехарами, жившими в других испанских владениях (особенно в Кастилии).

На протяжении многих столетий жили бок о бок в тесном взаимном обще­нии и мире три крупные национальные группы, которые и составляли основную массу населения полуострова: туземцы-христиане, евреи и мудехары. Из повсе­дневной юридической практики того времени можно заключить, что мудехары в конце концов слились бы воедино с христианами (исключением могли бы явить­ся лишь обращенные в рабство мудехары, которых было, однако, немало, хотя в некоторых районах к этой категории относилось меньшинство мудехарского на­селения). Мудехары сохранили в той или иной степени автономию в граждан­ской сфере и, возможно, все более поглощались бы, хотя и медленно, преобладаю­щей массой, чему свидетельством являлись частые смешанные браки между пред­ставителями этих трех групп, в особенности менаду христианами и евреями. Казалось логичным, что событиям будет предоставлено идти своим естественным чередом и что эта этнографическая проблема, выдвинутая в ходе истории Испании, будет разрешена благодаря свободному взаимодействию всех этнических групп. Но уже с XII в., а может быть и раньше, у христианского населения появляются явные признаки неприязни по отношению к двум другим элементам, в особенно­сти по отношению к евреям. А по мере развертывания реконкисты и усиления мощи северных государств эта неприязнь обостряется, принимая характер явно выраженной религиозной розни, что в конечном счете привело к кровавым по­следствиям. По отношению к мудехарам перемена наступила значительно поз­же. Еще в XV в. вражда к ним не проявлялась в резкой форме и не отражалась в законодательных актах, хотя временами положение мудехаров и ухудшалось (например, была предпринята попытка изгнать их из Арагона во времена Хуана II по настоянию архиепископа Валенсии). Тем не менее толчок был дан, и пробле­ма отношений между обоими народами стала очень остро перед «католическими королями». Они разрешили ее в соответствии с теми чувствами, которые питало к мудехарам большинство христиан, хотя подобное отношение было свойственно далеко не всем культурным людям того времени. Таким образом, вместо того чтобы содействовать естественной ассимиляции, принят был прямо противополож­ный образ действий.

Сперва Изабелла и Фердинанд придерживались по отношению к мудехарам скорее покровительственной, чем ограничительной политики, что согласовывалось и с менее враждебным отношением к ним, чем к евреям (известно, что при погромах 1391-го и последующих годов мудехаров оставляли в покое). Правда, Изабелла и Фердинанд начинают с ограничений тех чрезвычайных вольностей, которыми муде-хары пользовались при Энрике IV, и с этой целью восстанавливают прежние ограничения. Но король и королева проводят в жизнь эти ограничения с большой умеренностью: они восстанавливают отличия в одежде, но облегчают мудехарам разбор гражданских дел в их судах и смягчают чрезмерно суровые законы времен Хуана П. Второй период, еще более благоприятный, начинается с договора о капи­туляции Пурчены, укрепленного пункта гранадского королевства (декабрь 1489 г.). По условиям пурченской капитуляции оставлены были на своем прежнем посту мавританский алькайд и альгвасил; а жители, не покинувшие город, должны были платить христианскому королю те же налоги, что они платили до тех пор гранад-скому султану, и им обещано было свободное применение мавританских законов и обычаев, сохранение муэззинов, мечетей и духовенства; мудехарам Пурчены разре­шалось не носить отличительных знаков на одежде. Король обязывался, кроме того, не передавать Пурчену кастильским сеньорам и сохранить ее в своем непосред­ственном владении.

Еще больше уступок было сделано маврам Альмерии. Все это свидетельство­вало о намерении королевской четы задобрить население вновь завоеванных тер­риторий. Даже договор о капитуляции Гранады был заключен на выгодных для мавров условиях, а спустя пять лет короли пытались привлечь мавров, изгнанных из Португалии, разрешив им не только въезд в Кастилию, но и жительство в ней и проезд по территории страны со всем имуществом, причем маврам обещано было королевское покровительство. Неприязненные по отношению к маврам акты, кото­рые имели место в Гранаде (с. 489—490)* знаменуют начало совершенно нового курса, проведение которого оказалось возможным, когда была одержана решитель­ная победа над гранадскими маврами. Королям уже не было необходимости ни привлекать симпатии мавров, ни уважать их права. Последствия этой перемены были весьма печальны, так как восстание морисков стоило много крови. Большой ущерб был нанесен в 1499 и 1500 гг. африканскими корсарами, которые по призы­ву тех же гранадских мавров совершили нападение на многие города Андалусии и увели с собой немало пленных, особенно духовных лиц.

После победы кастильских войск наиболее строптивые обитатели Гранады выехали в Берберию, а остальные продолжали мирно заниматься своим делом, подавая высокий пример трудолюбия. За это современники, и в частности гранад-ский каноник Педраса, восхваляли морисков. Но и мориски, чье поведение по отношению к завоевателям было безукоризненным, подвергались насилиям и при­теснениям со стороны лиц, не считавшихся с их правами и грубо нарушившими условия капитуляции, и в конце концов были приведены к полной покорности

силой. Поэтому нам не должно казаться странным, что один писатель времен «католических королей» — Педро Мартир де Англериа — сказал в 1512 г., что если какой-нибудь храбрец-пират проникнет на территорию Гранады, то все мав­ританское население присоединится к нему, и тогда, возможно, гранадское королев­ство, будет утрачено. Следует принять во внимание, что мориски там составляли большинство населения. Доказательством тому является записка секретаря Фер­динанда и Изабеллы Фернандо де Сафры, в которой указывается, что одни лишь мавры Альпухарры и гранадской долины вносили в казну податей (а подать эта равна была 25% их доходов) на сумму в 6 382 500 мараведи.

Судьба мусульман в других областях полуострова была столь же тяжелой. Начиная с 1501 г., т. е. еще при жизни Изабеллы, которая весьма ревностно преследовала мудехаров, рядом указов на них наложили те же ограничения, что и на морисков 1 ранады, запретив им общаться между собой, а «мудехарам королевств Кастилии, Арагона, Каталонии и Валенсии» — приезжать на территорию Грана­ды. Наконец, 11 февраля 1502 г. предписано было изгнать всех мудехаров (с. 490); мера эта не была, однако, приведена в исполнение. В свою очередь мудехары Кастилии под давлением силы вынуждены были перейти в христианство; в луч­шем положении оказались мудехары Арагона которым Фердинанд пожаловал ряд привилегий по просьбе сеньоров. Заступничество последних объясняется тем, что в случае изгнания мудехаров феодалы теряли трудолюбивых и платежеспособных вассалов. Но еще в 1495 г. кортесы Тортосы вырвали у короля обещание, что он не будет изгонять мудехаров Каталонии. После указа 1502 г. кортесы в Барселоне (1503 г.) и в Монсоне (1510 г.) добились подобных же заверений от короля, который обещал, что мудехаров не будут крестить насильно, причем им гарантировалось свободное общение с христианами. В связи с этим Фердинанд (по просьбе герцога и герцогини Кардона, графа Рибагорсы и других знатных лиц) предписал арагонской инквизиции воздержаться от насильственного обращения мавров в христианство (грамота от 5 октября 1508 г.); обращенных же мудехаров король запретил отделять от их семей. Однако он разрешил проповеди в мавританских кварталах, которые читались с целью обращения мудехаров в христиан.

Исключение составляли мавры Теруэля и Альбаррасина, которых крестили массовым порядком. В 1502 г. Фердинанд запретил постройку новых мечетей и приказал разрушить те из них, которые были построены в обход этого постановле­ния, что и случилось в Валенсии в 1514 г.

Мудехары Наварры, ввиду того, что это королевство входило в состав Касти­лии, а не Арагона, подпали под действие указа 1502 г. Большинство из них, по-видимому, предпочло эмигрировать во Францию. В Валенсии состоялось много обращений, причем некоторые племена были крещены целиком (например, манисы до 1519 г.), но все же в валенсийской области оставалось еще много мудехаров.

В баскских провинциях с ними обошлись весьма сурово. Общественное мне­ние было особенно враждебным по отношению к мудехарам и евреям. В .1482 г. провинция Гипускоа добилась указа, запрещавшего проживать в ней всем обра­щенным маврам. А в 1511 г. в Бискайе был издан указ об изгнании мусульман и их потомков.

Изгнание евреев.

Несмотря на все преследования, еврейская община остава­лась сильной (и прежде всего в Кастилии), во-первых, благодаря своим богатствам, нажитым или путем крупных коммерческих операций (банки, крупные ссуды и т. д.), или производственной деятельностью, которой занимались массы еврейского населения, и, во-вторых, вследствие участия в органах управления и особенно в органах финансового ведомства (именно это участие и навлекало на евреев недо­брожелательное к ним отношение со стороны народа). За год до смерти Энрике IV (1473 г.) произошла резня в еврейских кварталах в Хаэне, Андухаре, Кордове и других городах Андалусии. Как только закончилась война за престолонаследие, Изабелла и Фердинанд на кортесах в Мадригале в 1476 г. и в Толедо в 1480 г. восстановили прежние, фактически неприменявшиеся законы, по которым евреям запрещалось ношение шелковой одежды и драгоценностей, предписывалась изоля­ция еврейских общин в особых кварталах и не разрешались какие бы то ни было сношения с христианами. Эти меры снова подтвердились указами 1481 и 1483 гг. Достижению целей, которые преследовали подобные акты, содействовала также булла Сикста IV (от 31 мая 1484 г.), отменявшая все привилегии, данные папским престолом и вызванные необходимостью считаться с «финансовыми и лекарскими способностями» евреев. Эти привилегии препятствовали отделять евреев от хрис­тиан и запрещать евреям заниматься определенными профессиями.

Но подобные меры, вероятно, казались недостаточными, потому что именно в ту пору (хотя и нельзя установить точно дату опубликования) дан был указ об изгна­нии всех евреев из Андалусии. Этот указ, текст которого до нас не дошел, цитиру­ется в документах 1483—1484 гг. и в финальном эдикте 1492 г. Но он не был проведен в жизнь либо потому, что выполнение его было отсрочено или отменен сам указ, либо же из-за войны с Гранадой, на время которой евреи взяли подряд на поставку продовольствия войскам. То же произошло и с указом, данным Ферди­нандом в отношении евреев Арагона.

Но одновременно законодательство продолжало защищать евреев (особенно в Кастилии) против произвола чиновников и частных лиц. Об этом свидетельствуют письмо председателя королевского совета (от 1 марта 1479 г.), касающееся жалобы еврейской общины Авилы на незаконное требование налогов; распоряжения от 18 сентября 1479 г. и от 8 января 1480 г., подтверждающие привилегии евреев того же города, согласно которым воспрещалось брать у евреев в залог дома, одежду и другие объекты, причем евреи освобождались от городских налогов и повиннос­тей; приказ главного капитана эрмандады о предотвращении насилий над евреями Авилы (1480 г.), которые часто становились жертвами грабежей и бесчинств; королевское распоряжение (от 15 марта 1483 г.), защищавшее еврейский квартал от нападений соседей-христиан, разрушавших его ограду; грамота от 16 декабря 1491 г., обеспечивавшая безопасность личную и имущественную, выданная той же общине в связи с избиением камнями одного еврея и опасениями, возникшими у , остальных евреев, которые боялись, что их «схватят, изувечат или убьют», и другие документы того же порядка. В то же время евреям Альмерии и Гранады, по договору о капитуляции этих городов (с. 489—490), была предоставлена полная религиозная и гражданская свобода.

Короли, однако, не оставили мысль об изгнании; возможно, мера эта казалась им необходимой, поскольку иначе трудно было предохранить евреев от насилий. Но весьма вероятно, что король и королева отнюдь не намерены были принять решительные меры для обуздания насильников и прекращения бесчинств, меры, подобные их репрессиям по отношению к феодалам. Имеются доказательства, что короли уже в 1491 г. думали о полном изгнании евреев, не ограничиваясь высылкой их из Андалусии. И действительно, сразу же после покорения Гранады они осуществили свое намерение, обнародовав указ от 31 марта 1492 г. об изгна­нии всех евреев из обоих королевств' — Кастилии и Арагона. Указ мотивирует это крайнее решение «великим ущербом для христиан от общения, разговоров и связей с евреями, относительно коих известно, что они всегда стараются всевоз­можными способами и средствами отвратить верующих христиан от святой като­лической веры и отдалить их от нее и привлечь и совратить их в свою нечестивую веру» и т. д.

Евреям был дан срок до конца июля, причем им запрещено было не только возвращаться в Испанию, но даже проезжать через испанские земли под страхом смерти и конфискации всего имущества. До истечения этого срока евреи остава­лись под «защитой и покровительством короля», чтобы они могли «безопасно про­ходить и продавать и менять и отчуждать все свое имущество, движимое и недви­жимое, и распоряжаться им свободно». Однако все эти гарантии в действительности были малоэффективны. Насильственная продажа часто приносила огромный убыток продавцу, особенно из-за конкуренции, которая должна была возникнуть при почти одновременной продаже имущества всех евреев. А так как к тому же им запрещалось вывозить из Испании, «золото, серебро, иную чеканную монету и другие вещи, запрещенные к вывозу законами нашего королевства, кроме товаров, не запрещенных или не приобретенных путем обмена», то ясно, что потери изгнан­ников были огромны. Но многие из них старались обойти закон, прибегая к денеж­ным переводам за границу, используя ;свои связи с еврейскими банкирами и куп­цами различных стран. 14 мая, по просьбе самих изгнанников, опасавшихся наси­лий, вероятно невообразимых, была дана королевская грамота с новыми гарантиями и обнародовано распоряжение о порядке продажи и обмена имущества евреев.

С наступлением июля начался отъезд всех, кто не желал креститься. Почти все евреи Кастилии направились в Португалию, евреи севера — в Ларедо, андалусские евреи погрузились на суда в Кадисе, а арагонские и каталонские — в различ­ных портах арагонского королевства и направились в Италию и в Северную Африку. Но в своих скитаниях им пришлось испытать столько невзгод (особенно в Португалии и при высадке в Африке), что некоторые из них предпочли вернуть­ся в Испанию и креститься. Спустя некоторое время мероприятия, предпринятые «католическими королями», нашли свое завершение в изгнании евреев из Португа­лии (15 декабря 1496 г.) и из Наварры (в 1508 г.); на наваррских евреев монархи распространили действие указа 1492 г.

В Португалии изгнание сопровождалось особенными жестокостями — у ро­дителей отнимали детей моложе 14 лет, оставляя их в Португалии, остальные же члены семьи изгонялись.

Относительно числа изгнанных точные данные отсутствуют, и мнения истори­ков по этому вопросу расходятся. В Андалусии евреев было больше всего. В Кастилии их должно было быть сравнительно немного, и еще меньше евреев насчитывалось в Каталонии. В общем оценки авторов XVI в. варьируют в преде­лах от 300 до 800 тысяч; впоследствии же эта цифра возросла до двух миллионов, что, несомненно, сильно преувеличено. По подсчетам одного исследователя-еврея, •покинули Испанию 165 тыс.; крещены были 50 тыс; погибли 20 тысяч.

Изгнание, несмотря на общую ненависть к евреям, нашло в Арагоне и Касти­лии достаточно противников и критиков, о чем свидетельствуют хронисты конца XV и XVI вв. Один из них, автор истории царствования короля Фердинанда, говорит: «Было много лиц, считавших, что король совершил ошибку, пожелав из- I гнать из своих владений народ столь полезный и трудолюбивый, который достиг в его королевстве такого значения как по своей численности и влиянию, так и благо­даря способностям к обогащению. И говорили они также, что больше надежды на их обращение было бы, если бы их оставили, а не изгнали, в особенности если они должны будут жить среди неверных» (Сурита, «Анналы», II, кн. 1, гл. VII).

Только в Каталонии изгнание прошло без протестов и столкновений. Известно, что в Барселоне уже изгоняли евреев в 1392 г. по распоряжению Хуана I, обнаро­дованному за год до этого, и что новое подобное же распоряжение, данное Альфон­сом V в 1425 г. (с. 413), было подтверждено Фердинандом в 1479 и 1481 гг.

Обращенные и инквизиция.

Однако указом 1492 г. еврейский вопрос не был разрешен окончательно. Те религиозные мотивы, которые главным образом и побуждали духовенство и королей выступать против евреев, определяли также в той или иной степени и отношение как к обращенным до 1492 г., так и к приняв­шим христианство в год изгнания. И хотя изгнание обосновывалось также и необ­ходимостью предотвратить то влияние, которое могли оказать оставшиеся верными иудаизму на крещеных евреев, но должно отметить, что большие опасения вызыва­ли не изгоняемые, а обращенные евреи.

Было бы ошибочно полагать, что все они грешили равнодушием к новой вере и проявляли неудержимое стремление вернуться в лоно иудейской религии. Многие из них стали искренними и даже чрезмерно ревностными католиками, благодаря чему и получали иногда высшие церковные должности. Некоторые обращенные, как напри­мер епископ Пабло де Санта Мария (с. 329—330), выделялись именно как пресле­дователи своих единоверцев. Многие из прелатов XV в. были обращенными или детьми обращенных; но и в жилах духовных лиц, которые не были непосредствен­ными потомками обращенных, также текла еврейская кровь. К числу таких прелатов относятся, в частности, епископ Бургосский Алонсо, епископ Сеговийский Хуан Ари-ас, архиепископ Гранадский, духовник королевы Изабеллы Эрнандо де Талавера, несколько галисийских епископов (о чем свидетельствует бреве Сикста IV от 25 мая 1483 г.) и множество духовных лиц более низкого звания. Однако предубеждение было столь велико, что даже эти лица находились на подозрении.

В 1480 г. в Севилье была создана кастильская инквизиция, которой присущи были следующие особенности: зависимость от светской власти и изъятие из обычной юрисдикции епископов. Инквизиторами были назначены доминиканцы Хуан де Сан Мартин и Мигель де Морильо, а помощником их — Хуан Руис де Медина. Это новое учреждение сразу же начало применять по отношению к еретикам традиционные методы преследования и наказания.

Когда начались доносы, множество обращенных Севильи и других близлежа­щих городов (например, Хереса) обратились в бегство, опасаясь обвинения в ереси. Было издано распоряжение о задержании и конфискации имущества этих «весьма подозрительных» лиц, причем тогда обнаружилось, что знать покровительствует обращенным. Об этом свидетельствует один приказ (от 2 января 1481 г.), разослан­ный инквизиторами маркизу Кадисскому и всем герцогам, маркизам, графам и ры­царям Кастилии, в чьих поместьях и i владениях укрывались беглецы. Однако в Севилье их осталось еще много, так как задержанные (среди которых были город­ские присяжные, бакалавры и законоведы) заполнили монастырь Сан Пабло, при­способленный под тюрьму, и замок Триану. 6 февраля 1481 г. состоялось первое аутодафе (с. 542). Шестнадцать преступников были сожжены на костре. По свидетельству одного современника (Бернальдеса), за восемь лет трибунал Севи­льи осудил на казнь 700 и приговорил к пожизненному заключению или к суро­вым наказаниям 5 тыс. человек.

Уже из первых указов королей явствует, что хотя основное внимание инквизи­ции направлено было на иудействующих, но в ее ведении оказались также ерети­ческие действия любого рода. При реформе кастильской инквизиции Сикст IV (1482 г.) ясно указал на подобное расширение ее функций, результаты которого в отношении морисков уже отмечались (с. 515). Несомненно, преследование обра­щенных оказало влияние на положение: и на конечную судьбу евреев (с. 516—517). И не без оснований один современный историк сказал, что «преследования инкви­зиции распаляли враждебные чувства^ евреям и ускорили их изгнание».

Бесспорно, что рвение инквизиторов было в ряде случаев чрезмерным и заде­вало невиновных, доказательством чему может служить факт возбуждения дела против самого Эрнандо де Талаверы, | а также жалобы на суровость кастильских инквизиторов, которые подавались в первые годы существования трибунала папе. Различные бреве Сикста IV (от 29; января 1482 г., 23 февраля и 2 августа 1483 г.) отмечают случаи превышения власти инквизиторами и говорят о «невин­ных жертвах».

Гомес Манрике, коррехидор Толедо, возмущенный тем, что раздувается чувство ненависти к обращенным, не раз выступал в их защиту, покровительствуя жителям Толедо, особенно в 1484 г., когда он просил королеву Изабеллу заставить инквизи­цию отказаться от свойственного этому судилищу образа действий. Не он один протестовал против действий инквизиции, желая уменьшить вред, который причи­нялся ее фанатическим рвением. Так, в 1482 г. городской совет Хереса жаловался на произвольные конфискации имущества обращенных.Несмотря на все эти протесты, количество осужденных в период с 1481-го по 1516 г. было огромным, хотя точная цифра и неизвестна. Только за те годы, когда инквизитором был Торквемада, были приговорены к смерти до 8 тыс. человек. Более осторожные и беспристрастные авторы называют цифру в 2 тыс. (за период 1480-1504 гг.), причем большая часть жертв инквизиции осуждена была по обвинению в приверженности к иудейской вере. В настоящее время невозможно привести точные цифры; в общем можно считать, что осужденных было много и среди них немало приговоренных к смерти, судя по достоверным данным процес­сов или дошедшим до нас сведениям. Так, в Авиле за 1490—1500 гг. были сожжены ИЗ обращенных, причем большая часть их была сожжена лично, а не «в изображении» (с. 543), в 1492 г. в Хересе состоялось аутодафе, которое дли­лось три дня; в одном только приговоре инквизиции Толедо (от 10 марта 1487т.) фигурируют 1200 осужденных; в другом, от 12 февраля 1486 г., — 750 человек, а по приговору от 16 августа 1486 г. были сожжены 25 человек, среди них доктор, рехидор города Толедо, стряпчий и командор ордена Сантьяго.

Обращенные Арагона и Каталонии.

Хотя, как уже отмечалось, инквизиция во владениях Арагона существовала с XIII в. (с. 251), король Фердинанд в 1480 г. распространил на Арагон буллу 1478 г., согласно которой учреждалась, в соответ­ствии с новыми условиями, инквизиция в Кастилии. Папа не давал своей санкции на этот акт до 7 апреля 1482 г. и приостановил действие указа короля 10 октября того же года. Король поспешил уволить, с согласия папы, инквизитора Арагона Хуана Кристоваля де Гальвеса, который в царствование Хуана II проявил себя как сторонник принца Вианы и враг королевы, матери Фердинанда. После утвер­ждения нового устава инквизиции в 1483 г. и после реформы этого трибунала в Кастилии кастильской инквизиции была передана (1485 г.) юрисдикция над ара­гонским королевством. 6 февраля 1487 г. Торквемаде было разрешено назначить особого инквизитора для города и диоцеза Барселоны и сместить тех инквизито­ров в Арагоне, Валенсии и Каталонии, которые были назначены ранее.

Но это новое учреждение столкнулось в своей деятельности с серьезными затруднениями. Во-первых, его практика не соответствовала традиционным для Арагона и Каталонии формам расследования; во-вторых, местные инквизиторы лишены были прав юрисдикции; в-третьих, новые должностные лица проявляли чрезмерную суровость в своей деятельности и злоупотребляли данной им властью, причем делали это в весьма демонстративной форме. В Сарагосе дело дошло до восстания (как раньше в Кордове против инквизитора Люсеро); арагонский инк­визитор Педро Арбуэс был убит. Подозревали, что в этом деле замешаны не только обращенные, но и такие высокопоставленные лица, как вице-канцлер Аль-фонсо де ла Кавальериа, которого папа освободил от подсудности инквизиции по бреве 1488 г. В Барселоне советники пытались воспротивиться учреждению ин­квизиционного трибунала (1484 г.). В ответ на требования короля городской совет заявил протест, ссылаясь на то, что в Барселоне нет ни евреев, ни мавров; в своей петиции барселонцы отмечали, что «все напуганы слухами, которые распро­страняются о казнях и процессах, происходящих в Кастилии» и что «если жизнь еще теплится в городе, то он обязан этим лишь скудной торговле, которую ведут упомянутые обращенные; им принадлежит львиная доля капиталов, которыми рас­полагает город; только благодаря их торговле кораллами, шерстяными тканями, кожами и другими товарами существуют многие ремесленники; к тому же незадолго до этого, опасаясь, что j инквизиция в Барселоне будет действовать столь же сурово, как в Валенсии, Сарагосе и Других городах, большинство из них, и в том числе самые богатые, задумали уехать, и многие уже отправились в Перпиньян, Авиньон и в другие места,; отъезд же остальных повлечет за собой окончательное разорение и гибель этого города». Протесты были столь энергичны, что, когда впервые в Барселону прибыли новые инквизиторы (I486 г.), их заставили поки­нуть город. При этом советники действовали в полном согласии со всеми сослови­ями Барселоны, а епископ, капитул и старый каталонский инквизитор Комес не признавали полномочий инквизиторов, назначенных королем и королевой. Вме­шался папа, были даны новые полномочия, и наконец новая инквизиция утверди­лась в Барселоне (1487 г.). Но советники отказались принести присягу, которой потребовал от них главный инквизитор. Эта оппозиция объяснялась не только экономическими, но и политическими мотивами, так как советники и Генеральная Депутация считали, что учреждение нового судилища противоречит фуэрос и при­вилегиям и что в своей деятельности оно часто будет приходить в столкновение с нормами обычного права и судебными привилегиями горожан (сессия 20 июня 1487 г.). К этому еще присоединялось нежелание жителей Барселоны допустить в свой город должностных лиц иностранного происхождения (новые инквизиторы были кастильцами), составивших преувеличенные представления о своих прерога­тивах и считавших, что они стоят выше всех прочих, как церковных, так и граждан­ских, властей Барселоны, Так, инквизиторы приказали поставить свои кресла в главном алтаре собора, на том месте, где обычно восседали короли или вице-короли. Советники заставили инквизиторов убраться из алтаря. В этой борьбе каталонские епископы не раз вступали в союз с Депутацией и советниками. Три­бунал начал свою деятельность 14 декабря 1487 г. (хотя уже за шесть месяцев до этого начались аресты обращенных и других подозрительных лиц и конфискации имущества). 51 человек обращенных были оправданы и отпущены, но им было запрещено носить золотые и серебряные украшения и шелковые одежды, отправ­лять государственные должности и быть врачами, цирюльниками, аптекарями, от­купщиками и т. д. С 1488-го по 1492 гг. были сожжены живьем 15 и «в изобра­жении» 243 человека и приговорены к пожизненному заточению 71 человек. С 1489-го по 1490 гг. в Таррагоне. были сожжены шесть человек (в том числе пять женщин) и 41 «примирены с церковью и приговорены к пожизненному заключению». В Валенсии с 1512-го по 1514 гг. были сожжены живьем 65 и «в изображении» 17 человек.

Естественно, что инквизиция не ограничивалась преследованиями людей, но, по примеру Сиснероса (с. 490), уничтожала также еврейские книги. Известны распо­ряжения инквизитора «графств и епископств Таррагоны, Барселоны, Вика, шероны и Эльны», лиценциата Фернандо де Монтемайора от 1498 г. Получив сведе­ния, что «у многих христиан есть библии и другие книги по медицине, хирургии и иным искусствам, еврейскими буквами и на еврейском языке писанные, а также полные библии или части их, переведенные или переложенные на народный язык и на романсе», он приказал, «чтобы эти книги были ему доставлены и названы лица, у которых они имеются, под угрозой отлучения и конфискации всего имущества». В результате началась усиленная эмиграция обращенных, там, где, как в Барсе­лоне, это оказалось для них возможным. Те же, кто не мог бежать, оказались в крайне тяжелом положении. Эти лица навлекали постоянные подозрения инквизации и подвергались нападкам со стороны черни.

Все это привело к тому, что были установлены испытания «чистоты крови». Испытуемые должны были доказать, что в их роду не было лиц еврейского и мавританского происхождения. В противном случае они не могли претендовать на занятие некоторых государственных должностей и на получение определенных званий. Так постепенно происходило все большее отделение представителей двух чуждых этнических групп, к которым в предыдущие столетия относились весьма терпимо, оказывая им известное покровительство. И хотя испытания «чистоты крови» получили особенно широкое распространение в эпоху Карла I и его преемников, но и при «католических королях» они применялись нередко. Так, папа Александр VI в булле от 12 ноября 1496 г. разрешил Торквемаде не принимать в монастырь Санто Томас в Авиле монахов еврейского происхождения. Имеются сведения о другой булле 1483 г., которая запрещала епископам Галисии, если они не были «старыми христианами», вести дела против иудействующих ни лично, ни через своих викариев, если последние также не относились к числу «старых христиан».

Индейцы.

После открытия Америки под власть католических королей подпа­ло коренное население этого материка и прилегающих к нему островов. Благодаря ошибке Колумба (с. 496) и большинства современных ему космографов обитате­лей новооткрытых земель назвали индейцами (хотя они сильно отличались от обитателей Индии по своим антропологическим признакам и по особенностям общественного уклада). По обычаю, санкционированному общественным мнением и законоведами той эпохи, при завоеваниях внеевропейских территорий (например, земель Африки) население их, считавшееся варварским, либо обращалось в рабство, либо использовалось в качестве полурабов. В соответствии с этим обычаем Ко­лумб по возвращении из первого путешествия привез с собой несколько индейцев-рабов. Однако королевская чета, и в особенности Изабелла, с самого же начала старались придерживаться иной политики. В инструкциях, данных Колумбу при снаряжении его второй экспедиции, предлагалось «обращать индейцев в христиан­скую веру», но относиться к ним хорошо и кротко, одаривать индейцев различными вещами и наказывать тех, кто будет с ними плохо обращаться. Несмотря на это, Колумб отправил в Испанию (1495 г.) много индейцев, которых он намерен был продать как рабов. Но хотя королевская грамота от 12 апреля и разрешила их продажу в Андалусии, все же другим решением от 13 апреля¹ повелевалось отсро­чить выполнение предыдущего распоряжения до тех пор, пока «после консульта­ции не будет вынесено убеждение о том, можно или нет продавать индейцев». После совещания решено было объявить привезенных индейцев свободными и вернуть их на родину (20 июня 1500 г.). Но свобода эта была весьма относитель­ной, а поведение правителя Бобадильи, присланного в Санто-Доминго для обследования деятельности Колумба, еще в большей степени ухудшило положение индей­цев, так как он, не долго думая, распределил их (1498 г.) между колонистами и обязал их работать в рудниках и на полях испанских резидентов¹; Бобадилья в 1501 г. был заменен Николасом де Овандо. Короли, давая различные инструкции этому правителю, все еще придерживались прежнего мнения о юридической свобо­де индейцев и предписывали хорошо с ними обращаться. Но они также распоря­дились принуждать индейцев к работам по добыче золота, оплачивая их труд; отчислять половину всего добытого или имеющегося у индейцев золота в казну; переселить индейцев в особые поселки, хотя подобные переселения рекомендова­лось производить постепенно и осторожно; индейцам запретили купаться так ча­сто, как они привыкли, мотивируя это распоряжение вредом, который приносят неумеренные омовения; и наконец, и это было самое главное, — разрешалось обращать в рабство индейцев-каннибалов, проживающих вне Эспаньолы, так назы­ваемых canibes, и всех, кто «отказывается от наставления в святой католической вере».

Тем самым устанавливались различные категории индейцев — некоторых из них разрешалось обращать в рабство и ловить с этой целью. Многие бесчеловеч­ные колонисты и должностные лица, одержимые алчностью (в соответствии с общим духом той эпохи), совершали под этим предлогом невероятные злодеяния, обращая в рабство множество индейцев, охотились на них, применяя собак, и ис­требляли всех, кто оказывал им сопротивление. Также массу злоупотреблений вызвало разрешение (20 сентября 1503 г.) привозить в Кастилию индейцев, кото­рые по «доброй воле» пожелают сопровождать туда испанцев, у которых они нахо­дятся в услужении. Несмотря на все это, колонисты Санто-Доминго жаловались королям, что признание за индейцами статуса свободы приносит большой вред, так как последние отказываются работать на колонистов даже за плату, и что оказы­вается невозможным «наставлять их в нашей святой католической вере». В ответ на это королева в своем послании от 20 декабря 1503 г. распорядилась, чтобы индейцев обязали работать совместно с христианами на постройках, в рудниках и на полях за поденную плату, памятуя, однако, что они «свободные люди, а не рабы». Но этого разрешения было достаточно, чтобы узаконить злоупотребления. И дей­ствительно, сам Овандо, не довольствуясь повторными разрешениями ввоза на остров индейцев-рабов из других мест, вернулся к практике репартимьенто Боба­дильи. Эта мера была санкционирована королевской грамотой от 30 апреля 1508 г., в которой Фердинанд (тогда регент Кастилии) оставил за собой право на подоб­ные распределения.

Все эти распоряжения, ухудшавшие положение индейцев, были подтверждены инструкцией, данной в 1509 г. сыну Колумба — Диего. Эта инструкция, помимо обычных предписаний о хорошем обращении с индейцами, содержала следующие распоряжения: индейцам запрещалось (в целях усвоения христианских обычаев) справлять их праздники и придерживаться традиционных обрядов, причем рекомен­довалось проводить в жизнь эту меру «мало-помалу и с большой осторожностью», чтобы не вызвать у них недовольства; предписывалось сосредоточить их в особых поселениях; обязать индейцев к выполнению различных работ, в соответствии с указом 1503 г., и добиваться при этом, чтобы «индейцы и их касики чувствовали себя удовлетворенными», предлагалось представить сведения о численности индейцев и лицах, владеющих ими, и сохранить в силе, впредь до новых распоряжений, условия репартимьенто, совершенного Овандо; запрещалось, однако, передавать индейцев кли­рикам, чтобы последние «не занимались обработкой полей, а посвящали себя лишь своим прямым обязанностям». Можно сказать, что с этого момента первоначальная декларация о свободе индейцев становится Пустой фразой даже с точки зрения законодательной. Король одобрил все действия, которые соответствовали господ­ствующим идеям того времени, и индейцы, несмотря на все оговорки о необходимости хорошего обращения с ними и прочие околичности, превратились фактически в рабов колонистов. Расчет восторжествовал над идеалом, который отразился не только в постановлении 1500 г., но и в стремлении поощрять смешанные браки между испан­цами и туземными женщинами, стремлении, которое в первое время находило выра­жение в уравнении в правах выходящих замуж за испанцев индианок со своими мужьями. 14 августа 1509 г. Диего Колумбу было разрешено произвести новое репартимьенто. А в грамоте от 14 ноября 1509 г. имеется упоминание о новых раздачах индейцев. Некоторое число их получили, например, алькайды крепостей — Бартоломе де Сан Пьер и Мигель де Пасамонте. На острове Сан Хуан¹ также было произведено репартимьенто. Из королевских распоряжений того времени явствует, что в результате этих злоупотреблений количество туземцев на Эспаньоле или Санто-Доминго и на Сан Хуане значительно уменьшилось; неоднократно короли разрешали ввозить на Антильские острова индейцев-рабов из других мест, — запрещался лишь вывоз индейцев из Тринидада и с островов, расположенных близ Сан Хуана, Кубы и Ямайки. Все же в грамоте от 3 июля 1511 г. король снова напоминает о теорети­ческом разделении индейцев на две категории: свободных и тех, кого допускается обращать в рабство, или караибов (жителей Малых Антильских островов и север­ного побережья Южной Америки). Тенденция покровительства свободным ту­земным рабочим заметна в распоряжениях об использовании труда индейцев; зап­рещалось, например, принуждать их к переносу тяжелых грузов. Но в то же время дается распоряжение клеймить каленым железом индейцев, которые привозятся на Санто-Доминго из других мест, а также «собирать как можно больше детей индей­цев, чтобы наставлять их в делах веры» — мероприятие, которое привело к боль­шим злоупотреблениям и способствовало разрушению индейской семьи.

Реформа духовенства.

Нравы духовенства и его привилегированное правовое положение возбуждали еще раньше (с. 375, 378—379) ряд вопросов, в разрешении которых были заинтересованы и церковь и государство. «Католические короли» стремились разрешить эти, вопросы, регламентируя в соответствии со своими тре­бованиями уклад испанского духовенства. Они старались прекратить захваты цер­ковных земель и распорядились, чтобы никто не смел захватывать или присваивать себе доходы церкви, как это делали многие феодалы (с. 378—379). Были призна­ны недействительными пожалования (данные Хуаном II и Энрике IV) приходов Монтаньи, отданных рыцарям и оруженосцам, которые могли их отчуждать как свои наследственные владения. Но одновременно король и королева положили предел обычным злоупотреблениям духовенства, запретив епископам и архиепис­копам присваивать предназначенные для короля подати (алькабалу и др.), которые выплачивались населением церковных сеньорий. Прелаты могли отныне принять сан лишь в том случае, если они приносили клятвенное обещание не захватывать коронных статей дохода. Были аннулированы привилегии и грамоты, которые позволяли орденам св. Троицы и Санта Олалья получать известную долю наслед­ства, завещанную им мирянами, или, же все наследство при отсутствии завещания.

Доходы духовенства были весьма велики. Согласно данным современников, 40 епископств и 7 архиепископств (12 епископств и 3 архиепископства арагонских, а остальные кастильские) получали ежегодно 476 тыс. дукатов. Если присоединить доходы белого духовенства, цифра эта возрастет до 4 млн. дукатов. Только один архиепископ толедский имел доход в 80 тыс. дукатов. Черное духовенство было не менее богатым. Монастырь де лас Уэльгас, которому подчинялись 17 других монастырей, владел 14 деревнями и располагал многочисленными строениями.

Но невежество и безнравственность по-прежнему были присущи духовенству. У епископов проявлялись порой феодальные традиции, чему примером является поведение Алонсо Карильо, врага Изабеллы, против интриг которого вынужден был бороться коррехидор Гомес Манрике. Незаконное сожительство (баррага-ния), которое так преследовали папы и короли, продолжало практиковаться даже такими высокими особами, как архиепископом Сарагосы Альфонсо де Арагон (побочный сын Фердинанда Католика) и кардиналом Педро де Мендоса. В про­изведениях Монтесиноса содержатся горькие сетования на безнравственность не­которых прелатов, а факты, подтверждающие эти обвинения, автор приводит с полной откровенностью. Конгрегация, или церковная ассамблея, собравшаяся в Севилье в 1478 г., осудила нравы так называемых «монахов с простой тонзу­рой» — людей полусветских, полудуховных, которые обычно вели скандальны? образ жизни, будучи «содержателями публичных домов». Но в то же время конг­регация потребовала отмены закона, опубликованного Хуаном II на кортесах Бри-виески (1387 г.), против «сожительниц духовных лиц», заверяя, что этот дурно? обычай уже более не существует. Но так как духовные лица все же продолжал жить со своими наложницами и при этом совершенно открыто, то Фердинанд t Изабелла подтвердили этот закон (в Толедо, в 1480 г.). За барраганию были определены следующие наказания: в первый раз — штраф, во второй раз — изгнание, а в третий раз — сто ударов плетьми. Но эти меры были недостаточны. Несколько соборов целых провинций и отдельных диоцезов, собравшихся в Аранде, Севилье, Мадриде и других пунктах разработали мероприятия, которые должны были привести к повышению морального и культурного уровня духовенства. Сиснерос действовал более быстро и прямо, применив тот способ, которым католические короли покончили с граждан­ской анархией. Он обследовал монастыри своего ордена (францисканские), изго­няя при этом строптивых, беспощадно наказывая провинившихся; аббата монасты­ря Св. Духа в Сеговии он велел схватить и заключить в тюрьму. Дело дошло до того, что 400 монахов предпочли уехать в Африку и перейти в мусульманство. Но Сиснерос, поддерживаемый королями, не прекратил своей кампании по чистке, которую по просьбе испанских королей одобрил папа. Такой же реформе подвер­глись и другие ордена: доминиканцев, кармелитов, августинцев и т. д. Королева Изабелла приняла непосредственное участие в реформе белого духовенства. Осо­бенное внимание она обращала на выбор лиц для замещения высших церковных должностей. Она стремилась не допускать на эти должности представителей выс­шей знати и охотно останавливала свой выбор на выходцах из мелкого дворянства и буржуазии, интересуясь прежде всего моральными качествами кандидатов. В то же время предпринимались попытки искоренить обычаи замещения церковных должностей иностранцами.

Наконец был положен предел превышению прав юрисдикции церковными судьями и трибуналами.

Эти реформы были распространены также и на Индии, прежде всего для того, чтобы предотвратить переселение туда беспокойных и непокорных клириков, кото­рые преследовались на полуострове. С этой целью король в грамоте, данной в Монсоне (15 июня 1510 г.), распорядился не допускать в Индии ни одного монаха без предварительной проверки в Севилье, которая была поручена доктору Матьен-со. Несмотря на это, по свидетельству Лас Касаса, несколько клириков пересели­лись в Индии незаконным путем, вызвав в колониях серьезные беспорядки¹. Од­нако в Арагоне и Каталонии реформа была проведена только спустя несколько лет, несмотря на то что она была там еще более необходима, чем в Кастилии, о чем можно судить по документам того времени, которые показывают, насколько раз­вращено было белое духовенство, монахи и монахини.

Реформа гражданского права.

В период правления Фердинанда и Изабел­лы была завершена также законодательная реформа частного права (в особенно­сти семейного), начатая уже давно под влиянием доктрин канонического и римско­го права (с. 381). Торжество этих последних, а тем самым и «дополняющего» права «Партид» (с. 369), нашло свое выражение в серии из 83 законов, вырабо­танных на кортесах в Толедо в 1502 г., но опубликованных только в 1505 г. на кортесах в Торо в присутствии королевы Хуаны и известных как «Законы Торо». Назначением их было восполнить некоторые пробелы действующего законода­тельства; санкционировать в общей форме ряд обычаев, допущенных частными привилегиями; разрешить множество сомнений, вопросов и споров, которые возни­кали на каждом шагу при отправлении правосудия вследствие противоречий между обычным кастильским правом и отвлеченными представлениями законоведов. Пу­таница достигла таких размеров, что, как отмечается в декларации королевы Хуаны, предпосланной законам, была такая «большая разница и разнообразие в понима­нии... как фуэрос, так и «Партид» и уставов при разборе дел, требующих разъяс­нений», что «в некоторых областях моего королевства и даже в коронных трибуна­лах один и тот же случай иногда решался по-разному, что вызывалось различным толкованием одних и тех законов». Перед тем как вынести решение, короли сове­щались с членами своего совета и с оидорами аудиенсий и канцелярий. Весьма любопытно отметить, что, несмотря на явное торжество римского права в большин­стве «Законов Торо», все же первый из них при воспроизведении одного положе­ния Устава Алькала по-прежнему рассматривает «Партиды» как дополнительный закон, на который следует опираться при разборе казусов, не предусмотренных королевскими указами и грамотами, «Фуэро Реаль» и городскими фуэрос. Точно так же другой закон выявляет сильное стремление сохранить местный дух пози­тивного права. В этом законе отмечается, что «намерение и воля» королей таковы, чтобы «адвокаты были особенно сведущи в этих законах наших королевств», и предписывается в течение одного года «всем законоведам, а также членам нашего совета и оидорам наших аудиенсий и алькальдам нашего двора и канцелярий или лицам, занимающим какую-либо иную должность в суде... изучить все законы, уставы, грамоты, а также "Партидьг" и "Фуэро Реаль" , ибо в противном случае эти лица не будут допущены к отправлению упомянутых должностей». Самые важные нововведения «Законов Торо» в области гражданского права касаются различных сторон личных и имущественных отношений. «Законы Торо» решительно запрещают, под угрозой суровых наказаний, брак по соглашению и иные формы баррагании, хотя, по-видимому, и допускают исключения для холостя­ков. Сожительство женатых мужчин с наложницами было запрещено еще раньше под угрозой тех же наказаний, что и для духовенства, в двух законах, принятых кортесами в Толедо (1480 г.), которые подтвердили законы Хуана I, данные им на кортесах в Бривиеске. В соответствии с этими ограничениями, незаконные дети были разделены на две категории: к первой относились побочные (naturales) дети (отцы которых во время зачатия или родов могли вступить свободно в законный брак и доказать это право), ко второй — дети, рожденные от прелюбодеяния, кровосмешения, сожительства с духовными лицами и т. п. Целью этого разделения было уменьшить или совершенно аннулировать наследственные права детей вто­рой категории, включая и права их на наследование после матери, чтобы косвенным образом бороться с запретными союзами. Хотя и допускалось, что отец может оставить побочным детям все, что пожелает (если у него нет законных потомков), не размер алиментов ограничивался '/₅ долей имущества, предназначенного законным отпрыскам. Устанавливались различные формы наследования при законном браке. Наследники по восходящей линии получали обязательные ²/₃ наследства; закон­ная доля наследников по нисходящей линии устанавливалась в размере ⁴/₅ имуще­ства, причем восстанавливалась надбавка (в 'Д и /₅), отвергнутая городским фуэрос и еще признаваемая «Фуэро Реаль» (в размере %); сохранялся институт майоратов, причем он приобретал всеобщий характер, хотя передача наследств, обусловливалась согласием короля. Нововведениями являлись также полное и аб­солютное признание свободы за женатыми и замужними детьми; запрещение жертвовать все свое имущество; введение новых формальностей при составлении завещания, которое должно было утверждаться с применением всех норм римского права; повышение сроков права давности в соответствии с «Партидами» (с. 384). Признавалась юридическая неправоспособность замужних женщин, все действия которых обусловливались волей супруга. Подтверждались также те пункты «Фу-эро Реаль», которыми карались прелюбодеяния, хотя и запрещалось мужу обвинять только одного из преступников и забирать себе и приданое и имущество в случае убийства их на месте преступления. На основании различных намеков можно установить (хотя определенно об этом нигде не сказано), что тогда уже была введена форма приданого по римскому образцу (приданое, приносимое женой), что было уже установлено и в «Партидах». Эта форма заменила более древнюю, известную под названием arras, т. е. вид приданого, приносимого мужем. «Законы Торо» сохраняют старые традиции возврата проданного имущества в семью и выморочного имущества в тот род, представители которого владели им. Традиции эти, выраженные в фуэрос различных городов и селений, в ту пору соблюдались повсеместно.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ

Политические последствия личной унии католических королей.

Уже отме­чалось (с. 481), что в Кастилии проблемы, возникшие после бракосочетания коро­левы Изабеллы и короля Фердинанда, были разрешены путем установления «ди­архии», т. е. правления двух лиц. Имена и изображения обоих супругов помеща­лись вместе на государственных бумагах, на монетах и т. д., но при этом королева Изабелла неизменно считалась единственной суверенной государыней — влады­кой королевства, несмотря на притязания, которые вначале предъявлял ее супруг. Так, в прокламации в Сеговии (выпущенной после смерти Энрике IV) была употреблена следующая формула: «Кастилия, Кастилия, именем короля Фердинан­да и королевы Изабеллы, его супруги — владыки этих королевств». Это соглаше­ние и личное сотрудничество в управлении Кастилией совсем не повлияло на взаимоотношения унаследованных обоими супругами государств. Ни Кастилия не подчинилась Арагону, ни Арагон со всеми своими владениями ничуть не поступил­ся в пользу Кастилии своим фуэрос или обычаями и не утратил своей независимо­сти. Кастильцы, арагонцы, каталонцы продолжали считаться иностранцами на тер­ритории соседнего королевства, входящего в испанскую державу; так, каталонцы имели своих консулов в андалусских морских портах, так же как в Италии и других странах, им совершенно чуждых. Не произошло слияния кортесов прежде отдельных государств полуострова, не было объединено их управление, не были обнародованы единые законы с отменой традиционных фуэрос и привилегий. После смерти королевы Изабеллы стало совершенно ясно, что Кастилия и Арагон все время оставались изолированными политическими единицами. Они продолжа ли оставаться ими даже после смерти Филиппа и во время регентства Фердинан­да, несмотря на его личное влияние на управление Кастилией и на идею политиче­ского единства, которой руководствовались в своих действиях арагонские короли, начиная с Фернандо I. В одном только отношении союз католических королей отразился на законодательстве — в отношении пограничных таможен (с. 559— 560). Позднее, после реформы инквизиции, генеральный инквизитор Кастилии распространил свои полномочия на всю Испанию и трибуналы Арагона, Катало­нии и Валенсии утратили былую независимость (с. 520—522). Но на этом дело и ограничилось, и ничего больше для объединения страны короли не только не предпринимали, но и не собирались предпринимать. В своем завещании Ферди­нанд вполне определенно высказывается на этот счет. Он советует своему внуку Карлу «не вносить никаких изменений в управление королевствами Арагона, в состав королевского совета и должностных лиц, служащих нам... Более того, не должно и обсуждать дела этих королевств ни с кем, кроме их уроженцев, и не назначать иностранцев ни в совету ни на государственные должности. Те же рас­поряжения он дает относительно Кастилии (в соответствии с пунктами завещания королевы Изабеллы), сохраняя таким образом политическое и национальное раз­деление между арагонским и кастильским королевствами.

Изречение, приписываемое королеве, что необходимо так же властвовать над арагонским народом, как она уже властвует над кастильским¹, если оно действитель­но было произнесено, несомненно, подразумевает не унификацию королевства или подчинение одного из них другому, а просто-напросто ту абсолютистскую и централизаторскую политику, которая была характерна для монархов и которой король Фердинанд придерживался даже в большей степени чем Изабелла. Взаимовлия­ния, которые оказывали друг на друга оба государства и в конце XV в. и позже, отнюдь не вызывали стремления лишить независимости королевства, входившие в Испанский союз. Арагон втянул Кастилию в международную европейскую поли­тику. И хотя кастильцы, а не арагонцы, завоевали Гранаду и на них главным образом легла вся тяжесть открытия Индий и управления ими, но они приняли значительное участие в войнах в Италии, касавшихся только Арагона.

Централизация Кастилии.

К централизации в своих королевствах стреми­лись оба короля — как Изабелла, так и Фердинанд. Они понимали ее как переход к короне всей реальной власти в государстве и уничтожение или подчинение ей всех прежде независимых институтов, какой бы характер они ни носили. При этом оба супруга проявили свою решимость и волю, в равной степени ограничивая привилегии феодалов, церкви и буржуазии, В своей деятельности им пришлось неизбежно столкнуться с фуэрос, вольностями и фактической независимостью ста­ринных политических группировок Кастилии и Арагона.

Изабелла и Фердинанд были, бесспорно, лишь продолжателями политики дру­гих королей — своих предшественников (например, Альфонса XI и Хуана II в Кастилии; Педро IV, Альфонса V и Хуана II в Арагоне). Но в Кастилии нужно было покорить главным образом лишь олигархическую знать, потому что средний класс в значительной мере был уже политически завоеван короной, когда Изабел­ла вступила на престол. В Арагоне же при восшествии на престол Фердинанда знать играла незначительную роль в управлении (хотя¹ отдельные ее представители еще продолжали нарушать мир в некоторых местностях), сохранив в период упадка власть лишь в нескольких городских центрах. Поэтому большая часть актов Иза­беллы, направленных против городов, является лишь простым (хотя и более эффек­тивным) повторением мероприятий ее предшественников. В то же время беззако­ние и самовластие Фердинанда в Арагоне и Каталонии (хотя эти действия и имели немало подобных же прецедентов) задевали города сильнее и возбуждали вначале резкое противодействие.

Вызванные централизаторскими стремлениями Изабеллы мероприятия, направ­ленные против кастильской знати, уже известны (с. 481—483). Следует отметить, что одним из важнейших мероприятий подобного рода являлась передача короне прав на магистерство духовных орденов, санкционированная папской буллой. Этот акт позволял предотвратить мятежные поползновения со стороны членов орде­нов — крупных объединений дворян.

Но всего этого было недостаточно, чтобы удовлетворить абсолютистские стрем­ления королевской власти. Необходимо было также подчинить себе те учрежде­ния среднего сословия, которые представляли его политическую силу. Путь к этому представлялся более легким, чем в случае, когда шла речь о борьбе со знатью. Во-первых, буржуазия в большей своей части была глубоко роялистской, и из ее среды выходили законоведы, проникнутые цезаристским духом юстинианова права, ис­пользуемые королями в борьбе против знати. Поэтому не было необходимости прямо наступать на буржуазию и при этом в такой форме, которая уместна была в борьбе против дворянской олигархии, часто неприкрыто оппозиционной. С другой стороны, внутренние раздоры в городах и разложение муниципального строя со временем дали королям возможность непосредственного вмешательства в дело управления городами. Подобное вмешательство принимало самые различные фор­мы (с. 355—356), хотя видимая автономия этих центров и сохранялась. Такая система воздействия на города вполне удовлетворяла корону. За очень редкими исключениями, королевская власть не уничтожала фуэрос и не отменяла привиле­гий. Она довольствовалась прекращением законодательной деятельности муници­палитетов (за период правления Фердинанда и Изабеллы известно только одно новое фуэро — города Бернедо, данное в 1491 г.) и продолжала исподволь уни­фицировать городское законодательство посредством постановлений кортесов (в большинстве случаев по просьбе депутатов городов) и особенно путем королев­ских грамот и указов. Короли привлекали также на свою сторону среднее сословие, оказывая его представителям различные милости и унижая тем самым знать. Они сохранили видимость прежних вольностей и удовлетворяли стремления буржуазии, во многом совпадавшие с королевскими. Такими способами корона добивалась важных для реализации ее политических целей результатов.

Две существенные черты характеризуют политику короны по отношению к городам: особое законодательство, касающееся управления муниципиями и особая тактика королей по отношению к кортесам, этому подлинно представительному учреждению буржуазии.

Законодательство это сравнительно скудно, многие законы являются лишь повторением прежних, изданных во времена Хуана I, Хуана II и даже Альфон­са XI. Но оно отчетливо отражает процессы внутреннего разложения городского строя: раздоры между городами; внутреннюю борьбу в них; захват власти сильны­ми мира сего; все усиливающееся вмешательство королевских делегатов и чинов­ников; замену прежних выборных муниципальных должностей другими должнос­тями, замещаемыми по назначению короля пожизненными и наследственными; создание городских канцелярий (oficinas).

Два закона, один — принятый на кортесах в Мадригале (1476 г.), а дру­гой — дата которого не установлена, содержат намеки на «межгородские усоби­цы», которые вызвали смуты и бесчинства, и на волнения, с которыми не могли «справиться судьи (алькальды) данной местности» Эти волнения вызывались, во-первых, борьбой между влиятельными родами, которые стремились захватить все городские должности; во-вторых, противоречиями между рыцарями, дворянами и плебеями или между купцами и законоведами (последние же были горды королев­скими милостями и занимали ведущее положение в канцеляриях) и, в-третьих, трениями между городскими властями и королевскими чиновниками -— алькаль­дами и коррехидорами, о злоупотреблениях которых говорится в нескольких грамо­тах Альфонса XI, Энрике II, Хуана II и в грамотах «католических королей». Известны также произвольные действия представителей знати, которые то захва­тывали силой «гостиницы или другие здания в королевских городах и местечках», то занимали «окрестные земли в тех местах, где они проживали»; тогда существо­вало множество городов и местечек, «ограбленных» и лишенных «своих владений, рубежей окрестностей, лугов, пастбищ и водопоев». Подобного рода захваты про­изводились также и самими городскими жителями и, очевидно, некоторыми муни­ципиями по отношению к смежным городам.

Чтобы покончить с этими злоупотреблениями, короли прибегали к уже испы­танным средствам: ежегодно назначали коррехидоров (несмотря на жалобы корте­сов в Мадригале, что коррехидоры назначаются без просьб со стороны городов), запрещали отправление одним лицом двух коррехидорских должностей и не на­значали коррехидорами кавалеров духовно-рыцарских орденов; обязали коррехи­доров подчиняться судьям-ревизорам (jueces de residencia) «в течение 50 дней после оставления им должности», для того чтобы последние могли «рассудить всех жалобщиков, а коррехидоры — расплатиться за нанесенный ущерб»; посылали специальных следователей (pesquesidores especiales), когда местные алькальды не могли сами разрешить спорных вопросов (причем оплата этих должностных лиц возлагалась или на тяжущиеся стороны, или на чиновника, по вине которого воз­никло дело), инспекторов (veedores) или ревизоров (visitadores), которые проводи­ли ревизию отчетов о городских владениях и о размежевании городской террито­рии и контролировали деятельность различных должностных лиц; отменили во многих городах выборные должности (магистратуры), замещая их пожизненно назначаемыми коронными чиновниками (так король и королева поступили в Касересе, где происходили внутренние усобицы в связи с выборами); запретили сдачу на откуп магистратур, во избежание злоупотреблений и превращения этих должно­стей в наследственные синекуры (ранее существовала такая практика, причем этот порядок в ряде случаев оказывался узаконенным особыми королевскими привиле­гиями); запретили выдачу «экспектативных грамот» (т. е. обещаний назначения на определенную должность), при этом король всегда сохранял за собой право назна­чения того или иного должностного лица. Почти все эти мероприятия были повто­рением подобных же мер, принятых предшественниками Фердинанда и Изабеллы. Были регламентированы также выборы в тех городах, где система эта сохрани­лась, причем сохранялись льготы, предоставленные аристократии; были организо­ваны городские нотариальные конторы, определены нормы оплаты городских чи­новников и разработаны подробнейшие правила, касающиеся функций и прав но­тариусов, и ряд иных установлений.

Все эти данные, однако, не позволяют еще представить себе масштаба полити­ческой централизации; фактически было уничтожено все своеобразие прежнего судебного строя, и вся политическая жизнь города и система внутреннего управле­ния оказались подчиненными короне. Перечисляя функции королевского совета и судебной администрации, мы столкнемся с другими ограничениями, косвенным об­разом наложенными на городскую автономию.

В некоторых случаях короли прибегали к особым мерам, более прямым и решительным, в борьбе с наиболее отчетливыми проявлениями духа независимости вольных городов. Так была предпринята попытка полного уничтожения автоно­мии объединенных в эрмандаду городов северного побережья, хотя в Бискайе и выражались протесты против отмены традиционных фуэрос. В послании 1490 г. король осудил созыв хунт эрмандады без участия коррехидора Бискайи (с. 450— 451), и хотя многие юридические обычаи сохранялись в течение некоторого време­ни, но союз городов пришел в упадок, утратив в конце концов свое былое полити­ческое значение. Наконец торговля некоторыми городскими должностями, которая уже началась в этот период и достигла значительного размаха в следующий, закре­пила зависимость городов от центральной власти.

По отношению к кортесам католические короли проявили те же абсолютист­ские тенденции — они созывали кортесы всего лишь девять раз более чем за двадцатипятилетний промежуток (1475—1503 гг.), несмотря на то что за это время имели место весьма важные события. Впрочем, в первые годы своего правления они использовали кортесы для частичного проведения внутренней реформы, при­чем важные решения были приняты на кортесах в Толедо (1480 г.). Но с 1482-го по 1498 г., т. е. в тот промежуток времени, когда была завоевана Гранада, открыта Америка, создана новая инквизиция и проведено изгнание евреев, кортесы не со­зывались ни разу. Правда, кортесы не обладали законодательной властью, и коро­ли не должны были считаться с их волей, утверждая законы (хотя и требовалось одобрение кортесов, когда шла речь о податях). Но кортесы играли значительную роль, когда происходило провозглашение короля, устанавливая права преемственно­сти в наследовании престола, что имело место при разрешении подобного вопроса в последние годы царствования Энрике IV (с. 295). Кроме того, короли приноси ли присягу фуэрос и вольностям перед депутатами кортесов. Право представления королю петиций от сословий кортесов, и в особенности от плебейского сословия, превращало это учреждение в орган, который осуществлял прямую связь между народом и монархом, в орган, отражавший нужды народа, который искал их удов­летворения в законной форме, испрашивая санкцию короля. Наконец, существовал старинный обычай консультации с кортесами в тех случаях, когда король стремил­ся придать своим решениям большую силу или представить их как волеизъявление народа (так было, например, в случае отмены ранее предоставленных пожалований, см. с; 506—507). Все эти функции придавали кортесам такое значение, что отказ от их созыва для обсуждения вопросов, подобных тем, которые возникли в 80-х и 90-х годах XV в., означал подрыв престижа этого учреждения. После смерти королевы Изабеллы Хуана и Фердинанд созывали кортесы шесть раз, снова ис­прашивая их совета при разрешении ряда_; трудных вопросов (взаимоотношения с Францией, присоединение королевства Наварры). Но в деятельности Фердинанда и Изабеллы вполне отчетливо проявляется тенденция умалить значение кортесов, а то обстоятельство, что влияние кортесов заметно уменьшается в эту эпоху, сказыва­ется и в почтительном тоне петиций сословий, и в том, что созыв этого учреждения отныне осуществляется уже королевским советом, президент которого становится одновременно и президентом кортесов. При этом редакция актов кортесов пору­чается членам королевского совета.

Структура кортесов не подверглась значительным изменениям. В 1480 г. имели право голоса в кортесах 17 городов, большей частью кастильских (Галисия не имела ни одного голоса); впоследствии получила голос Гранада, а в 1506 г., по просьбе депутатов, было точно установлено количество городов, посылающих депу­татов в кортесы. Выборы депутатов производились обычно городским советом каждого города (т. е. совместно должностными лицами, алькальдами, рехидорами, присяжными, членами совета и др.), а не народом. Обычно избирались рехидоры и присяжные, а иногда король сохранял за собой право назначения депутатов. Депу­татам выдавался императивный мандат, т. е. точные и подробные инструкции, которым они должны были следовать. Им назначалось вознаграждение на путе­вые издержки (140 мараведи), на что неоднократно жаловались города. Тогда же начала устанавливаться практика оплаты издержек депутатов из королевской каз­ны — это создало новую форму зависимости депутатов от короны, тяжелые по­следствия которой должны были сказаться в скором времени. Заседания были закрытые, председательствовал на них всегда сам король, если только этому не препятствовала его болезнь, так, на сессии кортесов в Бургосе (1515 г.) председа­тельствовал от имени больного короля Фердинанда епископ Бургосский.

Централизация в Каталонии.

Фердинанд в своих арагонских владениях про­водил ту же политику, что Изабелла в Кастилии, и не проявлял желания созывать кортесы; он предпочитал брать на себя все решения, касающиеся порядка управле­ния королевством. Но следует отметить, что арагонские кортесы давали резкий отпор притязаниям короля и склонны были скорее отказывать ему в его просьбах, чем удовлетворять их. Той же практики они придерживались и при предшественниках Фердинанда, и такова же была линия поведения каталонских кортесов. Фердинанд созывал кортесы трех областей 16 раз за период с 1481-го по 1515 г., шесть раз созывались кортесы Арагона, один раз — Валенсии, шесть раз — Ка­талонии и три раза — общие кортесы (в 1484, 1510 и 1511 гг.; с 1503-го по 1510 г. не было ни одной сессии кортесов). Зная, что они будут противиться вотированию субсидий, король использовал окольный путь; он набирал войска, содержание кото­рых относилось затем за счет страны. Иногда же (как например в кортесах 1480 г.) король назначал себе субсидию сам и угрожал кортесам роспуском, в случае если они откажутся ее вотировать.

Но нигде абсолютистская политика Фердинанда не проявилась столь отчетли­во, как в Каталонии. Барселона была самым могущественным и привилегирован­ным городом во всем арагонском королевстве, и именно поэтому короли стремились подчинить ее полностью. Победа демократических элементов над «достойными горожанами» в середине XV в. (с. 410—412) была одержана с помощью короны, стремившейся ослабить власть городов. Эта победа ознаменовала начало упадка муниципального строя. Гражданская война в эпоху Хуана II, в которой Барселона выступала против короля и ременс, была следующим шагом, углубившим рознь между богатыми горожанами и плебсом и ослабившим влияние как этой социаль­ной группы, так и сеньоров. Фердинанд лишь следовал политике своего отца и дяди —• Альфонса V — и завершил поражение Барселоны, отомстив ей за ущерб, понесенный в период гражданской войны. Успеху подобной политики способство­вали и личные качества Фердинанда. Коварный, скрытный, столь же легко даю­щий обещания, как и нарушающий их, лицемерный в обращении, этот недоверчивый интриган соединял в себе все черты характера (кроме, быть может, жестокости), которые характеризовали поведение таких королей, как Педро I Кастильский, Педро IV и Альфонс V Арагонские. Подобные качества в конце XV в. отвечали идеалу политического искусства и были обычными для государственных деятелей Европы того времени. Говорят, что в ответ на жалобы Людовика XII, который сетовал на то, что Фердинанд дважды его обманул, последний ответил: «Он лжет. Я обманул его по крайней мере десять раз». Хотя и не доказана достоверность этой сентенции, она остается тем не менее весьма показательной. Многочисленные свидетельства современников рисуют именно в таких чертах моральный облик Фердинанда¹.

Король подтвердил 181 решение о конфискации имущества у жителей Барсе­лоны, принятые в связи с гражданской войной. Он стал решительно приводить в исполнение свой план, сместил (по указу 1479 г.) всех корредоров (маклеров) барселонской биржи и приказал, чтобы впредь эту должность занимали только с разрешения Гильермо Санчеса, советника и виночерпия короля. В послании, на­правленном королю в марте 1480 г., барселонские советники жаловались на то, что городская торговля оказалась парализованной, поскольку Фердинанд уделяет мало внимания нуждам Барселоны и поручает ведение местных дел «лицам, которым неведомы вольности Каталонии и которые не желают считаться с ними». Ферди­нанд пытался также либо изменить, либо аннулировать некоторые привилегии Бар­селоны, например право избрания консулов. Этим мероприятиям короля советники оказали энергичное сопротивление и добивались посредничества королевы Иза­беллы, в беспристрастии которой они, по-видимому, были уверены.

В 1481 г. король наложил руку на городской совет и на советников и изменил процедуру их избрания и систему выборов прочих должностных лиц. В 1490 г. он снова занялся этим вопросом. Следует отметить, что на собрании, которое созвали советники для обсуждения путей, какими можно было отвести угрожающую им опасность, большинство проявило полное равнодушие к городским фуэрос. Это наглядно свидетельствует о том, что уже была утрачена прежняя любовь к незави­симости и что массы находились всецело под влиянием королевского авторитета и абсолютистских идей того времени. Реформой 1490 г. отменялись очередные вы­боры, и королевским указом назначались новые советники на 1491 г. Весьма показательны объяснения (далеко не все они были достаточно обоснованы), кото­рые дал король в оправдание этой меры. «Учитывая, — отмечал он, — раздоры между жителями нашего города Барселоны и ненависть, которую питают они друг к другу и которая вызвана плохим управлением, и великие злоупотребления, совер­шаемые при выборах с давних пор... и принимая во внимание, что нам подобает наводить порядок, искоренять зло... мы, нашей королевской властью, как король и господин, и для пользы, спокойствия и общего блага этого города решили назначить [новых советников]». Когда настала пора новых выборов (1492 г.), король потре­бовал от советников (обвинив их при этом в безнравственности и в неревностном исполнении обязанностей), чтобы они доверили ему, как арбитру, решение вопроса и отказались от права быть избранными городом. Этого он добился без малейших затруднений, не встретив протеста со стороны местных жителей. Фердинанд за­вершил свои планы указом 1493 г., согласно которому муниципальные должности были заново перераспределены между различными социальными группами. В силу этой реформы в Совет Ста должно было входить 144 человека, в том числе 48 горожан, 32 купца (представители денежной аристократии, торговцы сукнами, и шелком и судовладельцы), 32 лица свободной профессии и 32 ремесленника (во времена Альфонса их было 79). Должности советников (их было пять) замеща­лись тремя горожанами, одним купцом и одним ремесленником или лицом свобод­ной профессии поочередно. Интересы демократических слоев населения, оказы­вавших поддержку королям в гражданских войнах, были, таким образом, принесены этой реформой в жертву, и господство перешло к классу богатых, к людям, которые были сторонниками короля или же не противодействовали агрессии со стороны королевской власти. В 1498 г. была проведена новая реформа: одно место совет­ника было передано в распоряжение рыцарей (caballeros) и установлена система баллотировки для занятия городских должностей. Структура городского управле ния была совершенно изменена без протестов со стороны жителей Барселоны. Покушение на короля в 1493 г. нельзя рассматривать как политический акт. 7 декабря 1493 г. один крестьянин-ременс, по имени Хуан, из деревни Каньямас, нанес Фердинанду удар ножом в шею, чем подверг¹ серьезной опасности жизнь короля. Убийца был схвачен и предан королевскому суду (хотя советники и пыта­лись отстоять свое право вести это дело); он был признан слабоумным, но тем не менее приговорен к смерти и казнен после ужасных пыток. Не было доказано, что Хуан имел сообщников или что совершенное им покушение было следствием какого-либо заговора. Метод баллотировки был затем распространен на другие города (например, на Фигерас в 1499 г.). Вскоре проявились благие последствия этой системы для общественного спокойствия, так как прекратились бесконечные раздоры, так часто возникавшие прежде в связи с выборами. Бюрократический аппарат. Концентрация в руках короля всей власти, преж­де разделенной между различными учреждениями и лицами (сеньорами и город­скими советами), привела к необходимости создания расширенного аппарата уп­равления. Так возник ряд учреждений и появилось много чиновников, которые помогали королю в управлении и распространении его власти на всю территорию страны. Основы аппарата управления были заложены благодаря усилиям предше­ственников Фердинанда и Изабеллы (с. 340—347). Королевская чета лишь рас­ширила и усовершенствовала систему, созданную прежде. Королевский совет при них приобрел подлинную стабильность и строго определенные функции. Хотя еще в 1476 г. он состоял в основном из дворян, но в 1480 г. был реформирован, и большинство мест в нем заняли служилые люди (letrados). У герцогов, графов, маркизов и других представителей знати не было отнято принадлежавшее им по обычаю право присутствовать на заседаниях совета, но они были лишены голоса. Таким образом, их присутствие стало пустой формой. Все дела рассматривались и решались группой действительных ординарных членов совета, которые в конце концов совершенно вытеснили его почетных членов. Вследствие этого совет стал теснее связан с королем. Любопытно, что короли из предосторожности устраивали заседания совета только во дворце или в близлежащих помещениях. В ряде постановлений кортесов 1480 г. весьма подробно устанавливается регламент засе­даний совета, порядок обсуждения вопросов, ведения протоколов и определяется круг низших должностных лиц (докладчики, адвокаты, писцы и т. п.). Король присутствовал на заседаниях совета по пятницам, и мнение его было решающим в случае, если голоса разделялись. Хотя функции этого органа вследствие диферен-циации, начавшейся еще в предыдущий период, были в основном административ­ные, все же он ведал в известной мере и судебными делами. Об этом свидетель­ствует один из законов 1480 г., по которому устанавливалось, что в совет не должны поступать дела, которые подлежат ведению других судей, а если явится необходи­мость такое дело затребовать, то совет должен получить на это санкцию короля. В обязанности членов совета входило также посещение тюрем и разбор апел­ляций на приговоры ординарных и придворных алькальдов. Таким образом, за советом оставалось право окончательного решения всех важных дел, что превраща­ло его во влиятельный орган, внешне независимый, но фактически полностью под­чиненный королю.

Судя по одному разделу «Хроники» Эрнандо дель Пульгара, совет делился на секции «высокой политики», в которой председательствовали короли, администра­тивную, финансовую и др. Возможно, однако, что некоторые из этих секций в действительности не были частью Королевского совета, а являлись отраслевыми центральными органами, которые ведали различными областями государственного управления. По крайней мере, ясно различали (о чем свидетельствует один доку­мент 1493 г.) собственно Королевский совет и другие советы, с иными функциями и составом. Позднее были созданы органы, независимые от Королевского совета: Высший совет инквизиции, Совет духовно-рыцарских орденов и Совет по делам Индий. Все эти учреждения созданы были для управления кастильской террито­рией. Арагонские владения также имели свои особые советы. Пульгар, под 1480 г., сообщает о советах, в состав которых входили «дворяне и ученые, уроженцы Ара­гона, Каталонии, Сицилии и Валенсии, для решения дел, касающихся этих провин­ций в соответствии с их особыми фуэрос и обычаями». 19 ноября 1494 г. король Фердинанд создал постоянный Королевский совет Арагона, а в 1495 г. пополнил чрезвычайный совет при хустисье пятью учеными-законоведами.

Советы были верхушечными органами бюрократического аппарата, который значительно вырос и усложнился при Фердинанде и Изабелле. Так, в конце XV в. появляются королевские секретари, должностные лица с вполне опреде­ленными функциями, не обладавшие, однако, правами личной юрисдикции; секрета­ри, будучи доверенными лицами монархов, порой оказывались в большом фаворе у них и становились влиятельными персонами. Были секретари арагонской и секре­тари кастильской короны; некоторые нз них выдвинулись благодаря своим личным качествами той роли, которую они играли при решении вопросов государственной важности. Особенной известности достигли Хуан де Колома, Мигель Перес де Альмасан и Педро де Кинтана. В I Кастилии, кроме того, имелись следующие должностные лица высокого ранга: великий хранитель печати (canciller mayor) (им был пожизненно толедский архиепископ); старшие нотариусы — один для Леона и один для Кастилии, в обязанности которых входило хранение печати и двух ключей от нее; коннетабль (должность, закрепленная за родом Веласко); верховные судьи (аделантадо) Кастилии, Леона, Андалусии, Мурсии, Гранады и Касорлы, замененные впоследствии, из-за совершавшихся ими злоупотреблений, старшими алькальдами (Бургоса, Леона и Кампоса), причем была сохранена только должность аделантадо Касорлы; старшие окружные судьи (мэрины) (в Астурии и Гипускоа); коррехидоры, пескесйдоры, надзиратели и другие чи­новники, обязанности которых нам уже известны (с. 345^—347). Дворцовые дол­жности были весьма многочисленны; к числу их относились регистраторы (registradores), которые прежде записывали только королевские распоряжения, а при Фердинанде и Изабелле стали также вести протоколы Королевского совета; счетчики (contadores), дворцовые и придворные алькальды (alcaldes de Casa у Corte), судьи — посланцы короля (jueces-comisarios) и оидоры. Порядок экспе дирования документов был подробнейшим образом регламентирован и составлен точно разработанный тариф. Короли имели личных секретарей (кроме государ­ственных), спальников, духовника, капелланов, старшего причетника, камердинера, майордома, эконома, дворецких, виночерпия, главного повара, кондитера, конюшего, квартирмейстеров, птичников и т. д. Для управления казной и финансами имелись два старших счетчика (contenders mayors), кассиры, (paradoxes), ведавшие вып­латой жалованья государственным чиновникам, лица, ведавшие земельными владениями, пенсиями и пожалованиями — пожизненными и наследственными, чинов­ники и писцы, в чьи функции входили дела, связанные с доходными статьями коронного фиска, лица, ведавшие доходными статьями и выдачей привилегий, аль­кальды по вывозу (таможенные) и много иных должностных особ. Не менее обширны были списки должностных лиц судебного ведомства, войска, флота и т. д. О личных слугах короля и принцев крови любопытные сведения имеются в «Книге королевского двора» Гонсало Фернандеса де Овьедо, хрониста начала XVI в. Пульгар, со своей стороны, отмечает, что при каждой инфанте состояло множество лиц, которым поручалось ее воспитание и обслуживание. Для всех этих должнос­тных лиц существовали бесчисленные уставы и правила, точно регламентировав­шие их функции, права, оклады, награды и т. д.

Во владениях Фердинанда, кроме вице-королей, генерал-губернаторов и их наместников (portantveus) и уже известных местных должностных лиц, фигуриру­ют глава дворцовой палаты (escribano rational), камергер, казначей, счетчик-писец и т. п.

Судебная администрация.

Основные изменения, внесенные в судебное управление Кастилии Фердинандом и Изабеллой, были следующие: присвоение Королевскому совету функций суда или аудиенсий (cort, audiencia), реорганизация местных аудиенсий, не зависящих от совета, но ниже его стоящих; упразднение должностей sobrejuez и знаменосца (alferez); развитие эрмандады; создание но­вых должностей с особой юрисдикцией, окончательное запрещение (принятое на кортесах в Толедо по просьбе депутатов) привилегий наследственного характе­ра — передачи по наследству «должностей судебных, административных и свя­занных с управлением городами или провинциями» (подобные пожалования дела­лись во времена Хуана II и Энрике IV).

Реформа областных аудиенсий или канцелярий была проведена в 1489 г. и заключалась в том, что были созданы две аудиенсий — в Вальядолиде и в Сьюдад Реале (1492 г.) (последняя в 1505 г. была переведена в Гранаду). Еще одна аудиенсия учреждена была в Галисии. Согласно одному из законов, принятых на кортесах в Толедо (1480 г.), королевская канцелярия в Вальядолиде (единствен­ная тогда существовавшая) состояла из одного председателя, четырех оидоров, трех тюремных алькальдов, двух прокурадоров-фискалов (прокуроров) и двух адвока­тов для бедняков (abogados de pobres). Оидоров впоследствии стало восемь. Они должны были разбирать тяжбы по гражданским делам, и король ежегодно назна­чал их. Прокурадорам-фискалам вменялось в обязанность поддерживать обвине­ние, чтобы «преступления не оставались без наказания из-за отсутствия обвините ля». В их функции входило и расследование преступлений. Процедура разбора апелляций судами различных инстанций была разработана особыми законами, дан­ными в Толедо в 1480 г.

Кроме аудиенсий, при дворе и дворцовом округе {rastro) имелись четыре аль­кальда: один алькальд для разбора тяжб дворян, один для апелляций и восемь провинциальных или региональных алькальдов (два для Кастилии, два для Леона, два для Андалусии, один для Толедо и один для Эстремадуры). В судебных округах (adelantadomientos) имелось два старших алькальда, которые в свою оче­редь могли назначить двух младших. Их гражданская и уголовная компетенция простиралась на одну лигу¹ в окружности от пункта их постоянного местопребыва­ния. Наконец, на местах имелись коррехидоры, судьи и городские алькальды (jueces, alcaldes del concejo), назначаемые королем или избираемые в муниципалитетах, чрезвычайные судьи-инспекторы (veedores) или пескесидоры, старшие и младшие альгвасилы, тюремщики или тюремные сторожа.

Фердинанд и Изабелла, унифицируя и реорганизуя судебный аппарат, уделяли большое внимание проблемам, которые стояли в порядке дня еще с вестготских времен: пересмотру личного состава судебного ведомства и ограничению произвола должностных лиц. Так, один из законов, принятый на кортесах в Толедо, касался «оскорблений и беззаконий, которые совершают окружные (del adelantadomiento) алькальды Кастилии». В этом законе речь идет о назначении специальных инс­пекторов для расследования фактов злоупотреблений и отмечается, что в случае если будет доказано, что судьи учиняли «конфискации и захваты имущества, то они будут считаться разбойниками, а эрмандада займется разбором их дел, которые будут расцениваться как грабежи в ненаселенной местности».

Короли преследовали также злоупотребления со стороны частных лиц, в особенно­сти людей богатых и занимающих высокое положение. Были изданы специальные законы, которые сурово карали «грабежи, совершаемые рыцарями, влиятельными людь­ми или их домочадцами и лицами, которые проживают совместно с ними». В предви­дении различных уловок со стороны подобных персон король и королева распоряди­лись, чтобы в случае, «если преступники будут таковы, что суд не справится с ними, расследование должно передаваться короне». Они отменили также право убежища или укрывательства преступников или должников в крепостях, замках, в жилищах или владениях сеньоров или аббатов, «хотя бы [укрыватели этих лиц] и утверждали, что имеют это право по привилегии или по обычаю». Нарушитель карался уплатой причи­тающегося с беглеца долга или тем же наказанием, которому подлежал укрытый им преступник. Лжесвидетельство каралось, в соответствии с «Фуэро Хузго», применени­ем системы талъона (talion)². Во избежание дурных последствий было запрещено применение огнестрельного оружия и арбалетов (разрешалось применение этих видов оружия лишь при защите дома, на который совершалось нападение), суровые наказания налагались за азартные игры, и, наконец, были отменены поединки. В Арагоне существовали королевская аудиенсия — трибунал, в котором ко­роль должен был председательствовать дважды в неделю, и сложная иерархиче­ская система судебных должностей. Фердинанд назначил во все города прокура-доров-фискалов и создал должности судебных заседателей (asesores) при особе хустисьи. В Наварре, после ее присоединения, была учреждена особая аудиенсия и по осуществление мероприятии по организации судопроизводства сопряжено было с серьезными затруднениями, которые вызывались конфликтами между граж­данскими и церковными судьями и трибуналами. Вопросов этих касаются решения кортесов в Мадригале и Толедо. Так, согласно одному из таких решений, запрещалось мирянам (христианам, евреям или маврам) судиться в церковных судах и приносить в них присягу; другим решением было определено, что капелланы не могут подавать на мирян иски в церковный суд, поелику подобные дела подсудны ординарным судам. Третье постановление содержит указание о суровых карах по отношению к церковным судьям, которые вмешиваются в обычное судопроизводство. Изабелла весьма энергично выступила в защиту прав ординарных судов, считая, что тем самым она отстаивает государственные интересы. Подобная политика, которая является лишним свидетельством централизаторских стремлений королей, приводила к крова­вым столкновениям. Коррехидор Трухильо задержал одного преступника, который потребовал передачи своего дела в церковный суд под тем предлогом, что он священ­нослужитель, и это привело к мятежу, вызванному и возглавленному духовными лица­ми. Изабелла направила в Трухильо войска, и мятеж был подавлен, причем королева приказала повесить главных зачинщиков-мирян, а участвовавших в смуте духовных лиц выслала из пределов страны. Только однажды королева отступила перед церков­ной юрисдикцией, и то из уважения к кардиналу Мендосе, архиепискому толедскому, который утверждал, что в пределах его диоцеза королевский суд функционировать не может. Но и в этом случае Изабелла не уступила полностью, а согласилась только на созыв комиссии законоведов, которой поручено было рассмотреть конфликт, вызван­ный кардиналом. Все же церковные суды продолжали конкурировать с граждански­ми трибуналами. Изъятия из юрисдикции короны по-прежнему имели место, хотя они были и не столь значительны, как прежде.

Новая святая эрмандада (Santa Hermandad).

Однако нормального судопро­изводства было недостаточно, чтобы прекратить насилия, которые постоянно чини­лись в Кастилии то власть имущими людьми, то злоумышленниками и разбойника­ми, которым первые покровительствовали. Эрмандада Толедо (с. 347) имела очень ограниченную сферу действия; Генеральная эрмандада Кастилии и Леона прекра­тила свое существование после смерти Энрике IV. А так как гражданская война снова ввергла страну в состояние анархии и возросло количество разбойничьих шаек, то решено было воскресить это древнее учреждение, придав ему большую силу. Инициативу взяли на себя счетчик Алонсо де Кинтанилья и генеральный викарий Вильяфранки — Хуан де Ортега. Идея была одобрена на кортесах в Мадригале в 1476 г. Короли разрешили создать на определенный срок новую Генеральную эрмандаду, в которую вошли Кастилия, Леон и Астурия. Но когда спустя некоторое время представители городов собрались в Дуэньяс, чтобы дого вориться о форме организации, то весь замысел едва не сорвался из-за отсутствия надлежащей решимости у большинства. Малодушие депутатов было побеждено красноречием Алонсо де Кинтанильи. Эрмандада была организована на трехлет­ний срок, причем в нее вошли также и сеньоры по инициативе коннетабля Педро Фернандеса де Веласко. Сперва в расходах по организации эрмандады принима­ли участие как идальго, так и лица податного сословия, но вскоре последние оста­лись в одиночестве. Функции новой эрмандады, установленные грамотой от 27 апреля 1476 г. и решением кортесов, датированным тем же днем (изменения были внесены в декабре 1485 г.), были те же, что и прежних городских союзов. В компетенцию ее в основном входило расследование преступлений, совершенных в ненаселенной местности и в селениях, в которых проживало менее 100 человек; преступлений, совершенных в населенных местах, в случае если преступник не был обнаружен или укрывался в другом месте; случаев разрушения домов; случаев насилия над женщинами и любых мятежных действий против государственной власти. Наказания были по традиции очень суровы, а судоговорение — кратким. Милиция эрмандады комплектовалась следующим образом: каждые 100 жите­лей обязаны были выставить одного конного воина. Всего было набрано 200 человек, и,командование над ними было поручено королем и королевой Алонсо Арагонскому. Грамотой от 14 апреля 1476 г. Толедо был объявлен центром новой организации. Для управления ею избиралась Генеральная Депутация, в ко­торую входило по одному представителю от каждой провинции, помимо особых алькальдов эрмандады. Но вскоре города стали жаловаться на большие издержки, которые приходилось нести в связи с эрмандадой. Короли, однако, не распускали ее еще в течение нескольких лет, используя эрмандаду в войне с Португалией и с Гранадой: В 1498 г. была распущена Генеральная Депутация эрмандады и уво­лена часть состоявших на жалованье должностных лиц. Эрмандада была сведена к милиционному ополчению для службы в сельской местности и утратила свое первоначальное значение. Вместе с тем снова возродилась старая эрмандада То­ледо, которая просуществовала вплоть до начала XIX в. В одном из ее документов конца XVII в. содержится намек на причины провала новой эрмандады, не оправ­давшей надежд, которые возлагались на нее, потому что она способствовала только росту на местах числа бесполезных судейских чиновников, «ибо не слыхано и не видано было, чтобы она обеспечила безопасность дорог, карая преступников, злоде­ев, грабителей и разбойников». Уже в XVI в. куадрильеры (стрелки милиции эрмандады) стяжали дурную славу, что можно усмотреть из «Дон Кихота». В Арагоне эрмандада также оказалась недолговечной. Она была создана в 1488 г., когда были уничтожены привилегии манифестации и подписи «в делах, подлежащих ее ведению». Но после того как эта привилегия была восстановлена в 1510 г., эрмандада развалилась, и в деревнях продолжал процветать разбой, почти всегда поощряемый знатью.

Инквизиция.

Инквизиция, учрежденная буллой 1478 г., подверглась реоргани­зации в 1482 г. (булла от 31 января 1482 г.). Была восстановлена юрисдикция ординарных судей, так как король и королева в соответствии со своими абсолюта стскими стремлениями желали создать зависимый от них трибунал. Папа отказал­ся дать королям полномочия назначать инквизиторов для Арагона, но он утвердил назначение двух кастильских инквизиторов — Морильо и Сан Мартина, а вскоре (11 февраля 1482 г.) назначил еще восемь инквизиторов для Леона и Кастилии. Таким образом, право назначения инквизиторов осталось за папой, так же как и право отозвания их; королю же предоставлялась прерогатива рекомендации лиц, •кандидатуры которых он считал достойными. Влияние папы проявлялось во мно­гих случаях. Так, 25 мая 1483 г. он назначил архиепископа Севильского судьей по апелляциям в Кастилии и Леоне и сместил инквизитора Валенсии Кристоваляде Гальвеса; папа нередко назначал специальных судей и вмешивался в ход процессов, которые вела инквизиция. Инквизиция снова подверглась реорганизации 23 июня 1494 г., хотя нововведения были и несущественны.

Торквемада был первым генеральным инквизитором (1485 г.), который рас­пространил юрисдикцию этого трибунала на владения Арагона. Он получил от­ставку 28 июня 1494 г. ввиду «старости и болезненного состояния» (хотя, по-видимому, отстранение его вызвано было многочисленными жалобами на крайнюю жестокость, которую проявлял Торквемада в своих действиях), и папа назначил в качестве генеральных инквизиторов епископов Мессинского (испанца), Кордовского, Мондоньедского и Авильского. В 1498 г. они были заменены Диего де Десой, который сперва был главой инквизиции Леона и Кастилии, а затем стал и генеральным инквизитором Арагона (в 1499 г.). После его отставки этот пост перешел (1507 г.) к Сиснеросу, который был, однако, лишь генеральным инквизи­тором Леона и Кастилии. В Арагоне во главе трибунала был поставлен епископ Викский; в 1518 г. должности генеральных инквизиторов обоих королевств полу­чил кардинал Адриан.

Первоначально генеральный инквизитор находился в Севилье, а в городах, на которые распространялась деятельность инквизиции, имелись делегаты, назначав­шиеся на определенный срок. Вскоре был создан Верховный совет инквизиции, а функции делегатов перешли к постоянным провинциальным трибуналам, в состав которых входило несколько судей и обвинители (прокурадоры-фискалы или про­моторы-фискалы). Председателем совета был генеральный инквизитор. Сиенерос распространил инквизицию на завоеванные территории в Африке и Индиях. Судопроизводство хотя и основывалось на обычной практике и на «Директо-риуме» Эймерика¹, но представляло и некоторые особенности, достойные упомина­ния. Применялась пытка (в соответствии со светским законодательством того времени) как средство добиться признания обвиняемого. После ареста обвиняе­мого полностью изолировали, запрещая сообщать о нем сведения его семье, которая узнавала о судьбе заключенного только после его освобождения или же в тот момент, когда он появлялся на аутодафе. Такой же тайной было окружена и процедура обвинения: обвиняемому сообщалось только содержание обвинительного заключения, но не имя обвинителя. Не оглашались имена свидетелей, причем при­нимались меры, чтобы обвиняемый по форме показаний не опознал их. Обвиняе­мому лишь предоставлялось право перечислить лиц, к показаниям которых он не питает доверия; если названное имя совпадало с именем любого из доносчиков, то трибунал отводил это лицо. Наконец, требовалось сохранение строжайшей тайны в отношении всей судебной процедуры, причем то же требование предъявлялось и отпускаемым на свободу обвиняемым. Свидетели были двух родов: обвинения (de cargo) и защиты (de abono). Обращенные не имели права быть свидетелями защиты. Показания двух свидетелей обвинения перевешивали все оправдательные доводы обвиняемого. Помимо личного признания от обвиняемого требовали указа­ния сообщников, включая самых близких родственников, на которых именно из-за их родственной связи и падали наибольшие подозрения.

Обвиняемый имел право избрать себе защитника, отвергнуть судей, пристрас­тного отношения которых он опасался; ему разрешалось обращаться к судьям с заявлениями в письменной форме и апеллировать к папе. В первые годы суще­ствования инквизиции апелляции были весьма многочисленны, что весьма беспоко­ило Фердинанда и Изабеллу. Совещания между обвиняемым и его защитником должны были обязательно происходить в присутствии члена трибунала. Инквизи­ция имела собственные тюрьмы; случалось, что вследствие обилия обвиняемых процессы откладывались до бесконечности.

Первоначально юрисдикция инквизиции распространялась только на еретиков и главным образом на обращенных евреев. Вскоре инквизиции стали подсудны и обращенные мусульмане. Но так как те и другие могли иметь сообщниками «ста­рых христиан» или же состоять с ними в родственных отношениях (что имело место в деле епископа Талаверы), да, кроме того, и христиане могли быть обвинен­ными в ереси, то инквизиция распространила свою компетенцию решительно на все население страны, привлекая к i суду даже некрещеных, хотя и нельзя было рассматривать их как еретиков. Система наказаний, применяемых инквизицией, соответствовала как традициям канонического права, так и нормам светского зако­нодательства.

Меры наказания были следующие: публичное или тайное примирение; епити­мий различной строгости; передача под надзор трибунала; постоянное или времен­ное ношение особой одежды — желтой туники с красным крестом — санбенито; заключение, пожизненное или на определенный срок; сожжение на костре; когда присуждался к сожжению заочно обвиненный, испепелялось на костре его изобра­жение. Если обвиняемый умирал до суда, то инквизиция могла вырыть и сжечь его останки. Специальной привилегией (что явствует из булл 1485 и 1486 гг.) коро­лям Арагона и Кастилии разрешалось применять тайное примирение с церковью как по отношению к привлеченным к суду инквизиции при жизни, так и по отно­шению к посмертно обвиненным. При процедуре тайного примирения, которой подвергались многие обращенные, должны были присутствовать инквизиторы, ко­торые обязаны были свидетельствовать любые акты «тайного примирения по привилегии». Не следует смешивать аутодафе с приведением в исполнение приговоров: это были два различных акта. Первый состоял в торжественном объявлении вердикта инквизиции. Обычно в день какого-нибудь религиозного праздника учинялась процессия, в которой принимали участие судьи и чиновники (familiares) инквизи­ции, кавалеры духовно-рыцарских орденов и осужденные, облаченные в санбенито. По прибытии на одну из городских площадей, назначенную для данной церемонии, на которой был воздвигнут помост, зачитывались приговоры, произносились форму­лы отречения и совершались акты публичных примирений; затем освобожденные и приговоренные к смерти передавались в руки светской власти. Казнь соверша­лась в присутствии нотариуса. Возможно, что в некоторых случаях казнь происхо­дила на том же самом месте, где устраивалось аутодафе, тотчас же после оглашения приговора, о чем свидетельствуют рисунки, относящиеся к тому времени. Однако обычно, вручив осужденных светской власти, судьи инквизиции удалялись вместе со своими приближенными.

Но дело не ограничивалось наказанием физическим, поскольку последнее все­гда сопровождалось конфискацией имущества осужденного; кроме того, инквизи­ция могла накладывать денежные штрафы и требовать возмещения судебных из­держек. Конфискованное имущество поступало королю; но так как за счет кон­фискованного имущества производилась оплата всех должностных лиц инквизиции, то фактически фонды эти поступали в пользу инквизиционного трибунала. На этой почве происходило немало конфликтов не только между королями и инквизи­торами, но и между папами и монархами. На ассамблее инквизиции, собравшейся в Вальядолиде 27 октября 1488 г. под председательством Торквемады, было решено (постановление XIII) просить королей, чтобы они заботились прежде всего о вы­плате жалованья инквизиторам и иным должностным лицам инквизиции, так как «в прежние времена... эти лица не получали своего жалованья вовремя и в соот­ветствии с распоряжением их высочеств... а если окажется невозможным испра­вить положение, то может произойти множество осложнений и нашему святому делу будет нанесен ущерб»; при этом инквизиторы указывали, что, в случае если неотку­да будет изыскать средства для оплаты жалованья, они вынуждены будут продать имеющееся в их распоряжении имущество и другие вещи на сумму, которая могла бы обеспечить выплату жалованья. Бесспорно, чинились при этом злоупотребления, потому что одной инструкцией, данной в Авиле 25 мая 1488 г., отмечается, что инквизиторам «ради получения жалованья не следует налагать штрафов и наказа­ний больших, чем велит закон». О подобных же злоупотреблениях свидетельствуют письмо капитана Гонсало де Айоры (июль 1507), касающееся действий инквизито­ра Люсеро, и петиция папе (1507 г.) от епископа Кордовы Хуана де Дасы и от городских властей, в которых речь идет о бесчинствах агентов инквизиции в связи с конфискациями. В первые годы конфискаций было огромное количество. В Кордове в 1501 г. за счет конфискаций было выплачено жалованья судьям и ушло на покрытие издержек' 33 тыс. мараведи. В 1503 г. эта сумма составила 500 тыс. мараведи. Один документ, относящийся к конфискации имущества архи­дьякона Кастро, сына обращенного, свидетельствует, что это имущество (кстати, весьма значительное) разделили между собой кардинал Карвахаль, инквизитор Люсеро, королевский казначей Моралес и секретарь короля Фердинанда — Хуан Руис де Кальсена. Папы признавали права короля на конфискованное имущество. Папское бреве от 18 февраля 1495 г. устанавливает, что распоряжение имуществом осужденных всецело зависит от королевской воли.

Во владениях Арагона, и особенно в Валенсии, конфискации вызвали осложне­ния иного свойства. Законом короля Хайме было установлено, что имущество вассалов, приговоренных к смерти за ересь, измену и т. п., переходит к их сеньорам. Инквизиция нарушала этот закон, и в связи с этим духовенство и знать предъяви­ли на кортесах в Ориуэле в 1488 г. и на кортесах 1510 г. петиции королю, жалуясь на действия инквизиторов. Несмотря на обещания, данные королем, меры для пресечения зла приняты не были.

Штрафы сначала взимались непосредственно инквизицией, затем королевской казной и, наконец, снова стали взиматься инквизицией, которая предназначала их на покрытие чрезвычайных расходов. Потеря имущества при конфискациях не всегда была полной. Если вдова и дети осужденного были бедны, то им назначалось умеренное пособие, и нередко король разрешал им свободно распоряжаться унаследованным от отца имуществом.

Финансы.

Усложнение аппарата управления кастильского королевства, рас­ширение его функций и международных связей требовали, во-первых, хорошо орга­низованной финансовой системы с твердо фиксированными доходами и, во-вторых, армии, зависящей от короля и пригодной для ведения войн с народами других стран. Фердинанд и Изабелла стремились обеспечить обе эти предпосылки.

Реформа в области управления финансами была подробно разработана, и были приняты, необходимые законодательные мероприятия, чтобы добиться ее проведе­ния на кортесах в Толедо в 1480 г. Необходимо было навести порядок в финан­совых делах и отказаться от политики щедрых пожалований. В противном случае страну, ввергнутую в смуту в период правления Энрике I, издало банкротство, кото­рое привело бы к истощению ее производительных сил, к выгоде немногих лиц, обладающих привилегиями. Депутаты городов, чьи жалобы Энрике IV оставлял втуне, обратились с просьбами об упорядочении фискальной системы к Фердинан­ду и Изабелле. Их петиции обсуждались на кортесах в Мадригале в 1476 г. и на кортесах в Толедо в 1480 г. В результате короли приняли решение об отмене данных Энрике IV пожалований различных доходных статей. Отнятые у государ­ства доходы были возвращены в казну (с. 506—508). Для пресечения ряда зло­употреблений приняты были особые меры: отменены и аннулированы были все новые. И чрезмерные налоги, введенные после 1464 г. с разрешения Энрике IV в нескольких морских портах и других населенных пунктах, весьма обременительные для скотоводов, пастухов, погонщиков мулов и т. п. Все попытки Энрике IV отме­нить эту привилегию были безуспешны. Еще раньше особым актом, данным в Мадригале, Фердинанд и Изабелла подтвердили один из законов Альфонса XI, согласно которому запрещалось частным лицам или корпорациям «просить, требо­вать, взимать или налагать новые проходные пошлины, проездные и замковые», причем были отменены все пожалования подобного рода. В законе, данном в Толедо, указывалось, что все, кто владеет имуществом на территории королевского домена, даже если они и проживают в другом месте, обязаны платить подать с этого имущества. К подобной мере прибегал уже Энрике IV, который стремился поло­жить предел практике уклонения от уплаты податей. Наконец, чтобы покончить с экстраординарными изъятиями, короли распорядились, что в случае, если церковь, университет или какое-либо «частное лицо» пожелает даровать кому-нибудь в качестве привилегии изъятие от налогов, то такое изъятие надлежит делать в пользу «наименее обеспеченных тягловых людей» (pecheros), а не в пользу богатых. Это решение свидетельствует, что обычно подобными пожалованиями пользовались те, кто наименее нуждался в льготах и наименее заслуживал их. Но если короли соглашались на некоторые изъятия от податей, уплачиваемых короне, то зато они подтвердили старые законы, которые запрещали давать подобные привилегии, если речь шла о податях, которые уплачивались городом даже в том случае, если долж­никами оказывались дворяне и духовные лица.

Когда таким образом были устранены помехи и искоренены злоупотребления, которые препятствовали поступлению налогов в королевскую казну, короли при­ступили к упорядочению сбора податей и организации необходимых для этого учреждений. Короли в первую очередь стремились упорядочить три рода поступ­лений: гербовый сбор, доходы от алькабалы и таможенные пошлины. Поступления первого рода были увеличены благодаря тщательно разработанной системе орга­низации королевской канцелярии и уточнению ее функций, а также вследствие установления таксы на все операции, связанные с рассылкой документов, скреплен­ных подписью короля и королевы (посланий, привилегий, пожалований, грамот и т. д.). Относительно алькабалы был издан указ, идея которого принадлежала Сис-неросу. Сбор алькабалы был доверен городам, точнее говоря, за ними была запи­сана часть поступлений, пропорциональная их платежеспособности. Размер обло­жения был 10 /о. Королева Изабелла, сомневавшаяся в законности сбора алькаба­лы, поручила в своем завещании специальной комиссии изучить вопрос, имеет ли корона законное право требовать этот налог. Сиснерос пошел дальше и просил Карла отменить его. Но ни одна из этих попыток не имела успеха. Система таможенных пошлин не претерпела значительных изменений; отменены были лишь сборы подобного рода на границе с Арагоном (с. 564). Был подтвержден запрет вывоза золота, серебра, меди, металлических сплавов и звонкой монеты. Все путе­шественники подвергались обязательному осмотру с целью предотвратить вывоз тех ценностей, которые, согласно экономическим воззрениям того времени, составляли основное богатство страны. Так, каждый, кто собирался уехать из страны, должен был явиться к коррехидору, алькальду или иному представителю власти в данной местности и объявить в присутствии нотариуса и свидетелей, куда он направляется, когда вернется, какие вещи берет с собой и т. д. Лица, уличенные в нарушении правил о вывозе запрещенных товаров и изделий, строго наказывались особыми алькальдами, надзирающими за таможнями.

Но ни этих сборов, ни прочих обычных налогов, известных издавна (монтазго, партазго, подорожный сбор, королевская треть, субсидии кортесов, доходы от моно­полий, например соляной монополии и т. п.), не хватало для покрытия возрастаю щих расходов государства. Необходимо было вводить новые налоги. Так появился налог, известный под названием «Булла крестового похода» {Bulla de cruzado) — доход от продажи индульгенций, поступавший в королевскую казну и предназначав­шийся для ведения войны с неверными. Папы несколько раз жаловали Изабелле и Фердинанду право сбора этого налога. И хотя эти пожалования и были времен­ными, но в конце концов «булла» превратилась в налог обычный и постоянный Сбор его приводил ко многим злоупотреблениям, на что жаловались кортесы 1512 г Королям была пожалована также церковная десятина, предназначенная для борь­бы с маврами, хотя употреблялась она и на другие нужды, в частности на ведение войны в Италии.

Наконец, завоевание и колонизация Америки принесли с собой новые доходы, е первую очередь доходы от рудников, бывших собственностью короны. Эксплуатация их обычно временно уступалась частным лицам на условиях уплаты сперва полови­ны добываемого металла, а затем одной трети. С этой целью руда должна была доставляться на литейные заводы, основанные государством. Хотя в землях, откры­тых до 1516 г., золото и серебро были найдены не в таких количествах, как на это рассчитывали короли и сам Колумб, но все же доходы были довольно значительны­ми. О росте добычи золота короли неустанно заботились, напоминая об этом в грамотах и инструкциях правителям и подробно разрабатывая порядок выдачи раз­решений на эксплуатацию рудников. В Индиях были также введены следующие налоги: церковная десятина (буллой Александра VI от 16 ноября 1501 г.), гербовый сбор — грамотой от 14 января 1514г., таможенные пошлины и т. д. (с. 569—571). Реформа финансового ведомства была завершена рядом мероприятий, относя­щихся к монетному делу. Раздача привилегий по чеканке монеты во времена Энрике IV (тогда существовало до 150 монетных дворов) привела к обесценению звонкой монеты. Католические короли свели количество монетных дворов к шести (в Бургосе, Толедо, Севилье, Сеговии, Корунье и Гранаде), причем все эти дворы принадлежали короне. Они чеканили полноценную монету из золота, серебра и меди (добли, гранадские экселенте и др.) с изображением короля и королевы и их гербами (арбалет и пучок стрел). Денежной единицей была мараведи. В королев­ской грамоте 1479 г. была установлена ее стоимость: 30 мараведи были приравне­ны к одному серебряному реалу, а 375 мараведи составляли один золотой экселенте (подобный арагонскому флорину, но высшей пробы).

Несмотря на все эти реформы и на рост доходов, Изабелла вынуждена былг не раз прибегать к займам; так, например, в 1493—1494 гг. она заняла у секретарей короля Фердинанда и барселонских купцов 266 тыс. сольдо с переводом долгг на арагонскую казну. И хотя в год смерти королевы кастильский бюджет бы; почти сбалансирован, но долг достигал 127 млн., а через некоторое время (в 1509 г., вырос до 180 млн. мараведи.

Новое войско.

Завершенная при Фердинанде и Изабелле военная реформ* заключалась в том, что изменен был порядок комплектования коронных войск, различные подразделения оснащены были новыми техническими средствами. Из­менение способа комплектования достигнуто было увеличением контингента наем ных солдат и введением иных форм воинской повинности для населения, прожива­ющего на территории королевского домена, и в частности для милиционных опол­чений городов. В результате осуществления этих мер удалось покончить с суще­ствующими издревле дружинами (mensnadas) сеньоров, которые подрывали дис­циплину в войске и служили опорой знати. В войне с Гранадой принимали участие все традиционные виды кастильского войска: королевские люди (gentes del rey), пажи'(donceles), оруженосцы (escuderos), рьщари коронной службы (caballeros continues), милиция городов (Эсихи, Толедо, эрмандады и т. д.), дружины сеньоров (3000 конных рыцарей и 200 пехотинцев графа Тендильи, 200 людей кардинала Толедского, отряды севильского архиепископа и графа Бенавенте) и кавалеры духовно-рыцарских орденов (кавалеры ордена Сантьяго возглавлялись магистром этого ордена). Походы и экспедиции в Африку не раз совершались и предприни­мались каким-либо магнатом на своей риск и страх, без участия короны. Но число королевских войск возрастало и в конце концов превысило вооруженные силы знати. В Галисии после проведения энергичных мер, обуздавших местную знать, король и королева разместили отряды войск, оплачиваемые казной. Численность королевской гвардии, в период гранадской кампании принявшей участие в военных операциях, превысила 3000 человек.

Контингенты коронного войска увеличились еще более после того, как учреж­дена была «Старая гвардия» (Guardias viejas) в составе 2500 конников и в войско влились новые пополнения — отряд конных лучников, которых в 1502 г. привел из Фландрии Филипп, и наемные дружины, рекрутируемые Фердинандом в Неаполе. Основное изменение в системе набора войск было зафиксировано в грамоте от 22 февраля 1496 г., согласно которой устанавливалось, что военную службу обязан был отбывать каждый двенадцатый мужчина в возрасте от 20 до 40 лет. Рекру­тируемые таким образом воины не принимали активного участия в боевых опера­циях. Они составляли род резерва, призываемого по мере необходимости, причем солдаты этих подразделений получали определенное жалованье в период, когда они находились в рядах армии. По-видимому, различные области страны поставля­ли эти контингенты по особой разверстке, в порядке очередности. Сиснерос при­нял меры для дальнейшего развития подобной системы комплектования армии, желая довести численность резерва до 40 000, и добился призыва в 1516 г. 30 000 пехотинцев. Значительные трудности вызывало комплектование кавале­рии — рода войск, численность которого всегда было нелегко довести в Испании до нужных пределов. Преимущественно в ходе итальянских войн создана была, уже в царствование Карла V, новая система, которая легла в основу организации испанского войска в новое время. Походная жизнь, жажда славы, добычи, почестей, дух тщеславия, всегда пробуждающийся в стране, которая ведет завоевательные войны, — все это способствовало появлению солдат-профессионалов и влекло в армию дворян, искателей приключений и всевозможных честолюбцев, мечтавших о быстрой карьере.

Коренные изменения произошли в военной технике, что оказало влияние и на организацию армии. Фердинанд и Изабелла отказались от старого подразделения войск на неравные по числу бойцов единицы — так называемые батальи (batallas), в состав которых входили дружины сеньоров, и разделили воинские контингенты на батальоны по 500 солдат, в состав которых в свою очередь входило 10 отря­дов — куадрилий. Позже, по инициативе военачальника Гонсало де Айоры (по­лучившего военное образование в Италии) и Гонсало де Кордовы, не только было введено подразделение войска на роты (compahias или capitanias) численностью по 500 бойцов и полки (coronelias или escuadrones) по 12 рот, но и было усовер­шенствовано вооружение и изменена тактика ведения боевых действий. Опыт, приобретенный в войнах конца XV в. и начала XVI в., и пример чужеземных армий побудили объединить в составе каждого полка различные роды оружия. Пехотным полкам приданы были отряды по 600 конников и 64 пушки. В пехоте имелись наряду с копейщиками и лучниками и мушкетеры; таким образом, в одном и том же подразделении применялось и холодное и огнестрельное оружие.

Артиллерия играла большую роль в войне с Гранадой. Фердинанд и Изабелла пригласили из Италии, Фландрии и Германии инженеров и артиллеристов, которые под руководством Франсиско Рамиреса, или Рамиро, сеньора де Борноса, прозван­ного «Артиллеристом» (крупного знатока; нового оружия и применения пороха в саперном деле), создали кастильскую артиллерию. Употреблявшиеся тогда орудия назывались ломбардами, пасоболантами, сербатанами, рибадокинами и т. д. Ядра были каменные. Тогда же было организовано санитарное обслуживание войска (на роту полагались лекарь, хирург, аптекарь и помощник, имелись также полевые госпитали) и появилась военная, администрация, введению которой армия была в значительной мере обязана Айоре.

Соответственно изменилась и номенклатура командных должностей; старая си­стема, основы которой зафиксированы в «Партидах», была вытеснена новой. Долж­ность коннетабля стала лишь почетным званием, а его заместители или маршалы, которые еще фигурируют при завоевании Гранады, теперь исчезают окончательно. Королевский знаменосец (alferez) превращается в хранителя знамени (porleestandarte) короля. После реформ Айоры и Кордовы появляются полковники, капитаны (capitanes), командующие подразделениями в 500 человек; командиры рот (cabos de batalla) и десятские — командиры отделений (cabos de diez).

То же происходит и во флоте. Адмирал Кастилии, обладавший значительными правами юрисдикции, утратил свое былое влияние вследствие реформ, проведенных королем и королевой, и изменений в системе управления флота, вызванными от­крытием Америки. Действительное руководство флотом переходит с 1479 г. к главному капитану (capitdn mayor). Кастильский флот сыграл немалую роль в войнах с Португалией, Гранадой и в африканских походах. Прославленными его командирами были Хуан де Вильямарин, Шарль или Карлос де Валера и др. Хуану Безумную в ее свадебном путешествии во Фландрию сопровождало 130 кораблей с двадцатитысячной командой. Король Фердинанд уделял особое внима­ние морской службе и определил функции военных и торговых кораблей при ведении боевых операций. Торговые суда должны были участвовать в войне в качестве транспортов и каперов.

Каталонский флот начал приходить в упадок со времени правления Хуана II, который мало уделял внимания его развитию. Все же в 1506 г. была создана армада под командой Педро де Кардоны, которая была направлена в Неаполь к Фердинанду. В 1515 г. у берегов Берберии действовала другая армада из 9 галер, одного галеона и еще одного корабля, с помощью которой Луис де Рекесенс разгромил турок. По-прежнему существовало различие между королевской эскадрой и армадой Депутации Каталонии. Указом 1494 г. Фердинанд обязал провинции Каталонию, Валенсию и Майорку держать в боевой готовности по одной галере для защиты побережья от турецких пиратов.

Колумб и управление американскими владениями.

Согласно договору в Санта-Фе (с. 493), «острова и твердая земля, которые откроет Колумб, должны были образовать как бы феодальную сеньорию генуэзского моряка»¹. Ему и его наслед­никам было пожаловано навечно звание адмирала «морей-океанов» со всеми пра­вами, присвоенными этой должности (с юрисдикцией над моряками и купцами, сбором «кинты»² и других налогов на товары и т. д.). Он был назначен вице-королем и правителем с правом намечать должностных лиц для управления ново­открытыми или завоеванными территориями (при этом Колумб мог намечать для замещения подобных должностей три кандидатуры, и одна из них утверждалась королями), право оставлять в свою пользу одну десятую часть от всех и всяческих товаров, «которые будут куплены, обменены, найдены или приобретены в пределах названного адмиральства, и право разбора всех тяжб» — самому или через замес­тителя, — возникающих из-за этих товаров». Наконец, ему было разрешено уча­ствовать в одной восьмой доле во фрахтовании кораблей, которые занимались торговлей с новооткрытыми землями, и получать соответственный доход от этих торговых операций. Эти права были подтверждены и расширены в свидетельстве о пожаловании титула адмирала, вице-короля и правителя, которое было дано Ко­лумбу 30 апреля 1492 г. (причем две последние должности были, подобно адми­ральской, сделаны наследственными), и в инструкции, данной ему по возвращении из первого путешествия (29 мая 1493 г.), в пунктах 10, 11 и 12 которой говорится:

«Упомянутый адмирал, вице-король и правитель по прибытии на острова в силу имеющихся у него полномочий от их высочеств должен принимать и рассматривать апелляции... и решать их так, как он считает лучшим... Если окажется необходи­мым назначить рехидоров, присяжных и иных должностных лиц... может упомяну­тый адмирал назначить трех лиц для исполнения любой из этих должностей, как то определено в соглашении с их высочествами, а их высочества выберут из их числа одного... Каждый судья обязан при произнесении приговора делать следующее оглашение: «Приговор этот повелели вынести король и королева...» Это означает, что, несмотря на сохранение принципа зависимости от короны в отношении судо­производства и управления, короли все же жаловали адмиралу весьма широкие права, поручая ему назначение алькальдов и т. п., т. е. те функции, которые в Испании они как раз и стремились сохранить за собой. Эти чрезмерные пожало­вания, противоречащие той политике, которую проводили «католические короли», объясняются в договоре и дипломе 1492 г. надеждой на успех и желанием закре­пить его исключительно за Кастилией, а в инструкции — радостью по случаю одержанной победы и необходимостью сдержать данное обещание, которое носило договорный характер¹. Но скоро поведение королей изменилось. Открытия Ко­лумба намного превзошли ожидания большинства. Возникло опасение, что новоот­крытые земли настолько велики, что, в случае если адмирал осуществит в их пре­делах данные ему права, он станет более могущественным и богатым властителем, чем сами короли, а поэтому начнет представлять для них опасность. Пример кас­тильской знати, покоренной с таким; трудом и такой ценой, несомненно, заставил призадуматься Изабеллу и Фердинанда, а кроме того, и их естественные полити­ческие тенденции приводили к тому, что они всюду давали чувствовать тяжесть своей десницы. Поэтому король и королева назначили при снаряжении второй экспедиции Колумба своих счетчиков и казначеев, которые вмешивались во многие действия адмирала. Как только в Испанию пришли жалобы на его управление (скрепленные подписями Буйля² и других монахов, главным образом францискан­ских), Фердинанд и Изабелла послали туда в качестве правителя командора Фран-циско де Бобадилью, поручив ему расследовать деятельность Колумба. Бобадилья сразу же стал на сторону противников Колумба, сместил его и отправил в Испанию как узника. Правда короли отозвали Бобадилью, а Колумбу дали письменно и устно полное удовлетворение и организовали его третье³ путешествие. Но они настояли на назначении собственных чиновников, заменив Бобадилью Николасом де Овандо, хотя и оставили на Эспаньоле представителя Колумба и приказали возместить ему и его братьям все то, что у них было незаконно отнято. 18 июня 1504 г. снова были подтверждены права Колумба и было приказано передать Колумбу десятую часть полученного! золота, которая причиталась ему по договору. Хотя управление новооткрытыми землями и не было вновь передано Христо­фору Колумбу, Фердинанд воздержался от полного разрыва с фамилией адмирала. Вскоре после смерти Колумба (2 июня 1506 г.) король отправил Овандо грамоту, в которой приказал передать Диего Колумбу (которому присваивалось звание ад­мирала) «или лицу, каковое на то будет уполномочено им, все золото и иные ценности, причитающиеся отцу упомянутого дона Диего как в прошлом, так и в будущем». В 1508 г. король приказал представить ему сведения, которые позволи­ли бы точно определить права Колумба и права короны в американских владени­ях. В том же году благодаря стараниям герцога Альбы на одной из племянниц которого был женат Диего Колумб, этот последний был назначен правителем и утвержден во всех правах, признанных за его отцом по договору в Санта-Фе (указ, данный в Севилье 10 февраля 1509 г.). Однако это пожалование носило времен­ный характер — «пока на то будет моя милость и моя воля». Оно сохраняло силу всего два года.

Корона продолжала принимать меры для организации системы управления новыми колониями и укрепления торговых связей с метрополией. Созданы были муниципии с соответствующими должностными лицами и аудиенсия на острове Эспаньоле с судьями по разбору апелляций, которые назначались королем; назна­чен был особый правитель на Пуэрто-Рико (14 августа 1509 г.), хотя спустя некоторое время (25 июля 1511 г.) в другой грамоте Диего Колумб был назван правителем «Эспаньолы и других островов и материковой земли, открытых его отцом». В общем король стремился к укреплению своих прав и своей власти в заморских владениях.

Все указанные нарушения договора 1492 г. и пожалований, подтвержденные впоследствии грамотами и другими королевскими распоряжениями, привели к процессу Диего Колумба против короны; корона, помимо указанных политиче­ских причин, несомненно, просто уклонялась от выполнения договорных условий. Бесспорно, право перехода по наследству должностей вице-короля и губернатора противоречило законам Кастилии (и тем самым сразу же теряло силу), так как имелся закон, принятый на кортесах в Толедо, который прямо запрещал любые наследственные пожалования судебных и административных должностей. Но в таком случае следует предположить, что либо короли желали сделать для Колум­ба исключение, либо же они вообще не намерены были выполнять данные Ко­лумбу обещания, зная, что наследственные пожалования не имеют юридической силы. Ответ, данный королевским адвокатом на требование Диего Колумба, от­нюдь не обоснован такого рода причинами; отказ от предоставления прав, обус­ловленных договором в Санта-Фе, мотивируется ущербом, который неизбежно понесет корона, если соглашение будет выполняться «потому, что адмирал притя­зает на управление целым королевством и королевствами, которые открыты», а по римским законам допускалось расторжение договора, в случае если выполнение его причиняет ущерб одной из сторон. Тот же смысл имеет и ответ, данный лично королем Фердинандом Диего Колумбу: «Я бы сделал это для вас (т. е. выпол­нил бы все условия договора с Колумбом), но опасаюсь, что ваши потомки используют во зло мой дар». Диего Колумб, со своей стороны, предъявлял неумеренные требования. Он требовал: закрепления навечно за родом Колумба должности адмирала, вице-коро­ля и губернатора Индий; жалованья за отправление этих должностей; субсидию на содержание его личной охраны, т. е. вооруженной силы; права назначать всех чиновников гражданского и уголовного суда; права самому производить распреде­ление индейцев и множества других привилегий, которые либо вытекали из догово­ра, либо обосновывались истцом, исходя из его собственного толкования тех или иных документов. Приговор по этому процессу был вынесен только в 1536 г.¹

Организация управления Индиями.

Даже если бы договор в Санта-Фе и выполнялся точно, все же он оставлял широчайшее поле деятельности для короны Объяснялось это не только тем, что все более и более укреплялась власть короны над «морями-океанами». Экономические и политические интересы королей намного пре­восходили интересы Колумба, и лишь корона с ее мощными органами центральной власти могла обеспечить замещение должностей в административном и судебном аппарате колоний. Это понимали Изабелла и Фердинанд, и, независимо от выполне­ния условий договора, они, начиная со второго путешествия Колумба, проявляли забо­ту об эксплуатации и организации новых земель. И следует отметить, что они стреми­лись с самого же начала собрать как можно больше сведений об этих странах и их обитателях, для того чтобы определить, что требуется для управления ими. Таким образом, в инструкциях, данных Николасу де Овандо в 1501 г., Колумбу в 1502 г., Хуану де ла Коса в 1504 г. и в договорах, заключенных с другими мореплавателями и исследователями в 1508, 1512 и 1514 гп, предлагается и предписывается присылать донесения, которые могли бы послужить для составления «переписи (padron) всех земель и островов Индий». В грамоте 1508 г., в которой Фердинанд определял права своего «главного пилота» Веспуччи, он приказывает «всем пилотам, которые ныне и впредь будут посещать земли Индий, как уже открытые, так и те, что предсто­ит открыть, тотчас же по возвращении в Кастилию доставлять сведения о новых землях или островах, или бухтах, или гаванях, или обо всем прочем, достойном быть помещенным в указанную королевскую перепись».

Для разрешения всех вопросов, как научных, так и административных и эконо­мических, связанных с Индиями, в Кастилии были созданы два учреждения: «Тор­говая Палата» (Casa de Contractacion) в Севилье (10 января 1503 г.) и «Совет по делам Индий» (Consejo de Indias). Торговая Палата была вначале, как указывает само ее название, учреждением в основном торговым. Торговая Палата хранила на своих складах все товары, которые вывозились в Индию или привозились оттуда, и руководила их покупкой, продажей и перевозкой. В ее функции входило также все относящееся к торговле на африканском побережье («Малое Море» и Берберия) и на Канарских островах. Ее штат сперва ограничивался казначеем, счетчиком и фактором¹. В 1505 г. устав был расширен. В компетенцию Торговой Палаты вошли дела, касающиеся эмиграции в Индии и найма кораблей, туда посылаемых. Позднее (а может быть, и с самого начала, так как Торговая Палата унаследовала функции старинного трибунала адмиралтейства) должностным лицам этого ведом­ства было пожаловано право разбора уголовных дел, о чем свидетельствуют конф­ликты с севильскими судьями, и текст одной грамоты от 14 ноября 1509 г. В ус­таве 1510 г. определяются права юрисдикции Торговой Палаты.

Но хотя с момента ее создания в деятельности этого учреждения принимают участие технические служащие, пилоты и космографы (Хуан де ла Коса в 1503 г., Висенте Яньес Пинсон и другие), которые ведают подготовкой экспедиций и составлением карт, все же до 1508 г. не получают достаточного развития исследо­вательские функции Палаты. В 1508 г. создается должность главного пилота (piloto mayor), обязанного обучать пилотов, отбывающих службу на кораблях, кото­рые совершают рейсы в Индии, и составлять и хранить карты новооткрытых земель, на основании которых составлялась общая перепись. Первыми главными пилотами были Америго Веспуччи (1508—1512) и Хуан Диас де Солис (1512— 1516 гг.). К этим чисто техническим функциям пилотов глава 7 устава 1510 г. добавляет, что они должны «исследовать положение открытых, но еще не заселен­ных земель и вести переговоры с частными лицами, которые желают направиться туда и давать отчет королю о намерениях этих лиц». В том же документе подроб­нейшим образом регламентируется навигационная практика и учреждается особый орган — своего рода центральная экспедиция, которая регистрирует все депеши, идущие из Кастилии в Индии и обратно. Наконец, в грамоте от 26 сентября 1511 г. определяются судебные функции Торговой Палаты. Судьям этого учреж­дения «надлежит разбирать споры и тяжбы, возникающие между купцами и их агентами,- капитанами, боцманами, конопатчиками, моряками и иными лицами в связи с их совместной деятельностью в Индиях и по поводу грузов, которые находятся там и туда прибывают, найма судов и контрактов по страхованию кораблей».

Совет по делам Индий был создан в 1511 г., но расширение его функций относится уже к следующему периоду.

В дополнение к Торговой Палате в Севильи были созданы подчиненные этому учреждению торговые дома на Антильских островах, где уже в 1493 г. появляются факторы, казначеи и счетчики.

Корона стремилась заселить новооткрытые земли испанцами, чтобы обеспечить господство над этими владениями и торговлю с ними. Поэтому эмиграция в Индии поощрялась — колонистам предоставлялись земли (mercedes), ввозившиеся туда товары освобождались от пошлин; в новооткрытые земли высылались лица, из гнанные из Испании, и преступники, не осужденные на смертную казнь и чьи «преступления были таковы, что по справедливости заслуживали высылки в Ин­дии» (указ от 22 июня 1497 г.). Категорически воспрещалась иммиграция иност­ранцев. Исключение было допущено лишь для лиц, которые осели на Эспаньоле в первые годы освоения острова (всего насчитывалось лишь пятнадцать таких им-. мигрантов). В Америку были перенесены формы кастильского муниципального строя, отразившиеся и на организации управления индейскими селениями (pueblos). Любопытно отметить, что уже к началу XVI в. относятся собрания делегатов городов и селений, которые в дальнейшем приобретают известное значение как совещательные органы, в компетенцию которых входит разбор местных дел.

Наиболее важным районом в пределах новооткрытых земель в то время был остров Эспаньола, на северном берегу которого Колумб основал город Изабеллу. Он же заложил на южном берегу второй город — Санто-Доминго, который впо­следствии стал столицей Эспаньолы¹. Вскоре был заселен остров Пуэрто-Рико и началась колонизация Кубы и Ямайки. Законодательство. Все эти нововведения и реформы предполагают, естественно, значительное развитие законодательства. Уже отмечалось, что в эту эпоху большая часть законодательных актов и распоряжений провозглашалась и подписывалась королями в форме грамот, указов, посланий, инструкций, соглашений и т. п.; при всем своем значении, решения кортесов играли меньшую роль, чем акты, исходящие непо­средственно от короля и королевы. Ввиду крайней разнородности и запутанности кастильского законодательства была проведена работа по его кодификации, предпри­нятая, по-видимому, по поручению Изабеллы двумя законоведами — Альфонсом Диасом де Монтальво и Галиндесом де Карвахалем. Опубликован был только свод, составленный Монтальво. Этот свод известен под названиями «Королевские распо­ряжения Кастилии» и «Устав доктора Монтальво». Он состоит из восьми книг и включает решения кортесов (начиная с кортесов в Алькала, 1348 г.), различные распоряжения королей (от Альфонса X) и законы, заимствованные в более древних источниках. Всего «Устав доктора Монтальво» содержит 1163 закона, относящихся к сфере политического, административного, гражданского и уголовного права и к процедуре ведения процесса, причем 230 законов этого свода принадлежат Ферди­нанду и Изабелле. Неизвестно, получил ли этот свод законную силу или остался лишь проектом, формально не утвержденным королем и королевой. По-видимому, спра­ведливо первое предположение, если принять во внимание, что в протокольных кни­гах различных городских советов были обнаружены ссылки на королевские решения, согласно которым предписывалось руководствоваться «Уставом» при разборе дел. Бесспорно, «Устав» широко применялся на практике, о чем свидетельствует тот факт, что к 1513 г. появилось не менее 13 его изданий. Свод этот был, однако, несовершен­ным и неполным. Одни и те же законы в нем часто повторяются. У некоторых искажен текст или точно не фиксируется сфера их применения; кроме того, «Устав» содержит не все указы и решения королей и кортесов. В виде отдельных выпусков были опубликованы и позднее напечатаны «Ин­струкция для коррехидоров» (Севилья, 1500 г.), «Устав эрмандады», «Указы об алькабале» (1499 г.), «Указ об адвокатах» (1496), «Законы о сроках и порядке судопроизводства» (1499 г.), «Законы Торо» (1505 т.), некоторые городские уста­вы (Мадрида, 1494 г.; Севильи, 1502—1512 гг. и др.), цеховые статуты (Санта-Фе и Алькала) и новый сборник, названный «Сводом Хуана Рамиреса» (по имени его издателя, нотариуса королевского совета), в котором содержатся различные «буллы пап о королевской юрисдикции и иные грамоты и законы королевства, обнародо­ванные для лучшего управления и охраны правосудия» (1503 г.). Судя по указу, которым разрешено было опубликование этого свода, он был составлен королев­ским советником по поручению Фердинанда и Изабеллы.

Однако потребность в ясном и составленном в соответствии с принципом хронологической последовательности кодексом кастильских законов не была удов­летворена в силу противоречий в нормах действующего законодательства. Устав Алькала 1348 г. и «Законы Торо» 1505 г. свидетельствуют, что в XIV, XV и в начале XVI в. применялись в повседневной практике самые различные своды. Наряду с «Фуэро Хузго» и «Фуэро Реаль» сохраняли действенную силу город­ские фуэрос, «Партиды», уставы, утвержденные преемниками Альфонса X. Но уже с XIII в. короли и кортесы предпринимают попытки унификации и пересмот­ра существующего законодательства и тенденция эта находит выражение в заве­щании Изабеллы, один из пунктов которого гласит: «...далее, поскольку я всегда имела намерение свести все законы "Фуэро Реаль", а также уставы и грамоты в единый свод, в котором кратко и в добром порядке оные законы были бы изложе­ны, с изъятием утративших силу актов и с указанием на те из них, каковые пред­ставляются сомнительными, во избежание имеющих место споров и противоречи­вых мнений относительно возможности применения оных... прошу я короля, моего повелителя, и повелеваю и поручаю принцессе, моей дочери Хуане ...чтобы созвано было, под руководством сведущего и достойного доверия прелата, совещание особ ученых и искушенных и имеющих опыт в вопросах права и чтобы эти лица пересмотрели все вышеуказанные фуэрос, уставы и грамоты и свели их в единый кодекс, в каковом помещены были бы законы в более краткой форме и в последо­вательном порядке... А что касается законов "Партид", то да будут они сохранять свою действенную силу...»

Указания королевы не были выполнены, и продолжал существовать не только обычный разнобой в законодательстве (каких он достигал размеров — фактиче­ски было неизвестно), но также и путаница в применении большей части законов, которых Монтальво не удалось как следует согласовать.

В Арагоне и в Наварре ощущалась та же потребность в унификации законо­дательства, хотя.здесь и применялись кодексы, подобные Генеральным Фуэрос Арагона, Обсерванциям (с. 396) и своду каталонского права (с. 416). Этот после­дний сборник был напечатан при Фердинанде. Но уже спустя некоторое время каталонские кортесы возбудили вопрос о кодификации капитулов и своих соб­ственных актов. В Валенсии были составлены частные сборники; свод фуэрос (1482 г.), данных за период времени от Хайме I до Альфонса V, и кодекс привилегий (1515 г.) под названием Aureum opus regaliutn privilegiorum civitatis et regni Valentine. В баскских провинциях существенное значение имели лишь «Указы лиценциата Чинчильи», опубликованные в Бильбао в 1484 г. и вызванные необ­ходимостью положить конец смуте, учиненной вследствие борьбы различных партий и группировок. Так как было решено распространить их на всю провинцию, то города оказали сопротивление. Но короли навязали свою волю и заставили Гене­ральную Хунту под председательством Чинчильи опубликовать эти законы. Они сохраняли действенную силу в течение нескольких лет и вышли из употребления, когда удалось подавить мятежи. В «Указах», среди прочих установлений, имеются два важных решения: о допуске депутатов городов в хунты сельских местностей и об ограничении права поединков. В Гипускоа и Алаве лишь подтверждаются старые фуэрос и опубликовывается несколько новых распоряжений по частным

вопросам.

В Арагоне и на Майорке за это время не были созданы новые своды, несмот­ря на то что количество законодательных актов возросло за счет королевских указов и решений кортесов. Законы, касающиеся Америки, были сведены в общий кодекс лишь в конце XVII в.¹

Государство и церковь

. Несмотря на религиозное рвение, благодаря которому Фердинанд и Изабелла (с большим основанием последняя) получили прозвище «католических королей», они всегда различали в отношениях между государством и церковью стороны духовную и светскую. Король и королева стремились обеспе­чить верховенство государства над церковью или по крайней мере сохранить для короны полную свободу действий. Эти тенденции проявились в первоначальном проекте учреждения инквизиции и в мерах, которые были приняты для пресечения злоупотреблений, чинимых духовенством, и актов узурпации и произвола со сторо­ны клириков (с. 539).

Церковь продолжала сохранять часть своих феодальных привилегий. Частной властью в пределах своих диоцезов и сеньорий обладали все аббаты, архиепископ Сантьяго, епископы Луго и Жероны и т. д. В округе Толедо церковь владела селениями и городами, имела свои войска, которыми командовали светские особь (сперва брат кардинала Мендосы, а затем племянник Сиснероса), и назначала дву^ окружных судей (аделантадо) — в Гранаду и Касорлу. Однако как Изабелла, та! и Фердинанд стремились ограничить феодальные привилегии церкви, которые про^ тиворечили принципам их абсолютистской политики.

Короли желали сохранить за собой право замещения церковных должностей которое освящено было древними обычаями страны (с. 376—378). Поэтому xotj и считалось, что назначение епископов является неотъемлемой привилегией пап Фердинанд и Изабелла неизменно подчеркивали, что им принадлежит право наме чать кандидатуры епископов. При этом они добивались, чтобы папы назначали на должности епископов только испанцев. Так, когда в 1482 г. папа Сикст IV назна­чил епископом Куэнки иностранца — кардинала Сан Джорджи, акт этот был признан прямым нарушением закона, утвержденного на кортесах в Мадригале. Фердинанд и Изабелла заявили папе протест, и когда последний не удовлетворил их требования, приказали всем испанским подданным покинуть Рим. При этом король и королева угрожали папе и иными мерами. В результате вскоре было достигнуто соглашение, и папа предоставил королю и королеве право «ходатай­ствовать» в пользу тех кандидатур, которые они признают достойными, т. е. под­твердил привилегию, уже ранее присвоенную короне (о том, что подобной привиле­гией короли располагали до конфликта 1482 г., свидетельствует один закон, приня­тый на кортесах в Толедо в 1480 г.).

Как правило, кандидатуры, выдвинутые королем и королевой, утверждались папой. Впрочем, в 1485 г. между Римом и Испанией снова возникли трения в связи с замещением вакантной епископской кафедры в Севилье. Но и на этот раз папа уступил требованиям королей.

Оставался открытым вопрос о праве пожалования бенефициев, которое папа удержал за собой по соглашению 1482 г. Короли пытались его присвоить косвен­ным путем, то захватывая доходы бенефициев, то добиваясь от папы права назна­чать тех или иных лиц на церковные должности. Королям принадлежало право назначения священников в приходах горныхшестностей, как о том свидетельствуют решения кортесов в Толедо.

Наконец, папа пожаловал королю и королеве право патроната над всеми церк­вами гранадского королевства, а позднее — и над церквами Америки. Патронат над церковью в новооткрытых землях позволял короне руководить всей миссио­нерской деятельностью, которой придавалось большое значение, и основывать цер­кви, которые поддерживались и контролировались государством. Так, буллой от 16 ноября 1501 г. папа Александр VI отдал навечно церковную десятину в Индиях королям Испании, но с условием содержать все церкви, основанные на этой терри­тории. Таким образом, экономическое положение американского духовенства и его взаимоотношения с гражданской властью были иными, чем у духовенства метропо­лии, где церковь имела свои собственные владения и особые доходные статьи.

Государство приобрело в колониях большее влияние на церковь, чем в Испа­нии. Несмотря на это, в связи с правом патроната нередко возникали конфликты между королями и папским престолом. Подобный конфликт вызван был папской буллой от 15 ноября 1504 г., которой создавалось на Эспаньоле одно архиепископ­ство и два ему подчиненных епископства. Фердинанд счел, что этот акт наносит ущерб его правам патрона. В инструкции, данной своему послу в Риме Франсиско де Рохас, он потребовал, чтобы последний довел до сведения папы, что «должности, каноникаты и бенефиции могут учреждаться в Индиях лишь с согласия короля, как патрона, и что в данном случае выбор кандидатов должен быть предоставлен севильскому архиепископу, решение коего король утвердит».

Фердинанд обещал уступить на содержание церквей в заморских владениях десятину, право на сбор которой было ему предоставлено буллой 1501 г., но он отмечал при этом, что корона должна сохранить за собой «треть десятины» и все золото, серебро, металлы, красящее дерево, драгоценные камни и жемчуг, добывае­мые в Новом Свете.

Долгие переговоры с папой завершились соглашением, которым удовлетворены были требования короля.

В то же время следует отметить, что Фердинанд и Изабелла проявляли заботу об охране интересов церкви и духовенства. Последнее через своих представителей при короле и особенно при королеве — их духовников оказывало влияние (и при этом возрастающее) на политику Фердинанда и Изабеллы, что проявилось в пре­следованиях, которым подверглись мориски в Гранаде и «иудействующие», в деле Колумба, в отмене прежних привилегий знати и т. д. Законы, принятые на корте­сах в Толедо, решительно запрещают захваты доходных статей церкви, предписы­вая вернуть ей все, что незаконно было присвоено некоторыми сеньорами. Изабел­ла, в своем завещании поручая составить новый свод законов, указывает: «И если будут в этот свод помещены законы, нарушающие церковные вольности и привиле­гии, то следует их изъять, дабы они более не применялись».

Наконец, касаясь вопроса о всемирной политической власти пап, отстаиваемой столькими церковными писателями того времени, нельзя не отметить, что Ферди­нанд, когда это ему было выгодно, основывался в своих действиях на доктрине папской супрематии. Так, отстаивая свое «право» на захват Наварры, он в своем сообщении на кортесах в Бургосе о присоединении этого королевства отмечал, что «папа Юлий... передал ему королевство Наварру, потому что его святейшество лишил права владения королей Хуана де Лабри и его супругу Каталину, поскольку они заключили союз и помогали королю Людовику Французскому, который наносит вред церкви оружием и раскольническими действиями; посему королевство это папа передал его высочеству (т. е. Фердинанду), каковой может располагать им полностью, по собственному желанию».

Однако преемники Фердинанда предпочитали не считаться с правом супрема­тии, когда в политической борьбе с папским престолом эта доктрина обернулась против них.

РАЗВИТИЕ ПРОМЫШЛЕННОСТИ И ТОРГОВЛИ

Покровительство промышленности.

Фердинанд и Изабелла проявляли ин­терес не только к политическим и социальным, но и к экономическим проблемам, при разрешении которых ни они, ни их приближенные не могли избежать влияния общепринятых идей того времени.

Основной порок экономической политики короля и королевы заключался в переоценке роли и значения законодательных актов и во вмешательстве во все области экономической жизни страны. Обнародовалось огромное количество гра­мот, постановлений и распоряжений, касающихся торговли, сельского хозяйства и ремесла, проникнутые духом протекционизма. Короли старались закрыть доступ в Испанию тем иностранным товарам, которые могли конкурировать с национальны ми, например: сукнам, ввоз которых вредил сукновалам Мурсии и скотоводам этой области (1486—1487 гг.); шелка из Неаполя, Каликута, Турции и других мест, поскольку импорт шелковых тканей доводил до разорения гранадских ткачей шел­ка (1500 г.). Понимая в то же время, что необходимо поднять технический уровень испанской промышленности, короли привлекали в Испанию рабочих из Италии и Фландрии, жалуя им различные привилегии, в частности освобождая их от всех податей на десять лет (1484 г.). Главными объектами вывоза из Кастилии и из других областей были обычно не промышленные товары (за исключением шелко­вых тканей, которые в большом количестве производились маврами в Гранаде), а сырье, причем за границей изделия изготовлялись из испанского сырья, а затем ввозились в Кастилию и Арагон. Так, экспортировалась шерсть, которая в 1512 г. была вывезена на сумму в 250 тыс. дукатов (что соответствует примерно 50 тыс. кинталам¹), железо, вино, оливковое масло, мясо и кожи и ввозились через все порты (по данным 1477, 1491 гг. и других) главным образом ткани, в особенности тонкие, которые ценились гораздо дороже, чем шерсть. «Католические короли» стреми­лись поощрением старых предприятий и созданием новых уравновесить торговый баланс. И по мере роста испанского производства короли все более и более ограничивали ввоз (кортесы 1515 г.). Таким образом, уже в 1512 г., по свидетель­ству путешественников, определенное значение приобрело производство тканей (в том числе и дорогих сортов) в Толедо, Севилье, Валенсии и иных городах. Ткачи шелка в 1504 г. только в восьми городах Андалусии уплатили в казну податей на сумму около 9 млн. мараведи.

Короли также стремились устранить препятствия к развитию производства, которые ставились законодательством, обычаями и злоупотреблениями. Они зап­рещали сбор незаконных налогов, отменяли привилегии и монополии, которые были выгодны только немногим представителям знати. Так, в 1480 г. было аннулирова­но пожалование, данное Энрике IV нескольким рыцарям, по которому «все кожи, продаваемые в некоторых архиепископствах, должны были свозиться в точно определенное место и там продаваться в установленный день только теми лицами, которые издавна имеют эту привилегию, причем любые другие лица не могли закупать кожи под страхом сурового наказания

Скотоводство продолжало быть одной из крупнейших отраслей экономики стра­ны, о чем свидетельствуют приведенные выше цифры вывоза шерсти. Впрочем, в некоторых областях (Мурсия) произошло значительное уменьшение поголовья ско­та (до 1480 г. было более 50 тыс. овец, а в 1486 г — только 10 тыс.). Фердинанд и Изабелла оказывали большое покровительство Месте во избежание дальнейшего упадка скотоводства и регулярного снабжения сукновален сырьем. Они подтверди­ли и даже увеличили все привилегии, которые в 1347 г. пожаловал Месте Альфонс XI, несмотря на вполне обоснованные жалобы земледельцев. Но корона обложила Месту особым налогом и подчинила ее в известной степени своей власти, назначив специ­ального советника, который вошел в состав совета Месты (в 1500 г.). Сборник привилегий Месты был составлен и опубликован в 1511 г. В этот же период появляется множество законов и статутов цехов и братств, которые свидетельствуют о чрезмерной регламентации ремесла, но вместе с тем указывают и на необычайное развитие цехов и на все возрастающее вмешатель­ство (с наилучшими намерениями, впрочем) государства в технику производства. Примерами такой регламентации могут служить следующие данные — с 1494-го по 1501 г. было дано восемь распоряжений, касающихся производства сукон, а в 1511 г. — общий свод, включающий 120 законов, в 1494 г. принят указ о выши­вальщиках тканей, в 1496 г. — об оружейниках Овьедо, в 1499 г. — о башмач­никах, в 1491, 1499 и 1515 гг. — уставы торговцев платьем в Кордове, в 1481 и 1500 гг. — уставы башмачников, изготовителей деревянных башмаков, литейщи­ков и портных Бургоса.

Но не все эти постановления исходили от короля, так как городские советы имели право утверждать уставы и издавать их даже по собственной инициативе, как и происходило, например, в Бургосе. Но короли, со своей стороны, утверждали законы общего характера (указы о ремесленниках, подобные указам, данным в XIV в.) и поощряли создание городских уставов в форме кодексов, причем в подобные уставы входили и распоряжения, касающиеся цехового регламента.

Известно, что Севилья, Кордова, Толедо, Сеговия, Аеон, Гранада и другие горо­да были центрами высокоразвитого ремесленного производства. В Севилье зас­луженной славой пользовались мастера керамических изделий, которые вырабаты­вали эмалированные изразцовые плитки, гончары, ювелиры, которые изготовляли драгоценные украшения и серебрили, золотили и украшали лошадиную упряжь, шпоры и шпаги, кожевники или изготовители различных изделий из кожи, ткачи бархата, прядильщики шелка, оружейники и т. п. В Толедо было развито (особен­но в начале XVI в.) производство шелка, сукон, шляп, оружия, в частности знаме­нитых шпаг, и керамических изделий. Всюду наблюдается зарождение и рост про­мышленности, которая, казалось, должна была успешно развиваться и впредь.

В Арагоне и близлежащих областях также продолжает развиваться цеховое производство. Сарагоса, Барселона и Валенсия идут во главе, как крупные промыш­ленные центры. В последних двух городах редко случалось, чтобы ремесленники не входили в какой-нибудь цех, и возрастающее число цеховых статутов указывает на дальнейший рост этих корпораций. То же происходит и в менее крупных городах, например в Альсире, где с давних пор было развито производство сукон.

Но в Барселоне уже появляются признаки упадка, которые отмечают местные ткачи («цех и ремесло ткачей этого города — самое важное в нем... и нет здесь иных цехов и ремесла, которые приносили бы больше пользы») в петициях Фер­динанду от 1493 г. Одной из причин упадка было то обстоятельство, что каталон­ское ткацкое производство не могло выдержать конкуренции с иностранным, пото­му что в стране производились главным образом грубые ткани, а иные отрасли производства (например, выделка бархата), несмотря на покровительственные ме­роприятия, не прививались с должным успехом. В одном документе 1481 г. содер­жится перечень тканей, производившихся в Барселоне: «Сукна, окрашенные коше­нилью, лилово-красные, светлые и темные, кроваво-красные, пепельно-серые, синие, розовые. Сукна из чесаной шерсти, сукна тонкие и узкие, саржа узкая, этамин, бумазея, полушерстяные ткани, льняные ткани, тонкие льняные ткани, вышитые ткани, холст, хлопчатобумажные ткани, ткани из льна и хлопка и тому подобные». Ткани, шитые золотом и серебром, вышитые ткани, бархат, камлот, тафта, тонкие ткани, камка, а также и другие ткани ввозились из-за границы. Из цехов наиболее значительными были следующие пять: шорников, портных, ткачей, башмачников и ювелиров. В числе других 33, упомянутых при реформе муниципалитета, проведен­ной Фердинандом (с. 534-535), не встречаются красильщики, крутильщики шел­ка, канительщики золота, свечники и изготовители бархата, которые объединились только спустя много лет, что показывает, какое ничтожное значение имели эти виды ремесла в изучаемый период. Однако, по свидетельств 'одного современного автора, за вывезенные в 1481 г. в Ломбардию каталонские сукна было выручено 120 тыс. венецианских эскудо прибыли. Но спустя десять лет (в 1491 г.) уже замечается упадок, потому что городской совет обсуждает вопрос о предоставлении денежной субсидии ткачам, «дабы они могли закупить хорошую шерсть для вы­делки сукна "доброго и тонкого", — что сам цех не мог предпринять, ибо ныне денег у ткачей мало». Это признание подтверждается упомянутым прошением 1493 г. и привилегией, которую дал ткачам Фердинанд, отметив при этом, что цех «из-за плохих времен пришел в большой упадок и ослаб». Несмотря на все это, Барселона в 1491 г. была, по свидетельству современников, городом весьма насе­ленным и занимала почти такую же площадь, как Неаполь. Прекрасные каменные дома, трех- или четырехэтажные, приводили в восторг приезжих и иностранцев; в городе имелась довольно значительная система канализации, что было тогда редко­стью в Испании. В 1491 г. доходы городского совета были оценены в 55 050 ливров. Но общая численность населения Барселоны (включая и ее пригороды) уменьшилась по сравнению с 1463 г. на одну пятую и составляла, согласно переписи, 38 тыс. человек К 1516 г. оно достигло, однако, уровня 60-х годов XV в.

На Майорке данные, относящиеся к 1500 г., свидетельствуют о значительном производстве шерсти (в Пальме, Манакоре, Арте и Польенсе) и вин. Наконец, расцвет изящных искусств доказывает наличие художественных ремесел, которые имели существенное значение.

Цеховая регламентация.

В общих чертах цеховая регламентация сохраняеттот же характер, что и в предшествующий период. В бургосских статутах 1481 и 1500 гг. имеются указания об испытаниях, без которых никто не мог получить право заниматься тем или иным видом ремесла. Четко определяются положения о мастерах и детально разрабатывается как в Кастилии, так и в других областях цеховая иерархия (разделение на мастеров, подмастерьев и учеников). Экономи­ческое значение цехов определялось теми капиталами, доходными статьями и цен­ностями, которыми они владели. Так, цехи Бургоса имели постоянную ренту, барсе­лонские и валенсийские — недвижимость, капиталы, драгоценности. Чтобы оценить роль цехов в системе управления и общественной жизни, следует напомнить, что они принимали участие в деятельности муниципиев (с. 535). Цехи имели, кроме того, привилегии, которые предоставляли им исключительное право на пользование часовнями для проведения традиционных празднеств и погребальных цере моний и на особые гербы, порой даже с королевскими девизами (такая привилегия была пожалована чесальщикам шерсти в Сагунто Фердинандом в 1493 г.). Чле­ны цеховых объединений имели право ношения оружия для самозащиты и в этом отношении были, таким образом, приравнены к рыцарям.

Но заботы королей и городских советов о цеховой регламентации чреваты были гибельными последствиями для ремесленного производства, на что уже ука­зывалось выше (с. 467). Действительно, возрастает стремление к мелочной регла­ментации и громоздким техническим предписаниям (инициатива регламентации исходит порой от самих ремесленников, представленных особыми консулами и надсмотрщиками), что все более и более связывает производство. Например, в уставе 1481 г. предписывается, чтобы башмаки имели не больше одной подметки; в дру­гом уставе 1500 г. запрещается кроить одежду поперек, оторачивать куртки мехом и т. д.; в уставе 1511 г. было строго регламентировано разделение труда между ремесленниками —было запрещено рабочим, занятым в одной операции, прини­мать участие в другой, а продукция подвергалась стольким осмотрам, что любые изделия, поступающие на продажу, имели три печати мастерской и четыре печати органов общественного надзора. Правда, порой эта мелочная регламентация пред­принималась в целях гигиены или предотвращения фальсификаций, и подделок. Так, например, запрещали изготовлять овчины из просоленных шкур, чтобы не пострадали спящие на них дети, или же затрудняли возможность подделок в ювелирном производстве. Но часто ограничения не только не приносили пользы, но препятствовали проявлению личной инициативы и замедляли ход производства.

Следует отметить также тенденцию цеховых статутов к наивозможному урав­нению условий работы различных мастеров; выражалась эта тенденция в том, что сырье распределялось поровну между мастерами и строго преследовались наруше­ния подобных правил (статуты кожевников и скорняков Барселоны, 1431—1490 гг.).

Но больше всего вреда причиняло широко применявшееся регулирование цен. Несомненно, подобные меры порой вызывались необходимостью борьбы с зло­употреблениями; в этом смысле вполне оправдано установление твердых цен на съестные припасы, продаваемые трактирщиками (кортесы Толедо, 1480 г.). Одна­ко чаще всего таксация цен приводила к отрицательным результатам, что имело место при попытках регулирования цен на зерно во избежание его скупки и при нормировании цен на изделия различных цехов, что обуславливалось статутами. Касаясь прочих особенностей регламентации (порой еще более вредных), необхо­димо отметить, что, как и прежде, устанавливались таксы поденной и сдельной оплаты, ограничивалась продолжительность рабочего дня и т. д.

Любопытно, что христианам запрещено было давать деньги в рост, и этот запрет вновь был подтвержден кортесами в Толедо в 1480 г. Угрозу для грядуще­го развития представляли королевские монополии. Немалый вред причиняли и превратные представления о значении драгоценных металлов и денег.

Пренебрежение к земледелию.

В конечном счете исключительное внимание, уделяемое ремесленному производству и скотоводству, пагубно отражалось на зем­леделии. Особенный ущерб причинялся земледелию привилегиями, предоставлен ными Месте. Положение, в котором сельское хозяйство находилось в конце XV и в начале XVI в., было далеко не блестящим.

Документальные свидетельства, относящиеся к этому времени, позволяют утверждать, что в Кастилии имелось множество заброшенных полей и пустошей, что население относилось с глубоким безразличием к агрикультуре и что продук­ция основных видов сельского хозяйства была незначительна (и при этом не только в Кастилии, но и в Арагоне, Каталонии и Валенсии). Правда, некоторые культуры давали обильные сборы, и продукция их вывозилась за пределы страны. Так, в Сеговии, Саламанке, Куэнке и Саморе вырабатывалось немало вина (следует отметить, что виноделие поощрялось в этих районах особыми привилегиями). В Андалусии производилось много оливкового масла, а различные области севера и юга Кастилии славились своими фруктами.

Фердинанд и Изабелла стремились поощрить возделывание ряда культур и оказывали поддержку земледельцам в той мере, в какой подобное покровительство согласовывалось с принципами наибольшего благоприятствования скотоводству и мануфактуре.

Был подтвержден закон Хуана II, по которому воспрещалась продажа за долги сельскохозяйственного инвентаря и рабочих волов (в случае если крестьянин вла­дел не более чем парой этих животных). Особой грамотой 1496 г. всем город­ским советам предписывалось охранять в пределах подведомственных им террито­рий леса, сады, виноградники, посадки. Облегчены были условия межобластной торговли сельскохозяйственными продуктами. Но в то же время во избежание роста цен проведена была таксация цен на зерно (мера, которая вызывала сокра­щение посевных площадей) и точно фиксировались пункты, где разрешалась его продажа (хлебные рынки, общественные площади), чтобы контролировать все тор­говые сделки (указ 1491 г.). При этом, намечая твердые цены, корона не снизила ставок алькабалы, хотя города после введения системы подушной раскладки этой подати освободили от уплаты ее продавцов сельскохозяйственных продуктов и в первую очередь — торговцев зерном. Такса на зерно была отменена в 1504 г. Но сельское хозяйство постиг ряд неудач, и хотя в течение нескольких лет в Кастилии сеяли ржи достаточно для местного потребления и даже для вывоза, а в Мурсии земледелие за короткий срок стало давать больше продукции, чем ското­водство, но с 1503 г. потянулась полоса неурожайных лет, в силу чего все более и более хирело сельское хозяйство. Уже к концу XVI в. северные районы Кастилии настолько оскудели, что хлеб здесь стали выпекать с примесью различных суррога­тов, заменяя ими невероятно дорогую муку, или кормились хлебом из желудей.

Торговля в Кастилии.

Многочисленные распоряжения, относящиеся к торго­вому законодательству, были проникнуты духом протекционизма и стремлением к регламентации, которые проявлялись в этой сфере столь же отчетливо, как и в законодательных актах, регулирующих производственную деятельность. Короли желали укрепить межобластные связи и в первую очередь стремились установить тесные торговые сношения между Кастилией и Арагоном, которые ранее были разделены не только таможенными барьерами, но и многочисленными запретами, налагавшимися на ввоз и вывоз различных товаров, и в частности — на скот, хлеб, овощи (законы Энрике II и Хуана II). Законом, принятым на кортесах в Толедо, в 1480 г. была объявлена свобода ввоза в арагонские владения продовольствия, вьючных животных, скота и других товаров (хотя и запрещен был вывоз звонкой монеты), причем таможенные алькальды и их помощники должны были свободно пропускать эти товары через границу. Но вывозимые товары не освобождались от таможенной десятины.

Для поощрения торговли были возобновлены прежние пожалования и даны новые льготы ярмаркам и открытым рынкам, в дополнение к привилегиям, ранее предоставленным Энрике IV. В двух законах, принятых на кортесах в Толедо, упоминаются ярмарки в Толедо, Сеговии, Медине, Вальядолиде и других городах и подтверждаются охранные грамоты короля, данные всем лицам, которые направля­ются в эти пункты с товарами. Следует отметить, что на арагонские и каталонские ярмарки эти законы не распространялись; в них не фигурируют значительные ярмарки в Медина дель Кампо; об этом свидетельствует тот факт, что в 1492 г. купцы просили Изабеллу объявить эту ярмарку общеиспанской.

Другой закон, выражая в общих чертах свое глубочайшее уважение к соб­ственности, запрещает На побережье Галисии, Леона и Андалусии взимать особый сбор — писъо (picio), дающий возможность жителям побережья присваивать по­терпевшие кораблекрушение суда и их грузы. Там же содержится другой запрет: «Когда какое-нибудь животное упадет с моста или ранит другое животное или человека, или же свалится с обрыва телега, или разрушится дом, то судьи или сеньоры этой местности не должны за это забирать себе животных, телеги и дома, т. е. поступать в соответствии с древними обычаями некоторых местностей, ибо несправедливо такое вымогательство и развращает оно нравы; ни с указанных предметов, ни с других подобных нельзя взимать налог крови или налог за чело­векоубийство». Другой мерой защиты ^;права собственности был закон кортесов в Толедо, в котором указывалось, что менялы и купцы, которые берут на хранение деньги и скрываются с ними, должны считаться «ворами, расхищающими обще­ственное достояние».

Для поощрения торговли и привлечения кораблей к берегам Кастилии короли покровительствовали торговому флоту. Они платили значительные премии кораб­лестроителям, которые строили корабль вместимостью более 600 тоиелад ; запре­щали перевозку товаров на иностранных судах, когда в том же порту имелись испанские; препятствовали продавать вне Испании корабли, построенные на отече­ственных верфях, и, наконец, освобождали от таможенных пошлин те корабли, кото­рые заходили в испанские порты, не выгружая товаров. Но Фердинанд и Изабелла, подчиняя интересы торгового флота возможным военным нуждам, ставили в при­вилегированное положение лишь владельцев кораблей с большим тоннажем. Тем самым они заложили основы для дальнейшего развития военного флота, но разори­ли владельцев мелких судов, более пригодных для различных торговых операций, в частности для каботажного плавания. Но несмотря на серьезную ошибку, которую допустили короли, поощряя главным образом строительство крупных кораблей, торговый флот в начале XVI в. значительно вырос и, по свидетельству одного современника (видимо, преувеличенному), насчитывал 1000 кораблей. Таможенная система препятствовала развитию внешней торговли, но сохранялись еще старые международные торговые связи, о масштабе которых свидетельствуют таможенные документы Бискайи и Гипускоа (в порты этих областей заходили главным обра­зом английские и фламандские мореплаватели и купцы) и материалы деятельности бирж в зарубежных странах, содержащие сведения о кастильских торговых аген­тах и консулах в Лондоне, Нанте, Ларошели, Флоренции и в главных торговых центрах Фландрии. Со своей стороны, и множество иностранцев приезжало в Испанию, основывая торговые дома, банки и т. п.; наплыв их особенно усилился после изгнания евреев, когда сильно поредело купеческое сословие в Кастилии и арагонском королевстве. Особенно много было в стране немцев и итальянцев (прежде всего — генуэзцев), которые оседали на восточных берегах Испании (в Барселоне, Валенсии, Аликанте) и в Андалусии. Появилось также много фран­цузов, которым Фердинанд в последние годы жизни оказывал покровительство. Не было недостатка в жалобах на это вторжение иностранцев, которое вызывало прежде всего отток за границу драгоценных металлов. Поэтому в 1499 и 1515 гг. были приняты законы, запрещавшие иностранцам быть менялами и заниматься торговлей предметами первой необходимости; банкирам надлежало раз в четыре месяца представлять для проверки свои книги, во избежание вывоза денег за пределы страны. Кортесы в 1516 г. просили также запретить иностранцам занимать­ся торговой деятельностью в Испании на один год; но король отверг эту петицию, считая, что подобная деятельность отвечает интересам испанской экономики.

Для облегчения межобластных торговых сделок была вновь предпринята по­пытка (в соответствии с подобными же мероприятиями Альфонса XI) упорядо­чить систему мер и весов (грамота 1496 г.). Следует отметить, что корона стреми­лась осуществить лишь частичные реформы, так как полностью унифицировать разнообразные единицы меры и веса не представлялось возможным. Были учреж­дены также торговые консульства в Бургосе (в 1493 г.) и Бильбао (в 1511 г.); предполагалось сделать судоходным реку Тахо на всем ее протяжении от Толедо до устья.

Но наряду со всеми этими распоряжениями, которые более или менее (хотя бы и временно) содействовали развитию торговли, принимались, в соответствии с лож­ными экономическими воззрениями эпохи, решения, которые в конечном счете вредили торговле. О запрещении вывозить золото и серебро уже шла речь выше (с. 546—547). И, разумеется, если этот запрет распространялся на испанцев, то еще более ограничивал он торговую деятельность иностранцев. Так, грамотой 1491 г. разрешался лишь обмен иностранных товаров на местные, а не продажа их за деньги. Временно было запрещено также вывозить в королевство Гранаду скот, оружие, продовольствие и т. п.

В связи с законами против роскоши запрещено было ввозить парчу, золото и серебряную посуду (1494 г.). О запретительных мерах, ограничивающих ввоз по соображениям протекционизма, уже упоминалось выше.

Торговля в Каталонии и на Майорке.

Для Каталонии и Майорки характер­ны некоторые своеобразные особенности. Выше приводились данные, свидетель­ствующие об упадке барселонской торговли, который наметился еще более отчетли­во, когда начались преследования евреев и обращенных, в чьих руках были сосре­доточены значительные богатства (с. 520). Эти факты подтверждаются и записями, содержащимися в книгах барселонского городского совета и в письмах советников королю Фердинанду. Один протокол 1489 г. свидетельствует, что этот упадок вызвал беспокойство руководителей совета. Обсуждая меры, каковыми «можно несколько поднять торговлю, которая совсем пришла в упадок в этом городе», они решили соорудить два корабля вместимостью по 500 и 600 тонелад; строителям была обещана премия в размере ста ливров за каждые сто тонелад сверх намечен­ного по проекту водоизмещения. Мотивировалась эта мера тем, что «барселонские купцы смогут успешнее торговать, перевозя на этих кораблях много тканей и всякого добра, и не посмеют грузить товары на чужеземные суда, что избавит город от больших убытков». С той же целью в 1481 г. были увеличены таможенные пошлины и запрещен ввоз иностранных сукон (как это уже практиковалось во времена Альфонса V), «даже если они были бы изготовлены во владениях нашего короля», т. е. в других областях арагонского королевства. Но как барселонская торговля, так и барселонское ремесло были уже поражены насмерть. Советники 1492 г. дают такой наказ своим преемникам: «Пусть будущие советники вспомнят, как из-за инквизиции, учрежденной когда-то в городе, возникло множество затруд­нений для торговли, произошло уменьшение городского населения и причинен был иной непоправимый ущерб общественному благу, пусть они помнят, что так будет продолжаться и впредь, если не обнаружится какое-либо целительное средство». Вероятно, все эти жалобы несколько преувеличены, но, несомненно, упадок имел место и наметился, по-видимому, еще до 1484 г. Упадок вызывался и иными причинами и особенно турецкими завоеваниями в восточной части Средиземного моря (из-за которых прекратилась торговля с левантийскими портами) и открыти­ем Америки, которое изменило направление старых торговых путей. Таким обра­зом, советники не без основания могли заявить в 1491 г. Фердинанду, что «консулы морской биржи этого города видят, что торговля совсем ослабла и пришла в упадок, ибо купцы, прекратившие торговлю из-за корсаров и особенно из-за вассалов вашего высочества, которые, прикрываясь королевским знаменем, отнимают у них добро, а также ремесленники, которым нечем существовать и которые не могут прокормиться трудами рук своих, покидают этот город и уезжают в другие страны».

Положение еще более ухудшалось из-за препон, чинившихся сухопутной тор­говле. Уже отмечалось, что весьма ограничивалась свобода торговли с Кастилией. В самой Каталонии, не считая тех препятствий, которые создавали сами барселон­ские жители из соображений протекционизма, торговые связи с другими городами были сильно затруднены. Часто Таррагона и Жерона запрещали ввоз некоторых товаров из Барселоны, например гончарных изделий. В Руссильоне стремились воспрепятствовать ввозу барселонских сукон. Такая система, бесспорно, вела к неизбежной катастрофе.

Подобное же положение создалось и на Майорке. Общие причины упадка, которые наметились еще в XIV^-XV вв. (с. 477), вызвали переход торговли в руки иностранцев или не майоркинских жителей; но и чужеземные купцы уже к 1511 г. прекратили торговую деятельность на Майорке, вероятно потому, что она не приносила им достаточного дохода. Обращенные Вален­сии, призванные в 1463 г. на остров для оживления торговых операций, покинули Майорку после учреждения там инквизиции, которая еще больше способствовала упадку «своими многочисленными конфискациями... имущества как обращенных, так и старых христиан, приговоренных заочно или посмертно, примиренных, заключенных до конца дней своих в тюрьмы или переданных светским властям. Все совершенно согласны с тем, что неисчислимы богатства, изъятые на Майорке подобными конфис­кациями и растраченные на крестовые походы и папские юбилеи, и что лица, запо­дозренные или виновные в преступлениях против веры, как раз и являются купцами и предпринимателями». Майоркинский флот совсем сошел на нет. Не хватало на­личных денег, а также доверия к уроженцам острова, и иностранцы покидали Май­орку. Один очевидец говорит в 1511 г., что «все купцы, которые там сейчас имеются, не могли бы нагрузить и одного корабля». Подати были многочисленны и тяжелы. В начале XVI в. насчитывалось двадцать четыре налога, и бремя податного обложе­ния душило торговлю. Но в то же время (1500 г.) замечается некоторое возрожде­ние торговых сношений с Сицилией и другими странами, обязанное вывозу сельско­хозяйственных продуктов и изделий майоркинских мануфактур (с. 562).

Торговля и производственная деятельность в колониях.

Завоевания в Африке и открытие Америки проложили испанцам путь к двум внеевропейским рынкам. Правда, африканский рынок не был новым, поскольку еще в XIII в. он был известен и кастильцам и каталонцам. Но в XV в. он приобрел большое значение благодаря географическим открытиям, совершенным на западных берегах африканского материка и овладению некоторыми территориями в северной и западной частях Берберии. Уже отмечалось, что в связи с открытиями и завоеваниями в Африке возникли серьезные трения с Португалией. Они были вызваны не столько событиями династической войны, сколько притязаниями Кастилии и Португалии на одни и те же африканские земли (Берберию и берега Гвинейского залива, открытые португальцами).

Договорами в Трухильо (1479 г.), Толедо (1480 г.), Аревало (1509 г.) спор­ные вопросы были разрешены, причем испанцам пришлось довольствоваться в Африке территорией, которая намного уступала по площади землям, признанным законной добычей их португальских конкурентов. В торговой деятельности все эти осложнения находили отражение. Указом от 4 мая 1478 г. Фердинанд и Изабелла разрешили палосским морякам свободно торговать морем и сухим путем с Миной (Золотым Берегом), дабы подорвать португальскую торговлю в Гвинее¹. После заключения с Португалией упомянутых выше договоров испанцы продол­жали вести торговлю с Западной Африкой. Торговая деятельность в Африке была весьма значительной. В 1498 г. Фердинанд и Изабелла особой грамотой, данной в Алькала, отмечали, что «никто, ни единая душа, не смеет без нашего на то разрешения ходить в африканские земли или кого бы то ни было посылать туда — будь то для торговли золотом или рабами или иными товарами или для обмена привозимого с собой хлеба и других товаров; земли же эти идут от "Малого Моря" и вдоль берега западного до Месы и принадлежат нам по праву завоева­ния...»

Таким образом, торговлю с Африкой корона стремилась превратить в свою нерушимую монополию. Но запрет этот был лишь временным. В августе 1499 г. он был снят, и дозволено было всем и всяческим лицам торговать собственными товарами с Берберией, лично или через своих представителей, как это они делали прежде.

Однако торговля с Африкой имела неизмеримо меньшее значение, чем торгов­ля с Индиями. В переписке и в распоряжениях Колумба отчетливо выражается та двойная цель, которая побуждала его к осуществлению задуманного: с одной сто­роны, открытие и использование огромных богатств, и прежде всего благородных металлов и ценностей, которые, по общему мнению, должны были находиться в азиатских странах, с другой стороны — распространение христианства и отвоева-ние Гроба Господнего, цель, для достижения которой должно было использовать эти богатства. Вследствие географической ошибки Колумба, открывшего не вос­точную Азию, а Америку, сразу же отпала эта последняя цель, так как все внимание устремилось на новые и неожиданно обретенные земли. Об осуществлении рели­гиозных целей короли позаботились. Но материальные интересы, как финансовые (доходы казны), так и торговые, возобладали над всеми прочими. Об этом свиде­тельствуют многие факты: настойчивость, с которой короли добивались наискорей­шего извлечения прибыли из заморского предприятия: характер деятельности Тор­говой Палаты (с. 553—554); назначение короной особых должностных лиц для контроля над деятельностью Колумба на Антильских островах; рвение и пыл, которые проявили частные лица, организуя заморские экспедиции по соглашению с короной.

Корона же уделяла большое внимание развитию торговли с Америкой, руко­водствуясь не только соображениями косвенной выгоды, которую она могла полу­чить, взимая пошлины с купцов, но и общегосударственными интересами. При этом она была проникнута тем же духом протекционизма, теми же тенденциями к учреждению монополий, которые проявлялись и в ее торговой политике на терри­тории метрополии.

В инструкциях 1493 г. уже заметно стремление создать доходное сельское хозяйство на новооткрытых землях. Для этого рекомендуется привлекать к сель­скохозяйственным работам кастильских переселенцев и насаждать на Эспаньоле кастильские культуры; на Эспаньолу отправлялись земледельцы и садоводы, и в 1497 г. туда было отправлено 50 землепашцев и 10 садоводов-ирригаторов. Тор­говая Палата с этой целью в 1493, 1497, 1509, 1512, 1514 гг. направляла на Эспа ньолу семена пшеницы, ячменя, риса, саженцы сахарного тростника, апельсинов, ли­монов, оливковых деревьев, виноградных лоз и сельскохозяйственные орудия . Сам Колумб, основывая город Изабеллу, поспешил засадить и засеять окружающие его поля. Таким образом, Америка обогатилась европейскими сельскохозяйственными куьтурами, и некоторые из них, например сахарный тростник, получивший впослед­ствии необычайное распространение, вскоре стали источником больших доходов. Были также ввезены и получили распространение вьючные животные и скот — лошади, ослы, коровы, козы, овцы и т. п. (до появления европейцев домашние животные были неизвестны на Антильских островах). В 1494 г. были привезены первые коровы, а в 1525 г. они уже имелись на Эспаньоле в изобилии. По распоряжению королей в новооткрытых землях сооружались мосты и дороги (на­пример, на Пуэрто-Рико, в 1511 г.). За море отправлялось много «искусных в ремесле» людей (каменщиков, плотников и т. д.). Первая их партия была завезена на Эспаньолу второй экспедицией Колумба.

Чтобы способствовать развитию торговли, 26 сентября 1501 г. была дана королевская грамота, по которой освобождались от пошлин все товары, ввозимые из Индии или отправляемые туда. А так как с самого начала этой торговле посвяти­ли себя также и иностранцы, главным образом те из них, которые проживали в Испании, то Фердинанд, вопреки мнению Торговой Палаты, разрешил им особой королевской грамотой (5 марта 1505 г.) отправлять товары в Индии (за исключе­нием оружия, лошадей, рабов, золота и серебра). При этом было обусловлено, что вести торговлю с заморскими землями эти лица должны в компании с испанцами и через испанских же агентов. Но, поскольку рядом указов въезд в Индии чужезем­цам был запрещен, последние не могли конкурировать с испанцами на территории колоний. Даже по отношению к испанцам существовали известные ограничения. В первых указах и инструкциях дозволялась торговля с Индиями «уроженцам этих королевств»². А в одном из указов 1505 г. разъясняется, что право это имеют женатые лица, обладающие недвижимым имуществом и проживающие по крайней мере 20 лет в Севилье, Кадисе или Хересе, и сыновья этих лиц. Следует полагать, что это ограничение не было проведено в жизнь. Но в течение некоторого време­ни существовали ограничения для жителей Арагона, Каталонии и Валенсии, кото­рые при жизни Изабеллы имели право торговать только по особому разрешению, выдаваемому в каждом отдельном случае. Следует иметь в виду, что Индии рас­сматривались как завоевание Кастилии, а не Арагона. Большой ущерб был причи­нен жителям Арагона монополией на погрузку и выгрузку всех товаров, ввозимых в Индии и оттуда прибывающих; монополия дана была Кадис и Севилье. Депу­таты из заморских владений, прибывшие в Испанию в 1508 г. для переговоров с королем, просили его разрешить уроженцам Кастилии и Арагона погрузку товаров, отправляемых в Индии, в любом порту Испании. На это Фердинанд не согласился, но разрешил им регистрацию и отправку грузов в упомянутых андалусских портах; при этом были освобождены от пошлин все товары (независимо от пункта их отправления), которые привозились в Севилью. Эта монополия объясняется не пристрастием к жителям Андалусии, но лишь стремлением централизовать надзор за экспедициями (порученный, как известно, Торговой Палате), с тем чтобы корона могла получать все причитающиеся ей пошлины и отчисления от прибылей. Ко­роль разрешил обитателям Эспаньолы сооружать корабли для каботажной торгов­ли в пределах острова. Но он отложил выдачу разрешения на торговлю Эспаньо­лы с другими новооткрытыми землями впредь до получения необходимых сведе­ний от правителя Индий.

Относительно эксплуатации рудников в системе коронной монополии, которая была при этом введена, речь уже шла выше (с. 547). При пожаловании рудников частным лицам правительство сохранило за собой право на половину, а позднее на одну треть доходов. В 1508 г. Фердинанд назначил особое должностное лицо, которое ведало всеми рудниками, как уже открытыми, так и теми, которые могли быть введены в эксплуатацию в будущем. Этот чиновник обязан был наблюдать за разработкой рудников и охранять интересы королевской казны.

15