Югославский пример

Крушение коммунизма и распад Югославии, хотя и не вышли за рамки общего закона взаимозависимости про­гресса и ментальной дезориентации, имеют некоторые особенности, связанные с разными уровнями демографи­ческого или образовательного развития различных наро­дов, которые вместе составляли бывшую федерацию (Об эволюции рождаемости в этом регионе см.: Sardon J-P. Transition et fécondité dans les Balkans socialistes; Kotzmanis B., Parant A. L’Europe des Balkans, différente et diverse? // Colloque de Bari. – 2001. – Juin).

Демографический переход у сербов, хорватов и сло­венцев не был столь ранним, как в Западной Европе, но он в основном был завершен уже в 1955 году. Индекс фертильности составлял в это время в Хорватии 2,5, в Словении - 2,8, в целом в Сербии - 2,8. В случае с этими республиками процесс ликвидации неграмотности начался параллельно с падением индекса фертильности и подъемом коммунистической идеологии. Южнее, в Боснии, Косово, Македонии, Албании, коммунизм наложился на общества, которые еще не достигли этапа образова­тельной и ментальной модернизации. В 1955 году индекс фертильности в Боснии составлял 4,3, в Македонии — 4,7, в Албании и Косово - 6,7. Промежуточность показателей в Боснии и Македонии отражает религиозную неоднород­ность населения: в Боснии — это католики, православ­ные, мусульмане, в Косово и Македонии - православные и мусульмане. Не рассматривая здесь религиозную клас­сификацию иначе, чем набор этикеток, позволяющих обозначить различные культурологические системы, мы должны констатировать, что в этом регионе мусульман­ское население явно отставало от христианских народов в движении к модернизации. Тем не менее оно подпадает под действие общих закономерностей переходного периода. Индекс фертильности снижается до 2,3 в Боснии к 1975 году, в Македонии - к 1984 году, в Косово - к 1998 году. Албания следует сразу за ними, так как к 1998 году индекс фертиль­ности здесь снижается до 2,5 детей на одну женщину.

Опираясь на демографический анализ, мы можем выделить на территории бывшей Югославии два отсто­ящих друг от друга переходных кризиса. Первый длился с 1930 по 1955 год и через коммунистический кризис привел христианские народы, главным образом хорватов и сербов, к демографической и ментальной модерниза­ции. Второй, продолжавшийся с 1965 по 2000 год, привел к той же модернизации народы, обращенные в исламскую веру. Но следует считать исторической случайностью то, что запоздалая ментальная революция среди мусульман совпала с крушением коммунизма, которое для сербов и хорватов явилось своего рода второй фазой, фазой их выхода из кризиса модернизации. Все эти народы пере­мешаны между собой, и можно согласиться, что разрыв с коммунизмом, даже технически непростой, превратил­ся в результате переходного кризиса мусульманских на­родов в кровавый кошмар.

Тот факт, что первые столкновения возникли между сербами и хорватами, не означает, что «мусульманский» фактор не существовал на первых же стадиях кризиса. Мы должны сознавать, что временной разрыв в демогра­фических переходах порождал на территории всей феде­рации постоянные изменения в удельном весе различных национальностей, что в результате вызывало повсемест­ное беспокойство в отношении территориального конт­роля. Взяв раньше под контроль рождаемость, сербы и хорваты констатировали замедление роста своей числен­ности и в этот момент оказались в конфликте с мусуль­манскими народами, быстрый численный рост которых напоминал демографическое нашествие или демографи­ческое наводнение. Этническое наваждение посткомму­нистического этапа было усугублено этими различиями демографической динамики. Оно сыграло свою роль и в процессе отделения хорватов от сербов.

В данном случае речь идет об идеологической, мен­тальной области, что, в сущности говоря, не позволяет осуществить проверку в научном смысле. Однако этниче­ские чистки сербов и хорватов не приняли бы, пожалуй, известного нам размаха, если бы не было мусульманского катализатора, то есть присутствия численно быстро рас­тущих подгрупп населения, вовлеченных, в свою очередь, в кризис модернизации. Обретение независимости сло­венцами, проживающими на севере, вдали от мусульман, вызвало едва ли больше реакции, чем разделение Чехо­словакии на составляющие части - чешскую и словацкую.

В мои намерения не входит на основе этого анализа пытаться доказать бесполезность любого гуманитарного вмешательства. Когда речь идет о небольших странах, можно рассчитывать, что действия извне могут привести к снижению напряженности. Тем не менее стремление к историческому и социологическому пониманию должно сопровождать вмешательство военных держав, которые уже давно пережили муки модернизации. Югославский кризис породил много моральных рассуждений, но мало аналитической работы, это тем более досадно, что про­стой взгляд на карту мира позволяет выявить обширную, простирающуюся от Югославии до Центральной Азии, зону взаимовлияния - не между христианами и исламом, как полагает Хантингтон, а между коммунизмом и исламом. Случайное совпадение крушения коммунизма и ислам­ского переходного периода, завершения и начала менталь­ной модернизации в 90-х годах было распространенным явлением и заслуживало бы общего социологического анализа. В конфликтах на Кавказе и более коротких столк­новениях в Центральной Азии очень много схожего с югославскими событиями. Ясно, что наложение двух переходных кризисов одного на другой может привести лишь к усугублению ситуации, но ни в коем случае не может обусловить структурное конфликтное состояние между народами.

Терпение и растяженность во времени...

Модель, объединяющая ментальную модернизацию и ее две составляющие: ликвидацию неграмотности и сниже­ние фертильности — с идеологическими и политическими конфликтами между классами, религиями и народами, носит очень общий характер. Не минуя полностью муки перехода, некоторые страны никогда не погружались в состояние массового насилия. Но я испытываю опреде­ленные трудности, пытаясь назвать столь благоразумную страну, из страха забыть тот или иной пережитый ею кри­зис. Скандинавские страны избежали самого худшего, если говорить о Дании, Швеции и Норвегии. Финляндия, от­носящаяся к странам финно-угорской языковой группы, позволила себе вполне пристойную гражданскую войну между «красными» и «белыми» после окончания Первой мировой войны и вслед за бурями русской революции.

Если припомнить времена протестантской Реформа­ции, ставшей отправной точкой движения к грамотности, то мы обнаружим возбужденных религиозными страстя­ми швейцарцев, готовых во имя великих принципов к сжиганию еретиков и колдунов, но уже находящихся на пороге обретения в итоге этого раннего кризиса своей легендарной чистоплотности и пунктуальности. Затем они создадут Красный Крест и преподнесут миру уроки национального согласия. Потому воздержимся, просто из приличия, считать ислам иным по своей природе и судить о его «сущности».

К сожалению, события 11 сентября 2001 года привели, помимо прочего, к распространению концепции о «конф­ликте цивилизаций». И происходит это в нашем столь «толерантном» мире чаще всего в форме отрицания: не­вероятное число интеллектуалов, политических деятелей, твердивших целыми днями, неделями, месяцами после этого преступления, что не может быть и речи о «цивилизационном конфликте» между исламом и христиан­ством, служит достаточным доказательством того, что это примитивное понятие сидит у всех в головах. Добрые чувства, которые отныне составляют часть нашей высшей вульгаты, запретили прямое осуждение ислама. И ислам­ский интегризм был закодирован в обычной разговорной речи под понятием терроризма, который многие стремят­ся считать всемирным по масштабу.

Но, как мы показали выше, 11 сентября в действитель­ности случилось в момент, когда исламистское возбуждение вступило уже в фазу регресса. Ликвидация неграмотности и контроль за рождаемостью дают возможность понять и объяснить глубинные причины этой идеологической ситуации. Такой анализ позволяет утверждать, что Со­единенные Штаты и те из их союзников, которые следуют за ними в этой зоне, только начинают сталкиваться с неприятностями, ожидающими их в Саудовской Аравии и Пакистане, поскольку эти две страны готовятся к ве­ликому прыжку в современность и в период потрясе­ний, которые чаще всего сопровождают такие перемены. Но понятие всемирного терроризма, позволяющее Америке стать лидером всемирного «крестового похода», ' вмешиваться, где ей захочется, точечно и поверхностно, как это было на Филиппинах и в Йемене, создавать базы в Узбекистане и Афганистане, ставить вехи в Грузии, гра- ничащей с Чечней, не имеет никакого социологического и исторического оправдания в контексте реальностей! нашего мира. Абсурдное, с точки зрения мусульманского мира, который сможет преодолеть кризис переходного периода без внешнего вмешательства в процессе автомати­ческого умиротворения, понятие всемирного терроризма выгодно лишь Америке, ибо она заинтересована, чтобы Старый Свет находился в огне перманентной войны.