Глава 4 ненадежная дань

В наши дни стали привычными обвинения армии Соеди­ненных Штатов в диспропорциональности, которая уже сама по себе является свидетельством имперских амби­ций. Утверждается, что военные расходы «единственной сверхдержавы» составляют одну треть мировых. Но не будем ожидать, что американские руководители сами станут принижать мощь своей армии! Методический анализ расходов, однако, наводит на мысль, что именно реальная обеспокоенность относительно потенциала Со­единенных Штатов вынудила Буша еще до преступления 11 сентября внести предложения об увеличении бюджета. Мы сталкиваемся в данном случае с точной ситуацией: мощь американской военной машины чрезмерна с точки зрения обеспечения безопасности нации, но она недо­статочна, чтобы контролировать империю и, в более широком плане, прочно сохранять гегемонию в столь да­лекой - далекой от Нового Света - Евразии.

Военная уязвимость Америки имеет структурный ха­рактер, обусловленный историей нации, которая никогда не сталкивалась со сравнимым с ее масштабом против­ником. Можно вспомнить о формирующей роли войн против индейцев, в ходе которых радикально асиммет­рично противостояли друг другу безграмотные, плохо вооруженные племена и современная армия европейско­го типа.

Традиционные слабости американской армии

Своего рода изначальное сомнение витает над реально­стью военного призвания Соединенных Штатов. Впечат­ляющая демонстрация экономических ресурсов во время Второй мировой войны не может заслонить скромность успехов армии на суше. Оставим в стороне налеты тя­желых бомбардировщиков англосаксов, от которых по­страдали большие массы гражданского населения. Они не имели ощутимого стратегического эффекта, и их, пожалуй, единственным следствием было ужесточение сопротивления со стороны всего немецкого населения наступлению союзников.

Стратегическая истина Второй мировой войны состо­ит в том, что на европейском театре она была выиграна Россией, которая ценой человеческих жертв до, во время и после Сталинграда сломала нацистскую военную машину.

Высадка союзников в Нормандии в июне 1944 года запоздала: русские войска к этому времени уже достигли своих западных границ с Германией. Невозможно понять послевоенную идеологическую сумятицу, если не по­мнить, что, по представлению многих, в ту эпоху именно русский коммунизм сокрушил германский нацизм и в наибольшей мере способствовал освобождению Европы.

На всех этапах, как это показал британский историк и военный эксперт Лиддел Гарт, действия американских войск были вялыми, бюрократичными, неэффективны­ми, учитывая большую разницу в экономических и чело­веческих ресурсах противостоявших сторон (Liddel Hart B.H. History of the Second World War. L.: Pan Books, 1973). Каждый раз, когда это было возможно, военные операции, требо­вавшие самопожертвования, поручались союзным фор­мированиям: полякам и французам - при наступлении на Кассино в Италии, полякам - при блокировании «фалезского мешка» в Нормандии. Нынешняя американская «манера» в Афганистане, состоящая в привлечении вождей племен и плате им отдельно за каждую операцию, шляется лишь современной - и пароксизмальной - версией старой методики. В этом деле Америка близка не к Риму и не к Афинам, а к Карфагену, восхвалявшему заслуги галльских наемников или балеарских фрондеров. При этом в роли слонов выступают «В-52», вот только роль Ганнибала исполнять некому.

Напротив, воздушное и морское превосходство Соеди­ненных Штатов не подлежит сомнению. Оно проявилось и ходе тихоокеанской войны, хотя порой мы и забываем, говоря о войне между американцами и японцами, несо­измеримость задействованных с каждой стороны матери­альных сил и ресурсов. После нескольких героических сражений, таких, например, как сражение при Мидуэе против примерно равных сил, война в Тихом океане приняла характер «индейской войны», когда неравенство технологических возможностей влекло за собой огром­ное неравенство потерь (Имеющаяся статистика не позволяет установить потери отдель­но по фронтам и театрам оперативных действий, но имеющиеся об­щие данные о численности погибших в боях дают достаточно ясное представление:

Соединенные Штаты

(против Германии

и Японии) 300 тыс. Соединенное Королевство 260 тыс.

Франция 250 тыс.

Россия 13 млн.

Япония (против всех противников) 1 млн. 750 тыс.

Германия 3 млн. 250 тыс.).

После Второй мировой войны каждый шаг, приближав­ший американскую армию к конфронтации с подлинным победителем в этом конфликте, выявлял существенную военную уязвимость Соединенных Штатов. В Корее Аме­рика победила лишь наполовину; во Вьетнаме о победе и речи не было. К счастью, пробного столкновения с Крас­ной Армией не произошло. Что касается войны в Заливе, то она была выиграна, но велась она против мифа -иракской армии, военного инструмента слаборазвитой страны с 20-миллионным населением. Недавнее появление концепции войны без потерь, по крайней мере что касается Соединенных Штатов, доводит до конечной точ­ки изначальное предпочтение асимметричной войны. Эта концепция подтверждает, формализует и усугубляет тра­диционную неспособность американской армии к назем­ным операциям.

Я не намерен обвинять Соединенные Штаты в неспо­собности вести войны, как все остальные, то есть поражая одновременно и противника, и собственное население. Ведение войны с наименьшими затратами для себя и с наибольшими - для противника может быть результатом здравой прагматической логики. Как бы то ни было, от­сутствие у американской армии традиций сухопутных действий отбивает охоту вести операции по захвату ме­стности и созданию имперского пространства в приня­том смысле этого понятия.

Сегодня российская армия обладает лишь малой ча­стью своего былого могущества. Любому дозволено иро­низировать над ее трудностями в Чечне. Но на Кавказе Россия демонстрирует, что она еще может взимать кро­вавую дань со своего народа и пользуется при этом под­держкой электората. Эта способность является тем военным ресурсом социального и психологического типа, который Америка с развитием доктрины войны без по­терь сегодня окончательно утрачивает.

География «империи»

В 1998 году, восемь лет спустя после крушения советской системы и накануне начала «борьбы против терроризма», дислокация американских войск в мире все еще остава­лась в основном такой же, какой она сложилась в годы большого противостояния прошлого - в годы «холодной войны». За пределами Соединенных Штатов тогда нахо­дилось: в Германии - 60 053 человека, в Японии - 41 257, в Корее - 35 663, в Италии - 11 677, в Соединенном Королевстве - 11 379, в Испании - 3575, в Турции - 2864, в Бельгии - 1679, в Португалии - 1066, в Нидерландах -703, в Греции - 498 человек. Такое расположение амери­канских военнослужащих и американских баз дает от­нюдь не субъективное представление об «империи» в той мере, в какой она существует. Главными владениями Со­единенных Штатов, обеспечивающими их реальное гос­подство в Старом Свете, являются, как об этом открыто заявляет Бжезинский, европейский и дальневосточный протектораты, без которых американское мировое могу­щество и не существовало бы. Эти два протектората - Япония и Германия - в основном обеспечивают жильем и питанием 85% американского военного персонала, на­ходящегося за рубежом.

Помимо вышеперечисленных стран на новых полюсах европейского юго-востока, включающих Венгрию, Хор­ватию, Боснию и Македонию, в 1998 году насчитывалось лишь 13 774 человека, на ближневосточном полюсе, включающем Египет, Саудовскую Аравию, Кувейт и Бахрейн, - только 9956, а вместе с турецким полюсом, играющим многофункциональную роль, поскольку он развернут одновременно и против России, и в сторону Ближнего Востока, - 12 820 человек. Однако в основном солдаты империи по-прежнему расположены вдоль гра­ниц бывшего коммунистического пространства, по сути они окружают Россию и Китай. Размещение 12 000 чело­век в Афганистане и 1500 - в Узбекистане скорее допол­няет, чем ослабляет, существующую географическую диспозицию.

Несостоявшийся отвод войск

Такая констатация не означает подтверждения сохраняю­щегося стабильного стремления американцев к агрессии. Имеются основания утверждать обратное: в течение деся­тилетия, последовавшего за крушением советской империи, Соединенные Штаты вполне искренне выступали за деэскалацию и отвод войск. В 1990 году американский военный бюджет составлял 385 млрд. долларов, а н 1990-м - 280 млрд. долларов, то есть сократился на 28%. С 1990 по 2000 год общая численность американских военнослужащих, находившихся на действительной служ­бе, сократилась с 2 до 1,4 млн. человек, то есть за 10 лет снизилась на 32% (Очень добротный анализ американских военных расходов и ре­альности военной мощи США содержится в книге O'Hanlon M.E. Defense Policy Choices for the Bush Administration 2001-2005. – Wash.: Brookins Institution Press, 2001). Какова бы ни была реальная природа американского ВНП, удельный вес в нем военных расхо­дов сократился с 5,2% в 1990 году до 3% - в 1999 году. Трудно сокращение такого масштаба толковать как оче­видный признак имперских стремлений. Постоянно твер­дить, что Соединенные Штаты стремятся к мировому господству, представляется абсурдным. Сокращение аме­риканских военных расходов приостановилось лишь в 1996-1998 годах. А увеличение военного бюджета во­зобновилось в 1998 году.

Следовательно, необходимо четко различать две фазы, существование которых свидетельствует о крутом изме­нении американской стратегии несколько позднее сере­дины 90-х годов. Еще раз подтверждается, что период 1990-2000 годов не является однородным:

- в 1990-1995 годах в военной области четко просматри­вается отход от имперских амбиций, что совпадает с рас­ширением дискуссий о протекционизме и по вопросу возможности выбора национально-демократического пути экономического и социального развития. После крушения коммунизма серьезно рассматривалась воз­можность национального развития Соединенных Штатов в качестве великой нации, лидера либеральных и демо­кратических государств на основе принципа равноправия со всеми остальными странами. Этот выбор означал бы возврат к «относительной» экономической независимости, предполагающей не автаркию и даже не снижение объемов торговли с заграницей, а равновесие платежного баланса, являющееся экономическим показателем равенства наций;

- эта тенденция поэтапно сменилась на противопо­ложную. Было бы лучше сказать - поэтапно провалилась. В 1997-1999 годах внешнеторговый дефицит круто взле­тает вверх. Между 1999 и 2001 годами Америка присту­пает к ремилитаризации и перевооружению. Существует неизбежная взаимосвязь между углублением экономиче­ской зависимости и укреплением военной, машины.

Новый этап в развитии вооруженных сил явился ре­зультатом осознания растущей экономической уязвимо­сти Соединенных Штатов.

Решение о повышении на 15% военных расходов, объявленное Бушем, было принято до событий 11 сентяб­ря. К 1999 году американский политический истеблиш­мент осознал реальную недостаточность своего военного потенциала с точки зрения потребностей экономики имперского типа, то есть экономики зависимой. Пробле­мы военной безопасности державы, живущей за счет безвозмездного присвоения внешних ресурсов, отлича­ются от тех же проблем, стоящих перед странами со сба­лансированным платежным балансом.

Тем не менее трудно в случае с Соединенными Шта­тами рассматривать присвоение богатств как взимание дани в традиционном государственном, имперском пони­мании термина, то есть как осуществляемое непосредствен­но силой и путем военного принуждения. Только расходы на проживание и питание американских войск, оплачива­емые Японией и Германией, могут квалифицироваться как дань в классическом смысле. Способ, каким Америке удает­ся потреблять без соответствующего возмещения, представ­ляется странным, если не сказать таинственным и опасным.

Странность и спонтанность дани

Америка импортирует и потребляет. Чтобы оплачивать импорт, она взимает денежные знаки со всего мира. Но делается это таким оригинальным способом, которого не было ни при каких империях. Афины взимали «форос» с союзных городов сначала в качестве добровольного взно­са, а затем с применением силы. Рим первое время просто грабил сокровища стран средиземноморского мира, а за­тем выгребал натурой или через денежный налог пшеницу из Сицилии и Египта. Взимание насильственным спосо­бом было неразрывно связано с самой природой Рима. Цезарь признавал, что не может покорить Германию, по­тому что ее неустойчивое сельское хозяйство с перелож­ным земледелием не может прокормить римские легионы. Соединенные Штаты взимают авторитарно лишь небольшую часть необходимых им средств и товаров. Япония и Германия обеспечивают жилье и питание аме­риканских войск. Во время войны в Заливе имели место прямые денежные платежи со стороны союзных госу­дарств, не участвовавших, в отличие от Великобритании и Франции, непосредственно в военных действиях. Это весьма напоминает афинский «форос». Есть еще экспорт оружия, то есть вполне реального товара, продажа кото­рого приносит деньги, но его стоимость определяется не по теории либеральной экономики и не зависит от поку­пателей. Торговля оружием в данном случае осуществля­ется на основе силовых отношений между государствами, свидетельствующих о реальности американского при­нуждения, в чем недавно убедились, к своему огорчению, представители фирмы «Дассо» в Корее.

Денежные средства, поступающие в Соединенные Штаты от продажи оружия, служат настоящим эквива­лентом дани, поступающей по военным и политическим каналам. Но их объем ни в коей мере не позволил бы сохранять нынешний уровень потребления американ­цев. Классические американофобы резонно отмечают ведущую роль Соединенных Штатов в экспорте оружия: в 1997 году их экспорт достиг 32 млрд. долларов и со­ставил 58% от объема продаж за рубеж оружия всеми странами мира. Такой удельный вес феноменален с воен­ной точки зрения. Но если на эту дату объем экспорта

вооружений еще имел какое-то экономическое значение, поскольку внешнеторговый дефицит составлял всего 180 млрд. долларов, то в 2000 году он мало что значил в сравнении с 450-миллиардным дефицитом.

Контроль за некоторыми зонами, производящими нефть, является также важным элементом дани в тради­ционном смысле. Именно доминирующие политические и экономические позиции американских транснацио­нальных корпораций в нефтяном секторе позволяют им извлекать планетарную ренту. Но и эти доходы не явля­ются сегодня достаточными, чтобы профинансировать американский импорт разнообразных товаров. Тем не менее доминирующая роль нефти в системе взимания дани политическим путем помогает объяснить, почему именно на этом товаре почти маниакально концентриру­ется внимание американской внешней политики.

Как бы то ни было, большая часть дани взимается Соединенными Штатами без применения политического и военного принуждения, поступает по каналам либе­ральной экономики стихийно. Американские закупки товаров на мировом рынке нормально оплачиваются. Американские экономические операторы приобретают на открытом, как никогда, валютном рынке иностранную валюту, позволяющую им производить закупки. Для этого они меняют доллары — магическую валюту, стоимость которой не снижалась во время фазы роста внешнетор­гового дефицита - по крайней мере до апреля 2002 года. Эта ситуация выглядит столь магической, что некоторые экономисты сделали вывод, что экономическая роль Соединенных Штатов — не производить товары, как дру­гие страны, а производить валюту.

Доктрина О'Нейла

По классической экономической теории, спрос на ино­странные денежные знаки, необходимые для приобрете­ния богатств мира, должен был бы повлечь за собой снижение курса доллара, спрос на который - для закупок американских товаров, становящихся все менее конку­рентоспособными в масштабах планеты, - должен быть незначительным. Такие явления наблюдались в недавнем прошлом (в 70-х годах, в частности), когда возник внеш­неторговый дефицит. В противоположность тому, что думают во Франции некоторые архаичные голлисты, роль доллара в качестве резервной валюты не дает Соединен­ным Штатам гарантии покупательной способности их валюты независимо от достижений их экономики в обла­сти экспорта.

Тем не менее, спустя и четверть века, в начале третьего тысячелетия, несмотря на невиданный в истории внеш­неторговый дефицит, отсутствие высокого уровня учет­ной ставки и относительно более высокий уровень инфляции, чем в Европе и Японии, доллар в течение долгого времени оставался сильной валютой, потому что тогда деньги бежали в Соединенные Штаты. Повсюду предприятия, банки, инвестиционные институты и част­ные лица стремились покупать доллары, обеспечивая тем самым сохранение его паритета на высоком уровне. Но эти доллары используются не для закупок потреби­тельских товаров, а для прямых капиталовложений в Со­единенные Штаты, для приобретения ценных активов: бонусов казначейства, частных облигаций, акций.

Именно движение финансового капитала обеспечивает сбалансированность американского платежного баланса. Из года в год, если упростить до предела рассматривае­мый механизм, движение капитала в сторону американ­ского внутреннего пространства позволяет закупать товары, поступающие со всего мира. Если принять во внимание, что большинство закупаемых за рубежом то­варов предназначаются для потребления, соответствую­щего бесконечно возобновляемому краткосрочному спросу, в то время как финансовый капитал, инвестиру­емый в Соединенных Штатах, по идее должен в основном соответствовать средне- и долгосрочным инвестициям, то следует признать, что есть в этом механизме что-то парадоксальное, если не сказать структурно нестабиль­ное. После многократных заявлений секретаря американ­ского казначейства лондонский журнал «Экономист» остроумно, но с некоторой тревогой окрестил «доктри­ной О'Нейла» утверждение, что в нашем мире без границ сбалансированность внешних платежей не имеет ника­кого значения (См.: Les Echos. - 2002. - 11 avr.). Бывший посол Соединенных Штатов в Париже Феликс Роуэйтин выразил четче опасения американских руководителей, возникшие после скандала вокруг «Энрона», по поводу притока иностранных инве­стиций, напомнив, что Америка нуждается в ежедневном притоке 1 млрд. долларов финансовых средств, чтобы покрыть свой внешнеторговый дефицит (См.: The Betrayal of Capitalism // New York Rev. of Books. - 2002. - 31 Jan.).

Американское Бюро экономического анализа с яв­ной обеспокоенностью отмечает, что из года в год импорт приходится покрывать за счет притока капитала. Пока существуют национальные валюты, сальдированность платежных балансов должна быть достигнута любым способом. Успокоительная риторика О'Нейла — он ведь исполняет роль транквилизатора для рынков, заявляя, что ему вздумается, - имела бы смысл в подлинно импер­ском мире, где доллар обладал бы принудительным пари­тетом и служил бы средством погашения обязательств на территории всей планеты. А наиболее элементарным условием такой ситуации должна быть абсолютная способ­ность обеспечить военное и государственное принуждение, иными словами, веберовская монополия легитимного на­силия, осуществляемого Соединенными Штатами в мас­штабах всей планеты. Похоже, что американская армия, не сумевшая поймать ни муллу Омара, ни бен Ладена, не способна выполнять эту миссию. Традиционные правила остаются в силе: если американцы будут потреблять боль­ше и приток инвестиций прекратится, доллар обрушится. Но, может быть, я являюсь жертвой архаичной концеп­ции о понятиях империи и власти, придавая слишком большое значение политическому и военному принужде­нию. Может быть, на нынешней стадии глобализирован­ного капитализма приток финансового капитала стал насущной необходимостью, постоянным элементом им­перской экономики нового типа. Эту гипотезу следует рассмотреть.

Сверхдержава, живущая сегодняшним днем

Самое расхожее толкование, распространяемое экономи­стами, не желающими иметь неприятностей (потому, что они работают либо в университетах американского истеб­лишмента, либо в учреждениях, которые живут за счет благотворительных фондов), утверждает, что деньги инвестируются в Соединенные Штаты, потому что аме­риканская экономика более динамична, лучше восприни­мает риск и сулит больше прибыли в прямом смысле слова. Почему бы и нет? «Физически-», технологически- и промышленно-непродуктивный характер такой эконо­мики, как экономика Соединенных Штатов, сам по себе не означает, что уровень ее финансовой рентабельности низкий. Полагать, что в течение значительного, но огра­ниченного периода не исключается сосуществование повышенной производительности предприятий и сверх­развития бесполезных отраслей, принципиально возмож­но. Финансовая активность может быть самодостаточной и приносить прибыль в операциях, не касающихся сферы реального производства. Мы уже отмечали, кстати, что финансовый сектор отныне преобладает над промышлен­ным в американской экономике. Можно пойти дальше: высокий уровень прибыли в секторах с низким технологи­ческим и промышленным потенциалом ведет экономику к снижению производства. Посредническая деятельность «Энрона» была с этой точки зрения архитипичной, поскольку речь шла о получении прибыли от промежуточных операций, напрямую не связанных с производством, хотя экономическая теория нас убеждает, что такая деятельность «оптимизирует» соответствие между произ­водством и потреблением. Как осмеливались говорить до наступления виртуальной эры, доказательство существо­вания пудинга - в возможности его съесть. Но дело «Энрона» показало, что ничего съестного не было, во всяком случае - ничего реального. Однако феномен «Энрона» на самом деле существовал и в течение нескольких лет способствовал ориентации реальной экономики на недо­производство, что в данном случае привело к энергети­ческому дефициту.

Утверждать, что деньги стремятся в Соединенные Штаты в поисках более высокой рентабельности, - значит уподобляться высшей вульгате нашего времени, которая стремится убедить нас, что высокий уровень прибыли, требующий высокой степени риска, отныне представляет­ся для богатых пределом их мечтаний. Такая мотивация -любовь к прибыли и вкус к риску — будто бы и ведет к структурному преобладанию покупок акций и прямых иностранных инвестиций в Соединенных Штатах. Но дела обстоят не так. Все денежные потоки, направляющиеся в Соединенные Штаты, не согласуются с динамичными и авантюрными представлениями о ставшей в наши дни планетарной «новой экономике» - экономике Интернета и «информационных автострад». Стремление к надежно­сти - и мы это увидим ниже - превалирует над стремле­нием к рентабельности.

Для тех, кто интересуется сбалансированностью аме­риканского платежного баланса, самое удивительное представляет изменчивость относительных позиций, за­нимаемых покупками бонусов казначейства, частных облигаций, акций и прямыми инвестициями, в финанси­ровании американского дефицита (Bureau of Economic Analysis // US International Transactions Account Data). Резкие скачки этих показателей не находят объяснений в изменениях учет­ной ставки, которые происходят другими темпами и в других масштабах. Покупка бонусов казначейства и част­ных акций, конечно, подчиняется императиву рента­бельности, но свидетельствует также и о предпочтении надежности фиксированных ставок, гарантий со стороны внушающих доверие политической, экономической, бан­ковской и денежной систем. И такие надежные приобре­тения активов были и остаются очень важными для текущего финансирования Соединенных Штатов.

Оставим в стороне важную, но нестабильную и зага­дочную статью «Долги разные: банковские, небанковс­кие» и сосредоточимся на классических, внушающих доверие движениях финансового капитала. Сосредото­чимся также на 90-х годах, решающем десятилетии, во время которого мир пережил крушение коммунизма и апофеоз финансовой глобализации. Рост притока капита­лов в Соединенные Штаты был поразительным: с 88 млрд. долларов в 1990 году до 865 млрд. в 2001 году. Эти цифры не включают, конечно, движения капитала в обратную сторону, вывоз капиталов из Соединенных Штатов, кото­рый был в два раза меньше. Потребовалось позитивное сальдо движения капиталов в размере 485 млрд. долларов в 2000 году, чтобы компенсировать дефицит по статье «Движение товаров и услуг». Но помимо растущей массы ввозимого финансового капитала самым поразительным в течение этих 10 лет было прежде всего изменение кана­лов притока: в 1990 году доминировали прямые инвести­ции, создание и прежде всего скупка предприятий иностранцами (55% инвестиционных поступлений). В 1991 году на первое место выдвинулись покупки акций и облигаций (45%). В 1991, 1992, 1995, 1996 и 1997 годах крупными были покупки бонусов казначейства, и они служили средством покрытия американского бюджетно­го дефицита. Между 1997 и 2001 годами резко возросли покупки частных акций и облигаций - с 28 до 58% от общей суммы. Мы могли бы поверить в апофеоз либе-рального капитала, одновременно эффективного и опреде­ляющего биржевые котировки. Но если, как это возможно сделать для 2000 и 2001 годов, разложить статью «Покупки частных активов» на акции с переменной доходностью и на облигации с фиксированным процентом, то мы об­наружим, что доминирующий героический образ погони за максимальной прибылью с максимальным риском, то есть за покупками акций, не отражает главного в явлении. В своем апогее, в 2000 году, скупка американских акций иностранцами исчислялась 192,7 млрд. долларов. Но на ту же дату покупка облигаций составляла 292,9 млрд. долларов. Если выразить эти объемы сделок в процентах от притока всех средств, поступивших в Соединен­ные Штаты со всего мира, то на акции придется 19%,

на облигации - 30%. В 2001 году, году рецессии и терро­ристического ужаса, доля акций снизилась до 15%, но одновременно наблюдался апофеоз закупок облига­ций, доля которых возросла до 43%.

Этот результат анализа, не прибегая к недобросовест­ной игре слов, капитален. Как удачно выразился Кейнс, человек, который помещает свои деньги в активы, испыты­вает двойной страх: страх их потерять и страх не заработать на них максимум возможного. Он ищет одновременно и надежности, и доходности. В противоположность тому, что считает идеология современного неолиберализма, под­линная история движения капитала в наши дни свидетель­ствует о доминировании императива надежности в выборе Соединенных Штатов как места помещения капиталов. И это обстоятельство отдаляет нас от саги о либеральном капитализме и сближает с политической, имперской кон­цепцией экономической и финансовой глобализации, по­тому что Соединенные Штаты являются политической сердцевиной экономической системы и до последнего вре­мени казались наиболее надежным местом вложения капи­талов. Проявившаяся недавно ненадежность этой страны является следствием разоблачения бухгалтерских фальси­фикаций, и ни в коей мере — преступления 11 сентября. Одна проблема остается все же нерешенной: весь мир предпочитает вкладывать свои деньги в Соединенные Штаты. Но почему планета располагает таким количе­ством денег для инвестирования? Анализ финансовых последствий экономической глобализации в каждом из государств позволяет понять в сущности своей достаточ­но простой механизм.

Государство для богатых

Даже признавая (а лично я признаю), что капитализм является единственно разумной системой экономической организации, приходится соглашаться и с тем, что, предо­ставленная самой себе, эта система быстро разрушается вследствие некоторых фундаментальных нарушений ее функционирования, в том числе и с точки зрения богатых. Попытаемся быть здесь подлинно беспристрастными. Забудем о трудящихся массах и снижении оплаты их труда, забудем также об общем интересе, растоптанном в результате действия тенденции к дефициту глобального спроса. Встанем на этот раз на точку зрения привилегированных, постараемся быть близорукими и интересоваться только их заботами, то есть заботами о судьбе их прибылей.

Повышение уровня прибыли увеличивает доходы высших классов. Но эти возросшие доходы ни в коем случае не представляют собой физическую реальность. Масса прибыли является абстрактным финансовым агрегатом, скоплением денежных знаков, владельцы которых не могут, конечно, использовать их только для собственного потребления. Они могут умножить свои расходы на прислугу, перераспределяя таким образом часть получаемой прибыли на нижние этажи общества путем приобретения услуг. Этот механизм сильно развит в Соединенных Штатах, где развитие услуг является уже не развитием современного третичного сектора, и возвратом к старой людской расточительности времен прошлых аристократических обществ. Обладатели богатств — дворяне кормили целую армию слуг, используемых на домашних работах или в военных походах. Новая плутократия окружает себя адвокатами, бухгалтерами, личной охраной. Лучшими аналитиками этих механизмов перераспределения остаются, пожалуй, первые английские экономисты. Смит, например, наблюдал своими глазами в конце XVIII века это перераспределение в пользу низов путем расходов на содержание массы домашней прислуги. «Человек обогащается, используя множество рабочих: он становится бедняком, имея на содержании множество мелкой прислуги» (Smith A. The Wealth of Nations. - Penguin, 1979. - P. 430. В экономическом смысле, как это понимает Смит, понятие «прислуга» включало бы, без всякого сомнения, весомую часть американской экономики услуг).

Однако извлекаемые сегодня доходы слишком велики. Мы видели выше фантастический рост той части амери­канского национального дохода, которая присваивается 20% или даже 5% самых богатых людей. В меньшей мере этот феномен присущ и всем другим странам экономиче­ски глобализированного мира. Что же делать с неиспользо­ванным доходом, как его сохранить? Или, если говорить не об опасениях, а о чаяниях богатых, - как его заставить плодоносить, самовоспроизводиться и самовозрастать? Помещение капитала в дело является необходимостью. Существование надежного института кристаллизации прибыли является для капитализма онтологической по­требностью. Было государство-заемщик, роль которого прекрасно вскрыта Марксом: для буржуазии государ­ственная рента сразу стала инструментом обеспечения финансовой надежности. И потом есть биржа, куда сте­каются доходы от прибыли. В контексте мирового капи­тализма, вернувшегося в течение нескольких лет к дикому состоянию, страна-лидер поглощения финансовых средств, центральное государство новой экономической системы, изначально имела своего рода сравнительное преимуще­ство в поглощении в целях сохранения и обеспечения надежности возросшей в несколько раз мировой прибы­ли. У Америки были все козыри: соответствующая иде­ология, самая мощная военная машина, самая высокая начальная биржевая капитализация. За исключением Японии, биржевая капитализация во всех западных стра­нах в 1990 году представлялась крохотной по сравнению с Соединенными Штатами. Япония, экономическая система которой остается защищенной системой национального типа, а язык служит своего рода залогом непрозрачности, не могла быть серьезным соперником.

Вначале Соединенные Штаты, будучи валютным и воен­ным лидером, предоставляли максимальные условия на­дежности. Уолл-стрит, биржевые индикаторы которой, похоже, отныне управляют биржевыми показателями всей планеты (вчера в сторону повышения, сегодня - понижения) стала главным конечным пунктом всего механизма: в 1990 году капитализация в Соединенных Штатах составляла 3059 млрд., а в 1998 году - 13 451 млрд. долларов. Но все это имеет мало общего с понятием экономической эффективности производства в физическом, реальном смысле, даже если образ «новых технологий» является заслуживающим внимания мифическим элементом процесса.

Увеличение биржевой капитализации, несоизмеримое с реальным ростом американской реальной экономики, в действительности представляет собой своего рода инфляцию для богатых. Получение прибыли расширяет доходы, которые инвестируются на бирже, где относительная редкость продаваемых «товаров», акций, влечет за собой повышение их номинальной стоимости.

Исчезновение

Эксплуатация трудящихся классов развитого мира и сверх­эксплуатация развивающихся стран не представляли бы собой непреодолимое препятствие для достижения

равновесия глобализированного общества, если бы это было выгодно для правящих классов всех стран планеты и особенно европейских и японского протекторатов. Ра­стущая уязвимость американской гегемонии проистекает частично из того, что регулирующие механизмы стано­вятся угрожающими для привилегированных классов подвластной периферии, идет ли речь о европейских и японских имущих классах или о новой буржуазии раз­вивающихся стран. Теперь нам предстоит отследить даль­нейшую судьбу прибыли, что вынудит нас пойти дальше морального осуждения ее извлечения и рассмотреть воп­рос о ее исчезновении.

Если мы отвлечемся от общей абстрактной модели и терминов «капитализм», «прибыль», «богачи», «биржа» и т. д. и впишем эти понятия в реальности мира, то нам придется просто сказать, что значительная часть получа­емых в мире прибылей направляется в американскую биржевую систему. Я не претендую на то, чтобы едино­лично воссоздать во всей цельности механизмы перерас­пределения в Соединенных Штатах поступающих в эту страну из всех государств мира доходов, Слишком много финансовых и идеологических иллюзий превращают систему в царство кривых зеркал: от использования бесчисленной домашней прислуги в лице адвокатов и бухгалтеров обладателями капитала до задолженности средних семей и проводимых Уолл-стрит постоянных чисток. Не забудем и следующие одно за другим сниже­ния учетных ставок с прицелом на нулевой процент, что в спекулятивной экономике равноценно безвозмездной раздаче денег. Но если мы признаем, что американская экономика в своей физической реальности производит мало, о чем свидетельствует растущий и массированный импорт потребительских товаров, то нам следует согла­ситься с тем, что биржевая капитализация является фиктивной массой и что деньги, направляемые в Сое­диненные Штаты, буквально вступают в царство ми­ражей.

Таинственными путями деньги, рассматриваемые привилегированными слоями периферии как капиталь­ные вложения, превращаются для американцев в денеж­ные знаки, используемые для закупок по всему миру товаров повседневного потребления. Капитальные инве­стиции должны, таким образом, тем или иным способом испариться. Экономическая наука должна бы размыш­лять, анализировать, предвидеть. Падение биржевых показателей, исчезновение «Энрона», крах аудитор­ской компании «Андерсен» обозначают ей для этого пути и гипотезы. Каждое американское банкротство — это для европейских и японских банков превращение в пар их активов. И мы, во Франции, знаем по собственному опы­ту, что, как об этом свидетельствует и скандал с «Креди Лионнэ», и американофильская мегаломания Жана-Мари Месье, массированные капиталовложения в Соединенные Штаты, — это предвестник наступающей катастрофы. Мы еще не знаем, как и какими темпами европейские, японские и другие инвесторы будут общипаны, но они будут общипаны, как куры. Наиболее вероятный вариант - невиданная биржевая паника с последующим крушением доллара. И такая последовательность событий может иметь своим следствием и конец самого «имперского» статуса Соединенных Штатов. Мы пока не знаем, являет­ся ли наметившееся в начале апреля 2002 года, после скандального дела «Энрона-Андерсена», снижение курса доллара лишь случайным для системы или началом ее конца. Никто об этом не помышляет, и никто к этому не стремится. Крушение механизма будет настолько же неожиданным, насколько удивительным было его по­явление.

В увеличении с 1995 по 2000 год доходов бедных и средних классов и привилегированных слоев моралист может увидеть подтверждение своего предположения, что в конечном счете американский плебс завладеет частью поступающей со всего мира, и в частности из Европы, прибыли. В основе своей это возврат фундаменталистского характера к Джесси Джеймсу (Знаменитый на американском Западе в 1860-1880 годах преступ­ник, который вместе со своим братом возглавлял банду, грабившую банки и поезда): грабить богатых, чтобы отдать бедным, но своим бедным. И разве такой механизм не демонстрирует нам схожесть имперского мо­гущества Соединенных Штатов с могуществом Рима?

Но Америка не обладает военным могуществом Рима. Ее властвование над миром не может обойтись без со­гласия выплачивающих дань правящих классов перифе­рии. За пределом определенного уровня взимаемой дани и определенного уровня финансовой ненадежности при­соединение к империи может стать для них неразумным

выбором.

Наша добровольная услужливость может сохраняться при условии, если Соединенные Штаты обращаются с нами по справедливости, если они все больше и больше воспринимают нас как членов центрального властвующе­го общества. В этом заключается сам принцип имперской динамики. Они должны убедить нас своим универсализ­мом как на словах, так и на деле в том, что «мы все - американцы». Но вместо того чтобы быть все большими американцами, мы все больше становимся подданными второй категории, потому что отказ от принципа уни­версализма является, к сожалению всего мира, централь­ной идеологической тенденцией развития современной Америки.