Объединенные нации Европы

Западноевропейское пространство безусловно представ­ляет собой привилегированное место приложения гипо­тез, изложенных в работах Фукуямы и Дойла, даже если неспособность континента достигнуть самостоятельно равновесия воспрещает рассматривать его опыт как абсо­лютно доказательный. После Второй мировой войны Соединенные Штаты в военном плане обеспечили восста­новление и стабилизацию либеральной демократии на континенте. Западная Германия и Япония были в те вре­мена настоящими американскими протекторатами. Тем не менее переход Европы в состояние мира и сотруд­ничества между всеми нациями после двух веков идео­логической и военной сверхактивности служит яркой иллюстрацией возможности умиротворения мира. В серд­це Европы франко-германские отношения особенно значимы с точки зрения превращения состояния войны в нечто сильно похожее на вечный мир. Но демократи­ческая стабилизация ни в коей мере не предполагает в Европе полную конвергенцию на основе единой соци­ально-политической модели. Старые нации с их языка­ми, социальными структурами и обычаями живы. Чтобы продемонстрировать их устойчивость, мы могли бы проанализировать многообразие способов разрешения конфликтов, партийных систем, типов чередования пра­вительств. Но мы можем также, мысля более глубоко и прямолинейно, остановиться на рассмотрении демогра­фического аспекта.

Что касается рождаемости, все европейские страны завершили переходный период. При этом индексы фертильности остаются разными и колеблются от 1,1 до 1,9 ребенка на одну женщину. Если посмотреть на боль­шие европейские государства, которые в мировом масш­табе стали средними или малыми, то можно установить отношения взаимозависимости между уровнями фертильности и идеологическими традициями.

Соединенное Королевство и Франция отличаются уме­ренно высокими индексами фертильности: соответствен­но 1,7 и 1,9 ребенка на одну женщину, что близко к порогу воспроизводства поколений и к индексу в 1,8, который наблюдается среди «белого европейского населения» Со­единенных Штатов (Из общего национального индекса в 2,1 исключаются испаноговорящие и чернокожие жители). По уровню рождаемости три ста­рые либеральные демократии остаются близкими друг другу. В других странах индексы значительно ниже: и Германии и Италии -1,3, в Испании - 1,2. И это именно те страны, в которых зародились на фазе перехода в первой половине XX века диктаторские режимы. Такая ситу­ация с индексами, может быть, не является случайной. В век современных противозачаточных средств супруже­ские пары технически - посредством пилюль или стерили­зации оказываются в своего рода социально естественном положении бесплодия. Раньше надо было бороться с при­родой и решать не иметь слишком много детей, а сегодня надо решать, рожать ли одного или нескольких детей. В странах индивидуалистских традиций — Америке, Англии, Франции - этот вопрос решается легче. А у народов, про­живающих в зонах более авторитарных традиций, в воп­росах демографии продолжает действовать более пассивная концепция существования. И там труднее принять теперь уже позитивное решение по вопросам рождаемости.

Такое объяснение подсказывает нам, что глубокие мен­тальные различия между народами, в частности между французами и немцами, сохраняются. Это различие тем­пераментов не мешает функционированию обоих режи­мов на основе соблюдения демократических правил игры, пусть даже альтернативное чередование правительств в Германии остается явлением редким, тогда как во Фран­ции никакому политическому лагерю, исключая случай­ность, не удается победить на двух выборах подряд.

Европейские народы сегодня живут так, что было бы более реалистичным и, возможно, более вдохновляющим говорить, вопреки наличию общих институтов, единой валюты и тесных технологических связей, об объединен­ных нациях Европы.

Перейдем на планетарный уровень и порассуждаем в очень общем историческом плане, вооружившись лишь нашим здравым смыслом, не утруждая себя ссылками на философов и политологов. Почему не предположить, что достигший всеобщей грамотности, стационарного демографического состояния мир вступил на путь мир­ной жизни и таким образом недавняя история Европы могла бы стать историей всей планеты? Почему нельзя представить себе, что все государства ведут себя мирно, по­свящая все силы своему духовному и материальному раз­витию? Почему не представить себе мир, вступающий на избранный Соединенными Штатами, Западной Европой и Японией после Второй мировой войны путь? Это стало бы своего рода торжеством доктрины объединенных наций.

Возможно, такой мир - только мечта. Но что верно, так это то, что, если бы он появился, он обрел бы свою законченную политическую форму в триумфе Органи­зации Объединенных Наций и не предложил бы Соеди­ненным Штатам никакой особой роли. Америке тогда предложили бы вновь стать такой же либеральной и де­мократической страной, как и все другие, демобилизовать свои вооруженные силы, выйти в заслуженную стратеги­ческую отставку, будучи окруженной горячей симпатией всей благодарной планеты.

Такая история, однако, написана не будет. Мы не знаем еще, является ли универсализация либеральной демокра­тии и мира неизбежным историческим процессом. Но мы уже знаем, что такой мир был бы угрозой для Америки. Будучи экономически зависимой, она нуждается в суще­ствовании на определенном уровне беспорядка и неус­тойчивости, чтобы оправдывать свое политико-военное присутствие в Старом Свете.

Возврат к стратегическому реализму: Россия и мир

Закончим тем, с чего начали: страной, поворот которой к демократии придал смысл первой посылке Фукуямы, - Россией, способной (до ее идеологического краха) угрожать в силу своей географической, демографической и военной массы любой стране планеты. Советская военная экспан­сия представляла главную проблему для демократий и сама по себе оправдывала роль Соединенных Штатов в качестве защитника свободного мира. Крушение коммунизма может в среднесрочной перспективе привести к созданию в России либеральной демократии. Но если либеральная демократия по природе своей не может совершать агрес­сию против другой демократии, то только одной такой трансформации России было бы в основном достаточно, чтобы превратить всю планету в мирное пространство. Если Россия станет однажды добродушным гигантом, то европейцы и японцы смогут обходиться без Соединенных Штатов. Смелая и болезненная для Америки гипотеза, которая сама уже не может обходиться без двух экономи­чески и финансово эффективных полюсов триады.

Продолжим наши рассуждения. Если в Старом Свете устанавливается мир, если он больше не нуждается в Со­единенных Штатах и если последние стали экономическим хищником, представляющим угрозу, тогда и роль России кардинально меняется. Ничто не мешает a priori пред­ставить Россию страной либеральной, демократической, защищающей, в свою очередь, планету от Америки, стре­мящейся закрепить свой имперский статус.

Я детально проанализирую экономическую ситуацию и стратегическую роль России несколько ниже. А на этой предварительной стадии следует, тем не менее, напом­нить, что, несмотря на военное ослабление, Россия оста­ется единственной страной, ядерный арсенал которой может служить преградой для военного всемогущества Соединенных Штатов. По соглашению о сокращении ядерных вооружений, заключенному Джорджем У. Бушем и Владимиром Путиным в мае 2002 года, у той и другой стороны сохраняется примерно по 2 тыс. ядерных зарядов. То есть сохраняется все то же равновесие страха.

Если отношения между Америкой и миром полностью меняются и защита превращается в виртуальную агрес­сию, то отношения России с миром также кардинально изменяются, происходит переход от агрессии к виртуальной его защите. В такой модели единственным неизменным элементом в конечном итоге остается антагонистический характер российско-американских отношений.