Глава 5

ОТХОД ОТ УНИВЕРСАЛИЗМА

Одной из основных опор империй, обусловливающих одновременно и их динамизм, и стабильность, является универсализм, то есть способность относиться на равно­правной основе ко всем людям и народам. Он делает возможным постоянное расширение границ системы власти на основе интеграции в центральное ядро завое­ванных народов и людей. Изначальная этническая основа оказывается превзойденной. Граница людской группы, которая идентифицируется с системой, беспрерывно расширяется, поскольку принадлежность к этой группе позволяет подвластным стать властвующими. В умах по­коренных пародов начальное насилие победителей пре­вращается в великодушие.

Успех Рима, крушение Афин, как мы это видели выше, объясняются не столько различием военных возможно­стей, сколько постепенным расширением прав на обрете­ние римского гражданства и все большим сужением возможностей получить афинское. Афинский народ оста­вался этнической группой на кровной основе. С 451 года до нашей эры для получения афинского гражданства требовалось, чтобы оба родителя были афинянами. Рим­ский народ, который вначале нисколько не уступал афин­скому в том, что касается этнического самосознания, постепенно расширялся за счет включения в свой состав всего населения Лация, затем всей Италии и, наконец, народов всего Средиземноморского бассейна. В 212 году нашей эры эдикт Каракаллы предоставил римское граж­данство всем свободным жителям империи. Провинции дали Риму большинство его императоров. Можно было бы привести другие примеры универсалистских систем, оказавшихся способными умножить свой военный по­тенциал благодаря отношениям с людьми и народами на основе равноправия: Китай, который и сегодня объединяет невиданную в истории массу людей под единой государ­ственной властью; первая арабская империя, молниенос­ное расширение которой объясняется в равной мере как крайним эгалитаризмом ислама, военной мощью завое­вателей, так и упадком Римской и Парфянской империй. В современной истории советская империя, развалив­шаяся в результате слабости своей экономики, опиралась на принципы равноправия в отношениях с народами, что скорее является характерной чертой русского народа, чем проявлением коммунистической идеологической над­стройки. Франция до относительного демографического спада была по европейским масштабам империей и функ­ционировала по законам универсалистского кодекса. В числе недавних крушений империй можно напомнить и крах нацизма, радикальный этноцентризм которого не допускал, чтобы изначальная мощь Германии увели­чивалась за счет интегрирования покоренных народов. Сравнительный анализ свидетельствует, что способ­ность народа-завоевателя относиться на основах равно­правия к покоренным народам не является результатом воздействия внешних факторов, а заложена в своего рода изначальном антропологическом коде. Это a priori куль­туры. Народы, семейная структура которых, рассматри­вающая братьев как равных, эгалитарна, - например, в Риме, Китае, арабском мире, России, в Парижском бас­сейне Франции - склоняются к восприятию других людей и народов как себе равных. И предрасположенность к интеграции других является результатом этого эгали­тарного a priori, А народы, изначальная семейная структура которых не включает полного равноправия между братьями, как, например, в Афинах и — еще более яркий пример — в Германии, не могут воспринимать в качестве равных других людей и другие народы. Военные завоева­ния ведут, скорее, к усилению собственного этнического «я» завоевателя. Они порождают в большей мере фраг­ментарное, чем цельное видение человечества и скорее дифференциалистское, чем универсалистское поведение. Англосаксов трудно разместить на оси днфференциализм-универсализм. Англичане - откровенные дифференциалисты. Им удавалось из века в век сохранять гэльскую и шотландскую идентичность. Британская им­перия, созданная на заморских территориях благодаря подавляющему технологическому преимуществу, просу­ществовала недолго. Она не пыталась ни в какой мере интегрировать завоеванные народы. Косвенное управле­ние, indirect rule, не ставившее под угрозу существование местных обычаев, стало профессией англичан. Осуществ­ленная ими деколонизация была относительно безболез­ненной, шедевром прагматизма, поскольку перед ними никогда не вставал вопрос о превращении индусов, африканцев или малайцев в британцев стандартного формата. Французам же, многие из которых мечтали пре­вратить в обычных французов вьетнамцев и алжирцев, было значительно труднее отказаться от имперского про­шлого. Увлеченные своим скрытым универсализмом, они вступили на путь защиты империи, что принесло им целую серию военных и политических поражений.

Не стоит, однако, преувеличивать британский дифференциализм. Учитывая малые размеры Англии и необъят­ность британского имперского образования, хотя оно и было эфемерным, Британия продемонстрировала явную способность обращаться с завоеванными народами на относительно равноправных и достойных основаниях. Шедевры британской социальной антропологии, каковы­ми являются исследования Эванса-Притчарда о судан­ском народе нуэр или Мейера Фортеса о таленсе Ганы, столь же превосходные по своей изящности, сколь и по научной добросовестности, были созданы в колониальную эпоху. В этих исследованиях традиционное умение англичан анализировать этнические различия сочетается с острым пониманием человеческой универсальности, скрываемой многообразием структур. Англосаксонский индивидуа­лизм дает возможность скорее прямого понимания сути индивидуума, человека вообще, чем человека, созданного по антропологической матрице. Пример американцев выражает в пароксистическом стиле англосаксонскую двой­ственность отношения к противостоящим принципам универсализма и дифференциализма. Соединенные Шта­ты могут рассматриваться прежде всего как национально-государственный результат радикального универсализма. В конце концов, речь идет об обществе, возникшем в ре­зультате слияния иммигрантов из всех стран Европы. Изначальное английское ядро проявило абсолютные спо­собности к абсорбции лиц различного этнического проис­хождения. Прерванная во второй половине 20-х годов иммиграция возобновилась в 60-х, распространившись на Азию, Центральную и Южную Америку. Способность к интеграции, расширению центра обеспечила американский успех, то, что может считаться имперской удачей в судьбе Соединенных Штатов. Демографические показатели — 285 млн. человек в 2001 году, 346 млн., как предполагается, в 2025 году - сами по себе являются свидетельством спо­собности к интеграции с представителями других народов. Но в то же время Соединенные Штаты могут быть охарактеризованы и совсем противоположными словами, словами радикального дифференциализма. В их истории всегда присутствовал некто другой, иной, не подлежащий ассимиляции и приговоренный к уничтожению или, чаще всего, к сегрегации. Эту роль иного человека играли индеец и негр и продолжают сегодня играть негры и испаноязычные. Американская идеологическая система сочетает универсализм и дифференциализм в рамках еди­ной цельности: эти концепции, внешне противоположные, функционируют здесь как дополняющие друг друга. Вначале существует нерешительность в отношении дру­гого, которого a priori нельзя определить или как себе по­добного, или как другого. Некоторые иностранцы будут восприняты как себе подобные, равные, а другие - как отличающиеся, низшие. Сходство и различие, равенство и деление на высших и низших появляются вместе, в каче­стве полярных противоположностей. Отторжение индейцев и негров позволило воспринимать ирландских, немецких, еврейских, итальянских иммигрантов как равных. Опре­деление этих иммигрантов как равных, в свою очередь, позволило отнести индейцев и негров к низшей расе.

Англосаксонская нерешительность в определении ста­туса чужого не является фактом современной истории. Напротив, она, похоже, была предопределена известной антропологической примитивностью, принадлежностью англичан к периферийной по отношению к Старому Свету историко-культурной страте, плохо интегрировав­шейся с империями, которые там сменялись одна за другой, и не осознавшей глубоко принципы равенства и неравен­ства. Этот примитивизм касается только семейного круга; он ничуть не помешал Англии и Соединенным Штатам проявить себя в самой недавней фазе истории пионерами современной экономики.

Английская культура характеризуется, следовательно, известным отсутствием четкого определения понятий равенства и неравенства, которые вообще четко различа­ются во всей Евразии (У меня будет еще возможность развить эту точку зрения в плани­руемой работе «Происхождение семейных систем», где будет доказана относительная архаичность в антропологическом смысле англосаксон­ской семейной формы. Этот антропологический архаизм абсолютно ничего не говорит о потенциях культурного и экономического развитии регионов, для которых этот семейный тип является характерным. У меня будут также возможности показать, что некоторые высокораз­витые в антропологическом смысле семейные формы - арабская, ки­тайская - служат тормозом развития. Иными словами, эволюция семьи может блокировать развитие образования и экономики).

Если вернуться к антропологической модели, совме­щающей антропологическую структуру и идеологическое восприятие a priori, тогда действительно можно выявить в традиционной английской семье неопределенность, соответствующую неопределенности а идеологической сфере: братья - разные, они ни равны, ни неравны. Правилам неравноправного распределения наследства у немцев и у японцев и равноправного - у французов, русских, арабов и китайцев противостоит свобода завеща­ния у английских родителей, которые могут распределять имущество между своими детьми, как им заблагорассу­дится. Однако такая свобода не влечет за собой, за исклю­чением английской аристократии, больших отступлений от равенства, например лишения права наследования всех детей в пользу одного.

Состояние неопределенности между дифференциализмом и универсализмом делает отношение англосаксов к чужому и иностранцу очень интересным и специфиче­ским, то есть нестабильным.

Универсалистские народы раз и навсегда определяют a priori иностранцев, которых они считают подобными им самим. Это приводит к проявлениям нетерпимости, когда конкретные иностранцы на первый взгляд не подтверждают их идеологическое a priori. Ксенофобские потенции универ­салистских пародов очевидны: нервозность французов по поводу исключения из общественной жизни арабских жен­щин, презрение классических китайцев или римлян к пе­риферийным народам, которые не угнетают своих женщин, негрофобия русских, не привыкших к терном у цвету кожи, и т.д. Но никогда противоположная антропологическая система не осуждается на уровне теории. Открыто дифференциалистские народы, особенно в периоды завоеватель­ных походов, — немцы до нацизма включительно, японцы в милитаристскую эпоху - выстраивают стабильную иерархию между высшими и низшими народами земли. Отношение же англосаксов к миру подвижно. У них есть в сознании антропологическая граница, которой нет у универсалистских народов, и это сближает их с дифференциалистскими народами. Но эта граница может пере­мещаться в сторону либо расширения, либо сужения. Есть мы и другие, но среди других есть такие, как мы, а есть и отличные от нас. Среди отличных (чужих) некото­рые могут быть классифицированы заново как подобные нам. А среди подобных некоторые могут быть классифи­цированы заново как чужие. Но всегда сохраняется черта, отделяющая полноценного человека от чужака — «There is some place where you must draw the line» (Всегда найдется место, где вы должны провести черту» (англ.)). Ментальное пространство англичан может быть сведено до минимума, ограничено их собственным кругом, но оно может и рас­пространяться на всех британцев. А сегодня оно наверняка постепенно распространяется на всех европейцев.

История Соединенных Штатов может быть прочитана как эссе на тему о перемещениях этой черты, представ­ляя собой непрерывное расширение центрального ядра с момента достижения независимости до 1965 года и по­явившуюся в 1965 году тенденцию к его сокращению, продолжающуюся до наших дней.

Будучи изначально англичанами, американцы быстро научились интегрировать всех европейцев, проявив, правда, заметные колебания по вопросу о статусе ирланд­цев, итальянцев и евреев. Категория «белый» позволила формализовать это частичное расширение, отбросив индейцев, негров и азиатов по ту сторону границы, отделя­ющей подобного себе от чужого. Между 1950 и 1965 годами возникает новая волна расширения: азиаты и индейцы-автохтоны обретают статус полноценных американцев. Реальность этого феномена измеряется данными об их появлении на общем американском матримониальном рынке. Их женщины не являются больше табу для муж­чин доминирующей группы, и те могут отныне на них жениться. Тем не менее в 1950-1965 годах негритянская проблема порождает максимальную напряженность меж­ду универсализмом и дифференциализмом: на сознатель­ном политическом уровне борьба за гражданские права ставит вопрос о включении негров в центральное про­странство, а на неосознанном уровне глубоких верований ситуация не изменяется и матримониальная сегрегация чернокожих женщин уменьшается лишь на бесконечно малую величину.

Тенденция к расширению может быть объяснена в оптимистическом варианте гипотезой о человеческом разуме, в конечном счете способном со временем при­знать схожесть чужого с собой. Подобная интерпретация предполагает существование автономной эгалитарной динамики, неотъемлемого превосходства принципа равен­ства над принципом неравенства. Но, earn мы захотим полностью понять мощный, но, к сожалению, кратко­временный подъем универсализма в Америке в 1950-1965 годах, носивший наиболее отчетливо выраженный имперский характер, то мы не должны замалчивать роль одного второстепенного фактора - конкуренции совет­ской империи. Эпоха «холодной войны» была и эпохой максимального американского универсализма.

Россия изобрела и попыталась навязать всему миру коммунизм - самую универсалистскую идеологию со времен Французской революции. Последняя выдвинула принцип равенства всех людей. Не менее эгалитарная русская революция предложила ГУЛАГ для всех людей планеты. Каковы бы ни были его пороки, нет оснований упрекать коммунизм в отсутствии равноправия всех подвластных народов. Конкретный анализ функцио­нирования советской империи свидетельствует, что на­силию и государственной эксплуатации подвергался в значительно большей мере сам центр России, чем аннексированные народы. А восточноевропейские на­родные демократии пользовались максимальной «сво­бодой».

Русский универсализм четок и ясен. Он обладает боль­шой соблазнительностью, которая на практике проявилась в создании Коммунистического интернационала. Как и французские революционеры, большевики, каза­лось, обладали естественной способностью считать все народы и всех людей одинаково равноправными. Это не только привлекательная позиция, она также и выгодна с точки зрения политической экспансии.

В годы «холодной войны» Америка вынуждена была противостоять и этой потенциальной угрозе как внутри страны, так и за ее пределами. За рубежом американский универсализм выражался в утверждении во всех разви­тых союзных странах однородной либеральной экономи­ки и в поддержке деколонизации на всем пространстве западной сферы. Внутри американского общества конку­ренция коммунистического универсализма обусловила необходимость борьбы против сегрегации чернокожих американцев: вынужденный выбирать между двумя моделями, мир не смог бы выбрать Америку, рассматри­вающую часть своих граждан как недочеловеков. Асси­миляция японцев и евреев - непререкаемая удача. Но в случае с неграми их интеграция в политическую систему не сопровождалась экономической эмансипацией и рас­сеиванием в американском обществе в целом. Сред­ний класс среди чернокожих американцев появился и получил развитие, но у него есть собственные гетто в добавление к более обширным гетто чернокожих бед­няков.

С крушением коммунистического соперника наблю­дается спад американского универсализма. Все происходит так, будто давление конкурирующей империи вынудило Соединенные Штаты выйти за пределы того, на что они реально способны в плане масштабов универсализма. Исчезновение этого давления позволяет американской ментальной системе вновь обрести свое равновесие и тем самым сократить периметр включения других народов в «свой» универсум.

Отказ от универсализма внутри страны:

положение чернокожих и испаноговорящих американцев

«Многорасовый» характер американского общества и его отражение в статистике позволяют нам проследить «из­нутри» ослабление американского универсализма и уста­новить с помощью демографического анализа провал интеграции чернокожих американцев и возможное появ­ление третьей отдельной группы - «испаноговорящих», являющихся в действительности в своем подавляющем большинстве латиноамериканцами индейского, мекси­канского происхождения.

На первый взгляд американская статистика, тем не менее, свидетельствует о небольшом увеличении на рубе­же тысячелетия сметанных браков среди чернокожих американцев мужского пола: от 2,3% среди мужчин стар­ше 55 лет до 11% в возрасте от 15 до 24 лет. Но увеличение смешанных браков среди чернокожих женщин незначи­тельно, что свидетельствует об устойчивости важнейшего расового табу: мужчины доминирующей группы не должны жениться на женщинах подчиненной группы. Межрасовые браки негров и белых несколько более мно­гочисленны среди категории лиц, получивших высшее образование. Среди лиц азиатского происхождения тех же возрастных категорий увеличение смешанных браков, напротив, весьма значительно: от 8,7 до 30,1%. Что каса­ется молодых американских евреев, то здесь уровень смешанных браков достигает 50%. Их выход на общий матримониальный рынок, то есть распыление еврейской группы, сопровождается шумным подъемом движения активной солидарности с израильским государством.

Самые последние статистические данные, однако, сви­детельствуют, что некоторое увеличение смешанных браков, наблюдавшееся среди чернокожих в 1980-1995 годах, затем прекратилось. Статистический ежегодник Соеди­ненных Штатов позволяет проследить «оттепель» 1980-1995 годов, которая была минимальной; в последующие годы расовая ситуация оказалась вновь блокирована, Уровень смешанных браков для женщин составлял 1,3% к 1980 году и 1,6% — в 1990 году. Он поднялся до 3,1% it 1995 году, а затем остановился па уровне 3%. Но это уже было слишком много для американских статистических служб, которые инстинктивно почувствовали, что даже столь незначительное увеличение невозможно: «enough is too much already» («Достаточно — это уже слишком много» (англ.)). Ha 1999 год они сочли разумным исключить из статистики как белых, так и чернокожих испаноговорящих, что снизило уровень смешанных бра­ков для чернокожих женщин до 2,3% (Statistical Abstract of the United States: 2000. - P. 51. Table 54). Ложная тревога, поскольку меньшинство - носитель испанского универ­сализма - достигло огромного увеличения смешанных браков. Речь скорее всего идет о пуэрториканцах. В насто­ящее время около 98% чернокожих женщин, живущих в браке, замужем за чернокожими мужчинами. А если к этой почти абсолютной расовой эндогамии добавить гот факт, что добрая половина чернокожих женщин яв­ляется матерями-одиночками и, следовательно, не состо­ит в браке с белыми, то нам придется прийти к выводу об удивительном постоянстве расовой проблемы. Было бы точнее говорить о загнивании, так как другие демо­графические данные свидетельствуют о регрессе.

Уровень детской смертности, то есть пропорциональ­ная численность детей, умирающих в возрасте до одного года, в Соединенных Штатах значительно выше среди чернокожего населения, чем среди белых: в 1997 году 6 на тысячу - у белых и 14,2 - у негров. Данные показатели достаточно неблагополучны, даже у белых американцев, поскольку они выше, чем в Японии и во всех странах Западной Европы. Но они, по крайней мере, снижаются. Б 1999 году уровень детской смертности у белых упал до 5,8 на тысячу. Напротив, среди чернокожего населе­ния этот показатель (и это факт чрезвычайный) с 1997 по 1999 год возрос с 14,2 до 14,6 (National Vital Statistics Reports. - Vol. 49. - No. 8. - 2001. – Sept). Читатель, не привыкший к социологическому толкованию демографических по­казателей, может, проявляя здравый смысл, считать, что это незначительное изменение. Он может думать, что детская смертность не имеет значения для всего общества. На самом же деле уровень детской смертности - ключевой показатель. Он отражает реальное положение самых уяз­вимых групп людей в обществе или в отдельном секторе общества. Незначительное увеличение детской смертности в 1970-1974 годах в России позволило мне уже в 1976 году констатировать загнивание Советского Союза и предска­зать крушение системы (Todd E. La chute finale). Небольшое увеличение детской смертности среди чернокожего населения в Соединенных Штатах свидетельствует о провале расовой интеграции, несмотря на полувековые усилия.

Однако американская ментальная система в начале третьего тысячелетия является уже не двухрасовой, а трехрасовой, поскольку и статистика, и общественная жизнь превратили испаноговорящих — в действительно­сти мексиканцев индейского происхождения — в третью значительную по своей численности отдельную группу (В действительности в американской статистике различаются пять групп: белые, чернокожие, испаноговорящие, а также азиаты и ин­дейцы. Однако на современном этапе выделение интегрированных в результате смешанных браков и малочисленных индейцев, а также интегрированных вследствие браков азиатов должно рассматриваться как идеологический «пережиток» или «иллюзия»). Американское общество вновь обрело трехкомпонентную структуру, которую оно имело в момент достижения независимости или когда в начале XIX века его анализи­ровал Токвиль: индейцы, чернокожие, белые.

Судьба мексиканского сообщества для социологов остается неясной. Некоторые данные, как, например, блестящее владение детьми английским языком, ука­зывают на продолжение процесса ассимиляции в про­тивоположность тому, что утверждается в ходе страстных дебатов об испанофонии. Но следует отметить, что за фазой повышения последовало снижение уровня сме­шанных браков среди самых молодых поколений: 12,6% в категории старше 55 лет, 19% - у 35-54-летних и только 17,2% в возрасте от 25 до 34 лет и 15,5% в возрасте от 15 до 24 лет (American Demographics. - 1999. – Nov). Это снижение не является обязательно свидетель­ством изменения поведения данных групп населения. Оно могло быть и механическим результатом изменения состава населения, теперь в большинстве своем мексикан­ского, в районах Техаса и Калифорнии, расположенных ближе всего к границе с Мексикой. Но даже это чисто тер­риториальное последствие указывает все же на отделение белой группы от группы, которую мы назовем испано-индейской. Показатели фертильности за 1999 год в различ­ных группах дают ясное представление о сохраняющихся ментальных различиях: 1,82 у белых неиспаноговорящих («безумная» лингвистически-расовая категория), 2,06 -у чернокожих неиспаноговорящих, 2,9 — у испаногово­рящих (http://www.census.gov/population/nations/summary). В Мексике в 2001 году индекс фертильности составлял 2,8.

Стоит ли действительно удивляться провалу интегра­ции в обществе, где прославление равенства прав заменено сакрализацией «разнообразия» — происхождения, культур, рас, — окрещенного «мулътикультурализмом»? Падение ценности равенства в американском обществе характерно не только для области расовых отношений. Эволюция экономики в 1980-1995 годах может быть интерпретиро­вана, как мы показали выше, и как форсированный марш к неравенству, ведущий в некоторых слоях с низкими доходами - особенно, как бы случайно, среди чернокожего населения - к феноменам регресса и взрыва.

Но вновь следует, избегая карикатурного изображения, попытаться понять во всей цельности англосаксонскую ментальную систему, которая нуждается в сегрегации одних - конечно, негров, возможно, мексиканцев, - чтобы ассимилировать других — японцев, евреев. В этих условиях можно говорить скорее о дифференциалистской, чем об универсалистской ассимиляции.

Для тех, кто интересуется стратегическими ориентира­ми Америки, особый интерес представляет интеграция евреев в саму сердцевину американского общества в кон­тексте отхода от универсализма внутри страны. Она созвуч­на со столь очевидным в отношениях Америки с миром, столь явным в решении ближневосточного конфликта от­ходом Соединенных Штатов от универсализма вне страны. Включение Израиля в ментальную американскую систему как внутри, так и вне страны и исключение арабов нахо­дятся в соответствии с исключением негров и мексиканцев.

Идеологическое сосредоточение Соединенных Штатов на еврейском государстве не ограничивается еврейской общиной. Гипотеза об общем отходе Америки от универ­сализма позволяет понять эту линию. Но мы должны под­вергнуть исследованию неохотно снимающую с себя вуаль историю: прочность уз между Америкой и Израилем — факт новый, необычный. И речь в данном случае идет не столько о том, как его «объяснить», сколько о том, чтобы исполь­зовать его в качестве «свидетельства» глубинных тенден­ций, которые будоражат Соединенные Штаты. Выбор Израиля является наиболее видимым признаком отступ­ления американского универсализма и мощного подъема дифференциализма, что обнаруживается как во внешнем плане (отказ от арабов), так и во внутреннем [трудности интеграции мексиканцев или сохраняющаяся сегрегация чернокожего населения).

Отход от универсализма во внешнем плане: выбор Израиля

Приверженность Америки Израилю представляет собой настоящую тайну для специалистов стратегического ана­лиза. Не дает ничего нового и чтение недавно изданных

классических трудов. Киссинджер рассматривает израиль­ско-палестинский вопрос детально, но с исступлением адепта «реализма», вынужденного иметь дело с борьбой иррациональных народов за обладание Землей обетован­ной. Хантингтон же выносит Израиль за скобки сферы цивилизации, которую он рассматривает в качестве еди­ного стратегического блока (С присущим ему оппортунизмом неоконсервативный журнал «Соmmentarу», издаваемый Американским еврейским комитетом, в ана­лизе этой книги даже не упомянул об этом исключении Израиля, вынесенного за пределы западной сферы {март 1997 года)). Что касается Бжезинского, то он вообще не упоминает Израиль. Фукуяма тоже. И это очень любопытно с точки зрения важности тесных связей с Израилем в формировании во всех областях антагонистических отношений Соединенных Штатов с арабским и, в более широком плане, мусульманским миром.

Рациональность и полезность таких отношений с Изра­илем трудно доказать. Гипотеза о необходимом сотруд­ничестве между демократиями несостоятельна. Творимая день за днем несправедливость по отношению к пале­стинцам и форме колонизации земель, которые еще у них остаются, сама по себе является отрицанием принципа равенства — основы демократии. Все остальные государ­ства, в частности европейские, не испытывают к Израилю такой безграничной симпатии, которая характерна для Соединенных Штатов.

Военная полезность ЦАХАЛа могла бы быть более серь­езным аргументом. Уязвимость американской армии, громоздкой и неспособной на жертвенные потери, все чаще и чаще предполагает систематическое использова­ние в наземных операциях союзнических контингентов и даже наемников. Одержимые необходимостью контро­лировать нефтяную ренту, американские руководители, возможно, и не осмеливаются обходиться без поддержки на месте со стороны первой армии на Ближнем Востоке, то есть армии Израиля, страны небольших размеров, контуры и сверхвооруженность которой все больше и больше напоминают прикованный на месте авианосец. С точки зрения американского стратега реалистической школы (военного или гражданского) возможность рас­считывать на поддержку военной силы, способной унич­тожить любую арабскую армию в течение нескольких дней или недель, важнее симпатий или уважения со сто­роны мусульманского мира. Если таков расчет, то почему же об этом не говорят? И можно ли серьезно предпо­лагать, что израильская армия сможет контролировать нефтяные скважины Саудовской Аравии, Кувейта, Эми­ратов, когда вчера она оказалась неспособной удержи­вать без крупных потерь юг Ливана, а сегодня - Трансиорданию?

Рассуждения, настаивающие на значимости роли ев­рейской общины в Америке, ее способности влиять на избирательный процесс, составляют лишь малую часть истины. Это - теория «еврейского лобби», которую, кста­ти, можно было бы дополнить теорией отсутствия араб­ского лобби. В отсутствие достаточно многочисленной арабской общины политическая цена поддержки Израи­ля любому политику, испытывающему трудности с пере­избранием, может показаться почти равной пулю. Зачем терять голоса евреев, если нет возможности получить столько же голосов арабов? Но не будем преувеличивать численность еврейской общины, которая, насчитывая 6,5 млн.человек, составляет всего 2,2% населения Соеди­ненных Штатов. Тем более что Америка не лишена и антисемитских традиций, и можно было бы представить ситуацию, когда большое число избирателей среди 97,8% американцев-неевреев голосует против политиков, под­держивающих Израиль. Однако антисемиты сегодня не настроены антиизраильски. Так мы приближаемся к серд­цевине тайны.

Группы населения, которых сами американские евреи считают антисемитами, то есть христианские фундамен­талисты, политически ориентируются на правых республиканцев (The American Jewish Committee: 2001 //Annual Survey of American Jewish Opinion. htlp://www.ajc.org). Но именно среди республиканского электора­та отмечается максимальная поддержка Израиля.

Американские правые религиозные круги, которые поддерживают Буша, лишь недавно воспылали страстью к израильскому государству в качестве позитивной обрат­ной стороны своей ненависти к исламу и арабскому миру. Если к этому добавить, что, со своей стороны, три четвер­ти американских евреев продолжают придерживаться левоцентристской ориентации, голосуют за демократи­ческую партию и опасаются христиан-фундаментали­стов, то мы сталкиваемся с важнейшим парадоксом: существуют подспудные антагонистические отношения между американскими евреями и той фракцией амери­канского электората, которая решительно поддерживает Израиль.

Нельзя понять все более решительную поддержку Израиля Ариеля Шарона, не прибегая к гипотезе, что существуют два различных по природе типа поддержки, противоречивое сочетание и мотивации которых одно­временно объясняют и постоянство, и непоследователь­ность американской политики по отношению к Израилю.

С одной стороны, есть традиционная поддержка Израи­ля американскими евреями. И она, когда у власти находит­ся Демократическая партия, лежит в основе инициатив с целью защитить Израиль, при уважении, в меру возмож­ного, прав палестинцев. Такой тип мотиваций диктовал шаги Клинтона, направленные на достижение мира в Кэмп-Дэвиде.

Другой, более новой и оригинальной опорой Израиля является правое крыло Республиканской партии, которое в ближневосточной политике демонстрирует предпочтение принципа неравенства, столь характерное для современ­ной Америки. Да, оказывается, возможно предпочтение неравенства и несправедливости.

Универсалистские идеологии провозглашают равно­значность народов. Столь «справедливая» позиция за­ставляет нас верить, что принцип равенства необходим для создания союза между народами. Но можно иденти­фицировать себя с другим независимо от понятия равен­ства. Во время Пелопонесской войны афиняне, поборники демократии, всякий раз, когда могли, поддерживали демо­кратов на греческом пространстве. В то же время Спарта, поборница олигархии, устанавливала олигархические режимы во всех городах, которые она завоевала (Aristole. Politique, livre V, 7, (14). - P.: Les Belles Lettres. – 1989). К концу XVIII века различные между собой монархические режи­мы без особых трудностей создали коалицию для борьбы против принципа равенства, провозглашенного Француз­ской революцией. Но самым поразительным примером взаимной идентификации двух удаленных друг от друга режимов, не только враждебных принципу равенства, но и приверженных идее иерархии народов, является при­мер Германии и Японии во время Второй мировой войны. После Перл-Харбора Гитлер объявил войну Соединен­ным Штатам в знак солидарности с Японией. В между­народных, как и межличностных отношениях может существовать предпочтение зла, или, выражаясь мягче, несправедливости, если ты сам порочен или несправед­лив. Фундаментальный принцип идентификации с дру­гим состоит не в признании добра, а в узнавании самого себя в другом.

Можно было бы даже утверждать, что ощущение ве­роятности неблагоприятного развития событий для тебя самого усиливает потребность предусмотреть двойное оправдание. Именно в этом смысле, я думаю, надо харак­теризовать новую и окрепшую приверженность Америки Израилю. Так как дела в Израиле принимают дурной оборот, и как раз в тот момент, когда они принимают такой же оборот в самой Америке, последняя выражает одобрение его все более жестокого поведения по отношению к палестинцам. Америка дрейфует в сторону усиления веры в неравенство людей. Она все меньше верит в единство человеческого рода. Эти констатации без каких-либо изменений мы можем отнести и к Государству Израиль, политика которого в отношении арабов сопровождается внутренним расслоением в результате экономического неравенства и в зависимости от религиозных верований. Растущая неспособность израильтян воспринимать арабов как человеческие существа вообще является очевидностью для людей, следящих за печатной или телевизионной информацией. Напротив, процесс внутреннего расслоения израильского общества, переживающего, как и американское общество, лихорадочный рост неравенства, осознается в меньшей степени (См. замечательную статью Илана Грсйльсаммера: «Le Débat». -2002. - Janv.-févr. - P. 117-131). Разрыв доходов в этой стране отныне относится к числу самых значительных в развитом и «демократическом» мире. Различные группы - светские, ашкенази, сефарды, ультраортодоксы — все больше отдаляются друг от друга, и этот феномен четко проявляется в различиях коэффициентов рождаемости у этих групп: от менее двух детей на одну женщину у светских до семи детей - у ультраортодоксов.

Вначале отношения между Израилем и Соединенными Штатами строились, исходя из принадлежности к общей сфере либеральной демократии. Существовали также и конкретные взаимоотношения вследствие присутствия в Америке наиболее многочисленной в мире еврейской диаспоры. Не следует забывать и библейские нити, связывающие кальвинизм и иудаизм. Когда протестант читал, трактуя ее в несколько буквальном духе, Библию, он идентифицировал себя с народом Израиля. Что касается конкретно американских пуритан XVII века, иммигрировавших в новую землю обетованную, их априорный ужас по отношению к народам-идолопоклонникам — библейский дифференциализм - сосредоточился на индейцах и неграх.

Недавно возникшая глобальная привязанность Соеди­ненных Штатов к Израилю, возможно, имеет мало общего с этим изначальным религиозным родством, с любовью к Библии, с позитивной и оптимистической идентифика­цией с избранным народом Израиля. Я убежден, что если бы республиканская или католическая Франция была по-прежнему вовлечена в алжирскую войну, угнетая, бросая в тюрьмы, убивая арабов, как это делает сегодня Государ­ство Израиль в Палестине, сегодняшняя Америка - диф­ференциал и стекая, с глубоким неравенством, мучимая нечистой совестью, — идентифицировала бы себя с коло­ниальной Францией, лишенной своего универсализма. Нет ничего более утешительного, когда покидаешь сферу справедливости, чем наблюдать, как другие творят зло. И все, что делает несправедливого в наши дни Израиль, не шокирует главенствующую державу Запада (Как раз когда я пишу эти строки, мне попадает под руку - слу­чайность ли это? — газета «Либерасьон» с интервью Жана-Мари Ле Пена израильской либеральной газете «Хаарец». В нем лидер француз­ских крайне правых выражает понимание антитеррористической и ан­тиарабской борьбы ЦАХАЛа, сходной, по его мнению, с той, которую вела французская армия в Алжире четырьмя десятилетиями ранее (Liberation. - 2002. - 22 avr.)).

Для планетарного стратегического анализа самое глав­ное - проникнуть в глубинную логику американского поведения: неспособность Соединенных Штатов восприни­мать арабов как человеческие существа вообще вписывается в динамику отхода от эндогенного для американского общества универсализма.

Обеспокоенность американских евреев

Наша модель позволяет лучше понять лихорадочное поведение американской еврейской общины, от которой можно было бы ожидать, что она будет просто счастлива удавшейся интеграции в американское общество и в во­сторге от лояльной позиции Америки по отношению к Израилю. На самом же деле эта привилегированная об­щина, напротив, впала в тревожный, если не сказать невротический, культ холокоста (См.: Novick P. L'Holocausle dans la vie américaine. - P.; Gallimard, 2001). Она нескончаемо отме­чает память о массовых убийствах, которых самой ей удалось избежать. Она бесконечно осуждает растущий по всей планете антисемитизм и чувствует угрозу всем группам диаспоры, французской в частности, которую французы недооценивают, несмотря на нападения на синагоги весной 2002 года в периферийных районах Франции. Французские евреи, ашкенази по происхожде­нию, для которых холокост был значительно более кон­кретной семейной реальностью, на самом деле ведут себя значительно более спокойно, проявляя большую уверен­ность в будущем, хотя по ту сторону Атлантики их неус­танно обвиняют в ренегатстве, в отсутствии общинного сознания и предрекают, что они станут жертвами вечного французского юдофобства.

Укоренившийся страх американских евреев в стране пресловутого «всемогущего еврейского лобби» несет в себе нечто парадоксальное (См., например, удивительную обложку консервативного ежене­дельника «Weekly Standard», вышедшего после первого тура президент­ских выборов во Франции, на которой на трехцветном фоне был напечатан девиз: «Свобода, равенство, юдофобия» (2002, 6 mars)). Гипотеза об отступлении амери­канского универсализма позволяет понять устойчивость подлинного страха американских евреев.

Резюмируем нашу экспликативную модель. Что каса­ется отношения к другому, чужому, то англосакскому менталитету присущи дне характеристики: ему необходи­мо исключать, чтобы включать; граница между включен­ными и исключенными нестабильна. Существуют фазы расширения и фазы сужения.

Включение американских евреев совпадает с исключе­нием чернокожего населения и, возможно, мексиканцев. Оно происходит в фазе отступления универсализма, мощного подъема дифференциализма, или, по американской терминологии, утверждения расистских настроений. Мотором американской эволюции сегодня являются не ценности равенства, а ценности неравенства. Как пережить со спокойной совестью и с чувством уверенности столь парадоксальный процесс интеграции? Как не понять, что такое включение является хрупким, уязвимым, полным виртуальных опасностей? Американские евреи проецируют на весь мир испытываемый ими страх, потому что они подспудно чувствуют, что являются в большей мере игрушками регрессивной дифференциалистской динамики американского общества, чем субъектами, пользующимися выгодами растущего благородства универсалистского типа. Это мнение является не только результатом теоретических размышлений. Впервые я это почувствовал в начале 80-х годов в ходе беседы с одним из моих дедушек, американцем австрийского еврейского происхождения. Во время визита в Диснейленд он высказал на фоне танцующих Микки свою постоянную тревогу: расовые страсти американского общества неприятно напоминали ему Вену его юношества. Никогда я не ощущал подобного беспокойства со стороны французско-еврейской части моей семьи.

Империя не может быть дифференциалистской

Американская риторика об «империи зла», «оси зла» или о любых других дьявольских проявлениях на Земле вы­зывает у нас улыбку или бурные восклицания в зависи­мости от момента и темперамента каждого. Тем не менее ее надо воспринимать всерьез, но в расшифрованном виде. Объективно она выражает испытываемое амери­канцами наваждение зла, исходящего извне, хотя в дей­ствительности оно исходит изнутри самих Соединенных Штатов. На самом деле угроза зла исходит здесь отовсюду: отказ от равенства, усиление безответственной плутократии, жизнь в кредит потребителей и самой страны, псе более частое использование смертной казни, возврат к расовой одержимости. Не забудем и тревожное дело о покушениях с использованием спор сибирской язвы, которые, по всей вероятности, осуществляются потеряв­шими разум и бесконтрольными сотрудниками секретных служб. В самом деле, Бог в наши дни не хранит Америку. Она повсюду видит зло, но именно потому, что в самой стране дела принимают плохой оборот. Эта де­градация заставляет нас осознать, что мы сейчас теряем: Америку 1950—1965 годов, страну массовой демократии, свободы самовыражения, расширения социальных прав, борьбы за гражданские права. Это была страна добра.

То, что мы называем американской односторонно­стью, являющейся ярким выражением дифференциализ­ма в международной политике, не может рассматриваться в нашем исследовании лишь под углом зрения морали. Должны быть рассмотрены причины и последствия явления. Основная причина, как было показано выше, заключается в отступлении от принципов равенства и универсализма в самих Соединенных Штатах. Главное последствие - потеря Соединенными Штатами необходи­мого всем империям идеологического ресурса. Лишив­шись однородного восприятия человечеством и народа­ми, Америка не может господствовать в столь обширном и многоликом мире. Она уже не обладает таким оружием, каким является приверженность справедливости. Первые послевоенные годы - 1950-1965 - были, таким образом, в американской истории годами апогея универсализма. Как и универсализм Рима, универсализм торжествующей Америки был в те времена скромным и великодушным. Римляне сумели признать философское, математиче­ское, литературное и артистическое превосходство Гре­ции. Римская аристократия эллинизировалась. Военный завоеватель ассимилировался, усвоив многие аспекты более высокой культуры покоренной страны. Рим, впрочем, в конечном итоге воспринял несколько, а затем толь­ко одну из религий Востока. В подлинно имперскую эпоху Соединенные Штаты тоже были любознательны и питали уважение к внешнему миру. Они с симпатией наблюдали и анализировали в философии, антрополо­гии, политологии, литературе и кино все многообразие существующих в мире обществ. Подлинный универса­лизм берет лучшее у всех стран мира. Сила победителя делает возможным слияние культур. Но эта эпоха, когда Соединенные Штаты сочетали экономическую и военную мощь с интеллектуальной и культурной терпимостью, сегодня представляется достаточно далекой. Америка 2000 года, ослабленная, с сокращающимся производ­ством, уже перестала быть и толерантной. Она претенду­ет на исключительное воплощение человеческого идеала, на обладание всеми ключами экономического процве­тания, на монополию кинопроизводства. Эти претензии на социальную и культурную гегемонию, этот процесс самовлюбленной экспансии являются лишь одним из признаков драматического упадка реальной экономичес­кой и военной мощи, равно как и универсализма Амери­ки. Неспособная господствовать в мире, она отрицает его независимое существование и разнообразие его обще­ственных структур.