Теоретические основы исследования причинного комплекса преступности - Агаев Г.А., Сафин Ф.Ю

уголовно-правовых норм, если за основу брать образец законопослушного поведения,26 или социальный механизм преступления, если за основу брать модель противоправного поступка.27 Однако до сих пор в западной науке дело пока ограничи- вается индуктивными обобщениями результатов наблюдений, выступающих в форме различных классификаций или комбинаций отдельных социальных факторов.

При отсутствии авторитетной теории подобных классификаций и комбинаций может быть много, так как выбор общего основания для объединения тех или иных социальных переменных в классы не является последним звеном в цепи теоретических суждений, а осуществляется более или менее произвольно. Наиболее распространенной (с теми или иными модификациями почти общепринятой) долгое время была так называемая трехчленная классификация Энрико Ферри, подразделяющая множество факторов на категории антропологических, физических и социальных. К числу “антропологических” Ферри отнес расу, пол, возраст, аномалии интеллектуальной и эмоциональной сфер, особенности языка и индивидуального уровня культуры, гражданское состояние, образование, воспитание, общественный класс, профессию и т. п.; к числу “физи- ческих” – особенности климата, природы и почвы, время года и суток и т. п.; наконец, в число “социальных” факторов Ферри включил тип семейного окружения, классовое устройство, земледельческое и промышленное производство, организацию труда, способ распределения национального дохода, общественное мнение, различия между образом жизни в городе и деревне, религию, политическое устройство и т. п.28

Многие несуразности этой классификации очевидны. Неясно, например, почему принадлежность к общественному классу, профессиональное положение, воспитание индивида Ферри отнес к антропологическим факторам, а семейное положение – к социальным. Легко убедиться и в том, что при отсутствии соответствующей теории не так-то просто усовершенствовать подобные попытки систематизировать условия, которые определяют отношение населения к нормам уголовного права.

26Ñì.: Коган В. М. Социальный механизм уголовно-правового воздействия. М., 1983. С. 7–8; Спиридонов Л. И. Социология уголовного права. С. 122.

27См.: Социальные отклонения. М., 1989. С. 93.

28Ñì.: Ферри Э. Уголовная социология. М., 1910. С. 170–193.

21

Подытоживая выше приведенный материал, можно констатировать, что в результате развития криминологической науки в конце ХIX – начале ХХ века был накоплен довольно большой эмпирический материал, доказывающий влияние множества социальных факторов на преступность. Среди этих факторов следует назвать особенности страны в целом или отдельных ее территорий, время года или суток, пол, возраст, психологические и социально-психологические свойства, уровень образования преступников, существующая в обществе система воспитания, алкоголизм, пауперизм, бродяжничество, неурожаи, цены на хлеб, цены на продукты питания, бедность, различия между бедностью и богатством, рост городов и т. п.

ХХ век для развития западной криминологии характерен возникновением ряда теорий, с одной стороны, впитавших в себя идеи предшественников, а с другой – стремящихся дать обобщающие объяснения причин преступности. Несколько упрощая пеструю картину современной криминологии Запада, можно разделить все существующие в ней теории на три большие группы: 1) теории, объясняющие причины преступности особыми свойствами индивидов, совершивших преступления (биофизический, психиатрический и т. п. подходы); 2) теории, объясняющие преступность негативными процессами, протекающими в малых группах (микросоциологический подход); 3) теории, объясняющие преступность на уровне общесоциальных процессов (макросоциологический подход). Нет нужды говорить, что приведенная классификация в значительной мере условна.

Теории, объясняющие преступность особыми свойствами преступника, характеризуются тем, что они не рассматривают преступность как явление социальное, а концентрируют свое внимание на отдельных преступных деяниях, изучая последние вне социального контекста.29 Такой подход не оставляет исследователю ничего другого, кроме поиска причины преступления в самом преступнике. Хотя истоки подобных подходов находятся в концепции Ломброзо, попытки установить при-

29 Примером методики такого исследования является: Øîó Ê. Техника изу- чения отдельных дел. Значение собственного жизнеописания подростка-делин- квента // Социология преступности. М., 1966. С. 114–127; Ãëþê Ø. Техника исследования ex post facto – отбор и объединение по парам делинквентов и неделинквентов //Там же. С. 149; Пауэрс Э., Видмен Х. Техника эксперимента. Группа подлежащих воздействию субъектов и контрольные группы //Там же. С. 172.

22

чинную зависимость между особенностями психофизической конституции индивида и характером его поведения (в том числе и преступного) не прекращаются до сих пор. Одни исследователи делают ударение на чисто биологических признаках, якобы отличающих преступника от непреступника (так называемые антропологические теории), другие – на особенностях психики (психиатрические теории). Используя различные принципы отбора групп преступников и законопослушных граждан и применяя различные по своей концептуальной основе методики их сравнения, сторонники антропологических, биологических и психиатрических теорий получают несопоставимые, а иногда и прямо противоречивые результаты. Некоторые из исследователей, например Эрнест Хутон, формально включали в число изучаемых факторов такие, которые в ка- кой-то мере касаются условий существования людей. Но это не влияло на самую суть концепции, поскольку любым “внешним влияниям” отводилась третьестепенная роль. Более того, Хутон прямо утверждал, что факторы среды в значительной мере сами являются продуктом наследственности, так как “по меньшей мере характер семьи и социальное положение родителей – суть проявления зародышевой плазмы родителей.”30

Психиатрические теории объясняют преступность неспособностью отдельных индивидов контролировать инстинктивные влечения; рассматривают ее как защитный механизм, возникающий на почве подсознательных, невротических конфликтов и т. п.

Выдвигались теории преступника – слабоумного, преступника как индивида, страдающего расстройством желез внутренней секреции.31

Поскольку причина преступления, по мнению сторонников указанных теорий, заключена в самом преступнике, то предлагаемые ими меры борьбы с преступностью варьировались от соответствующих мер медицинского (в том числе хирургического) характера и специального обучения до принудительной стерилизации и пожизненного заключения преступника.

Следует отметить, что теоретическая беспомощность этих концепций, спорность эмпирических результатов, а также явно антигуманный характер вытекающих из них практических

30Öèò. ïî : Øóð Ý. Наше преступное общество. М., 1972. С. 89–90.

31Ñì.: Øóð Ý. Óêàç. ñî÷. Ñ. 91; Шнейдер Г. Й. Óêàç. ñî÷. Ñ. 239 è äð.

23

выводов, вызвали резкую критику со стороны многих криминологов и отодвинули эти теории на “задний план” (по крайней мере, применительно к США) криминологической науки, хотя и не перечеркнули их полностью. “ В настоящее время, – пишут Коэен и Шорт, – существует мало доказательств того, что биологические теории касаются сколько-нибудь значительной части общего массива преступности и делинквентности и поэтому мало оснований считать, что такие формы воздействия помогут их существенно сократить.”32

Практически наибольшее влияние из всех теорий такого рода сохранили те, в основании которых лежит учение Фрейда о постоянной борьбе сознательного (“я”) с подсознательными инстинктами (“оно”). Исход этой борьбы определяется степенью развития контролирующих механизмов (“сверх-я”), которые призваны приводить в соответствие “оно” и “я”.33

Практические меры, предлагаемые этой теорией, главным образом сводятся к индивидуальной психотерапии. Однако в последние годы (и с этим связано известное оживление фрейдистских теорий в американской криминологии) все большее внимание начинает уделяться технике групповой психотерапии, в процессе которой используется взаимодействие между членами группы для достижения желаемого результата. Примером такой групповой психотерапии может служить не раз упоминавшееся в российской печати “Общество анонимных алкоголиков” и тому подобные организации. Однако практи- ческое применение такого рода мер по существу вышло за рамки теории Фрейда и в значительном числе случаев имеет совершенно иную концептуальную основу.

Несмотря на бросающуюся в глаза уязвимость рассматриваемого течения, оно не иссякло, но, напротив, в последние десятилетия как бы обрело второе дыхание, оформившись в виде так называемой клинической криминологии. Во всяком слу- чае осенью 1975 года Международное криминологическое общество приняло решение об открытии в Генуе соответствующего международного научного центра, связанного с именами таких известных криминологов, как Ж. Пинатель, Д. Сабо, Дж. Конейа и др.

32Ôîêñ Â. Введение в криминологию. М., 1980. С. 161.

33См. подробнее: Холст Б. Криминология: основные проблемы. М., 1980.

Ñ.222–224.

24

Между членами Центра нет полного совпадения взглядов по всем проблемам клинической школы. В частности, у Ж. Пинателя четко выражен медико-психологический подход к проблемам преступности. Он говорит об аналогии и даже тождестве задач клинической криминологии и терапевтической клиники, состоящих в том, чтобы “формулировать заключе- ние о делинквенте, включающее диагноз, причину и возможное лечение”.34 Соответственно подобным представлениям в описание проблем вводятся понятия “криминальная клиника” и “криминальная терапия”. Термин “криминальная клиника” обозначает формы, в которых выражается преступность, и связи с индивидуальным изучением личностных особенностей делинквентов в целях установления уровня их социальной неадаптированности. Термин же “криминальная терапия” относится к различным видам индивидуальной превенции и регрессии в рамках разного рода превентивных учреждений пенитенциарных систем.

Клиническая криминология, по мнению Ж. Пинателя, не только не выходит за пределы личности делинквента, но и при изучении самой этой личности ограничивается уровнем ее психологической неадаптированности. При этом клиническая криминология включает в предмет своих интересов одних только осужденных, исключая из круга наблюдения законопослушных индивидов, а само изучение ведется лишь клиническими методами, т. е. не выходя на социальные условия жизни людей до совершения ими преступных деяний. При таких условиях тезис “преступность – социальное явление” превращается в фикцию. Но тогда и криминология должна перестать рассматриваться как общественная наука, и не случайно уже упоминавшийся Ж. Пинатель в своей книге “Криминогенное общество” утверждал, что методологически эта наука должна быть организована также, как медицина.35

Подобные подходы ведут к достаточно реакционным теоретическим и практическим выводам. В самом деле, если корень преступления находится в самой личности, то и оценивать преступное поведение мы должны посредством одних личнос-

34Ñì.: Мельникова Б. Буржуазная криминология: феномен преступности и проблемы причинности // Буржуазная криминология о причинах преступности. М., 1976. С. 14–15.

35Òàì æå. Ñ. 15.

25

тных характеристик, но тогда и преступление превращается из социального акта в прямой эффект некоего “опасного состояния” индивида. Соответственно этому реакция общества должна быть ответом на названное состояние и заключаться не в уголовном наказании, а в конкретных индивидуальных мерах, определяемых личностными особенностями делинквента.

Эти положения подрывают самые основы уголовной политики. По мнению многих представителей клинической криминологии, уголовное судопроизводство должно отказаться от понятия юридической ответственности, а стало быть, и от понятия вины. Так, канадский криминолог Н. Майу призывал изгнать из науки и уголовно-правовой практики принцип уголовной ответственности, который “продолжает проникать в самое сердце судебной процедуры и служит постоянным источ- ником путаницы.”36 После сказанного не выглядят нелогич- ными и предложения о замене уголовного наказания как кары, соответствующей общественной опасности преступления, а не преступника, неопределенными мерами, призванными устранить опасное состояние личности, вылечить ее, применяя как средства медицинского, педагогического характера, так и средства социальной защиты. В принципе такой подход не исклю- чает и возможности превентивной изоляции делинквента от общества.

Конечный вывод Н. Майу весьма оптимистичен: “Необходимо принять в расчет вклад, который внесет клиническая криминология. Без сомнения, именно клиническая криминология облегчит юристам задачу разработки законодательства и процедуры, которые, с одной стороны, будут гарантировать эффективную защиту общества, а с другой – признают за тем, кто стал жертвой патологии, от которой сам не может освободиться, право на получение компетентной помощи, необходимой ему для исправления. Хотя такое сотрудничество представляется весьма сложным, можно с воодушевлением констатировать, что те, кто поддерживает наши идеи, твердо решили закрепить его и последовательно проводить в будущем.”37 Эти слова были написаны более 20 лет назад, и время не оправдало

36Ñì.: Шупилов В. П. Клиническая криминология как одно из направлений современной буржуазной науки // Буржуазная криминология о причинах преступности. С. 56.

37Òàì æå. Ñ. 58.

26

надежд клинической криминологии. Интересно, что ее критиковали не только криминологи, исходившие из изменения социальной природы преступности, но и медики-психиатры, которые пришли к выводу о невозможности определить лич- ность преступника как научно обоснованное понятие. Преступник – обычный человек, и до совершения им преступного деяния выделить в его личности какие-то специфические, только преступникам присущие качества, еще не удавалось никому. Во всяком случае, утверждают критики, медицинские средства, “на которые уповают криминологи-клиницисты, здесь оказываются бессильными.”38

По этой причине клиническая криминология в последние годы утрачивает значение и резко уменьшает свои притязания как научное направление в изучении преступности. Однако ее идеи оказали некоторое (в некоторых странах существенное) влияние на практику организации профилактической работы среди населения, в особенности среди юношей и девушек из неблагополучных семей, освобожденных из мест заключения и т. д. Оказали эти теории влияние и на организацию работы в тюрьмах, исправительно-трудовых учреждениях.39

Теории, объясняющие преступность негативными процессами, протекающими в малой группе (микросреде) преступника, исходят из того, что причины преступности заключаются в ближайшем окружении правонарушителя. Эти теории прямо или косвенно признают социальный характер такого явления, как преступность, но ограничивают ее исследование рамками семьи, а также других малых групп, с которыми у правонарушителя непосредственные личные контакты. Такой подход получил название “микросоциологического”.

Конкретное содержание рассматриваемых теорий достаточ- но разнопланово. Некоторые из них считают “дезорганизацию” семьи решающим фактором преступности;40 другие выдвигают концепцию “преступных районов”, т. е. таких ареалов внутри города, которые отличаются особенно высоким процентом преступности; третьи считают источником преступности уже

38Ñì.: Шупилов В. П. Клиническая криминология ... С. 82.

39Подробнее см.: Кристи Н. Пределы наказания. М., 1985; Òàì Õ. Преступность и уровень жизни. М., 1982 и др.

40Подробнее см.: Решетников Ф. М. Современная американская криминология. М., 1916. С. 57–62.

27

сложившиеся преступные группы (банды, кланы, шайки и т. п.) и т. д. 41

Судьба этих теорий оказалось несколько иной, в отличие от теорий, входящих в рассмотренную ранее группу.

Будучи по своей природе промежуточными (продвинувшись от личности к ее непосредственному окружению, они не выходили на уровень общества в целом), эти теории либо стали составной частью макросоциологических теорий, либо под влиянием последних существенно трансформировались. Более подробно мы остановимся на двух теориях микросоциологи- ческого характера, которые имеют достаточно широкое распространение и в наши дни. Первая из них – теория дифференциальных ассоциаций. Основоположником ее являлся известный американский криминолог Эдвин Сатерленд. 42 Позднее его положения были развиты и дополнены в работах других американских ученых. 43

Исходные положения теории дифференциальных ассоциаций могут быть сведены к тому, что в совокупности отнюдь не всегда приведенных в систему взглядов, убеждений, нравов, обычаев и т. п., существующей в любом обществе, имеются и такие, которые побуждают индивидов к совершению преступлений. Находясь в непосредственном окружении людей, которые разделяют такого рода взгляды и убеждения, а иногда и активно их пропагандируют, индивид испытывает на себе их влияние. Кроме того, взаимодействуя с подобными людьми, индивид невольно усваивает их систему ценностей, установок, мотивов, влечений и способов оправдания своего поведения. Он также обучается и самой технике совершения преступлений. Сам Сатерленд решающее значение в формировании преступного поведения придавал именно непосредственно взаимодействию как важнейшему способу распространения образцов поведения. Отсюда ясно, почему им подчеркивается ведущая роль мелких групп (семья, соседи, группы по интересам и

41Ñì.: Ôîêñ Â. Óêàç. ñî÷. Ñ. 93–101; Шнайдер Г. Й. Óêàç. ñî÷. Ñ. 283–289.

èäð.

42Ñì.: Клайнерд М. Криминологические исследования // Cоциология сегодня: проблемы и перспективы. М., 1966. С. 583–586; Ãëþê Ø. Теория и факт в криминология. Критика теории дифференцированной связи //Социология преступности. С. 106.

43Ñì.: Шнейдер Г. Й. Óêàç. ñî÷. Ñ. 324–326; Ôîêñ Â. Óêàç. ñî÷. Ñ. 105– 120 è äð.

28

т. д.). По сравнению с ними официальные коммуникации, включая средства массовой информации, имеют второстепенное значение. 44

Вместе с тем каждый индивид общается не только с преступниками, но и с законопослушными гражданами, которые оказывают на него противоположное воздействие. Поэтому причиной преступления является, по мнению сторонников этой теории, количественный и качественный (по силе воздействия) перевес отрицательных связей (ассоциаций) над положительными. Другими словами, преступником лицо становится тогда, когда в его микросреде преобладают отрицательные влияния, господствуют негативные “образцы поведения”, а система ценностей, разделяемая его ближайшим окружением, в той или иной степени противостоит системе ценностей, принятой в данном обществе и охраняемой нормами права и морали. “Преступная культура столь же реальна, как и культура согласия с законом, и распространена значительно шире, чем обыч- но думают, – писал американский криминолог. – Она охватывает не только хулиганов из трущоб или профессиональных преступников. Заключенные часто утверждают, и, несомненно, верят, что они не хуже, чем большинство людей вне тюремных стен. Самые темные делишки бизнесменов и лиц свободных профессий могут интерпретироваться как соответствующие букве закона, но в своей логике и в своих последствиях могут быть идентичны преступному поведению, которое приводит к тюремному заключению.”45 Существование конфликта культур – непременная предпосылка возникновения преступного акта.

Теория “преступной субкультуры” является во многом развитием этой точки зрения. Согласно этой теории, те люди, которые “не добились осуществления стандартов среднего класса, чувствуют себя проигравшими”. 46 Чтобы избавиться от этого чувства, они создают собственную систему ценностей, которая существенным образом отличается от традиционной для данного общества и вступает с ней в конфликт. Этой новой систе-

44Ñì.: Холст Б. Óêàç. ñî÷. Ñ. 231–232.

45Òàì æå. Ñ. 231.

46Êîýí À. Содержание делинквентной субкультуры // Социология преступности. С. 314–321; îí æå: Отклоняющееся поведение и контроль за ним // Американская социология: перспективы, проблемы, методы. М., 1972. С. 282; Ôîêñ Â. Óêàç. ñî÷. Ñ. 143; Шнейдер Г. Й. Óêàç. ñî÷. Ñ. 282.

29

ме ценностей соответствуют и иные стандарты поведения, и иные жизненные ориентации, критерии социального статуса и т. д. Все это в комплексе образует качественно новую “субкультуру”, представители которой с большей вероятностью могут совершать правонарушения. Поэтому, по мнению сторонников рассматриваемой теории, указанная субкультура в известном смысле может быть названа “преступной”. По своему генезису эта субкультура представляет собой “ответ группы” на существующие в обществе условия жизни.

Теория преступной субкультуры имеет различные варианты, причем некоторые из них носят неприкрыто реакционный характер.

Например, согласно концепции Уолтера Миллера, субкультура “низшего” класса сама по себе является “преступной”. Основными чертами культуры “низшего” класса он считает высокую оценку таких черт личности, как грубость, хитрость, удачливость, стремление к независимости, равнодушие к невзгодам и т. д. Эти, по мнению Миллера, культивируемые и одобряемые в среде “низшего” класса качества создают высокую вероятность совершения преступления.47

Следует подчеркнуть, что эта теория оказалась в противоречии с данными многих эмпирических исследований, проводимых различными американскими криминологами. Некоторые из исследований, в частности, достаточно убедительно свидетельствуют о том, что представители “низших” классов чаще, чем другие, попадают в полицейский участок, а затем на скамью подсудимых прежде всего в силу так называемой “классовой необъективности” современной юстиции на Западе.48

Теория “преступной” субкультуры подверглась критике со стороны ряда американских криминологов, которые оспаривали само существование какой-то особой “делинквентной” субкультуры. По их мнению, правонарушители не только ведут себя в соответствии с господствующей в обществе системой ценностей, но оправдывают свои действия исходя из “общепринятых представлений”.49

47Ñì.: Холст Б. Óêàç. ñî÷. Ñ. 233–239.

48Ñì.: Òàì Õ. Указ. соч. Гл. 4 этой работы называется “Все ли равны перед законом? Отбор осужденных”.

49См.: США: преступность и политика. М., 1976. Гл. 4.

30