Глава II. Партии и общественно-политические движения россии в первой революции и межреволюционный период. Реформаторы и революционеры (1905 — нач. 1917 гг.).

История России в начале XX века, пожалуй, была объек­том самого пристального внимания в отечественной и зару­бежной историографии. Этот интерес определялся рядом об­стоятельств: во-первых, тем, что именно тогда началась новая эпоха не только в истории России, но и в мировой истории — эпоха империализма, характерной чертой которой станови­лась взаимосвязь и все возрастающая взаимозависимость го­сударств и народов; во-вторых, Россия была уникальной во всех отношениях страной, так как здесь можно было наблю­дать то, что сейчас принято называть «наложением эпох». Она была своеобразным опытным полем для политиков, особенно тех, кто находился у власти. В-третьих, это время оказалось заполненным бурными событиями как революционного, так и реформаторского порядка, не прекращающейся борьбой меж­ду партиями, историческими деятелями от императора до про­стого крестьянина. Можно было бы перечислять множество других серьезных причин внимания историков и политиков к событиям и историческим персонажам рассматриваемого пе­риода, но они уже будут производными.

Длительное время советская историография, выполняя политический заказ правящей партии, должна была заниматься изучением тех проблем, которые, так или иначе, работали на официальную версию: победа социалистической революции — закономерное следствие исторического развития страны, яв­лявшейся к началу XX столетия центром мирового революци­онного движения в силу завязавшегося здесь клубка всех мыс­лимых противоречий, обострившихся в условиях мировой вой­ны и логично разрешенных большевиками. В рамках такой концепции право на существование получили те темы, кото­рые были связаны с борьбой революционных сил против цар­ского правительства и его прямых и косвенных пособников. Характерно, что, несмотря на установку, данную «главным историком» этого периода о наличии, по крайней мере, трех политических лагерей, оппозиционные силы по сути дела при­числялись к реакционным, имеющим лишь иную форму само­выражения. Не случайно история либерального движения рас­сматривалась в качестве фона, не имеющего самостоятельно­го значения.

Однако нельзя представлять себе дело таким образом, что историческая мысль замерла на вышеуказанных темах и оцен­ках. Определенные прорывы происходили в период «дозволен­ных дискуссий» ученых-обществоведов, например, в 30-е, 60-е, 70-е годы, но, как показало время, они завершались очередной «чисткой» в науке. Однако именно тогда намечались многие проблемы, которые активно разрабатывались в зарубежной историографии и стали в центре внимания нынешнего этапа — этапа очередного переосмысления отечественной истории.

Взрыв интереса к темам, ранее запретным, произошел в условиях эпохи «всеобщей гласности». Иное звучание приоб­рела сейчас тема революции. Значительная часть исследова­телей занялась изучением того, что называют «ценой револю­ции». Тем самым классовый подход стал вытесняться циви­лизационным. Проблема «Революция и прогресс» сменилась проблемой «Революция и нравственность». Но центральной темой исторических публикаций, научных конференций, стер­жнем частных исследований стала проблема альтернативно­сти истории. Применительно к периоду начала века она на­шла отражение в постановке и разработке вопросов типа «Почему не реализовалась реформаторская альтернатива?», «Как и почему менялась расстановка социально-политичес­ких сил на различных этапах борьбы?», «Какие варианты развития России предлагали те или иные политические силы?», «Что было реализовано, а что осталось как невостребован­ный багаж?» и т. н.

Проблема альтернативности исторического процесса не являлась абсолютно новой для историков. В частности, уже в 30-е годы шли дискуссии по вопросу о прусском и американ­ском путях развития капитализма в сельском хозяйстве. Затем этот вопрос был вновь поднят в 60-с годы, но современ­ная его постановка значительно масштабнее: речь идет о про­блеме выбора не только в рамках политики по аграрному воп­росу, но и на уровне поиска «формулы прогресса» для России. Исследователей заинтересовали прежде всего качественные характеристики этой формулы: направления развития стра­ны, формы, средства, темпы, глубина, объем преобразова­ний всей системы общественных и государственных отноше­ний. Увлечение проблемой альтернативности сказалось и на конкретной тематике исследований. Для одних ученых бо­гатство исторических фактов подчинено выявлению возмож­ностей для «западнической» либо «славянофильской» ориен­тации России; для других — это анализ взаимодействия ка­питалистической, антикапиталистической и некапиталисти­ческой тенденций развития; для третьих — все внимание приковано к борьбе реформаторов и революционеров. Дета­лизацией такого подхода стали рассуждения о многовариан­тности реформаторских проектов и, соответственно, о раз­нообразии в представлениях об историческом опыте различ­ных политических сил страны.

Продуктивной является позиция тех авторов, которые не ограничиваются изолированным изучением либо реформатор­ских, либо революционных проектов, а пытаются показать, что реальная действительность заставляла теоретиков и поли­тиков, часто помимо их воли, принимать такие решения, ко­торые, в конечном счете, могли обернуться против них. Ре­альная практика нередко давала такой результат, который не устраивал ни одну из борющихся сил, был «равнодействую­щей» их борьбы, но та из них, которая проявляла наиболь­шую активность, получала на некоторое время возможность определять движение страны. Эта активность была обусловле­на различными факторами как духовного, так и материально­го порядка, но именно та политическая сила, которая вовре­мя использовала их, могла рассчитывать на успех.

Проблема альтернатив не могла быть изучена в более или менее полном объеме без обстоятельного анализа истории ос­новных политических партий и общественно-политических дви­жений. Эти темы приобрели и самостоятельное значение в свя­зи с определением места и роли большевиков в процессе вызре­вания и проявления революционных битв начала XX века.

Первой реакцией современной историографии на эту про­блему было почти единогласное публичное обвинение марк­сизма вообще и партии большевиков, в частности, в разжига­нии революционных страстей. По мере углубленного изуче­ния истории других политических сил, стали появляться исследования, в которых значительная доля ответственности за трагические страницы нашей истории стала возлагаться на правящие силы: лично Николая II, правительственную бю­рократию, приближенных к власти помещиков — дворян, ока­завшихся неспособными к компромиссу.

Активно идет процесс переосмысления роли и места той или иной политической партии, выдающейся личности в исто­рии страны. История персоналий заставила более вниматель­но отнестись к тем политическим шагам государственных дея­телей начала XX века, за которыми следовали взлеты и паде­ния в их карьере, неразрывно связанные не всегда прямо про­порциональной зависимостью с пиками и спадами в развитии страны в целом.

Неудачный, в конечном итоге, эксперимент с реформами в царской России и явная сегодня бесперспективность социали­стического варианта развития страны подтолкнули историков к активному освоению теоретического наследия и историчес­кой практики российских либералов в лице их основных партий — октябристов и кадетов. Пожалуй, эта тема стала наиболее популярной в силу особенностей нынешней полити­ческой ситуации — поиска самобытного варианта «правового государства», который сочетал бы общечеловеческие ценности с культурно-историческими традициями страны. Именно в таком поиске находились российские либералы на протяже­нии рассматриваемого периода. Ирония истории заключалась в том, что они, как, вероятно, и их политические соперники большевики пытались реализовать благую цель любыми, в том числе и нечистоплотными средствами.

Особое место в исторических исследованиях последних лет стали занимать вопросы так называемой «субъективной исто­рии»: исследования мотивов поведения тех или иных соци­альных групп, партий, исторических деятелей. Такой подход является новым для советской историографии, но именно он позволяет подступить к разгадке некоторых страниц россий­ской истории.

В то же время еще продолжает действовать тот или иной вид политизации истории, отражающий некоторые тенденции развития общественного сознания на современном этапе. В частности, чуть ли не единственными виновниками всех бед нашей прошлой и настоящей истории объявляются большеви­ки. Разумеется, было бы несправедливо снимать с них всякую ответственность. Но нельзя забывать, что они выражали в своей деятельности определенные традиции, присущие Рос­сии: стремление к сильной власти, монархическое вернопод­даничество, пренебрежение к праву, общинную психологию.

Нынешнее состояние в исторической науке можно назвать ситуацией поиска истины. Плюрализм мнений среди истори­ков все же не есть плюрализм истин. И если раньше «люби­мым» словом историка было слово «борьба», то теперь — «ком­промисс». Его хотят увидеть и там, где он был невозможен. Именно поэтому нельзя сводить историю только к борьбе или компромиссу, закономерности или случайности. Главное со­стоит в том, чтобы выявить и понять все многообразие исто­рического процесса, участниками которого были живые, ре­альные личности.

В начале XX века теоретические споры о преимуществах того или иного способа разрешения нарастающих конфликтов были перенесены на почву реальных действий. Как и прежде, вопрос выбора решался конкретной расстановкой борющихся сил. России очередной раз предстояло проверить практичес­ки, а не только лишь умозрительно, имелась ли в стране сила, способная реализовать реформаторский вариант развития без революционных потрясений.

На протяжении 1905 — сер. 1907 гг. все социальные груп­пы, классы, партии, отдельные личности не прекращали борь­бы с господствующими порядками. Этот протест приобретал чрезвычайно разнообразные формы: от прямого насилия до просьб и ходатайств к верховной власти, от стихийных вспы­шек негодования до сознательного, планомерного натиска на законную власть, от массовой борьбы до выступлений рево­люционеров-одиночек.

События 1905 года занимают особое место в истории этого этапа. Россия впервые увидела массовую, все нарастающую борьбу с существующей политической системой. Это застави­ло царя прибегнуть к постепенному, но относительно ради­кальному реформаторству, чтобы свернуть движение с рево­люционного пути. Период внешнего послереволюционного «за­тишья» увеличил шансы реформаторов из правительственного лагеря, однако их деятельность не дала ожидаемого результа­та. Свидетельство этому — новый подъем общественно-поли­тической активности, начавшийся с осени 1910 г. Он вновь вынес на поверхность политической жизни страны революци­онные элементы.

Первая мировая война на какое-то время дала отсрочку революции, но только для того чтобы сделать ее фатально неизбежной. Реформаторская деятельность правительства, усилия либералов не смогли снять имеющиеся противоречия. Россия не смогла избежать революционной участи. Почему это произошло? Ответ на этот вопрос поможет дать анализ политических событий 1905—1917 гг.

1. ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНАЯ ОППОЗИЦИЯ САМОДЕРЖАВИЮ И РОССИЙСКИЕ ПАРТИИ В 1905 ГОДУ.

В истории любой революции центральным вопросом явля­ется вопрос о власти. В России любые извне идущие стремле­ния преобразовать власть были сопряжены с огромными труд­ностями, ибо государство, обладая огромной самостоятельнос­тью, имело не только политические, социальные, но и психо­логические возможности маневра. В сознание масс веками внедрялась идея священности и неприкосновенности власти монарха. Вера в его мудрость и справедливость являлась мощ­ным фундаментом российского абсолютизма, который перс-жил свою эпоху. С этой верой вошла многомиллионная Рос­сия в свою первую революцию и всего лишь за полтора года проделала головокружительный психологический поворот: усомнилась в силе и справедливости монарха.

9 января 1905 года российское общество в лице массовой демонстрации рабочих, возглавляемой священником Гапоном, предложило царю мирный путь решения социально-экономи­ческих и политических проблем. Петиция рабочих начиналась словами: «Государь! Мы рабочие и жители г. Петербурга, наши жены, дети и беспомощные старцы, родители, пришли к тебе государь, искать правды и защиты». Далее шло описание не­посильного труда, произвола хозяев и чиновников и излага­лись просьбы о мерах «против нищеты народной», «против невежества и бесправия русского народа», среди которых была такая, как созыв «представителей земли русской от всех клас­сов и сословий» [1].

Георгий Гапон (1860—1906 гг.), еще будучи студентом Петербургской духовной академии, стал весьма популярным лицом на фабриках, в общежитиях, ночлежках Петербурга. В начале 1904 г. он создал легальную рабочую организацию «Собрание фабрично-заводских рабочих», объединявшую от 9 до 10 тысяч рабочих. Рядовым членам «Собрания» импониро­вало, что во главе их организации стоял красивый, с горящи­ми глазами священник, говоривший на понятном им языке, в отличие от партийных агитаторов с их замысловатыми призы­вами и сомнительной внешностью.

Петиция была переписана в 15 экземплярах: 11 — для отделов "Собрания», 1 — царю, 2 — министрам внутренних дел и юстиции, 1 — Гапону. За два дня до демонстрации на массовом митинге Гапон выдвинул план действий — нечто среднее между прошением и бунтом. Большинство участников митинга и воскресного шествия к царю слова Гапона про бом­бы и оружейные лавки воспринимали как браваду, рабочие искали у царя-батюшки заступничества.

Охранное отделение Петербурга 8 января дало исчерпыва­ющую информацию о том, что предстоящее шествие будет носить исключительно мирный характер. Но решение прави­тельства не подпускать рабочих к Зимнему дворцу было при­нято уже 7 января. Гапон, предчувствуя возможное противо­борство, направил министру внутренних дел князю П.Д. Свя­тополк-Мирскому письмо, в котором заверял в мирных наме­рениях рабочих [2].

Предотвратить расстрел пытались и представители обще­ственности. Было принято решение послать депутацию к гра­фу С.Ю. Витте и князю П.Д. Святополк-Мирскому, чтобы поручиться за мирный характер шествия. Депутация предпо­лагала просить правительство не стрелять в людей, а вступить в переговоры с представителями «Собрания».

Утром 9 января все 11 отделов «Собрания русских фабрич­но-заводских рабочих» построились в колонны и двинулись к центру столицы. Рабочие шли семьями, с женами, детьми, празднично одетые, несли иконы, хоругви, портреты царству­ющей четы, многие колонны возглавляло духовенство. Ше­ствие напоминало крестный ход; люди пели молитвы и здра­вицы государю-императору.

Ответ царского правительства известен: было убито около 130—200 человек и ранено 500—700 человек [3]. Не прекра­щались вооруженные действия войск и полиции против жите­лей города и в последующие дни. За «мягкотелость» был сме­щен министр внутренних дел П.Д. Святополк-Мирский. Его заменил человек с консервативными взглядами А.Г. Булыгин. 11 января царским указом была учреждена должность Санкт-Петербургского генерал-губернатора с чрезвычайными полно­мочиями. Этот пост занял один из наиболее ярых реакционе­ров, бывший обер-полицмейстер Москвы генерал Трепов Д.Ф., фактически ставший диктатором столицы. Начались массо­вые аресты. Многих выслали из столицы в административном порядке. Был арестован весь состав депутации либеральных деятелей, среди которых был М. Горький. Аресты прошли и в других городах.

Все эти действия наглядно свидетельствовали, что мирно договориться, по крайней мере, в данное время, правитель­ство не желало. Николай II и его окружение в своем стремле­нии сохранить власть выбрали не слово, а оружие. Историки и современники тех событий приводят различные версии, ко­торые в совокупности позволят понять решение монарха.

Во-первых, это многолетняя традиция самодержавия ре­шать конфликтные ситуации путем применения силы, кото­рая вызывала страх и заставляла массы отступить; во-вторых, это уверенность в покорности армии и решительности воин­ских начальников; в-третьих, расчет был сделан и на монар­хизм народа, для которого источник несправедливости — бес­человечный хозяин или плохой чиновник, источники смуты — интеллигенты, евреи и другие инородцы. Соответствующая пропаганда позволяла направить народный гнев в нужное для царя русло, что и доказали последующие черносотенные по­громы; в-четвертых, определенные надежды царь возлагал и на лояльность либеральной общественности, представители которой многим были обязаны верховной власти. Доказатель­ством такой лояльности послужило для царя их молчаливое согласие с императорским указом от 12 декабря 1904 года, предусматривавшим некоторые реформы, но проигнорировав­шим основное требование либералов — установление в стране конституционного правления.

Однако расчеты царя не оправдались. А.Ф. Керенский в своих воспоминаниях пишет, что власти совершили чудовищ­ную ошибку, «за которую высокую цену заплатили и монар­хия, и Россия», «События «кровавого воскресенья» произвели коренной переворот в мышлении рабочих масс, на которые до этого времени весьма слабо действовала направленная на них пропаганда. Генерал Трепов и те, кто позволил ему совер­шить этот безумный акт, разорвали те духовные узы, которые связывали царя и рабочих» [4].

Уже вечером 9 января на улицах Петербурга эсеровские агитаторы читали воззвание Гапона с призывом к восстанию. Оно начиналось словами: «Товарищи, русские рабочие! У нас нет больше царя». За неделю, отпечатанное огромным тира­жом, оно обошло всю Россию.

На силу народ ответил силой. В обществе не оказалось страха перед властью. Более того, в стране лавинообразно нарастал процесс падения престижа власти. Репрессии не при­нижали движения, а, наоборот, втягивали в борьбу новые силы. 10 января в столице бастовали уже 160 тыс. чел. на 650 пред­приятиях. Лозунг петербургского пролетариата «Смерть или сво­бода!» эхом прокатился по всей России. Всеобщая политичес­кая стачка началась 10 января во второй столице России — Москве. Стачечное движение охватило провинцию. Пролетар­ская борьба вызвала брожение в крестьянской массе, нарас­тали революционные настроения среди солдат. В Севастопо­ле, например, горели склады и арсенал морского ведомства, а войско отказывалось стрелять в восставших матросов. Рабочие вооружались, захватывая оружейные склады, изготавли­вая оружие из своих инструментов. Современники писали, что столицы «ощетинились баррикадами» [5]. Повсеместно шли вооруженные столкновения рабочих с войсками и полицией.

Десятилетиями и веками зреющие противоречия всплыли наружу. На политическую сцену России в качестве главного героя вышел народ. Даже обыватели перешагнули рамки за­конности. Призывы «Долой самодержавие!», «Да здравствует революция, да здравствует Учредительное собрание народных представителей!» стали самыми популярными лозунгами мо­мента. Европейские буржуазные газеты писали, что Россия 10 января уже не та, что была 8 января.

Своими карательными действиями царское правительство не только стимулировало революционную пропаганду и рево­люционные насильственные формы борьбы, но и нанесло се­рьезный ущерб престижу страны за рубежом. Не случайно Трепов решил продемонстрировать «единение царя с наро­дом». По его указанию была подобрана «рабочая делегация». Перед него в Александровском дворце 19 января Николай II произнес речь, которая заканчивалась словами: «Я верю в честные чувства людей и непоколебимую преданность их мне, а поэтому прощаю им вину их» [6].

Нарастающий протест масс, давление на царя со стороны некоторых министров вынуждало царя задуматься о других способах борьбы с революцией. 17 января царь созывает Осо­бое совещание под председательством С.Ю. Витте, которому поручалось подготовить проект первостепенных преобразова­ний. Но коренной переворот в планах царя произошел во второй половине февраля, когда он от отрицания идеи народ­ного представительства дошел до ее признания. Существует свидетельство бывшего директора Департамента полиции А.А. Лопухина о причинах этого «конституционного всплеска» Николая II. По его мнению, «...единственным фактором, со­вершившим в нем переворот, был страх... Тот страх, который привел Николая II к подписанию рескрипта о народном пред­ставительстве, был внушен ему совершившимся за две недели перед этим убийством великого князя Сергея Александровича. Оно знаменовало для Николая II близость опасности для него лично, оно и толкнуло его на попытку эту опасность предот­вратить» [7].

Так, 18 февраля родился рескрипт на имя министра внут­ренних дел Булыгина о созыве народных представителей. В этом документе царь обещал привлечь избранных от населе­ния людей к участию в предварительной разработке и обсуж­дении законодательных предложений, но при «непременном сохранении незыблемости основных законов империи» [8]. В этот же день были опубликованы два других важнейших до­кумента. Это Манифест царя, обращенный с призывом ко всем «истинно русским людям» объединиться вокруг трона и дать отпор попыткам подорвать древние основы самодержа­вия, без которого невозможно существование самой России, и Указ Сенату «Об усовершенствовании государственного уст­ройства», предписывающий принимать к рассмотрению про­шения, врученные или направленные ему представителями различных слоев населения [9]. Этот указ по сути дела дал законное основание для частных лиц и учреждений обсуждать проблемы власти. Эти шаги монарха не смогли остановить нарастающую политизацию страны. Ждавшее перемен «обра­зованное общество» стало активно объединяться в профессио­нальные союзы: врачей, композиторов, учителей и т. п., хотя основной интересовавший их вопрос был отнюдь не профес­сиональный: каким по составу должно быть первое всероссий­ское представительное учреждение, какое место должно оно занимать в структуре власти? Наиболее радикальные элемен­ты ставили вопрос в другую плоскость: кто должен созвать это учреждение? Ответ на этот вопрос, по их мнению, даст ответ и на все остальные. В стране складывалась общенациональная оппозиция самодержавию. Россия бурлила сотнями собраний всевозможных революционных и оппозиционных партий, со­юзов и кружков, численностью от десятков человек до сотен, многотысячными демонстрациями и митингами. Все выносили резолюции, все требовали, все протестовали. Любое обществен­ное мероприятие превращалось в протест против существовав­шей формы государственного устройства. Так, даже чествова­ние композитора Н.А. Римского-Корсакова 27 марта 1905 г. завершилось требованием установления гражданских свобод. Естественно, что подняли голову не только прогрессивные силы. Манифест Николая II к «истинно русским людям» вдохнул жизнь и в крайне правое движение, которое идейно и материально поддерживалось царской администрацией и которое спустя 8 месяцев оформилось в виде «Союза русского народа». Харак­терно, что большинство оппозиционных правительству сил в это время уже имели более или менее разработанные програм­мы политического переустройства страны. Само же правитель­ство приступило к такой работе только в условиях начавшей­ся революции. Как показал десятилетний прошлый и совсем недавний опыт, верховная власть с большим трудом шла на самоограничения. Революция вынудила стать на этот путь.

6 августа были утверждены «Манифест и положение о вы­борах в Государственную Думу», названную булыгинской по имени автора проекта. Дума рассматривалась как представи­тельный законосовещательный орган. При этом особо оговари­валось, что «сохраняются неприкосновенными Основные зако­ны Российской империи о существе самодержавной власти» [10].

Несмотря на то, что уступки были сделаны, предложенные шаги правительства уже не могли в это время дать того эф­фекта, который мог быть получен в начале года. В данных условиях правительство лишь демонстрировало свою слабость, так как шло на реформы не из собственных побуждений, а под давлением снизу. План монарха не устраивал теперь по­литизированное российское общество не только ограниченно­стью полномочий Думы, но и тем, что устранял от выборов значительную массу активного населения.

Несмотря на то, что умеренные элементы общества вре­менно стихли, митинги, забастовки, вооруженные столкнове­ния с полицией, критические выступления в прессе не пре­кратились. Лозунг активного бойкота Думы, выдвинутый ЦК РСДРП, вполне гармонировал с настроениями народных масс. И Дума была отвергнута.

К осени 1905 г. революционное движение продолжало на­растать. 7 октября забастовкой на Московско-Казанской же­лезной дороге началась всеобщая политическая стачка, кото­рая к 13 октября охватила 120 городов России. Она парали­зовала всю жизнь в стране. «Железные дороги, почта, суды, школы, университеты — все постепенно прекратили работу. Даже с улиц исчезли извозчики, потухли лампы освещения и повсюду воцарилась тишина», — пишет в своих воспоминани­ях А.Ф. Керенский [11].

Примечателен случай, когда администрация Обуховского завода предоставила в распоряжение Петербургского Совета рабочих депутатов пароход для агитационных целей. Извест­ны случаи, когда промышленниками оплачивались рабочим «стачечные дни» [12].

В эти дни был опубликован печально знаменитый приказ Д.Ф. Трепова, содержащий распоряжение о борьбе с «беспо­рядками»: «холостых залпов не делать, патронов не жалеть». Но эти меры уже не могли спасти положение, и царь очеред­ной раз уступил, согласившись издать составленный под руко­водством С.Ю. Витте документ, получивший название Мани­фест 17 октября.

На революционные события первых дней октября Витте отозвался предложением к царю сделать выбор: либо учре­дить диктатуру, либо — свое премьерство на основе ряда ли­беральных шагов навстречу обществу в конституционном направлении. Николай II после некоторых колебаний был вы­нужден согласиться на второе [13].

«Манифест об усовершенствовании государственного по­рядка» был опубликован в качестве приложения к официаль­ной газете «Правительственный вестник». В нем без упомина­ния слова «конституция» провозглашалось создание нового порядка. Этим документом российским подданным предостав­лялись гражданские свободы, а будущая Дума, созыв которой был провозглашен еще в августе, наделялась законодательны­ми правами вместо законосовещательных. Содержалось так­же обещание о расширении круга избирателей [14]. Наряду с Манифестом был опубликован и всеподданнейший доклад Витте с программой реформ [15).

В последующий период (ноябрь 1905 — апрель 1906 гг.) появилась серия царских указов и правительственных актов, придающих преобразованиям форму законности. Правитель­ственный лагерь любыми способами стремился сохранить свою власть и с этой целью «регулировал» рамки отпускаемой ца­рем «демократии». Указанные шаги правительства явились следствием того мощного общенационального движения, ко­торым характеризовался весь 1905 г.

Общие политические лозунги, направленные на завоевание демократических свобод, позиция монарха позволяли на этом этапе относительно бесконфликтно сосуществовать революци­онным и либеральным политическим силам. Идейно-полити­ческие разногласия о темпах, глубине, форме преобразований отступили на второй план перед практической задачей сокру­шения самодержавия. По существу господствовало молчали­вое правило «в войне все средства хороши». Каждая партия, общественно-политическая, профессиональная, другие орга­низации не пытались в этих условиях переубеждать друг дру­га в абсолютной ценности их способа борьбы, ибо они сами с трудом поспевали за стихийным ходом событий. Главной за­дачей для них было внести организованность в движение сил, которые втягивались в политическую борьбу. Революционеры в лице партий социал-демократов и эсеров активно поддержи­вали силовые способы давления на правительство, призывая к продолжению стачек, демонстраций, содействуя вооружен­ной борьбе путем организации военно-боевых групп, комите­тов, дружин. Эти революционные военные формирования дол­жны были но планам их создателей стать основой будущей армии победившего народа (программное положение этих партий — всеобщее вооружение народа), а в условиях данной революции быть силой, защищавшей первые завоевания тру­дящихся и нападающей на «прогнившую» власть. Особое вни­мание уделялось пропаганде в войсках, что давало весомые результаты, особенно на Черноморском флоте.

Либералы же все свою энергию направили на формирова­ние «сильного общественного мнения», способного оказать давление на власть, чтобы избежать крайностей как «справа», так и «слева». Эта работа велась не только через прессу, но и путем активного участия в деятельности различного рода про­фессиональных союзов, быстро растущих в то время. Появи­лась союзы университетской профессуры, союзы учителей, вра­чей, инженеров, актеров, работников почт и телеграфа, же­лезнодорожных служащих, крестьянский союз. В результате в стране возник ряд всероссийских профессионально-полити­ческих союзов, объединенных в мае 1905 г. в «Союз Союзов». Они представляли собой особый тип организации, отличный от обычных профсоюзов, так как создавались не для защиты профессиональных интересов, а для обсуждения политичес­ких вопросов и выработки общих политических требований: конституции, учредительного собрания, всеобщего избиратель­ного права. Это был период т.н. »беспартийной революцион­ности». Эти союзы были объектом внимания различных поли­тических сил, но следует признать, что либералы, главным образом члены организации «Союз освобождения» имели в них наибольшее влияние. Об этом свидетельствует тот факт, что председателем «Союза Союзов» был избран известный историк и видный политик профессор П.Н. Милюков. При всей общ­ности отрицательных и положительных задач (устранение са­модержавия и установление демократических свобод) уже с весны 1905 г., т. е. со времени активного обсуждения вопро­сов о характере будущего народного представительства и вы­борах в него, яснее стали проявляться отличия между основ­ными политическими силами движения.

В условиях нарастания политической активности масс свое стремление к руководству движением активно проявили рос­сийские социал-демократы. Теоретически и психологически они лучше других антиправительственных сил были подготов­лены именно к революции. Для се успеха и создавалась РСДРП. К началу 1905 г. она имела программу, устав, систему цент­ральных и местных организаций, на ее вооружении был бога­тый опыт западноевропейских революций, разработаны осно­вы тактики. Однако, несмотря на это, революция, но крайней мере вначале, оказалась без политического руководителя, а российские социал-демократы, ослабленные внутренними спо­рами, не имевшие опыта руководства такого рода движением, отстали от размаха событий. Но следует отдать должное этой партии, которая раньше других преодолела растерянность и уже весной 1905 г. (апрель — май) на III съезде РСДРП (большевистском) и Женевской конференции (меньшевистской) не только дала теоретический анализ начавшейся рево­люции, но и выработала стратегию и тактику в новых для нее условиях.

Проблемы власти и путей ее преобразования занимали, естественно, центральное место в повестке дня этих партий­ных форумов.

Следует иметь в виду, что и меньшевики и большевики, обсуждая эти вопросы, опирались на программные положе­ния, принятые еще на II съезде РСДРП в 1903 г. В полити­ческой части этой программы говорилось, что «РСДРП ставит своей ближайшей задачей низвержение царского самодержа­вия и замену его демократической республикой, конституция которой обеспечивала бы: 1. Самодержавие народа, т. е. со­средоточение всей верховной государственной власти в руках законодательного собрания, составленного из представителей народа и образующего одну палату [16].

В заключительной части программы отмечалось, что «РСДРП поддерживает всякое оппозиционное и революцион­ное движение, направленное против существующего в России общественного и политического порядка, решительно отвер­гая в то же время все те реформаторские проекты, которые связаны с каким бы то ни было расширением полицейско-чиновничьей опеки над трудящимися классами». Выражалось убеждение, что полное осуществление указанных преобразо­ваний «достижимо лишь путем низвержения самодержавия и созыва учредительного собрания, свободно избранного всем народом» [17].

Учитывая, что под общедемократическими лозунгами выс­тупали не только революционеры, но и либералы, а также то обстоятельство, что внутри РСДРП обнаружилось различное понимание путей созыва народного представительства, его ха­рактера, места, роли в политической системе обновленной Рос­сии, большевики на III съезде обозначили принципиальные особенности своего подхода к преобразованию политического строя страны. Проводя разграничительную линию внутри сто­ронников лозунга «Учредительное собрание», большевики за­острили вопрос на том, кто созовет это собрание, кто сможет обеспечить правильность выборов, кто вручит ему реальную власть. Меньшевики признавали возможными два варианта: 1. Учредительное собрание созывает Временное правительство, вышедшее из победоносного вооруженного восстания; 2. Уч­редительное собрание может быть созвано по инициативе того или иного представительного учреждения под непосредствен­ным революционным давлением народа, что теоретически пред­полагало мирный процесс политического развития. Во втором случае не исключалось, что представительное учреждение бу­дет созвано царским либо либеральным правительством, на­значенным с согласия царя.

В таких рассуждениях В.И. Ленин, большевики видели предательство интересов революции, так как были убеждены, что царское правительство будет прямо противодействовать Учредительному собранию, а либеральное правительство про­сто не сможет созвать его.

В.И. Ленин писал, что Учредительное собрание может стать действительно таковым, если будет созвано правительством революционно-демократической диктатуры, опирающимся «на военную силу», на вооруженные массы, на восстание, а не на те или иные «легальные», «мирным путем созданные учрежде­ния» [18].

Условием успешной деятельности такого правительства большевики считали вхождение в его состав представителей революционной социал-демократии.

Анализируя итоги съезда и конференции, лидер большеви­ков указывал: «...Надо активно выставлять, подчеркивать, выдвигать на первый план лозунги, исключающие «непосле­довательность» буржуазной демократии. Таких лозунгов в на­стоящий момент есть только два: 1. Временное революцион­ное правительство; 2. Республика...» [19].

Демократические принципы всеобщего избирательного пра­ва и свободы предвыборной борьбы РСДРП пыталась распрос­транить на органы местного самоуправления, которые нашли свое выражение в форме Советов. Их возникновение не было для российских социал-демократов случайным и неожиданным. Меньшевики предвидели возможность создания подобных орга­низаций еще весной 1905 г., когда в женевской резолюции писали о тактике эпизодического захвата власти и образова­ния в том или ином городе революционных коммун в интере­сах содействия восстанию и дезорганизации правительства.

Советы рабочих депутатов, сосуществуя с городскими влас­тями, брали на себя функции власти. Так, например, без раз­решения Совета в столице невозможно было даже отправить телеграммы, поэтому население для разрешения многих вста­ющих проблем обращалось в Совет. Его лидеры Г.С. Хруста­лев-Носарь и Л.Д. Троцкий получили общероссийскую извес­тность. С Петербургским Советом были связаны и крестьяне различных губерний страны, обращавшиеся к нему как к цен­тральному органу власти. Все это давало основание большеви­кам говорить о возможности превращения Петербургского Со­вета, при условии пополнения его представителями револю­ционных крестьян, солдат, интеллигенции, во временное революционное правительство. О такой перспективе развития Советов В.И. Ленин писал в своей статье «Наши задачи и Совет рабочих депутатов».

В отличие от большевиков, меньшевики были склонны рассматривать Советы лишь как орган революционного само­управления на местах, не связывая с ними вопрос о создании центрального правительства, так как но меньшевистской схе­ме революции к власти сначала должна прийти буржуазия. Однако, несмотря на различия взглядов на роль Советов в революционном движении, и большевики, и меньшевики вы­соко оценивали Советы как новую форму организации рево­люционного народа.

Видную роль в революционном лагере играла партия эсе­ров. Однако, в отличие от РСДРП, она только в начале 1906 г. на своем 1 съезде смогла определиться с программными уста­новками по политическим вопросам, определенно заявив о своей приверженности идеям республики, Учредительного со­брания и того набора политических свобод, который предпо­лагалось «отстаивать, поддерживать, вырывать своей револю­ционной борьбой».

Революционный лагерь в общем и целом вел отчаянную вооруженную борьбу за такую власть в государстве, которая была бы способна обеспечить демократию в интересах эксплу­атируемых масс.

Либералы пытались «примирить» крайности, выступить посредником, найти и реализовать наиболее безболезненную для страны форму политических преобразований. Эти попыт­ки выразились в комплексе противоречивых действий, кото­рые в конечном итоге были определены как «предательство» и правительством, и революционерами.

Характерно в этой связи их поведение весной — летом 1905 г. Майский съезд представителей земств и городских дум направляет депутацию во главе с князем В.Н. Трубецким к царю, чтобы побудить его к реформам государственной влас­ти. Поведение царя, который обещает созвать народное пред­ставительство, но одновременно другой депутации от дворян и черносотенцев определенно заявляет, что «перемен он не допустит», толкнуло либералов на другой путь. Так, июльский съезд городских и земских деятелей принял обращение непос­редственно «к обществу», которое, как известно, в этот пери­од предпочитало отнюдь не мирные способы борьбы. Не слу­чайно даже лидер большевиков напишет в своей знаменитой работе «Две тактики...», что «...буржуазия в общем и целом стоит теперь за революцию, усердствуя с речами о свободе, все чаще и чаще заговаривает от имени народа и даже от имени революции» [20]. А чуть позже он же напишет: «Либе­ральная буржуазия «порозовела» после 9 января, она начала «краснеть» теперь, после одесских событий, ознаменовавших... крупный рост народного восстания против самодержавия за полгода революции» [21]. Несмотря на размежевание внутри либерального лагеря, все же в 1905 г. в нем преобладали ле­вые силы, для которых даже царский Манифест 17 октября не означал прекращения борьбы. Лидер заявившей о себе в эти октябрьские дни партии кадетов П.Н. Милюков в своих воспоминаниях писал о сдержанном отношении к этому доку­менту, который производил «смутное и неудовлетворительное впечатление». На банкете 17 октября он закончил свою речь словами: «Ничто не изменилось; война продолжается». По мнению Милюкова, он выражал не только свое, а очень рас­пространенное настроение [22].

В нашей исторической литературе преобладает точка зре­ния, что «смелость», «революционность» либералов есть про­изводное от силы революционного натиска на власть, но сле­дует не упускать из виду, что они использовали эту силу до определенного момента — пока правительство не делало ша­гов навстречу их политическим требованиям.

Программные задачи либералов в сфере, относящейся к государственному устройству, разрабатывались задолго до ре­волюции, но окончательное оформление они получили в про­граммных основах партий либерального лагеря — кадетов и октябристов (левого и правого крыла либералов), принятых в 1906 г.

Среди российских либералов практически не было респуб­ликанцев, лишь очень немногие позволяли себе говорить о республике как об отдаленном идеале, но отнюдь не практи­ческой цели. В целом, с разной степенью откровенности, ли­бералы выступали за ограниченную конституцией монархию, мотивируя это, как, например, кадеты, отсутствием с фор­мально-юридической точки зрения принципиальной разницы между нею и республикой. Это и повлияло на текст програм­мы кадетов, уточненный II съездом в начале 1906 г.г. При всем различии в понимании полномочий царской власти, объема и глубины демократических преобразований, пожалуй, глав­ным аргументом сохранения монархической, но не самодер­жавной формы правления была ссылка на традицию, силу привычки, психологию русского народа. Приводились также рассуждения об искусственности республиканской формы прав­ления в России, о темноте и невежестве масс, неизбежным следствием которых будет установление диктатуры на второй день республики.

В своей борьбе за политическое переустройство России левое крыло либералов вплоть до середины 1906 г. поддерживало и более или менее активно пропагандировало лозунги Учреди­тельного собрания и всеобщего прямого, равного избиратель­ного права. Последний был включен в программу партии ка­детов. При этом предполагалось, что собрание будет созвано «сверху», т. е. либо царским правительством (позиция правых либералов), либо правительством либеральным, назначенным с согласия царя (точка зрения левых). «Манифест» 6 августа 1905 г. «Об учреждении Думы» не соответствовал ожиданиям значительной части либералов, и поэтому они продолжили борьбу с правительством. Главным пунктом разногласий стал вопрос о компетенции Думы: не совещательное, а законода­тельное учреждение. Когда и это требование было удовлетво­рено Манифестом 17 октября, либералы, прежде всего партия кадетов, повели борьбу за коренной принцип конституциона­лизма — ответственность правительства перед парламентом. Этот принцип был включен в ее программу и определил ли­нию поведения в 1906 г.

Таким образом, к началу 1906 г. все основные политичес­кие силы, организационно оформившись в партии страны, имели программу преобразования государственного строя Рос­сии. Геополитическое положение России стало отправной точ­кой рассуждений идеологов и политиков о будущем страны, каждый из которых руководствовался патриотическим чув­ством ответственности за судьбу своей великой Отчизны. По­иском «формулы прогресса» для России были заняты все без исключения политические силы от крайне радикальных до откровенно консервативных. Степень реальности многообраз­ных представлений о путях дальнейшего развития страны на­ходилась в прямой зависимости от трезвого анализа россий­ской действительности, учета конкретных особенностей той или иной сферы общественных отношений, а следовательно, и выявления тех социальных сил, которые способны поддер­жать предложенный вариант преобразований и обеспечить его реализацию в будущем.

Будущее России чаще всего рассматривалось в плане соот­ношения «западного» и «самобытного» пути развития. Мера их сочетания в предлагаемых обществу программах решения острых проблем трактовалась весьма противоречиво.

Самобытность для правящих сил — сохранение и упроче­ние традиций российской государственности, всей системы социально-политических институтов прошлого, сохранение за монархом права политического выбора. Только доверие к Вер­ховной самодержавной власти способно помочь пережить те нелегкие времена, которые наступили в России. Необходи­мость преобразований в стране не отрицалась, но они не дол­жны исходить от «исторической власти».

Самобытность для революционеров — это та же вера в особый путь России, но в отличие от правящих сил этот путь они в большей степени связывали с будущим, чем с прошлым страны, при этом находя именно в прошлом обоснование сво­ей концепции. Этим будущим они называли «социализм» — общество социальной справедливости, которое еще не имело исторических аналогов, а являлось продуктом умозрительных построений западных и отечественных идеологов и воплощало мечту обездоленных и униженных. Российские революционе­ры были искренне убеждены, что именно их страна более других подготовлена к вступлению на этот путь, что Россия призвана открыть этот путь для всех стран и народов.

В политической концепции революционных партий отра­зилась и общинная психология, и пренебрежение к праву, характерное для политической истории страны. Лозунги все­общего и полного политического равенства, прямого законо­дательства, выборности и сменяемости во всякое время всех должностных лиц, право каждого участвовать в решении го­сударственных вопросов были основаны на вере в преимуще­ства прямой демократии народа и поддерживались пропаган­дой опыта трудовой общинной демократии в России. В каче­стве ближайшей политической задачи социал-демократы ви­дели сосредоточение верховной власти в руках законодательного собрания, а эсеры призвали к созыву Земского Собора. В этих проектах не оставалось места монарху, но идея самодержавия сохранилась, ибо самодержавие монарха должно быть заме­нено самодержавием народа.

Проблема сильной, авторитетной власти волновала и тех, кто был склонен смелее брать на вооружение опыт Запада не только в экономической, но и в политической области. Речь шла прежде всего об отношении к правам личности, о боль­шей гибкости властей при проведении конкретных шагов внут­ренней и внешней политики, о необходимости учета и согла­сования интересов тех слоев населения, которые заявили о себе позитивными действиями. Задачу власти они видели преж­де всего в регулировании общественных отношений, а не в постоянном стремлении запрещать. Идеологи этих сил — ли­бералы-конституционалисты, которые, учитывая традиции российской государственности, не устраняли монарха от влас­ти, а лишь настойчиво предлагали перейти к представитель­ному образу правления. Согласно их проектам, в механизме государственной власти необходимо было создать бессословные выборные учреждения, наделенные законодательными полномочиями и осуществляющими контроль за исполнитель­ной властью. Это всероссийское представительное учрежде­ние было призвано не только ограничить произвол чиновни­ков, но и стать каналом постоянного взаимодействия между царем и народом в целях гармонизации интересов общества и власти. Для российского либерализма начала века характерна уверенность, что монарх сможет стать не только отвлеченным символом справедливости, но и умиротворяющим началом во все более политизирующемся обществе.

Размышляя о судьбе страны, идеологи и политики России имели уникальную возможность обратиться к богатейшему ис­торическому опыту, как отечественному, так и международно­му не только в выборе пути развития, но и в определении набо­ра средств для проведения преобразований. При всем многооб­разии программ преобразований страны первостепенное значе­ние приобрел вопрос именно о наиболее эффектном средстве решения острейших вопросов жизни страны. 1906 год создал на некоторое время равные, но крайней мере, социально-по­литические шансы для реформаторов и революционеров. Эта борьба по своей сути велась вокруг выбора пути для России. Поэтому не случайно реформаторы-либералы заговорили язы­ком революционеров: ультиматумами к власти, негласной под­держкой стачечников и т. п. Для них революция имела смысл только как политическая, но не в коей мере не социальная.

Общенациональная оппозиция власти в 1905 г. заставила монарха пойти на уступки. Располагая значительными мате­риалами и психологическими резервами для маневрирования, царское правительство в конце 1905 г. вновь перехватило инициативу, но теперь оно было вынуждено действовать бо­лее осмотрительно, ибо революционная альтернатива не была уничтожена, она была загнана вглубь, и от дальнейшего соот­ношения сил зависело, удастся ли ей сохраниться и вновь заявить о себе или она будет навсегда уничтожена.

2. ПЕРВЫЙ ОПЫТ РОССИЙСКОГО ПАРЛАМЕНТАРИЗМА: ПАРТИИ В I И II ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДУМАХ.

Царский манифест послужил основой для принятия серий документов законодательного характера, которые были свиде­тельством начала серьезных перемен политического порядка. В то же время, спешно разработанные в условиях революци­онного давления на власть, они не были до конца продуман­ными и, быстрее всего, явились отражением запросов момента. Вынужденность этих шагов становится очевидной, если учесть последующую политическую деятельность правитель­ства. В этой связи Манифест 17 октября стал пиком прави­тельственного реформаторства. Осложняющим фактором ре­ализации политических реформ явился низкий уровень пра­вовой культуры не только рядовых граждан, но и должност­ных лиц, не привычных отвечать за свои неправовые действия перед законом.

Корректировка обещаний, данных в Манифесте, содержа­лась в последовавших указах монарха. В них определялись рамки политических свобод, структур и полномочия высших органов государственной власти, характер взаимодействия властей. Важнейшими государственными актами, создававшими правовую основу для политических изменений, явились указы о реформировании правительства, о реорганизации Государ­ственного Совета, об учреждении Государственной Думы.

Явлением, невиданным для российской государственности, а следовательно, политически и психологически мало подго­товленным, стало перераспределение законодательной власти между монархом, Государственным Советом и Государствен­ной Думой, которая получала право предварительного обсуж­дения законопроектов.

Всероссийское представительное учреждение — Государ­ственная Дума формировалась на основе нового для централь­ных органов власти принципа — выборности. Избирательное право получили представители всех сословий, хотя выборы были неравными и многостепенными. Закон обеспечивал пре­обладание в Думе самому многочисленному сословию — кре­стьянству, точнее его избранникам.

Деятельность Государственного Совета была приспособле­на к деятельности Государственной Думы. Теперь лишь поло­вина его состава назначалась царем, другая половина была представлена земскими деятелями, творческой, научной ин­теллигенцией, избираемой с учетом определенных квот. Вве­дение в Совет выборных элементов от новых социальных групп должно было повысить авторитет этого учреждения в глазах либеральной общественности.

23 апреля 1906 года, буквально за 3 дня до открытия сес­сии первой Государственной Думы, был опубликован текст новой редакции «Основных государственных законов», в ко­тором окончательно устанавливались принципы взаимоотно­шений и полномочий властей. Особое место заняли статьи о прерогативах Думы и монарха.

Согласно Основному закону «никакой новый закон не мо­жет последовать без одобрения Государственной Думы и Государственного Совета и воспринять силу без утверждения Го­сударя Императора». В то же время за царем оставалось пра­во специальным указом досрочно распустить Думу, назначить сроки новых выборов, проводить законы в форме единолично утверждаемых «актов Верховного управления». Из текста Ос­новных законов был исключен термин «неограниченный», но сохранен другой — «самодержавный». Содержание статей под­тверждало священность и неприкосновенность особы импера­тора, его право в верховном руководстве внешними сношени­ями, армией, флотом, назначении высших чиновников, в ру­ководстве финансами и др.

Был определен довольно широкий крут полномочий Думы: право утверждения бюджета, право любых запросов, а глав­ное — право законодательной инициативы. Обширными были и полномочия Государственного Совета, который мог приос­тановить действие любого закона, в том числе — и принятого Думой; высшее право утверждения законов сохранялось за монархом.

В случае перерыва или прекращения деятельности Госу­дарственной Думы и Государственного Совета, «если чрезвы­чайные обстоятельства вызывают необходимость», предпола­галось проводить обсуждение законопроектов в Совете Мини­стров с последующим утверждением их императором в форме «высочайших указов».

Созывом первой Государственной Думы открылась первая страница истории российского парламентаризма, которая при­шлась на период революционного возбуждения масс. Думой «надежд» называли современники первое в стране подобие пар­ламента. Естественно, каждая политическая сила связывала с ней свои прогнозы, которые, как показал опыт, были весьма различны: одни партии смотрели на Думу как на трибуну для заявления о своих политических лозунгах, другие — как на орудие реализации своих программных задач; беспартийные депутаты — большинство из которых представляло интересы крестьянства — пытались через Думу решить аграрный воп­рос. Следует иметь в виду и то обстоятельство, что в сознании большинства населения присутствовала вера в возможность «мира царя с Думой».

В условиях предвыборной борьбы на первый план выдви­нулись либералы. Увлеченные первыми успехами, они подав­ляющим большинством осудили «стачечный азарт» и отдали предпочтение конституционным правилам игры. Партия ка­детов, которая устами Милюкова заявила в октябре, что борь­ба не закончена, теперь уже несколько по-иному смотрела на формы этой борьбы. Предполагалось вести свою политическую линию в переговорах с правительством, настаивать на реализации кадетской программы. На предложение С.Ю. Витте в конце 1905 г. войти в состав «объединенного правительства» кадеты ответили ультиматумом: созвать Учредительное собра­ние, объявить политическую амнистию. Это не входило в пла­ны правительства, и альянс не состоялся. Центр тяжести сво­ей деятельности кадеты перенесли на избирательную кампа­нию, чтобы, получив большинство мест в Думе, добиться реа­лизации своей программы. Несмотря на давление «слева» и «справа», в том числе и путем прямого насилия, кадетам уда­лось одержать победу на выборах. Она в значительной мере объясняется самоустранением от выборов левых сил. В част­ности, эсеры и большевистская часть социал-демократов вновь стали на позиции бойкота выборов, надеясь на подъем рево­люции. И хотя на своем IV съезде в апреле 1906 г. социал-демократы отказались от этой тактики, но это уже не смогло повлиять на исход выборов. Кадеты волею обстоятельств ока­зались крайней оппозицией в избирательной борьбе.

Учитывая неоднозначность своей победы, кадеты на III съез­де (апрель 1906 г.), работавшем буквально накануне откры­тия Думы, весьма тщательно обсуждали вопрос о думской так­тике партии. С докладом по этому вопросу выступил П.Н. Ми­люков. Однако, по его воспоминаниям, прения обнаружили «полное расхождение съезда с осторожным тоном моего док­лада. Раз на выборах победила «не партийная программа», а повышенное настроение народа, отвечали мне, то мы обязаны «идти до конца, без компромиссов», «спокойно и уверенно», тогда народ нас поддержит»... ЦК составил спешно проект резолюции, которая заканчивалась заявлением, что «никакие преграды, создаваемые правительством, не удержат народных избранников от выполнения задач, возложенных на них наро­дом» [23].

По всей вероятности, кадеты переоценили силу воздей­ствия своей программы на народ и недооценивали силу пра­вительства, которое, по их мнению, должно уступить. Допус­кая возможность конфликта в Думе, в большинстве своем они были убеждены, что конфликт будет разрешен в их пользу.

Иначе смотрели на кризисные ситуации в Думе россий­ские социал-демократы. На своем IV съезде (апрель 1906 г.) они приняли резолюцию «Об отношении к Государственной Думе», в которой признавали неизбежность конфликтов не только между правительством и Думой, но и между различны­ми элементами самой Думы. Отсюда вытекали задачи РСДРП: «расширять и обострять эти конфликты до пределов, давав­ших возможность сделать их исходной точкой широких массовых движений, направленных к низвержению современного политического порядка... Направлять свое вмешательство та­ким образом, чтобы эти обостряющиеся столкновения... дове­ли широкую массу (пролетариата, крестьянства и городского мещанства) до сознания полной непригодности Думы, как пред­ставительного учреждения, и необходимости созыва всенарод­ного учредительного собрания на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования» [24]. Эта тактика вытекала из оценки Думы как «орудия контрреволюции», знамени «под­дельного конституционализма».

Крайне правые силы выступили против созыва Думы, так как в ней они видели посягательство на исконные устои госу­дарственности России — неограниченную власть монарха. Однако подчинившись «воле монарха», они приняли участие в выборах, получив всего 8 мест в силу откровенного антипар­ламентаризма. Цель правых — «взорвать Думу изнутри».

Таким образом, отношение к выборам определялось в за­висимости от представления путей дальнейшей борьбы за власть, определявших характер и предназначение народного представительства: прямого, революционного или зигзагооб­разного — конституционного.

Каждая политическая сила, отдельные депутаты, пройдя сложнейшую процедуру выборов, не хотели «поступаться прин­ципами», отсюда такая категоричность установок. Однако толь­ко опыт позволил бы проверить реальность их программ и тактики, помог бы ответить на вопрос, есть ли шанс для ши­рокой передачи действительно законодательной и хотя бы ча­сти исполнительной власти в новые руки.

С началом работы I Думы (27 апреля — 8 июля 1906 г.) в России создалось оригинальное положение: крайне реакцион­ное правительство должно было сосуществовать с самым рево­люционным в мире «парламентом». Прогрессивные силы вос­пользовались выборами и смогли провести в Думу довольно много своих депутатов. Из 422 членов Думы 182 места получи­ли кадеты, около 100 — близкие к ним партии, 47 — левые. Оценивая эту ситуацию, даже В.И. Ленин признавал, что это был достаточно революционный в сравнении с Европой состав народного представительства в самой отсталой стране!» [25].

Революционность Думы проявилась сразу же в ответ на «тронную речь» царя. Она 5 мая 1906 г. приняла адрес, в котором требовала амнистии политическим заключенным, от­ветственного перед Думой министерства, упразднения Госу­дарственного Совета, реального осуществления политических свобод, всеобщего равенства, ликвидации казенных, удель­ных, монастырских земель и принудительного выкупа частновладельческих земель для ликвидации «земельного голода» крестьян. Через 8 дней 66-летний председатель Совета Мини­стров И. Горемыкин отмел все пожелания Думы.

Характерно, что его назначение состоялось за неделю до открытия заседаний Думы. С.Ю. Витте был отстранен от это­го поста, так как по существу сыграл свою роль либерала в сложный для царя период. Он был больше не нужен после того, как благодаря ему правительство успело получить заем в Париже, а войска вернулись из Маньчжурии. Новый премьер имел установку распустить Думу, если она захочет проводить свой аграрный проект. Следовательно, и царское правитель­ство, предвидя конфликт, имело свой вариант его решения. Первый «конституционный» кризис разразился в связи с пра­вительственной декларацией, отвергавшей притязания Думы. Последняя, в свою очередь, приняла резолюцию о полном недоверии правительству и потребовала его отставки. Мини­стры объявили Думе бойкот и демонстративно прислали ей свой первый законопроект об ассигновании 40029 рублей 49 ко­пеек на постройку пальмовой оранжереи и сооружения пра­чечной при Юрьевском университете. Дума ответила градом запросов. Вообще за 72 дня своего существования I Дума при­няла 391 запрос о незакономерных действиях правительства, в которых депутаты высказывали свое мнение и критиковали нелепости самодержавного строя России. Это возбуждающе действовало на читающую публику, ибо все стенографические отчеты заседаний Думы публиковались в газетах, а затем в обязательном порядке издавались отдельными томами.

Несмотря на возникавшие конфликты в Думе, внутри пра­вительственного лагеря преобладало мнение не спешить с рос­пуском Думы, а содействовать се дискредитации в глазах на­рода. Тактика Горемыкина и выразилась в полном игнориро­вании, или, как тогда говорили, в «бойкоте» Думы. Она была предоставлена самой себе, что при ограниченности ее прав, конфликтах с правительством, пестром партийном составе в конечном итоге могло вызвать недовольство избирателей ее непродуктивной работой. Не случайно кадеты пытались вся­чески заюлить конфликты, наладить доступную ей часть зако­нотворческой работы. Они внесли целую серию проектов за­конов, относящихся к сфере политических свобод: о непри­косновенности личности, о гражданском равенстве, о свободе собраний и т. п. При всем их стремлении соблюдать парла­ментские формы работы и ограничиться обсуждением только политических вопросов кадеты были вынуждены под влияни­ем левых крестьянских депутатов, оформившихся в I Думе в самостоятельную фракцию трудовиков, присоединиться к обсуждению аграрного законодательства. Это послужило осно­вой следующего «конституционного» кризиса, завершившего­ся роспуском I Государственной Думы.

Потерпела поражение и кадетская идея «думского мини­стерства». С позиции либералов создание правительства, пред­ставляющего думское большинство (т. е. практически кадетс­кого), должно было стать следующим (после созыва Думы) закономерным и необходимым шагом по пути эволюционного преобразования государственного строя России в конституци­онную монархию. Поэтому лозунгу «думского министерства» они придавали гораздо большее значение, чем лозунгу «Учре­дительное собрание», который им безуспешно пыталась навя­зать социал-демократическая фракция, представленная 18 депутатами. В данном случае кадетам удалось повести за со­бой трудовиков. Характерно, что ЦК РСДРП в мае 1906 г. распространил резолюцию, в которой поддержал усилия каде­тов в направлении создания «думского министерства», но, в отличие от них, связывал с таким министерством созыв Учре­дительного собрания [26]. Тем самым эта установка совпада­ла с одним из вариантов борьбы за Учредительное собрание, закрепленным в резолюции Женевской конференции мень­шевиков в апреле 1905 г.

Перспектива создания первого либерального правительства казалась кадетам весьма реальной, так как шел процесс спло­чения оппозиции, не прекращалось революционное движение, правительство проявляло колебания, начав в июне-июле пе­реговоры по этому вопросу через Трепова, а затем Столыпина с кадетскими лидерами. Однако в конечном счете царизм пред­почел пойти на роспуск Думы, не поверив в способность каде­тов справиться с революцией. 6 июля, т. е. за 3 дня до рос­пуска Думы, царь, видя, что Горемыкин и его министерства дискредитировали себя, объявил о назначении председателем Совета Министров 44-летнего П.А. Столыпина, который уже 20 лет находился на государственной службе. За ним был сохранен пост министра внутренних дел. Первое выступление Столыпина в Думе 8 июня 1906 г., которым он оправдывал действия полиции и властей в связи с черносотенными погро­мами, было освистано. Стиль Столыпина проявился сразу же — это твердость и решительность власти. Именно такой премьер оказался подходящим в новых условиях.

Указ о роспуске не был прочитан перед депутатами, и двери Таврического дворца были предусмотрительно заперты. На стол­бе ворот был вывешен Манифест о роспуске Думы, в котором указывалось, что Дума не успокаивала население, а лишь раз­жигала смуту. Она оказалась «неработоспособной». Здесь же подтверждалось, что закон о выборах и закон об учреждении Государственной думы будет сохранен без изменений.

Кадетское руководство предполагало возможность неожи­данного роспуска Думы. Этот вопрос обсуждался, в частно­сти, на совместном заседании ЦК и членов думской фракции более чем за месяц (4 июня) до роспуска. Участники выска­зывали различные мнения по данному вопросу, например, член ЦК де Роберти утверждал, что «для малокультурного народа необходим символизм, и потому надо устроить спектакль и не расходиться добром, а заставить полицию вытолкать, а перед этим опубликовать хороню составленное обращение к народу» [27]. Однако к единому решению они так и не пришли и после роспуска Думы некоторое время пребывали в растерян­ности. В конечном счете они решили обратиться с воззванием к населению России. Текст этого воззвания в тот же день был составлен на совещании членов распущенной Думы в Выбор­ге. Сюда съехались около 200 депутатов, из них 120 кадетов, прибыли также социал-демократы и трудовики. В первой ча­сти воззвания сообщалось, что Дума была распущена в тот момент, когда занималась аграрным законодательством, во второй части содержались призывы к населению: не давать рекрутов, не платить податей, не признавать займов.

10 июля были получены известия из Петербурга, что об­становка в столице спокойная, никаких выступлений нет, ка­деты испугались собственной смелости, а часть депутатов пред­ложила исключить из текста воззвания призывы к населению. Со своей стороны фракции социал-демократов и трудовиков предложили издать манифест, призывающий народ к револю­ционной борьбе против самодержавия. Они предлагали обра­титься к армии и флоту защитить дело свободы. Для установ­ления прочной связи с населением было решено избрать из состава Думы исполнительный комитет. Социал-демократы выд­винули также идею всеобщей политической забастовки в знак протеста против действий царизма. В этом же русле предлага­ли действовать и большевики — члены ЦК РСДРП А.П. Бог­данов, Л.В. Красин и др. Они призвали ответить на роспуск Думы подготовкой всеобщего вооруженного восстания.

Подобный выход из ситуации был возможен лишь теорети­чески, ибо практически такая возможность зависела от соот­ношения сил. Среди прежних активных участников револю­ционных действий обозначился спад, вызванный разными при­чинами, в том числе усталостью, стремлением к стабильности и даже разочарованием в революции. Либералы потеряли свой былой авторитет. Более того, на этом этапе силовые методы давления не входили в арсенал их средств, они прочно стали на «конституционный путь». Правительство же в данном слу­чае располагало мощным аппаратом подавления. Тем самым можно было наблюдать оригинальный момент революции: быстрое политическое размежевание как между партиями, так и внутри них, но все это шло на уровне «верхов» — руководи­телей, а «внизу: среди рядовых масс, нарастал аполитизм. Не­смотря на усилия левых, поднять массы на борьбу за власть не удалось. Дума не стала «рычагом революции». Раздроблен­ные восстания на флоте и в армии закончились поражением, а выступления рабочих Москвы и Петербурга не привели к всероссийской забастовке.

Июльский политический кризис был разрешен в пользу са­модержавия. Правительство перешло в наступление. Либера­лы приняли решение сосредоточиться на предвыборной агита­ции во II Думу. За возобновление работы Думы высказались члены ЦК РСДРП и ЦК партии эсеров. На II съезде (февраль 1907 г.) партия эсеров одобрила тактику участия во II Думе, рассматривая ее, как и меньшевики, в качестве органа влас­ти, способного созвать Учредительное собрание, и как трибу­ну для агитации. В этих условиях меньшевики и эсеры вновь выдвинули лозунг «ответственного думского министерства», от которого уже отреклись кадеты. Большевики остались прак­тически единственной силой, призывающей продолжить под­готовку вооруженного восстания. Они продолжали смотреть на Думу только как на трибуну для разоблачений и критики как правительства, так и либералов, и даже своих союзни­ков — левых партий.

II Дума начала свою работу в феврале 1907 г. в обстанов­ке спада революции и усиления репрессий. Однако, несмотря на это, она оказалась левее первой. Но в ней появились и представители правых партий. Черносотенцы получили 22 мес­та, октябристы — 32, кадеты и Партия демократических ре­форм — 98, трудовики 104, народные социалисты и эсеры — 53, социал-демократы — 65. Число мест левых партий увели­чилось, так как РСДРП и партия эсеров отказались от такти­ки бойкота. Кадеты потеряли значительное число мест, что явилось следствием большей поляризации сил, падением их авторитета в массах, самостоятельным участием в выборах партий левее кадетов, а также репрессиями правительства против видных политических деятелей из партии кадетов, под­писавших Выборгское воззвание.

В отличие от I Думы вопрос о преобразовании государ­ственного строя практически не вставал. Либералы приняли решение действовать более осмотрительно, умерили требова­ния, перестали «злоупотреблять» запросами, тем более, что в Думе появились левые силы, которые и представляли интере­сы своих избирателей. В I Думе это, по признанию Милюко­ва, вынуждены были делать кадеты. Избирательная платфор­ма кадетов была выражена лозунгом «Беречь Думу». Партия шла в Думу «законодательствовать, а не делать революцию». Кадеты практически отказались от внесения собственных за­конопроектов и ограничились внесением изменений и допол­нений в правительственные проекты. Таким образом они рас­считывали сохранить Думу, в противном случае массы, по их мнению, навсегда разочаруются в народном представитель­стве. Это свидетельствовало о повороте кадетов лицом к пра­вительству.

Как и в I Думе, важнейшим вопросом был аграрный. Он дебатировался более двух месяцев. Первым его поставили тру­довики. Особая острота обсуждения аграрного вопроса опре­делялась и тем, что Дума работала в обстановке очередного, на этот раз, правда, весьма кратковременного, прилива рево­люционной волны. Кривая стачечного движения вновь пошла вверх. Участились крестьянские выступления: в марте их было 131, а в июне уже 216.

Во время обсуждения в Думе аграрного вопроса правые и октябристы прямо заявили крестьянам: оставьте всякую мысль о помещичьей земле. Кадеты, все больше правея, сильно уре­зали свой аграрный проект, ограничив до минимума требова­ние «принудительного отчуждения» частновладельческих зе­мель. Попытки кадетов умерить крайности вызвали едино­душное осуждение крестьянских депутатов. Их осторожность не привела к успеху. Законодательная деятельность II Думы, как, впрочем, и первой, оказалась близкой к нулю. За 103 дня ее работы удалось принять только 2 закона (I Дума — 1), в то же время, минуя Думу, царь утвердил 390 законов.

Несмотря на бурное обсуждение по инициативе левых та­ких острых вопросов, как отмена военно-полевых судов, по­мощь голодающим и безработным, отмена смертной казни и т. п., активизировать революционную борьбу не удалось. Между тем царь, убедившись, что в данном составе Дума не может быть той силой, которая позволит укрепить позиции самодер­жавия, принимает решение о ее роспуске и изменении систе­мы выборов. Поиски компромисса с царской властью очеред-

ной раз оказались неудачны. Эволюционный путь перераста­ния мнимой конституции в действительную не состоялся. Тем не менее, политические силы России получили богатейший материал для анализа первого опыта российского парламентаризма, извлечения из него предметных уроков. Важнейшими

элементами этого опыта были:

1. Взаимодействие царя, назначаемого им правительства и народного представительства, позволяющее судить о возмож­ных рамках отпускаемых «сверху» свобод, о роли и месте са­мой Думы в политической системе царизма; самодержавие показало свою неспособность сотрудничать ни с первой, ни со второй Государственными думами.

2. Взаимодействие партий на легальной почве: думская трибуна была для них первой возможностью широко заявить о своих программах, переложить язык лозунгов на язык зако­нов, проверить свои силы и способы борьбы, определиться с союзниками и противниками.

Уроки, извлеченные из этого опыта, были далеко неодноз­начными, вплоть до крайних суждений: от призывов сохра­нить любыми путями прежнюю политическую систему в пол­ной неприкосновенности до призыва повторить 1905 г., чтобы полностью ее уничтожить.

Сторонники средней линии оказались непопулярными. Про­валилась их попытка помирить мелкобуржуазную массу наро­да с октябристами и черносотенными помещиками. Это на­глядно проявилось в отношении к крестьянскому вопросу. На протяжении полутора лет лозунг борьбы за политическое про­свещение крестьян сменился у либералов лозунгом борьбы против «чересчур» политически просвещенного и требователь­ного крестьянина. Конституционализм либералов не встретил поддержки у царского правительства, т. к. он не смог остано­вить революционного процесса. Потеряв опору слева, вызвав негодование справа, кадеты — главная партия либеральной оппозиции — подавляющим большинством принимают реше­ние сохранить главное завоевание революции — Думу. Роль бывших союзников «слева» они считают сыгранной. Продол­жение сотрудничества с ними играло бы, по мнению кадетов, на руку реакции, разрушало бы с трудом формирующиеся элементы новой государственности.

Первая российская революция дала своеобразный полити­ческий итог, который не устраивал ни одну из боровшихся сил. В чрезвычайных условиях царь был вынужден пойти на создание общероссийского представительного учреждения с законодательными полномочиями, реформировать Государ­ственный Совет, создать объединенное правительство, допус­тить определенный минимум политических свобод, тем самым официально санкционировать оппозицию и ускорить процесс политизации общества, а следовательно, и становление мно­гопартийности в России.

В период спада борьбы царь торопился отказаться от уже сделанных уступок. Либералы при таких маневрах царя не получили ожидаемой парламентарной, конституционной мо­нархии, ибо невелики были права Думы, не удалось добиться создания «думского министерств» и т.д.

Революционный лагерь, выдержавший главную нагрузку в борьбе, назвал произошедшие перемены «лжеконституциона­лизмом» и открыто признал поражение революции. Все это свидетельствовало о том, что борьба двух путей преобразова­ния государственного строя еще не закончилась. «Страна про­будилась к политической жизни, самодержавие не представ­лялось отныне единственно возможной формой правления, вопрос о выборе режима стал на повестке дня» [28]. В то же время ответственность за положение в стране в новой ситуа­ции была внешне перераспределена между монархом и Ду­мой. Вера в Думу постепенно сменялась разочарованием в ней, а, следовательно, и в «парламентаризме». Дума своим фактом существования породила новые противоречия.

3. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ РОССИИ НА ПУТЯХ РЕФОРМАТОРСКОЙ АЛЬТЕРНАТИВЫ

Период между двумя российскими революциями занял по­чти целое десятилетие. В течение этого времени сторонники мирного «конституционного» пути преобразования страны имели возможность проявить себя в трех качественно разно­образных ситуациях:

1. Июнь 1907—1910 гг. Время внешнего успокоения стра­ны, позволявшее активно действовать реформаторам прави­тельственного лагеря.

2. 1910—1914 гг. Подъем общественного движения ослож­нил деятельность правительства, но, в свою очередь, создал условия для активизации политиков либерального лагеря.

3. Июль 1914 — февраль 1917 гг. Война, вмешавшись в ход событий, создала экстремальную ситуацию, видоизменила задачи, но не отменила необходимости их решения. Однако в этих условиях реформаторы уже не смогли предложить реаль­ной программы действий.

Характерно, что уже в 1909 г., в обстановке, казалось бы, более благоприятной для реформаторов, имевших в своих руках многие нити политического руководства страной, А.П. Столы­пин заявил: «Дайте государству 20 лет покоя...». Тот факт, что необходимого успокоения не наступило, свидетельствовал о наличии сил сопротивления столыпинскому варианту реформ. Несостоятельной оказалась и другая программа «конституци­онного» обновления, предложенная оппозицией в самый раз­гар войны — в 1915 г.

Проблема выбора между революцией и реформой как спо­соба решения объективно назревших социально-экономических и политических задач оставалась центральной в идейно-поли­тической борьбе всего изучаемого десятилетиями. Она велась с различной степенью интенсивности, являлась барометром об­щественных настроений и, в свою очередь, отражала резуль­таты практических шагов правительства и его оппонентов.

Вопрос о предпочтительности того или иного пути решался в этот период с учетом богатейшего опыта 1905—1907 гг. Среди тех политических сил, которые сохранили верность идее рево­люционного натиска на старую власть, остались партии, назы­вавшие себя социалистическими — это, прежде всего, РСДРП и партия эсеров. Как и другие партии, они переживали глубо­кий идейно-политический и организационный кризис, выра­зившийся не только в сокращении численности их рядов, но и переоценке взглядов на ход революционного процесса.

Меньшевистская часть РСДРП, не исключая возможности новой буржуазно-демократической революции, не считала се неизбежной, переходящей в необходимость, как это было до 1905 г. Основанием для такого вывода они считали измене­ния в политическом строе страны. При всех оттенках мнений меньшевистская публицистика была солидарна в том, что пос­ле революции страна превратилась или, по крайней мере, прочно встала на путь превращения в буржуазную монархию. Наиболее откровенно эта позиция была выражена в статье Н.А. Рожкова «Современное положение России и основная задача рабочего движения в данный момент». Объективной задачей момента автор считал «окончательное завершение смены грубо-хищнического полукрепостнического хозяйство­вания культурным капитализмом». Поэтому он призвал к «куль­турной классовой борьбе» на почве имеющихся конституцион­ных завоеваний [29].

Такой подход к анализу текущего момента с большим ос­нованием позволял отнести меньшевиков к сторонникам ре­форматорского курса. Они представляли себе развитие рево­люции как последовательную смену у власти различных клас­сов. Отсюда соответствующая смена государственных форм: вместо самодержавия конституционная монархия, а затем — демократическая республика.

Большевики же по-прежнему продолжали отстаивать не­избежность повторения октябрьско-декабрьских способов борь­бы за полное уничтожение монархического строя и установле­ние пролетарско-крестьянской республики. Пытаясь помешать введению монархически-конституционных учреждений, часть большевиков провозгласила лозунг их бойкота, продолжала звать массы к оружию, к организации политических стачек, неповиновению властям. С ними были солидарны и эсеры.

Однако эти революционные призывы не нашли поддержки как в силу карательных действий царской администрации, так и в связи с общей усталостью масс от борьбы. Предупрежде­ние рабочих «Погодите, придет еще 1905 год!» в значительной степени характеризовало лишь потенциальную революцион­ность народа.

Таким образом, среди явных сторонников революционно­го пути были большевики и эсеры, позиции которых осложня­ло отсутствие единства в понимании ближайших шагов, пред­принимаемых для успеха революции.

Подавляющее большинство партий выразило желание со­трудничества с властью во имя спокойствия и порядка.

На пост умиротворителя России был призван П.А. Столы­пин, который выгодно отличался своими бойцовскими каче­ствами. Царя привлекала в нем преданность трону и готов­ность осуществить задуманные реформы.

Руководители «Совета объединенного дворянства» видели в нем человека, способного спасти от уничтожения существу­ющую систему землевладения. Октябристы и другие сторон­ники умеренных преобразований в действиях П.А. Столыпи­на увидели стремление установить связи правительства с пред­ставителями умеренно-консервативных и умеренно-либераль­ных кругов, что, в свою очередь, по их мнению, способствовало бы укреплению конституционной монархии и окончательной ликвидации революционного движения.

Самодержавие, понимая опасность чистого господства дво­рянства, пыталось найти ту меру уступок, которую, с одной стороны, допустит дворянство, и которая, с другой стороны, удовлетворит интересы крупной буржуазии. Этот баланс мож­но было выявить, сохранив общероссийское представительство. Поэтому Дума была сохранена царем как законодательный орган, хотя резкий спад революционного и оппозиционного движения позволял превратить ее в законосовещательное учреждение.

Опыт первых двух Дум показал самодержавию условия работоспособности «общероссийского представительства» — это успокоение страны и устойчивое правительственное большинство. Первое условие достигалось преимущественно карательными акциями не только против активных участников революционного движения, но и репрессиями в отношении либерально настроенной части общества. Вероятно, фраза «столыпинские галстуки» не случайно принадлежала стороннику далеко не революционных способов борьбы — кадету Родичеву. Второе условие работоспособности Думы обеспечивал соответствующий избирательный закон. Он был обнародован 3 июня 1907 г. и предусматривал сословные выборы. Прави­тельство увеличило по новому положению число выборщиков от помещиков и буржуазии. Права же крестьянства, а также мелкобуржуазных элементов города и рабочих были сильно урезаны и количество выборщиков от них значительно сокра­щено. В выборах могли принять участие только 13% взросло­го населения России.

Проведенная летом и осенью 1907 г. избирательная кам­пания в III Думу дала следующие результаты; в III Думу было избрано: дворян — 201 человек (45%), духовенства — 45 человек (10%), купцов и почетных граждан — 54 человека (12%), крестьян — 98 человек (22%), мещан и прочих со­словий — 48 человек (11%). Среди депутатов насчитывалось 11 человек рабочих и ремесленников.

Интересы представленных классов и социальных групп выражали оформившиеся в годы революции политические партии. Естественно, в III Думе преобладали те партии, кото­рые твердо встали на путь сотрудничества с правительством. Руководящее положение заняли октябристы, которым удалось провести в III Думу 154 депутата, т. е. на 112 больше, чем в предыдущую.

Эта партия, представлявшая правое крыло либералов, вы­ражала интересы прогрессивных помещиков и крупной бур­жуазии, которые, обладая реальной экономической силой, были не склонны оставлять в неприкосновенности самодержавие. Октябристы требовали «делового» контроля над хозяйствен­ной политикой и финансами. Октябристы отклонили предло­жения П.А. Столыпина войти в правительство, предпочитая решать военные и экономические вопросы посредством обыч­ного законодательства. Большое значение они придавали за­конным правам бюджетной комиссии Думы, особенно в борь­бе против влияния клики Распутина, появившегося при дворе еще в период революции.

Пост председателя III Думы последовательно занимали вид­ные деятели этой партии: Н.А. Хомяков (до 10 марта 1910 г.), А.И. Гучков (до марта 1911 г.), М.В. Родзянко. Для каждого из них главной целью было упрочение конституционной сис­темы и достижение стабильности.

Н.А. Хомяков — смоленский помещик, ранее занимал важ­ный пост в системе столичной администрации. Он происходил из знатной семьи, был сыном одного из основателей славяно­фильского движения.

А.И. Гучков являлся представителем совсем других слоев общества. Внук крепостного крестьянина, московский промышленник, гордился своим происхождением и, по выраже­нию Керенского, «презирал сословные привилегии и испыты­вал сильное недоверие к бюрократии» [30].

М.В. Родзянко — екатеринославский помещик, оставался на посту председателя Думы вплоть до наступления револю­ции. Ранняя карьера гвардейского кавалериста создала ему известность в военных кругах и славу «патриота России».

Своеобразие партии октябристов состояло в том, что она являлась одновременно и правой, и либеральной. По заявле­нию А.И. Гучкова, октябристы заключили с властью «торже­ственный договор о взаимной лояльности». Этот договор вклю­чал обязательство провести через III Думу широкую программу реформ, направленных на дальнейшее развитие начал консти­туционного строя, предотвращение революции, среди которых особое место они отводили столыпинской аграрной политике.

В реализации своего политического курса в III Думе ок­тябристы ориентировались, главным образом, на умеренно правых.

Правые партии получили в III Думе значительное число мест (147). Из них крайне правые, представленные «Союзом русского народа» (около 50 мест), по-прежнему не признава­ли законодательный характер Думы и выступали в качестве правой оппозиции правительству. Они рассматривали свою деятельность в Думе как плотину на пути намеченных ре­форм. Их цель — восстановить и укрепить пошатнувшееся положение. В 1906 г. был создан «Совет объединенного дво­рянства», отделившийся от так называемого «черносотенного» движения, отчасти не желая нести ответственность за темные дела этих организаций, отчасти потому, что роль черносотен­цев они считали сыгранной. Дворяне, организовавшись, стали использовать проверенный канал придворного давления на царя и новый канал — Думу. В 1909 г. в Думе оформилась еще одна фракция — «единая русская национальная фракция» во главе с П.Н. Балашевым, В.В. Шульгиным и т.д.

Кадеты — левое крыло либералов — поплатились за свою излишнюю оппозиционность в революционные годы потерей значительного числа депутатских мандатов. Если в I Думе они имели 182 места, во II — 98, в III — только 54. А вместе с примыкавшими к ним фракциями прогрессистов и национальных либералов имели 108 членов. Их лидером оставался П. Милю­ков. Резко сократилось представительство трудовиков (со 104 во II Думе до 14 — в III) и социал-демократов (с 65 до 19).

Избирательный закон 3 июня исключал создание Думы с одним большинством. На первых же заседаниях Думы сложи­лось большинство правых и октябристов, составлявших 2/3 от всей Думы (300 членов). Однако между ними существовали некоторые противоречия. Октябристы настаивали на расши­рении прав земского и городского «самоуправления» и при­знавали "конституцию» 17 октября, а правые по этим вопро­сам занимали противоположную позицию. Это вынуждало октябристов в ряде вопросов искать союзников в лице каде­тов. Так сложилось второе, октябристско-кадетское большин­ство, составлявшее немногим менее 3/5 состава Думы (262 че­ловека). Существование двух блоков — правооктябристского и октябристско-кадстского — позволяло Столыпину проводить политику лавирования (он сам это понимал и назвал проведе­нием «равнодействующей линии»).

Важная роль, которую играла в общественно-политичес­кой жизни третьеиюньской России стабильно функциониро­вавшая Государственная Дума, способствовала оформлению партийной системы. В ее недрах зародились новые партии национал истов и прогрессистов. В 1908—1909 гг. организаци­онно оформилась умеренно-либеральная партия русских на­ционалистов — Всероссийский национальный союз, который насчитывал 5—7 тысяч членов. Его лидерами были П.Н. Бала­шов, В В. Шульгин, гр. В.А. Бобринский и др.

Смысл третьеиюньской политической системы заключался в создании союза этих сил, чтобы попытаться «сверху» решить объективные исторические задачи. Такой союз существовал и раньше, но он не был оформлен в общенациональном масшта­бе, в этом смысле III Дума явилась воплощением качественно новой ступени этого союза. III Государственная дума была призвана стать инструментом реформирования страны «сверху». Ей предстояло принять целую серию законов, обеспечивав­ших проведение таких масштабных реформ, как аграрная, военная, судебная, реформа местных органов управления, народного образования, законы, касавшиеся положения не­русских национальностей, рабочего класса.

Все эти реформы должны были по замыслу Столыпина превратить Россию в процветающую державу. Судьба этих планов модернизации России зависела от соотношения борю­щихся сил не только в Думе, но и вне ее. Характерно, что последовательный сторонник революционных методов преоб­разования страны В.И. Ленин признавал возможность успеха реформаторского курса правительства в главном — аграрном вопросе. Он рассматривал политику Столыпина как один из возможных путей или методов капиталистического аграрного развития, назвав его прусским.

Третьеиюньская политическая система, включавшая наря­ду с Думой Государственный Совет и верховную власть монарха, по своему социальному и партийному составу должна была обеспечить тот объем, глубину и темп реформирования, который могли допустить верхние слои общества. Ибо сам избирательный закон обеспечивал не только перевес право­центристских сил в Думе, но и их подстраховку: правооктяб­ристское большинство преобладало над октябристско-кадс­ским, в каждом большинстве перевес оставался за правыми, а над ними возвышалась власть, представленная Государствен­ным Советом и царем с их правами отклонять неугодные за­конопроекты.

Согласие между царем и Думой длилось недолго. В своих воспоминаниях П.Милюков пишет: «Едва ли Столыпин ожи­дал, что разложение его большинства начинается немедленно же — на самой опасной для него почве борьбы за передел прерогативы монарха и законодательных учреждений, н что на эту шаткую почву его втянет главный его союзник — Гуч­ков" [31].

Став председателем комиссии Думы по военным вопросам, Гучков весной 1908 г. во время обсуждения в Думе бюджета военного министерства в своей речи просил великих князей принести «патриотическую жертву», отметив, что Дума уже обратилась к народу страны с призывом пойти во имя защиты отечества на великие лишения. По сути дела Гучков попытался убедить великих князей отказаться от административной дея­тельности в армии, к которой они вряд ли подходили. Его речь, естественно, была оценена в придворных кругах как посяга­тельство на нрава императора. Подозрения еще более усили­лись после государственного переворота в Турции, в результа-1C которого младотурки свергли султана При дворе Гучкова тут же назвали «младотурком», и с этого времени царица. Алек-сандра Федоровна и ее окружение стали считать его <врагом государства №1>, «первым претендентом на виселицу».

Поведение Гучкова послужило толчком к размежеванию сил внутри октябристов, выделению в особую группу ее пра­вого крыла. Столыпин был вынужден тоже сдвинуться впра­во. Этот сдвиг выразился, прежде всею, в ею фактическом отказе от сотрудничества с Думой: было ограничено право Думы самостоятельной разработки законопроектов, если со­ответствующее ведомство брало это на себя, ущемлялась сво­бода депутатских выступлений.

Показательна судьба столыпинского плана модернизации местного управления (1910). Планируемая реформа была на­целена на расширение нрав органов местного самоуправления и бессословный характер их избрания. Практически все более чем ограниченные законопроекты, направленные на отмену сословных ограничений гражданских прав, на ограничение административного произвола, на расширение прав органов местного самоуправления, которое хотело провести октябрис­тско-кадетское большинство, были задержаны или отклонены Государственным Советом или монархом.

Борьба за власть в центре и на местах переплеталась с борьбой экономической. Дворянство приняло позу «нелюбим­ца правительства», принесшего его в жертву промышленному развитию, с 1907 г. — крестьянскому землеустройству. Оно требовало обильного кредита, но не на коммерческих принци­пах, а как возмещение ущерба 1905—1907 гг., принудитель­ного удержания сельскохозяйственных рабочих. Попытки пра­вительства изыскать средства на проведение аграрной воен­ной и других реформ вызвали резкое сопротивление со сторо­ны бюрократии и помещиков. Например, при обсуждении вопроса о расходах на школу Дурново (влиятельный член Го­сударственного Совета) заявил, что «надо увеличить расходы на полицию, а не на школу». В свою очередь, усилились при­тязания буржуазии на определение экономической политики и распределение доходов между нею и поместным дворян­ством. Она добивалась пересмотра налоговой системы, устра­нения правительственной регламентации предпринимательс­кой деятельности, увеличения своей роли в разработке эконо­мической политики.

Третьеиюньская система не оправдала всех надежд. Пыта­ясь любой ценой найти выход из сложившегося положения, Столыпин участил применение 87-й статьи «Основных зако­нов», стремясь довести реформы до конца и наталкиваясь на сопротивление и справа, и слева. Политическая смерть Сто­лыпина была в чем-то предопределена и произошла за полго­да до его физической гибели (сентябрь 1911 г.).

Историки и современники склонны связывать последний кризис его политики с обсуждением законопроекта о введе­нии западных земств. Отдавая дань идеям национализма, которые получили широкое распространение и поборником которых был он сам, Столыпин внес в Думу свой проект введения земств в шести западных губерниях. Столыпин за­явил, что новое земство должно быть «национально-русским» и в отличие от уже существующих земств — бессословным. Но неожиданно для себя в Государственном Совете Столы­пин встретил сопротивление: «Русская курия» была отвергну­та и весь проект падал. Два члена Совета, В.Н. Дурново и В.П. Трепов, в переговорах с Николаем II назвали этот про­ект «революционной выдумкой» в пользу малорусской интел­лигенции, которой хочется оттеснить от земского дела «куль­турные элементы». Дело в том, что в структуре местного населения среди помещиков преобладали поляки, а предполагае­мая система выборов давала преимущества крестьянам, кото­рые в большинстве своем были украинцами и белорусами (ма­лороссы и белорусы считались официально русскими).

Столыпин рассматривал этот проект как свое личное дело. В этом случае Столыпин, по выражению Милюкова, выступал в двойном обличье— либерала и националиста. Как либерал он хотел победить сопротивление Государственного Совета. Как националист Столыпин сделал предметом своей борьбы собственный план проведения реформаторской политики в России. Столыпинская реформа местного самоуправления пред­полагала создание бессословных волостных земств. Она пред­полагала максимально унифицировать гражданско-правовое и административно-правовое пространство. Столыпинская Россия должна была потеснить сословную Россию; главной фигурой в ней должен был стать зажиточный крестьянин. Спорной была «политика русского национализма» А.П. Сто­лыпина. Она должна была предохранить реформированную Россию от распада: место имперской идеи должна была занять идея национальная. Не случайно ответом Столыпина на итоги голосования Государственного Совета был ультиматум царю: или он уйдет в отставку, или его противники будут наказаны, а его законопроект будет проведен по 87-й статье. И хотя Нико­лай II не дал быстрого ответа, конфликт был разрешен в пользу премьера. Решающую роль, по мнению некоторых историков, сыграло вмешательство императрицы Марии Федоровны. «Как и ее сын, она мало интересовалась хуторами и отрубами, но обладала здравым умом и, зная своего сына, считала, что без твердой руки Столыпина ему будет хуже».

Столыпин не сдавался. В последний год своей жизни он работал над проектом обширных государственных преобразо­ваний. Началось учреждение 7 новых министерств (труда, ме­стных самоуправлений, национальностей, социального обес­печения, исповеданий, обследования и эксплуатации природ­ных богатств, здравоохранения), т. е. столыпинские проекты предполагали реформирование государственного аппарата. Пре­дусматривалось также увеличение доходной статьи государ­ства за счет: прямых налогов, введения налога с оборота, а затем и прогрессивного подоходного налога.

К сожалению, реформы Столыпина тормозились, а бес­чинства властей с введением представительного строя не умень­шились. Например, посылая ревизора к рязанскому губерна­тору, премьер говорил: «Он сажает в тюрьму за вылитое на улицу в уездном городе ведро помоев, засадил туда же каких-то девочек, дьяконских дочерей, и не хочет понять, что этим сыплет мне на голову горячие уголья».

Даже центральная реформа П. Столыпина — аграрная, энергично проводимая им в жизнь, — проходила с огромными издержками. Правительство, выступившее «в поддержку силь­ных», экспроприировало земли, принадлежавшие общине, и передавало их зажиточным крестьянам, которые пожелали выйти из общины. Не случайно крестьяне в большинстве сво­ем заняли неблагожелательную и даже враждебную позицию в отношении столыпинской реформы. По мнению А.Ф. Ке­ренского, это объясняется, во-первых, взглядом крестьян на жизнь, которые не желали превращаться в полусобственни­ков земли за счет своих соседей, во-вторых, интересам крес­тьян более соответствовала возможность экономического разви­тия с помощью кооперативной системы, условия для которой создавал Манифест 17 октября [32]. Аграрная реформа не могла дать ожидаемых результатов из-за внутренней противоречивос­ти целей и методов ее осуществления. Для торжества аграрной эволюции необходимо было ликвидировать помещичье земле­владение. Но ликвидировать полуфеодальное помещичье зем­левладение, преимущественно дворянское по своей сословной принадлежности, было трудно ввиду недореформированности политического строя России.

Участилось публичное проявление недовольства столыпин­ским курсом со стороны партии октябристов. В 1911 г. идео­лог правого либерализма князь Е.И. Трубецкой, характеризуя правительственный курс, дал весьма знаменательное название своей статье: «Над разбитым корытом».

А кадеты, которые во имя «прогресса» урезали свои требо­вания до уровня октябристов, вновь заговорили о том, что «не исключена возможность параллельной деятельности демокра­тического конституционализма с непосредственными выраже­ниями народных масс», т. е. с революционным движением.

Придя к власти, Столыпин обещал умиротворить страну. Но этого не получилось. Чем решительнее и тверже станови­лась его политика, тем решительнее раздавались протесты про­тив нее не только в форме думских речей, но и в акциях прямого давления снизу. Уже с осени 1910 г. начинается не­который подъем революционного движения, проходят массо­вые политические демонстрации под лозунгами отмены смер­тной казни.

Смерть Столыпина вызвала «поправение» октябристов, ко­торые осуждали кадетов «за кокетство с революционерами». Наметилась тенденция к объединению октябристов и нацио­налистов, готовых сотрудничать с правительством в продол­жение столыпинского курса реформ. Новый премьер-министр Б Н. Коковцов — опытный бюрократ и убежденный консер­ватор, искал такие формы отношений с Думой, которые исключали бы возможность постоянного союза с какой-либо партией, как это практиковал Столыпин. Эта линия соответ­ствовала пожеланиям Александры Федоровны «не становить­ся на путь этих ужасных партий». В.Н. Коковцову пришлось возглавлять правительство в сложных условиях. В 1911 г. число стачек по сравнению с 1910 г. возросло вдвое, а их участни­ков в 3 раза. Осенью этого года обострился аграрный вопрос. Неурожай 1911 г. охватил около 20 губерний. В связи с голо­дом в Думе был вновь поднят вопрос о земле, в частности, речь шла об ограничении крупного землевладения.

На деятельности депутатов III Думы в последний период сказывалась необходимость учитывать не только признаки нового подъема, но и желание использовать обстановку в пред­выборных целях. Октябристы, например, подняли шумиху в связи с влиянием Распутина на государственные дела. По­скольку они были руководящей фракцией в III Думе, то они говорили о плодотворности ее трудов и обвиняли Государ­ственный Совет в срыве подготовленных законопроектов. Поэтому их главный лозунг — реформа Государственного Со­вета (освежение состава), представление Думе права переда­вать законы на утверждение царю без согласования с верхней палатой, если согласие не достигнуто.

Правые шли на выборы под знаком полного уничтожения или нового ущемления представительного строя. «Государствен­ный Совет работал бы более продуктивно, если бы Думы не существовало». Неудачи «конституционного третьеиюньского опыта» для легитимистской реакции были аргументом возвра­щения к исконно русским самодержавным формам правления.

Подобный консерватизм крайне правых вызвал беспокой­ство защитников третьеиюньской системы как среди высшей правительственной бюрократии, апеллировавшей к Думе в ведомственной борьбе друг с другом, так и среди либералов, не потерявших надежды на реформы.

Правительство сделало все возможное, чтобы обеспечить благоприятный состав новой, IV Думы. Избирательные съез­ды были разделены по национальному, религиозному призна­ку, запрещалось публиковать предвыборные платформы всем партиям левее октябристов. Общие итоги выборов отражали не реальное соотношение сил в стране и даже среди цензового избирателя, а степень усердия и изобретательности админист­рации. По сравнению с последней сессией III Думы правые и националисты увеличили число своих депутатов со 148 до 186, кадеты и прогрессисты — с 88 до 107, а октябристы потеряли 20 мест (120—100). Итоги выборов отражали ситуацию в стра­не, когда правительство в очередной раз не смогло, а может, и не захотело понять действительное настроение не только народных масс, но и большинства представителей имущих классов. Своей политикой оно фактически содействовало обо­стрению кризиса. Правые обвиняли октябристов и кадетов в подталкивании революции, заявляя, что бастует лишь кучка смутьянов, против которых надо устроить террор. По-прежнему ставка делалась на неисчерпаемость монархических иллюзий. Лидер правых В.М. Пуришкевич предложил местным комите­там черносотенной организации «Союз Михаила Архангела» собрать подписи под петицией о роспуске Думы.

Демонстрации единства народа и престола были подчине­ны юбилейные торжества, начавшиеся с 1911 г., — 50-летие отмены крепостного права; 1912 г. — 100-летие разгрома На­полеона; 1913 г. — 300-летие дома Романовых. Последнее «торжество» требовало громадных затрат. Обсуждение в Думе этого вопроса вызвало конфликт с правительством. Его пред­ложение о постройке в ознаменование юбилея собора за ка­зенный счет вызвало контрпредложение крестьянских депута­тов — использовать эти деньги на нужды сельского хозяйства, а казенные земли передать безвозмездно крестьянам.

Предчувствие тупика отразилось на поведении правитель­ственного и либерального лагеря.

В 1913 г. кадеты вновь заговорили о сближении с демок­ратией, пытаясь организовать общественное давление на Думу. Они по-прежнему рассчитывали удержать «второе» движение в конституционном русле и реанимировали прежние лозунги изменения избирательного закона, реформы Государственно­го Совета, «ответственного министерства».

Таким образом, ситуация, сложившаяся накануне первой мировой войны, свидетельствовала о противоречиях как са­мой третьеиюньской политической системы, так и о сохране­нии и углублении противоречий между этой системой и по­требностями модернизации страны. Громоздкая государствен­ная машина работала во многом вхолостую. Она не могла обеспечить того гражданского союза, ради которого совершался третьеиюньский переворот; не смогла обеспечить проведения реформ, а следовательно, добиться умиротворения страны. Война усугубила ситуацию.

4. ОППОЗИЦИОННЫЕ ДВИЖЕНИЯ В ГОДЫ ВОЙНЫ. ПРОГРЕССИВНЫЙ БЛОК

Вопрос о возможности быть втянутыми в войну был по­ставлен министром иностранных дел А.П. Извольским уже в 1908 г. в связи с активизацией Австро-Венгрии на Балканах. По мнению большинства исследователей, Николай II не хотел войны и всячески старался не допустить ее начала. Наиболее дальновидные политические деятели убеждали царя в непод­готовленности к войне и в возможности новой революции на почве военных поражений. Своеобразные доводы приводил лидер правых в Государственном Совете П.Н. Дурново. Еще в феврале 1914 г. он в записке, предназначенной царю, предо­стерегал его против войны с Германией и в качестве главного аргумента выдвигал «слабость российского либерализма», ко­торый не сможет сдержать революционные выступления, выз­ванные военными неудачами.

В литературе традиционно обвиняют царское правитель­ство в плохой подготовке русской армии и военной промыш­ленности к первой мировой войне. Действительно, Россия подключилась к гонке вооружений позже других стран, по­этому ее военно-политический потенциал уступал немецкому. Но следует иметь в виду, что вряд ли кто-нибудь из военного руководства любой из воюющих стран предполагал, что война продлиться более 4 лет. Генеральные штабы рассчитывали максимум на 3—4 месяца, в худшем случае на полгода. Это обстоятельство, видимо, определило окончательное решение царского правительства, тем более преобладающим станови­лось мнение, что война поможет стабилизировать внутреннее положение и отвлечет рабочий класс от борьбы.

Тем самым война становилась средством выхода прави­тельства из очередного внутриполитического кризиса, кото­рый не удавалось перевести в конституционный. Сама кризис­ная ситуация не разрешалась, а загонялась «вглубь». В этом отдавали себе отчет все политические партии, но каждая из них пыталась по-своему использовать как экстремальную об­становку, созданную войной, так и ее возможные последствия. Правые силы надеялись использовать чрезвычайную ситуацию, чтобы восстановить в полном объеме самодержавную монар­хию, свернуть прежний реформистский курс, а затем и укре­пить власть монарха на волне патриотизма.

24 июля 1914 г. Совету Министров были предоставлены чрезвычайные полномочия: он получил возможность разре­шать большинство дел самостоятельно от имени царя. Возрос­ла и личная власть председателя Совета Министров и отдель­ных министров. С июля 1914 по июнь 1915 г. через Совет Министров прошли и были утверждены 285 чрезвычайных указов. Законы военного времени открывали широкий про­стор для деятельности органов администрации, полиции, жан­дармерии и цензуры, облегчали и упрощали судопроизводство. Относительно стабильным был и состав «кабинета» мини­стров — все основные министерские посты занимали лица, назначенные еще до войны. В частности, пост главы прави­тельства с января 1914 г. оставался за противником народно­го представительства И.Л. Горемыкиным.

Во главе всех армий России закон ставил ответственного только перед императором Главнокомандующего, при кото­ром сосредоточивался аппарат Ставки. Верховным Главноко­мандующим был назначен дядя царя — кавалерийский гене­рал великий князь Николай Николаевич.

Однодневные заседания Государственной думы и Государ­ственного Совета 26 июля прошли под знаком доверия прави­тельству. Открывший чрезвычайное заседание Думы М.В. Род­зянко произнес торжественную речь о «единении русского царя с верным ему народом». От имени своей партии выступил вождь кадетов П.Н. Милюков, который заявил: «В этой борь­бе мы едины; мы не ставим условий, мы ничего не требуем. Мы просто кладем на весы нашу твердую волю победы» [33]. Речь Милюкова была созвучна настроениям либеральной оп­позиции, которая рассчитывала на деловое сотрудничество с властью в годы войны, а победу, одержанную в союзе «с за­падными демократиями», надеялась использовать для дальней­ших шагов по пути демократической модернизации страны. П.Н. Милюков подчеркнул: «Каково бы ни было наше отно­шение к внутренней политике правительства, наш первый долг — сохранить нашу страну единой и нераздельной и удер­жать за ней то положение в ряду мировых держав, которое оспаривается у нас врагами. Отложим же внутренние споры, не дадим врагу ни малейшего повода надеяться на разделяю­щие нас разногласия и будем твердо помнить, что теперь — первая и единственная задача наша — поддержать борцов верой в правоту нашего дела... пусть наши защитники не об­ращаются с тревогой назад, а смело идут вперед, навстречу победе и лучшему будущему» [34]. Обещая правительству поддержку, кадеты и октябристы в своей печати выражали надежду на то, что проявленное во время войны единение царя и общества заставит власти после войны, в порядке «бла­годарности», пойти на уступки, осуществить давно разрабо­танную ими программу реформ.

Рукопожатие Пуришкевича и Милюкова символизировало «единение сил» перед лицом внешней опасности. В духе не­преклонной решимости защищать отечество от имени трудо­виков выступил А.Ф. Керенский. В своем заявлении он ска­зал: «Крестьяне, рабочие и все, кто желает счастья и процве­тания страны, будьте готовы к тяжким испытаниям, которые нас ожидают впереди, соберитесь с силами, ибо, защитив свою страну, вы освободите ее» [35]. В этом же выступлении осуждалась война, содержалась критика внутренней политики пра­вительства и выражалась надежда, что «внутренняя... сила русской демократии вкупе с другими движущими силами рус­ского народа... защитят отечество и культурное наследие» [35].

Выступавшие на заседании Думы депутаты делали заявле­ния о преданности правительству, государству, народу. Дис­сонансом прозвучало выступление представителя социал-де­мократической фракции. Огласив общую декларацию, осу­дившую войну, и противопоставляя ей международную соли­дарность трудящихся, большевистская и меньшевистская фракции покинули заседание Думы, не приняв участие в ут­верждение военного бюджета. Впоследствии меньшевики, воз­главляемые Н.С. Чхеидзе, изменили линию своего поведения в Думе, согласовывая ее с действиями либералов. Их заявле­ние 26 июля историки склонны объяснять отсутствием ин­формации о позиции лидеров своей и западноевропейской социал-демократии.

Внешне первый год войны вызвал сплочение различных политических сил вокруг трона, известную стабилизацию аб­солютизма в России. Государственная Дума и Государствен­ный Совет после однодневных заседаний 26 июля 1914 г. не собирались до января 1915 г. Отсутствие «законодательных» палат, вотум доверия, который вынесла правительству Дума, интенсивная деятельность самого правительства, более суро­вые порядки в стране создавали видимость возвращения всей государственности России к порядкам и временам до первой русской революции.

Определенные основания для такого вывода давала и спе­цифическая психологическая обстановка начального периода войны. Внешне она характеризовалась стихийным и созна­тельным патриотизмом, основанным на чувстве ненависти к врагу. Сплочение перед внешней опасностью стало основой для пропаганды лозунга «защиты отечества», призывов к граж­данскому миру, временному отказу от политики реформ. Од­нако следует иметь в виду, что частью общества, например солдатами, лозунг «защиты отечества» воспринимался как со­проводительно-казенный. Они шли на войну в силу приказа, слепой покорности. А такой «патриотизм» был чреват слепой непокорностью.

Важно учитывать и то обстоятельство, что общее несчастье, основанное на чувстве ужаса и отчаяния, ненависти к врагу, не только объединяет, но и ожесточает. Неопределенность пси­хологического состояния как результат сложного переплете­ния бурных чувств, вызванных войной, продолжала противо­речивую линию поведения: от ультра- до антипатриотизма.

Антипатриотизм, т. е. пораженческие настроения, усилив­шиеся со временем, создавали почву для сторонников граж­данской войны, т. е. для продолжения революционной борьбы с правительством. К их числу относились прежде всего боль­шевики. Они выступали с осуждением войны не только в Думе, но и развернули подпольную работу, направленную на орга­низацию борьбы против войны.

В сентябре 1914 г. В.И. Ленин, находясь в Швейцарии (он был выслан сюда из Австро-Венгрии по подозрению в «шпионаже» в пользу России), предложил для обсуждения про­живающей здесь группе большевиков антивоенную резолю­цию. Итогом ее обсуждения явились тезисы о войне и Мани­фест ЦК, опубликованный в № 33 газеты «Социал-демократ», являвшейся ЦО РСДРП, под названием «Война и российская социал-демократия». Превращение империалистической вой­ны в войну гражданскую, содействие социалистов всех стран поражению «своих» буржуазных правительств в войне, созда­ние III Интернационала — таковы были лозунги, изложенные в Манифесте.

Таким образом, в начале войны политические силы страны группировались по принципу: за гражданский мир или против него. В первом случае согласие достигалось на почве отказа от политики реформ, по крайней мере во время войны, во втором случае массы открыто призывались к революционной борьбе с правительством. Причем особенность этого призыва состояла в том, что он был обращен к народам всех воюющих стран.

Первые пять месяцев войны стали тяжелым испытанием для армии и страны. Поражения 1915 г. обострили полити­ческие противоречия в обществе. Если начало войны и пер­вые успехи армии поддержали на время шовинистические и патриотические настроения, то поражения 1915 г. вызвали апатию, недовольство правительством, сомнения в целях вой­ны. Активизировали борьбу рабочие, начались еще редкие ан­тивоенные выступления в армии, возобновилось крестьянское движение. Под влиянием усиливающегося народного движе­ния лидеры меньшевиков и некоторых народнических партий вновь вернулись к идее буржуазной революции. С начала 1915 г. все более крепла «патриотическая тревога» буржуазии за судьбу армии и флота.

Еще в июле-августе 1914 г. по инициативе деловых кругов России были созданы общероссийские организации: Всерос­сийский земский и Всероссийский городской союзы. Первым главноуполномоченным земского союза был тесно связанный с буржуазными кругами помещик князь Г.Е. Львов. В ходе войны эти союзы стали расширять свою компетенцию от заведования военно-санитарными делами до снабжения армии всем необходимым. В структуре главных комитетов этих союзов были такие отделы, как заготовительный, продовольственный, эвакуационный, санитарный и др. Несмотря на скромные хо­зяйственно-административные функции союзов, их создание и дальнейшее расширение нрав свидетельствовали о возрас­тавшем значении финансово-промышленных кругов в госу­дарственном строе России.

Отражением неспособности правительства обеспечить нуж­ды фронта явилась организация но всей стране «военно-про­мышленных комитетов», которые должны были мобилизовать промышленность на выполнение армейских заказов. Инициа­тором их создания явился крупный промышленник П.П. Ря­бушинский. Координировал деятельность этих комитетов Цен­тральный ВПК, председателем которого был избран октяб­рист А.И. Гучков. Назначение Гучкова явилось прямым вызо­вом царю, так как именно Гучков повел еще с 1911 г. кампанию разоблачения Г. Распутина.

Либералы пытались превратить Центральный военно-про­мышленный комитет в своеобразное министерство. Следует отметить, что в составе этой организации имелась рабочая группа, которая возглавлялась меньшевиком — рабочим заво­да «Эриксон» К.А. Гвоздевым. Через эту группу и связанные с ней рабочие группы местных военно-промышленных комите­тов Гучков и его заместитель, промышленник А.И. Конова­лов, и др. рассчитывали привязать рабочее движение к либе­ральной оппозиции, повести его за собой.

Рост масштабов деятельности «общественных организаций», несомненно, помогал решению таких острейших проблем, как обеспечение армии и тыла, эвакуация предприятий и населе­ния, налаживание военного производства. Кроме того, они уси­ливали доверие союзников к России и в определенной мере служили гарантом их военной мощи. Но в то же время, увели­чивая экономическую силу деловых кругов, эти организации целенаправленно двигали ее к политической власти. Ничего иного, кроме обострения конфликта между властью и либе­ральной общественностью, в этой обстановке произойти не могло.

Правящим кругам казалось, что общественные организа­ции, пользуясь ранее «дарованной» им свободой, стремятся подорвать существующую систему и прорваться к власти. В противовес этим организациям правительство законом от 17 ав­густа 1915 г. создало ряд особых совещаний — высших пра­вительственных учреждений, подотчетных императору: по обороне, по топливу, по продовольствию, по перевозкам, но устройству беженцев. Помимо правительственных чиновников сюда были включены представители крупных финансово-промышленных кругов и интеллигенции.

Либералы настойчиво требовали произвести перемены в правительстве, настаивали на созыве Государственной Думы. Отвергая слишком либеральные притязания, Николай II, од­нако не стремился полностью пресечь их, как настойчиво ре­комендовали ему правые. По мнению видного исследователя Г.З. Иоффе, царь проявлял осторожность. Перетасовка ми­нистров, так называемая министерская чехарда, в сущности имела целью регулирование отношений правительства с Ду­мой и «общественными организациями». При обострении этих отношений «выдвигались» либеральные министры (А.И. По­ливанов — с июня 1915 г. военный министр), при необходи­мости «брались» министры из правых (Б.А. Штюрмер — став­ленник Г. Распутина). Царь и правительство старались удер­жать в приемлемых рамках деятельность оппозиции и ее орга­низаций [36].

Но такой курс маневрирования усиливал в условиях вой­ны разногласия между царем и его оппонентами как справа, так и слева. Если царь склонялся, хотя бы на словах, к уступ­кам «общественности», это раздражало консервативные силы, а уклонение от проведения преобразований вызывало новую волну протеста со стороны оппозиции. Топтание царя на ме­сте ускоряло крах третьеиюньской политической системы. Социальная база царизма сужалась.

Многие вопросы внутренней политики (особенно назначе­ния) стали решаться Николаем II в кругу близких ему лиц или в великосветских салонах. В правящих кругах и государ­ственном аппарате все явственнее обнаруживались признаки разложения. Авторитет царя и царской семьи падал. Все бо­лее четким становилось деление (по выражению Александры Федоровны) на «наших» и «не наших» преимущественно по критерию личной преданности и симпатии.

На открывшейся в июле 1915 г. очередной сессии Государ­ственной Думы призыв Горемыкина к единению с правитель­ством натолкнулся на резкую критику социал-демократов и трудовиков и вызвал явную оппозиционность со стороны ли­беральных фракций.

Одновременно в Государственной Думе кадетская фрак­ция во главе с Милюковым повела напряженную работу по скреплению образовавшегося на данной сессии оппозицион­ного большинства «без крайне левых и без крайне правых», получившего название «Прогрессивный блок».

Из 422 депутатов IV Государственной Думы 236 вошли в состав Прогрессивного блока. Вновь возникла общенациональная оппозиция царю. Справа граница блока прошла по фрак­циям националистов. Они раскололись, и та часть, которая видела возможность установления единства действий с каде­тами и октябристами, получила название «Прогрессивных на­ционалистов». Во главе их стал В.В. Шульгин. Обе левые фракции — меньшевиков и трудовиков — остались за рамка­ми блока. Центральным пунктом соглашения было требова­ние «министерства доверия». В декларации блока оно было выражено следующими словами: « Создание объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны и со­гласовывавшихся с законодательными учреждениями относи­тельно выполнения в ближайший срок определенной програм­мы» [37]. В основе ее лежала формула «министерства обще­ственного доверия», которую выработал П.Н. Милюков, как эквивалент лозунга «ответственного министерства», приемле­мого в либеральной среде и обеспечивающего соглашение с умеренно-правыми кругами.

Под «министерством доверия» блокисты подразумевали правительство, состоящее из честных и компетентных бюрок­ратов, которое могло бы более или менее приемлемо руково-д|ггь страной в условиях войны и разрухи. Кадеты обнаружи­ли свою оппозиционность одновременно и по тем же мотивам, что и октябристы, прогрессисты, националисты — и в этом /была особенность их оппозиционности в условиях войны. По высказываниям активных деятелей этого блока, они объявля­ли войну «системе власти», имея в виду не царскую власть как таковую, а систему высших правительственных назначений, осуществляемых по указаниям Г. Распутина и императрицы. Смысл «министерства доверия» заключался в стремлении до­биться стабильности. В.В. Шульгин в своих воспоминаниях писал: «От Думы ждут, чтобы она заклеймила виновников национальной катастрофы. И если не закрыть этого клапана в Думе, раздражение вырвется другим путем... Все реформы Прогрессивного блока... пустяки. Единственное, что важно — кто будет правительством» [38].

Программа блока, составленная Милюковым, предусмат­ривала изменение приемов управления, свободу вероиспове­дания, пересмотр земского положения, меры по поддержанию социального мира и т. п. Эта программа свидетельствовала о возвращении к либеральному варианту реформ, хотя кадеты и исключили требования широкой аграрной реформы и поли­тической амнистии [39]. Тот факт, что либералы требовали от власти быстрых и неотложных реформ, показывал быстрое нарастание оппозиционности в стране. Программа Прогрес­сивного блока отражала пожелания его участников сохранить гражданский мир на более реальной социально-экономичес­кой основе, а не на эмоциональных чувствах первого периода войны. Их оппозиционность имела разные причины, среди них — недовольство неудачами царизма в войне, нервная ре­акция на слухи о сепаратном мире, общее стремление изме­нить руководство страной. Для оппозиции и, прежде всего, ее либеральной части, образование Прогрессивного блока, обра­щение к царю с программой преобразований означало, что конституционные возможности монархии не исчерпаны.

Для царя же неудача конституционного опыта, т. е. переход в оппозицию большинства членов Думы, и даже части членов Государственного Совета, стал дополнительным аргументом возврата к старым формам правления. Одним из шагов на этом пути была замена высшего руководства армии. 23 авгус­та 1915 г., царь объявил о своем назначении на пост Верхов­ного Главнокомандующего. Некоторые историки считают, что это решение царь принял, опасаясь противодействия ставки своим планам пресечения оппозиционного движения в стране [39]. Несмотря на мотивы такого решения, оно имело фа­тальные последствия для России. Царь стал все чаще посе­щать Ставку, много времени проводить в разъездах, инспек­тированиях, смотрах формирующихся частей в тылу, тем са­мым фактически предоставив функции соправителя царице. По ее настоянию был объявлен указ о перерыве работы Думы, и напрасно лидер Земского союза князь Г.Е. Львов взывал к царю: «Ваше императорское величество... обновите власть. Возложите тяжкое бремя се на лиц, сильных доверием стра­ны. Восстановите работу народных представителей. Откройте стране единственный путь к победе, загроможденный ложью старого порядка управления» [40]. Царь не ответил. Еще одна возможность для соглашения между либеральной обществен­ностью и царизмом была упущена. Блестяще оценил сложив­шуюся политическую ситуацию один из лидеров либеральной партии русских националистов, член бюро Прогрессивного блока В.В. Шульгин, спустя несколько месяцев принимавший вместе с А.И. Гучковым отречение от престола Николая Н. Он полагал, что в те осенние дни 1916 г. еще были альтерна­тивные пути предотвращения катастрофы, состоявшие, прежде всего, в возможности «позвать Прогрессивный блок», т. е. со­ставить кабинет из его лидеров, что позволило бы выиграть время; при нежелании уступать власть необходимо было «найти Столыпина второго... который блеснул бы перед страной умом и волей... и править самим — не на словах, а на самом деле — самодержавно»; в третьем случае следовало бы немедленно «кончать войну». Однако же, как с горечью заметил В.В. Шульгин, не сделали ни первого, ни второго, ни третьего, а назна­чили «заместо Столыпина» — Штюрмера, о котором в Петер­бурге говорили как об «абсолютно беспринципном человеке и полном ничтожестве» [41].

Провал «первого штурма» власти со стороны Прогрессив­ного блока вызвал среди его лидеров некоторое разочарова­ние. Часть либеральной оппозиции приготовилась к долгой осаде власти, к их числу принадлежали, прежде всего, каде­ты, другие же стали размышлять об организации дворцового переворота, в результате которого произойдет смена монарха и которая позволит начать конституционные преобразования. Однако второй вариант не получил предпочтения, его иници­атором был лидер "октябристов Гучков.

В начале 1916 г. царь предпринял новые шаги примире­ния с Думой; сместил с поста премьер-министра Горемыки­на; более того, в начале февраля сам явился в Думу. Но одновременно Николай II планирует осуществление серии мероприятий, которые, по существу, направлены на уста­новление в стране военной диктатуры. Предполагается вве­дение военного осадного положения, повседневная предва­рительная цензура, назначение правительственных чиновни­ков в земские и городские союзы, военно-промышленные комитеты, милитаризация заводов. Успехи на фронте летом 1916 г. — Брусиловский прорыв — позволяют царю усилить наступление. В целях реализации своей программы он пре­рывает заседания Думы, запрещает земские и городские съез­ды, дает указание об аресте активных членов военно-про­мышленных комитетов. По предложению правого октябрис­та А.Д. Протопопова в октябре 1916 г. принимается закон об усилении полиции. Все чаще практикуются тайные сове­щания министров, продолжается практика правительствен­ных перестановок.

С осени 1915 г. сменилось четыре председателя Совета Министров, шесть министров внутренних дел, четыре воен­ных министра. Осенью и зимой 1916—1917 гг. кризис верхов достиг высшей точки. Царское правительство придерживалось в основном репрессивного курса, временами пыталось манев­рировать, искать пути сближения с лидерами оппозиции. Де­лалось это, однако, крайне непоследовательно, и любое обо­стрение внутриполитического положения вело к отказу от пе­реговоров, отставке замешанных в них лиц и новому усиле­нию репрессий. Неуклонно росла новая волна недовольства властью со стороны официальных лидеров либеральной оппо­зиции. Эта возрастающая быстрыми темпами конфронтация шла на фоне скачка в стачечном движении, начала антивоенных и антиправительственных выступлений в действующей армии и в тылу, активности радикальных партий.

Центрами революционного движения оставались Петрог­радский и Московский районы. С середины октября усилился темп стачечного движения под лозунгами: «Долой войну!», «Долой монархию!», «Да здравствует демократическая респуб­лика». В таких условиях, пытаясь предотвратить анархию и социальный взрыв, на осенней сессии Думы 1 ноября 1916 г. с большой речью выступил Милюков. Многие современники называли данную речь историческим сигналом революции, хотя сам Милюков рассчитывал на обратное. Речь содержала на­падки на премьера и прямые обвинения против него в измене и подготовке к заключению сепаратного мира с Германией. «Глупость или измена?» — этот вопрос Милюков несколько раз повторяет с трибуны, обвиняя правительство в бездарной экономической и военной политике, и требует подотчетного парламенту правительства, придания Думе законодательных полномочий.

Речь Милюкова производит оглушительный эффект. Цен­зура запрещает публиковать текст выступления; премьер-ми­нистр намеревается подать на Милюкова в суд; черносотенцы угрожают расправой, а на квартире беспрерывно звонит теле­фон и неизвестные лица осведомляются, жив или нет хозяин квартиры.

Но изменений в государственной структуре не происходит, сменен лишь министр-председатель.

Разочаровавшись в легальных парламентских способах борь­бы за реформы, которые могли бы изменить ситуацию к луч­шему, часть правящих сил переходит к насильственным дей­ствиям. Поздно вечером 16 декабря во дворце Юсуповых был убит царский фаворит Распутин. Непосредственными испол­нителями были четыре человека, в том числе лидер крайне правых Пуришкевич, но сама эта акция была частью более широкого плана ограничения или даже устранения самодер­жавия, поддержанного высшим офицерством, дипломатичес­кими представителями Франции и Англии. Одним из вариан­тов этого плана было стремление добиться отречения Николая II от престола в пользу сына или брата.

Эскалация политической нестабильности в стране продол­жалась, но в конце 1916 — начале 1917 г. наступление либе­ральной оппозиции практически прекратилось. Столкнувшись с упорством царя, она перешла к позиционной войне, а на политическую арену выступили иные силы.

Таким образом, реформаторской альтернативы в России не получилось. В соотношении борющихся политических сил равнодействующая приблизилась к сторонникам радикально­го, революционного преобразования политической системы России.

Правительство, сформировав в реформаторских целях тре­тьеиюньскую политическую систему, заранее обрекло ее на поражение, ибо она могла функционировать лишь в благо­приятных условиях, во-первых, союза между верхами обще­ства и, во-вторых, гражданского мира в стране в целом.

Столыпинский вариант реформ не смог принести ожидае­мого гражданского мира, ибо правительственные реформы не только загоняли «вглубь» старые противоречия, но и порожда­ли новые.

Царь по-прежнему проявлял неуступчивость, надеялся уп­равлять, опираясь в первую очередь на силу военно-полицей­ского аппарата. Не иссякала и вера царя в «преданность про­стого народа своему монарху». Обстановка военного времени усилила подозрительность монарха, который больше всего опасался либерального движения. Следует признать, что на­тиск оппозиции умалял престиж царской власти. Соответству­ющим образом подобранная информация, которая шла к нему от Г. Распутина, других близких ему лиц, а также установка слышать то, что хочется услышать, подкрепляла уверенность царя в правильности своих действий. Все это размывало соци­альную базу монархии, ее самостоятельность превращалась в изоляцию. Царское правительство в условиях войны отказы­валось от реформ и из-за опасения, что они усилят дестабили­зацию России.

В свою очередь и либералы оказались политически бес­сильными, неспособными вести последовательную борьбу за реформы в данной ситуации. В условиях войны они стреми­лись поддержать падающую власть. Главный аргумент либе­ралов состоял в том, что в условиях России при темном, неве­жественном народе, вековой ненависти к угнетателям, слабом слое интеллигенции революция превратиться в разрушение государственности. Их мнение состояло в том, что идея мо­нархии ближе, понятнее массам, она символ стабильности страны, особенно во время войны. Кадеты — главная партия либералов — пытались продолжить реформы, но в силу сла­бости своей социальной базы и противодействия правитель­ства не смогли их завершить.

Таким образом, можно сформулировать, следующие выводы.

В период с 1905 г. по февраль 1917 г. основным вопросом политической жизни страны оставался вопрос об установле­нии нового демократического порядка в России как первосте­пенного условия развития страны по пути прогресса.

В условиях первого массового движения за демократизацию страны, формирование политических партий правительство было вынуждено провести относительно радикальные реформы, свя­занные с созывом общероссийского представительства с зако­нодательными политическими функциями и провозгласить новый курс в аграрной политике. Законодательные акты, при­нятые в условиях революции, стали вершиной правительствен­ного реформаторства в экономической области.

В послереволюционный период, несмотря на усилия «глав­ного реформатора» России А.П. Столыпина совместить пред­ставительство и самодержавие, начался процесс отката от сде­ланных уступок и намеченных преобразований. Самодержа­вие так и не превратилось в конституционную монархию, хотя . и встало на этот путь, объединенное правительство не стало кабинетом министров в западноевропейском смысле, сохраня­лась сословная система.

Правительство на протяжении всего периода с 1905 — до февраля 1917 г. пыталось отыскать такую меру уступок, ко­торая бы удовлетворила требования умеренных сил и пре­пятствовала бы нарастанию массового движения и дестаби­лизации.

В канун первой мировой войны, как и в ходе ее, прави­тельство не только не стояло во главе реформаторского про­цесса, но и не имело никакой четкой политической програм­мы: ни либеральной, ни консервативной. Политический курс определился интересами момента, незыблемостью самодержа­вия. Этот принцип стал причиной острых политических про­тиворечий между царем и думцами. Николай II отказывался удовлетворить не только требование ответственного перед Думой министерства, но и не шел на создание «министерства доверия» из числа лиц, пользующихся поддержкой в Думе.

На протяжении 1905 — начала 1917 г. партии вырабаты­вали и проверяли свои программные установки по всем воп­росам, в том числе и по вопросам власти. Основные либераль­ные партии — октябристы и кадеты — представляли будущее России в форме конституционной монархии. Достичь этой цели они хотели мирным, конституционным путем, хотя левое крыло либералов — кадеты — не отрицали возможности политичес­кой революции.

Меньшевики и эсеры стояли за более радикальное преоб­разование общества с демократической республикой в конце пути. Не исключая революционных способов действия, мень­шевики проявляли большую склонность к реформаторству.

Большевики отстаивали собственный вариант решения воп­роса о власти — уничтожение монархии вооруженным путем и замену се демократической республикой. Схеме историчес­кого развития, рассчитанной на реформы, они противопоста­вили революционный курс.

Революция 1917 г. стала фактом как в силу остроты соци­ально-экономических противоречий в стране, дошедших до своей критической точки под влиянием войны, так и неспо­собности и, в определенной мере, нежелания правительства идти по пути последовательных реформ.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Полный текст петиции см., Лурье Ф.М. Хранители прошлого

Журнал «Былое». История, редакторы, издатели. Л., 1990. С. 132-134.

2. См. Указ. соч. С. 134.

3. История России. Т.2. М., 1995. С. 23.

4. Керенский Л.Ф. Россия на историческом повороте. Мемуары //

М., 1993. С. 33.

5. См. Керенский Л.Ф. Указ. соч. С. 34.

6. Дневник Николая II // М., 1991. С. 210.

7. Цит. по: Лурье Ф.М. Указ. соч. С. 42.

8. См. История СССР с древнейших времен до наших дней. М. 1968.

Т.6. С. 125.

9. Упоминания об этих указах есть в воспоминаниях Керенского.

См.: Керенский А.Ф. Указ. соч. С. 140.

10. Цит. по: Калинычев Ф.И. Государственная дума в России: Сб. док. и материалов. М., 1957. С. 30-31.

11. См. Керенский А.Ф. Указ. соч. С. 142.

12. См. Керенский А.Ф. Указ. соч. С. 35.

13. Записка кн. Оболенского к истории Манифеста 1917 Октября. // Архив русской революции. Берлин., 1921. Т. 2. С. 11—12.

14. Манифест Николая II «Об усовершенствовании государственно­го порядка» // Программы политических партий и организаций России конца XIX—XX века.

15. Текст этих документов см.: Калинычев Ф.И. Указ. соч. с. 90— 94. или: Хрестоматия по истории СССР 1861-1917 гг. М., 1975.

16. Программа РСДРП, принятая на II съезде партии // КПСС в резолюциях и решениях... Т. 1. С. 62.

17. Там же. С. 65.

18. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 44.

19. Там же. С. 32.

20. Там же. С. 87.

21. Там же. С. 149.

22. См. Милюков П.П. Воспоминания. М., 1991. С. 221.

23. Милюков П.П. Указ. соч. С. 240-241.

24. КПСС в резолюциях... Т. 1. С. 197-198.

25. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 14. С. 381.

26. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 13 С. 189

27. Протоколы заседаний ЦК кадетской партии. Т. 1. М., 1994. С. 237.

28. Верт Н. История советского государства. 1900-1991. М., 1992. С. 48

29. См. Наша Заря. 1910. № 9-10. С. 34

30. Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте. Мемуары. М., 1993. С. 73

31. Милюков, П.Н. Указ. соч. М., 1991. С. 331.

32. Керенский А.Ф. Указ. соч. С. 69.

33. Милюков П. П. Воспоминания. М., 199. С. 395.

34. Государственная Дума. Созыв IV. Стенографический отчет засе­дания Думы, созванного на основании Высочайшего указа от 20 июля 1914 г. СПб, 1914. С. 25-26.

35. Керенский А.Ф. Указ. соч. С. 92

36. См.: Иоффе Г.З. Февральская революция: Крушение царизма // Вопросы истории КПСС. 1990. №10. С. 92.

37. Красный архив. 1932. Т. 50-51. С. 133.

38. Шульгин В.В. Дни. 1920. М., 1990. С.122.

39. См.: Ерошкин Н. Дневник последнего самодержавца // Огонек. 1987. № 37 С. 26.

40. Цит. по: Иоффе Г.З. Указ. соч. С. 96.

41. Шульгин В. Дни. М., 1989.