Глава VII. Эпоха хрущевской «оттепели»: тенденции политической эволюции. Реформаторы и традиционалисты.

Смерть Сталина (март 1953 г.) открыла новую главу со­ветской истории. Страна вступила в эпоху перемен, отхода от ортодоксального сталинизма, осмысления прошлого и поиска своего места в настоящем.

Хотя логика развития советской системы, как и раньше, определялась мобилизационным типом развития, сущностной ролью государства, характером существовавших противоре­чий, «личным фактором» Первого руководителя, грядущая смена представлений о социализме предопределяла крайнюю болезненность общественно-политических процессов. Новое качество советского строя утверждалось на путях обществен­ной дестабилизации, незавершенности и половинчатости пе­ремен и, как следствие — непоследовательности освобожде­ния от наследия сталинской эпохи.

Мотивы и цели постсталинского руководства, характер реформационного процесса 50-х — нач. 60-х гг., сущность сложившейся тогда системы по-разному оценивались совре­менниками. Однако в официальной советской литературе, исторических трудах и публицистике эти вопросы поначалу не находили должного освещения. Лишь четверть века спустя после октябрьского (1964 г.) пленума ЦК КПСС, сместивше­го Хрущева, стало возможным заполнение «белых пятен», преодоление примитивных оценок, обращение к ранее закры­тым источникам, непредвзятая оценка эпохи «оттепели» во всех её важных аспектах. «Перестройка» Горбачева, нуждав­шаяся в историческом обосновании, поставила преобразова­ния 50-х, личность Хрущева, наряду с проблематикой «очищения идеалов», в центр дискуссий об альтернативности об­щественного развития, демократическом потенциале социа­лизма, путях реформирования советской системы. К настоя­щему времени выявились четыре подхода, заметно различаю­щихся видениями «оттепели».

В рамках первого подхода авторы (М. Гефтер, Ю. Лева­да и др.) — сторонники либеральных, демократических пе­ремен в России находят в «эпохе Хрущева» прежде всего, зачатки либерализации советской системы, стихийную борь­бу с тоталитаризмом,, начало его разложения, поворот к Че­ловеку, ярким выражением чего явились реабилитация и разрушение ГУЛАГА. Утопические проекты, идеологические «разборки», другие сюжеты рассматриваются в плане «про­светительски-модернизационного мессианизма». Подчеркива­ется примат идеологии — энергетики режима. Отмечается обреченность «оттепели», трагизм ее лидера — предшествен­ника «перестройки», романтика, мягкосердечного социалис­та. Человек толпы, но не элиты, он, однако, способствовал осознанию целей элиты (1953—1955 гг.), её консолидации (1956—1961 гг.), трансформации и интеграции на новой ос­нове (1961-1964 гг.) [1].

Второй подход базируется на признании многомерности реформационного рывка; перемены интерпретируются в клю­че социалистической модернизации (Н.Барсуков и др.). Это позволяет проследить рождение и утрату альтернатив, духов­ный климат и характер схватки за власть, утверждение поли­тического лидерства, соперничество сил традиционализма и реформизма. Сам рывок — ответ на вызов времени — харак­теризуется как тип вхождения в планетарную целостность эпохи научно-технической революции с новыми координатами (юг — север, индустриализация отдельных отраслей и т.д.). Подчер­кивается противоречие между содержанием советской эволю­ции и её формой; последовавший проигрыш расценивается как слабость системы в решающем плане — раскрытии чело­веческого потенциала. Важный историографический момент — неоднозначность представлений о характере высшей власти. В условиях «оттепели» эта власть дозирование выполняла «волю народа», конъюнктурно подходила к развенчанию наследия Сталина, постепенно увязала в собственных противоречиях. При этом подчеркивается, что «оттепель» — фаза регрессив­ной эволюции сталинизма [2].

Третий подход воплощает идею «социалистического эта­тизма» (Ричард Косолапов и др.). Политическая история «от­тепели» интерпретируется в терминах внутрипартийных раз­ногласий. Курс Хрущева оценивается как предательство прошлого, настоящего (Новочеркасск, 1962 г., и др.) и будущего (копирование ранней модели западного общества, следствием чего стала утрата исторической инициативы социализма), как проявление оппортунизма в КПСС, подчинявшего СССР «чуж­дым» интересам, расчистившего путь трагедии 1991 г. «Взбал­мошный авантюрист», «продукт космополитизма», Хрущев, используя временные союзы (Г.Маленков, Н.Булганин, Г.Жу­ков и др.), сделал идеологию жертвой собственных амбиций. Он породил «новое боярство», хотя и не выполнял его соци­альный заказ. В стремлении удержать баланс между новым и старым, при полной утрате общественной поддержки, он за­кономерно терпит крах [3].

Четвертый подход означает ориентацию на национальные патриотические традиции (Ю.Бокарев, митрополит Иоанн и др.). В поле основных ценностей и смыслов — лояльное отно­шение к досоветской России, неприятие и осуждение больше­визма, в том числе и в его хрущевской версии с богоборче­ством и так называемым «научным атеизмом». Катастрофизм развития страны связывается, прежде всего, с русофобией. Геноцид по отношению к русской нации, отказ властей от национально-патриотических элементов официальной идеоло­гии и практики, замена их «интернационализмом» (иначе — космополитизмом) — суть партийной политики 50-х — нач.60-х гг. Развенчание Сталина его сподвижниками, необъяс­нимое на первый взгляд с точки зрения логики системы, со­гласно данной позиции имеет серьезное основание. Оно кро­ется в поражении в конце 40-х—начале 50-х гг. «русской партии», оттеснении её лидеров (А. Жданов и др.) и утверж­дении деятелей космополитической ориентации (Л. Берия, Г. Маленков, Л. Каганович, Н. Хрущев, В. Молотов, К. Во­рошилов). Сразу после смерти Сталина «Большой Георгий» (Маленков) и другие «партийные иерархи с еврейской родо­словной и соответствующим окружением», осознав опасность, становятся на путь манипуляций. Представив себя борцами с тиранией, радетелями «ленинских норм партийной жизни» и принципов «коллективности руководства», «единства и спло­ченности» и т. п., они, отдав на заклание вождя, сумели снять с себя комплекс вины, хотя позже и не удержались в рамках единой группы [4].

Общие подходы к истории «оттепели», отмеченные выше, образуют сложное пространство версий, оценок, точек зрения но ключевым вопросам политической истории 50-х—60-х гг. Это, прежде всего, природа постсталинской власти, сё ресур­сы, роль КПСС, типологии лидерства, политические переме­щения, утопии, общественно-политические движения. При этом особое значение имеет оценка реформизма, его границ, по­тенциала, уровня противостояния традиционализму. Данная проблема является ключевой, ибо фокусирует в себе действие основных тенденций, оказавших существенное влияние на формирование политического облика первого постсталинско­го десятилетия.

В их числе — доминирующая роль идейно-политического фактора, подчиненность социально-экономических, культур­ных процессов политическим и идеологическим установкам; трансформация политической системы, охватившая, прежде всего, институциональную область и порождавшая состояние неустойчивости; политические кризисы как функциональная форма системы; формирование элементов новой политичес­кой культуры; переплетение в общественной жизни и сфере самосознания различных пережитков, тормозящих достиже­ние состояния «целостности», «органичности».

Для понимания процессов, происходивших в те годы, ре­шающее значение имеют ответы на четыре группы вопросов:

— характер программы реформ, предложенных Н.С. Хру­щевым;

— размеры поддержки и противодействия реформам;

— состояние процесса их осуществления;

— последствия реформ для внутренней и внешней политики.

Познание социалистического реформаторства основывает­ся, в свою очередь, на анализе содержания основных идейно-политических тенденций в КПСС, выявлении уровня их про­тивоборства. В годы Хрущева их было две, и эти тенденции, как правило, были связаны с ориентация ми группировок и конкретных лиц в руководстве КПСС (ориентации власти). Первая тенденция проявилась в стремлении сохранить в неиз­менном виде основные установки курса Сталина, добиться соотнесенности со сталинскими традициями политики при корректировке отдельных, наиболее одиозных черт и сторон режима («традиционалисты»). Вторая тенденция состояла в попытках трансформации, модернизации, реформирования общественно-экономических отношений при сохранении лишь фундаментальных основ прежней политики, возрождении «ле­нинских традиций» («реформаторы»).

Предложенная схема позволяет рассматривать события и в целом попытки преобразований, идейно политическое разви­тие не в свете широко распространенной дилеммы «сталинис­ты — антисталинисты» 50-х—60-х гг., а в терминах «традици­онализм» и «реформизм». История 50-х—60-х гг. представля­ет постоянное чередование этих двух типов ориентации влас­ти. При этом, если в рамках первой тенденции заметны устойчивость, последовательность концепции и программы, форм и методов борьбы, то, имея в виду вторую тенденцию, следует отметить отсутствие у «реформаторов» разработанной стратегии, действия методом проб и ошибок, широкое экспе­риментирование. Данное обстоятельство, включая само поли­тическое противоборство, определило такие черты идейно-по­литического процесса, как частые колебания курса, смену либо значительную корректировку выдвигаемых установок в поли­тике, экономике и идеологии.

Констатируя данные колебания, следует выделить ряд пе­риодов в развитии идейно-политического процесса: 1) 1953— 1955 гг.; 2) 1956-1961 гг.; 3) 1961-1964 гг.

В каждом из периодов можно выявить преобладание той или иной тенденции, либо равнодействующую их противобор­ства или взаимодействия. При этом в разное время действова­ли различные факторы и стимулы формирования политики. Однако в целом идейно-политический процесс определялся соответствующими идеологическими установками, расстанов­кой сил внутри правящей верхушки, внутренней и внешней обстановкой, задачами и потребностями высшего партийно-советского руководства, военно-промышленного комплекса.

1. КРИЗИС ВЛАСТИ. БОРЬБА ЗА ЛИДЕРСТВО (1953-1955).

Три года, отделяющие момент смерти Сталина от XX съез­да, проходили под знаком кризиса власти. Его вызревание и развитие осуществлялось в сложных социальных условиях послевоенного десятилетия.

Разруха, нищета, преступность, сложная градация зара­ботной платы, разница в доходах горожан и сельских жите­лей, пропасть между развитыми и отсталыми районами, ос­татки националистического движения в западных областях и республиках, громоздкая и неэффективная бюрократическая машина, тотальное планирование, налоговый пресс и диктат в колхозах — всё это лишь отдельные фрагменты сложной со­циально-экономической мозаики СССР начала 50-х гг. Гигант­ские разрушения и военные потери восполнялись героически­ми усилиями, самопожертвованием, беззаветным трудом мил­лионов простых тружеников. Однако абстрагирование руко­водства страны от особенностей социальных групп и регионов, пренебрежение социальной реальностью в угоду идеологичес­ким клише, презумпция недоверия к человеку не только тор­мозили восстановительный процесс, но и в новых условиях воплощали старый генетический код системы. Это находило отражение в существовании власти цензуры, отлаженной си­стемы подавления протестов, ГУЛАГЕ, жестком конфесси­ональном контроле, табуировании научных направлений (со­циологии, демографии и др.) и культурных слоев (дореволю­ционных научных школ, эмигрантского наследия, современ­ной западной мысли). Партийное руководство литературой и искусством, «фундаментальный лексикон» в сфере обществен­ных наук, ампутация исторической памяти, моральный хаос, апатия и напряжение народа после смерти Вождя, милита­ризация и ядерная гонка в условиях «холодной войны» до­полняли картину внутреннего состояния страны, её проблем накануне перемен. Следует при этом особо отметить каче­ство кадрового корпуса управленческого слоя. Сложившаяся система отбора и выдвижения кадров исключала появление руководителей реформаторского типа — они отбраковыва­лись уже на низших ступенях партийно-государственной иерархии.

Кризис власти принял затяжной характер, провоцировался проблемой лидерства. При отсутствии механизма передачи вла­сти наследование шло лишь по партийно-элитной линии (с не­обходимой атрибутикой), что недостаточно охраняло от конку­ренции, узурпации, переворота. К этому следует добавить уз­кое, собственно кремлевское «поле боя», замкнутую группо­вую политику, нестройность всего высшего эшелона, что предопределяло череду альянсов (Берия-Маленков, Хрущев-Молотов и др.), «дворцовую» направленность перемен. Это отразилось уже в первых кадровых перемещениях весны 1953 г.

Председателем Совета Министров был назначен Г.М. Ма­ленков, его первыми заместителями — Л.П. Берия В.М. Мо­лотов, Н.А. Булганин, Л.М. Каганович.

К.Е.Ворошилов, ранее оттесненный Сталиным от руковод­ства, был рекомендован Председателем Президиума Верховно­го Совета СССР. Под началом Л.П. Берия были объединены МГБ и МВД. Министром иностранных дел стал В.М. Молотов, с которого была снята опала Сталина, его первыми заместите­лями — А.Е. Вышинский, Я.А. Малик. Военным министром назначен маршал Н.А. Булганин, его первыми заместителями — A.M. Василевский и Г.К. Жуков, только что возвращен­ный из ссылки. Объединенное министерство внутренней и внешней торговли возглавил А.И. Микоян, Госплан — Г.П. Ко­сяченко. В ЦК КПСС вместо двух органов — Президиума и бюро Президиума остался один (Президиум), включивший 10 членов и 4 кандидата. В его состав вошли Г.М. Маленков, Л.П. Берия, В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов, Н,С. Хрущев, Н.А. Булганин, Л.М. Каганович, А.И. Микоян, М.З. Сабуров, М.Г. Первухин, кандидатами стали Н.М. Шверник, П.К. По­номаренко, Л.Г. Мельников, М.Д. Багиров. Секретарями ЦК были избраны С.Д. Игнатьев, П.Н. Поспелов, М.А. Суслов, Н.Н. Шаталин. Ряд бывших секретарей (Л.И. Брежнев, П.К. Пономаренко, Н.Д. Игнатов) переводились на другую работу, а первый секретарь МГК КПСС Н.С. Хрущев перево­дился в ЦК.

Осуществленные в марте властные подвижки формально не решили проблему единоличного лидера. Фактически образо­вался триумвират в составе Маленкова — Берия — Хрущева.

Эти Перемещения и первые шаги «наследников» по-разно­му оцениваются в литературе. В начале 90-х гг. говорили о возможности демократической альтернативы [5]. Считалось, что был реальный шанс выхода на гуманные, сущностные позиции социализма. Другие ученые расценивают это как пре­увеличение [6]. В последнее время много пишут об «альтер­нативе Берии», якобы предложившего прагматическую линию трансформации режима (смягчение репрессий, реформирова­ние системы МГБ-МВД, некоторое изменение характера кол­хозной системы, новые акценты в межнациональных отноше­ниях, в том числе — по проблематике «коренизации» кадров, объединении Германии, улучшении отношений с Югославией и др.) [7]. При этом подчеркивается, что отсутствие социаль­ной опоры, неприязнь верхов и личные качества Берии при­вели к быстрому отторжению подобных начинаний, причем сама попытка их осуществления имела двойственный резуль­тат. Так, с одной стороны, налицо было изменение отноше­ния к Сталину, попытка хотя бы внешнего перехода реальной власти от партийных к государственным органам. С другой стороны, нарушился баланс и была ослаблена вся система при том, что «потенциал Берии» с его «реформаторством» чуть позже, по мнению некоторых исследователей, востребовали как Маленков, так и Хрущев, забывая отмечать «первород­ство». В этих рассуждениях очевидно главное — необходи­мость определенных перемен ощущалась даже такими адепта­ми сталинизма как Берия.

Реальный анализ политических действий нового руковод­ства (частичная амнистия, изменение политической лексики и др.) позволяет говорить о достижении внутри правящей элиты некоторого компромисса. Курс на реформы в эти первые ме­сяцы был недостаточно развернут, проявляя себя — по край­ней мере, внешне -— как составной элемент традиционализма. Показательны успешные маневры «сталинской гвардии» (К. Ворошилов, Л.Каганович, В.Молотов и др.), позволив­шие им сохранить руководящие посты. Центробежные тенденции первоначально были связаны преимущественно с деятель­ностью Берии, угрозой установления его личной диктатуры.

Июльский (1953г.) пленум ЦК КПСС, сместивший Бе­рию, можно считать наивысшей точкой «единства верхов». Одновременно на нем пока ещё незаметно обозначались обе идейно-политические ориентации власти, причем, если сто­ронники жесткой линии различными способами стремились не допустить критики Сталина и его курса, то другие, ориен­тированные на движение вперед, готовы были пойти на неко­торое признание реалий. Стенограмма пленума фиксирует констатацию прошлых «нарушений» партийной и советской демократии, намерение «очистить партию от зарвавшихся вель­мож», возродить «ленинские нормы жизни», установить конт­роль над органами безопасности. Имя Сталина упоминается и в контексте бериевских злодеяний. Постепенно формируется кампания критики «культа личности». Ключевым термином становится «коллективность руководства".

Вместе с тем, абстрактный характер критики «культа», непоколебимая ставка на верность «учению Ленина-Сталина» являлись свидетельством пока подспудных поисков пределов и перспектив социально-экономических перемен. «Коллектив­ность руководства", «единство и сплоченность» выступают для различных элитных групп инструментом мобилизации сил.

Ортодоксальная вера ещё не приводится в соответствие с опытом и уроками. Именно эти обстоятельства объясняют, почему борьба с «культом личности» поначалу понималась как перестройка пропаганды (изменение ритуала, устранение имени Сталина из газет, передач и т.п.), лишь постепенно приобре­тая политический оттенок, и только с июля 1953 г. включила в свою орбиту Сталина. Вина последнего при этом быстро нейтрализовалась путем изобличения «коварного врага" и «ан­глийского шпиона" Берия, «умевшего хорошо играть на ду­шевных струнах тов. Сталина».

Необходимый, но опасный путь правды о прошлом и на стоящем системы, её основателе но многим причинам не мог устроить «наследников Сталина» и они предпочли дорогу умол­чаний, перевода общественной энергия о русло осуждения лишь отдельных просчетов Вождя. Вместе с тем силой обстоятельств партийно-советская элита вынуждена была двигаться вперед, определять направления перемен, а это делало неизбежным критику сталинского опыта.

Период с июля 1953 г. по февраль 1956 г. — это время, когда фактически сосуществуют «новая» и старая сталинская политика. Идейно -политические ориентации находятся в со­стоянии неустойчивого равновесия. Имея в виду конструктивную часть политического курса, следует, во-первых, выделить поэтапное разрешение проблемы политического лидерства. Н.С. Хрущев, входящий в триумвират, после ареста Л.П. Бе­рии, в результате сложных комбинаций сумел поднять рей­тинг, удержаться в рамках «внутрипартийного двоевластия» с Г.M. Маленковым, а к сентябрю 1953 г. утвердиться на по­сту Первого Секретаря,, хотя формально Президиумом ЦК до осени 1954 г. руководил Г.М. Маленков. Имея, как, впрочем, и все в бывшем сталинском окружении, подорванную репута­цию и поначалу находясь на периферии Олимпа Хрущев вклю­чился в борьбу против Маленкова. К ноябрю 1954 г. он «отво­евывает» у Маленкова аппарат ЦК, постепенно формируя по привычным канонам и образам свою «внутреннюю партию». Политическая дискредитация Маленкова в связи с «ленин­градским делом», фактическое отстранение его от власти и замена Булганиным знаменовала окончание очередной фазы политической борьбы.

Во-вторых, одновременно начался отход от собственно ста­линского наследия, вырабатываются элементы новой полити­ческой линии. Это проявилось в следующих моментах:

а) попытках разграничения функций партийных и совет­ских правительственных органов, опоры на государственную, а не только партийную власть (надо отметить, что в литерату­ре это чаще связывается с Г.М. Маленковым, а не с Н.С. Хру­щевым); сокращении управленческого аппарата (на 750 тыс. человек за 1954—1955 гг.); активизации деятельности обще­ственных организаций, Советов, комсомола;

б) некоторой демократизации партийной жизни, восста­новлении ряда демократических принципов (коллективность, открытость, систематичность отчетно-выборных кампаний, об­суждение документов в печати и коллективах, «закрытые» и «открытые» письма и т.д.); очищении партийных и советских органов от наиболее одиозных фигур (Багиров и др.); рота­ции руководящих партийных кадров; отказе от чрезвычайщи­ны; регулярном обращении к проблематике легитимности вла­сти, обсуждении внутрипартийных проблем широким акти­вом, обновлении политического лексикона;

в) социальной переориентации экономики, смене эконо­мических приоритетов. Формальное качало перемен обычно связывается с выступлением Г.М. Маленкова на сессии Вер­ховного Совета в августе 1953 г. Именно с этого времени пред­лагаются новые подходы: поворот экономики к человеку; ши­рокие социальные программы (жилье, пенсии и т.д.); пере­распределение капиталовложений; обновление политики в сель­ском хозяйстве — реформирование налоговой системы; ставка на материальное стимулирование, укрепление личных подсоб­ных хозяйств, подключение колхозов к государственным энер­госетям, освоение целинных земель. Состоявшийся в сентябре 1953 г, пленум ЦК конкретизировал программу мер в области сельского хозяйства;

г) массовом освобождении заключенных, начале процесса реабилитации. Под давлением обстоятельств режим вынуж­ден был дать обратный ход многим громким «делам» послево­енных лет. Были подготовлены, скорее по инициативе Хру­щева, соответствующие документы. В 1953—1955 гг. гласной полугласно снимались обвинения с осужденных по делам «вра­чей», Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), военных, ленинградской партийной организации. Уже в первые недели и месяцы после смерти Сталина на свободу вышла большая группа видных партийных и государственных деятелей, уче­ных, артистов (А. Шахурин, А. Новиков, Л. Штерн, Л. Рус­ланова и др.). Освобождались оставшиеся в живых узники 20— 30-х гг. из числа старых большевиков. Началась посмерт­ная реабилитация деятелей высшей партийной номенклатуры сталинского периода (П. Постышев, Я Рудзутак, В. Чубарь, Г. Каминский, М. Орахелашвили и др.). Все они были осуж­дены и расстреляны в 30-е годы. Следует сказать, что вопрос о массовой реабилитации пока не поднимался. Вместе с тем ещё до XX съезда, согласно официальным данным тех лет, было освобождено более 350 тысяч человек с «политически­ми» статьями. Реабилитация была выборочной, распространи­лась лишь на узкий круг высших руководителей СССР и ВКП (б) и к моменту XX съезда она коснулась 7600 человек. Надо, однако, иметь в виду одно важное обстоятельство: про­цесс массовой реабилитации запаздывал по времени, ибо тре­бовалось провести большую работу по пересмотру многочис­ленных дел в судебном порядке и это накладывало ограниче­ния с точки зрения масштабов реабилитации. Тенденции сё роста после XX съезда лишь подчёркивают важный вывод: на 1953—1955 гг. приходится значительная, если не большая часть акций по освобождению людей, разрушению системы безза­кония. В эту работу вовлекается общественность. По инициа­тиве известного большевика, бывшего заключенного А.В. Сне­гова, поддержанной Бюро Президиума ЦК, в 1954 г. создают­ся комиссии, которые были направлены непосредственно в лагеря для ускорения пересмотра дел. Постепенно вызревает решение о необходимости проведения специального расследо­вания по многочисленным актам злоупотреблений, фальсифи­каций, незаконных арестов и расстрелов.

д) Произошла корректировка «подсистемы страха» — реп­рессивной машины, запущенной, несколько десятилетий назад. Были проведены чистки в спецслужбах и системе МВД: ряд бывших руководителей, видных сотрудников Берии ока­зались в тюрьме с длительным сроком заключения (П. Судоп­латов), другие отправлены в ссылку (И. Игнатьев), некото­рые расстреляны (В. Абакумов, А. Деканозов, В. Меркулов). Реформировалась система законодательства и правопорядка. Упразднялись внесудебные органы. Так, ликвидировалось Особое Совещание, которое за время своего существования (сентябрь 1934—август 1953 г) вынесло приговоры полумил­лиону человек. Восстанавливался прокурорский надзор. Но­вым Генпрокурором, призванным осуществлять контроль за исполнением законности, был назначен Р.А. Руденко. В 1954 г. из МВД (министр — С.И. Круглов) в качестве самостоятель­ной структуры выделяется КГБ (председатель — И.А. Серов)., над госбезопасностью устанавливается партийный контроль. КГБ курирует специальный отдел ЦК КПСС, при этом на высшие посты в органах безопасности были выдвинуты моло­дые партийные и комсомольские руководители. Допрашива­лись и подготовили объяснения сотрудники НКВД, имевшие непосредственное отношение к наиболее известным делам конца 20-х—начала 50-х гг. Начались показательные судебные про­цессы над ранее укрывавшимися изменниками Родины, пала­чами, пособниками фашистов. Пошла на спад волна шпионо­мании, доносов, поиска «вредительства». Амнистировались бывшие военнопленные, интернированные по возвращению в СССР. Менялся режим в лагерях, в известной мере как сред­ство предотвращения поднимавшейся с 1953 г. по всему ГУ­ЛАГу волны восстаний и протестов.

Начало 1955 г. ознаменовалось неожиданным для многих падением Г.М.Маленкова. Его развенчание властвующей вер­хушкой по идейно-теоретическим и политическим мотивам сопровождалось шлейфом обвинений в беспринципности, тео­ретической беспомощности, демагогии, «пораженческих» на­строениях. «Грехи» Маленкова — пренебрежение сталинским постулатом о доминирующей роли отраслей группы «А», мало­душие в вопросе о возможности победы социализма в атомной войне и др. — намеренно выставлялись напоказ, имея целью демонизацию «противников обновления». При этом пропаган­да особо выделяла успехи партийно-организационной работы, которую тогда координировал Н.С. Хрущев. И, действитель­но, проведение обмена партийных билетов, восьми пленумов ЦК, съездов компартий союзных республик, рост численности местных ячеек (351 тыс. в 1955г.), соблюдение «чистоты» обновления кадрового состава партии (свыше 25% вновь при­нятых приходились на рабочий класс), реорганизация полит органов в Советской Армии, налаживание связей ЦК КПСС с местными парткомами, внимание сельским райкомам, изме­нение внутрипартийного климата, рост партийного влияния на молодежь, что явно показал XII съезд ВЛКСМ (март 1954 г.) — эти и другие перемены поднимали рейтинг Хруще­ва как «достойного продолжателя дела тов. Сталина». Вместе с тем, смещение Маленкова стало не просто победой Хруще­ва, а заметным изменением баланса политических сил, нача­лом утверждения нового типа реформаторства, новой «обнов­ленческой» версии социализма — необходимого и закономер­ного этапа советской цивилизации.

Все это привело к укреплению позиций «хрущевцев». Партийно-политическое руководство пополнилось сторонни­ками Н.С. Хрущева (Ф.Р. Козлов, А.П. Кириленко, Д.С. По­лянский и др.). Были нанесены чувствительные удары про­тивникам — дискредитированы и оттеснены В.М. Молотов и Л.М. Каганович. Политическое отмежевание от адептов тради­ционализма дополнилось мерами политического маневрирова­ния. Сюда входило масштабное использование средств массо­вой информации, поездки по стране, опора на массовый энту­зиазм молодежи (феномен «целины»), обыгрывание полити­ческих дивидендов — демонстрация результатов «оттепели» в международных отношениях (встреча в «верхах» в 1955 г., ус­тановление дипломатических отношений с ФРГ, подписание договоров с Австрией, нормализация связей с Югославией).

С середины 1955 г. положение еще более изменилось в пользу «реформаторской ориентации». Начиналась подготов­ка к XX съезду. Активизировалась работа по освобождению осужденных. Грядущая встреча, по словам А.Ахматовой, «Рос­сии сидевшей» и «России сажавшей» пугала властную верти­каль и всех связанных с нею лиц. Страх перед разоблачением, угроза ответственности за прошлые «деяния» объединяли эли­ту, но, одновременно, и расслаивали её.

Положение Хрущева предпочтительней: должность, влия­ние предоставляли ему возможность обезопасить себя в отно­шении «опасных» свидетельств, но при этом он вынужден был частично спасать и других членов Президиума. Сегодня суще­ствуют разные мнения относительно меры целенаправленной «чистки» архивов и уничтожения компрометирующих матери­алов [8]. Однако при этом не подвергается сомнению намере­ние «верхов» обратиться к народу со своим «Словом о Стали­не». Правда о Сталине была основной проблемой, суммиро­вавшей все предыдущие споры и разногласия.

В этом плане заранее готовилось закрытое заседание наме­чавшегося XX съезда, ещё в декабре 1955 г. Президиумом была создана специальная комиссия ЦК КПСС под руковод­ством П. Поспелова с соответствующими полномочиями (чле­ны комиссии — А. Аристов, Н. Шверник, П. Комаров). К фев­ралю 1956 г. комиссия на основании изучения дел, докумен­тов, допросов свидетелей подготовила большой доклад. В нем был сделан вывод о фабрикации НКВД дел о различных «ан­тисоветских центрах» и заговорах; доказывалось личное учас­тие Сталина в организации расправ, уничтожении кадров, фактически ставился вопрос о пересмотре приговоров.

Открывающиеся факты, масштабы и технология террора, роль в нем Сталина, ошеломили высшее руководство. На рабо­чих заседаниях Президиума неоднократно обсуждались вопро­сы организации нашумевших «дел» 30-х гг., убийства С.М. Ки­рова, уничтожения делегатов XVII съезда ВКП (б) (1934 г.). Все это вызывало споры, дискуссии. Активность в деле раз­венчания Сталина проявляет Хрущев. Его довод убедителен: «если мы не сделаем это на XX съезде, на XXI будет поздно — это сделают другие». Вопрос об ответственности Сталина пе­реходит в область актуальной политики; к началу 1956 г. им решено пожертвовать. Вопрос лишь в мере «сдачи» — именно здесь, как в фокусе видна фрагментация поведения «верхов». В числе тех, кто был готов рассказывать правду о вожде, оказались Г. Маленков, Н. Хрущев, А. Аристов, Д. Шепилов, М. Сабуров, М. Первухин, Н. Булганин. Сомневающимися и противниками (правда, с разными оговорками) выглядели В. Молотов, Л. Каганович, К. Ворошилов. Общая ответствен­ность, боязнь подрыва авторитета партии и угроза неуправля­емой стихии несколько консолидировали «кремлевских жите­лей». Надо иметь в виду и другие мотивы— боязнь «поднять занавес» и увидеть там не только Сталина, но и себя; раская­ние, осторожность, трезвый политический расчет; страх перед будущим; желание и далее нести посмертную службу Хозяи­ну. Это объясняет, почему нельзя жестко связывать конкрет­ные имена с той или иной идейно-политической ориентацией. Для 1953—1955 гг. адекватного «личного» воплощения обе ориентации пока ещё не получили: хрущевский реформизм нередко проявлялся как элемент традиционализма; в свою очередь немалое число консерваторов из Президиума ЦК ощу­щали себя по отдельным вопросам проводниками перемен, серьезными оппонентами и критиками «линии Хрущева».

Доклад «комиссии Поспелова» обсуждался на заседании Президиума и на пленуме ЦК до начала работы XX съезда. Тогда же Хрущев, а не Поспелов, как ранее планировалось, был утвержден докладчиком, правда, после некоторых коле­баний. Было определено время выступления (25 февраля) и уточнены условия: после, а не до выборов руководящих партор­ганов; завершающий день работы съезда; запрет на открытие прений по докладу. Это важно отмстить потому, что широко распространено мнение, будто «секретный доклад» — личная инициатива Хрущсва, рожденная обстановкой, в кулуарах XX съезда.

Сделаем выводы.

Во-первых, 1953—1955 гг. были временем неустойчивого равновесия, сочетания сталинской ортодоксии с политикой, фактически означавшей ревизию сталинизма. Преодоление последствий сталинского курса осуществлялось вне системной критики прошлого, в рамках неизменной общественной моде­ли со старыми лозунгами и оценками, что предопределило характер тактики «обновления» и «движения вперед». По сво­ей сути — это цепь поисков путем проб и ошибок. Отсутствие единой концепции обнажало теоретический вакуум, а с ним сталинскую традицию реагирования путем устранения «узких мест». Об этом свидетельствует уже тот факт, что при множе­стве планов, программ, начинаний в промышленности, строи­тельстве, сельском хозяйстве, сфере управления к 1956 так и не сложилась единая экономическая политика. Следует гово­рить лишь о подступе к реформам на базе активной политики через подавление сопротивления изменениям.

Во-вторых, было положено начало разрушению традици­онной пирамиды власти. Система вождизма, до некоторой сте­пени гармонизировавшая отношения народа и власти, утрати­ла влияние и не могла быть востребована заново. Массовое сознание отторгало новые претензии на харизматическое ли­дерство. Это предопределило болезненность поиска правящей элитой, также, как высшими и средними слоями руководства, своего нового места и роли. Постсталинская элита была про­сто неспособна ни удовлетворить постепенно оживавшую бю­рократию, ни вновь прибегнуть к открыто репрессивным ме­тодам, ни тем более использовать возможности революцион­ной мобилизации.

В-третьих, в указанный период определились две идейные ориентации, которые к 1956 г. охватили все политическое пространство. Сложное сочетание реформизма и традициона­лизма в первые три года после Сталина — отличительная чер­та политического курса 50-х гг. Выявилось два типа реформа­торства, связанных соответственно с именами Г. Маленкова и Н.С. Хрущева. Мобилизация сил традиционализма связана была не просто с фобиями, а с осознанием неотвратимости пере­мен, мощной инерционностью сталинской системы, фактора­ми «преемственности» и «коллективной ответственности».

2. XX СЪЕЗД КПСС. РЕФОРМЫ ХРУЩЕВА: ЭКСПЕРИМЕНТ КОММУНИСТОВ 50-х ГОДОВ.

XX съезд КПСС — одно из наиболее важных событий по­литической истории России уходящего века. Однако истори­ческих исследований, адекватно отражающих условия его под­готовки, содержание работы и значение, пока ещё немного [9]. Работа съезда проходила в Москве с 14 по 25 февраля 1956 года. Канун XX съезда — время неоднозначных процес­сов общественного обновления. Налицо экономическое ожив­ление, начало «оттепели» в культуре, укрепление междуна­родных связей. Изменились настроения людей. Страна жила ожиданием перемен. С другой стороны, различные слои партий­ной элиты и советского общества в целом неоднозначно, по-разному включались в обновленческий процесс. Их готовность услышать горькую правду и начать мучительный процесс «из­живания Сталина» в собственной судьбе была различной Нельзя не видеть и того, что некоторые успехи «линии ре­форм», олицетворяемой Н.С. Хрущевым, сопрягались с нео­пределенностью, политическими конфликтами, острой борь­бой. Это отразилось на самой подготовке съезда, разработке организационно-политических и идеологических вопросов, выработке проектов решений. Постепенно, в течение полуго­да сформировалась концепция политики, которая нашла от­ражение в проекте Отчетного доклада ЦК.

Если по вопросу о «сталинском докладе» в Президиуме ЦК так и не сложилось единодушия, то но ключевым проблемам стратегии развития, политического курса, отраженным в От­четном докладе ЦК, все же наметился компромисс. Его осно­вой стало взаимное признание исторической оправданности Системы, её способности к саморазвитию.

В сфере международных отношений утверждалась модель мирного сосуществования, дистанциирующаяся от тезиса о «мировой революции», но не поступающаяся, однако, прин­ципом классовости («мирное сосуществование — особая фор­ма классовой борьбы»). Партия отказывалась от формулы уничтожения империализма как неизбежного источника войн; был сделан вывод об отсутствии фатальной неизбежности вой­ны, подчеркивалась значимость возможностей её предотвра­щения. Появились новые акценты в определении характера революционного процесса (разнообразие форм диктатуры про­летариата и путей перехода к социализму). Этим страна адап­тировалась к условиям «холодной воины», блоковой политики (НАТО, СЕАТО, СЕНТО и др.), противостояния в регионах третьего мира.

Во внутренней политике обосновывалась модель дальней­шего продвижения к коммунизму, базировавшаяся на сохра­нении административно-командной системы, планово-распре­делительной экономики. Подтверждался (по инициативе Н.С. Хрущева) курс на быстрое решение «основной экономи­ческой задачи» — догнать и перегнать развитые страны Запа­да (прежде всего — США) по производству продукции на душу населения.

Съезд осуществил корректировку социально-экономическо­го курса: углубил линию реформ в сельском хозяйстве и про­мышленности, выработанную в сентябре 1953 г. и июле 1955 г., принял решения о децентрализации управления, расширении хозяйственных нрав республик. Важная сторона решений съез­да — акцент на социальную переориентацию экономики. Пред­лагалось добиваться повышения благосостояния, роста реаль­ной заработной платы, усиления материальной заинтересован­ности, уменьшения продолжительности рабочего дня. Предпо­лагалось провести пенсионную реформу, развернуть массовое жилищное строительство, внести изменения в систему образо­вания. С этими программами связывались задачи развития со­ветского демократизма, улучшения работы советских органов, сокращения административно-управленческого аппарата, соблю­дения прав граждан. В этом плане показательно, что фактичес­ки дезавуировалось сталинское положение об обострении по мере приближения к социализму классовой борьбы, была раз­венчана теория Вышинского о «презумпции виновности» (при­знание обвиняемого — главное доказательство его вины). Из Уголовного кодекса убиралась печально известная 58 статья.

Реализация намечаемых планов закономерно вела к боль­шим переменам, изменению качества жизни, ломке жизнен­ных принципов и стереотипов миллионов людей. Это должны были учитывать руководители СССР и КПСС. Между тем по­литические изменения, призванные укоренить социально-эко­номические сдвиги, не являлись приоритетом как в основных докладах, так и в выступлениях делегатов. В материалах и работе съезда они представлены достаточно скромно. Что ка­сается манифестации «монолитности, единства и сплоченнос­ти ЦК», демонстративного открещивания от «культа личнос­ти» вместе с планами дальнейшего расширения партийно-иде­ологического влияния, то этого было явно недостаточно как развернутой долговременной программы. К тому же инстру­менты развития брались из «старых запасов».

Так, национальные интересы по-прежнему служили идео­логии, отражающей потребности «правящего класса». Незыб­лемой сохранялась однопартийная система, неизменным оставался формальный парламентаризм, советский патриотизм сочетался с пролетарским интернационализмом. Утверждение дружбы народов было сопряжено с отношением к разнонаци­ональному населению как к демографической субстанции, при этом политическая ментальность народов никак не являлась субъектом интереса властей.

Конечно, отказ от глубокого реформирования системы вовсе не означал отсутствия планов политических изменений. Одна­ко в любом случае они были связаны с оценкой роли Сталина и, естественно, изменениями в «пирамиде власти». Смещение Вождя, курс на очищение «ленинского наследия» и рост поли­тической ответственности, новая роль «коллективного руко­водства» — эти и другие моменты с необычайной силой заяви­ли о себе в ходе заключительной части работы XX съезда — на закрытом заседании 25 февраля 1956 г. в докладе Н.С. Хру­щева «О культе личности и его последствиях» [10].

Доклад явился выражением общественных потребностей, оказал огромное влияние на положение дел внутри страны и за рубежом, стал вершиной политической биографии Н.С. Хру­щева. Впервые за многие годы официальная партийная мысль и государственная воля опередили общественные настроения. Сама история доклада — показатель важных политических перемен. Если «проект Поспелова» включал .материалы по 1939 г., то доклад Хрущева содержательно и хронологически был расширен, в нем появились новые разделы: Сталин и вой­на; депортация народов; послевоенные репрессии; конфликт с Югославией; культ личности в общественной сфере. Можно предположить, что Хрущев, скорее всего, самостоятельно, без санкции Президиума, ввел эти новые элементы в «записку Поспелова», преследуя при этом собственные цели. Возму­щенные члены Президиума не могли изменить положение: съезд завершался, а право на доклад было у Хрущева, который ещё ранее угрожал «в случае чего выступить с разоблачениями на съезде от себя лично». Все это имело множество последствий. Одним из них стало то, что Хрущев превратился в недосягае­мого лидера, навсегда оторвался от «твердокаменных стали­нистов», фактически стал их обвинителем. Словно смягчая «вину», заботясь о правоверности, в заключительной части доклада Хрущев убирает суровые формулировки о личной от­ветственности Сталина и необходимости полной реабилита­ции. Доклад (не без организованной ЦК КПСС «утечки») быстро попал за рубеж и стал мировой сенсацией. С ним на­чали знакомиться, хотя и выборочно, также внутри СССР.

XX съезд избрал новое руководство. Членами Президиума ЦК стали Н.А. Булганин, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, А.И. Кириченко, Г.М. Маленков, А.И. Микоян, В.М. Молотов, М.Г. Первухин, М.З. Сабуров, М.А. Суслов, Н.С. Хрущев. Кан­дидатами — Л.И. Брежнев, Г.К. Жуков, Н.А. Мухитдинов, Е.А. Фурцева, Н.М. Шверник, Д.Т. Шепилов. Принципиаль­но новый момент партийной жизни— создание особого Бюро ЦК КПСС по Российской Федерации. Численность партии на момент работы съезда составляла 7,2 млн. человек.

XX съезд как вспышка разделил надвое некогда единое пространство. С него ведут отсчет все наиболее важные про­цессы последующих десятилетий. Что касается 1956 г., то сле­дует особо отметить реакцию общества на разоблачения Ста­лина. Она определила внутренний климат, повлияла на поли­тический облик страны, организовала вполне определенное поведение «кремлевских вождей». Прежде всего, эта реакция способствовала углублению критики сталинского культа, дан­ной в выступлении Хрущева. На собраниях, митингах, в пись­мах выдвигались требования о немедленном снятии памятни­ков Сталину, выносе его тела из Мавзолея, переименовании улиц и городов, хотя еще три года назад в массовом порядке выдвигались противоположные предложения (переименовать Москву в город Сталин, СССР — в Союз Советских Сталин­ских Республик и т.п.).

Обнаружилась симптоматика политического протеста. Ан­типравительственные лозунги в Тбилиси и необходимость при­менения танков для разгона демонстраций (март 1956) по­вергло руководство в панику. Кремль, Старая площадь нахо­дились в состоянии растерянности. С одной стороны, в апреле создается комиссия по изучению материалов открытых судеб­ных процессов 30-х гг. (председатель — В.М. Молотов), что было естественно, учитывая общий настрой на реабилитацию. С другой стороны, в июне 1956 г. ЦК КПСС принимает поста­новление «О преодолении культа личности и его последствий», которое в последующие 30 лет будет фактически единствен­ным официальным документом, определяющим отношение к Сталину и сталинской эпохе. В постановлении не признава­лась связь культа Сталина с общественно-политическим уст­ройством, отвергалось само понятие «сталинизм», шло своеоб­разное «обеление» Сталина путем признания неизбежности сознательных, временных жертв, учитывая наличие враждеб­ного окружения, «пятой колонны» из числа оппортунистичес­ких элементов внутри ВКП (б). Предлагалось оценивать Ста­лина в свете великих успехов, признавая все же некоторую ущербность личности, что нанесло вред СССР, но не изменило характера системы, а лишь затормозило поступательное дви­жение вперед. Причина — игнорирование своевременного ленинского предупреждения о Сталине, излишняя доверчивость ЦК и партии.

Неудивительно, что уже в июле 1956 г. было организовано специальное «закрытое» письмо в местные парторганизации о том, как надо «правильно» обсуждать решения XX съезда. Организацию борьбы с «вылазками антисоветских враждеб­ных элементов» определило еще более жесткое письмо Прези­диума ЦК (декабрь 1956 г.).

Реализация «курса XX съезда» фактически натолкнулась на целый ряд подводных камней: неготовность «сверху» осу­ществлять плановую десталинизацию и обновленческие пла­ны в социально-экономической области; невозможность для ряда руководителей «поступиться принципами» в идеологичес­ких вопросах; необходимость здоровой реакции на восприя­тие критики Сталина за рубежом, в том числе среди друзей и союзников СССР. Самым серьезным внешним препятствием стали венгерские события осени 1956 г. Страх повторения «чего-то подобного» у себя дома усиливал реставрационные настро­ения. Курс XX съезда КПСС проверялся на прочность, преж­де всего, с точки зрения пределов допущения инакомыслия. А здесь принимались превентивные меры.

На фоне этих противоречивых процессов зреет кризис выс­шего руководства КПСС, который разрешился в ходе «кремлев­ской революции» июня 1957 г. Еще летом 1956 г. складывается «консервативный триумвират» (Г.М. Маленков, В.М. Молотов, Л.М. Каганович) — костяк будущей «антипартийной группы». Преодолевая антипатию, а порой и взаимную ненависть, они попытались провести необходимую подготовительную работу. В их планы смещения Хрущева были посвящены Н.А. Булга­нин (Председатель Совета Министров), К.Е. Ворошилов (Пред­седатель Президиума Верховного Совета), чуть позже — видные руководители М.Г. Первухин и М.З. Сабуров. Была поставлена задача добиться формального перевеса в Президиуме ЦК.

Развязка кризиса наступила в июне 1957 г. 18 июня груп­па Маленкова путем простого голосования добилась отстране­ния Хрущева от председательствования, его место занял Бул­ганин. Однако этот успех закрепить не удалось, несмотря на отчаянные усилия перевести борьбу в другую плоскость (с личности Хрущева на «утверждение подлинной коллегиально­сти»). 21 июня внутрикремлевские «разборки» стали достоя­нием партийной общественности. Хрущеву удалось созвать пленум ЦК, при этом он заручился поддержкой силовых ве­домств, что фактически означало его победу.

Обличенные как организаторы и соучастники сталинских злодеяний, «фракционеры и раскольники», Г.М. Маленков, В.М. Молотов, Л.М, Каганович и их единомышленники — ста­линская элита — были отстранены от руководства. Победа «реформаторов» стала возможной благодаря поддержке сред­него и высшего слоя партруководства и аппарата, олицетво­ренного членами Центрального Комитета, Именно этот слой поддержал реформаторски настроенное ядро Президиума ЦК КПСС, принял предложенные Н.С. Хрущевым пределы и пер­спективы социально-экономических реформ. На этой базе и стала складываться новая общественно-политическая струк­тура: руководитель — бюрократия — массы.

Характерно, что на материалах июньского (1957 г.) пле­нума ЦК КПСС и особенно на их общественных комментари­ях лежит печать совсем ещё недавнего опыта внутрипартий­ной борьбы. Члены «антипартийной группы", включая «прим­кнувшего к ним Шепилова», прошли через ритуал покаяний и заверений в своей неизменной поддержке «единства», «спло­ченности», «коллективности руководства». Официально они были представлены как «последыши» оппортунистов 20-х гг., правда, без комментариев на этот счёт также как и в плане обнародования их подлинной роли в преступлениях 30—40-х гг. «Разоблачение» усиливалось нагнетанием пропагандистской истерии. Разница же заключалась в том, что за «разоблачени­ем» не последовало физической расправы, хотя политическая смерть большинства членов «антипартийной группы» была предопределена.

В литературе справедливо отмечается противоречивый ха­рактер решений пленума. Действительно, не все обвинения в адрес «традиционалистов» выдержали проверку временем. Самое же главное заключалось в том, что пленум, безогово­рочно встав на сторону Хрущева, что в тех условиях, несом­ненно, имело прогрессивное значение, фактически вывел его из-под критики, не позаботившись о каких-либо противовесах единоличному правлению Первого секретаря [11]. Мандат на такое правление, вне зависимости от личных качеств Хруще­ва, предопределил ошибки и противоречия последующих лет. Вместе с тем, надо иметь в виду и другое. Новые условия, общественный подъем после XX съезда, логика внутрипар­тийной борьбы влияли на самого Хрущева, внутренне форми­руя и конституируя его, подталкивая его политический темпе­рамент. Это способствовало размежеванию с ортодоксальной частью, объективно расширяло границы критики сталинского наследия.

Первые годы после неудачной попытки «низложения» Хру­щева стали временем относительной политической стабильно­сти, практического воплощения в жизнь курса XX съезда.

Закреплялись изменения в пирамиде власти, открытые июньским (1957 г.) пленумом ЦК КПСС. Формировалось но­вое ядро политического руководства, был реорганизован выс­ший аппарат власти. Изменения коснулись среднего и низше­го звеньев управления. Сама устойчивость «пирамиды» базиро­валась «а таких началах, как осуществление власти в рамках формулы "партия - государство», неизменность основных поли­тических и государственных структур, устойчивость принципов партруководства, прежде всего, номенклатурного подхода в кадровой политике, расширение и усиление партийного влия­ния на все сферы общественной жизни по формуле «законо­мерного возрастания руководящей роли КПСС». Особенность этого времени — ограничение политического влияния высше­го военного руководства, что было связано, в ряду других факторов, с массовым сокращением Вооруженных сил в I960 г.

Примечательная особенность политической жизни 50-х гг. вхождение женщины в высшее советское руководство. Дея­тельность Е.А.Фурцевой — министра культуры, сторонницы Хрущева, — не может быть оценена однозначно, но это была яркая личность, оставившая заметный след в общественно-политических процессах «оттепели».

Отличительная черта политической жизни тех лет — кон­центрация личной власти Хрущева, что свидетельствовало об отсутствии здоровой правовой системы и гарантий обществен­ного противодействия. При внешнем акценте на «коллектив­ность руководства» личностный фактор постепенно приобрел самодовлеющее значение. Особенно он усилился с 1958 г,, когда Хрущев, наряду с высшим партийным постом, становится об­ладателем портфеля Председателя Совета Министров СССР. Обладая огромной властью, он устранил или отправил в опалу некоторых недавних сподвижников, потенциальных против­ников. Так произошло с маршалом Г.К.Жуковым, министром обороны. СССР, ещё совсем недавно поддержавшим Хрущева в июньских событиях, но в конце 1957 г. обвиненным в бона­партизме, смещенным с должности.

Постепенно возрождались типично «культовые» формы и методы руководства, расцвел пропагандистский популизм. Вместе с тем усилилась зависимость Хрущева от высшего партийного аппарата, что означало возраставшую изоляцию его от масс, использование кастовым чиновничеством его симпатий и ан­типатий в собственных целях. Последнее деструктивным об­разом влияло на процесс преобразований, подрывало соци­альную основу «реформаторства», видоизменяло его характер.

Политический опыт, приобретенный советским руковод­ством после XX съезда, предполагал его дальнейшие шаги в направлении демократизации и углубления реформ. Это тем более важно подчеркнуть, что в обществе происходили каче­ственные изменения. Был положен конец двойной морали, утверждалась вера людей в то, что перемены — это серьезно и навсегда. Поэтому из жизни уходили имитация чувств, страх. Формировалась новая школа ценностей и достоинств. Очис­тительный заряд XX съезда вызвал к жизни взрыв человечес­кой энергии, массовый энтузиазм. Общение, открытость, воз­можность говорить то, что думаешь, неумолимо разрушали некогда доминирующее слияние общественного сознания с властью. Самым заметным выражением этого стало новое для СССР явление — общественное мнение. Начиналось время диспутов, открытых собраний, обсуждений, дискуссий. Моло­дежные балы, вечера поэзии, «круглые столы», фестивали ста­новились нормой жизни. Власть вынуждена была допустить существование горизонтальных социальных структур — ус­ложнение общественных связей стало условием существова­ния Системы. Это имело множество последствий: всплеск со­циального творчества молодежи; изменение характера запре­тов и, что особенно важно — типов политического поведения; легальное существование центров генерации идей, хотя бы частично оппонирующих линии партии (журнал «Новый мир»). С этим связано и общественное противодействие попыткам власти приглушить критику Сталина. Формируются тенден­ции политического несогласия. Именно в это время в самом общем виде стали складываться направления идейно-полити­ческого инакомыслия: национально-патриотическое, партий­но-демократическое, либеральное. Данные процессы накла­дывались на путаницу в политических взглядах широкой мас­сы, утрату иллюзий и возраставшую активность «снизу». Тем более, что ни о какой легализации оппозиции не могло быть и речи, ибо все советские руководители были воспитаны на при­знании закономерности борьбы с «оппозиционерами» и «от­ступниками».

XX съезд привёл в движение все без исключения структу­ры общественного устройства, дал ускорение множеству дел. Страна набирала иной, чем прежде, темп развития. Со всей очевидностью это проявилось в сфере экономики. С опереже­нием плановых заданий шестой пятилетки развивались маши­ностроение, энергетика. Вводились в действие десятки агрега­тов новых ГЭС, ТЭЦ, формировались единые региональные энергосистемы. Поднимались новые индустриальные гиганты металлургической промышленности (Челябинский, Днепро­дзержинский заводы). Создавалась химическая индустрия, на что руководство СССР делало особую ставку. Высокими темпами развивалась стройиндустрия (за 1956—1958 гг. было введено в действие около 2700 крупных промышленных пред­приятий). На 15% по сравнению с пятой пятилеткой возрос­ли капиталовложения в отраслях группы «Б», что позволило начать массовый выпуск бытовой техники. Крупные достиже­ния были в сфере техники (атомоход «Ленин», лайнеры ИЛ-18, ТУ-104 и др.), транспорта (новые трубопроводы, порты, аэро­дромы).

С 1957 г. началась перестройка управления промышленнос­тью и строительством. Отраслевой принцип — через министер­ства и ведомства — заменялся территориальным — на базе экономических районов. Организационной формой управления стали советы народного хозяйства экономических районов (сов­нархозы). Упразднялось большинство министерств и ведомств. К концу 50-х г. было создано свыше 100 совнархозов. Они получили определенные права в сфере планирования, капи­тального строительства, организации производства, труда и зар­платы, материально-технического снабжения, финансирования и кредитования. Децентрализация управления поначалу при­несла определенные достижения — улучшилось использование местных ресурсов, углубилась специализация, расширилось ко­оперирование предприятий. Однако со временем стали выяв­ляться и отрицательные последствия — утрата единой государ­ственной технической политики по отраслям хозяйства, нару­шение экономических связей, явления местничества и т.д.

Значительные изменения произошли в научно-технической сфере. Страна вступала в эпоху научно-технической револю­ции. Внедрялись прогрессивные технологии, шло бурное раз­витие передовых отраслей науки, техники. СССР вышел на передовые рубежи в мире в области ядерной физики, радио­электроники, освоении космического пространства. 4 октября 1957 г. Советским Союзом был запущен первый искусствен­ный спутник земли. Осваивался ближайший космос, готовил­ся полет человека вокруг Земли. Быстро расширялась сеть научных организаций и центров, организовывались десятки новых НИИ, было принято решение о создании Сибирского отделения АН СССР в Новосибирске. Всего к 1958 году в стране имелось свыше 3200 научных учреждений. Это самым благоприятным образом сказалось на развитии производства. Так, за три года шестой пятилетки различными институтами, проектными и конструкторскими организациями было изго­товлено более 5200 новейших типов станков, машин и обору­дования, внедрено 1650 автоматических, полуавтоматических, поточных и конвейерных линий. Началось техническое пере­вооружение базовых отраслей, в т.ч. электрификация железных дорог, внедрялись станки с числовым программным уп­равлением. О подлинном прорыве в осуществлении научно-технического прогресса свидетельствовало всемирное при­знание заслуг советских ученых. Практически все Нобелев­ские премии отечественных ученых о области науки (Н Г, Ба­сов, Л.Д. Ландау, А.М. Прохоров, H.H. Семенов, И.Е. Тамм, П.А. Черенков) были получены в конце 50 х— 60 х гг.

Активно воплощалась программа подъема сельского хозяй­ства, предложенная сентябрьским (1953 г.) пленумом ЦК КПСС и развитая XX съездом. Резко увеличились объемы капиталовложений, обновлялась материально-техническая база (новые типы тракторов, комбайнов, других сельхозмашин). Много внимания было уделено тогда кадровому корпусу. По решению ЦК и местных органов из Москвы, рада других круп­ных городов на село отправлялись коммунисты, ранее рабо­тавшие в министерствах и ведомствах. Сельскими жителями стали многие офицеры-коммунисты, демобилизованные из армии, в связи с сокращением Вооруженных Сил. Разверну­лось строительство новых совхозов (1750 только за 1954— 1958 гг.), развивалась колхозная демократия, осваивались и обустраивались новые земли. К концу 50-х гг. было поднято и освоено свыше 30 млн. гектаров целинных земель. Серьезные перемены произошли в животноводстве, активизировала свою деятельность Всесоюзная сельскохозяйственная академия.

Важным элементом перемен стала реорганизация машин­но-тракторных станций (1958 г.). Она имела целью измене­ние традиционной системы производственно-технического об­служивания колхозов. Крупнейшая реформа реорганизации МТС, в отличие от многих начинаний прошлых лет, иницииро­валась «снизу», шла от людей, а не из кабинетов и в конечном итоге затронула низовое звено, производственную ячейку. Од­нако реорганизация была проведена поспешно, с серьезными отступлениями от первоначальных планов. Это подорвало финансовую базу колхозов, которые вынуждены были выку­пать технику МТС. Кроме того, не удалось в короткие сроки создать новую, более эффективную систему технического об­служивания, что вскоре отрицательно сказалось на положе­нии дел в сельском хозяйстве.

Экономический подъем второй половины пятидесятых прямо отражался на жизненном уровне народа. В прошлое ушла проблема дефицита продовольственных товаров. В расчете на одного работающего в 1,6 раза, но сравнению с 1950 г., уве­личились в 1958 г. реальные доходы. С 1957 г. повысился минимальный размер зарплаты. Вводилась система авансиро­вания колхозников. Повышалась выдача деньгами и натурой на трудодни. С 1958 г. отменялись обязательные поставки продуктов государству хозяйствами колхозников, рабочих и служащих. Резко снизилась доля налогов с населения в доходах государства. Была реформирована пенсионная система, 14 июля 1956 г, был принят Закон о государственных пенсиях. На два часа сокращалась продолжительность рабочего дня. За счет госу­дарственного бюджета развернулось массовое строительство больниц, поликлиник, санаториев, пионерлагерей, домов от­дыха. Расширялась и становилась более специализированной торговая сеть. В городах и сельской местности развернулось масштабное жилищное строительство. В Москве, кроме зна­менитых «Черемушек», был построен огромный стадион, Крем­левский дворец съездов, новые проспекты в центре города.

Конечно, нельзя не отметить и другое. При том, что Кремль все чаще стали посещать влиятельные бизнесмены и полити­ки, а за границу отправлялись советские делегации медиков, строителей, архитекторов и ученых, не было и речи об изме­нении принципов экономических связей с Западом. Окруже­ние Хрущева, как, впрочем, и он сам, отторгало любые «опас­ные новшества», вроде югославской модели. Существующей экономической системе были показаны лишь «совершенство­вание» и «улучшение».

А между тем, устойчивый приоритет отраслей «А» над от­раслями группы «Б» в условиях реализации широких соци­альных программ предопределял диспропорции, несбаланси­рованность экономики. Господствовали старые методы хозяй­ствования — административные, волевые, властные. Реше­ние чисто экономических проблем сопрягалось с политическими приемами. Экономические законы подчинялись задачам поли­тической конъюнктуры, что порождало произвол, выливалось в кампанейщину, латание дыр и постоянные реорганизации. С этим связано также преувеличенное понимание роли орга­низационного фактора.

Ограничивался собственно экономический интерес, что проявлялось, например, в атаках на приусадебные участки (по терминологии тех лет «дачный капитализм»), непомерном расширении системы общественных фондов. Игнорировались позитивные начала экономического курса 1953—1955 гг., ко­торый как раз к этому времени и приносил результаты. Раз­ворачивалась кампания перевода жизнеспособных колхозов в совхозы, реанимировалась старая хрущевская идея агрогоро­дов, реставрировались традиции внеэкономического принуж­дения. Результатом «броска на целину», прежде всего, в Ка­захстан, стало постепенное обескровливание центральных рай­онов России. Ещё в больших масштабах развернулось «покорение природы»: создавались «великие рукотворные моря», началась масштабная «химизация сельского хозяйства», по­явились радиоактивно загрязненные районы, жертвой соци­ально-экономической конъюнктуры стал Байкал.

Характеристика социально-экономических перемен была бы неполной, если не отмстить интенсивное наращивание потен­циала военно-промышленного комплекса, расширение удель­ного веса ВПК в структуре экономики СССР. Именно в эти годы начинается реализация стратегии формирования океан­ских флотов, ракетно-космических комплексов, идет совершен­ствование термоядерного оружия. Все это не могло не сказать­ся на планах развития и реализации социальных программ.

Экономические сдвиги, децентрализация управления обна­жили различия интересов личности, предприятия и региона. Реформационный процесс углублял эти противоречия. Необ­ходимы были новые подходы, поиск баланса на основе боль­шего признания значимости личности. Между тем человек в те годы по-прежнему являлся предметом приложения госу­дарственной политики. В стремлении сохранить за народом достаточно пассивную роль в процессах общественного само­управления проявляла себя приверженность традиционным нормам и стандартам. В этом плане характерно отсутствие в системе «власть—народ» действенного механизма обратной связи. Своеобразная «презумпция недоверия» к человеку ослабляла социальную базу реформаторов. Вместе с тем, особо следует отметить то обстоятельство, что именно на вторую половину 50-х приходится всплеск разнообразных форм творческой ак­тивности масс. Так, на официальном уровне пропагандирова­лись различные почины («почин Н.Я. Мамая» по ежедневному перевыполнению задания), движения («движение В.И. Гага­новой» по переходу передовиков на отстающие участки); со­ставление личных комплексных планов повышения произво­дительности труда. Вершиной здесь стало «движение ударни­ков коммунистического труда» (1959г.). В этом сложном феномене соединились культивирование нередко искусствен­ных показателей, надуманная разновидность героики и обще­ственная потребность к порыву, подвигу, творческая энергия и личные качества неординарных, действительно выдающих­ся людей труда.

Показательно, что с этим связано смещение акцентов во всей агитационной деятельности. Усилия многочисленных иде­ологических структур были подчинены тогда задаче популяри­зации курса XX съезда непосредственно в производственных ячейках (фермах, казармах, цехах), обслуживание которых определялось задачей не штатных, как прежде, а самостоятельных агитколлективов. В помощь этому был учрежден даже специальный журнал «Агитатор».

В целях расширения культурно-просветительной работы в массовом порядке создавались библиотеки, сельские клубы, организовывались «красные уголки», кинопередвижки, агит­бригады при клубах, наращивалась сеть лекториев (лектор­ских объединений, групп в МТС, совхозах и т.д.), финанси­ровались масштабные работы по строительству школ, радио­узлов, киноустановок, летних театров, площадок и т.д.

Конец 50-х — начало 60-х гг. было временем расцвета шефских связей, помощи селу со стороны города, заводов, фабрик. Стремясь шире вовлечь сельское население в сферу влияния советской культуры, центральные и местные власти организовывали бесплатные концерты, выступления в селах, хуторах и станицах известных артистов, литераторов, уче­ных. На общественных началах создавались многочисленные народные музеи, народные университеты культуры. Их фа­культеты (народная филармония, хореография, кинофотоде­ло и др.) окончили миллионы людей.

Обновлялось и содержание политического просвещения. Создавались вечерние партшколы горкомов, райкомов, вечер­ние двухгодичные экономические школы, межреспубликан­ские и межобластные школы, вечерние университеты марк­сизма-ленинизма и др. Этой сетью только в 1960—1961 гг. было охвачено свыше 13 млн человек (25% — коммунисты), та­ким образом получавших образование, в том числе высшее.

С другой стороны, нельзя было не видеть вакханалию иде­ологического негативизма, раздуваемую вокруг православной Церкви. С 1954 г. начала усиленно насаждаться антирелиги­озная пропаганда. В 1958 антицерковная, в особенности ан­типравославная экспансия приобрела новое качество. Была насильственно закрыта большая часть монастырей, духовных школ, в несколько раз сократилось количество православных приходов. Гонения на церковь сопровождались арестами.

Политическая стабилизация ускорила реформы, стимули­ровала общественные процессы. Вместе с тем, попытка ре­формирования не устранила противостояния и противодей­ствия основных идейно-политических тенденций. Однако про­являлось это уже в иных формах, причем демонстрировало различный баланс в тех или иных областях общественной жизни. Так, реформаторский потенциал скорее был заметен в социально-экономической, нежели в политической, и тем бо­лее, идеологической сферах.

Рассматривая процесс реабилитации, начатый после смер­ти Сталина, необходимо констатировать, что к концу 50-х — нач. 60-х гг. он утратил динамику, стал носить скорее неглас­ный характер. В общественном плане суть репрессий замал­чивалась, игнорировались многие социально-психологические, экономические, политические права бывших заключенных и их семей, что делало процесс половинчатым. Многие «гром­кие дела» 20-х — 30-х гг. так и не были приняты к производ­ству. При том, что началась реабилитация репрессированных народов и восстанавливалась их автономия (Чечено-Ингуш­ская, Кабардино-Балкарская, Калмыцкая, Карачаево-Черкес­ская АССР), не были реабилитированы, несмотря на много­численные обращения в ЦК КПСС, правительство, Верхов­ный Совет СССР, немцы Поволжья, крымские татары, турки-месхетинцы. Конечно, это вовсе не принижает значения огромной работы, проведенной по освобождению сотен и со­тен тысяч людей, но демонстрирует реальное соотношение «об­новления» и «порядка» в воззрениях и политике высшего ру­ководства страны к концу 50-х годов.

Отражением сложного сочетания традиционализма и ре­формизма являлась интенсификация идеологической деятель­ности КПСС, которая официально была подчинена задачам «творческого развития марксизма-ленинизма», утверждения коллективного начала, освобождения от догматизма и начет­ничества. С этой целью обновлялись идеологические кадры, усиливалось «партийное руководство» средствами массовой информации, вузами, организациями культуры, производствен­ными ячейками, воинскими подразделениями. Надо отмстить, что в деятельности пропагандистско-идеологического комплекса, как и ранее, продуцировались фиксированные оценки, одно­значно сформулированные схемы, стереотипизация. Триум­фаторские, уничижительные и конфронтационные разновид­ности стереотипов являлись «тремя китами» восприятия Запа­да. По-прежнему в ходу был «образ врага». Квазирелигиозный (культовый) характер идеологем, синдром разоблачительства, внутрисемейное восприятие власти и тотальное единодушие подчеркивали преемственность классического сталинского на­следия. Однако по ряду позиций были все же подвижки. На­пример, стало больше внимания уделяться роли народных масс и личности в истории. Имея здесь в виду философию (научную сферу, учебные курсы, издания), следует выделить публика­цию малоизвестных трудов и рукописей Маркса, Энгельса, Плеханова. В 1957—1961 гг. вышла шеститомная «История философии». Дискутировались вопросы соотношения «бази­са — надстройки» (официально отвергалась «одноклассовость» надстройки, осуждалась недооценка в ней «прогрессивных» элементов), содержания закона «единства и борьбы противоположностей» (с «борьбы», как было принято в 30-е годы, акцент переносился на «единство»); проблема «единства и ди­алектического противоречия советского общества» (антагониз­мы исчезли, неантагонистические противоречия остались). Обсуждались мировоззренческие проблемы физики, реабили­тировались эстетика, математическая логика, хотя еще под запретом фактически оставались социология, социальная пси­хология, другие отрасли научного знания.

Дискуссии, обсуждения разворачивались в экономической сфере. Была отвергнута точка зрения о нетоварном характере средств производства в государственном секторе; обсуждались функции денег в социалистическом хозяйстве, себестоимость, хозрасчет; ценообразование было признано процессом, опи­равшимся на закон стоимости. Многократно переиздавался новый учебник по политэкономии под редакцией К.В. Остро­витянова [12]. Вышли монографии, посвященные развитию производительных сил СССР. Формировались экономические школы. Поощрялась разработка математических методов в экономике, для этих целей был образован специальный ин­ститут в Новосибирском академгородке. После долгого пере­рыва возобновилось издание ежегодных и отраслевых статис­тических сборников («Народное хозяйство СССР», «Культур­ное строительство в СССР» и др.). Вместе с тем в общих оцен­ках экономических процессов доминировали стереотипы, в ходе анализа экономики стран Запада констатировалось лишь «заг­нивание», слабость государственного сектора и т.п.

Конфронтационная психология господствовала не только в идеологии, пропаганде, но и в официальном слое науки, проникала в массовое создание, объективизировалась в лек­сиконе («тлетворное влияние Запада», «решения пленума ЦК станут сокрушительным ударом по империалистическим пла­нам» и т.п.).

После XX съезда возвращалось не только настоящее, но и прошлое. Происходят серьезные перемены в области истори­ческих знаний. В эти годы стали издаваться новые историчес­кие журналы: «История СССР», «Новая и новейшая история», «Вопросы истории КПСС» и др. Было начато и продолжено издание многотомных трудов «Всемирной истории», «Истории СССР», «Истории гражданской войны в СССР», «Очерков ис­тории исторической науки», «Очерков истории Ленинграда», «Истории Москвы». Под патронажем ЦК КПСС готовился шеститомник по истории Великой Отечественной войны 1941— 1945 гг. Вышли первые тома шестнадцатитомника «Советской исторической энциклопедии». Было проведено Всесоюзное со­вещание историков, результатами которого стали перемены в организации изучения и преподавания, постепенное избавле­ние от сталинских схем, например, отказ от признания «про­грессивности опричнины» и т.п. Намечалось издание многотом­ного труда по истории КПСС (первый том появился в 1964 г.), публикация источников, очерков истории местных партийных организаций. В 1959 г. появился новый учебник по истории КПСС под редакцией Б.Н.Пономарева [13], призванный за­менить «Краткий курс истории ВКП (б)». Широкий обществен­ный резонанс имело обнародование полного текста последних писем и статей Ленина. Указанные процессы шли в контексте обеспечения перелома в преподавании марксизма-ленинизма, очищения его от начетничества и догматизма.

Противостояние, а норой и переплетение политико-идео­логических ориентации характерно в эти годы и для системы «политика — наука». Здесь, с одной стороны, налицо офици­альное наступление на неприступные ранее бастионы, напри­мер, критика постулатов «Экономических проблем социализ­ма» Сталина. С другой стороны, имела место упрямая защита обанкротившейся «лысенковщины» со стороны ЦК КПСС и лично Хрущева, несмотря на многочисленные протесты. Ещё в 1955 т. в ЦК направляется письмо с призывом прислушать­ся к голосу ученых, остановить «новое издание» лысенковщи­ны. Письмо подписали 300 видных деятелей науки СССР («Письмо 300-х»). Реакция Хрущева была резко отрицатель­ной, обращение ученых он нашел «возмутительным». Оста­лись без внимания письма и предупреждения П.Л.Капицы, А.А.Любищева, И.В.Курчатова. В самом факте давления, жесткого политического регулирования научной деятельности сказывалось влияние наследия сталинской эпохи.

Сталинская вульгата дает о себе знать и в сфере культуры. Здесь, с одной стороны, получают развитие прогрессивные идеи «первого ренессанса» 1953—1955 гг. (развенчание тео­рии «бесконфликтности», феномен «борзовщины», возвраще­ние творчества И.А.Бунина и многое другое). Идет освоение своего рода духовной, культурной, нравственной «целины». Громадный толчок этому дал XX съезд. Выдвигается творчес­кая и научная молодежь, взят курс на расширение числа жур­налов, изданий, мастерских. Только в Москве были созданы или возобновлены журналы «Юность», «Молодая гвардия», «Дружба народов», «Москва», «Наш современник», «Театр», «Вопросы литературы», «Иностранная литература» и др. Орга­низованы литературно-художественные и общественно-полити­ческие журналы в различных регионах страны — «Нева», «Дон», «Волга», «Урал», «Север». Несколько устраняется централиза­ция в «руководстве» культурой. Многие рассказы, пьесы, спектакли становятся не просто культурными, но политическими событиями. Идет соединение огромного художественного, куль­турного потенциала с политической открытостью и это стало новой чертой культурного процесса после XX съезда.

С другой стороны, именно на волне сталинских разоблаче­ний, открытых XX съездом, точнее — боязни утраты контро­ля над этим процессом, а также воздействия установок «Крат­кого курса» набирает силу традиционализм. Усиливается иде­ологизация культурной среды, начинает доминировать охра­нительная политика. Боязнь выйти за рамки принятого, давление схематизма порождают ярко выраженную традици­оналистскую линию. Здесь и психологическое давление, и от­крытые кампании «разоблачений» идейно-художественных и эстетических позиций деятелей культуры, искусства. Множатся обвинения в «безыдейности», «объективизме», забвении прин­ципа партийности, низкопоклонстве перед Западом, «натура­лизме» и т.д. Особенный акцент — выявление «клеветы» на советский народ и порочивших его моральный облик действий героев литературы, кино, театра. С новой силой возрождается прежний политический лексикон: «очернительство», «охаива­ние», «протаскивание духовной контрабанды» и т.п. Важное проявление традиционализма — предупреждение появления «нежелательных» имен и произведений русской, советской, за­рубежной культуры. Так и не были возвращены многие ценно­сти культуры, оставались невостребованными произведения многих отечественных и зарубежных авторов. Жесткая линия на сохранение идеологического контроля вылилась в органи­зационные расправы: закрываются неугодные издания (аль­манах «Тарусские страницы», «Литературная Москва»), арес­товываются рукописи («Жизнь и судьба» В. Гроссмана), орга­низуются кампании травли («Дело Пастернака», книга В. Ду­динцева «Не хлебом единым»).

Активность обнаруживается и в сфере борьбы с молодеж­ной контркультурой. Естественное изменение привычек, моды, вкусов нового поколения становилось вызовом традиционным устоям. Яркие галстуки, женщины в брюках, нестандартные прически преподносились как вызов общественной нравствен­ности. Традиционалистская реакция в этом плане следовала незамедлительно. Осуждались «стиляги», бичевались «буги-вуги» с Элвисом Пресли как воплощением сатанизма. С особым при­страстием искоренялся «абстракционизм». Оборотная сторона этих тенденций — утверждение «бюрократического реализ­ма»— явления, отмеченного еще современниками [14].

Однако, несмотря на все эти препятствия, шел мощный подъем культуры, характеризующийся возвращением изгнанного, восстановлением контакта с днем сегодняшним, утвер­ждением открытости общественной критики. Конец 50-х — начало 60-х — время взлета литературы. Многие художествен­ные произведения выдвигаются в центр общественной жизни, сметая устоявшиеся понятия, затрагивая запретные темы. Вершиной здесь явилась повесть А.Солженицына «Один день Ивана Денисовича» (1962 г.). В противостоянии линии жур­нала «Октябрь» (главный редактор — В. Кочетов), олицетво­рявшей традиционализм, рождается молодая поэзия («поэти­ческие вечера» А. Вознесенского, Б. Ахмадулиной и пр.), «лей­тенантская проза» (Ю.Бондарев). Расширяются горизонты и определяются позиции групп художественной интеллигенции (Э. Белютин, В. Сидур, Э. Неизвестный и др.). Воскрешается интерес к музыкальной современности, рождается «Современ­ник». Конец 50-х — это мировой триумф советского кино («Летят журавли» М. Калатозова, «Баллада о солдате», «Чис­тое небо» Г. Чухрая).

Разоблачение «культа личности», разумеется, не могло не сказаться на судьбах видных представителей официальной культуры. Мировоззренческая ломка нередко выливалась в бесконечное лавирование, а порой и трагический уход из жизни. Так случилось с А. Фадеевым.

Итогом политического курса 1957—1961 гг. стало внешнее торжество, «реформаторской» ориентации. Традиционалист­ские тенденции более заявляют о себе в сфере идеологии и культуры. Процесс преобразований набирает силу, несмотря на внутреннюю противоречивость, чересполосицу стимулов, изменчивость причин и следствий. При этом идеи переустрой­ства постоянно радикализуются, что с неизбежностью подво­дило к плану «большого скачка».

Что касается характера осуществляемой программы реформ, то, скорее всего, следует говорить о попытке с прагматичес­ких позиций, экспериментальным путем выработать такую форму социализма, которая отвечала советским нуждам тех лет. Длительность перехода к реформам, трудности с их реа­лизацией — свидетельство того, что руководству СССР и КПСС было крайне трудно выбрать точку отсчета преобразований. Можно лишь предположить, что только к 1958 году Хрущеву и его окружению стало понятно, что такой точкой отсчета в экономике должна была стать децентрализация, а в социаль­ной сфере — свобода. Продвижение в этом направлении в 1957—1961 гг. осложнялось амбициями Хрущева, торможением десталинизации, ростом влияния бюрократии. Гигантские пе­ремены в общественном сознании, падение кумира, револю­ция в умах и кризис веры постепенно расслаивают общество.

Оно уже не является монолитным не только по отношению к прошлому, но и настоящему.

3. ПРОГРАММА КПСС. НА ПУТИ К ОКТЯБРЬСКОМУ (1964г.) ПЛЕНУМУ ЦК КПСС.

Апогеем «реформистской» ориентации власти стал «курс развернутого строительства коммунистического общества». Он был официально закреплен Программой КПСС, единогласно принятой XXII съездом КПСС (октябрь 1961 г.) Этот доку­мент был объективно обусловлен содержанием и формой об­щественного строя, десятилетиями создававшегося под нача­лом партии. Целевая ориентация на построение коммунизма не была простой прихотью Хрущева, а скорее результатом действия многих социально-экономических, политических, психологических факторов. К ним можно отнести:

— существование у самой власти коммунистической идеи, с одной стороны, как важного фактора внутренней и между­народно» политики, с другой, как индивидуального духовного опыта миллионов;

— социально-психологические сдвиги, связанные с обще­ственным подъемом после XX съезда; тяга к возвышенному образу будущего страны; возвращение к «чистым» коммунис­тическим истокам — в тот момент все это потенцировалось отсутствием усталости от социального экспериментаторства;

— «мессианистский комплекс» верхов, имевший сложную природу и тесно связанный с феноменом догоняющего разви­тия в условиях мировой глобализации (с этим связан, в част­ности, лозунг «догнать и перегнать Америку по производству продукции на душу населения»);

— отсутствие в стратегии развития СССР своего рода «про­граммного» элемента, учитывая то, что действующая партий­ная программа была утверждена еще в 1919 г.; при этом партий­ные документы 30—50-х гг. постоянно ориентировали на под­готовку нового проекта, между тем сталинский вариант доку­мента (1947 г.) по ряду причин не был обсужден и принят;

— интересы идеологических структур, для которых откры­вались широкие возможности доказательства их незаменимо­сти в плане организации кампании по «разъяснению», «прове­дению в жизнь решений» и т.п.; в определенном смысле про­грамма могла бы стать «картой» в сложной игре аппарата по утверждению в новых условиях своих социально-политичес­ких интересов;

— влияние общемировых тенденций социального, полити­ческого и экономического утопизма: именно на 50-е—60-е гг, приходились утопия «большого скачка» в КНР, планетарные проекты национально-освободительной борьбы «мировой де­ревни» против капитализма. Одновременно западные интел­лектуалы и политики попытались тогда капитализировать стра­ны «третьего мира» путем трансплантации им либерально-де­мократических ценностей, что со временем потерпело крах.

Особое место занимал кризис выживания. Он порождал острые антагонизмы в СССР и имел следствием политический негативизм. Как свойство политической культуры негативизм предопределял, с одной стороны, постоянное обращение к образу внутреннего и внешнего врага, что позволяло высшей власти, в том числе Хрущеву, формировать соответствующее политическое поведение, включая, например, постоянное афи­ширование бескомпромиссности по отношению к империализ­му, демонизирование Запада. На этом фоне Хрущев — «ком­мунист №1» — представлялся не иначе как спаситель челове­чества, светоч мира, надежда обездоленных и т.н. С другой стороны, негативистская критика прошлого и настоящего не­избежно вела к возникновению альтернативных проектов, зачастую носивших черты утопизма.

Примечательно, что их численный рост, как и определен­ное многообразие, являлись свидетельством исчерпанности внутренних ресурсов многих явлений и структур сталинской эпохи. Одновременно — и это существенно — альтернатив­ные проекты, рожденные «негативистской критикой», в том числе многие иллюзорные планы Хрущева, очищали совет­скую политическую культуру, давали импульс новым явлени­ям и процессам.

Начало разработки «коммунистического проекта» относит­ся к 1958 г. К 1961 г. была проведена большая подготовитель­ная работа, в которой участвовали многие специалисты, от­дельные учреждения, институты. Координаторами являлись известные партийные идеологи — Б. Пономарев, Е. Варга, С. Струмилин, О. Куусинен. В ходе работы, в 1959 г. возник­ла необходимость придать проекту серьезное теоретическое обоснование. Расстановкой политических ориентиров доя «ге­неральной перспективы», созданием соответствующего идео­логического климата занялся внеочередной XXI съезд КПСС (1959 г.). На нем было заявлено, что в СССР уже «полностью и окончательно» победил социализм. Другим решением стало принятие семилетнего плана, что было связано с кризисом системы планирования, когда параметры шестой пятилетки пришлось пересматривать в самый разгар ее выполнения. Ритуальным элементом работы съезда стала обязательность заявлений о необходимости окончательного преодоления «последствий культа личности». Подчеркивалась своевременность и мудрость «обезвреживания» партией под руководством «вы­дающегося руководителя, истинного ленинца тов. Н.С.Хру­щева» ортодоксов из «антипартийной группы».

Лозунг о «полной и окончательной» победе призван был «разогреть» общество в преддверии исторического решения. Одновременно давался импульс разработке проекта. Усилия экономистов концентрировались на выработке стратегии и определении перспективной динамики. Это нашло отражение в рабочем «Докладе по общим экономическим проблемам и развитию экономической науки в генеральной перспективе», многие положения которого стали основой соответствующих разделов программы.

С весны — лета 1961 г. развернулась гигантская по масш­табам политическая кампания, сопровождавшаяся мобилиза­цией всех возможных идеологических и пропагандистских ресурсов. Она завершилась триумфом всенародного обсужде­ния проекта. Только в редакции газет, журналов, радио по­ступало свыше 300 тыс. писем с оценками и предложениями. Триумф КПСС был вплетен в триумф СССР весны 1961 г., когда 12 апреля 1961 г. Ю.А.Гагарин, облетев Землю, обес­смертил не только себя, но и социализм 50-х — нач. 60-х, ставший, как тогда говорили, стартовой площадкой для выхо­да человечества в Космос.

Все это, однако, не снимало разногласий в кремлевских верхах. Там обострились разногласия по содержанию проек­тов других документов и решений, в том числе Устава. Хру­щев настоял на включении в текст программы положения о двух десятилетиях, необходимых для построения в СССР ком­мунистического общества. В течение 7300 дней предстояло решить триединую задачу — создать материально-техничес­кую базу коммунизма, сформировать коммунистические об­щественные отношения и воспитать нового человека. Эталон последнего был зафиксирован в «Моральном кодексе строите­ля коммунизма». Судя по тексту, многие его положения были взяты из Нагорной проповеди. Как официальный партийный документ программа действовала четверть века. Её новая ре­дакция была принята по инициативе М. Горбачева XXVII съез­дом КПСС в 1986 г. Следы же влияния видны в различных документах и построениях 70-х — нач. 90-х гг. — концепция «развитого социализма» Л. Брежнева, «Программа 500 дней» и т. д.

Сегодня в литературе имеется множество версий относи­тельно причин принятия и характера «коммунистического про­екта». Называется многое, в том числе — крах «красной идеологии», причуда мятежного хрущевского духа, грандиозный феномен манипулирования общественным сознанием (науч­ным и обыденным) со стороны авторитарной политической системы и т.д. Коммунистические иллюзии Н.С.Хрущева вклю­чаются в контекст политических утопий, при этом отмечает­ся, что сам утопизм Н.Хрущева вполне соответствовал духу времени, был связан с доктриной, реальной историей, психо­логическими установками [15].

«Коммунистическому проекту» 1961 г. присущи основные признаки утопий — утверждение общественной собственнос­ти, преуменьшение роли политики, относительно жесткое, но благотворительное осуществление политического идеала. По сути — это идеологически санкционированная «утопия — ре­конструкция», причудливо соединившая стихийное и созна­тельное, политическую реальность и социальный соблазн. Сле­дует отметить, что своим содержанием документ радикально не порывал с реалиями СССР ни во времени, ни в простран­стве, что является основанием отличия от классических уто­пий прошлого. В сфере политического сознания программа 1961 г. выполняла одновременно функции социальной крити­ки и социальной апологетики. Иначе говоря, проект имел раз­личные основания. Ему присущи абсолютизация лишь одной сферы жизни (экономики), вторичное отношение к политике («политика — концентрированное выражение экономики»), недооценка реального состояния и тенденций общества, соци­альных интересов, типа и уровня политической культуры.

Окрашенный в романтические тона, гипертрофированный футуризм образца 1961 г. свидетельствовал об отходе от тра­диционалистической регуляции сталинской эпохи. Тогда праг­матические («стабилизационные») мотивы исподволь отторга­ли за ненадобностью как отдаленное будущее, так и прошлое: допускалось лишь торжество и благость настоящего. В этом смысле показательно, что сталинский проект программы ВКП (б) 1947 г. так и не был востребован, ибо был просто «не ко двору». 14 лет спустя Хрущев, «исправляя Сталина», обер­нулся к Будущему, исчерпывая до пустоты пространство со­временного. И совсем неслучайно программа 1961 г. ускорила селекцию социального протеста и оборот номенклатурного вожделения. Она развязывала своего рода «внутреннюю хо­лодную войну» в СССР.

XXII съезд избрал новое руководство КПСС. Членами Пре­зидиума ЦК стали Л.И. Брежнев, Г.И. Воронов, Ф.Р. Козлов, А.Н. Косыгин, О.В. Куусинен, А.И. Микоян, Н.В. Подгорный, Д.С. Полянский, М.А. Суслов, Н.С. Хрущев, Н.М. Шверник. Кандидатами — В.В. Гришин, Ш.Р. Рашидов, К.Т. Мазуров, В.П. Мжаванадзе, В.В. Щербицкий. Было обновлено Бюро ЦК КПСС по РСФСР.

Политические процессы, развернувшиеся вокруг и в связи с принятием программы, отражали неустойчивое, противоре­чивое состояние основных ориентации власти. Совершенно неожиданной для большинства стала инициированная Хруще­вым на XXII съезде новая вспышка антисталинской кампа­нии. Её результатом стало то, что тело Сталина было вынесе­но из Мавзолея, Сталинград переименован в Волгоград, было принято решение о возведении памятника всем незаконно репрессированным, обнародовании документов и свидетельств. Оглушительно прозвучали разоблачения Хрущевым в заклю­чительном слове на съезде технологии террора, его намеки на причастность Сталина к убийству Кирова в 1934 г.

Вся эта кампания как бы освящала программу КПСС, вен­чала сё, ибо доказывала разрыв со сталинским прошлым, слу­жила гарантией необратимости перемен. При этом Хрущев представлялся последовательным продолжателем курса XX съезда, сильным лидером, способным противостоять окруже­нию и обстоятельствам. На деле все обстояло сложнее и свя­зано это было, прежде всего, с партийно-организационным потенциалом КПСС.

Глухое сопротивление ортодоксальной части руководства «теоретическим новациям» Отчетного доклада и Программы (в них упразднялось положение о «диктатуре пролетариата», замененное понятием «общенародного государства»; КПСС из партии рабочего класса конституировалась в партию всего советского народа) вскоре переросло в скрытую оппозицию в связи с принятием нового Устава.

Этот документ был призван прочертить новые условия член­ства в партии с позиции общественной активности "во имя коммунизма», а также моральной ответственности. Его содер­жание подчеркивало значимость высшего принципа руковод­ства — коллективности, а это предполагало, в числе прочего, постоянное обновление руководящего состава [16]. И неслу­чайно радикальные предложения по обновлению партийных органов (квоты, предельные должностные сроки для руководи­телей всех уровней) были позднее, после смещения Хрущева, немедленно отменены. Озабоченность и страх партийного чи­новничества, широкого управленческого слоя вызывала угро­за ограничения материально-организационных возможностей. Следует отметить, что новый Устав не отменял списочно-номенклатурного принципа формирования партийной власти, но обстоятельства времени, условия жизни «без Сталина» де­лали просто неизбежной модернизацию номенклатуры — этого усовершенствованного варианта петровской «Табели о ран­гах». Номенклатура естественно входила в стадию обновления собственного механизма. Поднималась планка для всех уров­ней. Доказательства умения проводить «генеральную линию» без раздумий, столь ценимые Сталиным, предполагалось под­корректировать. Принцип ротации, заложенный в Уставе, был призван дать «новое дыхание» органам партийно-государствен­ного управления, по сути превращенным в замкнутые корпо­рации. Это касалось и ЦК КПСС — биржи наиболее квали­фицированного управленческого труда. Предстояло своеобраз­ное «перетряхивание» порядка формирования кадров, изуче­ния назначенцев, проверки их качеств, «закалки», создания резерва, обновления специальных «номенклатурных» списков. Отсюда неудивительна столь яростная атака против «опасных» норм Устава. Их нейтрализация, в свою очередь, выводила на естественный для номенклатуры уровень борьбы — освобож­дение от инициатора и проводника такого радикализма.

Наступление на Хрущева приняло системный характер с использованием апробированных форм и методов. Организо­вывались и раздувались кампании борьбы с «духовным загряз­нением» и в них вовлекался сам Хрущев. Скандальное посе­щение им Манежа (1962 г.) оттолкнуло от него творческую интеллигенцию. Помпезные встречи с деятелями культуры «за одним столом», в неформальной обстановке, столь практикуе­мые в те годы, не спасали положения, а лишь оттеняли непо­нимание того факта, что интеллигенция прямо заявляла о своих правах на участие в реформах.

Примечательно, что именно на это время приходится воз­никновение русского национального движения. Как секция пропаганды Всероссийского общества охраны памятников ис­тории и культуры был создан «Русский клуб», деятельность которого вызвала крайнюю озабоченность КГБ. Чуть позже движение будет разгромлено, но полностью уничтожить его так и не удалось.

Самыми различными способами дискредитировались сто­ронники Хрущева. Раздувались ошибки в политике, созна­тельно, до абсурда доводилось выполнение некоторых реше­ний, например, о расширении посевов кукурузы. Потенциро­вались просчеты, заблуждения, с оттенком фарса утверждал­ся культ «дорогого Никиты Сергеевича», сыпались звезды, награды, тиражировались портреты, шло цитирование. Все это, разумеется, вело к падению престижа не только Хруще­ва, но и всего высшего руководства.

Именно на таком фоне разворачивались масштабные орга­низационно-кадровые перемены. Они затрагивали сферы государственного управления, структуру партийных органов. В 1962 г. партийное руководство было разделено по производ­ственному принципу. В большинстве краев и областей были созданы две самостоятельные парторганизации: промышлен­ная и сельская с собственными органами. Были упразднены сельские райкомы КПСС, их заменили партийные комитеты производственных колхозно-совхозных управлений. По этой схеме началась фрагментация всех других организаций.

Происходило соединение (в свете ленинских рекоменда­ций начала 20-х гг.) партийных и государственных конт­рольных органов. Много внимания уделялось общественным начинаниям и объединениям. Сама идея передачи обществен­ности отдельных функций государственных органов стала при­обретать зримые черты. Так, например, в структуру МВД включались «народные дружины», на «поруки общественнос­ти» передавались некоторые категории осужденных, а само ведомство было переименовано в Министерство охраны обще­ственного порядка. Однако это вовсе не означало ослабления давления государственной машины, о чем свидетельствовал, к примеру, процесс по делу Я.Рокотова и А.Файбишенко (1961г.), продемонстрировавший эскалацию насилия и по­прания законности со стороны высших партийных и государ­ственных структур.

Смыслом организационно-кадровых реформации на офи­циальном уровне являлось закрепление «курса ХХ-ХХII съез­дов», продвижение по пути политического обновления в свете критики культа Сталина. По сути ставилась цель сформиро­вать надежный управленческий аппарат, создать гарантии против рецидивов прошлого. Однако отсутствие принципи­альных изменений в самой системе партийно-политического руководства, неизменность механизма принятия решений обус­ловили фрагментарность, а порой и хаотичность проводив­шихся преобразований. Не создавались гарантии последова­тельных политических изменений. В числе причин — откры­тое и скрытое сопротивление широких слоев кадровых ра­ботников партийного и государственного аппарата, части руководства силовых ведомств, армии. Можно говорить так же об острой нехватке, точнее запоздалом выдвижении новых молодых кадров с необходимой общей и профессиональной подготовкой.

Отсюда неслучайно фрондирование партийного аппарата при недвусмысленной оппозиции эшелона хозяйственников и недовольстве интеллигенции. Выражением кризиса стали ано­мальные по характеру перемещения в высшем аппарате. От­странялся, например, главный соперник Н. Хрущева Ф. Козлов и одновременно в высшую элиту включались другие оппо­ненты - Л. Косыгин и Л. Брежнев. Фетишизация представ­лений о силе и возможностях аппарата оборачивалась для Хру­щева политической изоляцией.

Все это отражалось на ходе социально-экономических ре­форм, прежде всего на положении в сельском хозяйстве. Поли­тическая стабильность предшествующего пятилетия, а также перенесение в те годы в аграрный сектор отношений, являв­шихся нормой для государственных промышленных предпри­ятий (наращивание капиталовложений, усиление материаль­ной заинтересованности, расширение самостоятельности, ук­репление материально-технической базы, внедрение передо­вых технологий, новый налоговый режим и т.д.) привели к бурному росту сельскохозяйственного производства.

С конца 50-х гг. началось торможение. Непоследователь­ность, противоречивость в осуществлении реформ, неспособ­ность видеть их негативные последствия, традиционное упо­вание на натуральные показатели, отказ от стоимостного пла­нирования породили волну администрирования, попрания прав колхозов. Запоздалые попытки Н.С.Хрущева исправить поло­жение, возвратиться к идеям сентябрьского (1953 г.) пленума ЦК КПСС были обречены. Существовавшая концепция оказа­лась неспособной обеспечивать развитие сельскохозяйственно­го производства за счет собственных ресурсов. Экономика стра­ны оказалась заложницей аграрной политики. Следствием этого стали неустойчивость экономического и политического равно­весия, появление деформаций во многих общественных струк­турах. Недостаточно эффективной оказалась и денежная ре­форма 1961 г., на которую возлагались большие надежды.

Неподготовленность к глубоким структурным реформам, менявшимся условиям труда, забегания вперед, запоздалое осознание необходимости вмешательства в экономические от­ношения в промышленности (подобная попытка будет пред­принята позднее, в 1965 г.) — все это приводило к диспро­порциям, появлению очагов социального напряжения, фор­мированию широкой оппозиции проводимой политике. Поло­жение Хрущева и его сторонников усугублялось снижением качества жизни, непопулярными шагами, такими как повы­шение цен на основные продукты питания, снижение тариф­ных ставок, начало массовых закупок зерна за рубежом. Длин­ные хлебные очереди предвещали близкую развязку. Соци­альный взрыв в Новочеркасске (июнь 1962 г.) явился реаль­ным ответом на официальное реформаторство.

Нестабильность провоцировалась сложной международной обстановкой. Последствия «холодной войны», стремительность вовлечения в опасный «Карибский кризис», раскол в комму­нистическом движении, разрыв с Китаем и Албанией по-сво­ему дестабилизировали ситуацию и рождали в массах сомне­ния в способности «команды реформаторов» к взвешенной, предсказуемой политике.

Нескончаемая «энциклопедия реорганизаций» закономер­но консолидировала силы традиционализма. Консервативно-номенклатурный блок получил очень важное преимущество: власть в лице Хрущева демонстрировала низкий уровень куль­туры реформаторства. С завидным постоянством уничтожа­лись элементы конструктивной оппозиции — гаранта необра­тимости перемен. Не учитывалось и не использовалось обще­ственное мнение, налицо было небрежение общественной пси­хологией. Так, импульсивные, самочинные действия Хрущева типа присвоения в 1963 г. Гамаль Абдель Насеру звания Ге­роя Советского Союза буквально шокировали общественность. Приверженность аппаратному мышлению затрудняла прав­дивое информирование о положении дел, откладывала на будущее социальное прогнозирование. Многие общественно-опасные действия Хрущева, такие, например, как намерение подготовить показательный взрыв 500-мегатонной атомной бомбы или планы выселения из Москвы Академии сельскохо­зяйственных наук прямо работали на его оппонентов. К тому же принципиальный отказ Хрущева от жестких кадровых чисток служил определенной гарантией для «кремлевских за­говорщиков».

Все эти новые тенденции и важные перемены в жизни СССР и КПСС начала 60-х гг. естественно должны были найти опре­деленное отражение в законодательном плане. Еще ранее, на XX съезде КПСС, впервые было заявлено о необходимости разработки новой Конституции. В 1964 г, специальная кон­ституционная комиссия во главе с Хрущевым провела несколько пленарных заседаний. Было создано 9 подкомиссий и несколько специальных рабочих групп, причем изначально устанавлива­лись жесткие рамки разработки проектов и итогового доку­мента. Они определялись т.н. «памятной запиской», исходя­щей из Президиума ЦК КПСС [17]. Надо отметить, что раз­личия представленных проектов и итогового результата рабо­ты конституционной комиссии были весьма существенны.

В отличие от Конституции 1936 г., предполагалось объеди­нить прежде разделенные понятия государственного и обще­ственного устройства. Направлением развития политической системы называлось развитие общенародной демократии. Пред­полагалось вслед за разделом о государственном и обществен­ном строе поставить раздел о правах человека. Вводилось положение о Государственном Конституционном Суде. Специ­альный раздел намечалось посвятить новым общественно-по­литическим институтам. Несколько менялась избирательная система. Расширялись нрава постоянных комиссий Советов всех уровней. Проект закреплял осуществление правосудия только судами, и ни один орган, кроме них, не мог применять уголовных наказаний.

Множество изменений касалось полномочий союзных рес­публик. Специальная третья глава называлась — «Союзная республика - суверенное государство». Имея в виду эконо­мическую систему, следует отметить, что здесь, наряду с даль­нейшим расширением государственной собственности, впер­вые вводились статьи о «личной собственности граждан» и «мелком личном хозяйстве».

Сводный вариант Конституции был подготовлен к лету 1964 г. Несмотря на многие новации, в нем, однако, было немало идеологических штампов (особенно в этом направле­нии старалась подкомиссия во главе с Л.И. Брежневым). При­мечательно, что в ходе обсуждения приоритет программы КПСС явно доминировал над Конституцией страны. Это выразилось и по ходу обсуждения вопроса о демократизации процедур выборов советского актива. Предложения рядовых граждан о выборах, в том числе ключевых фигур аппарата Советов не­медленно отвергались традиционалистскими силами (Ф.Р. Коз­лов и др.)

Последний раз проект новой Конституции СССР обсуж­дался в июле 1964 г. Скорее всего, под давлением оппозици­онных Хрущеву сил, которые уже готовились к его смеще­нию, документ этот так и не был принят.

Что касается низложения Н.С. Хрущева, то оно готови­лось заранее. В «антихрущевскую партию» вошли многие вид­ные представители партийно-государственного руководства — Л.И. Брежнев, М.А. Суслов, Н.В. Подгорный, А.Н. Шелепин, Н.Г. Игнатьев и др. В октябре 1964 г. на пленуме ЦК КПСС Н.С. Хрущев был официально смещен со всех должностей и отправлен на пенсию. Известие об этом более всколыхнуло Запад, нежели население СССР, хотя и на родине явилось известной неожиданностью, не вызвавшей, впрочем, большо­го сожаления. Обвиненный в «субъективизме и волюнтариз­ме», Хрущев отошел от политической деятельности. Лишь од­нажды он дал о себе знать, когда по настоянию «верхов» был вынужден публично отречься от авторства собственных мему­аров, опубликованных за рубежом. Умер он в 1971 г. Основ­ные противники курса XX съезда пережили его. Последним ушел Каганович (1991 г.).

Подведем некоторые итоги.

К настоящему времени не сложилось сколько-нибудь еди­ной оценки «десятилетия Хрущева» Эти годы определяют по-разному: «оттепель», «начало десталинизации и обновления», «поиск путей демократии», «этап кризиса советской цивилиза­ции» и т.д. Большинство авторов склонны считать, что ука­занный период — это одна из страниц истории советского реформизма. Своим содержанием он разрушил прежний и со­здал новый баланс социальных интересов, что сопровожда­лось дифференциацией общества. Отмечается, что реформы Хрущева фактически не привели к укреплению вертикали «власть — народ», но, напротив, расшатали систему. Это даст отдельным ученым (Е.Ю. Зубкова) основания считать преоб­разования 50-х—60-х гг. вовсе не «укрепляющими» реформа­ми, но «реформами формирующего типа» [18]. При этом от­мечается исчерпанность арсенала реформаторских методов, узость социальной базы.

С точки зрения эволюции советской системы, реформы 50-60-х гг. в их единстве означают, по нашему мнению, особый тип обновления, который, можно определить как время «со­ветского модернизма». Его историческое предназначение — некоторая замена в изменившихся условиях целей и задач движения, попытка осуществления на новом историческом витке революционной мечты о преодолении различных форм отчуждения. «Советский модернизм» — это цепь событий 50-х— 60-х гг., которые, взятые в совокупности, означали социаль­но-политическую вспышку, разделившую надвое некогда еди­ное пространство. Идеал и высшая ценность «советского мо­дернизма» — обновление социализма. Его утверждение после смерти Сталина — ответ на неблагополучие общественного организма. В этом плане «советский модернизм» — спутник глубокого социально-политического сдвига и, одновременно, баланс общественных волнений и умиротворений. Причины его утверждения заключены в изменении системы ценностей в условиях десталинизации, а также их иерархии в массовом сознании. Главные сферы «советского модернизма» — поли­тический и социокультурный модернизм. Изменение советс­кой политической сцены, правил политической игры, возник­новение новых форм протеста, обновление содержания леги­тимизации — это лишь часть проявлений «советского модер­низма». Его жизненный цикл — 1953г. — вторая половина 60-х гг., пик — 1956 г., XX съезд КПСС.

Что касается традиционализма, то в годы «оттепели» он выступил как антимодернизм. Идеология отрицания новых общественных явлений, традиционализм пытался быть бастионом на пути демократических и либеральных перемен в СССР, воплощал в себе антирационализм и политическую мифоло­гию. Между тем, его ресурсы были чрезвычайно значимы. Так, мощная инерционность, сильная опора в управленческих струк­турах, общественном сознании, опыт политического маневри­рования, умелое использование власти и возможностей партий­но-организационных процедур позволили относительно легко пресечь реформаторскую направленность начинаний Хрущева.

Имея в виду причины поражения «реформаторской» ори­ентации, следует также отметить и другие факторы. Это, преж­де всего, половинчатость в осуждении культа Сталина, отказ от признания сталинизма как порождения системы, неудов­летворительное объяснение генезиса и длительного существо­вания сталинского режима (надо иметь в виду, что страх, идолопоклонство перед Сталиным рухнули раньше, чем сфор­мировались рамки нового общественного саморегулирования, соответствующие социальные и моральные контролирующие механизмы). Следует особо отметить несоответствие активно­сти и готовности руководства к кардинальным переменам. Важный момент — отсутствие политического демократизма, недостаточность правовой защиты народа от произвола, отказ от серьезного переустройства политической системы, сохране­ние отживших структур власти и управления, бюрократиза­ция, отсутствие базы самоуправления и контроля «снизу» при нарастании реформаторского «зуда» «сверху».

Существенное значение сыграли приверженность старым методам и оценкам, подчиненность системе идеологем («образ врага», «синдром разоблачительства» и др.), имевшая след­ствием дезориентацию политической практики, упрощение представлений как о Советском Союзе, так и о внешнем мире. Негативные последствия имела и абсолютизация организаци­онного фактора, попытки решения социально-экономических проблем, прежде всего, в русле организационных перестроек (укрупнение-разукрупнение, централизация-децентрализация). Следует учитывать технократический утопизм, упрощенное понимание роли и значения НТР.

Имея в виду черты «опыта Хрущева», необходимо подчер­кнуть противоречивость всей политической деятельности Н.С.Хрущева. В ней и элементы сталинских традиций (при­верженность к рывкам, ориентация на результат вне учета реальной цены преобразований, схематизм, кампании, при­крывавшие неудачи и др.) и новые, присущие именно Хруще­ву черты и качества («народность», экспрессивность, жажда открытости и др.). Эта противоречивость показывает Хруще­ва как политическую фигуру переходного типа.

Существенная сторона «хрущевского наследия» — зависи­мость политического курса от характера и личных черт перво­го руководителя. Это постоянно порождало аритмию, непос­ледовательность, вело к отсутствию целостности. Необходимо также указать на тяготение в нем к авторитарному типу уп­равления, «вождистскис» черты, игнорирование строгих огра­ничений объективной реальности, утрату чувства реальности. Важный момент — личные, типично «хрущевские» методы руководства, стиль, имидж советского лидера. Взрывная, дея­тельная натура Хрущева, мощный темперамент, энергия со­прягались с постоянным афишированием «корневой народно­сти». Отсюда любовь к «мужиковатости», пословицам, калам­бурам, побасенкам. Любовь и близость к простым людям («из народа») воплощалась в страсти к шумным собраниям, ми­тингам, поездках в глубинку «за опытом» (Н.Г. Заглада), ос­меивании «отвлеченного академизма», поддержке «народной» науки, инженерного труда, а не «гуманитариев», патронаже над производством новых по тем временам товаров для наро­да (электробритв, синтетических тканей, магнитофонов.), окружении себя «народными артистами», ношении народной украинской рубахи и т.д. Часто несдержанный, эпатирующий общественное мнение, Хрущев нередко впадал в патетику и декламации («...перед лицом всего прогрессивного человече­ства заявляю, что...»), раздувал фобии. Им владела неутоли­мая жажда инициатив, починов, кампаний, организации раз­личного рода «подарков» (передача к празднику — трехсотле­тию воссоединения Украины с Россией — Крыма Украинской ССР, намерение «отдать» Карелию Финляндии и т.д.). При этом он широко использовал приемы прежнего «арсенала» — незаслуженные опалы (Г.К. Жуков), «поддержание на пла­ву» скомпрометировавших себя лиц (Т.Лысенко), расправы с инакомыслящими.

1953—1964 гг. — эпоха в советской истории.. За эти годы в жизни СССР произошли огромные перемены. Шел поиск но­вого места страны в мировом сообществе, предпринималась попытка преодоления негативных последствий сталинизма. Начался процесс реформ. Однако поиск их концепции, равно как и путей осуществления был основан на приоритете ценно­стей, идеологии и политики, во многом традиционных, харак­терных для предшествующего режима, что предопределяло половинчатость перемен, их зависимость от личного начала.

Основа исторического вклада реформаторов 50-х г., вклю­чая Н.С. Хрущева, в развитие страны — развенчание стали­низма. Отход от ряда догм и стереотипов («мировая революция», «диктатура пролетариата»), начало разработки новых проблем, массовая реабилитация, разрушение ГУЛАГа, рас­крепощение сознания, определенная открытость миру — сви­детельства внутренней эволюции советской системы как ци­вилизационно-однородного сообщества. Вместе с тем, идеоло­гия и практика «интернационализма», бескомпромиссно клас­совый подход, антирыночная стратегия, «железный занавес», так называемый «научный атеизм» разрушали базовые нача­ла, становились основой неадекватных ответов на гуманитар­но-технологические вызовы Атлантического союза, вели к не­допониманию и недооценке важнейшего ресурса страны — молодого поколения. Незаметный для «вождей» 50-х гг. крах их идеологии привел к тому, что они заказали народу другую страну, но не ту, которая была ему нужна.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Никита Сергеевич Хрущев. Материалы к биографии. М., 1989.; Осмыслить культ Сталина. М., 1989. С.497-545; Дружба наро­дов. 1988, №. 11. С.190-228; Октябрь. 1989 г. № 1. С. 154-181; и др.

2. Зубкова Е. Ю. Реформы Хрущева: культура политического дей-

ствия // Свободная мысль. 1993; № 9; её же. Общество и ре­формы 1945-1964 гг., М., 1993; Барсуков П. На переломе. Со­ветское общество в послевоенные годы. Свободная мысль. 1994. № 6.; его же. Оборотная сторона «оттепели» // Кентавр. 1993 № 4; и др.

3. Косолапое Р. «Оттепель» дала распутицу // Правда. 1996. 15 февраля.

4. Россия, XXI век. 1993. № 5—6; Митрополит Иоанн. Самодержавие духа. СПб., 1994. С. 323-330; и др.

5. «Сталинская модель социализма»: становление, развитие, крах. 20—80-е годы («круглый стол») // Вопросы истории КПСС. 1990. № 12. С.38.

6. Зубкова Е. Маленков, Хрущев, «оттепель». Полемические заметки // Коммунист. 1990. № 14. С. 86-94.

7. Хлевнюк О. Берия: пределы исторической реабилитации // Свободная мысль. 1995. № 2; и др.

8. См. например: Московские новости. 1996. № 5; Аргументы и факты. 1992. № 6; Отечественная история. 1996. № 6; и др.

9. XX съезд КПСС и его исторические реальности. М., 1991.; Аксюпшп Ю.В., Волобуев О.В. XX съезд КПСС: новации и догмы. М.,1991.

10. Опубликован в 1989. — Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 128-170.

11. Барсуков П. Провал «антипартийной группы». Июньский пле­нум ЦК КПСС 1957 // Коммунист. 1990. № 8. С. 89-108.

12. Политическая экономия. М.,1954.

13. История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1959.

14. Более подробно: Зезина М.Р. Из истории общественного созна­ния периода «оттепели»: проблемы свободы творчества // Вест­ник МГУ. 1992. Сер. 8. № 6.

15. Барсуков П. Коммунистические иллюзии Хрущева // «Диалог». 1991. № 5. Вопросы истории КПСС. 1991. № 8; Аксенов Ю.С. Путь к коммунизму: утопии и реальность // Вопросы истории КПСС. 1990. № 7; и др.

16. XXII съезд КПСС. Стенографический отчет. Т. Ill, М.,1961. С.337-355.

17. Исторический архив. 1997. № 1. С.40-55

18. Зубкова Е.Ю. Реформы Хрущева: культура политического дей­ствия. С. 104-105.