59. Сатирическое изобр-е действ-ти в русской лит-ре 20в. (с. Черный, а. Аверченко, м. Зощенко, е. Ильф и е. Петров)

Развитие русской сатиры в начале двадцатого века отразило сложный, противоречивый процесс борьбы и смены разных литературных направлений. Новые эстетические рубежи реализма, натурализм, расцвет и кризис модернизма своеобразно преломились в сатире. Специфика сатирического образа делает подчас особенно сложным решение вопроса о принадлежности сатирика к тому или другому литературному направлению. Тем не менее в сатире начала двадцатого века прослеживается взаимодействие всех перечисленных школ.

Аркадий Тимофеевич Аверченко занимает особое место в истории русской литературы. Современники называют его «королем смеха», и определение это абсолютно справедливо. Аверченко по праву входит в когорту признанных классиков отечественной юмористики первой трети двадцатого века. Редактор и бессменный автор пользовавшегося большой популярностью журнала «Сатирикон», Аверченко обогатил сатирическую прозу яркими образами и мотивами, отображающими жизнь России в эпоху трех революций. Художественных мир писателя вбирает в себя многообразие сатирических типов, поражает обилие специфических приемов создания комичного. Творческая установка Аверченко и «Сатирикона» в целом заключалась в выявлении и осмеянии общественных пороков, в отделении подлинной культуры от разного рода подделок под нее.

1. Сатирическое изображение «среднего» человека-обывателя.

До 1918 года вышло более 40 сборников рассказов Аркадия Аверченко. К ним относятся такие, как «Рассказы», «Зайчики на стене», «Веселые устрицы», «Круги на воде», «О маленьких – для больших», «Сорные травы», «Рассказы для выздоравливающих», «Черным по белому», «О хороших в сущности людях», «Синее с золотом», «Чудеса в решете», повесть «Подходцев и двое других» и другие. Тематика рассказов дореволюционного периода отличается удивительным многообразием. Объектом авторской уничтожающей иронии становятся различные реалии социального быта, а также «Частные» человеческие пороки. В центре авторского внимания оказывается городской обыватель – «средний» человек, решающий свои сиюминутные проблемы на фоне стремительно меняющегося исторического времени. Писатель разворачивает перед нами яркие картины жизни большого города, отмеченного признаками буржуазного прогресса и культурного «процветания». Типичный представитель городского обывателя показан в рассказе «Рыцарь индустрии». В этом рассказе мы видим «непотопляемого» коммивояжера Цацкина, предлагающего приобрести любые товары и доводящего случайных клиентов до состояния безумия. Он любыми возможными и невозможными способами пытается уговорить людей застраховаться в его фирме. Вылетев из окна второго этажа, он попадает к очередному клиенту. Последнему его лицо знакомо: «Это не вас ли вчера кокой-то господин столкнул с трамвая?» – спрашивает он. Цацкин отвечает ему: « – Ничего подобного! Это было третьего дня. А вчера меня спустили с черной лестницы по вашей же улице. Но, правду сказать, какая это лестница? Какие-то семи паршивых ступенек.» После этого коммивояжер начинает предлагать у него застраховаться «На дожитие или с уплатой времени … близким» После смерти; так как клиент оказывается одинок, Цацкин предлагает ему девушку – «… пальчики оближете! Двенадцать тысяч приданного, отец две лавки имеет! Хотя брат шарлатан, но она такая брюнетка, что даже удивительно.» Затем следуют «лучшие» средства от меланхолии, от лысины, от морщин, «от ушей»: «Возьмите наш усовершенствованный аппарат, который можно надевать ночью… Всякие уши как рукой снимет!»; для увеличения роста, от нервов, от головной боли, от утомленности… И так до тех пор, пока замученный человек не крикнул, «дрожа от бешенства»: «Вон! Пошел вон!... Или я проломлю тебе голову этим пресс-папье!!» « – Этим пресс-папье… Вы на него дуньте – оно улетит! Нет, если вы хотите иметь настоящее тяжелое пресс-папье, так я вам могу предложить целый прибор из малахита…» – долго не раздумывая ответил Цацкин. Это могло продолжаться бесконечно, если бы не очередное окно, в которое пришлось выпрыгнуть Цацкину. Как мы убеждаемся, Цацкин борется до последнего, лишь бы добиться своего и получить наибольшую выгоду.

Рассказ «День человеческий» точно выражает кредо писателя – философичного, зорко наблюдательного острослова, осмеивающего бренное обывательское бытие. Герой, чей голос почти сливается с авторским, томится среди чуждых ему, примитивных людей, но томится не без самолюбования собственным превосходством. Дома, на улице, на вечеринке, на поминальном обеде – всюду его преследуют глупые разглагольствования, дурацкие вопросы, задаваемые «без всякой надобности, даже без пустого любопытства», которые он с ленивой насмешливостью парирует. «- Как вы нынче спали? - спрашивает за утренним чаем «женина тетка»… - Прекрасно. Вы всю ночь мне грезились…» Торопящийся на службу чиновник на ходу сует ему руку, бросая: «- Как поживаете, что поделываете? - а он задерживает его руку в своей и с серьезным лицом говорит: - Как поживаю? Да вот я вам сейчас расскажу… Хотя особенного в моей жизни за это время ничего не случилось, но есть все же нек-е факты, кот-е вас должны заинтересовать… Позавчера я простудился, думал, что-нибудь серьезное – оказывается, пустяки… Поставил термометр, а он…» Наслушавшись банальностей и скабрезностей, расточаемых за столом на поминках по покойнику, – «Дуралей был преестественный. Не замечал даже, что жена его со всеми приказчиками того… Слышали?» - «Жить бы ему еще да жить.» - «Бог дал - бог и взял!» - «Все под богом ходим…» - «Жил, жил человек, да и помер», - герой сдерживает себя спасительным чувством юмора: «Не хотели ли вы, чтобы он жил, жил да и превратился в евнуха при султанском дворе… или в корову из молочной фермы?» А вот печальная самоирония, редкая для дореволюционного Аверченко. «Так мы, глупые, пошлые люди хоронили нашего товарища – глупого, пошлого человека», - замечает герой, а дома, ложась спать, восклицает: «Бог! Хотя ты пожалей человека и пошли ему хороших – хороших, светлых – светлых снов!...»

Тема искусства в сатирической интерпретации. Особое место в прозе сатирика зан-т тема иск-ва и доморощенных «служителей», опошляющих саму идею творчества. Тяжелые редакторские будни писателя нашли свое отражение в таких рассказах, как «Поэт», «Аполлон», «Неизлечимые», «Аргонавты». Бесталанные потуги провинциальных авторов, манипуляции лит-х мошенников и проходимцев, «изыски» порнографической прозы – все это представляет собой пеструю картину «окололитературного» быта и нравов. Основу сюжетов «редакторских историй» составляют столкновения автора – повествователя с неодолимой стихией графоманства и литерат-го «зуда», охватившего обывательскую массу. Юмор в освещении «вечных тем» в рассказах А. Аверченко. В прозе Аверченко есть и мотивы, относящиеся к разряду вечных. Это неумирающая тема мужчины и женщины («День человеческий», «Жена», «Мужчины»), Взаимоотношения поколений («Отец», «Старческое»), извечное противостояние взрослых и детей («О маленьких для больших») В рассказе «Мужчины» разоблачается сущность мужчин, их легкомыслие и безответственность. Перед нами немолодая женщина «с траурным крепом на шляпе». Она пришла к любовнику своей дочери, которая умерла с его «именем на устах» и у которой от него родилась дочь. Все это было шесть лет назад. Женщина подробно расск-т историю их романа, но не называет имени дочери, будучи уверенной, что тот ее вспомнил. Но мужчина слушая даму, никак не мог понять, о ком идет речь. Когда женщина сообщила о ребенке, которого намерена была отдать ему, отцу на воспитание, мужчина и вовсе испугался. В конце оказалось, что женщина ошиблась номером, ей нужен был Классевич, а она попала к Двуутробникову. Постоянными героями произведений Аверченко являются дети. До революции они были для писателя воплощением чистоты, искренности, собственного достоинства и здравого смысла. В годы гражданской войны детская тема звучит по-новому. Аверченко показывает, как взрослые в безумии своем калечат детские души. Дети остаются для писателя средоточием всего самого хорошего, но теперь его герои – дети, лишенные детства.

60. Типология героев прозы В. Шукшина. Структурно-стилевые особенности, нравственно-психологическое богатсво хар-ов «малой прозы» Шукшина («Крепкий мужик», «Микроскоп», «Обида», «Срезал» и др. по выбору)

Василий Макарович Шукшин (1929 – 1974) –  русский прозаик, драматург, кинорежиссер, киноактер. В 1958 в журнале «Смена» был опубликован первый рассказ Шукшина, в 1963 вышел его первый прозаический сборник «Сельские жители». При жизни Шукшина вышли также сборники его рассказов «Там, вдали», «Земляки», «Характеры», «Беседы при ясной луне». Подготовленный к печати сборник «Брат мой». Рассказы Шукшина, тематически относясь к «деревенской прозе», отличались от ее основного потока тем, что внимание автора было сосредоточено не столько на основах народной нравственности, сколько на сложных психологических ситуациях, в которых оказывались герои. Город и притягивал шукшинского героя как центр культурной жизни, и отталкивал своим равнодушием к судьбе отдельного человека. Шукшин ощущал эту ситуацию как личную драму. «Так у меня вышло к сорока годам, – писал он, – что я – не городской до конца, и не деревенский уже. Ужасно неудобное положение. Это даже – не между двух стульев, а скорее так: одна нога на берегу, другая в лодке. И не плыть нельзя, и плыть вроде как страшновато...» Эта сложная психологическая ситуация определяла необычное поведение героев Шукшина, которых он называл «странными людьми», «непутевыми людьми». В сознании читателей и критиков прижилось название «чудик» (по одноименному рассказу). Именно «чудики» являются главными героями рассказов, объединенных Шукшиным в один из лучших его сборников «Характеры». Каждый из героев назван по имени и фамилии – автор словно подчеркивает их абсолютную жизненную достоверность. «Чудики» – Коля Скалкин, выплеснувший чернила на костюм начальника («Ноль–ноль целых»), Спиридон Расторгуев, пытающийся добиться любви чужой жены («Сураз») и др. – не вызывают авторского осуждения. В неумении выразить себя, во внешне смешном бунте простого человека Шукшин видел духовное содержание, искаженное бессмысленной действительностью и отсутствием культуры, отчаяние людей, не умеющих противостоять житейской злобе, агрессивности. Именно таким предстает герой рассказа «Обида» Сашка Ермолаев. При этом Шукшин не идеализировал своих персонажей. В рассказе «Срезал» он показал деревенского демагога Глеба Капустина, получающего удовольствие от того, что ему удается глупым высказыванием «щелкнуть по носу» умных односельчан. Герои В.Шукшина ждут от жизни чего–то особенного, запредельного, им «скучно на один желудок работать». Основной жанр, в котором работал Шукшин, – короткий рассказ, представляющий собой или небольшую психологическую точную сценку, построенную на выразительном диалоге, или несколько эпизодов из жизни героя. Но, собранные вместе, его рассказы соединяются в умный и правдивый, порой смешной, но чаще глубоко драматичный роман о русском мужике, о России, русском национальном характере. Вступая в постоянную перекличку, рассказы Шукшина раскрываются по–настоящему лишь в сопряжении и сопоставлении друг с другом.

Рассмотрим рассказ «Мастер». Герой рассказа Семка Рысь представлен нам в первых же строках двумя определениями: «непревзойденный столяр» и «забулдыга». Все полученные за счет своего мастерства «левые» деньги Семка пропивает, и, возможно, в этом причина того, что «непревзойденного столяра» в деревне называют уменьшительным словом Семка, не оказывая мастеру должного уважения. Семка непонятен людям: ведь он не пользуется своим мастерством для того, чтобы обогатиться, достигнуть прочного положения в жизни. «– У тебя же золотые руки! Ты бы мог знаешь как жить!.. Ты бы как сыр в масле катался, кабы не пил–то». « – А я не хочу как сыр в масле. Склизко.» В чем же причина семкиного пьянства? Сам он объясняет это тем, что, выпив, он лучше думает про людей: «Я вот нарежусь, так? И неделю хожу вроде виноватый перед вами. Меня не тянет как–нибудь насолить вам, я тогда лучше про вас про всех думаю. Думаю, что вы лучше меня. А вот не пил полтора года, так насмотрелся на вас…Тьфу!» Душа героя ищет добра и красоты, но неумело. Но вот внимание его привлекает давно заброшенная талицкая церковка. Шукшин употребляет здесь слова «стал приглядываться». Не вдруг, не сразу, а постепенно, ведя от интереса и удивления к нежному, просветленному чувству, завораживает талицкая церковь душу героя той подлинной красотой, бесполезной и неброской, над которой не властно время. Приглядимся и мы к фотографии знаменитой церкви Покрова на Нерли под Владимиром. Позже в рассказе говорится, что талицкая похожа на нее. Это удивительное здание: легкое, женственное, изящное, какое–то просветленное, овеянное лирической задумчивостью… Очарование его в благородной простоте и безупречности пропорций, в мягкости линий и целомудренной сдержанности формы: ничего лишнего, броского, никаких дополнительных украшений. Отраженное в воде, окруженное зеленью, оно ясно вырисовывается на фоне неба, то сливаясь с ним, то облаком спускаясь на землю. Именно такая неброская, одухотворенная красота и поразила Семку Рыся в талицкой церкви:. Кажется она Семке особенно человечной, задушевной. Обнаруженный Семкой прикладок разрушает жесткость прямых углов, зрительно расширяет пространство церкви, выводит его «за рамки» обычной конструкции. Так же и герои Шукшина всегда ищут возможности вырваться душой за жесткие рамки прямоугольников, в которые заталкивает их жизнь. Чем же вызвано желание Семки отреставрировать церковь? Почему его так поразил блестящий отшлифованный камень на восточной стене? Семке показалось, что он проник в замысел мастера, оставшийся неосуществленным. На минуту он как бы слился душой с неизвестным зодчим и захотел доделать задуманное им. К тому же он представил себе, как еще красивее и необычнее станет преображенная его руками церковь с отшлифованной восточной стеной. Эти два момента и подчеркивает Шукшин, когда пишет о Семке: «обеспокоенный красотой и тайной». Семка обращается за помощью сперва к церкви, затем в облисполком, – но всюду получает отказ. У служителей культа потому что нельзя открыть в Талице новый приход, а в исполкоме потому что, как оказалось, здание не представляет «исторической ценности», являясь поздней копией храма Покрова на Нерли. Получается, что и митрополит, и просвещенный чиновник сходятся в одном: они смотрят на талицкую церковь с утилитарной точки зрения, взвешивая ее культовую или историческую ценность. И никого не волнует духовность и красота. Игорь Александрович говорит Семке, что обманулся так же, как и он. Но разве Семка обманулся? Он иначе смотрит на церковь, поэтому и продолжает упорствовать: «Надо же! Ну, допустим копия. Ну, и что? Красоты– то от этого не убавилось». Семка пытается обратиться еще и к писателю, которому когда–то отделывал кабинет под избу XVI века, но тот оказался скрытым где–то за кулисами домашнего скандала. Для Шукшина принципиально важно, что герой идет именно к этим людям священнику, писателю, представителю власти и не получает от них поддержки. Ведь все они своего рода пастыри народа. И эти пастыри оказываются не в силах спасти разрушающиеся духовные ценности, доверенные им. Ведь в небрежении находится храм, а храм это душа народа, опора его нравственности. Почему рассказ называется «Мастер»? Кто этот мастер, кого имеет в виду Шукшин: Семку или неизвестного древнерусского зодчего? Такое название, во–первых, говорит о единстве, слиянии душ Семки и безымянного создателя церкви, общности их идеалов, нравственных и эстетических, которой не мешает разделенность во времени; во–вторых, подчеркивает обобщающий смысл слова «мастер» как созидательного начала в человеке. Он перестал ходить к церкви, опять пьет, чтобы уйти от злобы: злобы на людей и самого себя, бессильного и даже совестящегося отстоять «поруганную красавицу». Но уже по тому, как зло реагирует Семка на все, что произошло, как обходит он стороной талицкую церковь, чтобы не бередить раны, можно понять, что чувство красоты по–прежнему живет в нем, только теперь он пытается спрятать его от людей. Искусство должно учить добру. Шукшин в способности чистого человеч-го сердца к добру видел самое дорогое богатство. «Если мы чем–нибудь сильны и по–настоящему умны, так это в добром поступке», – говорил он. С этим жил, в это верил Василий Макарович Шукшин