65535. равенство права моего и других;

65536. равную обязанность мою и других заботиться о на­ ших общих интересах;

65537. справедливое наказание за нарушения общественного порядка и преступления против общества и индивидов.

       149

       Честность я справедливость

       Справедливость Нового времени теряет свой запредель­ный сакральный характер и становится собственно чело­веческой, делом договоренности, консенсуса, решения голосованием в парламенте. В ее сердцевине заложена идея неприкосновенности частной собственности, кото­рая считается гарантией существования всех других видов справедливости. Право на частную собственность не дол­жно быть подорвано ничем, напротив, оно должно быть гарантировано всей мощью государства и нравственно-правовыми убеждениями и представлениями индивидов.

       Справедливость, истолкованная как обеспечение вла­дения, делается рациональной, понятной и выражает в первую очередь интересы тех социальных групп, которые уже обладают собственностью на средства производства и могут оказать наибольшее влияние на установления об­щезначимых юридических и нравственных норм. Понят­но, что такой перенос справедливости с небесного на земное не отменяет разгула реальной несправедливости в конкретных жизненных ситуациях. Несправедливость, принявшая облик эксплуатации, кризисов и других несо­образностей рыночного общества, продолжает царить в людских делах, постоянно выводя нас за рамки рацио­нально-рассудочных суждений и толкая к надежде на выс­шую справедливость, на оценку по Гамбургскому счету, на Божий суд.

       Буржуазная справедливость выдвигает формальный принцип равенства и создает этим условия для существо­вания демократического строя, массового общества и всех реалий современного западного мира. Однако, провоз­глашая равенство в праве, она далеко не всегда создает равенство в реальных возможностях. Каждый бьется здесь один, сам за себя, общество не гарантирует своей помо­щи тем, у кого нет материальной стартовой площадки для успеха. Сделать самого себя, реализовать свои спо­собности без социальной поддержки удается далеко не всем. Вопиющие социальные контрасты, борьба за спра-

       150

       Лекция 4

       ведливость рабочих и студентов, женщин и представите­лей национальных меньшинств — типичная картина в ны­нешних развитых странах.

       Марксизм XIX в. попытался создать свое учение о со­циальной справедливости, основав его на принципе, пря­мо противоположном буржуазному, — на принципе об­щественной собственности. Последующий опыт реаль­ного социализма в СССР и странах Восточной Европы показал, что простая отмена частной собственности и замена ее государственно-бюрократическим владением не обеспечивает того равенства для развития человеческих возможностей, которое Маркс и его сподвижники пони­мали как справедливость. Социальный эксперимент ока­зался неудачным. Справедливость еще раз показала ту­манность и неуловимость своего лика.

       В современном мире справедливость так или иначе всегда включает оба момента, еще в древности отмечен­ные Аристотелем: момент уравнительный и момент воз­дающий. Равенство выступает как важнейшее условие самой жизни человека и развития его индивидуальнос­ти. Так, все люди должны иметь равное право на жизнь, свободу и равенство независимо от классовой принад­лежности, вероисповедания и цвета кожи. Они имеют равное право на свободу личной жизни, передвижения, гражданства, а также на создание семьи и владение иму­ществом. Можно и дальше перечислять многообразные права, записанные во Всеобщей декларации прав чело­века. Но реальная справедливость не сводится к установ­лению равенства, она включает в себя конкретное мате­риальное и организационное воздаяние во всех сферах жизни, которое часто закреплено в законе. Это и рас­пределение благ сообразно конкретным принципам, и на­казания за преступления, и поощрение со стороны об­щества для тех, кто совершает выдающиеся деяния.

       Нравственные представления о справедливости сопро­вождают социально-правовые установления, порой совпа-

       151

       Честность и справедливость

       дая с ними, а порой вступая в конфликт. Следует заме­тить, что у власти и у масс представления о справедливо­сти часто не совпадают, нередко являясь прямо противо­положными. Для современного развитого общества эта ситуация не менее типична, чем для средневековья или зари Нового времени.

       Власть, которая претендует на выражение мнения всего народа, как правило, выражает интересы наиболее обеспе­ченных правящих групп — олигархии, поэтому столкнове­ния интересов, представлений, требований неизбежны. Однако, обладая в современном мире большими возмож­ностями, в том числе владея средствами массовой ин­формации, власть активно навязывает массам свое пред­ставление о справедливости, изображает все производимые ею акции как справедливые, стремится развенчать оппо­нентов, отстаивающих свою правду. Впрочем, в отличие от деспотических былых времен, демократическое рыноч­ное общество признает публичные дискуссии по вопросам справедливости. Руководители развитых государств не без оснований полагают, что пар, уходящий в гудок, позво­ляет сохранять или мягко преобразовывать наличную со­циальную ситуацию, не доводя ее до разрушительных бун­тов и революций. Власть, которая позволяет громко кри­чать и критиковать ее, оценивается людьми как более спра­ведливая, чем та, что казнит за каждое слово.

       Буржуазно-демократическое представление о справед­ливости, основанное на принципе равенства прав и диф­ференциации вознаграждений, — отнюдь не единствен­ная точка зрения на справедливость, присутствующая в общественном сознании XX в. В наши дни в трудах пред­ставителей религиозного фундаментализма и эзотеричес­кого традиционализма все больше звучат призывы к вос­становлению теократической государственности, которой будут править великие посвященные, жрецы, определя­ющие судьбы людей согласно божественному провиде­нию. Предлагается разрушить демократическую уравни-

       152

       Лекция 4

       тельность, разогнать общество массового потребления и установить подлинную справедливость, при которой все будут разделены на сословия сообразно своим способно­стям и станут вести строго определенный для сословия образ жизни. Разумеется, для современного сознания та­кие предложения выглядят как полнейшее мракобесие и попытка повернуть человечество вспять.

       Проблема справедливости как социально-экономичес­кого и нравственного явления продолжает оставаться от­крытой для дискуссий и социальных, проектов.

       6. Чувство справедливости и ее созидание

       Нравственное чувство справедливости заявляет о себе прежде всего как возмущение несправедливостью. Когда мы сталкиваемся, образно говоря, с наказанием неви­новных и награждением непричастных, в нас возникает глубокий протест, мы чувствуем, что нарушен важней­ший принцип воздаяния по заслугам, и хотим восстано­вить попранный порядок справедливости. Каждый дол­жен получить то, что он заслужил, и, причем, в свой срок. Если вознаграждения и сроки путаются, то проис­ходит то, о чем пел В. Высоцкий: «А люди все роптали и роптали, а люди справедливости хотят: мы в очереди пер­выми стояли, а те, что сзади нас, уже едят!»

       Нас приводит в ярость нарушение равенства там, где оно должно неукоснительно соблюдаться, и доводит до исступления ситуация, когда злодей властвует и торже­ствует, а добрый и хороший человек унижен, подавлен и проводит свои дни в бедности.

       Хотя специалисты по этике уверяют нас, что «талион-ное право» — око за око, зуб за зуб — осталось в далеком прошлом, я позволю себе усомниться в этом. Массовое сознание, которое и является и нашим, дорогие читате­ли, чаще всего жаждет равного воздаяния за проступок, особенно если этот проступок намеренно жесток и со­знательно злокознен. В пределе это означает, что за ото-

       153

       Честность и справедливость

       рванное ухо следует отрывать ухо, а за смерть платить смертью. И хотя современное просвещенное право стре­мится к полной отмене смертной казни, а за разбой и бандитизм дает тюремные сроки и назначает штрафы, множество людей по сей день продолжают видеть спра­ведливыми только наказания, приближенные к содеянно­му, когда преступник должен испытать те же страдания, что и жертва, а грабитель пережить все эмоции ограблен­ного. Мы не будем давать здесь оценку этой тенденции массового сознания и просто зафиксируем ее как факт.

       Чувство возмущения несправедливостью — очень мощ­ное переживание, способное подвигнуть людей на бунт, революцию, создание тайных обществ и политических партий, на борьбу с несправедливыми законами, кото­рая длится порой всю жизнь. Справедливость — веду­щий лозунг всех революций, ради ее достижения жертву­ют собственным благополучием, личным счастьем, раз­витием способностей и даже самой жизнью. Погибнуть за правое дело — всегда было почетно. Народные герои, в той или иной форме отстаивающие справедливость, надолго сохраняются в исторической памяти, им ставят монументы, их имена дают улицам и городам.

       Однако чувство справедливости, как всякое, впрочем, чувство, оказывается порой весьма коварным. На опре­деленном этапе борьбы за справедливость можно обнару­жить, что лозунг «Справедливость для всех» неявно под­меняется заботой о справедливости для себя, т. е. под справедливостью скрыто таится забота о собственном бла­гополучии и наиболее защищенных позициях: справед­ливо то, что хорошо... для меня! К сожалению, многие боевитые политические лидеры, говорящие о справедли­вости от лица народа, как только приходят к власти, на­чинают понимать справедливость именно таким образом, да к тому же не всегда отдают себе в этом отчет. Они предпочитают «заблуждаться», сохраняя иллюзию о себе как о радетелях общего блага.

       154

       Лекция 4

       Чувство справедливости выступает не только как воз­мущение против несправедливости, но и как стремление установить справедливость. Человек, стремящийся уста­новить справедливость, в явной или неявной форме бе­рет на себя роль судьи. Он осуществляет оценку ситуа­ции, квалифицирует по ценностной шкале поведение и качества ее участников, соизмеряет добро и зло в их по­ступках и выносит приговор, претендующий на правиль­ность воздаяния. Такое судейство всегда присутствует там, где с претензией на справедливость решаются чьи-либо судьбы. Подобным судьей могут быть отец или мать в семье, учитель в школе, воспитатель в детском саду, на­чальник любого уровня по отношению к подчиненным, судья или присяжный в суде. Однако справедливость могут вершить и коллективы: профессиональное собра­ние, принимающее какое-либо решение, ученый совет, просто дружеская компания. Устанавливающие справед­ливость, т. е. награждающие или карающие других люди, берут на себя огромную моральную ответственность, ибо, желая установить справедливость, они способны быть глу­боко несправедливыми и этой несправедливостью сло­мить дух человека, а возможно, сломать его жизнь.

       В Библии сказано: «Не судите, да не судимы будете». Это высказывание подчеркивает, что человеческий суд — зачастую суд неправый. Во-первых, судящие люди могут просто не знать многого, не иметь достаточной ин­формации для справедливого решения. Они не в состоя­нии взвесить должным образом поступок и его послед­ствия, не могут быть уверены, действительно ли человек совершил данный поступок, не в силах выявить реаль­ную долю участия каждого в происшествии, где участ­вовали несколько человек. Кроме того, каковы сами судьи? Вправе ли они, обладающие человеческими недо­статками, а то и пороками, судить и осуждать других, определять им меру воздаяния? Не полезней ли им обра­титься к собственным изъянам и увидеть бревно в соб-

       155

       Честность и справедливость

       ственном глазу вместо того, чтобы искать соринку в глазу соседа?

       Религия считает, что подлинным высшим и единствен­ным судьей может быть только Бог.

       Но человечество не в силах ждать Божьего суда. Оно вынуждено судить здесь и сейчас, осуществляя хотя бы частичную справедливость. Речь идет в данном случае не столько о сообразности закону (хотя это тоже очень важ­но), но о суде по совести, о стремлении быть справедли­вым не только формально, но и реально, по существу. Что же нужно для того, чтобы быть справедливым?

       Человек, желающий судить справедливо, должен прежде всего стараться быть объективным. Это значит, что он не может позволить себе одностороннего подхода к ситуации, которую судит. Справедливость требует скрупулезного все­стороннего рассмотрения событий, когда ни одна сторона не заслоняет другую, и все грани происходящего стано­вятся достоянием судящего размышления. Упущение ма­лейшей тонкости, какого-либо, на первый взгляд, незна­чительного нюанса может дать неверное истолкование. По­скольку речь идет не о чисто юридическом, а о нравствен­ном суде справедливости, объективность означает также внимание к мотивам человеческих поступков, к тому, чего индивид желал, чего хотел достигнуть, а не только к внеш­ней поведенческой стороне. В любом случае благие на­мерения оцениваются иначе, чем злокозненные планы.

       Быть справедливым — значит также быть бескорыст­ным. Бескорыстие — исключение собственного интере­са, эмоционально-личной ангажированности. Если вы желаете извлечь из ситуации некую пользу для себя, бес­корыстие исчезает, тает, и вы не в силах осуществить спра­ведливый суд. Польза необязательно может быть практи­ческой — финансовой или организационной. Это может быть психологический выигрыш. Например, вам хочется утвердить себя хотя бы перед самим собой как строгого, сурового и сильного человека. В этом случае вы станете

       156

       Лекция 4

       судить о другом как можно жестче, непримиримей и, воз­можно, сразу же нарушите справедливость. Или вы же­лаете создать в глазах других образ собственной гуманно­сти, мягкости и снискать лавры «истинного христиани­на», тогда вы станете, напротив, закрывать глаза на ха­рактер чужого проступка и не в меру оправдывать его. Справедливость снова пострадает.

       Наконец, осуществление справедливости требует бес­пристрастности и правдивости. Беспристрастность озна­чает, что нужно судить объективно, даже если человек очень нравится вам и вы искренне хотите помочь ему. Смягчив свое решение из-за личной симпатии, вы по­ступите несправедливо по отношению ко всем остальным людям, совершившим аналогичный проступок. Разве они виноваты, что не вызывают у вас живой приязни? Поче­му вы предпочитаете одного, в то время как суровы с другими? Точно так же нельзя ужесточать свои сужде­ния, если некто вам нелюб и неприятен. Тот, кому воз­дается за его неверное поведение, не должен дополни­тельно несправедливо страдать из-за неприязни судяще­го: уж этого он не заслужил.

       Беспристрастность выражается в правдивости, когда мы учитываем и высказываем, судя о неких событиях, только правду, не допускаем малейшей лжи, подтасов­ки, обмана или сокрытия фактов и мнений.

       Итак, мы нарисовали идеальный образ справедливого морального судьи. Именно таким следует быть, чтобы судить по совести. Однако в жизни мы часто сталкива­емся с тем, что судящие корыстны и пристрастны, субъек­тивны и ангажированы, хотя не всегда сами это осозна­ют. Справедливость требует высокой сознательности су­дящего, его честности не только с другими, но и с са­мим собой.

       Огромным искушением для человека, желающего уста­навливать справедливость, являются суровость и безжа­лостность. Пафос справедливости способен переходить

       157

       Честность и справедливость

       в холодное торжество по поводу власти над другими, в сверхчеловечность, в отрешенность властителя, манипу­лирующего чужими судьбами, как пешками на шахмат­ной доске. Порой под маской справедливости скрывает­ся мстительная жестокость. Чтобы этого не происходи­ло, справедливость всегда должна быть связана с глубо­ким переживанием сострадания и сочувствия. В свое время А. Шопенгауэр писал, что сострадание — основа справедливости. Это сострадание, направленное к лю­бому человеку, уравновешивает агрессивность, неизбеж­но присутствующую во всяком судействе, и делает спра­ведливость поистине справедливой, человечной.

       Справедливость — великая ценность, и она, как я уже говорила, является мерным отношением, она сопостав­ляет, взвешивает, уравновешивает и воздает по заслугам. Жить без справедливости плохо и горько, однако есть еще одно человеческое качество, которое дополняет справед­ливость, выходя за ее пределы. Это великодушие. Если справедливость мерна, то великодушие безмерно, оно под­нимается над равенством воздаяния и дает от щедрот, от полноты духовного и душевного богатства. На одном ве­ликодушии нельзя построить общественной жизни, но без этого качества люди просто перестали бы быть людь­ми и превратились в калькулирующие машины. Религия полагает, что любовь, доброта и великодушие Бога тво­рят мир. Наличие великодушия у людей позволяет наде­яться, что человечество способно нравственно и духовно расти, способно прощать и дарить уже не по-человечес­ки, а по-божески. Справедливость и великодушие — две стороны одной медали, и вместе они выступают как усло­вие человеческого счастья.

       Лекция 5 ДОСТОИНСТВО ЧЕЛОВЕКА

       1. Понятие достоинства

       Понятие человеческого достоинства говорит нам об осо­бой ценности человека. Чувство собственного достоинства — это переживание собственной ценности и утверждение ее, возможно, вопреки обстоятельствам,

       Проблема достоинства была освещена в этических тру­дах выдающегося немецкого мыслителя XVIII в. Иммануи­ла Канта. Кант утверждал, что человек как разумное суще­ство никогда не может быть лишь средством подобно про­стой вещи, а всегда является целью сам по себе. Именно из разумности человека возникает, по Канту, его достоин­ство — особая ценность и значимость людей как личностей.

       Каждый человек обладает достоинством в силу своей разумности и принадлежности человеческому роду, та­ким образом, достоинство — родовое качество разумных существ. Способность сознавать, ставить цели, следовать нравственному закону — это то, что поднимает людей над слепой природой, живущей только стихийными вле­чениями, находящейся в тисках необходимости. Чело­век причастен разуму и свободе, и это делает его достой­ным особого положения в мире. Каждый, считает Кант, обязан чувствовать, что он достоин истинно человечес­кого отношения, должен обладать глубоким самоуваже­нием, признавать в себе существо с особым статусом в

       159

       Достоинство человека

       бытии. При этом, утверждает великий моралист, каж­дый должен также признавать и уважать достоинство дру­гих людей. Все люди равны в своем достоинстве, в этом смысле среди них нет более значимых и менее значимых.

       Идеи И. Канта о достоинстве стали основополагаю­щими для рационалистической этической мысли после­дних столетий. Кант основывает достоинство на разумно­сти как собственно человеческом качестве, и, будучи ав­тором безрелигиозным, ни словом не упоминает о Боге. В противоположность И. Канту вся религиозно-философ­ская западноевропейская традиция усматривает достоин­ство человека в его богоподобии. Господь создал человека по своему образу и подобию, он вложил в него дух, кото­рый выше ограниченного земного разума, и хотя человек согрешил и пал, он сохраняет свою глубинную связь со Всевышним. Человек как духовное существо обладает сво­бодой — вполне Божественной прерогативой — и способ­ностью к творчеству. Его душа бессмертна, вечна, и этим он в корне отличается от всех других живых существ. С точки зрения христианства, человек должен быть смирен­ным и испытывать страх божий, и все же он обладает осо­бым достоинством и особой полнотой бытия: он соединя­ет в себе бессмертное духовное начало и телесность, плот­скую материальную завершенность. В этом смысле чело­век даже выше ангелов, потому что те — только духи, а он — универсальное единство духа и материи, посюсторон­него и потустороннего, смерти и бессмертия.

       Достоинство человека — в его возможности, будучи земным существом, выбрать путь к Богу, правильно упо­требить свою свободу, добровольно протянув руку навстре­чу Христу.

       Как видим, и в религиозной, и в безрелигиозной тра­диции достоинство человека понимается как его способ­ность подняться над детерминацией природными усло­виями, как способность возвыситься и стать над игрой бессознательных сил, пытающихся смять его и подчинить

       160

       Лекция 5

       себе. Дух и разум — те внутренние инстанции, благодаря которым мы достойны лучшей судьбы, чем судьба кам­ня, катящегося с горы, именно они дают нам право ува­жать и ценить себя.

       Если философы отрефлексироцали смысл понятия «до­стоинство» именно как ценность каждого человека в силу обладания им разумом, духом и свободой, то в массовом сознании представление о достоинстве издревле имеет по крайней мере три взаимосвязанных, но различных аспек­та. Однако всех их объединяет одно: достоинство пере­стает быть принадлежностью каждого, оно является пре­рогативой определенных личностей и групп, обладающих некоторыми моральными, духовными и социальными ка­чествами. Собственно человеческое достоинство, незри­мо лежащее в основе всех других видов достоинства, как бы остается в тени или, быть может, является чем-то вроде воздуха, в котором «живут» более конкретные понима­ния достоинства. Причем все они так или иначе соотно­сят достоинство и достойность — обладание безусловной ценностью и обладание конкретно ценимыми качества­ми, достойными похвалы.

       Первое понимание — понимание достоинства как доб­родетельности — просто нераздельно сливает «достоин­ство» и «достойность». О ком-либо говорят: «Это дос­тойный человек», имея в виду, что данная личность об­ладает нравственными достоинствами, т. е. добродете­лями, ценимыми в обществе. Достойный человек — это человек, соответствующий нравственному образцу: доб­рый, честный, стойкий, справедливый и т. д. Достой­ный человек и ведет себя неизменно достойно: не унижа­ет себя и не унижает других. Он соблюдает человеческое достоинство каждого, и в любом другом индивиде видит именно человека, а не просто вора, нищего или врага. Достойный человек поступает гуманно и справедливо, даже если никто этого не видит, он не идет на подлость, клевету, интриги, потому что не желает делать зла и пре-

       6. Зак.49 161

       Достоинство человека

       давать человеческое в самом себе. Он испытывает глубо­кую ответственность перед собственной личностью.

       Второе понимание достоинства — это акцентировка в первую очередь тех самых качеств надприродности и ду­ховно-психологической свободы, о которых говорит фи­лософия.

65538. Умение противостоять своим низменным влечени­ ям, умение бороться с собственными плотскими побуж­ дениями, желаниями и страстями. Человек, обладающий чувством собственного достоинства, не станет, даже если он очень голоден, униженно умолять о куске хлеба лю­ дей, которые явно станут его третировать и над ним на­ смехаться. Он перетерпит физические страдания, но не сделается игрушкой и забавой в руках недоброжелателей. Такой человек не будет молить о любви того, кто его не любит, он обуздает собственную страсть, предпочтя вы­ прошенному удовлетворению целостность собственной личности. И, наконец, человек с достоинством никогда не пойдет в рабство к другим ради материальных благ и финансовою благополучия. Свобода и самостоятельность для него предпочтительней «золотой клетки».

65539. Умение стойко и мужественно встречать выпадаю­ щие на твою долю испытания. Никто из нас не ограж­ ден от возможных потерь и ударов судьбы. Каждый мо­ жет потерять здоровье, близких, работу, те опоры, кото­ рые существуют в нашей жизни и без которых мы не мыслим себя. Для любого человека может также встать вопрос о некоем радикальном выборе, который потребу­ ет отказаться от многих благ, может возникнуть долг, которого не было раньше — необходимость идти на вой­ ну, непосильно трудиться или ухаживать за тяжелоболь­ ным. Встретить такого рода испытания с достоинством — это значит не растеряться, не впасть в истерику, не начать метаться, скулить и проклинать все на свете. Это значит не бежать от проблемы, а искать пути ее наиболее гуманного и эффективного решения. Достоинство сохра-

       162

       Лекция 5

       няет тот, кто после первого шока собирает свою волю в кулак и целеустремленно действует: воюет, трудится, уха­живает — выполняет свой долг. Достоинство присуще тому, кто после своей личной потери не начинает нена­видеть весь мир, не спивается и не впадает в безысход­ную депрессию, а продолжает жить, стремясь не отрав­лять существование ни себе, ни другим.

       Третье понимание достоинства довольно резко контра­стирует с первыми двумя. Здесь имеется в виду уже не человеческое достоинство как духовность и нравственность, а достоинство как обладание социально-признанными, ценимыми в обществе благами: социальным статусом, бо­гатством, славой, заслугами перед народом и государством. Теперь выражение «достойный человек» прочитывается иначе: в средневековье — это представитель знатного рода, в рыночном обществе — крупный предприниматель, бо­гач, в разные времена к «достойным» относили крупных полководцев, знаменитых художников, людей преуспева­ющих, известных, уважаемых, хорошо владеющих своим делом. Люди, достойные в социальном смысле, могут не обладать добродетелями чистых душой бессребренников, они не ангелы, но это в большинстве своем те, кто соблю­дает все принятые в обществе или в социальной группе нормы поведения, четко выполняет правила игры и выхо­дит в победители. Достоинство этих представителей весь­ма разных общественных слоев выражается в том, что на­зывают честью. Честь — это чувство своего социального достоинства, своей особой общественной ценности в свя­зи со статусом, мастерством, богатством. Честь диктует человеку необходимость иметь хорошую репутацию: посто­янно являться достойным похвалы в глазах других людей. Честь необходимо отстаивать, репутацию поддерживать. Здесь мало просто быть человеком или даже очень хоро­шим человеком, надо еще и выглядеть таким перед други­ми. Честь в большей степени, чем достоинство, стремит­ся к внешнему признанию, знакам уважения, почитания,

       6* 163

       Достоинство человека

       одобрения. Достоинство — переживание более внутрен­нее, интимное, оно далеко не всегда нуждается, в демон­страции и нередко является просто состоянием души, не требующим броского поведения.

       В идеале обладание достоинством включает в себя все перечисленные нами понимания: это и чувство безуслов­ной собственной ценности, и обладание совокупностью позитивных нравственных качеств, и умение подняться над желаниями и обстоятельствами, и уважение обще­ства, связанное с умением заслужить хорошую репута­цию и поддержать свою честь. Исходным и фундамен­тальным моментом является, конечно, первое качество — ощущение себя личностью, субъектом размышления, воли и выбора. Собственно, все конкретные толкования достоинства основаны на наличии именно этого момен­та: если человек не уважает себя как личность, он не может быть ни нравственным, ни стойким, ни почитаемым со стороны других. Только безусловное самоуважение и при­нятие себя служит основой роста во всех других сферах человеческих отношений.

       Хотя достоинство является неотъемлемой «родовой чер­той» людей, его можно потерять, и многие люди его те­ряют. Утратить достоинство — значит уподобить себя вещи, сделаться средством в руках других людей, причем сделаться им добровольно. И. Кант с гневом и пафосом протестует против подобного поведения. Он учит своих читателей не раболепствовать, не холопствовать, не по­падать в долговую зависимость, которая может привести их к роли разменной монеты в чужой игре. Человек, счи­тает Кант, не должен стать предметом продажи ни за ка­кую цену. « Не будьте прихлебателями и льстецами! Не допускайте попрания своих прав другими!» — взывает ве­ликий моралист. Глубоко почитая достоинство в челове­ке, Кант утверждает, что человек ни перед кем не дол­жен падать ниц, даже перед самим Богом. Когда вы па­даете ниц, вы поклоняетесь уже не идеалу, а идолу.

       164

       Лекция 5

       2. Как сохранить достоинство?

       Возможно ли, однако, сохранить собственное досто­инство — т. е. самоуважение и почтительное отношение к самому себе, когда мы выходим из сферы высоких фи­лософских размышлений в реальный мир, полный не­взгод, грязи, крови, насилия и унижений? Есть ли усло­вия, препятствующие и способствующие сохранению до­стоинства? Рассмотрим коротко эти вопросы.

       Разумеется, существует множество обстоятельств, при которых человеческое достоинство подвергается униже­нию и уничтожению. Прежде всего следует сказать об условиях материальных. Когда человек беден, когда он не в состоянии заработать себе на достойную жизнь, со­ответствующую общепринятым стандартам, а то и вовсе лишен куска хлеба, очень трудно говорить о сохранении им достоинства. Достоинство предполагает самостоятель­ность, независимость, способность обеспечить себя, и если некто находится в положении, когда он должен пользоваться милостями благодетелей, ему трудно ува­жать и ценить себя. В современном рыночном обществе есть целые слои людей, которые с рождения и до смерти находятся в положении социальных изгоев. У их родите­лей нет работы, и сами они проживают жизнь безработ­ными, промышляя чем придется и образуя общественное дно. Эти люди в силу безысходной нищеты изначально лишены возможности ощущать свое достоинство, и от­сутствие этого важнейшего компонента личности компен­сируется у них агрессией и жестокостью, стремлением разрушать унижающий их сытый и самодовольный мир. Тот, чье достоинство перечеркнуто, неизбежно делается социально опасен, он мстит всем без разбора за «невы­полненность» своей жизни и попранное «я».

       В нашей стране за годы крутых социальных перемен незаслуженной бедностью оказалось униженным достоин­ство многих и многих людей: интеллигенции, крестьян,

       165

       Достоинство человека

       рабочих, всех пенсионеров, практически лишенных средств к нормальному существованию. Конечно, можно опирать­ся на установку, некогда выработанную обедневшей арис­тократией: «Мы бедные, но гордые», однако это служит малым утешением для тех, кто испытывает на себе весь груз социальной несправедливости. Достоинство — не при­зрак и не невидимка, это реальная ценность человека, которая должна общественно подтверждаться. Государство, массово унижающее своих граждан, перечеркивает перс­пективы собственного существования. Тысячи и милли­оны обездоленных, которые «если не протянут руку, про­тянут ноги», не могут быть для него опорой.

       Попрание достоинства людей происходит не только в силу несовершенных экономических механизмов, во все времена оно осуществлялось при помощи политической машины. Все тирании, все тоталитарные государства, раз­ного рода деспотии огнем и мечом искореняли достоин­ство и гордость своих граждан. Казни, физические пыт­ки, бичевания, позорные столбы, тюрьмы и каторги име­ли целью усмирение несогласных и непокорных, приме­нялись для того, чтобы люди забыли о своем достоин­стве, чтобы они радовались просто факту физического существования, протекающего без боли и издевательства, и ни на что не претендовали. Порой в истории возника­ли странные подмены и компенсации: так, в нашей стра­не в сталинский период личное достоинство фактически было вытеснено представлением о достоинстве советско­го народа или достоинстве пролетариата. Собственная гордость не поощрялась, сохранение своего «я» безущер­бным и не поддающимся растворению считалось своеоб­разным грехом, индивидуалистическим вывертом. Чело­век должен был отказаться от достоинства в пользу кол­лектива, его старались сломить, принуждали каяться в несовершенных проступках, обвинять самого себя и пла­кать. Такие своеобразные «обряды» практиковались по­всеместно, как бы утверждая, что истинного уважения

       166

       Лекция 5

       достойна только общность. Говоря словами поэта, «еди­ница — нуль».

       Но что же делать человеку, той самой единице, кото­рую экономически или политически стараются превратить в нуль? Хорошо, если у «оскорбленных и униженных» есть силы для сопротивления, деятельности, борьбы, для ак­тивного самоутверждения вопреки обстоятельствам. А если нет, если речь идет о старых, слабых, больных? Не­ужели им надо просто смириться с категорическим не­признанием их человеческого достоинства?

       Здесь мы выходим за рамки разговора о том, в какой мере человек может повлиять на других людей и обще­ство, и неизбежно обращаемся к внутреннему миру, кото­рый все же является самостоятельным регионом бытия, особой сферой, отличной от внешней коммуникации и способной сохраняться в целостности несмотря ни на что.

       Один из путей сохранения личного достоинства для того, у кого оно отнято в социальном смысле, это дости­жение хотя бы минимума внешней и внутренней само­стоятельности. Тот, кто отдается всецело на милость дру­гих, перестает быть личностью. Даже безнадежно поте­рявший источники дохода пожилой человек может попы­таться хоть чем-то быть полезным окружающим и как-то заработать, не становясь в чистом виде приживалом. Даже больной может до какой-то степени обслуживать себя и иметь круг собственных духовных интересов, выводящих его из-под диктата среды. Пока «я» целостно и относи­тельно независимо, достоинство сохранено.

       Другой путь — это путь эскапизма, отказа от ориенти­ров и ценностей того общества, которое выплевывает сво­их членов либо подавляет их. Тот, кто страстно желает в полной мере черпать социальные блага, но не в состоя­нии их получить, очень страдает. Он обижен, разгневан, подавлен, чувствует себя несчастным, исходит бессиль­ной яростью и уже этим лишает себя достоинства. Он сам себе дает низкую цену, потому что страстно хочет

       167

       Достоинство человека

       благ и признания внешнего мира, который его не при­знает. Сам фактический отказ выступает как унижение и уничтожение гордости. Но если индивид говорит себе, как это делают монахи и аскеты: «Мне и не надо этих ваших благ, я знаю другой мир, духовный», — он пере­стает страдать и восстанавливает утраченное самоуваже­ние. Он больше не соискатель, не претендент, которому отказано, он идет своим путем, пусть странным с точки зрения обывателя, но душа его при этом спокойна, а его достоинство — с ним. Наверное, это путь немногих, но он позволяет личности обрести себя, когда разрушены чисто светские основы самоуважения.

       Практически в любых обстоятельствах человек может сохранить свое достоинство — внутреннюю самостоятель­ность, собственную точку зрения, оценки, суждения. Он всегда способен относиться определенным образом к сво­ему положению, к своим страданиям и лишениям, не сли­ваясь с ними. Если он добровольно не согласился быть безвольной вещью в чужих руках или игрушкой внешних сил, то он хотя бы внутренне может играть свою игру, быть себе на уме, существовать в пространстве своего соб­ственного, никому не доступного сознания и этим сохра­нять свое достоинство — продолжать воспринимать себя как личность и как ценность. Это возможно и в условиях конц­лагеря, и перед расстрелом, и при тяжелой мучительной болезни. Это, конечно, очень трудно, но это возможно.

       У аргентинского писателя Борхеса есть рассказ о чело­веке, которого ведут на расстрел, а он думает о том, что не написал лучшего своего произведения, о котором меч­тал всю жизнь, и он молит Бога дать ему такую возмож­ность. Бог услышал его молитву. В последнее мгнове­ние, когда солдаты уже нажимали на курок, время вдруг остановилось, все замерло, и только один лишь узник сохранил способность действовать и двигаться. Он не­медленно принялся за свой труд. Он писал и писал, об­думывал и воплощал на бумаге обдуманное. Наконец его

       168

       Лекция 5

       труд пришел к концу. И как только автор поставил точ­ку, вечность уступила место времени, грянул выстрел, и наш герой был сражен. Он погиб в тот самый день и в тот самый час, который был назначен для его казни. У этого рассказа много смыслов, но один из них — метафо­ра человеческого достоинства: человек и за мгновение до насильственной, предписанной ему другими смерти мо­жет оставаться мыслителем и творцом — целой вселен­ной переживаний, стремлений, смыслов.

       Конечно, гораздо лучше, когда наше достоинство не проходит страшных испытаний и не подвергается ущемле­нию, но, к сожалению, от ударов судьбы никто не ограж­ден, поэтому каждый должен быть готов сам позаботить­ся об автономности своей личности и о собственном до­стоинстве.

       3. Исторические изменения понятия достоинства

       Представления о человеческом достоинстве, конечно, менялись в ходе времен, так же как они были различны у разных народов и в разных культурах. Рассмотрим ко­ротко, какое содержание вкладывалось в слово «досто­инство» в разные эпохи европейской истории.

       В Древней Греции, чья культура служит истоком ин­теллектуального и духовного развития Европы, человечес­кое достоинство понималось как возвышение личности над обстоятельствами. Эти идеи получили особенно яркое выражение в стоицизме. Истинный мудрец, достойней­ший из достойных, должен был спокойно и отрешенно относиться к смерти, принимать ее без страха и стенаний, без унижений и мольбы о пощаде, если речь шла о казни.

       Следует, сразу отметить, что достоинство для жителя древнегреческого полиса — это прерогатива свободного гражданина, не раба. Раб не может иметь достоинства, он — говорящее орудие, он подобен рабочей скотине,

       169

       достоинство человека

       которая лишена сознания и воли и потому стерпит любое обращение. Достоинством обладает лишь тот, кто при­знан равноправным гражданином города-государства и с полным правом выполняет все гражданские обязанности.

       Главные враги достоинства, присущего свободному че­ловеку, это страх и надежда. Страх свергает индивида с пьедестала, делает его зависимым от воли других, жал­ким, эмоционально раздавленным. А быть жалким — не­аристократично. Лучше зависть, чем жалость. Древне­греческие философы позднего периода считают жалость пороком и ставят ее в один ряд с такими негативными страстями, как страх, похоть и гневливость.

       Бояться и быть жалким — значит уподобляться живот­ным и рабам, существам бездуховным, зависимым от дру­гих, битым.

       Надежда — оборотная сторона страха, это тщетная по­пытка избежать неизбежного, неумолимой судьбы, образ которой властвует над древнегреческим сознанием, это иллюзия, что можно скрыться от рока. Но иллюзия эта тщетна, и надеющийся на чудо жалок, он теряет муже­ство, с которым должен встречать все, что происходит. Поэтому достоинство страдает от страха и надежды. На­стоящим героем, гордым и достойным всяческого уваже­ния, является тот, кто неуклонно движется предначер­танным ему путем. Ахилл убивает Гектора, зная, что вско­ре погибнет сам, но он спокойно и достойно следует судь­бе, не дрожа, не плача и не надеясь.

       Тот, кто не боится, свободен. Он может уподобиться олимпийским богам и разразиться гомерическим смехом, возвышаясь над течением событий, над своей жизнью и даже своей смертью. В этой возможности гордого бого-подобия и состоит человеческое достоинство — выраже­ние бесстрашия и спокойствия.

       Средневековье и неотъемлемое от него христианское мировоззрение породили совсем иное представление о до­стоинстве человека. Прежде всего, христианство создает

       170

       Лекция 5

       Tot эмоционально-смысловой центр человеческой жиз­ни, которого не было в античности — представление о бессмертии души, о вечном спасении, о возможном рае и грозящем аде. Античность помещала всех в бесплотное и печальное царство Аида, самым разным людям пред­назначалась единая судьба — потеря земной полнокров­ной жизни. В христианстве положение радикально ме­няется: Христос способен дать благодать, принести счас­тливую вечную жизнь в противовес вечной гибели. Спа­сение души становится сверхценностью. Человек не мо­жет больше стоически спокойно относиться к перипети­ям своей судьбы, потому что от нее зависит обретение им «драгоценной жемчужины» — вечной жизни. Эту дра­гоценность он должен искать сам, страстной обращен­ностью своей личности к Иисусу. Христианство акцен­тирует личность, индивидуальность в противовес слепо­му року античности. Христианин не может не бояться, ибо он действует на свой страх и риск и при этом не ведает будущего. Мучаясь сомнениями и озаряясь надеж­дами, он гадает: что ждет его — вечное райское наслаж­дение или страшная погибель и адские муки?

       Именно поэтому содержание достоинства становится принципиально иным. Достоинством является приобщен­ность к Богу, та причастность к первоистоку всего сущего, которая дана человеку самим Творцом в акте неизъясни­мой благодати от бесконечной доброты и щедрости Все­вышнего. Человек обладает свободной волей, подаренной ему Богом, и этим он отличается от всех других существ. Однако, получив этот великолепный дар, люди запятнали себя грехом, и их уделом стали стыд и вина. Поэтому че­ловек не может гордиться собой перед миром, взирать на действительность с высоты своего индивидуального дос­тоинства, не может высоко ценить себя. Любые заслуги христианина конечны, вина же его бесконечна. А это зна­чит, что чем больше человек гордится своими земными делами, тем более довлеет над ним первородная грехов-

       171

       Достоинство человека

       ность, и, напротив, чем более человек унижен перед Бо­гом, тем больше его надежда на прощение и спасение: «Сердце смиренное и сокрушенное Господь не уничижит». Достоинство христианина состоит в понимании своей нич­тожности перед лицом Бога, в осознании своей греховно­сти, запятнавшей высокую богоданную природу. Только это позволяет надеяться на бесконечную милость Творца.

       В светских отношениях средневековья понятие о дос­тоинстве сливается с представлением о сословной чести. Священники и рыцари, дворяне и простолюдины имеют свой моральный кодекс и свой этикет. Крестьяне, состав­лявшие абсолютное большинство населения, находятся за рамками представлений о достоинстве. Это — смерды, пре­зираемые знатью, которая стремится обращаться с ними как с неодушевленными предметами. В привилегирован­ных сословиях порядок поведения оказывается строго рас­писан, и его нарушение является оскорблением для чес­ти. Рыцарские сражения затеваются ради защиты чести, если кому-либо из рыцарей не было оказано должного ува­жения. Честь требует общения и заключения браков толь­ко в определенном кругу, выход за его пределы оказыва­ется потерей достоинства. Прекрасной иллюстрацией к этому может служить знаменитое произведение Лопе де Вега «Собака на сене», в котором знатная госпожа влюб­ляется в своего красивого и умного секретаря, но готова пожертвовать любовью ради соблюдения чести: она не мо­жет позволить себе пасть столь низко, связавшись с просто­людином, и опозориться в глазах соседей-аристократов. Как мы помним, в пьесе любовь побеждает, прибегнув к хитрости, однако в реальной действительности все бывало не столь радужно, и множество судеб оказывалось разбито из-за страха уронить честь и заработать презрение равных.

       Средневековье очень чувствительно к вопросам чести, достоинство здесь фактически перерастает в социальную гордыню, становится предметом крупных раздоров и по­водом для грабежа, насилия и братоубийства.

       172

       Лекция 5

       Эпоха Возрождения, стремящаяся преодолеть церков­ные и сословные ограничения человека, делает тему дос­тоинства центральной в гуманистической мысли того вре­мени. Могущество человека, его сила, свобода, способ­ность к творчеству воспеваются в произведениях филосо­фов, поэтов, драматургов. Человек-гигант, человек-ти­тан, человек-соработник Бога — так видят мыслители Воз­рождения образ человека, они связывают человеческое достоинство с универсальностью наших способностей, с тем, что каждая личность — микрокосм, в котором нахо­дит отражение и выражение макрокосм (универсум). Люди не должны чувствовать себя униженными и греш­ными, они могут гордиться своими искусствами, завое­ваниями и открытиями, они должны утверждать свое до­стоинство не только в аскетических подвигах и духовном служении, но и в плотских радостях, в полноценном пе­реживании жизни. Правда, достоинство человека обора­чивается его недостатками — неумеренными и необуз­данными страстями, оголтелой жестокостью, фантасти­ческой жадностью, кровожадной ненавистью. Но недо­статки человека не роняют его достоинства, достоинства смелого, творческого и активного существа.

       Впрочем, в сознании Возрождения сословные разли­чия все еще сохраняются, так же как они сохраняются в обществе. В быту достоинство по-прежнему оказывает­ся прерогативой родовитых, богатых и знатных. Лишь Новое время начинает рассматривать достоинство как при­надлежность всякого индивида, а не только представите­лей определенных сословий. За всеми людьми, по край­ней мере формально, признается право быть людьми и уважать себя. Но это происходит очень медленно, посте­пенно. Кантовское положение о достоинстве каждого человека — это уже XVIII век, а это не такие уж далекие от нас времена. Можно сказать, что достоинство как достояние всех и каждого — совсем недавнее явление в истории человечества. Более того, нам всем еще очень

       173

       Достоинство человека

       далеко до реального утверждения достоинства любого человека. Однако каким же содержанием наполняется понятие достоинства при капитализме?

       Возникновение и развитие капитализма ставит знак равенства между достоинством и инициативой, достоин­ством и умением извлекать прибыль.

       Подлинным собственным достоинством обладает тот, кто не довольствуется положением наемного рабочего, очень тяжелым и унизительным в период первоначального на­копления, кто не мечтает вечно выезжать на увядающем аристократическом авторитете, а проявляет смекалку, со­образительность, храбрость, чтобы утвердить себя как бур­жуа-предпринимателя. Достоинство приобретает и со­храняет человек, способный не просто получить по наслед­ству богатство, которое будет таять с каждым днем, но уме­ющий многократно приумножить имеющееся. Стяжание богатства, делание денег, преобразование мира, дающее славу и прибыль — вот добродетели капиталистического сознания, его расшифровки слова «достоинство».

       Лень, вялость, самоуспокоенность, созерцательность и даже стоическое хладнокровие, столь ценимое в антич­ности, не составляют достоинства буржуазного челове­ка. Он должен быть стремительным, активным, страст­ным, и не сердце его, а голова должна быть холодной, чтобы быстро и четко скалькулировать возможные выго­ды и вероятные убытки. Формальное право на чувство собственного достоинства, с точки зрения рыночного общества, имеют, конечно, все (этим капитализм в кор­не отличается от иерархической сословности феодализ­ма), но реальным достоинством обладают лишь эконо­мически преуспевшие. Предпринимательский и финан­совый успех есть та волшебная сила, которая делает чело­века достойным в глазах других и позволяет ему с пол­ным основанием гордиться собой и себя ценить.

       Буржуазная эпоха трансформирует понятие феодаль­ной сословной чести. Честь становится не наследствен­174

       Лекция 5

       ной, родовой, а индивидуальной и профессиональной: честью мастера своего дела, специалиста, преуспеваю­щего предпринимателя. «Профи» — это умелец: ученый, организатор, финансист — важнейшая и уважаемая фи­гура в капиталистическом производстве. Итак: индиви­дуальная инициатива, богатство, успех — вот социальные составные «достоинства» в буржуазную эпоху.

       Эти моменты являются ведущими для понимания дос­тоинства и в сегодняшнем постиндустриальном обществе. Важно отметить, что достоинство придает человеку имен­но личная инициатива, его собственные заслуги. Горд собой и достоин похвал индивид, который сделал сам себя, воплотил в успешных делах свои способности, преодолел препятствия, нашел хороших компаньонов и ловко нейт­рализовал соперников и конкурентов. Важнейшим усло­вием инициативы, а значит, и достоинства выступает сво­бода, поэтому разнообразным свободам личности юрис­пруденция западных стран уделяет так много внимания.

       Чувство собственного достоинства с полным мораль­ным правом испытывает нынче не просто свободный ин­дивид, но тот, кто выражает в свободе свою индивиду­альность. Современный человек ценит и уважает себя за то, что он не такой, как другие, за то, что он имеет соб­ственное лицо. Это желание самоутверждаться через не­тривиальность, необычность особенно ярко выражает себя на фоне процессов унификации, которые идут во всех развитых странах. Не поддаться обезличиванию, не стать игрушкой средств массовой информации, рабом измен­чивой моды, выявить в себе свое, взрастить и проявить свою неповторимость — это пути к тому, чтобы чувство­вать свою личностную ценность, чтобы уважать себя и ощущать достойным. Такой подход позволяет не сводить высокую самооценку только к наличию богатства и уме­нию делать деньги. Люди проявляют себя по-разному, и их достоинство выражается в их оригинальности, свое­обычности, неповторимости.

       175

       Достоинство человека

       Многое в современном мире, как и раньше, попирает наше человеческое достоинство. Это не только бедность, политические преследования и физические пытки, по-прежнему существующие практически везде. Это не толь­ко неуверенность в завтрашнем дне, которая заставляет нас бояться и терять себя, не только уличное хулиганство и нивелирующее влияние разнообразных социальных ин­ститутов массового общества. К сожалению, в последние десятилетия в прессе и средствах массовой информации сложилась практика бесцеремонного вторжения в личную и интимную жизнь людей, которые имели неосторожность стать известными (политические деятели, актеры и т. п.). Это вторжение — досужее любопытство и сплетни — по­пирает достоинство как тех, о ком идет речь, так и чита­телей и зрителей. Скабрезные комментарии к чужим судь­бам на страницах наших газет демонстрируют отношение к человеку не как к личности, а как к игрушке. Участие в такой аморальной игре унижает все три стороны — и тех, кто пишет, и тех, о ком пишут, и, разумеется, по­требителей такого рода информации. Свое достоинство можно сохранить, только уважая чужое. Это — закон со­хранения достоинства. Хорошо, если бы современные люди всегда ему следовали.

       4. Достоинство, гордость, гордыня

       Понятие достоинства тесно связано с понятием гор­дости. В «Словаре по этике» гордость определяется как моральное чувство, в котором отражается внутреннее до­стоинство, самодостаточность и независимость личнос­ти. Есть там и другое определение: гордость — моральное чувство, в котором отражается высокая оценка челове­ком своих или чьих-либо достижений и заслуг, осозна­ние соответствия высоким ценностям и стандартам. Объе­динив два эти определения, я сказала бы, что гордость — это радость по поводу ценности и совершенства как себя самого, так и того, с чем мы себя отождествляем.

       176

       Лекция 5

       Действительно, в чувстве гордости есть не только спо­койное осознание собственного достоинства, своей не­преходящей значимости, но и присутствует момент ра­дости, торжества, активного утверждения своей ценнос­ти. Когда человек горд собой, то он чувствует себя силь­ным, умелым, влиятельным, значительным во всех отно­шениях: «Аи да я! Аи да молодец!» Гордость — приятное и полезное чувство, оно не позволяет человеку ронять себя, заставляет его соответствовать определенным пози­тивным стандартам, тянуться к идеалу, к высшим пове­денческим образцам. Кроме того, гордость — это радос­тное осознание своих больших возможностей, творчес­ких потенций, светлых перспектив. Гордость ведет чело­века вперед, позволяет верить в себя.

       Тот, в ком присутствует гордость, не станет раболеп­ствовать, унижаться, бездеятельно поддаваться чужому напору. Он также не бросит начатое дело на середине, не опустит руки, а проявит волю и старание для того, чтобы достигнуть намеченной цели. Гордость — результат нашей победы над обстоятельствами и над самим собой, она — следствие преодоления внешних и внутренних трудностей и препятствий. Если достоинство может и должно быть воспитано в человеке с младых ногтей, и любой человек вправе чувствовать себя достойным, то гордость — резуль­тат нашей работы над собой, ее надо заслужить. Гордить­ся собой вправе тот, кто самому себе и другим подтвердил и доказал собственную личную целостность, свою цен­ность и способность делать дела и совершать поступки. Можно поэтому сказать, что гордость — это радость под­тверждению собственного достоинства и достойности.

       Гордость — внутреннее переживание, но особый «вкус» и значение она приобретает, когда может быть проявлена вовне, показана другим. Человеку нередко нужны зри­тели его гордости, чтобы было «перед кем» погордиться. В сущности, в этом нет ничего плохого, и все общества используют человеческую гордость для поощрения опре-

       177

       Достоинство человека

       деленных типов поведения. Например, героизма. Герой, человек, совершивший подвиг — это тот, кто официаль­но вправе гордиться собой. Его прославляют, хвалят, при­водят в пример. Он может быть горд тем, что сделал, и будет впредь стараться поступать не хуже. А окружающие гордятся им и подпитывают его этими положительными переживаниями.

       Таким образом, в своих рассуждениях мы зафиксиро­вали, что гордиться можно не только собой, но и други­ми — причем не только героями. Гордиться можно роди­телями, друзьями, родом, народом, государством. Ког­да мы гордимся другими, мы, таким образом, признаем их высокую ценность и соответствие лучшим принятым в обществе образцам. И если мы гордимся кем-то, то обя­зательно отождествляем себя с ними. Посторонними, чу­жими не гордятся. Мы можем отмечать чужие успехи, даже одобрять их или завидовать им, но если они не име­ют к нам никакого отношения, гордиться нечем. Только идентификация — отождествление себя с предметом гор­дости — создает саму гордость. Так, можно гордиться своими предками, чувствуя себя частицей простирающе­гося во времени уважаемого рода. Можно гордиться стра­ной, потому что она сильна и величественна, а я ее часть. Можно гордиться знаменитым другом, ведь он же мой друг, а я его, таким образом, я оказываюсь косвенно при­частным к его выдающимся достижениям и как бы не­зримо делю с ним его заслуженную славу.

       Негативной реакцией окружающих на чужую обосно­ванную гордость бывает зависть. Зависть — это досада, мучительные и разрушительные переживания, охватыва­ющие порой индивида при созерцании чужих достоинств,

       Завидовать можно чужому богатству, социальному ста­тусу, удачливости и везению, талантам, счастливо скла­дывающимся личным отношениям и т. д. и т. п. Завис­тник, как правило, приписывает предмету зависти нега­тивные черты, считает чужой успех несправедливостью и

       178

       Лекция 5

       жаждет получить то самое, чем обладает счастливчик. В худшем случае завистник прямо вредит, в лучшем стара­ется сравняться по положению с предметом зависти или превзойти его. Зависть к чужой гордости, к радостному и достойному мироотношению совершенно убийственна для завистника. Сама по себе чужая гордость выводит завист­ливого человека из себя. Оттого он так стремится лишить «гордеца» его самоуверенности и победности, заставить его чувствовать себя униженным, обделенным и недостойным. Вот почему достаточно многие люди, вполне гордящиеся собой, своими заслуженными успехами, стараются лиш­ний раз не демонстрировать гордость другим: они не хотят вызывать на себя огонь чужой зависти и довольствуются по преимуществу тайной гордостью, получая моральное удовлетворение не от внешних шумных похвал, а от пере­живания собственной достойности.

       Понятие гордости естественно сопряжено с понятием скромности. Скромность — это и противоположность гор­дости, и ее дополнение. Скромность означает, что чело­век не признает за собой каких-то особых достоинств или исключительных прав, а те ценимые в обществе черты, которыми он обладает, он полагает вполне естественны­ми и ничем не выдающимися. Скромность — отказ от особого положения и отсутствие претензий на экстраор­динарность. В то же время скромный человек отнюдь не лишен достоинства, он с полным правом уважает себя, ценит свои добрые качества, хотя и не кричит о них на всех перекрестках. Вполне можно испытывать внутрен­нюю гордость от своих достижений, радоваться успеху, чувствовать удовлетворенность достигнутым или имею­щимся, но вести себя скромно, не демонстрировать сво­ей гордости, не выпячивать собственных достоинств, от­носясь к ним как к одному из своих естественных прояв­лений на длинном жизненном пути.

       Правда, порой складывается парадоксальная ситуация, когда некто начинает старательно показывать всем... свою

       179

       Достоинство человека

       скромность! Демонстративная скромность, настойчивое самоунижение в ситуации явной победы или успеха обо­рачивается тем, что индивид как бы заставляет всех окру­жающих уговаривать его, рассказывать ему, как он хорош, хвалить и доказывать ему его право на гордость. Такой «скромник» привлекает к себе всеобщее внимание, он как будто кричит: «Поглядите, как я праведен, как я не ценю сам себя!» В подобных случаях говорят, что «скромность паче гордости». Лучше уж немножко честно погордиться, чем разыгрывать такую изощренную комедию!

       Нормальная человеческая гордость вполне способна переходить в негативное качество — гордыню. Гордыня — это гордость, перешедшая свою меру, ставшая поэтому беспочвенной и преувеличенной. Гордыня, как известно, считается в христианстве наиболее тяжелым пороком. Именно гордыня лежит в основе грехопадения — сначала ангельского, потом человеческого. Я уже упоминала о светлом ангеле Люцифере, который возгордился и при­писал себе больше достоинств, чем у него было, а потом стал претендовать на роль и место самого Бога. Так он пал, породив весь мир зла, всю дьявольскую и бесовскую рать. Адам тоже возгордился, пожелав знать добро и зло, как боги, и, ведомый гордыней, нарушил божественный запрет, в результате чего человечество вместо рая оказа­лось на земле. Гордыня оказывается матерью всех поро­ков, самой сердцевиной греха.

       Однако посмотрим, что представляет собой гордыня в обычной жизни. Ее называют высокомерием, кичли­востью, чванством, а еще самовлюбленностью и занос­чивостью. Человек, обуянный гордыней, резко пере­оценивает себя и совсем не видит объективных достоинств у других людей. Ему кажется, что он лучше всех, что только он заслуживает похвал, уважения, внимания и интереса. Все остальные — просто серости, жалкие ничтожные лю­дишки, с которыми надо обращаться как с вещами, ма­нипулировать ими, не считаясь с их внутренним миром.

       180

       Лекция 5

       Гордец — потенциальный покоритель всего и вся, при­писывающий себе огромные возможности и силу влия­ния, это кандидат в сверхчеловеки. Поэтому неудиви­тельно, что высокомерного человека не любят: он при­нижает или третирует других и часто получает в ответ ненависть и сопротивление.

       Кичливые и чванные люди часто предполагают у себя достоинства и возможности, которых на самом деле у них нет. Они претендуют на чужое место, не осознавая, что не соответствуют ему, поэтому высокомерие почти всегда со­четается с тайной или явной завистью. Гордец вечно пола­гает, что ему недодали, он достоин лучшего и большего, что мир плох, потому что не оценил его исключительных качеств. Чрезмерно гордые люди бессознательно мстят «пло­хому миру», стремясь показать другим их истинное место.

       Гордыня нередко расцветает как бы совсем без почвы, когда человек ничего стоящего в жизни не добился, ни­чем себя не проявил, и по большому счету ему вообще нечем гордиться. Но именно тогда в качестве компенса­торной реакции обычное нормальное чувство достоинства вдруг начинает раздуваться, разбухать и превращается в безосновательную иррациональную гордыню. Порой она находит источники для своего питания в предках (я — от­прыск дворянского рода) или в положении родителей (я вырос в обеспеченной культурной семье), но в этом слу­чае хочется спросить спесивца: а что представляешь собой ты сам? Что дает тебе основания презирать других? Соль, однако, состоит в том, что таких оснований нет и в прин­ципе не может быть. Достойный человек всегда учитыва­ет чужое достоинство и никогда не станет кичиться перед другими и унижать их. Гордыня — это болезненная иллю­зия, плачевный самообман, который портит жизнь и са­мому индивиду и тем, кто его окружает.

       Высокомерные люди не в состоянии бесконфликтно общаться с окружающими. Они не идут на уступки, бо­ясь уронить себя, и готовы разрушить и дружбу и любовь

       181

       Достоинство человека

       ради удовлетворения своей гордыни. В результате они часто остаются у разбитого корыта, но. как правило, не понимают, что причина разрушения в них самих.

       Гордыне противостоит другое человеческое качество — смирение. В российской ментальности XX в. слово «смирение» приобрело сугубо негативный оттенок. Со смирением у нас ассоциируется рабская покорность судьбе и обстоятельствам, нежелание активно отстаивать свои интересы. Однако в христианской традиции смирение означает укрощение гордыни.

       Дело в том, что, даже занимаясь духовным самоусовер­шенствованием, можно не избежать внутреннего высоко­мерия. Когда человек достигает путем аскезы и молитвы определенных духовных высот, он может начать незамет­но для себя гордиться ими и... возгордиться. Он чувству­ет, что его добродетели высоко возносят его над грешным миром, отрывают от грязной земли, и начинает презирать всех, кто не обладает его достоинствами. Но именно в этот момент он и теряет свою моральную и духовную вы­соту. Смирение — это отсутствие умиления собственны­ми добродетелями, это чувство, что ты несовершенен, И до совершенства тебе идти и идти, как до линии горизонта.

       Еще один позитивный смысл смирения состоит в том, что это — способность соответствовать обстоятельствам. Гордец всегда заворожен своими титаническими мечта­ми, он хочет заломать весь мир: покорить природу, пере­кроить человеческое сознание, подчинить себе волю дру­гих. Однако тот, кто не считается с объективной данно­стью, с независимостью от нас мира и чужой субъектив­ности, получает сокрушительный удар. Смирение, взя­тое в положительном смысле, помогает людям осозна­вать свое место в действительности и считаться с други­ми, чутко следовать ходу вещей.

       Гордость и скромность, достоинство и смирение — пре­красные моральные качества, позволяющие нам в пол­ной мере реализовывать человеческое в себе.

       182

       Лекция 6 ВЛЮБЛЕННОСТЬ И ЛЮБОВЬ

       1. Магический мир влюбленности

       Разговор о любви невозможен без обращения к теме влюбленности, ибо именно с нее начинается путь люб­ви, ее прекрасное путешествие через человеческую жизнь, через годы и расстояния. Что же отличает состояние влюб­ленности от всех иных состояний человеческой души, что делает ее притягательной и опасной, прославляемой и гонимой?

       Думаю, первый признак влюбленности — восхищение, второй — индивидуальная, глубоко личностная направ­ленность ее на конкретного человека. Влюбленность — всегда индивидуальный выбор (даже если она приходит десятый раз!), пылкий и требовательный, это маленький фейерверк, которым освещается жизнь.

       Влюбленность означает, что именно с этим человеком я ощущаю минуты радости даже в самых трудных, скуч­ных и печальных обстоятельствах. Почему-то считается, что в браке любовь-эрос непременно гибнет (очевидно, по принципу «для лакея нет героя»). Клайв Льюис, изве­стный английский эссеист, кротко и терпеливо уговари­вает своих читателей смириться с тем, что влюбленность уходит, как и молодость, зато остается союз, поддержи­ваемый волевыми усилиями, привычкой. «Влюбленность — вещь хорошая, но не наилучшая»,— а стало быть, можно

       183

       Влюбленность и любовь

       прожить и без нее. Прожить-то, конечно, можно, толь­ко как? Без влюбленности, без восхищения своей «поло­винкой» брак превращается в выполнение долга, в ру­тинный быт, в лучшем случае во взаимопомощь, потому что даже искренняя дружба несет на себе отпечаток взгляда через волшебные очки. Утеря влюбленности, очарован­ности индивидуальностью близкого человека — может быть, самая тяжелая утрата в семейной жизни, самая страшная брешь, нанесенная ей обыденностью. Страш­ная, но необязательная. Семьи, в которых влюбленность сохраняется всю жизнь, существуют. «Много ли их?» — скептически спросит читатель. Немного. Но ведь на свете вообще немного всего настоящего! Рискну утверждать: по­жизненная влюбленность, превозмогшая испытания по­вседневностью, — вернейший признак истинной и счас­тливой любви.

       Замечу, что хотя чаще всего о влюбленности говорят применительно к отношениям мужчины и женщины, сама она как духовный феномен гораздо шире. Можно быть влюбленным в своих родителей или своего ребенка, испы­тывать благоговейный восторг перед учителем, восхищаться и тянуться к другу или подруге. Влюбленность не знает возрастных границ. Это не детская болезнь, с необходи­мостью уступающая место ядреному взрослому здоровью, лишенному всяческих восторгов и иллюзий. Влюбиться способен любой человек, у которого не уснула душа.

       Волшебные очки влюбленности — вещица хрупкая, их очень легко сломать, но тот, кто умеет носить их, оказы­вается как бы вне течения времени. Разумеется, влюб­ленность старика или старушки и юноши или девушки отличается рядом нюансов, но, ей-богу, только нюанса­ми. Я знала пожилых людей, способных так светло оча­ровываться и видеть своих избранников так поэтически, что им могли бы позавидовать молодые. И это не были люди масштаба великого Гете, которого часто приводят как пример живости чувств. Обычные наши отечествен-

       184

       Лекция б

       ные бабули и дедули. Но души их были живыми и юны­ми, не соответствовали бренному телу. В то же время можно быть календарно молодым и совершенно, абсо­лютно мертвым внутренне. Все печальники русской ли­тературы — это люди, не способные влюбиться, оттого и маются, и ищут смерти. Невозможность влюбиться (или быть влюбленным) — свидетельство того, что человек из­нутри покрылся корой, одеревенел, не способен видеть чужую индивидуальность, отличать, выбирать, не может удивляться и не желает тянуться вверх. Повторяю: влюб­ленность — взлет, притяжение высоты, той манящей вы­соты, которой обладает в наших глазах другая личность,

       В работе «Очерк теории эмоций» Ж.-П. Сартр гово­рит об эмоциях как о магическом отношении; которое, минуя рациональное поведение, сразу, одномоментно преобразует для нас мир. Так, страх сразу, без посред­ствующих звеньев делает мир страшным, таинственным, грозящим. В свою очередь, радость мгновенно дарит мне те блага, которыми я еще реально не обладаю. Влюблен­ность — не столько понимаемая, сколько чувствуемая, переживаемая реальность и, вслед Сартру, мы тоже мо­жем назвать ее магическим миром, тем более что состоя­ние это бывает не только кратковременным, но способ­но охватывать месяцы и годы. Чем же отличается этот магический мир от привычной повседневной действитель­ности, в которую мы нередко уходим с головой?

       Обыденная реальность обладает определенной, давно сложившейся системой значимостей, которые непосред­ственно переживаются человеком. Психологи отмечают, что переживаемые значимости обыденной жизни не пол­ностью совпадают с ценностной структурой личности. Так, в иерархии ценностей человек может справедливо выд­вигать на первый план общечеловеческие интересы, воп­росы мира, моменты творчества, но в своем каждоднев­ном бытии он особенно остро реагирует на положитель­ные и отрицательные мнения о себе людей, переживает

       185

       Влюбленность и любовь

       бытовые неурядицы и маленькие моменты самоутвержде­ния, т е. то, что непосредственно близко и с чем мы сталкиваемся каждую минуту. Вот эта-то сложная и вза­имоувязанная система устойчивых эмоциональных состо­яний и подвергается резкому изменению при возникно­вении влюбленности. В сложившуюся структуру эмоци­ональных отношений с окружающими людьми, радостей, печалей, мнений вторгается новый фактор, существенно изменяющий смысл всех прежних связей.

       Прежде всего, у мира вокруг нас появляется особый центр, реорганизующий нашу прежнюю жизнь. Этот центр — Любимый, тот человек, к которому мы испытываем влюбленность, тот, кем мы очарованы и восхищаемся. Его появление влияет на всю совокупность наших отно­шений с действительностью, как бы далеко ни отстояли от него те или иные сферы нашего внешнего и внутренне­го мира. Влияние любимого похоже на воздействие саха­ра, положенного в чай: весь чай делается сладким. Хотя аналогия эта, быть может, не совсем точна. Те ситуации, события, люди и вещи, которые имеют прямое отноше­ние к Любимому, тесно связаны с ним, обнаруживают себя как особенно «сладкие». Магия Любимого характе­ризуется всепроникновением, он делается и центром, и фоном нашей жизни. Все — в нем, и все — через него. Если это не так, то вряд ли можно говорить о влюбленно­сти. Локализация Любимого в какой-то одной сфере (при­хожу в гости и радуюсь, а на работе начисто не помню!) свидетельствует о каких-то иных отношениях, о чисто сек­суальном влечении, о приятельстве, но только не о люб­ви-эросе в его платоновско-бердяевской интерпретации.

       Если продолжать искать аналогию воздействия^Люби-мого на нашу жизнь, то можно сказать, что он выступает как источник света, способного осветить все закоулки бытия и души. Чем ближе к нему — тем ярче свет, и потому непосредственное окружение Любимого выступает как лучший мир.

       186

       Лекция б

       Вот дорога, по которой ходит Любимый. Она, несо­мненно, лучше всех других дорог, ибо хранит следы его ног, ибо его взгляд каждый день скользит по ее поворо­там, ухабам и деревьям на ее обочине. Это лучшая доро­га на свете, потому что она таит в себе возможность встре­чи. Вот книги, которые читает Любимый, интереснее их ничего не найти. Что за мысли занимают его? Какие идеи уносят вдаль его сознание? Чему посвящены его труды и его досуг? А вот жена моего Любимого. Она не может быть скверной, если он вместе с ней, если он сам по своей воле выбрал ее для себя. Присмотритесь к ней, она красива (даже если некрасива!), потому что он пред­почел ее другим, взгляните на нее его глазами. Можно ли ненавидеть ее, когда она — его часть?

       Богат, разнообразен круг Любимого, здесь есть его друг, его ребенок, его мать; есть люди, которым он пишет пись­ма, и люди, которые ходят к нему в гости...

       Если же любящий допустил себя до ревнивой ненави­сти, значит, он недостаточно влюблен, значит, влюблен­ность в самого себя в нем сильнее, чем влюбленность в другого!

       Лучший мир, который создается вокруг Любимого, происходит из нашего благоговения по отношению к нему. Без взгляда снизу вверх, без восторженности влюб­ленность перерождается во что-то иное. У глубоко чти­мой мною М. И. Цветаевой, поэтессы, воспевающей лю­бовную страсть, есть небольшое прозаическое произве­дение «Флорентийские ночи», созданное самой жизнью, — это реальные письма к реальному человеку. М. Цве­таева пишет письма к возлюбленному, но, на мой взгляд, это письма не о влюбленности и не о любви, а, скорее, о попытке пылкой и волевой женщины вырваться из-под магического влияния человека, которого она в грош не ставит: «Я все знаю, Человек, знаю, что Вы поверхност­ны, легкомысленны, пусты, но Ваша глубокая звериность затрагивает меня сильнее, чем другие души... Будьте пу-

       187

       Влюбленность и любовь

       сты, сколько Вам угодно, сколько Вы сможете: я — жизнь, которая не страдает пустотой». Это письма о себе, а не о нем и не о них как единстве, письма-маята, письма к ничтожному. Истинная же влюбленность не может со­держать неуважения к Любимому, напротив, она всегда помещает его на высокую ступень.

       Я пишу о сладости и возвышенности влюбленности и думаю, что читатель вправе спросить, не лишает ли нас свободы спонтанное изменение мира во влюбленности? Не оковы ли это, не рабство ли? И потом, хорошо, если влюбленность взаимна, а если нет? Что за радости в од­носторонней очарованности, в положении, когда психо­логически ты находишься только внизу?

       Вряд ли на эти вопросы есть однозначные ответы. Что касается свободы, то, думаю, любое человеческое отно­шение определенным образом ограничивает нас, но та­кие ограничения мы воспринимаем как благо, а не как зло. Мы так или иначе зависимы друг от друга, и это вполне по-человечески. Сложнее обстоит дело с безот­ветностью. Во-первых, я не думаю, что возвышая Люби­мого, влюбленность непременно унижает любящего. Пусть меня не любят (вернее, в меня не влюблены), но я люблю, т. е. переживаю весь комплекс высоких и кра­сивых чувств, я могу подарить Любимому мое видение, мое отношение, мои волшебные очки. Даже будучи не­любимой, я богата, а не бедна, сильна, а не слаба. Разу­меется, я, нелюбимая, не могу не страдать, но и само страдание мое — ценно, ибо оно — оборотная сторона радости. И кто знает, что лучше: страдание неразделен­ной влюбленности или вечная погруженность в скучный и серый быт, где с душой вообще ничего не происходит, и она, живя без движения, постепенно усыхает. Влюб­ляясь, я обретаю крылья, второе дыхание, новый взгляд, которые стоят того, чтобы ради них пострадать!

       Мир влюбленности обнаруживает себя как таинствен­ный и бессмертный. Поведение Любимого, его внешность,

       188

       Лекция 6

       каждый жест выступают как многозначные, обладающие целым спектром смыслов. Действительность, с которой он связан тысячами нитей, — многопланова, символична, наполнена бликами, световыми рефлексами, загадками. Прислушайтесь к слову «я», которое произносит, называя себя, человек, в которого вы влюблены, обратите внима­ние на то, как он говорит: «Я желаю... я знаю...». О, это таинственное, драгоценное чужое «я»! Никогда не пости­жимое до конца, никогда вполне не достижимое! Бездон­ная пропасть, у края которой охватывает головокружение, мерцающий свет, от которого невозможно отвести глаз... Бессмертие влюбленности состоит в том, что по про­шествии дней и лет она остается в памяти нетронутой, такой же, как была. Ее не могут испортить обстоятель­ства. Если ваш Любимый оказывается впоследствии че­ловеком недостойным, скверным, если портятся и рвут­ся реальные отношения, свет первого этапа все равно продолжает сиять с той же силой. Просто история отно­шений делится тогда надвое: сама влюбленность и... все остальное, все, что после. На саму же ее можно обора­чиваться бесконечно, сколько бы ни минуло десятиле­тий и сколько бы ни утекло воды. У писательницы Тать­яны Набатниковой есть рассказ, где муж, узнав о теле­фонной беседе своей жены с ее прежней школьной лю­бовью, с улыбкой восклицает: «Я и сам всех люблю, кого любил!» И он прав. Истинная влюбленность до конца не уходит никогда.

       2. Проблема разочарования

       Как ни хорош мир влюбленности, как ни радует он душу, перед влюбленным.всегда стоит вопрос: не есть ли образ Любимого — лишь результат моего собственного воображения? Какова мера моего добровольного самогип­ноза? Что в реальности соответствует моему восторжен­ному взгляду?

       189

       Влюбленность и любовь

       В своем трактате «О любви» Стендаль описал процесс, который назвал кристаллизацией. Как ветка, опущен­ная в соляную копь, вскоре оказывается покрыта сияю­щими кристаллами, так и образ возлюбленного наделя­ется всевозможными совершенствами благодаря деятель­ной работе воображения влюбленного. Таким образом, Стендаль признает, что влюбленность — результат актив­ности нашего ума, мы сами творим в своем сознании сияющую, привлекательную картину, портрет другой личности и сами же увлекаемся созданным образом. Мы любим свой вымысел, то, что создали сами и что далеко отстоит от реального конкретного человека, подвержен­ного слабостям и обладающего массой недостатков.

       Влюбленность действительно во многом связана с иде­ализацией. И потому она чрезвычайно требовательна. Кумир, проявивший свойства, «не полагающиеся» ему по измышленному влюбленным образу, низвергается с пьедестала и нередко подвергается насмешкам и презре­нию. Маятник чувств дает отмашку: от восторга и обо­жания — к высокомерию и брезгливости. Именно это свойство любви-эроса и считал трагическим Бердяев. Здесь наблюдается явное противоречие между эроти­ческой тягой к идеалу, совершенной идее и невозмож­ностью воплощения этой манящей идеи в земном, теле­сном существе, всегда с необходимостью несовершенном. В свое время еще Спиноза говорил о том, что следует любить только вечное. Невечное или умирает или разо­чаровывает.

       Категоричность влюбленности, ее настоятельное тре­бование к Любимому держать высоту часто вызывает раз­дражение и даже страх у того, кого любят. Он хочет быть собой, реальным человеком, а не идеалом, он не выдер­живает постоянного стояния на цыпочках и охотнее от­кажется от обожания, чем примет его, хотя влюбленность, конечно же, льстит самолюбию. Чтобы влюбленность мог­ла перейти в любовь и соединять, а не разделять людей,

       190

       Лекция б

       она, несомненно, должна иметь в качестве «второго я» то, что Н. Бердяев называл «каритас»: снисхождение, прошение, сострадание, жалость. Влюбленность может быть жестокой к своему избраннику, любовь — никогда. Только соединение этих двух эмоциональных полюсов спо­собно сделать иллюзорный мир реальным, не разрушив его светоносного ядра — влюбленности.

       Я думаю, что влюбленность как состояние души в раз­ных отношениях несет в себе разную меру субъективнос­ти. Очарованность внешностью человека, несомненно, глубоко субъективна в самом лучшем смысле этого сло­ва. Никто извне никакими согласованными мнениями или количественными измерениями не способен дока­зать мне, что мой избранник нехорош собой. Он может не соответствовать общепризнанному канону красоты или мужественности, но если мои глаза радуются ему, зна­чит, он красив. Иное дело — оценка целостности лично­сти, ее нравственных и интеллектуальных качеств, твор­ческих возможностей.

       Здесь для влюбленного существует проблема соотне­сения собственных представлений с некоторыми реалия­ми: с поведением Любимого, его взглядами, результата­ми его поступков и деятельности, а также мнениями дру­гих людей. Конечно, все эти критерии не абсолютны. Поступки могут иметь благородные мотивы, не совпада­ющие с плохими результатами; разные люди могут вы­сказывать диаметрально противоположные мнения. И все же вопрос о том, не иллюзия ли достоинства моего из­бранника, в той или иной форме возникает перед влюб­ленным, заставляя его прислушиваться и присматривать­ся, быть внимательным и чутким, дабы увидеть Любимо­го так, как он есть. И, Боже мой, как хочется, чтобы он, реальный, был таким, как я его вижу\

       На мой взгляд, есть два основных пути разочарования в возлюбленном, обнаружения расхождения между фан­тазией и действительностью. Первый путь связан с от-

       191

       Влюбленность и любовь

       ношением, которое можно назвать «влюбленность на рас­стоянии». Второй - с влюбленностью, которая является частью любви как более сложного и емкого чувства, с влюбленностью, способной существовать и сохраняться в условиях совместной жизни, проблем, быта и т. д.

       «Влюбленность на расстоянии» способна стремитель­но испариться при сближении влюбленного с предметом страсти. Случается, что даже сам факт знакомства лик­видирует очарование, совлекая с человека ту вуаль зага­дочности, которую набросило на него воображение влюб­ленного. Яркий пример такого разочарования описыва­ет М. Пруст. Герой его романа «В поисках утраченного времени» с детства влюблен в герцогиню Германтскую, которая, благодаря сложным ассоциациям, связанным с ее именем, представляется ему почти феей. «Однако фея блекнет, — пишет М. Пруст,— когда мы приближа­емся к настоящей женщине, носящей ее имя, ибо имя начинает тогда отражать женщину, и у женщины ничего уже не остается от феи: фея может возродиться, если мы удалимся от женщины; но если мы не отойдем от женщины, фея умирает для нас навсегда...».

       Разумеется, случай, который описывает Пруст, в не­котором роде особый, и тем не менее нередко сама дос­тупность предмета обожания, возможность общаться, сблизиться с ним как бы резко снижает его ценность. Думаю, такие разочарования возникают или у людей со слишком пылкой фантазией, насочинявших невесть ка­кие наслаждения и восторги, в принципе не существую­щие в реальной жизни, или у влюбленных, для которых приближение к недоступному прежде возлюбленному было не более чем актом самоутверждения. Таких людей обычно не интересует реальная личность избранника, для них важно из положения алкающего и добивающегося перейти в положение равного или господствующего, а тогда уже можно с полным правом сказать: «Подумаешь, да она такая же, как все! А я-то думал...»

       192

       Лекция 6

       Нередко считается, что глубокое разочарование в пре­красном образе возлюбленного вызывает физическое сближение. С. Надсон писал: «Только утро любви хоро­шо, хороши только первые робкие речи, трепет девствен­но-чистой, стыдливой души, недомолвки и беглые встре­чи». Представление об унижающем и грубом характере телесного общения, о его карикатурности, неистинности свойственно христианской традиции. Уже упомянутый нами Клайв Льюис с присущим ему мягким юмором пи­шет о том, что тело состоит при нас шутом. «То, что у нас есть тело — самая старая на свете шутка... На самом деле, если любовь их не кончится скоро, влюбленные снова и снова ощущают, как близко к игре, как смешно, как нелепо ее телесное выражение». Полагаю, такое пред­ставление — дань аскетизму. Влюбленность вряд ли мо­жет разрушиться исключительно по причине несовершен­ства нашей физической природы. Мы влюбляемся не просто в бесплотную душу, в умопостигаемое чужое «я», а в реального человека, в нерасторжимое единство этой души и этого конкретного тела, единственных и непо­вторимых в своей восхитительной целостности.

       Наконец, может быть, самым сильным источником разочарования выступает повседневное общение. Если вы идеализировали своего возлюбленного и вылепили его в своем сознании из одних непомерных достоинств, на­делили всевозможными добродетелями, то некоторое ра­зочарование просто-таки неизбежно. Реальный человек может быть и раздражителен, и боязлив, и подвержен сла­бостям, он может быть лентяем или занудой, читающим вечные нотации. Все эти не слишком приятные качества обычно не видны издалека, скрадываются расстоянием, сдерживаются этикетом общения, предназначенного для посторонних. Любимый может обладать привычками и правилами, не совпадающими с вашими. В общем, ког­да человек предстает перед вами как он есть, в разнооб­разных сторонах и гранях своей натуры, ригористическая

       7. Зак. 49 193

       Влюбленность и любовь

       влюбленность подвергается тяжелейшему испытанию. И в это время христианская, снисходительная любовь, щед­рая, но неброская, оказывается спасительницей нашего воображения, смягчает страсть к разрывам, возникающую на почве бытовых разочарований.

       Разумеется, любовь как целостное и богатое отноше­ние возникает и существует тогда, когда сближающих и радующих моментов оказывается больше, чем отдаляю­щих и раздражающих. Эта истина достаточно банальна, однако каждый человек, каждая пара влюбленных пости­гает ее заново на своем собственном опыте.

       Разочарование возможно и тогда, когда влюбленность, долго существовавшая как ядро любви, оказывается под ударом по причине того, что Любимый сильно изме­нился. Люди могут прожить вместе годы, перенести ис­пытания и сохранить восхищение друг другом, очарован­ность, увлеченность, однако потом либо один из них, либо оба постепенно утрачивают именно те свои досто­инства, которые послужили основой влюбленности. Жиз­нерадостный и оптимистичный может потерять свою бла­горасположенность к миру; фантазер утратить фантазию; прежде страстный ученый все забросить и стать скучным бездельником; спокойный и уравновешенный сделаться злобным брюзгой. Все это нередко бывает в жизни. И все это убивает влюбленность, несмотря на то, что она вынесла и одолела множество внешних испытаний, труд­ностей и разлук.

       Я уже не говорю о том, что в ходе длительных отноше­ний Любимый способен совершать поступки, которые со­всем не по душе влюбленному, возмущают его нравствен­ное чувство, вызывают протест. Умирание влюбленнос­ти не обязательно приводит к распаду семьи или же мно­голетнего устойчивого контакта, просто отношения ста­новятся иными. Бывший влюбленный смотрит на быв­шего Любимого теперь уже терпеливо и со снисхождени­ем; быть может, не хочет обижать, не решается ломать

       194

       Лекция 6

       налаженное. Семьи сохраняются ради детей, ради при­вычного быта, ради взаимной поддержки. И тем не ме­нее, как грустно думать: «Когда я был влюблен (влюбле­на) в свою жену (мужа)...». «Был» вместо «есть» означа­ет, что величайшее блаженство жизни кончилось.

       Сохранение влюбленности — всегда дело двоих, и как ни тяжело Любимому держать высоту и подтверждать свои реальные достоинства, он должен это делать, если, ко­нечно, хочет всегда видеть рядом преданный и одобри­тельный взгляд и слышать ободряющий голос, если хочет быть Любимым, а не просто сожителем или соседом.

       Мне хотелось бы закончить свое маленькое размыш­ление о влюбленности на мажорной ноте. Конечно, влюб­ленность подстерегает много опасностей, впрочем, как и любовь, разрушение которой описал Ж.-П. Сартр в «Бы­тии и ничто», и тем не менее люди влюбляются и любят, это нисходит на них как дар, и дар этот никто не в силах отвергнуть. Какими бы разочарованиями ни грозили вол­шебные очки, само их существование — благо. Именно они позволяют нам видеть творческие кладовые нашей души, испытать самые сильные и светлые наши пережи­вания, те, что остаются с нами до конца, до заката. Да не оскудеет в душе благословенный источник, да не будут властны над ним удары судьбы, повседневность и годы!

       3. Любовь как чувство и деятельная способность

       Слово «любовь» кажется на первый взгляд вполне по­нятным. В повседневной жизни им в первую очередь называют могучее чувство тяготения, которое люди про­тивоположного пола испытывают друг к другу. В вооб­ражении сразу возникают ставшие каноническими обра­зы Ромео и Джульетты, вспоминаются розы, слезы, лун­ные вечера, стихи, гитары и огонь, символизирующий эротическую страсть. Что ж, всему этому есть место и в

       7* 195

       Влюбленность и любовь

       жизни, и в искусстве. Однако свести представление о любви только к бурному ослепительному влечению, по­рой вспыхивающему между людьми, или к романтичес­кой влюбленности было бы и неверно, и несправедливо по отношению к этому совершенно особому и очень бо­гатому по своему содержанию феномену. Любовь, как бриллиант, сверкает множеством граней, переливается бесчисленными оттенками, что прекрасно отражено в разных расшифровках смысла самого слова, указываю­щего нам на разные отношения: любовь родительская, любовь детская, любовь братская, любовь к человечеству; любовь к Родине, любовь к Богу... И все это — любовь. Как же разобраться в этом, как говорят лингвисты, по­лисемантическом понятии?

       Я думаю, что говоря о любви, мы последуем Людвигу Фейербаху, который считал любовь между мужчиной и женщиной исходной для всех других ее видов, и потому начнем свое рассмотрение именно с этого индивидуаль­ного чувства. Однако логика рассуждений неизбежно за­ставит нас говорить и о других видах любви, которая спо­собна простираться от обращенности к собственному «я» до охвата всего мироздания.

       Итак, попробуем сначала нарисовать образ любви как нравственного чувства, как особого переживания, кото­рое не может быть без остатка сведено к биологическому влечению полов. Половой инстинкт — это естественный фундамент любви, но как дом, в котором живут люди, не сводится к одному фундаменту, любовь не сводится к телесному влечению. Физическая страсть как любая ес­тественная потребность (голод, жажда) может быть срав­нительно быстро удовлетворена и насыщена, и в этом смысле она кончается на определенный период време­ни. В отличие от нее любовь как душевно-духовное и нравственное отношение не знает перерывов, антрактов. Она не исчезает с удовлетворением страсти, а простира­ется за ее пределы, озаряя всю жизнь человека, где бы он

       Лекция 6

       ни был и чем бы ни занимался, Любовь вырастает над сексуальным тяготением и, окутывая его своими тонки­ми флюидами, облагораживает и возвышает.

       Любовь к другому человеку — это утверждение его бы­тия. Когда мы кого-то любим, то хотим, чтобы он был, существовал, продолжался, никогда не умирал. В этом любовь противоположна ненависти, стремящейся подавить и уничтожить. Кроме того, любовь — это утверждение Другого как уникального, неповторимого, единственного су­щества. В любви, если это настоящая любовь, мы не выбираем своего Любимого из числа других, что означало бы рациональное прикидывание, калькулирование, холод­ное сравнение. Любовное переживание рождается спон­танно, оно как бы выбирает за нас с абсолютной точ­ностью. В этом смысле любовь свободна (нельзя заста­вить себя полюбить кого-то, кто вовсе не нравится!) и не­свободна (нельзя умственно-волевым усилием заставить себя разлюбить, если уж сердце заговорило).

       Когда мы видим Другого как единственное, неповто­римое существо, то воспринимаем его в некотором смысле как совершенство. Это значит, что у нас нет потребнос­ти поскорее своего любимого переделать, перевоспитать, перекроить по собственным меркам. Любовь — это при­нятие Другого таким, как он есть, переживание его как абсолютной ценности. Знаменитый индийский проповед­ник XX в. Раджниш очень хорошо говорит, что в любви мы как бы слабеем перед завершенностью, целостностью и абсолютностью Любимого, мы не деятельны, потому что просто ничего не можем сделать.

       Однако при таком понимании чувства любви у всяко­го думающего человека возникает правомерный вопрос: а не является ли такая завороженность просто результа­том игры собственной фантазии? Может быть, мы вы-мысливаем образ Другого, идеализируем его и влюбля­емся в свою собственную выдумку? Такая опасность, ко­нечно, есть, но если за сближением с предметом любви

       19?

       Влюбленность и любовь

       не следует моментального разочарования, то, скорее все­го, нам выдалась счастливая возможность действительно полюбить, увидеть нашего избранника «таким, как его задумал Бог». Дело в том, что любящий глаз не останав­ливается на одной лишь эмпирической реальности, он способен заглянуть в глубину, увидеть в Любимом его луч­шие возможности, которые пока не реализованы, уловить его тенденцию к духовному, интеллектуальному и эмоци­ональному росту. Известный немецкий философ XX в. Макс Шелер замечал по этому поводу, что любовь видит не эмпирическое бытие другого, а его сущность. Любовь — это бережное проникновение в загадку чужой субъектив­ности, она не ослепляет, а, напротив, делает человека зрячим, открывает личность другого.

       Безоговорочное принятие Любимого, разумеется, не сводится к любованию его умом или способностями. В любви человек воспринимается целиком, не только как духовное, но и как телесное существо с присущей ему внешностью, манерой поведения, мимикой, жестами. Здесь нет жесткого разделения на материальное и иде­альное, Пюбимый так же неповторим в чувственном от­ношении, как и в отношении личностном.

       В идеале переживание любви является взаимным, лю­бовь тогда полноценна, когда она имеет адекватный ответ другой стороны. В этом случае происходит как бы взаимо­слияние душ, их счастливое гармоническое соединение. При этом индивидуальности не растворяются друг в друге, на­против, каждый из любящих сохраняет свое собственное лицо, свою неповторимость. Происходит лишь взаимное обогащение, из которого является новое качество — каче­ство отношения. Конечно, в реальной жизни любовь чаще всего бывает «несимметричной», один из любящих чувствует сильнее и ярче выражает свои переживания, но это не ме­шает любви, а лишь придает ей остроту и сложность.

       Откуда берется потребность в переживании любви? Из­вестный психоаналитик Эрих Фромм считает, что чело-

       198

       Лекция б

       век в силу наличия у него сознания очень остро пережи­вает свою отьединенность от мира, свое онтологическое одиночество. Осознавая свою особость и свою смертность, он испытывает экзистенциальную тревогу и страх, ощу­щает беспомощность перед силами природы и общества. Именно поэтому он так сильно жаждет единения с миром и другими людьми, хочет быть принят, признан, утверж­ден теми, кто не есть он сам. Ему необходима опора.

       Человек, говорит Фромм, ищет разные способы со­единения с миром. Он пытается идти по пути экстаза: ищет самозабвения в оргиях, применяет алкоголь и нар­котики. Однако при этом мощные переживания и страс­тные состояния, размывающие границы «я», очень крат-ковременны, к тому же они разрушают организм челове­ка и плохо влияют на его психику.

       Второй путь к единству с другими основан на подчи­нении группе. Можно стать частью племени, семьи, рода, народа, государства. Люди сами охотно подчиняются со­циальному диктату, их не надо так уж принуждать! Когда человек становится частью мощной консолидированной группы, это дает чувство спокойствия, он следует ста­бильному, однажды заведенному порядку. Однако, по­лагает Фромм, коллективное единство — лишь псевдо­единство, оно предполагает равенство, понятое как оди­наковость, а одинаковость стирает индивидуальность. Таким образом, ради слияния с коллективом следует от­казаться от своей уникальности и своей собственной жиз­ненной позиции.

       Третий путь выхода из одиночества — творческая дея­тельность. Здесь человек нередко приходит в гармоничес­кое единство с миром, и это единство зависит от него самого. Однако подобная счастливая возможность есть далеко не у всех (не все являются музыкантами, писателя­ми, художниками!). К тому же, давая гармонию с миром как таковым, творчество не обеспечивает гармонии с людь­ми, не дает успокоения в межличностных отношениях.

       199

       Влюбленность и любовь

       Полное решение проблемы, считает Фромм, именно в достижении межличностного единства, т. е. в любви. Любовь — главная страсть, которая скрепляет двух любя­щих, семью, клан, общество, человеческий род.

       Но любовь должна быть понята правильно. Многим людям кажется, что любовь — это просто эмоциональное состояние, и они хотят быть любимы, стать предметом чужого чувства. Но это лишь одна сторона медали. Вто­рая сторона состоит в том, что любовь — это не только переживание, но и деятельная способность. И как вся­кая деятельная способность, она может быть развита. Лю­бовь может стать наукой и искусством, умением прино­сить и другому человеку, и себе самому пользу и радость.

       Если мы хотим только получать что-то от другого, то мы еще не любим. Мы просто удовлетворяем за счет дру­гого свои потребности, решаем собственные проблемы, относясь к любящему как к средству, а не как к цели. Такая «любовь» непродуктивна, она ничего не способна давать, а может только брать, заполняя чужим чувством и старанием собственную пустоту. Истинная любовь стре­мится давать, а не получать. При этом в любви дают другому отнюдь не только материальные блага, дают свое соучастие, свою жизнь, свою субъективность, и за счет взаимности «давания» происходит взаимообогащение.

       В чем же выражается дающая, или истинная, любовь? (Говоря о такой любви, имеющей реальное практическое воплощение, мы неизбежно выходим за рамки рассмот­рения отношений «мужчина и женщина», далеко расши­ряя круг «любовного взаимодействия».)

       Э. Фромм показывает четыре поведенческих компо­нента, свойственных, на его взгляд, всякой любви.

       Первый компонент — забота. Когда мы любим, мы заботимся о любимом Заботиться — значит интересо­ваться жизнью другого, стараться уберечь его от опасно­стей и неудобств, это значит трудиться для него. Хоро­шей моделью заботливого отношения является отноше-

       200

       Лекция 6

       ние матери к ребенку. Мать охотно и с радостью забо­тится о своем малыше, кормит его, стирает для него, воспитывает его. Она не воспринимает это как тяготу. Напротив, такая работа для Любимого доставляет удо­вольствие. Заботиться — значит способствовать разви­тию того, кого любишь, создавать для него условия.

       Любовь-забота распространяется не только на людей, но и на животных, братьев наших меньших. «Общества защиты животных», ныне существующие в мире, исхо­дят из любовного, бережного отношения ко всем божьим тварям, населяющим нашу планету, из внимательного и покровительственного взгляда на них.

       Любовь и труд неразделимы. Даже когда речь идет не о человеке и не о животном, а о деле, это единство вос­производится в полной мере. Так, ученый, любящий свою работу, неутомимо трудится над исследованиями, мастер не ленится довести свое изделие до совершенства, хоро­ший врач не жалеет времени и сил, чтобы поставить на ноги больного и любуется его окрепшим организмом, словно своим творением. Любовь к делу и к людям на­полняет всякий труд вдохновением. Всякая любовь пре­вращает труд в радость.

       Но вернемся к межличностным контактам. Второй важнейший компонент любви — ответственность. Она непосредственно вытекает из заботы. Мы всегда чувствуем себя в ответе за Любимого, что бы с ним ни происходи­ло. Однако это не просто формальное выполнение дол­га, а живое переживание, чувство тесной связанности с предметом любви. Ответственность выражается в нашей способности чутко и тонко улавливать потребности, ин­тенции и стремления Любимого, помогать ему.

       Забота и ответственность выступают проявлением люб­ви, когда они ненавязчивы и в них нет подспудного жела­ния поработить другого. Дело в том, что забота очень лег­ко перерастает в гиперопеку, а ответственность — в агрес­сивную требовательность. Это хорошо прослеживается на

       201

       Влюбленность и любовь

       отношениях родителей к детям. Чрезмерно страстная мать способна лишить своего ребенка всякой инициативы, до самой взрослости отказывать ему в самостоятельности, аргументируя свое поведение тем, что она о нем заботит­ся. Таким образом, забота может стать веригами, про­сто-таки душить человека, не давая ему развиваться, при­обретать собственный опыт, «обжигаться о свои свечки». Дети, подвергавшиеся гипертрофированной заботливости, долго остаются инфантильными, неприспособленными к жизни. Удушающая забота является, по существу, не лю­бовью, а видом манипуляции, когда в Любимом не видят субъекта, личности. Такая гиперопека часто выступает под флагом ответственности: «Я же за тебя отвечаю!» Од­нако истинная любовь всегда соблюдает разумную меру в соотношении своего влияния и чужой свободы.

       Третий компонент любви — уважение. Уважение — это способность видеть другого таким, как он есть, осо­знавать его индивидуальность. Мы нередко смотрим на любимых нами людей через призму собственных жела­ний, потребностей, амбиций. Мы настойчиво хотим, чтобы они были такими, как нам примечталось, и пото­му стараемся переделать, перестроить их на свой лад. Но подобное отношение на самом деле далеко и от уваже­ния, и от любви. Другой — не вещь, которую можно использовать в своих целях, и не игрушка, которой за­бавляются и даже порой ломают. Тот, кого мы любим — личность, обладающая своим внутренним миром, созна­нием, волей, собственным Жизненным путем, судьбой, предназначением. И если мы действительно любим, то любим реального человека со всей его своеобычностью и неподатливостью внешнему напору. Только образ, создан­ный воображением, только фантом можно безболезнен­но перекроить на свой лад, и он станет таким, как вы задумали. А человек способен сопротивляться всем сво­им существом желанию любящего изменить его личност­ное ядро, сделать из него нечто иное. Любящий любит

       202

       Лекция б

       того, кто есть, а не того, кто был бы нужен для реализа­ции каких-то расчетов и планов.

       И здесь снова яркий пример являют родительско-дет-ские отношения. Нередко родители хотят видеть в ре­бенке воплощение своих собственных нереализованных стремлений и совсем не считаются со спецификой от­прыска, с его способностями и желаниями. Кому не из­вестен безудержный напор матерей, твердо решивших обучить свое чадо музыке во что бы то ни стало! Мама хотела в детстве играть на фортепиано, но не смогла реа­лизовать мечты, зато теперь она изо всех сил старается принудить сына получить музыкальное образование. Мальчишке медведь на ухо наступил, он вопит, отбива­ется и старается сломать пианино, но мама непреклон­на. Она же хочет сыну добра! Это типичный пример не­уважения. Уважение состояло бы в том, чтобы чутко при­слушаться и понять, а к чему способен мой ребенок? Может быть, он гениальный бегун, художник или у него есть организаторский талант. Но для такого понимания следует отвлечься от себя, от своей нереализованности и обратить внимание на индивидуальность сына.

       Подобные проблемы бывают и в супружеских парах, когда, например, женщина выходит замуж, желая сде­лать из мужа крутого бизнесмена, в то время как он ти­пичный исполнитель, ничего не смыслит в деньгах и бо­ится всякого риска. Попытки настоять на своем и сломать другого в таких случаях чаще всего кончаются разводом.

       Разумеется, сказанное нами об уважении не означает, что люди в ходе жизни не влияют друг на друга и что родители не должны воспитывать детей. Отец и мать во многом формируют личность своего ребенка, муж и жена прилаживаются, притираются друг к другу, постепенно изменяясь. Однако любовь присутствует только тогда, когда изменения ненасильственны, когда они не разру­шают ядра индивидуальности, не идут наперекор спо­собностям и стремлениям человека, а, напротив, помо-

       203

       Влюбленность и любовь

       гают ему развить до совершенства то хорошее, что в нем, несомненно, есть.

       Понять, в чем же нужно способствовать развитию Лю­бимого, позволяет четвертый компонент любви — зна­ние. Конечно, это знание не является строго рациональ­ным, логическим, скорее, это интуитивное постижение. В познании другого мы проникаем через поверхностные слои его проявлений, как бы прикасаемся к чужой душе. Другая личность всегда тайна. Эту тайну можно пытать­ся открыть жестокостью, но тогда мы не находим именно того, что ищем: жестокость убивает душу другого, и ищу­щий не обретает ничего, кроме мертвых останков. Толь­ко любовь — бережное и милующее отношение — спо­собна прикоснуться к сокровенному в другой личности, понять ее живую субъективность и отозваться на ее стрем­ления и порывы. Это проникновение-понимание может состояться лишь тогда, когда мы отрешаемся от собствен­ных амбиций, от претенциозности и обидчивости и мо­жем встретиться с внутренним миром Любимого, видя его таким, как он есть, без искажающей призмы наших страстей и желаний.

       Таковы основные компонеты любви как деятельной способности, как поведения по отношению к другому.

       Любовное поведение, как мы уже отмечали, имеет одно существенное ограничение. Любовь не должна и не мо­жет быть насильственной, запрашивающей, навязываю­щей свое. Иногда человек попадает в ситуацию, когда era любовь, щедро изливающаяся из сердца, просто не нужна другому, Любимый не принимает ее. Любовь ока­зывается неразделенной, безответной, а любящий оста­ется в одиночестве. Что тогда? Нужно ли убить в себе любовь, отказаться от нее, если она не нужна тому, кого любишь? Можно ли ожесточиться и возненавидеть, ког­да твои забота и внимание отвергнуты?

       Я думаю, что убивать любовь всегда плохо. И не толь­ко потому, что современные экстрасенсы грозят «убивцу

       204

       • Лекция 6

       любви» ужасными кармическими последствиями и нега­тивными энергоинформационными программами, пресле­дующими его детей и внуков до седьмого колена. Убить любовь — значит прежде всего лишить себя самого ог­ромного вдохновения и большой радости, ибо хорошо, конечно, быть любимым, но любить самому — лучше. Это не значит, что следует раздувать в себе безответные чувства и долго мучиться сознанием отверженности. Ос­трота сожаления о том, что ты не принят Любимым, со временем пройдет, но останется доброе чувство к нему, восхищение, очарованность, и эти чувства могут долго-долго украшать жизнь.

       Кроме того, истинная любовь, даже если она безот­ветна, всегда великодушна. Она признает за Любимым право жить своей жизнью и идти своим путем, искать собственную судьбу. Если тебе не дано заботиться о Лю­бимом, вспомни об уважении, которого он заслуживает, о его праве быть собой. Поэтому мы можем грустить и сожалеть о безответности, но не должны ненавидеть и про­клинать человеческое существо, которое еще вчера пред­ставлялось нам самым прекрасным на свете. Злобясь и обижаясь, желая вчерашнему Любимому несчастья, мы не просто разрушаем собственную душу, мы еще и пре­даем саму суть любви. Настоящая любовь — та, которая сохраняет свет и тепло, несмотря на безответность, ис­пытания и разочарования. Любишь — люби! Любовь и благожелательность превозмогают любую боль, любое время и любое расстояние.

       5. Противоречия любви

       Реальные любовные отношения, складывающиеся меж­ду людьми, полны противоречий и трудностей. Совре­менные психологи и психотерапевты написали множе­ство книжек, посвященных разным граням любовных и семейных конфликтов. Мы же остановимся на одном-

       205

       Влюбленность и любовь

       единственном противоречии, носящем нравственно-фи­лософский характер, но представленном в трех ракурсах. Это противоречие между бескорыстностью и обладатель-ностью.

       Исследуя это противоречие, мы последуем за тремя разными авторами, комментируя и интерпретируя их точ­ки зрения, выявляющие различные грани бескорыстия и обладательности. Представление о бескорыстной любви (агапе) и обладательной любви (эросе) идет из античной древности, от диалогов Платона, но в наши дни этот сю­жет приобрел как бы второе дыхание, он фигурирует у многих современных мыслителей, занятых этическими проблемами. Следует сразу подчеркнуть, что в реальном поведении людей присутствуют и моменты обладатель­ности, и моменты бескорыстия, просто в разной мере. Теоретический подход позволяет нам вычленить эти про­тивоположные стороны любви в чистом виде, но не сто­ит ни на минуту забывать о том, что в жизни они связаны и переплетены.

       Итак, следуя рассуждениям английского автора Клай-ва Льюиса, мы можем выделить такие виды любви, как любовь-дар и любовь-нужда, где первая представляет со­бой полюс бескорыстия, а вторая тесно связана с обла-дательностью. Любовь-дар — это та бесконечно щедрая, безоглядная любовь, которой Господь Бог любит людей и сотворенный им мир. По убеждению представителей са­мых разных религий, а также согласно эзотерическим уче­ниям, Бог создал мир лишь затем, чтобы любить его и даровать ему блаженство и радость. Сообразно взглядам христианства, Бог есть полнота, абсолютная безущерб­ная целостность, он — само бытие, и создание им мира — акт его свободы, бескорыстный дар, проявление вели­кодушия. В соответствии с целым рядом оккультных представлений, Бог не творит мир, а сам воплощается в нем, принося таким образом самого себя в жертву. Но это радостная, счастливая жертва, Бог не ограничен ни-

       206

       Лекция 6

       какой конкретной формой, и потому он дает жизнь ми­риадам разных форм. Бог дает людям все, что они есть и чем владеют, он держит их в бытии и ничего не просит в ответ. Любовь-дар, примененная к человеку, — это лю­бовь максимально дающая и ничего не требующая для себя самой. Она возникает от избытка душевных сил, эмоций, деятельных способностей. Любовь-дар излива­ется человеком на Любимого и на других людей и не про­сит благодарности, она полна сама собой и разбрасывает свои богатства, не заботясь о возможности исчерпаться. Да она и не может исчерпаться, потому что так любить способен лишь человек, открытый для высших сил и по­стоянно черпающий свое духовное и эмоциональное бо­гатство из бездонных кладовых самого бытия. В ситуа­ции обыденности ярким примером любви-дара является любовь матери к своему младенцу, для которого она пред­ставляет целую вселенную и которому она дает жизнь, питание и тепло.

       Любовь-дар предполагает огромное внутреннее богат­ство любящего, который может отдавать, не требуя ком­пенсации, не настаивая на ответе, не надеясь на взаим­ность.

       Любовь-нужда — прямая противоположность любви-дару. Она происходит от нашей слабости, неувереннос­ти в себе, боязни пропасть без сильной и доброй поддер­жки. Любовью-нуждой верующий любит Бога, и такой же любовью ребенок любит мать. Любя кого-либо любо­вью-нуждой, человек при помощи другого достраивает себя до целостности, избавляется от тревоги и страхов. Тот, кто слаб и зависим, крепко держится за Любимого, старается владеть им, никуда от себя не отпускать. Он страшится потери и всячески караулит свою опору, боясь, что ее похитят, отберут.

       Моменты дарственности и нужды присутствуют прак­тически во всех межличностных любовных отношениях. И это понятно. Даже самый лучший человек — не Гос-

       207

       Влюбленность и любовь

       подь Бог. Быть может, только святые способны подни­маться до полного, абсолютного бескорыстия, а обычно­му индивиду всегда нужен ответ другого, его взаимность, его благодарность. Что там говорить, даже самому Хрис­ту необходима протянутая ему навстречу рука человека!

       В ситуации чистой любви-дара таятся некоторые пара­доксы. Я дарю любовь, но совсем никак не завишу от того, кого люблю. Если я совсем от него не завишу, то мне, в сущности, все равно, он это или другой, есть он или нет, реален человек, на которого из моего сердца щедро излива­ются благодеяния, или же он фантом моего собственного воображения. Полная независимость, абсолютная непри­вязанность, отсутствие стремления задержаться рядом, а также воспоминаний и сожалений хотя и являются призна­ками чистой любви-дара, одновременно выступают при­знаками равнодушия. Да-да, любовь-дар, взятая в своем идеале, без примеси нужды, очень напоминает безразли­чие: нет тебя — люблю других, всегда найдется, кого лю­бить! Такая любовь надчеловечна и сверхчеловечна. Да к тому же, как верно замечает Раджниш, она еще и неинте­ресна, так как исключает индивидуальные страстные про­явления. Ее можно просто не заметить... Вот поэтому для нормальной, горькой и радостной человеческой любви смер­тных к смертным всегда характерно сочетание дарственно-сти и нужды. Хорошо, когда дарственности много больше, но без малой толики нужды любви вовсе не получается.

       Второй ракурс в различении бескорыстия и облада-тельности представлен в работах Н. Бердяева. Он гово­рит о каритпатшной любви («каритас» — жалость, состра­дание) и любви-эросе.

       Каритативная любовь — это любовь неизбирательная, распространяющаяся на весь мир и всех людей. Легко любить умных, красивых и добрых, легко и приятно лю­бить друзей и тех, кто отвечает на наше благорасположе­ние. В легкой любви, конечно, нет прямой корысти, но есть некоторая психологическая выгода, есть радость са-

       208

       Лекция 6

       мого межличностного отношения, удовольствие от об­щения со значимыми людьми. Для них нам и потрудить­ся не лень. Для них нам и расстараться — не труд.

       Несравненно сложнее любить глупых, уродливых и злых, еще труднее — противников, недругов, врагов. Подобная любовь как бы противоречит нашей психоло­гии. Это совершенно четко подчеркивал в своих работах 3. Фрейд. Он считал, что любовь ко всем без разбору теряет в цене и несправедлива к своему объекту. Кроме того, не все люди достойны любви. Я могу любить того, кто лучше меня, или того, кто на меня похож, или чело­века, делающего мне добро; но любить чужака, не обла­дающего никакими достоинствами, мне чрезвычайно трудно! Для Фрейда любовь ко всем — это не более чем сексуальное влечение, заторможенное по цели и дающее общее чувство счастья без катаклизмов реальных инди­видуальных отношений. И все же идеал любви ко всем с момента возникновения Евангелия стал одним из глав­ных ориентиров в европейской культуре.

       Неизбирательная бескорыстная любовь носит назва­ние милосердия, или христианской любви. Это любовь без психологических и практических выгод, глубокое добро­желательство, уважение и внимание к той богоподобной частице духа, которая есть в каждом человеке. Карита-тивная любовь отвлекается от предпочтений, забывает о различиях и благоволит к любому, видя в нем страдаю­щего Христа. Любовь-жалость, любовь-снисходительность — это видение Бога в людях, даже самых скверных, пад­ших, неприятных. Каритативная любовь духовна, она поднимается над уровнем дифференцированного телесно­го мира к единству в духе. Совершенно очевидно, что милосердие — это та же самая любовь-дар, но взятая в другом своем аспекте: как предназначенная для всех. Милосердным возможно быть только тогда, когда силы любви в тебе столь велики, что ты не ищешь ничего сво­его, а, напротив, можешь щедро одарить любовью того,

       209

       Влюбленность и любовь

       кто не имеет собственной созидательной силы, можешь бестревожно отдать любовь тому, кто нуждается в ней. Несомненно, любить такой любовью трудно, и в чистом виде ее могут реализовать немногие: например, такие подвижники и святые, как Франциск Ассизский, Рама-кришна или Серафим Саровский. Каритативная христи­анская любовь выступает как идеал, как моральный ре-гулятив, а в практической действительности, сосуществуя в единстве с избирательной любовью, реализуется в мяг­ком, глубоко человечном отношении ко всякой личности.

       Любовь-милосердие основана на сострадании, на со­чувствии ко всякому человеку, а в пределе — к любому живому существу. Она не пассивна, а деятельна, пред­полагает не просто сочувствие, но помощь. Сострадание в милосердной любви не означает, что мы просто начи­наем страдать вместе с другим человеком. Такое второе страдание, наверное, не принесло бы другому блага. Со­переживая и сострадая, мы, тем не менее, не отождеств­ляемся с другим, которому нужна поддержка, а остаемся сами собой. Чужая боль переживается здесь по-иному, чем своя собственная. Поэтому милосердный человек не садится рядом со страдальцем, чтобы поплакать вместе с ним над его бедами, но активно ищет пути для действен­ной помощи, для того, чтобы прекратить или смягчить чужое страдание, он старается применить все средства, дабы спасти тело и душу другого. При этом милосерд­ный не ждет похвал и не рассчитывет на них. Карита­тивная любовь осуществляется естественно, по велению сердца, по принципу «не могу иначе». Тот, кто начинает кичиться своей добродетелью перед другими, хотя бы даже тайно гордиться ею, впадает в грех гордыни. Бескорыст­ная христианская любовь без предпочтений самоцельна и самоценна, она реализует избыток добра, живущий в душе человека, и оттого даруется.

       Любовь-эрос противоположна жалостливой и снисхо­дительной христианской любви. Она глубоко избиратель-

       210

       Лекция 6

       на, выделяет одного из немногих и требует от него соот­ветствия определенному идеалу. У Платона эрос — это не только сексуальная страсть, но и притяжение мира идей. Любовь-эрос жаждет, чтобы Любимый возносил, возвышал, был интересен, разнообразен, неповторим. Любовь-эрос предъявляет к избраннику высочайшие тре­бования и придирчиво следит: а таков ли ты, мой милый, каким явился передо мной впервые? Ну-ка, соответствуй! Старайся! Тянись! Показывай уровень и пилотаж!

       Выражения «он должен» или «она должна» очень ха­рактерны для любви-эроса. «Он должен быть прекрас­ным возлюбленным, зарабатывать много денег, блистать В элитарных кругах, оказывать внимание жене и помогать ей...» Все как в песенке: «Чтоб не пил, не курил и цветы всегда дарил, чтоб все деньги отдавал, тещу мамой назы­вал, и к тому же чтобы он и красив был и умен!» То же самое относится к жене или возлюбленной: она должна хорошо зарабатывать, быть ослепительной красавицей, домовитой хозяйкой, отличной любовницей, а при этом тихой, кроткой и незлобивой... Ну где вы видали такой идеал во плоти?

       Вот почему любовь-эрос может страшить и отпугивать. Она предъявляет порой непомерные требования, она стро­га, безжалостна и даже тиранична. Она запрашивает, тре­бует для себя, желает решить свои вопросы за счет друго­го, заполнить пустоты своей жизни чужими стараниями и достоинствами. Потому мы и вправе говорить о ней как об обладательном полюсе в отношениях. Здесь нет одного лишь чистого восхищения уникальными достоин­ствами другого, а есть жадное желание обратить их себе на пользу.

       Именно поэтому любовь-эрос не в состоянии суще­ствовать без момента христианской любви. Обычная че­ловеческая любовь всегда включает в себя оба начала — избирательное, требовательное и снисходительное, жа­лостливое. Мы видим своего Любимого не только иде-

       211

       Влюбленность и любовь

       альным «героем», не только успешным, сильным и весе­лым, но и слабым, подавленным, несовершенным ре­альным человеком, у которого есть свои проблемы и труд­ности. И мы принимаем его таким, потому что в любви естественно присутствует жалость, снисходительность, умение прощать, все то, что называют милосердием. Любимому, как бы он ни был совершенен и силен, часто нужна помощь, внимание, ласка и даже наше простое терпение. Без этого невозможно быть вместе, и если воз­любленные или супруги не умеют быть милосердны друг к другу, они как правило, скоро расстаются, скандально разбегаются, взаимно предъявляя обвинения во всех смер­тных грехах.

       Милосердная каритативная любовь в индивидуальных любовных отношениях имеет еще один момент. Нельзя по-настоящему любить друг друга, если при этом отсут­ствует доброжелательное любовное отношение ко всем остальным. В таком случае это эгоизм вдвоем, а не лю­бовь. По сути своей он является конфронтацией со всей реальностью, которая мыслится как чужая и враждебная. Но люди в этом случае оказываются в зависимости друг от друга. Они не свободны, а связаны, как два заговор­щика, своим заговором против всех. Но ситуация взаим­ной несвободы тягостна и легко разрушима. Как только любой из подобной пары надоедает другому и перестает быть страстно любимым, он тотчас переходит в разряд частицы враждебной среды и вместо любви Принимает на себя весь удар неприязни и ненависти. Истинная лю­бовь всегда шире, чем любовь к данному, избранному человеку. Благожелательство к миру вообще как бы со­здает тот позитивный эмоциональный фон, на котором способно расцвести настоящее индивидуальное чувство.

       Третий ракурс в рассмотрении бескорыстия и облада-тельности в любви прекрасно проанализирован в творче­стве Э. Фромма. В работе «Иметь или быть» он говорит о «любви в модусе быть» и «любви в модусе иметь».

       212

       Лекция 6

       «Любовь в модусе иметь» — это, собственно, и есть любовь обладательная. Она предполагает отношение вла­дения другой личностью, т. е. рассмотрение ее по ана­логии с вещью. В нашей повседневной жизни мы редко задумываемся о том, сколь велик момент обладательнос-ти в привычных нам отношениях. Обладательность вы­ражается, во-первых, в доминировании над другой лич­ностью, во-вторых, в контроле над ее поведением, и в-третьих, в возможности эксплуатировать другого, исполь­зовать его как средство. Все эти черты широко присут­ствуют в том, что мы обычно именуем любовью, хотя подобная «любовь» резко отличается от тех благородных, великодушных и уважительных отношений, о которых мы уже говорили на предыдущих страницах.

       Стремление безраздельно доминировать нередко счи­тается нормой поведения как со стороны властных муж­чин, так и со стороны амбициозных женщин. Один из мыслителей XX в. прямо высказался о том, что любовь — это долгая борьба во тьме за превосходство и первен­ство и лишь затем успокоение. Любовь в этом случае мыслится как самоутверждение за счет укрощения, по­давления и унижения другого. При этом полагается, что если мужчина действует прямой силой, то женщина при­бегает к хитрости и коварству. При подобной борьбе отношения становятся амбивалентны (двойственны), превращаются в любовь-ненависть, во взаимное страда­ние. Случается, что люди всю жизнь ведут бои местно­го значения, кто кого одолеет в схватке характеров, в борьбе сознаний. В семьях подобного рода к войне ча­сто подключаются дети, которые, в свою очередь, вы­растают с убеждением, что любовь — это не ласка, за­бота и уважение, а психологический бокс, где то одна, то другая сторона празднуют временную победу. Побе­да, конечно, пиррова, это любовный проигрыш для обо­их участников, а для детей вдвойне. Однако есть мно­жество людей, для которых «мирное счастье» кажется

       213

       Влюбленность и любовь

       пресным, и они постоянно подсыпают в свою жизнь соли и перца.

       Если вечный бой характерен для равно уверенных в себе и сильных натур, то при слабости характера одного из участников наступает торжество полной обладатель-ности. Например, муж к жене может относиться в пол­ном смысле слова как к предмету: авторучке, зубной щетке или домашним тапочкам. Он полностью контролирует ее жизнь, норовя знать мысли, а не только поступки, беспрепятственно пользуется ее телом, когда пожелает, запрещает ей встречаться с подругами и родственника­ми, а «на люди» выводит только под своим бдительным присмотром (например, вывозит на «мерседесе» для встре­чи с богатыми семьями, ведущими такой же образ жиз­ни). Обладательность лишает другого свободы и возмож­ности самостоятельных решений. Муж-обладатель не просит, а приказывает, не уговаривает, а бьет, не решает семейные вопросы, а наказывает за непослушание. Стра­дательной стороной чаще оказывается женщина, потому что она чаще бывает материально и организационно за­висима: не работает, сидит с малыми детьми. Впрочем, в современном мире и мужчины нередко попадают в близ­кую ситуацию, ибо состоятельная, решительная и воле­вая жена вполне способна превратить своего супруга в подобие предмета.

       Я не хотела бы, чтобы у вас создалось впечатление, будто «любовь в модусе иметь» характерна только для неравных браков. Отнюдь нет. Это довольно распро­страненный тип отношения к любимому человеку, кото­рый присутствует даже в очень интеллигентных и куль­турных семьях. Например, ревность, особенно в ярких своих проявлениях, — типичный признак обладательно-сти. Ревнуя, мы относимся к Любимому как к своей соб­ственности, как к желанной игрушке, которую можно спрятать в шкаф и никому не показывать: «Как это он посмел посмотреть на кого-то постороннего?» Ревность

       214

       Лекция 6

       — это желание лишить Любимого свободы, собственных предпочтений, даже возможности развиваться и расти, ибо ревнуют не только к людям, но и к делу. В своем крайнем выражении ревность чревата разрушительностью. Любимого готовы убить по принципу «так не доставайся ты никому». И здесь опять очевидно, что чужой внутрен­ ний мир не учитывается. Но ведь Любимый — не пред­ мет, который может «доставаться» или «не доставаться», он сам решает, с кем ему быть.

       Стремление постоянно давить на другого, прямо и кос­венно навязывать свою волю, не считаться с его мнени­ем и желанием — тоже проявление обладательности. Не­редко люди становятся прямо-таки виртуозами психоло­гического шантажа и самоуничижения, и все лишь с од­ной целью — подчинить партнера собственному решению.

       Наконец, третье проявление «любви в модусе иметь»

       — эксплуатация, отношение к Любимому как к сред­ ству. Это может проявляться по-разному: от нежелания помогать в быту до использования способностей Люби­ мого в реализации некоей замысленной жизненной «стратагемы». Разумеется, в любви и в семье люди все­ гда работают друг для друга, но работа работе рознь. Эксплуатация присутствует тогда, когда с интересами человека, с его здоровьем, с его желаниями не счита­ ются. Например, муж хорошо зарабатывает, и жена когда лаской, когда таской понуждает его трудиться без отдыха, не обращая внимание на его переутомление, депрессию и недовольство жизнью. Она льстит, взыва­ ет к его жалости и к его самолюбию, находит самые раз­ ные приемы, чтобы деньги продолжали течь рекой. В сущности, она готова им пожертвовать, чтобы обеспе­ чить себе тот уровень комфорта, который она считает нужным. Самое интересное, что в такой довольно рас­ пространенной ситуации эксплуататор часто не осозна­ ет своего эгоистического корыстолюбия и субъективно уверен, что любит своего партнера.

       215

       Влюбленность и любовь

       Увы, модус «иметь» все время указывает нам на ту реальность, в которой мы живем. Ну а что же такое «лю­бовь в модусе быть»?

       Для Э. Фромма «любовь в модусе быть» означает сво­бодное самопроявление одной личности рядом со сво­бодным самопроявлением другой. Такая любовь не давит и не тиранит, она ценит и уважает индивидуальность Лю­бимого, заботится о ее развитии, в то же самое время не забывая себя, сохраняя солидную долю внутренней авто­номии, разумную дистанцию. Это любовь свободная и радостная, потому что она включает элемент игры и не забита в железные схемы. Она открыта для перемен. Тот, кто любит «в модусе быть», не пытается навсегда сохра­нить любовь такой же, какой она была в первые дни встре­чи. Любовь, как сама жизнь, течет и изменяется, на смену прежним чувствам приходят новые, но тоже добрые и открытые. Можно сказать, что такая любовь — постоян­ное сотворчество. Заботливость в ней не бывает обреме­нительной, ответственность за другого — тяжелой ношей. Конечно, такая любовь далека от жарких разрушитель­ных страстей, которые порой принимаются за любовь, но тем она и хороша. «Любовь в модусе быть» не претен­дует на владение другим, она дает ему дышать, разви­ваться, радоваться всему миру, «выполнять себя». Это любовь без ревности. В то же время сострадание, жа­лость, сочувствие присутствуют в ней в полной мере, так же как и помощь Любимому. И все лучшие черты бы­тийной любви тесно связаны с общей благожелатель­ностью к человечеству и людям.

       « Где же это встречается такая идеальная любовь? — может спросить читатель, — и как она возможна, ведь люди не в состоянии порхать друг возле друга, просто кружась в потоке бытия! У них есть обязанности, проблемы, дети, общие задачи. Они должны сохранять семью и не могут позволить своим и чужим чувствам меняться абсолютно произвольно!» Я вполне соглашусь с этой тирадой. Если

       216

       Лекция 6

       «любовь в модусе иметь» — вполне реальное отношение, то чисто бытийная любовь — скорее, идеал. Что касается реальной жизни, то в ней у разных людей доля облада-тельности и бытийности бывает разной, но обладатель-ность в какой-то мере присутствует всегда. Мало кто спо­собен совсем не ревновать и не страдать, если Любимый отворачивается от него и уходит к другим людям. Мало кто может совсем спокойно отнестись к росту автономии Любимого. Мы всегда хотим, чтобы тот, к кому поверну­то наше сердце, душевно и эмоционально зависел от нас. И тем не менее, «бытийность» в любви — это ее драгоцен­ная сердцевина, которая, собственно, и делает любовь любовью, а не корыстным и мелочным господством. Чем больше в любви доля «бытийности», тем краше и лучше любовь, тем больше она приносит душевного удовлетво­рения и помогает любящим в их жизни и развитии.

       6. Эгоизм и «любовь к себе»

       Последний вопрос, которого мы коротко коснемся, говоря о любви, это вопрос, можно ли любить себя? Не является ли любовь к себе эгоизмом, низким, недостой­ным чувством?

       Дело в том, что в обыденном сознании между эгоиз­мом и любовью к себе часто ставится знак равенства. Однако многие современные авторы разводят два этих яв­ления и даже противопоставляют их. Так, Э. Фромм счи­тает, что эгоизм — гипертрофированная забота о себе в ущерб другим людям — это вовсе не любовь к себе, а неумение себя любить.

       Разумеется, речь идет о любви как нравственном чув­стве. В русском языке слово «любовь» имеет эротичес­кую и «интенсивностную», чувственно-страстную окрас­ку, поэтому выражение «любовь к себе» звучит странно. Известный русский философ XX в. М. М. Бахтин отме­чал в своих работах, что мы можем любить только Друго-

       217

       Влюбленность и любовь

       го, а себя любить не можем, поскольку именно Другого мы воспринимаем извне, как объект стремления и эсте­тического любования. Когда любишь Другого, то хочет­ся его целовать, не станешь же в самом деле целовать самого себя! По Бахтину, мы никогда не бываем для са­мих себя объектами, чувствуем себя лишь изнутри, отто­го и не можем переживать по отношению к себе страст­ных эмоций, подобных любви. В сущности, можно со­гласиться с Бахтиным, и для российского сознания луч­ше бы звучало не «любовь к себе», а «принятие себя», однако мы все же будем пользоваться тем термином, ко­торый широко принят в мировой литературе.

       Итак, Фромм полагает, что эгоизм — это неумение себя любить. Под любовью он мыслит все те нравствен­ные компоненты, которые составляют любовь к Другому: утверждение бытия, заботу, ответственность, уважение и знание. Каждый из нас — человек, личность, и было бы нелепо, если бы, обращая свои добрые чувства к другим личностям, мы стали бы игнорировать самих себя! Такая дискриминация была бы более чем странной. Даже в Биб­лии говорится: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Но это свидетельствует о том, что себя тоже надо уметь любить, надо понимать, что значит хорошо к себе относиться. Таким образом, каждый, кто намерен воз­любить ближнего, как самого себя, должен:

65540. беречь свою жизнь и утверждать свою индивидуаль­ ность, не давая превратить себя в обезличенную еди­ ницу целого, не позволять манипулировать собой;

65541. заботиться о себе, не лениться потрудиться для свое­ го развития;

65542. чувствовать за себя ответственность и ответственно от­ носиться к своим поступкам;

65543. уважать себя, сохраняя свое личностное ядро и в то же время позволяя своим силам свободно развиваться;

65544. знать себя, изучать свои возможности, свои способ­ ности и перспективы.

       218

       Лекция 6

       Только умея отнестись к себе подобным образом, ин­дивид способен по-человечески относиться к Другому.

       По-настоящему любящий себя человек заботится не только о своем материальном благополучии, карьере и прочих практических радостях, он стремится понять свои способности и максимально реализовать их, печется о доб­рых и хороших отношениях с окружающими людьми, стре­мится к духовному росту и развитию. Таким образом, он оказывается любящим не только себя, но и других лю­дей, и весь мир.

       Эгоист же не знает и не понимает своих потенций и возможностей. Он не разбирается в себе, не улавливает, что именно нужно ему для гармоничной самореализации, и это недовоплощение себя в деятельности он пытается возместить повышенной заботой о личных благах, жад­ностью, ложным самоутверждением за счет окружающих. Однако эгоистический способ компенсации непродуктив­ного существования никогда не дает полного удовлетво­рения, и как бы ни старался эгоист достичь гармонии с миром, ему это не удается. Он продолжает страдать сам и заставляет страдать всех вокруг себя.

       Эгоистом нередко является тот, кто в глубине души не уважает и не ценит самого себя. Как говорят психоло­ги, ставит себе знак «минус». Правда, он никогда не при­знается в этом, скрывает свой комплекс неполноценнос­ти, в глубине души стремится забыть о нем, оглушая са­мого себя неумеренной похвальбой или доказывая соб­ственную значимость корыстными набегами на ближних. Но в любом случае он несчастлив и труден для окружаю­щих. Даже если он громко кричит «Я — плюс! Я лучше всех!», это свидетельствует только о большом внутрен­нем непорядке. Тот, кто ставит себе «минус», а другим приписывает «плюс», зачастую озлобляется, и ему очень хочется отомстить этим чистюлям за то. что они такие положительные. Тот, кто ставит «минус» другим, утеша­ет себя тем, что «все кругом плохи, а я не лучше других».

       219

       Влюбленность и любовь

       Выход из эгоизма, согласно Фромму, только один — научиться жить продуктивно, тогда весь мир предстает как поле творческой работы, а все отношения из подо­зрительно-враждебных становятся в целом благоприятны­ми и несут в себе возможность дружбы, любви и соб­ственно человеческой близости.

       Человек, который правильно любит себя, никогда не станет делать самому себе зла: разрушать свой организм алкоголем и наркотиками, оканчивать жизнь самоубий­ством. Он не позволит себе низко пасть в моральном от­ношении, опуститься до злобной агрессии или вести не­достойный образ жизни. Достоинство — важнейший мо­мент любви к себе.

       Любовь к себе, принятие себя — чувство неброское, спокойное, в нем нет экзальтации и надрыва. Оно суще­ствует как фон активного труда, доброжелательного по­ведения и составляет фундамент хорошего отношения к другим. Тому, кто ценит самого себя, нет нужды завидо­вать окружающим, стараться их ущемить или обидеть. На­против, здоровая самореализация многократно усилива­ет, умножает внутреннее душевное и духовное богатство, которым хочется щедро делиться с другими.

       Хорошо было бы нам всем научиться любить себя спо­койной и несуетливой любовью, дающей возможность жить в радости и приносить добро близким и дальним.

       Лекция Г СЧАСТЬЕ И СМЫСЛ ЖИЗНИ

       1. Три представления о счастье

       Тема счастья постоянно присутствует в повседневном общении людей и широко отражается в философии, ли­тературе и искусстве. О счастье думают в юности и в старости, его желают добиться в зрелые годы, оно высту­пает явной или скрытой целью многих человеческих стрем­лений, является важнейшим мотивом деятельности. Но что такое счастье? Облик его сколь манящ и прекрасен, столь же туманен и размыт. Все хотят быть счастливыми, но все понимают это по-разному. Ответов может быть множество. Одни скажут, что находят счастье в любви, другие в деньгах, третьи в творчестве, а четвертые соста­вят целый список радостей и благ, без которых им жизнь не в жизнь. Попробуем, однако, выявить три обобщен­ные позиции, к которым с некоторой степенью условно­сти можно свести многообразие взглядов на счастье.

       1. Наиболее фундаментальная позиция связывает счастье с устойчивым, длящимся во времени обладанием неким высшим благом или благами. Весь вопрос в том, о каких именно благах идет речь.

       Если мы имеем дело с человеком глубоко религиоз­ным, то для него истинным счастьем будет приобщен­ность к Богу, соединенность с высшим Божественным началом бытия. Именно Божественная благодать являет­ся для правоверного христианина последним и оконча-

       221

       Счастье и смысл жизни

       тельным счастьем, ослепительным блаженством, а отсут­ствие благодати переживается как богооставленность, сопровождаемая тревогой и страхом.

       Иным было представление о счастье у античного муд­реца. Он видел счастье в обладании благом невозмути­мости. Счастлив тот, кого не терзают тревоги мира, кто отстранен, уравновешен и взирает на людскую суету с высоты своей холодноватой отрешенности.

       Для людей, погруженных в повседневность и не пре­тендующих на контакт с трансцендентным, счастье ассо­циируется с благами обыденной жизни.

       В разных обществах в разные периоды истории на пер­вый план в понимании счастья выходят разные блага. Однако они всегда включают моменты здоровья и внеш­ней привлекательности, материальной обеспеченности, социального статуса, личных отношений и индивидуаль­ного развития. При этом счастье в отличие от простой удовлетворенности предполагает обладание этими блага­ми как бы выше среднего уровня. Счастье означает пре­восходную степень. Поэтому как о счастливых или счас­тливчиках говорят о людях:

65545. здоровых, крепких, красивых, живущих долгую жизнь;

65546. получивших большое богатство, а с ним и повышен­ ную свободу действий;

65547. обладающих достаточно высоким социальным стату­ сом и соответствующим уважением сограждан и со­ племенников;

65548. приобретших исключительно гармоничную любовь и дружбу;

65549. максимально успешно выражающих себя в труде и творчестве.

       Ну а если все эти удачные линии жизни сливаются в судьбе одного человека, то о нем можно сказать как об идеально счастливом.

       Собственно, осознавая это или нет, мы все стремимся к такому идеальному счастью, когда все пять или по край-

       222

       Лекция 7

       ней мере четыре из пяти перечисленных видов благ ока­зываются представлены полностью. Действительно, нельзя сказать как о счастливом о человеке, который бо­гат и сановит, но всегда хворает и мучится множеством болезней. И вряд ли речь может идти о счастье, если талантливый творец влачит свои дни в глубокой нищете, да к тому же обделен любовью. Правда, можно быть сча­стливым и без высокого социального положения и сла­вы, однако для многих людей именно этот момент нахо­дится на первом месте.

       Следует заметить, что в реальной действительности идеально счастливых людей практически не бывает. Как говорит старая английская пословица, «у каждого свой скелет в шкафу». Тот, кто со стороны видится купаю­щимся в море блаженства и вызывает поэтому отчаянную зависть, может на самом деле вовсе не обладать всем на­бором ценимых благ или быть недовольным ими.

       Итак, повседневное счастье, понимаемое как облада­ние благами, синтетично, оно охватывает разные грани обыденной жизни.

       Нельзя не обратить внимание на то, что счастье имеет объективную и субъективную сторону. Человек может быть здоров, богат, любим, уважаем, заниматься творчеством, и все же чувствовать себя глубоко несчастным. И, на­против, веселый нищий, выпрашивая подаяние на доро­гах, может легко и добродушно относиться к действи­тельности и от души любить весь мир. Он субъективно счастлив, несмотря на свои скитания и превратности судь­бы. Таким образом, между объективной и субъективной сторонами не всегда наблюдается совпадение.

       Можно ли, однако, проигнорировать объективные со­ставные счастья и свести его к состоянию сознания? Ви­димо, нет. Дело в том, что состояние счастья, оторван­ное от объективных корней, может быть создано искусст­венным путем. Например, в результате приема наркоти­ков, алкоголя или через приобщение к компьютерной вир-

       223

       Счастье и смысл жизни

       туальной реальности. Принимающий наркотики человек испытывает эйфорию, блаженство, но при этом объек­тивно он физически и морально разрушается, не реали­зует заложенных в нем возможностей, разрывает свои реальные связи с другими людьми. Субъективное удо­вольствие при объективном распаде не может быть на­звано счастьем, это лишь иллюзия, морок, мираж.

       Поэтому отсутствие объективных составных счастья делает человека, живущего повседневной жизнью, несча­стливым. Нищета, тяжелые болезни, отсутствие заботы близких и возможностей самореализации делают несчас­тным даже того, кому от природы дан веселый и благо­желательный нрав.

       В то же время субъективная сторона счастья играет не меньшую роль. Эта субъективная сторона не сводится только к ощущению физического комфорта, хорошего на­строения, радостей и чувственных удовольствий. В субъективное переживание счастья входит и удовлетво­ренность собой в связи с моральными критериями. Ин­дивид может недополучить психологических «поглажива­ний», развлечений и удовольствий, но он может считать,, что честно выполнял свой долг, что совесть его чиста как перед собой, так и перед другими людьми. Он может испытывать спокойствие и радость от того, что успешно трудится, творит и по мере сил делает добро другим лю­дям. Очень важно для субъективного переживания и осо­знания счастья понимание того, что ты честен с самим собой и твои дела, служащие предметом гордости и удов­летворения, — не фантазия, не фикция, а реальность.

       Быть счастливым — значит чувствовать себя тако­вым, но чувствовать с достаточным к тому основани­ем. Когда индивид эмоционально положительно оцени­вает себя, других людей, мир в целом, когда он постоян­но переживает подъем, радость, удовлетворенность от реальных деяний и отношений, можно сказать, что он счастлив.

       224

       Лекция 7

       Большое значение для переживания счастья имеет спо-собность человека радоваться тому, что он делает и чего достиг. Доволен бывает тот, кто умеет довольствовать­ся. Непомерные амбиции, завышенные претензии, веч­но голодное самолюбие, замешенное, как правило, на неумении реализовать себя, делают несчастливым даже личность, внешне успешную по всем социальным мер­кам. Точно так же действует заниженная самооценка, депрессивное, темное мировосприятие.

       В этом смысле для обычного человека остается зага­дочным понимание счастья аскетами и монахами, обра­щенными к Богу. В мирском смысле они несчастны — оборваны, голодны, лишены собственности, одиноки. В плане мировосприятия они сознательно отвергают удов­летворенность собой, образец которой описывает нам А. С. Пушкин: «Всегда доволен сам собой, своим обе­дом и женой». Христианский монах — это человек, со­бой глубоко недовольный, переживающий свою беско­нечную грешность, терзающийся падшестью. Любой не­винный проступок вырастает для него в личную траге­дию, поэтому он не может быть в общечеловеческом по­нимании счастлив не только объективно, но и субъектив­но. Да монах и не ищет обычного земного счастья. Сча­стье людей, обращенных к Богу, радикально отличается от счастья повседневности и выражается в особых экста­тических состояниях, о которых мы поговорим позже.

       Обладание социально-признанными составными счастья и активное переживание их как радостных и приятных не означает владения счастьем как вещью. Счастливая жизнь — процесс подвижный, изменчивый, включающий в себя противоречия, борьбу, преодоление трудностей. Статич­ное безоблачное счастье, понятое как простая беспроб-лемность, очень быстро перерастает в скуку. Да-да, ин­дивид, у которого все есть, быстро начинает скучать и тяготиться своим почти райским состоянием. Для насто­ящего живого счастья необходимы перемены, острые

       8. Зак. 49 225

       Счастье и смысл жизни

       ощущения, моменты самоиспытания, творчества, силь­ные неординарные переживания. Жизнь совсем без при­ключений неинтересна так же, как фильм, в котором ни­чего не происходит. Но каждое происшествие — это на­рушение спокойствия, сложившегося баланса сил и от­ношений. Иной вопрос, что фундаментальные круше­ния, невосполнимые потери и прочие тяжелые удары де­лают жизнь несчастной. Видимо, дело как всегда в мере. Приключения и борение необходимы для счастья ровно настолько, насколько они не разрушают динамической гармонии жизни, а способствуют ей. Это как острая при­права, добавленная в диетический питательный суп. Без приправы он полезен, но безвкусен, а передозировка ос­троты делает его вообще несъедобным.

       Разговор о счастливой жизни может касаться актуаль­но проживаемого периода, однако нередко он носит ито­говый характер. Была ли жизнь господина N счастли­вой? Очевидно, можно сказать, что она была счастли­вой, если добро в ней преобладало над злом, если труд­ности, потери и разочарования не лишили N способнос­ти радоваться бытию и быть довольным. Счастье как итог жизни означает положительную оценку жизненного ба­ланса. Объективное и субъективное выступают здесь в единстве.

       Можно ли включать смерть — ее время и характер — в оценку жизненного баланса как счастливого или несчас­тливого? Думаю, что да, когда другие дают оценку чьей-либо завершившейся жизни. Смерть может быть ранней, и тогда о полноте счастья говорить не приходится, ибо ранняя смерть обрывает ряд важнейших жизненных ли­ний и не дает человеку полностью реализовать себя и в достаточной степени порадоваться миру. Смерть может быть мучительной и унизительной, тогда она оказывает­ся поистине черной кляксой в конце достаточно счастли­вой и радостной жизни. Так обстоит дело, когда мы оце­ниваем чужую завершившуюся жизнь извне. Но пока че-

       226

       Лекция 7

       ловек жив и сам дает оценки своему бытию, смерть вооб­ще не входит в круг рассматриваемых им явлений.

       Думаю, было бы чрезвычайно радикальным оценивать любую человеческую жизнь как несчастливую только по­тому, что каждому человеку предстоит умереть. Смерть — такое же естественное условие нашего бытия, как и рождение. Человеческое представление о счастье соот­несено с необходимостью смерти как неизбежности, оно совпадает с представлением о счастливо прожитой жиз­ни, о радостном прохождении всех жизненных этапов и органичной связи индивида с предшествующими и по­следующими поколениями.

       2. Другая позиция связывает счастье с представлени­ем об удаче, фортуне, счастливом стечении обстоя­тельств. Можно сказать, что речь идет в данном случае о том пути, который ведет к обладанию благами. Люди далеко не всегда получают все сразу, а проходят долгий извилистый путь, иногда тратят целую жизнь на то, что­бы приобрести желаемые ими блага, те самые, за кото­рыми для них маячит призрак счастья—обладания. В данном случае счастье—удача понимается как максималь­но легкий путь, не отягощенный препятствиями, как ес­тественное и благоприятное стечение событий. Когда все помогает осуществлению намеченной цели, можно счи­тать, что человек находится в ладу с действительностью, что он правильно выбрал и свою цель, и способ дей­ствия, призванный к ней привести. Если же одни труд­ности громоздятся на другие и путь к цели не усыпан розами и тернист, есть причина задуматься о том, верно ли избрана цель, принесет ли она искомое счастье.

       Сама по себе серия неудач, переживаемых как не­счастье, может быть указанием на то, что от привычно­го, вымечтанного образа счастья стоит, подумавши, от­ступиться, ибо его воплощение в жизнь не принесет удов-летворения. Чересчур большие объективные препятствия указывают на чрезмерную субъективность стремления, на

       8* 227

       Счастье и смысл жизни

       его волюнтаризм и потенциальную разрушительность для самой личности. Так, в жизни и в литературе мы не­однократно можем встретиться с ситуациями, когда че­ловек, долго надрываясь для достижения счастья—обла­дания, получив искомое, остается глубоко неудовлетво­ренным и разочарованным. То, чего он добился ценой величайших жертв и усилий, обнаруживает свою несос­тоятельность, непохожесть на ту цель, о которой мечта­лось. Например, влюбленная пара, преодолевшая много препятствий, разрушившая свои прежние семьи, сойдясь для совместной жизни, обнаруживает, что обыденность отличается от романтической любви, а характеры каждо­го не настолько хороши, как виделись издалека. Или тот, кто терпеливо добивался социального статуса, славы и почета, обретя искомое, чувствует только разочарова­ние и опустошение. После такого рассеивания мира­жей пересматривается и пройденный путь. Если иско­мое счастье—обладание было не достигнуто влюбленны­ми из нашего примера, то вряд ли можно считать удачей саму их встречу, положившую начало развалу прежних отношений. Точно так же отдельные удачи на пути к славе начинают видеться разочарованному как обманные ло­вушки, завлекшие его в тенета ненужной суеты.

       Вопрос о счастье—удаче связан с другим вопросом: а можно ли вообще стремиться к счастью как к цели? Вик­тор Франкл полагает, что нельзя. И здесь мы вновь не­избежно касаемся вопроса о субъективном переживании. Ощущение счастья, так же как радость и удовольствие, — это эпифеномен (побочный продукт) стремления к иным содержательным целям, имеющим для нас смысл. Например, можно стремиться написать художественное произведение и при этом испытывать творческий подъем и чувствовать себя счастливым. Однако радость и удо­вольствие, сопровождающие работу, появляются спон­танно, независимо от наших стараний и усилий, они приходят сами по себе. Если же делать наоборот, очень

       228

       Лекция 7

       стараться испытать чувство творческого подъема и удо­вольствия, а для этого применять такой прием, как пи­сательская работа, то вряд ли что-нибудь получится. Со­средоточение на переживании счастья заставляет само счастье мгновенно испаряться. Т. е. можно сказать, что реально мы способны стремиться лишь к объектив­ной стороне счастья—обладания: к фактическому здо­ровью, благосостоянию, социальному статусу, к браку и контактам, которые извне принято считать хорошими Однако обладание объективными составными счастья еще не гарантирует действительной счастливости, кото­рая всегда существует как внутреннее состояние челове­ка, как актуальное переживание: радость, удовольствие, наслаждение, ощущение осмысленности собственной жизни, ее важности и интересности.

       3. В соответствии с третьей позицией, счастье — очень мощные, глубоко впечатляющие позитивные пережива­ния, накладывающие отпечаток на всю последующую жизнь человека. Эти переживания могут явиться к инди­виду в самые разные моменты его жизни: в час творче­ства или в час любви, в момент посещения храма или при обычной прогулке, когда мы созерцаем природу и приобщаемся к ней. Известный западный психолог и философ XX в. Абрахам Маслоу назвал эти моменты пиковыми переживаниями.

       Пиковые переживания представляют собой состояния чистой радости, самоцельные и самоценные, которые не служат для достижения чего-то другого. Это самодоста­точный опыт. Человек испытывает сильнейшие позитив­ные эмоции просто от того, что живет, от того, что ви­дит вокруг себя или познает, от общения с тем, кого он любит. Это счастье прямого приобщения к Бытию, глу­боко бытийная радость. В такие моменты люди забыва­ют о целедостижении, о стремлении преобразовать и пе­ределать мир, внести человеческий порядок в окружаю­щий хаос. Мир предстает в такие минуты как гармонич-

       229

       Счастье и смысл жизни

       ное целое, которое вовсе не нуждается в доработке и пе­реработке, в наших отчаянных субъективных усилиях. Он и так хорош сам по себе, и мы как его часть тоже хороши и прекрасны. Вот почему в пиковых переживаниях от­сутствует малейший момент прагматизма, утилитарнос­ти, а значит, озабоченности или тревожности. В подоб­ных состояниях человек испытывает при всей силе радо­сти глубокое спокойствие, чувство укорененности в дей­ствительности, глубинной связи с ней. Он не знает в такие моменты одиночества, он не одинок и не покинут, а естественно вписан в грандиозную и сияющую совер­шенством картину мироздания.

       Каждая вещь, на которой мы сосредоточили свое вни­мание, предстает как самоценная. В этот момент она как бы являет собой целую вселенную. Можно сказать, что здесь доминирует эстетический взгляд, любование, внимательное замедление над малейшей деталью того, что предстает перед взором. В то же время в пиковых пере­живаниях индивид глядит на окружающее не холодно-эстетски, примериваясь, с чем бы сравнить созерцаемое, он глядит любовным милующим взглядом, он любит то, на что глядит. Да и вся действительность, весь космос являет себя для человека как живая, полная смысла це­лостность, в жизни которой примиряются и разрешают­ся все противоречия, которые так терзают нас на эмпи­рическом уровне, при нашем обычном утилитарном вос­приятии вещей. В это время человек испытывает чув­ства удивления, благоговения и смиренно подчиняется величию переживаемого.

       Пиковые переживания очаровательны и восхититель­ны, они наполняют человека ощущением, что жизнь стоит того, чтобы ее прожить. Индивиду одномоментно явля­ется простота и красота мироздания, его уникальность и неповторимость. В то же время эти моменты неска­занного блаженства несут выраженный нравственный от­тенок: мир переживается не только как осмысленный и

       230

       Лекция 7

       прекрасный, но и как законосообразный, справедливый, всему полагающий должное место и должную роль. В нем отсутствуют страхи и обиды, в которые мы нередко погружены при обычной жизни, исполненной спешки, конкурентности и труда. Напротив, индивид испытыва­ет глубокое радостное доброжелательство к людям, со­чувствие и сострадание ко всему живому, он ничем не ущемлен и желает лишь передать другим свое благогове­ние и бытийный восторг.

       Пиковые переживания резко изменяют ориентацию человека во времени и пространстве. Художник или влюб­ленный, погруженный в экстатическое блаженство, пе­рестает ощущать протяженность времени, и день может пролететь как мгновение, в то время как минута способ­на вместить в себя впечатления, для которых при других обстоятельствах понадобился бы целый год. Точно так же переживающий эстетический или познавательный эк­стаз как бы перемещается в другое измерение и может потом с трудом понять, где же именно он находится.

       В пиковых переживаниях человек ощущает легкость и непринужденность, веселье, отсутствие напряжения. Все происходит как бы само собой, без усилий и надрывов. Испытываемое в такие минуты счастье далеко от серьез­ности. Это скорее похоже на увлекательную игру, кото­рая развертывается сама собой, предполагает юмор, ве­селье, радость. Все интересно, и все замечательно. Мож­но быть самим собой, ни под кого не подстраиваясь.

       Пиковые переживания длятся очень недолго. Это, по словам Маслоу, ситуативное достижение, пик, верши­на. Да они и не могут сопровождать всю жизнь человека, обитающего в физическом теле и вынужденного решать множество сугубо практических житейских вопросов, ибо предрасполагают к созерцательности, а не к упорной борь­бе за выживание и самоутверждение. Возникают такие переживания спонтанно, независимо от нашего стремле­ния, их нельзя сознательно организовать. Они приходят

       231

       Счастье и смысл жизни

       и уходят, оставаясь в памяти людей как лучшие, самые светлые мгновения их жизни, когда среди обычных забот и хлопот им вдруг открылась вечная тайна Бытия, и это было настоящее счастье.

       Впечатления от пиковых переживаний сохраняются у человека на всю жизнь и освещают эту жизнь даже в са­мые горькие и трудные ее минуты. Они способны под­держать в горе и дать надежду на лучшее.

       Полнота счастья присутствует в жизни человека, на­верное, при условии, что ему знакомы все три рассмот­ренные нами вида счастья.

       Это происходит тогда, когда мы обладаем социально ценимыми благами, когда нам везет в делах, и в то же время мы не покинуты Богом и иногда способны испы­тывать пиковые переживания. Счастье присутствует при спокойном и радостном мировосприятии, которое сопро­вождает любые испытания и трудности, делая жизнен­ный баланс положительным.

       2. Темное и светлое мировосприятие

       Тема счастья, как мы уже выяснили, связана не толь­ко с объективными обстоятельствами человеческой жиз­ни, но и с тем, как человек относится к этим обстоя­тельствам. И здесь мы можем выделить два типа воспри­ятия, условно назвав их темным и светлым. Темное ми­ровосприятие означает превалирование негативных эмо­ций и оценок, светлое — доминирование позитивного взгляда на действительность.

       Вопрос о позитивной или негативной оценке мира в целом и собственной жизни в частности никогда не был чисто психологическим, а всегда выступал как мировоз­зренческий и этический, ибо минорное, страдательное, мученическое отношение к реальности делает человека глубоко несчастным, в то время как радостный, оптими­стический, мажорный взгляд позволяет ему чувствовать

       232

       Лекция 7

       себя бытийно-счастливым и уверенным даже при боль­ших объективных трудностях.

       Темное мировосприятие всегда находило свое выра­жение в пессимизме и трагическом взгляде на действи­тельность.

       Пессимизм — это однозначно негативная оценка бы­тия, представление о том, что мир плох, несовершенен, бессмыслен, его ждет плохой конец, а жизнь человека — сплошное неизбывное страдание. Пессимистический взгляд по отношению к повседневному миру, в котором протекает наша жизнь, издревле был свойствен восточ­ному, в частности, буддистскому мировоззрению, кото­рое ориентирует человека на нирвану — угасание. Буд­дизм полагает, что все наслаждения эмпирического мира — лишь иллюзия, обман, и человеку должно избавиться от желаний, которые привязывают его к эмпирии, чре­ватой бесконечностью мук. В европейской мысли идею об угасании желаний и укрощении воли к жизни прово­дит философ XIX века А. Шопенгауэр.

       Пессимизм — это печальное согласие индивида со скверностью действительности, с ее бессмысленностью, грязью и пошлостью. Пессимист не борется против вра­гов человечества за усовершенствование мироздания, ибо полагает, что ничего улучшить все равно нельзя. У пес­симиста, по сути, два пути. Либо он может, подобно Шопенгауэру, проповедовать сочувствие всякой живой страдающей твари и призывать всех к угашению воли, либо, подобно Ницше, он становится на путь воинству­ющего цинизма и провозглашает насилие, имморальное (т. е. внеморальное) самоутверждение и доминирова­ние над другими по принципу: «Мир все равно плох, я не смогу его улучшить, так надо "урвать от него все возмож­ное и горделиво вознестись над его несовершенством». Отдохновением от гадкого эмпирического бытия оказы­вается лишь искусство — волшебное удвоение реальнос­ти, игра звуков, красок и слов.

       233

       Счастье и смысл жизни

       Трагический взгляд на действительность означает по­нимание жизни как разрыва и надрыва, неизбывного ос­трого конфликта между добром и злом, наслаждением и страданием, совершенством и убогостью. При трагичес­ком мировосприятии человек бунтует против несовершен­ства действительности, не соглашается с ним, желает от­менить и упразднить существующие зло и несправедли­вость, одновременно понимая невозможность что-либо изменить. Трагичен «абсурдный человек» Альбера Камю, продолжающий жить вопреки царящей в его сознании и судьбе бессмысленности, трагичен тот, кто взыскует Бога и не слышит его внятного ответа, трагичны порывы ро­мантизма, желающего пребывать в царстве высоких чувств и обреченного на обывательское прозябание, наконец, трагична судьба революционеров всех стран и народов, которые хотят воплотить на земле утопию, а неизбежно получают лишь пародию на нее.

       Ведущими сюжетами трагического мировоприятия яв­ляются:

       • тема пропасти между Абсолютным (Богом) и конк­ ретными преходящими вещами. Эта тема характерна для философских размышлений таких авторов как Свя­ той Августин, Б. Паскаль, С. Кьеркегор, К. Барт, Л. Шестов и др. Мир видится ими как бренный и пад­ ший, а человек — как греховное существо, отягощен­ ное виной и привязанное к своему низменному телу;

       в отсутствие целей и абсолютов при переживании тяги к ним. Эта позиция свойственна безрелигиозному ми­ровоззрению, страдающему от собственного атеизма, основанного на идеале разумности;

       • слепая судьба (рок) и человеческая ответственность. Эта трагическая тема прослеживается с древности, ее ярким выражением является миф о царе Эдипе, пожелавшем обмануть судьбу и не сумевшем сделать это. Роковое мировосприятие означает, что человек не верит в возможность самостоятельного влияния на

       234

       Лекция 7

       события своей жизни, он чувствует себя жертвой господствующей над ним необходимости, несчастным существом, лишенным свободного выбора. Стоит заметить, что стоический мудрец или завзятый «спи-нозианец» не усмотрели бы в этой ситуации никако­го трагизма, а указали бы на необходимость спокой­но подчиниться обстоятельствам. Трагизм рождает­ся из категорического несогласия с судьбой;

65550. несовпадение цели и результата, катастрофическое расхождение между желаемым, планируемым и во­ площаемым, реализуемым. В просторечье это назы­ вается «за что боролись, на то и напоролись». Тяже­ лое разочарование, ощущение напрасности усилий, вины и переживание собственной недальновидности оказываются уделом тех, кто делает слишком боль­ шую ставку на цель и вкладывает в ее достижение старания, которые потом не оправдываются.

65551. столкновение творческой индивидуальности со стан­ дартизированным внутренним миром среднего чело­ века. Уникальное видение, неординарность делают поэта, художника, неповторимую личность чужими на празднике жизни обывателя, нередко ставят их в положение изгоев. Как писала Марина Цветаева:

Что же мне делать, певцу и первенцу, В мире, где наичернейший — сер! Где вдохновенье хранят, как в термосе! С этой безмерностью В мире мер?!

Кроме пессимизма и трагического мировосприятия, можно вьщелить также мировосприятие, условно говоря, депрессивное. Если пессимизм — явление прежде всего концептуальное, если трагедийность предполагает оцен­ку каких-то крупных, судьбоносных событий и явлений, то депрессивность — черта повседневной жизни. Это скверное, мрачное настроение, которое больше, чем что-либо иное, сказывается на обыденном поведении чело-

235

Счастье и смысл жизни

века, на его общении с окружающими. Это раздражитель­ность, недовольство и вымещение его на окружающих.

Психологи, анализирующие привычную депрессив-ность у психически здоровых людей, отмечают ряд мен­тальных установок, характерных для такого рода депрес­сии. Назовем некоторые из них:

1. Максимализм. Стремление радикально относиться к любой ситуации по принципу «все или ничего»: либо пан либо пропал, или победа, или поражение. Макси­ малист не знает полутонов и хочет все сразу, а когда «все сразу» не получается, он перечеркивает самого себя и оказывается глубоко несчастным.

2. Общие выводы из единичных фактов. При такой установке человек, которому один раз отказали в его просьбе, начинает считать, что ему теперь всегда будут отказывать в любых просьбах, а это значит, что мир жес­ ток, а сам он обижен судьбой. Сделав подобный некоррек­ тный вывод, вполне можно возненавидеть заведомо все че­ ловечество, и вести себя соответствующим образом.

3. Психологическая фильтрация событий. Это случай, когда происходящие приятные и хорошие события попро­ сту не замечаются, зато любая скверная деталь ставится в центр внимания, и ей придается величайшее значение.

4. Дисквалификация положительного. Можно сказать, что дисквалификация положительного — это интерпре­ тация его со знаком «минус». Так, например, женщине говорят, что она красива, а она думает про себя: « Мою внешность отметили, чтобы подчеркнуть, что я глупа...» Или человеку объяснились в любви, а он тотчас начина­ ет соображать: «Наверное, это из корыстного интереса...» Таким образом все позитивное превращается в негатив­ ное, любая радость отравляется. При этом депрессивный индивид не только принижает самого себя, но и обвиня­ ет в любых смертных грехах других людей, которые со­ вершенно чистосердечно желают ему всех благ или хотят высказать добрые чувства.

236

Лекция7

5. Принятие ответственности за независящие от тебя события. Например, мать, увидев двойку в дневнике ре­бенка, говорит: «О, я плохая мать, я не справляюсь со своими обязанностями» — и начинает долго терзать себя упреками. Или врач, узнав, что дела у его пациента идут хуже, начинает неизбывно страдать по поводу своего про­фессионального несовершенства, что, впрочем, совсем не способствует его нормальной работе с больными. В данном случае происходит приписывание себе ответствен­ности за то, на что человек не в состоянии прямо и одно­значно повлиять. И ребенок, и больной — отдельные личности, чье поведение не может быть полностью зап­рограммировано. Ребенок может ошибаться, а больной не соблюдать режима. Но люди, берущие всю ответствен­ность на себя, страдают при этом от собственной беспо­мощности, от невозможности что-либо изменить. Это не означает, конечно, что следует быть безответствен­ным. Речь идет о разумной дифференциации того, что зависит от нас и что от нас не зависит.

Изменение к лучшему темного мировосприятия, его хотя бы относительное просветление может быть связано со следующими шагами:

1. Преодоление максимализма, менее требовательное, более мягкое и терпимое отношение к тому, что проис­ ходит. Тот, кто согласен на полутона, скорее найдет зо­ лотую середину в обращении с миром, чем завзятый ри­ горист.

2. Отказ от безосновательных обобщений. Здравое, без драматизации отношение к собственным промахам и неудачам как к частным случаям.

3. Позитивная фильтрация событий, выявление хо­ рошего и любование им. Принятие во внимание нега­ тивных моментов ровно настолько, насколько их нельзя не учесть для рационального действия. В современной западной психологии существует целая система позитив­ ного мышления, которая учит человека выявлять радости

237

Счастье и смысл жизни

в своей жизни и уметь наслаждаться ими, одновременно избегая, по возможности, того, что явно раздражает и портит настроение.

4. Позитивное, доверительное отношение к человече­ ству в целом и его отдельным, находящимся рядом пред­ ставителям. Как мы уже говорили ранее, подозритель­ ность и недоверчивость делают человека агрессивным, го­ товым не только к обороне, но и к упреждающему нападе­ нию, заставляют без видимой причины обижать других.

5. Стремление разобраться, что зависит от нас в про­ исходящих событиях, а что не зависит. То, что от нас зависит, мы можем изменить сообразно своим взглядам, стремлениям и представлениям. При этом стоит помнить, что никогда нельзя делать абсолютной ставки на один вариант событий. Как говорят англичане, «не кладите все яйца в одну корзину». Поскольку цель и результат не всегда совпадают, следует учесть возможные варианты и заранее мысленно адаптироваться к ним, тогда возмож­ ная неудача не будет психологически сокрушительной, не повергнет в длительную депрессию с ненавистью ко всему белому свету.

То, что не зависит от нас, необходимо принять как факт. Человек, неспособный принять неизбежное, во­пящий, бьющийся и проклинающий, все равно ничего не меняет, он только делает самого себя несчастным. Чтобы принять обстоятельства, против которых протес­тует душа, можно изменить свою точку зрения на них и найти в них некие положительные стороны, способные мобилизовать наши силы для дальнейшей жизни и само­реализации.

Заговорив о способах избавления от привычной де-прессивности, перманентной «несчастности», от темных очков, через которые люди порой смотрят на мир, мы фактически уже заговорили о светлом мировосприятии, об умении видеть в явлениях жизни и противоречивых обстоятельствах светлую, положительную сторону.

238

Лекция 7

Вообще-то, говорить о светлом взгляде в чем-то труд­ней, чем о темном. Когда нам хорошо, мы, как прави­ло, не вдаемся в нюансы наших ощущений, а просто ра­дуемся. Может быть, поэтому исследователи эмоций на­считали у человека 70 отрицательных эмоций и только 24 положительные. И все-таки светлое мировосприятие су­ществует, и оно не сводится только к пиковым пережи­ваниям, чей срок недолог, а выражается в тех самых по­вседневных установках сознания, которые мы перечис­лили несколько выше.

Оно связано с терпимым, приветливым, разумным от­ношением к себе, людям и событиям, без драматизации, нагнетания страстей и непомерных требований.

Светлое мировосприятие находит выражение в опти­мизме и чувстве надежды.

Является ли оптимизм розовыми очками? И да и нет. Да, потому что при светлом оптимистическом взгляде мы считаем, что мир скорее красив, чем некрасив, скорее совершенен, чем несовершенен, а люди, хотя среди них и встречаются разбойники, обманщики и негодяи, все же в большинстве своем совсем неплохие ребята, с кото­рыми можно поладить. Иногда их жалко, иногда им надо помочь, но главное то, что всегда возможно договорить­ся. При оптимистическом восприятии человек положи­тельно относится к самому себе, хотя для этого вовсе не обязательно претендовать на роль ангела.

В то же время оптимизм не является блаженной ил­люзорностью или добровольным самообманом. Он не просто розовые очки, в нем присутствует мощное воле­вое начало. По хорошему определению А. Швейцера, оптимизм — это воля к жизни. При оптимизме человек, несмотря на превратности судьбы, испытывает могучую бытийную радость, он готов преодолевать препятствия и упорно проходить все жизненные этапы: от юности до глубокой старости. Он никогда не скажет, что жизнь — это одно лишь страдание, он считает, что за нее стоит

239

Счастье и смысл жизни

бороться, ее нужно отстаивать, сохранять и упрочивать Жизнь — ценность сама по себе, смысл, наслаждение, восторг побед и элегическое спокойствие созерцания при­суши ей самой, поэтому от нее не надо бежать ни в мир иной, ни в беспамятство нирваны. Неукротимая воля к жизни, к бытию всегда стремится вперед, она не боится потерь, не пытается удержать ускользающий вчерашний день, не останавливается на достигнутом. Оптимисти­ческий человек любит мир активно и деятельно, он сли­вается с потоком жизни в гармоничном двуединстве и со всей полнотой проживает каждую минуту, получая от нее то, что может дать именно она.

Оптимизм выражает себя также в виде «мелиоризма»

65535. убеждения в том, что мир, который далеко не во всем блистает совершенством, можно улучшить. Начиная с эпохи Просвещения эта точка зрения господствовала в европейском сознании, в основе ее лежал рационализм

65536. представление о безграничных возможностях челове­ ческого разума. Из рационализма следовало, что чело­ век способен познать законы функционирования и раз­ вития общества, а затем применить их для усовершен­ ствования человеческих взаимоотношений и социально­ го устройства. Представление о ведущей роли разума вы­ зывало к жизни убежденность в том, что человечество развивается прогрессивно — от простого к сложному, от низшего к высшему — по восходящей.

В настоящее время прогрессистские взгляды постав­лены под сомнение, однако истинные оптимисты и в наши дни в конце трудного и противоречивого века не верят в мрачные пророчества о конце света или само­убийстве человечества. Они верят во всепобеждающую силу жизни и, что самое главное, предпринимают прак­тические усилия для того, чтобы решать реальные про­блемы улучшения современной ситуации и выхода из экологических и политических тупиков. Светлое миро­восприятие всегда усматривает впереди перспективу, ви-

240

Лекция 7

лит будущее, потому что спокойно жить и продуктивно трудиться, упираясь носом в стену безнадежности, про­сто невозможно.

Говоря об оптимизме, мы уже коснулись чувства на­дежды — важнейшей составной светлого мировосприя­тия. Она означает, что мы предполагаем в будущем воз­можность перемен к лучшему. Мы не уверены (кто мо­жет быть уверен, что знает грядущее?), однако всеми си­лами души устремлены к тому свету, который маячит впереди. Надеяться — значит всегда ожидать от жизни радости, гармонии, счастливого продолжения и благопо­лучного исхода. Именно надежда нередко помогает лю­дям выживать в самых тяжелых обстоятельствах и выхо­дить из опаснейших переделок. В народе говорят: «На­дежда умирает последней». Пока мы не впали в безна­дежность, мы не утрачиваем оптимизма, и, значит, мы в силах трудиться, бороться, наслаждаться тем, что дает нам жизнь здесь и сейчас.

Именно надежда выступает одной из ведущих христи­анских добродетелей. Человек должен верить в Бога и надеяться на благодать, на милость Всевышнего, на его безграничную любовь к тварному миру и каждой челове­ческой душе. Однако человек должен надеяться и на са­мого себя. «На Бога надейся, а сам не плошай», — гла­сит пословица. Светлое мировосприятие всегда видит мир через призму надежды.

Последний момент, который мне хотелось бы отметить, говоря о светлом, оптимистическом взгляде на жизнь, — это юмор. Юмор — слегка отстраненное и сочувственно-насмешливое отношение к самому себе и собственным об­стоятельствам — снижает накал драматизации, к которо­му склонны многие люди. Трагическое и пессимистичес­кое мировосприятие — всегда результат глубокой серьез­ности в отношении к самому себе, и оно, как правило, связано с представлением о строго очерченном должном порядке вещей. Ригористическая суровость делает любое

241

Счастье и смысл жизни

отступление от принятой жизненной схемы драмой и тра­гедией, ломка жестко принятого стереотипа поведения и мышления сопровождается страданиями и слезами, разо­чарованием и депрессией. Юмор же всегда близок к игре с ее гибкостью, подвижностью, свободой, он жонглирует противоречиями, сталкивает их, высекает искру смеха из внезапного соединения несоединимого. Когда человек относится к другим и к себе с юмором, ему не грозят за­тяжные беспросветные состояния, он облегчает себе пе­реживание неприятностей и страданий, просветляет соб­ственный взгляд, дает ситуации более мягкую, снисходи­тельную оценку, чреватую возможностью надежды на луч­шее. Юмор — это луч света, это возможность посмеяться и отвлечься хотя бы на минуту от жесткого прессинга дей­ствительности. Вот почему во время любой тирании в об­ществе расцветает анекдотическое творчество. Смешные истории о самих себе, о правителях и власти помогают людям не впасть в отчаяние, не замкнуться на плохом, оставаться открытыми бытию.