2. Пути иномирности или метафизический компромисс?

Как мы уже выяснили выше, обычный средний чело­век (средний не в смысле серости, а в смысле типичнос-

260

Лекция 8

ти своего образа жизни) погружен в эмпирический мир и его события. Даже считая себя верующим, он, как пра­вило, занят повседневной реальностью и отвлекается от нее лишь в моменты жизненных кризисов или во время торжественных религиозных церемоний (если служба хо­рошо организована, а проповедник — достаточно уме­лый психолог и оратор).

Однако издревле существовали духовные течения, ис­кренние поборники которых не просто утверждали на­личие мира иного или его исходность, первичность по отношению к обыденному бытию, но постулировали не­обходимость такого образа жизни, который весь был бы направлен к наилучшему достижению инобытия. Пер­воначально это эзотерические учения, известные уже в Древнем Египте и Древней Греции (таинства святилища Изиды, Элевсинские мистерии и т. д.), затем — миро­вые монотеистические религии, которые при всей сво­ей популярности и широчайшем распространении по ос­новному своему смыслу полностью обращены к поту­стороннему.

Именно монотеизм и эзотеризм древности рождают представление о совсем иной реальности, ничем не схо­жей с обыденным человеческим существованием, с его конечностью, смертностью, вещественностью, с его за­ботами и страстями. Это не человеческая реальность, она предлежит человеку, создает его как свое собственное инобытие и служит источником всех благ и достоинств: самого факта существования высших нравственных и эс­тетических ценностей, добра, красоты. Она ничем не по­хожа на антропоморфных или зооморфных богов полите­изма с их вполне человеческими занятиями, чувствами, интригами. Она абсолютна, тотальна, хотя обладает лич­ностным аспектом, и будучи абсолютной, определяет и судьбу эмпирических существ, и смысл их бытия. Боже­ственный Абсолют и близкие к нему слои бытия оказы­ваются истинной отчизной маленького и суетливого сына

261

Нравственность перед искушением иномирностью

Адама, из нее он выходит и в нее возвращается, не важ­но, один или много раз, в конечном счете — навсегда. Это навсегда абсолютно перевешивает по своему значе­нию короткую обыденную жизнь, быстропреходящее бытие изменчивых теней.

Конечно, сама идея об укорененности человека в чем-то бесконечно большем, нежели он сам, не вызывает ни­каких возражений. Безудержный антропоцентризм, ти­таническая дерзость мыслителей Возрождения и совре­менных технократов при более пристальном рассмотре­нии оказываются чем-то вроде младенческого эгоцент­ризма, когда ребенку кажется, что он — центр мирозда­ния и именно вокруг него вращается весь взрослый мир от бабушек, несущих манную кашу, до солнца и звезд. Эта, не скрою, приятная иллюзия довольно быстро рас­сеивается. Человек — часть огромной Вселенной, ее фраг­мент, элемент, малая толика, и действительность, пита­ющая его своими соками, пронизывающая невидимыми полями, во многом является для него непостижимой. Мы по сей день не знаем о себе самого главного: откуда мы пришли в нашу эмпирическую жизнь и куда уйдем после смерти. Рассыплемся в прах? Отправимся блуждать по адовым каньонам и райским кущам? Растворимся в по­родившем нас Сверхсознании? Несомненно одно: суще­ствуют те уровни, слои, измерения реального мира, ко­торые обладают иными степенями свободы и власти, именно им принадлежит первое слово в нашей судьбе. Сама материальная астрономическая Вселенная — ско­рее всего, лишь один из пластов многослойного пирога действительности, и над ней вырастает сложная иерар­хия духовных сил.

Однако, признав это, должны ли мы отвернуться от нашего бренного мира, от очага, который здесь и сейчас согревает наши бедные смертные тела, от нашего несо­вершенного человеческого общежития, которое далеко не всегда — братство? Надо ли любить эту временную квар-

262

Лекция 8

тиру, перевалочный пункт на пути астральных странствий? Посмотрим, как отвечают на это мировые монотеисти­ческие религии и эзотерические учения.

Даже при поверхностном обзоре христианства, инду­изма, теософии обнаруживается, что все они выносят об­винительный приговор посюстороннему эмпирическому миру: «Виновен! Виновен! Отвернись от него, человек!»

Действительно, в реальной жизни и реальной истории много зла, жестокости и коварства. И сегодня, как и тысячу лет назад, страдают невинные, отсутствует спра­ведливость, льются потоки крови. Но этот мир не может быть иным, говорит христианство, он грешен, он забыл Бога и лежит во зле. Он неистинный, соглашается инду­изм, он — майя, морок, иллюзия, средоточие бесплод­ных желаний, влекущих за собой лишь страдания. Имен­но поэтому ценности обыденной повседневной жизни оказываются для монотеистического сознания антицен­ностями: ложными, грязными, влекущими в объятия дья­вола или в губительный самообман.

Конечно, крупным религиям некуда деваться, они вынуждены как-то ладить с эмпирическим миром, идти на уступки, давать послабления греховной человеческой природе. Одним из таких компромиссов выступает про­тестантизм, объявляющий успех в земной деятельности богоугодным делом, символом богоизбранности. Кроме того, сами деятели церкви — тоже не бесплотные духи и не могут полностью отказаться от человеческих потреб­ностей и влечений. Крупнейшие мировые религии вы­ступают как нравственная сила, стремящаяся облагоро­дить сам мир: они способствуют распространению мило­сердия, терпимости, любви к ближнему, т. е. пытаются совершенствовать наличную эмпирическую данность. И тем не менее, для идейного ядра религии это вторично. Все, что касается посюстороннего мира, должно быть подчинено достижению мира иного. Главное — спасти бессмертную душу или избавиться от вериг майи, застав-

263

Нравственность персу искушением ииомирностью

ляющей любить смертные и изменчивые вещи. Главное

— измениться настолько, чтобы перестать быть челове­ ком. Это и есть основной пафос всех ведущих религий и эзотерики: быть земным человеком не просто мало, быть в полной мере лишь им — еще и грешно и постыдно. «...Настоящее свое состояние, каким бы благообразным оно ни было,— пишет С. С. Аверинцев, характеризуя ранневизантийскую литературу, — христианин не может не оценивать как позорное, ибо обязывается измерять его меркой абсолютного: любые его заслуги конечны, между тем как вина — бесконечна. Христианство учит человека воспринимать свое тело как храм бога — весьма веская причина скорбеть о том, что храм этот «весь осквернен». Христианство внушает человеку, что он есть носитель образа божия — каких же слез хватит, чтобы оплакать унижение этого образа?»

Погрязнуть в делах житейских, даже если ты добр, кро­ток и терпелив,— это идти по пути гибели. Отречение от своего земного естества — единственный путь к успеху. Лишь тот, кто презрел пагубные радости и соблазны обыч­ной жизни (схимник, мученик, аскет, йогин) может ска­зать, что действительно стал на путь, ведущий от челове­ческого к божественному, от пошлой смертности и греха

— к бессмертию и блаженству. Его лицо в полной мере обращено к потустороннему, к духу, а сердце не скучает о земной мишуре.

Хочу подчеркнуть, что здесь я стремлюсь выявить именно ведущую нить религиозного и эзотерического сознания, не вдаваясь в дискуссии о мере признания мирских благ. А дискуссии такие, конечно, были как между отцами цер­кви, так и между религиозными философами. Главными, постоянно действующими источниками грешности этого мира, его скверны религия и эзотеризм полагают: