9. Зак. 49 257

Нравственность перед искушением иномирностью

малейшее нарушение меры влечет за собой полную транс­формацию качества намерения или поступка, хорошее и плохое сплетаются в тесном объятии и перетекают друг в друга. Любить жизнь — значит любить ее вместе с ее не­избежным злом (или, вернее, несмотря на него), жалеть, прощать и стремиться увеличить долю добра.

Мягкое прочтение самоценности жизни, данной нам в нашем единственном мире, не приглашает сожрать ближнего своего ради повышения своей собственной мощи. Это хорошо показал А. Швейцер, проповедуя благоговение перед жизнью, которое выражается в глу­боком уважении к существованию любого одушевленно­го создания, будь то человек, жук или даже ромашка. «Жизнь — это космический альтруизм, — вторит ему Х.Ор-тега-и-Гассет, — она существует лишь как постоянное пе­ремещение от жизненного Я к Другому».

Тезис «жизнь самоценна» ориентирует человека на последовательное, порой терпеливое переживание (про­живание) разных этапов жизни и разных ее проявлений. Он исключает самоубийство как способ разрешения жиз­ненных проблем. Утеряв одни жизненные смыслы, ис­пытав некий ценностный крах, человек ищет другие и находит их, ибо последним и главным смыслом является сама жизнь: возможность видеть небо и землю, слушать щебет птиц и журчание воды, радоваться другому чело­веку и радовать его собой. Тогда каждый прожитый день воспринимается как подарок. Острое переживание са­моценности жизни очень точно выразил А. Вознесенс­кий: «Вечером, ночью, днем и с утра благодарю, что не умер вчера!» И эта благодарность не только за наличные и грядущие плотские радости, но и за духовные откры­тия, творческие озарения, душевную гармонию, нераз­дельно связанные в обыденной жизни с материальным бытием.

Положение «смерть абсолютна» также имеет две трактов­ки. В XX в. развернутое выражение первой, пессимисти-

258

Лекция 8

ческой и даже ипохондрической, принадлежит А. Камю. Это утверждение абсурдности и бессмысленности жиз­ни, лишенной Бога, запредельности, иномирности, ин­дивидуального бессмертия. Литературно-философский герой А. Камю в сущности страстно желает и высших сил, и загробного бытия, но его сциентистское «рацио» обливает эту страстность холодной водой нигилизма. «Хотел бы поверить, но не могу себе позволить». А зна­чит, ничто не свято. Пусть зыбится и течет морок лету­чих ощущений, пусть подвиги сменяются преступления­ми, а благородство братается с подлостью, ибо все еди­но. Как насмешливо заметил А. Вознесенский: ««В ящик рано или поздно, жизнь была, а на фига?»

Именно эта идея единства и тесной взаимосвязи меж­ду смертностью и аморальностью, прозвучавшая впервые задолго до А. Камю, еще в древности, стала основанием для обвинения в безнравственности абсолютно всех, кто признает земную жизнь единственной и конечной. Отож­дествлять безрелигиозность (а тем более атеизм) с под­лостью, бессердечием и порочностью стало общим мес­том и хорошим тоном. Даже интеллигентные, высоко куль­турные христианские авторы XX в. (например, Б. Выше­славцев) не могут удержаться от того, чтобы не пнуть побольнее стихийных и нестихийных атеистов за их ори­ентацию лишь на прижизненные ценности. И любить-то они, бедные безбожники, не умеют, и сердца у них нет, и ничто святое им неведомо. Обличения весьма далекие и от христианского великодушия к грешникам, и от ли­беральной терпимости.

Между тем, я бы сказала, что людям, не верящим в бессмертие, святое ведомо. Хотя, возможно, им ведомо не все святое, а лишь земные, чисто человеческие его выражения. Мы просто по опыту, из обычной жизни зна­ем, что далеко не все неверующие — циники, а многих из них нигилистические и тоскливые пассажи А. Камю просто бросают в дрожь, ибо они вполне искренне стре-

9* 259

Нравственность перед искушением иномириостью

мятся быть гуманными и не путать добродетель с поро­ком. Для них могут быть святыми чужая жизнь, процве­тание Родины, благополучие семьи, счастье детей. Ми­ротворчество, жертвенная любовь свойственны неверую­щим, как и верующим разных конфессий.

Тезис «смерть абсолютна» может быть истолкован в смысле прямо противоположном-тому, который вклады­вают в него нигилисты. Неизбежность ухода делает жизнь не абсурдной, а, напротив, исполненной содержания. «Обязывающее значение смерти» — это значение всех жизненных ценностей, перед которыми и за соблюдение которых мы в ответе как перед самими собой, так и перед другими людьми. Перспектива смерти делает особенно острым переживание добра и зла, в то время как бес­смертие как бы уравновешивает их, нивелирует корен­ное различие. Бессмертие, по сути дела, уничтожает и само стремящееся к ценностям «я». Бесконечно суще­ствующая личность размывается временем, меняет свои очертания, разваливается (как и все слишком большое) под своей темпоральной тяжестью. Вот почему авторы-эзотерики подчеркивают в своих работах благодатность заб­вения. Душа не помнит своих прошлых существований. Однако что же есть это забвение, как не та же самая смерть?

Таким образом, нравственное содержание ориентации на жизнь не может быть оценено негативно, если подхо­дить к нему без предвзятости. Стремление полнокровно жить эмпирической человеческой жизнью — не заблуж­дение грешного или невежественного ума, а, возможно, только лишь часть истины.