2. Сущность и признаки права

Определение сущности права предполагает обнаружение тех внутренних и необходимых, общих и повторяющихся свойств, признаков правовых явлений и процессов, что составляют их отличительные черты. Предельно широкое понимание права должно охватывать и закономерности правообразования, и место права в системе общественных отношений, и право в действии – соединении нормативов с живой человеческой деятельностью. Богатство содержания и форм права, его емкость и всеобщность, аккумуляция в праве огромного количества экономических, политических, духовных и других факторов объективно затрудняют выработку единственно возможного и лаконичного определения права. Впрочем, это судьба осмысления практически всех социальных явлений.

Сегодня сами правоведы приходят к выводу, что право – «явление значительно более фундаментальное, чем это могут выразить формально-догматический, классовый, либо естественно-правовой подходы. Право – явление мировой и национальной культуры, составная часть «старых» и «новых» цивилизаций, сложнейший феномен общественного и индивидуального сознания, проявление объективной логики общественных отношений, своего рода закономерные императивы, требования этих отношений, которые политическая власть призвана отразить в действующем законодательстве»¹.

Другими словами, право необходимо рассматривать не как чисто юридический феномен, но как сложное социокультурное явление. Оно включено в функционирование всей системы общественных отношений, реализует фундаментальные функции культуры (освоения и познания мира, нормативную, коммуникативную, защиты, преемственности и т.д.), обнимает весь комплекс связей, в которых люди реализуют свои цели, интересы, жизненные планы. В той мере, в какой правовые предписания, отвечая на потребности в создании и применении правовых актов, выражают собой определенный правовой идеал («должное»), а последний оказывает воздействие, преобразует реальные отношения людей, – право является социально- и духовно-практическим освоением мира. Право аккумулирует исторический опыт человечества, данный в различных формах собственности, морально-этических и религиозных взглядах. Право выражается в общих для всех людей масштабах прав, свобод и обязанностей, которые позволяют достигать как эффективной регуляции социальных взаимодействий, так и самореализации человека в современном демократическом обществе. Определение права не должно находиться в противоречии с механизмами его реализации, противоположность права и закона не должна абсолютизироваться во вред правоприменительной деятельности.

Потребность создания того или иного «должного» правового акта, его последующее применение, в конечном счете, обусловлены природой и закономерностями функционирования конкретного вида общественных отношений или их системы в целом («сущего»). Выражая в преобразованном виде «сущее», выступая идеализированной моделью определенных требований самой жизни, «должное» позволяет полно и всесторонне проявлять потенциал гуманистического и креативного развития, выступать важнейшим инструментом духовно-практического освоения и преобразования мира. Требования жизни, притязания людей, становясь массовыми, устойчивыми и типичными и преломляясь через культурные коды правосознания, его лексику и понятийный аппарат, приобретают нормативно-правовой характер. При этом следует помнить, что сами по себе естественно-правовые требования и прообразы норм расплывчаты, неопределенны, по-разному интерпретируются – в зависимости от социальных позиций, ценностных предпочтений субъектов права.

Следовательно, перед нами стоит задача интегративного понимания права, способного учесть как его естественные, ценностные, духовные основания, так и их предметное закрепление в нормативности, формальной определенности, институциональности права, в его связи с властью (государством в классовом обществе). Гарантии против насилия и произвола, защита прав и свобод, обоснованные «естественно-правовыми» доводами, обретают действенность в позитивном праве, судебных решениях, обеспеченность силой государственной власти. Исследуя право как развивающуюся целостную систему, будем помнить о недопустимости механистического сведения его к какому-либо одному компоненту. Любому, по справедливому замечанию К.И. Скловского, «кто захочет в двух словах исчерпать суть права, придется скоро оставить свои попытки, убедившись, что он попал в ту пограничную, маргинальную область»¹, в которой любое слово может быть оспорено. Выступая против упрощенного сведения права к рациональности, К.И. Скловский утверждает, что подобно живому организму, право подвластно своей истории, «которая, при ближайшем рассмотрении постоянно обнаруживает неизведанные пласты, уводящие все дальше от простой причинности. Уже хотя бы поэтому мы должны задуматься о содержании той рациональности, в ореоле которой предстает нам право, тем более что само это понятие (рациональности. – Е.Ю.) достаточно изменчиво и синтетично, т.е. несводимо к одному компоненту».¹ Что же может выступить исходным пунктом в решении этой задачи, учитывающим все вышеприведенные методологические и теоретические установки?

К. Маркс справедливо отмечал, что в интересах сопоставления вещей в качестве товаров «товаровладельцы должны относиться друг к другу как лица, воля которых распоряжается этими вещами... они должны признавать друг в друге частных собственников. Это юридическое отношение, формой которого является договор – все равно, закреплен ли он законом или нет, – есть волевое отношение, в котором отражается экономическое отношение»². То есть общественное отношение приобретает юридический характер не потому, что уже имеется разработанная норма права, регулирующая отношения людей, их деятельность, но потому, что в самом содержании общественного отношения есть признаки права.

Если право – это прежде всего сами волевые отношения, то законы, получив от законодателя соответствующую знаковую и институциональную форму, становятся правом в той мере, в какой верно выражают поступательную самоорганизацию общества, сохраняют его целостность, стабильность, возможности дальнейшего развития. Поэтому законодатель должен видеть право в самой действительности, ибо то содержание закона, которое законодателю предстоит выразить в акте государственной воли, дано как нечто реальное самими общественными, в особенности экономическими, отношениями. Закон, по своему предназначению, даже если его текстуальное содержание далеко не всегда персонифицировано, должен быть в конечном итоге направлен на удовлетворение потребностей и интересов индивидов и социальных групп. Социальное предназначение закона в современных условиях цивилизованного общества – быть юридической формой реализации интересов, прав, свобод и обязанностей человека и гражданина в обществе и государстве.

Социальные интересы изначально содержат в себе качество нормативности, вытекающее из сущности интереса как общественного отношения – формы проявления взаимозависимости субъектов человеческой деятельности. Удовлетворение потребностей, составляющих содержание интересов, невозможно вне общественного отношения, в рамках которого социальные действия субъектов встречаются, согласуются, требуют взаимного учета и контроля, становятся предметом социального регулирования. Только при соблюдении определенных правил и целесообразной последовательности действий, субъекты могут оптимально удовлетворить свои потребности.

Р. Иеринг первым среди правоведов обратил внимание на интерес как материальное основание права, на объективацию правом коренных общественных интересов. Нежелание или неспособность законодателя считаться с основополагающей ролью интересов, произвольное и силовое воздействие на носителей интереса ведет к нарушению стабильного режима воспроизводства общественных отношений. Другое неизбежное следствие игнорирования сложившихся устойчивых интересов социальных групп и слоев – снижение эффективности правовых институтов и норм, выдвижение на первый план фактически складывающихся отношений с потенциалом дезорганизации, девиаций и т.п.

Интересы, выражая положение индивидов и социальных групп в системе общественных отношений, их взаимозависимость друг от друга в силу разделения труда, создают свойство, чрезвычайно важное для понимания природы права, – диспозитивность, т.е. взаимообусловленность поведения субъектов, юридически закрепленную в их взаимных правах и обязанностях, или – императивно-атрибутивный (притязательно-обязатель­ный) характер права, состоящий во взаимозависимости должного и возможного поведения, единстве и равенстве взаимных прав и обязанностей. Непосредственный интерес есть общественное отношение, объективное и независящее от воли отдельного лица, индивида. Реализация же интереса предполагает волевое, т.е. по воле заинтересованных лиц, отношение и как таковое может быть опосредованно юридической формой и приобрести свойства правового отношения.

Интерес порождает нормативную ситуацию и в силу свойства диспозитивности ставит субъекта интереса перед выбором и, соответственно, оценкой предпочтительного или оптимального средства удовлетворения потребности. Отсюда – единство, переплетение ценностного, познавательного и социального аспектов права.

Интересы, выражающие объективный характер общественных отношений и побудившие законодателя позитивировать волевые отношения в нормативном акте, обретя юридическую форму, становятся общеобязательной системой стандартов, нормативов деятельности и поведения, воспроизводящих функционирование и развитие социума в большем или меньшем соответствии с объективными предпосылками, условиями, внутренней логикой его жизни. Тем самым позитивное право не только закрепляет варианты разрешения противоречий между индивидными интересами и интересами сообществ разного уровня, но и становится самостоятельным условием и фактором формирования и развития этих интересов.

Реализация интереса – в большей или меньшей мере сознательный волевой акт. Если при простом соблюдении правовых норм (правомерном, законопослушном поведении) роль интереса «стерта», затушевана, то уже при активном использовании субъективных прав, инициативе и предприимчивости, не выходящих за рамки предусмотренных законом возможностей, в полной мере раскрывается мотивирующее значение интереса.

Сама роль, выполняемая индивидом в системе того или иного вида человеческой деятельности, достаточно жестко предписывает ему модель поведения и тем самым содержит в себе диспозицию типовых ситуаций.

Коренные интересы социальных групп выражают основы существующих общественных отношений – отношение собственности и власти, характер воспроизводства культуры и личности и т.д. – и поэтому с необходимостью требуют как нормативного закрепления, так и гарантии выполнения требований нормы, соответственно, наказания в случае неправомерного поведения. Нормативное закрепление происходит как в обобщенно-концентрированном виде – в общих принципах позитивного права, выражающих основные начала общественной жизни и культуры, так и в правовом статусе личности, отражающем место индивида в социальной структуре и, тем самым, его интересы.

Через рациональное и волевое содержание интереса законодатель активно воздействует на формирование и реализацию процессов жизнедеятельности людей с желательными для общества результатами.

Диспозитивность интереса, связанная с его объективностью, должна нормативно ограничивать произвол политической элиты и государства по отношению к индивидам и социальным группам. В общем виде – должен ограничиваться любой субъективный произвол, эгоизм и своекорыстие, одновременно придавая положительную ценность социально одобряемому (правомерному) поведению, усиливая социальную ответственность за выбор модели поведения.

Делая же общий вывод, можно установить, что правовые нормы и принципы выступают специфической формой фактических общественных отношений. Они призваны закреплять, освящать и охранять сложившиеся объективно необходимые порядки, в которых всегда присутствует и определенный масштаб свободы действий человека, возможность выбора целей и средств их достижения, и определенный масштаб ограничения этого выбора. Объективно необходимый порядок складывается и формируется в столкновении различных социальных сил и тенденций, вследствие чего борьба за правовые принципы и нормы, их законодательное воплощение начинается на доюридической стадии их формирования и не прекращается в связи с его окончанием.

Понимание права как формы всех иных общественных отношений не означает отсутствия в нем специфической внутренней логики, выражающей единство всех конкретных правоотношений. Право выступает здесь как единая, унифицированная форма различных общественных отношений, взятых в одном и том же аспекте, в одной и той же – юридической – плоскости. Таким образом, право обладает своеобразной двойственностью – как форма различных общественных отношений и как особое общественное отношение. (Эта двойственность не точно отмечена в юридической литературе противопоставлением двух подходов к определению правоотношений – как к общественному отношению, урегулированному нормой права, и как к общественному отношению особого рода – правовой форме общественного отношения.)

Разговору о сущности права и терминологически точному его определению по сей день мешает укорененное в обыденном сознании, в традиции юридического позитивизма отождествление права с официальным законодательством, государственным принуждением.

В советской юриспруденции стало классическим определение права, провозглашенное А.Я. Вышинским на Совещании по вопросам науки советского государства и права 1938 г. В нем утверждалось, что право представляет собой совокупность правил поведения (норм), выражающих волю господствующего класса и обеспеченных государственным принуждением. Здесь мы имеем дело с типичным выражением нормативистского (легистского, позитивистского) понимания права, для которого существование закона, его публично-властная данность в роли «права» предшествует той действительной правовой сущности и содержанию, выражением которых этот закон как носитель права должен являться. Этому подходу противостоит юридическое правопонимание, выражающее традицию школ (традиций правопонимания) «естественного права», для которых закон и право различны, не совпадают. В них подразумевается, что право обладает объективными свойствами, которые предшествуют закону и не зависят от воли законодателя. Тогда становится возможной оценка закона как правового или внеправового, за которой неминуемо должно следовать концептуальное объяснение – каким должен быть закон, в соответствии с исходными основаниями права.

С позиции юридического правопонимания нормативистское определение, подобное приведенному выше, подвергается критике по следующим основаниям. Во-первых, за потенциал узкоклассового понимания права, сводящий его к перечню функций государства: закрепление собственности и политической власти господствующего класса, его прав и привилегий. Сведение права к воле господствующего класса (властвующей элиты) ущербно еще и потому, что предполагает наличие социальной структуры общества, реализующей в «чистом виде» подавление, или отсутствие воли у большей части общества, чего в истории человечества никогда не было. Подмена права законом (приказом), исходящим от власти, игнорирует то обстоятельство, что государственная воля становится правовой в той мере, в какой выражает интересы социума, легитимирует волю большинства народа.

Нормативистское понимание права ведет к отождествлению права и юридических текстов, создающему условия для подмены юридических норм декларациями, лозунгами и абстрактными определениями. Тем самым создаются параллельные миры: мир писаных законов – и мир фактически действующих правил поведения, что с неизбежностью ведет к стиранию граней между правомерным и неправомерным поведением, резко снижает роль юридической осведомленности, разрывает внутреннюю связь между правом, нравственностью и политикой.

Нормативистское понимание права по своей природе статично, не учитывает феномен так называемого «предзаконного», т.е. существование правовых отношений в реальной жизни до и независимо от их законодательного воплощения, и «послезаконного», т.е. реального правового режима, обладающего определенной мерой соответствия правопорядка действующей нормативной системе. В конечном итоге это определение провоцирует воспроизводство упрощенного, вульгарно-социологического понимания права.

Нормативизм не в состоянии справиться с проблемой определения сущности международного права, этатистски трактуя его как право межгосударственное. В этом случае исчезает сама природа международного права как права человечества, представляющего защиту основным правам и свободам человека, поэтому имеющего в своей основе ценностный, а не силовой, государственно-принудительный характер.

По этому поводу методологически четко высказался Э.Ю. Соловьев, подчеркнув, что «определение права, по строгому счету, является не теоретическим (типа «А есть В»), а нормативно-теоретическим (типа «А должно мыслиться как В»), выражая тем самым ценностную природу права¹. С этой точки зрения нельзя признать удачной идею о том, что отождествление права со справедливостью никогда не было ни абсолютной правдой, ни абсолютной ложью. Позитивное право всегда выступало как некий официальный эталон справедливости, признанный в данном обществе². Да, вряд ли возможно насильственно отменить употребление в нейтрально-классификационном смысле термина «право» по отношению к любым когда-либо существовавшим или иным существующим системам законодательства. Изменится ли при этом наше отношение к «кулачному праву» как антиподу права как такового? Перестанем ли мы относиться к режиму Северной Кореи как порядку, нарушающему элементарные права человека, тем самым несправедливому? Самоценность права, даже являясь продуктом достаточно позднего порождения истории человечества, требует понимания его включенности в трансисторические, т.е., возникающие в результате антропосоциогенеза и развивающиеся вместе с человечеством начала человеческой духовности, обладающие различной мерой «явленности» в истории, выражающие гуманистические идеалы и ценности. Позитивное право всегда претендует на общеобязательность, но сама общеобязательность должна быть ценностно обоснованной.

По отношению же ко всем антиподам права целесообразно применять понятие «неправо», обоснованное еще Гегелем. Немецкий философ предлагал различать несколько видов неправа: 1) непреднамеренное неправо (или – простодушная неправда), характеризующее попытки спорящих о праве сторон считать таковым собственные, ограниченные представления: 2) обман – попытка заставить считать правом то, что им не является; 3) преступление – действия, по отношению к которым совершающий их не нуждается в каком-либо обосновании этих действий как правомерных. Исследование права в связке с противоположным ему понятием неправа, по мнению В.К. Самигуллина, дает возможность более глубоко и объемно понимать действие права и все метаморфозы, которые оно претерпевает в разных ситуациях, оценивать как псевдонорму, псевдозакон, преступный сговор то, что порой имеет официально-властный характер, претендует на легальную легитимность¹.

Возвращаясь к нормативности права, отметим, что право – не только то, что органично вытекает из жизнедеятельности общества, право проявляется не только в формах институциональной нормативности, но и в ненормативных правовых установлениях, правовых принципах, правовой политике в различных отраслях законодательства. Следует принять во внимание и мнение, что формальная определенность – не сущностное качество права, а лишь способ выражения его нормативности, т.к. это качество во многом зависит от системы источников права и в случае незавершенности формальной определенности может быть преодолено при помощи аналогии права или закона, ограничительного или расширительного толкования.

Так, например, у несовершеннолетнего в семье обязанностей правового свойства быть не может, т.к. понудить к их исполнению его невозможно, поэтому понятие «семейно-правовой статус несовершеннолетнего» отличается от общепринятого в терминах права тем, что здесь сочетаются права в строгом понимании этого слова с обязанностями морального характера.

Критика узконормативного подхода к праву не означает умаления объективной роли нормативности права. Правовая норма, будучи обобщенной моделью общественных отношений и поведения людей, позволяет субординировать и координировать человеческую деятельность, решать споры и конфликты, предупреждать социальные девиации, восстанавливать справедливость. Вне нормативного подхода не может быть совершенствования законодательства, разработки правил законодательной техники, учета и систематизации нормативных актов, в современных условиях – создания информационно-поисковых систем и других перспективных направлений правовой службы. Нормативный подход выступает основой правового воспитания и правовой пропаганды, т.к. «право вообще» всегда существует в конкретно-исторической форме определенной правовой системы. Наконец, только в этом случае достигается законность, верховенство права, исходящее из его официального установления и единообразия понимания.

Для понимания способа существования права необходимо помнить о его формальной определенности. Право всегда существует, будучи воплощенным в определенную текстуальную форму; закон предстает перед нами как определенная знаковая система. Действенность права невозможна вне точности обозначения в тексте нормы обстоятельств, вызывающих правовые последствия, определения этих последствий и качеств, присущих субъектам правоотношений.

И, тем не менее, как бы ни были важны для правотворческой и правоприменительной практики задачи формальной определенности и единообразного понимания текста правовой нормы, чему служат, например, процедуры грамматического (языкового), логического или семантического толкования закона, они далеко не исчерпывают многомерности права и его включенности в жизнь общества и культуры в целом. С философско-правовой точки зрения социокультурная природа права требует внимания к характеру, качеству, не только к правовому, но и к социальному статусу толкователя, в целом – к самому широкому контексту социального бытия права¹.

Институционализация права достигается не столько его изложением в нормативных актах или усвоением предписаний общественным сознанием, сколько созданием систем правоохранительных органов и процессуальных правил их деятельности. Право трудноосуществимо без государственного аппарата, направленного на применение правовых норм, решение споров, принуждение к исполнению и соблюдению права, наказание правонарушителей. Регуляция деятельности людей с необходимостью приобретает властный, принудительный характер, поскольку в социальном взаимодействии сталкиваются различные, порой противоположные интересы, вытекающие из различного и неравного положения людей в системе общественных отношений. Поэтому разрешение социальных противоречий, выбор определенных целей и средств действия опираются на волевое решение, на угрозу применения силы. Властный способ регуляции вытекает из самой природы общественных отношений, складывающихся из бесконечного многообразия и неисчерпаемой сложности индивидуальных поступков, взаимодействий – их непросто привести к единой рациональной выработанной модели. Власть, стремящаяся быть фактором упорядочения деятельности людей, должна, исходя из объективных отношений и обстоятельств, поддерживать и укреплять один из них, блокировать и запрещать другие. Разумеется, при этом мы должны помнить о тех силах самоорганизации и саморегуляции, которые существуют в обществе помимо институционально организованной власти, – связанные с социальной природой самого человека и первичных форм его жизнедеятельности. Но отсутствие или паралич власти ведут к разрушению системы нормативной регуляции, возрастанию непредсказуемости будущего, доминированию воли сильного, снижению защищенности человека.

Разумеется, восприятие социальной стабильности как блага не должно вести к утверждению о безусловной позитивности любой упорядоченности. Упорядоченность может достигаться двумя прямо противоположными способами – как через гармонизацию, согласование, компромисс между различными интересами и действиями, так и посредством репрессии, грубого подавления одних интересов в пользу других.

Мы в целом солидарны с позицией Ж.И. Овсепяна: «Признавая важность соотнесения права в условиях демократического государства с функциями (методами) стимулирования, поощрения и ограничения и недопустимость «криминализации» ответственности в законодательстве, практике и научно-теоретических определениях, тем не менее, отметим, что новые концепции права, юридической ответственности не должны «снимать» в качестве приоритетной характеристику права через категорию государственного принуждения».¹ Правовая норма вне санкции, вне возможности принуждения превращается в благое пожелание.

Но отождествление права с насилием неверно потому, что насилие – не вообще принуждение, не вообще нанесение ущерба жизни и собственности, но лишь такое принуждение и нанесение ущерба, которое нарушает общепризнанные права и свободы человека и гражданина. Право принудительно потому, что существуют правила, которые необходимо соблюдать. Наказание как мера государственного принуждения, назначаемая по приговору суда, не ставит перед собой цели причинения физических страданий или унижения человеческого достоинства. При этом следует отметить, что наказание неизбежно содержит в себе момент кары, заключающийся в предусмотренных Уголовным кодексом РФ лишении или ограничении прав и свобод виновного лица (ч.1 ст. 43 УК РФ). Основными целями наказания являются: восстановление справедливости, исправление осужденного, профилактика совершения новых преступлений.

Добровольное исполнение индивидами правил поведения благодаря самопринуждению не тождественно внешнему воздействию государства. Цели демократического общества предполагают постепенную замену внешнего регулирования поведения людей саморегулированием, внутренним контролем самой личности своих действий, осознанием социального значения их целей и последствий. Теоретической альтернативой классическому представлению о методах государственно-правового регулирования: убеждения и принуждения – сегодня является оценка права как формы воздействия через правовое стимулирование, поощрение, ограничение. Прав А.В. Малько, обращая внимание на то, что задача права состоит не только в сдерживании правонарушений и наказании виновных лиц, но и в стимулировании правомерного поведения и в поощрении лиц, действующих в интересах общества. Особенность поощрительных санкций, подчеркивает он, в обеспечении тех социальных целей (благ), ради достижения которых модель правомерного поведения поддерживается юридическими средствами, особенно тех целей, достижение которых иными способами невозможно. Правовое поощрение рассматривается как форма и мера юридического одобрения добровольного заслуженного поведения, в результате чего для субъекта вознаграждения наступают благоприятные последствия – премии, почетные звания, ордена и медали и т.п. Признание поощрительных санкций, считает А.В. Малько, «будет означать дальнейшее движение научной мысли и юридической практики по пути расширения позитивных начал в праве, увеличения “стимулирующего веса” его средств, более разностороннего использования управленческих методов воздействия…»¹

Поэтому необходимо выделять двойственную природу правового принуждения: естественную и субсидированную. Естественная принудительность обусловлена ценностным содержанием права, субсидированная сила как материальная защита права гарантируется государством. Применение методов убеждения вовсе не снимает вопроса о применении принуждения в разумных пределах. По Г. Харту, принудительные санкции права требуются не потому, что без них вообще не было бы мотивов к послушанию; они нужны как гарантии того, что интересы тех, кто добровольно соблюдает правовые установления, не будут принесены в жертву тем, кто не хочет соблюдать нормы без принуждения. Без системы принуждения послушание правовым нормам было бы связано с риском быть обманутым¹.

Принуждение подавляет антисоциальные поступки, обеспечивает законность, охраняет правопорядок, выступает средством социального управления, поскольку обеспечивает подчинение действий людей государственной воле, служащей (в идеале) обществу. И сегодня, и в обозримой исторической перспективе принуждение будет необходимо для охраны правопорядка, собственности, прав и интересов граждан и организаций, создания нормальных условий для деятельности государственной власти и власти местного самоуправления. Право неотделимо от силы, то есть способности правовыми методами преодолевать сопротивление тех или иных лиц, добиваться правовыми нормами подчинения их воли действующим юридическим установлениям. Бессильное право – не право. Но обоснованное применение силы и насилие – далеко не одно и то же. Насилие – внеправовое явление, состоящее в подавлении, попрании свободной воли любыми средствами, в том числе крайне жестокими, унижающими и оскорбляющими человеческое достоинство.

Принуждение тем более не может быть сведено к насилию, поскольку реализуется в многообразных формах: предупреждение, пресечение, юридическая ответственность, правовосстановление и процессуальная обеспечение.

Меры принуждения различаются в зависимости от способа воздействия (по объекту воздействия, характеру правового вторжения в сферу прав, свобод и интересов принуждаемого лица) и результата (правовых последствий) их применения. Так, по характеру правового вторжения они представляют собой правовые ограничения, обременения и ответные действия¹. Неблагоприятные последствия от применения мер принуждения выступают в виде правового урона (лишение специального права) либо причинения вреда (морального, материального, физического).

Институциональность (иногда употребляется термин «институционность») права означает, что оно представляет не просто идеи, принципы, установки и т.д., свойственные правосознанию, а выступает как система объективированных юридических норм, реализуемых при помощи государства. В этом качестве право становится относительно самостоятельным не только от отдельных лиц, но и от общества в целом, создает саму возможность законности. Под законностью понимается такой режим «общественной жизни, когда все лица, включая и государственные органы, руководствуются при определении правомерности или неправомерности поведения лишь одним критерием – действующими юридическими нормами, выраженными в законе и других официальных юридических источниках»². Действительность права невозможна вне законности, она раскрывается в законности и через законность, выступающей как единство позитивной формы и ценностного содержания.

Актуализируя проблематику предложенного курса, в рамках данного текста мы сознательно ведем разговор о праве применительно к государственно-организованному обществу и в связи с проблемами, переживаемыми современным российским обществом, неотделимым от его недавнего прошлого. Но именно по этим причинам, как бы ни был важен разговор о системности права, совершенствовании юридической техники, высокой дефинитивности норм права, главным остается вопрос – во имя чего существуют и развиваются эти и другие стороны, свойства и формы выражения права?

Любые попытки сконструировать рационалистическую конструкцию права, связывая ее только с регуляцией общественных отношений, примирением интересов, отстаиванием общего блага, будут в конечном итоге несостоятельны, какими бы уверениями в социальной ценности права они ни сопровождались. Право, будучи трансисторическим началом человеческой духовности, выражает особым образом признание личной свободы человека и его естественных прав как метафизической данности. С этой точки зрения можно поддержать пафос Э.В. Кузнецова (игумена Вениамина) в оценке Декларации Независимости США (1776 г.) о самоочевидности закрепленных в ней истин: «что все люди созданы равными, что они наделены Создателем определенными неотъемлемыми правами, среди которых имеются права на жизнь, свободу и на стремление к счастью; что правительства призваны обеспечивать эти права и осуществляют свою власть с согласия тех, кем они управляют, и что если форма правительства становится гибельной для цели самого своего существования, народ имеет право изменить или отменить ее, учредить новое правительство, основанное на этих принципах, и установить власть в такой форме, какая, по его мнению, лучше обеспечит его безопасность и благоденствие»¹.

Именно ценностные признаки права выражают особое место и роль права как вечного, универсального, трансисторического начала в жизни общества и культуры. Приобретая форму закона, ценности человеческого существования тем самым придают определенную ценность закону. Мы разделяем позицию, согласно которой собственное специфическое содержание права, в отличие от других социальных регуляторов, выражает триединство свободы, равенства и справедливости.

- равенство как равноправие, заключающееся в соизмерении всех индивидов одной социальной ипостасью, одной и той же равной мерой. Равноправие и равенство – категории взаимосвязанные, но не тождественные. Один человек не может быть равен другому, т.к. каждый обладает неповторимыми особенностями интеллектуального, физического, творческого развития, формируется и действует в различных социо-культурных условиях. Уравнять различных людей по одному стандарту невозможно, а практическая попытка сделать это («уравниловка») – ведет к деградации общества и культуры. Как убедительно показала всемирная история, все попытки создать общество фактического равенства закономерно приводят к одним и тем же негативным результатам. Это – всевластие государственной бюрократии, оказывающейся более «равной», устанавливающей стандарт равенства и контролирующей его соблюдение; апатия и социальное иждивенчество населения, «меняющего» свои права и свободы на гарантированную «пайку»; потеря динамики развития, застой и деградация. Для уравниловки характерны мелочная регламентация минимально дозволенного и максимальность запрещенного, причем под запрет попадает все, что превышает уровень заурядности, посредственности, является подлинно новаторским и передовым. Принцип «запрещено все, что не разрешено» запускает в действие механизмы консервации и торможения общественного развития. Именно в таком обществе нарицательным становится высказывание – «инициатива наказуема», массовой – социально-психологическая установка на пассивность и конформизм.

Утверждение равенства как равноправия среди неравных, т.е. равенства юридического – важнейшая черта, содержание права. Как подчеркивал Б. Чичерин, «истинная правда состоит в признании за всеми равного человеческого достоинства и свободы, в каких бы условиях человек ни находился, и какое бы положение ни занимал. Это и выражается в равенстве прав, как юридической возможности действовать, которая присваивается лицу как таковому. Но так как свободное пользование этими правами ведет к неравному приобретению жизненных благ, то признание этого неравенства, вытекающего из самого основного начала, составляет, в свою очередь, непременное требование правды»¹. Жизненная «правда» – в появлении общества творчески инициативных и предприимчивых людей, которые, в рамках установленных законом равных возможностей, самостоятельно (свободно) определяют цели и средства своей деятельности, не противоречащие закону, своей энергией, своими талантами и способностями, превращающими эти возможности в действительность. Разумеется, при этом реально приобретенные (субъективные) права будут неравными. «Юридическое (формальное) равенство субъектов права, – замечает Л.И. Спиридонов, – состоит не в том, что они обладают одинаковыми по своему конкретному содержанию правами и обязанностями, а во взаимности их прав и обязанностей, определенных одной и той же равнообязательной¹ нормой права. Их юридическое равенство проявляется именно во взаимности прав и обязанностей, заданных нормами». Формальность правового равенства и неравенство фактических субъективных прав создают определенный порядок равенств и неравенств, согласованных по единому основанию и общей норме. Различие в приобретенных правах является закономерным результатом действия принципа правового (формального) равенства, равной правоспособности индивидов.

Таким образом, в юридическом смысле равенство означает равенство в право-, дее- и деликтоспособности, равенство перед судом и законом, равенство в исходных правовых возможностях, независимо от пола, расы, профессии и т.д. Законодательное признание юридического равенства людей как обладателей незыблемых прав и свобод составляет сущностное определение современного гражданского общества и правового государства.

Остановиться на этом – значит упустить из виду очень серьезное обстоятельство. Достаточно давно выдвинута гипотеза о дестабилизирующей роли неравенства в распределении доходов населения как причины преступности. По тонкому замечанию Я.И. Гилинского: «Главным в генезисе девиантности, включая преступность, является не сам по себе уровень удовлетворения витальных, социальных и идеальных потребностей, а степень различий, «разрыва» в возможностях их удовлетворения для различных социальных групп. Зависть, неудовлетворенность, понимание самой возможности жить лучше приходят лишь в сравнении»². Положив эту идею в основу своей гипотезы, С.Г. Ольков с применением математических и синергетических методов убедительно показал, что определенное неравенство в распределении доходов может оказывать благоприятное воздействие на экономическое развитие общества. В то же время движение социальной системы к точке максимального разрыва между бедными и богатыми – наиболее опасному состоянию общества – чревато катастрофой. Отсюда вывод автора: «… отчаянные попытки революционеров, правоведов и других деятелей, стремящихся к установлению равенства экономической свободы, на самом деле весьма опасны. Нам нужно неравенство в распределении доходов и неравенство экономической свободы. Причем не минимальное или максимальное, а оптимальное».¹

- свобода – в понимании свободы сталкиваются противоположности «негативной» и «позитивной» свободы. Так называемая «негативная» свобода (обозначается как свобода «от» – от произвола, насилия, зависимости) – это возможность поступать по собственному выбору, по собственному желанию. Последовательно доведенная до своего логического завершения, такая свобода (все поступают так, как хотят) неминуемо оборачивается анархией, безответственностью и всеобщим бесправием.

Как отмечал Ф. фон Хайек: «Либеральное требование свободы обращено … на устранение всех искусственных препятствий индивидуальным усилиям, но не содержит претензий к государству или общине в предоставлении определенных благ»². Такого рода интерпретация свободы вполне устраивает криминальный мир, чиновников и политиков, обладающих необходимыми ресурсами для достижения собственных целей – «вне искусственных препятствий индивидуальным усилиям».

Трактовка «позитивной» свободы (свободы «для», «в связи» – для общества, в связи с другими людьми) обычно выводится из давней философской традиции ее понимания как «познанной необходимости» (вариант: действие на основе познанной необходимости). Но определение содержания «необходимости» проблематично и, как показывает опыт мировой истории, легко превращается в абсолютный диктат «единственно верного и научного учения» (в форме «марксизма-ленинизма, «чучхэ» и т.п.), оправдание всеобщей несвободы. Не может быть свободы вне возможности для человека поступать по собственной воле; не может быть свободы вне его ответственности за совершенный выбор. Свобода поступков индивида не может нарушать подобную свободу любого другого индивида; свобода отдельной личности не может противостоять общему благу.

Поэтому действительное бытие свободы есть право, исключающее самоуправство, произвол, подавление личности; право очерчивает границы свободы, выступает как мера и нормы свободы. Право, по И. Канту: «Это совокупность условий, при которых произвол одного (лица) совместим с произволом другого с точки зрения всеобщего закона свободы».¹ В правовой оценке поведения человека представление о его свободе воли аксиоматично, безусловно. «Свободная воля составляет, таким образом, основное определение человека как разумного существа. Именно вследствие этого он признается лицом, и ему присваиваются права»². То есть свобода индивида тождественна свободе его воли, но правовая форма свободы отлична от произвола, выражая смысловое единство свободы, равенства и справедливости. Традиционной российской ментальности свойственно интерпретировать свободу как «волю» («приволье»), то есть преимущественно как «негативную» свободу, о чем убедительно свидетельствует характер постсоветского периода жизни отечественного социума. Поэтому нужно подчеркнуть, в общем-то, простую вещь: право всегда выражает единство правомочия и обязанности, дозволения и ответственности. Ответственность в правовой свободе находит выражение в способности индивида контролировать свои действия в отношении поставленных целей и средств их достижения, соотносить их с инстанциями ответственности, оценивающими эти действия и соответственно реагирующими на поведение субъектов права по результатам полученных оценок.

Свобода – феномен, не имеющий никакого смысла вне общества, несмотря на использования этого термина в естествознании. Поэтому свобода всегда исторична, ее содержание определяется исторической эпохой, характером общественных отношений, способом взаимодействия личности и социума, духовными ценностями и т.д.

Можно без преувеличения утверждать, что издревле справедливость была и остается важнейшей категорией морали и права, вообще самой жизни. Издревле же справедливость рассматривалась как выражение естественно-космического порядка, требующего закрепления и в человеческих установлениях. Трудно не согласиться с авторитетным мнением Дж. Ролза о том, что «справедливость – это первая добродетель общественных институтов, точно так же как истина – первая добродетель систем мысли. Теория, как бы она ни была элегантна и экономна, должна быть отвергнута или подвергнута ревизии, если она не истинна. Подобным же образом законы и институты, как бы они ни были эффективны и успешно устроены, должны быть реформированы или ликвидированы, если они несправедливы»¹. В русском языке, в российской ментальной традиции идея (слово, понятие, представление) «справедливость» неотделима от «правды». Поэтому жить по правде – значит жить по справедливости.

Представления о справедливости играют определяющую роль в формировании нормы права как способа разрешения социальных конфликтов, столкновения интересов. Справедливость занимает центральное место в политико-правовом дискурсе политических партий, претендующих на эффективное решение социальных проблем, справедливость закреплена в конституциях ряда государств, претендующих на статус социальных и демократических.

Разумеется, не стоит забывать о вариантах идеологического манипулирования понятием справедливости со стороны властной элиты, политической демагогии, избирательно апеллирующей к тем или иным философско-правовым теориям. Но без справедливости законность, понимаемая как точное и неукоснительное соблюдение законов и иных правовых актов, превращается в простую формальность для большинства членов общества.

Апелляция к справедливости сразу обнаруживает отсутствие внятного объяснения – что же такое справедливость? В реальном (а не утопическом) обществе невозможно достичь универсального понимания справедливости. Каждый индивид, исходя из своего места в обществе, своих социальных преимуществ и социальных недостатков, отдаст предпочтение такому пониманию справедливости, при котором возникнут наиболее благоприятные возможности доступа к социальным благам, или, что еще важнее, при котором будут утверждаться в качестве всеобщего миропорядка базовые ценности его культуры. С этой точки зрения, говоря о справедливости, будем помнить о диспозитивных различиях, данных еще Аристотелем, «уравнивающей» и «распределяющей» справедливости. Первая предусматривает исходное равенство индивидов в определенных обществом отношениях – равенство перед законом и судом, равенство прав и обязанностей, исходных возможностей и т.п.¹ Именно здесь создаются достоинство личности и права человека. «Распределяющая» же справедливость вытекает из свободы индивидов в выборе форм и способов жизнедеятельности, их результатов, которые и подлежат воздаянию, как в положительном, так и в отрицательном смыслах. В этом контексте – измерения всех равной мерой – справедливость означает эквивалентность взаимных предоставлений и получений. Как отмечал Б. Чичерин: «…в гражданском обороте требование правды состоит в соразмерности того, что дается, с тем, что получается; каждому воздается, то, что ему принадлежит. Но здесь это отношение определяется свободною волею лиц, а не исходит из общего закона». То есть речь идет о частноправовых отношениях. При этом Б. Чичерин специально оговаривает, что над сферой личных (гражданских) отношений надстраиваются отношения более высокого порядка – государства и общественных союзов, «которые не уничтожают», а только восполняют «частные отношения, основанные на свободе»².

Разумеется, каждая конкретно-историческая эпоха создает свои представления о справедливости, многообразие социальных и культурных позиций ведет к расхождениям в понимании справедливости. Закономерно и то, что спорными оказываются вопросы взаимосвязи справедливости с равенством, предпочтения индивидуальных заслуг или служения обществу, роли государства в реализации стандартов справедливости и многое другое. Например, для консервативной концепции справедливости характерно признание первенства над индивидом государства (нации, сословия), поскольку индивидуальная воля в своем эгоизме – основной источник анархии, произвола, социальной нестабильности. Отсюда справедливость связывается с неравномерным распределением свободы в сословно- корпоративном обществе; она предполагает власть аристократии и отвергает идеи универсального равенства и свободы людей. Для либерализма же по отношению к справедливости базовой ценностью признается индивидуальная свобода, обеспечиваемая правовым регулированием, а основным принципом регуляции – правовое равенство. Неолиберализм отвергает дистрибутивную справедливость, связанную с распределением социальных благ из-за, во-первых, отсутствия общепризнанных критериев справедливого распределения и, во-вторых, невозможности их применения в обществе со свободной рыночной экономикой. Под социальными благами в данном случае предельно широко понимаются не только источники дохода, но и социальные статусы, позиции, услуги и т.п. Справедливость неолибералами рассматривается как честность в исполнении взятых обязательств и соблюдение общих для всех норм. Тем самым справедливость предельно формализуется, и такая ее трактовка размывает критерии ее отличия от дискриминации – действий, ограничивающих человека (социальную группу, социальную общность) в доступе к социальным благам, которыми располагают другие индивиды (социальные группы, социальные общности). Сведение справедливости к соразмерности (эквивалентности) взаимных предоставлений и получений в условиях формальной свободы и формального равенства противоречит предназначению права достигать общее благо, превращает его в средство защиты эгоистических интересов.

Среди современных концепций справедливости можно выделить, во-первых, рационалистические теории, в основе которых лежит концепция общественного договора. В них делается акцент на процедуре, обеспечивающей беспристрастность и равенство всех участников общественного договора, отсутствие у них скрытых мотивов, независимость суждений, стремление к сотрудничеству. Так, по Дж. Ролзу, начинать необходимо с «занавеса неведения», который «…исключает информацию о принадлежности участников к социальному слою или классу, о занимаемой должности, профессии, о материальном достатке, таланте, уме, физической силе, природе существующего общества»¹. Подобное неведение должно обеспечивать беспристрастность и приоритет общих интересов, исключает какие-либо коалиции, направленные против меньшинства. Следовательно, сама ситуация вынуждает любого участника общественного договора защищать положение наиболее бедных и социально уязвимых, поскольку никто не застрахован от попадания в эту группу. В предмет же договора входят: принцип политической свободы и равенства в распределении основных прав и обязанностей (каждый имеет право на свободу, совместимую со свободой других), и принцип наибольшего блага для большинства членов общества – «…экономическое и социальное неравенство справедливы только тогда, когда несут общую пользу и компенсируют потери наиболее незащищенным членам общества»¹. То есть, допустимо не любое неравенство, но лишь такое, которое максимально защищает позиции социальных аутсайдеров. Дословно: «Социальные и экономические неравенства должны быть организованы таким образом, что они одновременно:

а) ведут к наибольшей выгоде наименее преуспевших, в соответствии с принципом справедливых сбережений и б) делают открытыми для всех должности и положения в условиях честного равенства возможностей»².

Критики данной концепции небезосновательно указывают на ее уязвимые места: для Ролза само собой разумеющейся выступает универсальная приверженность всех либерально-демокра­тическим ценностям индивидуальных свобод, рациональности и т.п. Тем самым игнорируются представления о приоритетных благах в иных культурных контекстах, как вовне современных западных демократий, так и внутри них. Дж. Ролз не замечает фундаментального противоречия своих построений – стремление исключить какую-либо предзаданность взглядов на справедливость исходит из вполне определенной позиции.

Более обоснованными представляются воззрения на справедливость Майкла Уолзера – представителя партикуляристского подхода, исходящего из двух главных тезисов: тезиса Основных Сфер и тезиса Недоминирования, подразумевающего, что справедливость всегда является оценкой способа распределения (дистрибуции) социальных (материальных и духовных) благ. В первом случае предполагается, что «…социальные блага (благосостояние, безопасность, должность, образование, призвание и т.д.) разделяются на «сферы», управляемые различными дистрибутивными принципами; эти принципы определяют приемлемое неравенство в каждой сфере. Они сводятся к шести наиболее известным формам распределительной справедливости: 1) каждому – одно и то же (эгалитарное равенство); 2) каждому – по потребностям; 3) каждому – по заслугам; 4) каждому – по рангу; 5) каждому – по профессиональной пригодности; 6) каждому – то, что положено по закону»¹. Например, в медицинском обслуживании нуждаются первую очередь больные, тогда как предоставление работы зависит от профессиональных качеств; судьи и депутаты наделяются иммунитетом, а участники боевых действий – льготами и т.д. Тезис же Недоминирования заключается в недопустимости переноса принципа распределения (и соответствующего неравенства) из одной сферы в другую. Вполне логично, продолжая эту идею, видеть ограниченность или даже невозможность переноса принципов распределения, иерархии социальных благ из одного общества (культуры, цивилизации) в другое.

Четыре основных модели справедливости рассматривает А.М. Орехов – 1) силовая модель; 2) договорная модель; 3) интуитивистская модель; 4) утилитаристская модель.

В силовой модели, самой простой и самой древней, справедливость устанавливается силой в форме, выгодной тому, кто этой силой обладает. Подобная модель характерна для экстремистских и тоталитарных идеологий, для марксизма, полагающего, что господствующий класс навязывает обществу свои представления о справедливости за исключением, разумеется, коммунистической общественной формации. Договорная модель (Аристотель, софисты, Д. Локк, Т. Гоббс, И. Кант и др.) – та, при которой состояние справедливости устанавливается путем реального или, скорее, гипотетического «договора». Интуитивистская модель (Джордж Мур) состояние справедливости устанавливает интуитивным способом или интуитивным соглашением между всеми субъектами в обществе. Она работает на уровне обыденного сознания, не более, так как не обладает потенциалом общезначимости. Утилитаристская модель (Иеремия Бентам) конструирует справедливость посредством «расчета и калькуляции» удовлетворений по шкале, приводящей к наивыгоднейшему балансу одновременно для всех членов общества. На самом деле эта модель подменяет справедливость эффективностью, которая вносит элементы рационального выбора, но не решает проблему: как совместить максимизацию выгод одного индивида и максимизацию выгод всех индивидов, т.е. общества¹.

Нетрудно заметить внутреннюю, глубокую связь, нераздельность, взаимную обусловленность всех ценностных и универсальных признаков права, выражающих социальную и духовную природу человека. Представляется методологически плодотворным анализ триединства ценностных признаков права через использование категории «ипостась». Дело не в формальной троичности, напоминающей о Святой Троице, могут быть и другие количественные варианты. Категория ипостаси удачно выражает идею, с одной стороны, нераздельности составляющих целое, с другой – их неслиянности. Действительно, содержание представлений о свободе, равенстве или справедливости не может быть отождествлено, каждое из этих понятий специфично. В то же время легко увидеть, что, например, произвол, ущемление свободы (ограничение правоспособности или дееспособности) неизбежно оказывается нарушением равенства и справедливости; в свою очередь, несправедливость (предоставление одним лицам привилегий по отношению к другим лицам) всегда попирает равенство и свободу.

Выражая формальное равенство, право является формой отношений независимых, автономных индивидов, в своем поведении подчиняющихся всеобщей норме, тем самым превращает свободу из возможности в действительность. Свобода без равенства оборачивается господством привилегированного меньшинства, равенство без свободы ведет к уравниловке. И в том, и в другом случае свобода как таковая исчезает.

Правовая справедливость выражает равенство достижения личного блага с такими же притязаниями других людей. Равная мера свободы требует соразмерности (эквивалентности) во взаимоотношениях между индивидами как субъектами права. Аналогично, правовое неравенство, так или иначе, но связано с произволом и несправедливостью. Правовое равенство – это всегда равенство свободных людей, равная мера свободы индивидов.

Принцип равенства можно рассматривать, с одной стороны, как неявную предпосылку достижения справедливости, а с другой – как препятствие, которое, возможно, придется обходить на пути к справедливости. Еще можно выразиться следующим образом: равенство очевиднее справедливости, но далеко не всякое равенство означает справедливость, и, как правильно отмечал Гегель, экономическое, политическое и правовое неравенство в некоторых ситуациях может в гораздо большей степени способствовать достижению справедливости, чем равенство в его различных формах. Широко известно замечание родоначальника французского консерватизма Ж. де Местра, обращенное против идеологов Французской революции: «Вы желаете равенства между людьми потому, что вы ошибочно считаете их одинаковыми… вы толкуете о правах человека, пишете общечеловеческие конституции; ясно, что, по вашему мнению, различия между людьми нет; путем умозаключения вы пришли к отвлеченному понятию о человеке и все приурочиваете к этой фикции»¹. В европейской консервативной мысли идея справедливости связывается с особой, холистской, концепцией свободы, которая принадлежит не отдельным индивидам, а общностям людей (государству, общинам, сословиям и т.п.), представляя собой систему привилегий. То есть, свобода не может быть всеобщей, ее границы зависят от качеств социальных субъектов, индивидуальная свобода может выступать источником анархии. Должна быть установлена иерархия свободы, а точнее – иерархия привилегий, противостоящая эгалитарной свободе. В этом подходе присутствует рациональное основание для дифференциации прав, предоставления правовых льгот и привилегий.

В.С. Нерсесянц, подразумевая под сущностью права принцип формального равенства, тем не менее, отмечал, что «присущая праву всеобщая равная мера – это именно равная мера свободы и справедливости, а свобода и справедливость невозможны вне и без равенства (общей равной меры)».² Справедливость – достаточно емкое и многомерное понятие, можно говорить о своеобразии моральной, политической, социальной, экономической и т.п. справедливости. Но справедливость права (только право и справедливо, по В.С. Нерсесянц)³ можно понять только исходя из единства, взаимопереплетения свободы, равенства и справедливости.

Обобщая, согласимся с предложением о выделении двух аспектов права, которые можно объединить в определении сущности права. То есть существенные признаки права необходимо дифференцировать по отношению к содержанию и форме права.

Итак, право выступает как объективно обусловленная и выражающая требование справедливости общая мера свободы и равенства, выраженная в системе официальных, формально-определенных и общеобязательных норм (правил) поведения и деятельности социальных субъектов, обеспеченных силой публичной (государственной) власти.

Взаимосвязь двух сторон права хорошо видна хотя бы из того, что источником всеобщности и абстрактности права является применение равной меры к неравным индивидам. Аналогично нормативность права вносит в общественные отношения элементы равенства, право при помощи общих правил реализует потребность общества в утверждении нормативных начал.

Поясним, что определение права через свободу не противоречит признанию его волевого характера, т.к. право адресовано именно свободной воле субъектов общественных отношений и имеет смысл только там, где у адресатов нормы существует выбор вариантов поведения. Правовые предписания адресованы именно воле, а не только интеллекту, ибо для реализации права недостаточно знать, как надо поступить в той или иной ситуации; право – не средство информации, но способ регулирования деятельности и поведения, в качестве выражения должного оно призвано действовать при помощи соответствующих стимулов. Эти принципы права нашли свое выражение в статье 1 ГК РФ «Основные начала гражданского законодательства»:

1. Гражданское законодательство основывается на признании равенства участников регулируемых отношений, неприкос­новен­ности собственности, свободы договора, недопустимости произвольного вмешательства кого-либо в частные дела, необходимости беспрепятственного осуществления гражданских прав, обеспечения восстановления нарушенных прав, их судебной защиты.

2. Граждане (физические лица) и юридические лица приобретают и осуществляют свои гражданские права своей волей и в своем интересе...

Кроме того, немаловажно, что функции нормотворчества принадлежат и местному самоуправлению, и политическим партиям, и профсоюзам, поэтому, выделяя особо государственную власть, мы должны в целом исходить из нормотворчества публичной власти.

Контрольные вопросы к теме 2

1. Как сегодня определяется основной вопрос философии права?

2. В чем суть интегративного правопонимания?

3. В чем заключаются достоинства методологические и практические достоинства юридического позитивизма?

4. В чем заключается гуманистический смысл «естественного» правопонимания?

5. Какие концепции «естественного» правопонимания существуют в истории философии права? По каким основаниям они различаются?

6. Что понимается под историчностью свободы?