Послесловие

Повесть «Цзинь, Пин, Мэй» сочинил один из крупнейших мастеров слова, особо прославившийся в царствование покойного Государя Императора.¹⁵История эта вымышленная, а потому таит шипы и колючки. Автор, в самом деле, обнажает самые уродливые явления жизни, но разве не также поступил Первоучитель, когда отказался изъять песни царств Чжэн и Вэй?¹⁶

Каков бы ни был исход того или иного события из описанных в книге, он всякий раз обусловлен, порою тщательно скрытой причиной. Ведь великой любовью и состраданием переполнялось сердце писавшего эту книгу, и ныне те, кои распространяют ее, совершают подвиг примерный.

Людям неосведомленным, которые замечают в книге только непристойности, особо разъясняю: вы не только не понимаете авторского замысла, но также извращаете намерения тех, кто книгу распространяет.

Двадцатиштриховый¹⁷

Предисловие к «цзинь, пин, мэй» (II)18

Да, в «Цзинь, Пин, Мэй» изображен порок. (В хвалебном отзыве, с которым поспешил выступить Юань Шигун,¹⁹излито скорее его собственное недовольство, нежели дана оценка произведения). Правда, у автора были на то свои основания. Ведь он предостерегал от порока читателей. Так, из многих героинь он выбрал только Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр и Чуньмэй, имена которых составили название книги. И в этом скрыт глубокий смысл. Ведь от своего же коварства сошла в могилу Цзиньлянь, грехи погубили Пинъэр, стала жертвой излишеств Чуньмэй. Как раз их судьбы оказались куда трагичнее судеб остальных героинь.

Автор сделал Симэнь Цина живым воплощением тех, кого на сцене играют с разрисованным лицом, Ин Боцзюэ – живым воплощением малого комика, а распутниц – живыми воплощениями женщин‑комиков и женщин с разрисованным лицом,²⁰да настолько убедительно, что от чтения книги прямо‑таки бросает в пот, поскольку предназначена она не для наущения, но для предостережения.

Вот почему я постоянно повторяю: блажен тот, кто проникается жалостью к героям «Цзинь, Пин, Мэй»; достоин уважения тот, кто устрашается; но ничтожен – восхищающийся и подобен скотине – подражающий.

Мой друг Чу Сяосю взял как‑то с собой на пир одного юношу. Когда дело дошло до представления «Ночной пир гегемона»,²¹у юноши даже слюнки потекли. «Вот каким должен быть настоящий мужчина!» – воскликнул он. «Только для того, чтоб, как Сян Юй, окончить свою жизнь в волнах Уцзяна?!» – заметил Сяосю, и сидевшие рядом сочувственно вздохнули, услышав его справедливые слова.

Только тому, кто уяснит себе эту истину, позволительно читать «Цзинь, Пин, Мэй». Иначе, Юань Шигун был бы глашатаем разврата. Люди! Прислушивайтесь к моему совету: ни в коем случае не подражайте Симэню!

Играющий жемчужиной из Восточного У набросал по дороге в Цзиньчан в конце зимы года дин‑сы в царствование Ваньли²²

Поэтический эпиграф

В романсе²³поется:

О, сколь прекрасны Острова Бессмертных,²⁴

О, сколь роскошны парки у дворцов.

Но мне милее сень лачуги тесной

И скромная краса лесных цветов.

Ах, что за радость здесь и наслажденье

Весной

И летом

И порой осенней.

Вино согрелось, дышит ароматом.

Мой дом – блаженства и беспечности приют.

Заглянут гости – что же, буду рад им,

Пусть и они со мною отдохнут.

Какое счастье мне в удел дано!

Я сплю,

Пою

И пью вино.

Хоть тесновато в хижине убогой,

Но там вдали, за крошечным окном

Мне холмик кажется уже горой высокой

И морем – обмелевший водоем.

Прислушаюсь – какая тишина!

Прохлада,

Тучи

И луна.

Вино все вышло. Чем же гостя встречу?

Я в глиняные чашки чай налью

И разговор наш боль души излечит,

В беседе тихой он забудет скорбь свою.

Так мало – и уж счастлив человек!

Циновка,

Стол

И прелесть гор и рек.

Немного отойду и возвращаюсь,

Любуюсь – до чего красиво здесь.

Вот домик мой, вот ручеек журчащий,

А вот тростник поднялся словно лес.

Глаза туманятся слезой невольной.

Просторно,

Тихо

И привольно.

Чем скрасить мне досуг потока дней счастливых?

Я каждое мгновенье берегу,

Чтоб видеть игры рыбок шаловливых,

Цветов цветенье, лунный блеск в снегу.

Устану и светильник зажигаю,

Беседую,

Читаю

И мечтаю.

Я вымел пыль. В моей лачуге чисто.

Но ты, безжалостное время, пожалей

Украсивший крыльцо багрянец листьев

И сизый мох в расщелинах камней.

Вот слива‑мэй роняет лепестки.

Сосна,

Бамбук

И рябь реки.

Деревья и цветы, посаженные мною, –

Дань благодарности природы чудесам.

Она меня вознаградит весною,

Ведь я по веснам счет веду годам.

Так я обрел бессмертие в тиши:

Довольство,

Негу

И покой души.