Глава шестьдесят первая хань даого угощает симэнь цина ли пинъэр заболевает на пиру в день осеннего карнавала.951

И в прошлом, помнится, году

я в этот день грустна была,

И ныне тягостная скорбь

меня жестоко извела.

Как меркнет на закате день,

так осень гаснет, отпылав.

Разлукой вечною томлюсь,

слез безутешных не сдержав.

За стаей увязался гусь⁹⁵²–

письма я, видно, не дождусь,

Все таю, таю с каждым днем,

слабее, тоньше становлюсь.

Цветок, бесчувственный на взгляд,

дарит, однако, аромат,

А я с тревогой на лице

украдкой в зеркальце гляжусь.

Так вот. Вернулся как‑то вечером из лавки Хань Даого и лег спать. Приближалась полночь, когда жена его, Ван Шестая, завела такой разговор.

– Гляди, как нам благоволит хозяин, – начала она. – Сколько ты в этот раз денег нажил! Надо бы угощение устроить и его пригласить. Он ведь сына потерял. Пусть у нас немного посидит, тоску развеет, а? Небось, не объест. Зато и мы перед ним не будем в долгу. Да и приказчики, видя, как ты близок с хозяином, станут совсем по‑другому к тебе относиться. Особенно если придется еще ехать на юг…

– Я уж и сам о том думал, – поддержал ее Даого. – Завтра у нас пятое – несчастливое число, шестого и устроим. Позову повара, певиц и приглашение составлю, когда пойду к хозяину, приглашу его к нам. Выпьем с ним, на ночь я в лавку уйду.

– А певиц к чему? – прервала его жена. – Правда, может он захочет у меня посидеть – А так неудобно. Давай пригласим молоденькую певичку Шэнь Вторую. Она у нашей соседки, супруги Юэ Третьего, живет. Одевается со вкусом и собой хороша. Знает модные песенки. А под вечер, если батюшка пожелает ко мне заглянуть, ее можно будет отпустить.

– Хорошо! – согласился Даого.

Тем и кончился тот вечер.

На другой день Хань Даого пошел в лавку и попросил сюцая Вэня написать приглашение, а потом направился к Симэню.

– Вы, батюшка, завтра не заняты? – спросил он после приветствия. – Не могли бы вы пожаловать к нам на чарочку вина. Снизойдите, прошу вас, батюшка. Не откажите нам в такой чести.

Хань Даого протянул приглашение.

– Зачем это себя в расходы вводишь? – пробежав глазами приглашение, спросил Симэнь. – Завтра я свободен. Только в управу загляну и приеду.

Даого откланялся и пошел в лавку. Ху Сю он велел взять корзину и купить курицу и свиные ножки, утку и гуся, свежей рыбы, овощей и сладостей. Потом был нанят повар. Слугу послали нанять паланкин и пригласить певицу Шэнь Вторую. Ван Шестая со служанкой готовила лучший чай. Гостиная была тщательно прибрана. Блестели начищенные столы и кресла. Хозяева ожидали прибытия Симэня.

После обеда Циньтун принес жбан виноградного вина. Через некоторое время в летнем паланкине пожаловал и сам Симэнь в сопровождении Ван Цзина. У ворот Симэнь вышел из паланкина. На нем была парадная чиновничья шапка, длинный халат из темного тонкого шелка и черные сапоги на белой подошве. Его встретил Хань Даого и проводил в дом. Гость и хозяин обменялись приветствиями.

– Премного благодарен вам, батюшка, за вино, – говорил хозяин.

Посреди гостиной стояло почетное кресло, в которое и сел Симэнь. Немного погодя показалась вырядившаяся Вань Шестая. Ее прическу держали многочисленные шпильки полукругом, золотой ободок и серебряная сетка, украшенная по канту бахромой и подвесками. На ней была белая кофта из ханчжоуского шелка с застежкой спереди, бледно‑зеленая шелковая безрукавка и бледно‑желтая с бахромой юбка. На ногах у нее красовались атласные туфельки цвета воронова крыла на толстой подошве, отделанные золотой тесьмой в виде плывущих облаков. В ушах блестели золотые серьги‑гвоздики. Словом, одета она была с большим вкусом. Ван Шестая грациозно подошла к Симэню и отвесила четыре поклона, а потом удалилась отдавать распоряжения.

Вскоре появился Вань Цзин. Он нес расписанный золотом красный лаковый поднос, на котором стояли две чашки густо заваренного чаю, куда для духу были примешаны бобы с корицей. Даого взял чашку и, высоко приподняв, торжественно преподнес ее Симэню. Другую он поставил себе и присел рядом с гостем. После чаю Ван Цзин унес посуду.

– Неизмеримо велика ваша милость, батюшка, оказываемая мне, ничтожному, – заговорил, наконец, Даого. – Вы не оставляете своим покровительством мою жену во время моих отъездов, взяли к себе в слуги Вань Цзина. Глубоко тронутые вашей добротою, мы с женой не знали, как выразить вам свою искреннейшую признательность, и решили устроить скромное угощение, пригласить вас, батюшка, побыть у нас. Кончина вашего наследника застала меня вдали, а жена моя была здесь, но из‑за недомогания не смогла выразить вам своего соболезнования, чем, наверное, сильно вас огорчила. Мы пригласили вас, батюшка, во‑первых, развеять горе, а во‑вторых, попросить у вас прощения.

– Ну что ты! – отозвался Симэнь. – Заставил я только вас раскошелиться.

Пока они беседовали, Ван Шестая расположилась за небольшим столиком рядом.

– А ты уже батюшке сказал? – обратилась она к мужу.

– Нет еще, – отвечал Даого.

– Вы о чем? – поинтересовался Симэнь.

– Мы хотели пригласить для вас, батюшка, двух певиц, – объясняла Ван, – но потом так и не решились. Вот позвали барышню Шэнь Вторую от соседки Юэ. Барышня совсем молода, модные песенки и речитативы знает. В прошлый раз я слышала у вас барышню Юй. Поет она так, средне. Барышня Шэнь куда лучше ее! Вот я для вас, батюшка, ее и позвала. Не знаю, понравится ли она вам, батюшка. А то можно будет позвать ее и к вам. Пусть матушек усладит пением. Ее ведь постоянно зовут. Надо только с ней заранее договориться. Она не посмеет отказаться.

– Раз позвали, пусть выйдет, погляжу, – сказал Симэнь.

Даого кликнул Дайаня.

– Помоги батюшке снять халат, – обратился он к слуге.

Тем временем накрыли стол. Ху Сю расставил закуски и кушанья. Принесли вино. Были тут и копченая утка, и креветки, и прочая морская снедь, и пельмени. Ван Шестая откупорила жбан и, подогрев вино, принесла его в кувшине. Даого поднес Симэню чарку, а потом позвали барышню Шэнь. Симэнь пристально рассматривал певицу.

У барышни Шэнь была высокая прическа. Редкие цветы и шпильки украшали ее связанные узлом локоны‑тучи. Переливались сапфировые серьги. Была она в зеленой кофте и красной юбке, из‑под которой выглядывали золотые лотосы‑ножки. Ее ланиты были нежны, как персики, рисинки‑зубы ослепляли белизной, а тонкие изогнутые брови таили в себе чары весенних гор. Как колышущаяся на ветру ветка цветов, приблизилась она к Симэню и отвесила четыре земных поклона.

– Встань, прошу тебя! – сказал Симэнь. – Сколько цветущих весен ты видела?

– Мне двадцать один год.

– Много песен знаешь?

– Всего больше сотни напевов.

Симэнь велел Даого принести стул, и барышня, поклонившись, села рядом с гостем, взяла цитру и спела арии из «Беседки Осеннего благоухания». Когда она отведала рисового отвара, ее попросили спеть арии из сцены «Тьма солдат‑бунтовщиков». Пир близился к концу.

– А теперь возьми лютню и спой малые романсы,⁹⁵³– попросил Симэнь.

Барышне Шэнь хотелось показать все свое умение. Легким движением она поправила шелковые рукава, подтянула колки и, нежно коснувшись струн, заиграла мотив «Овечка с горного склона»:

– Давным‑давно я глаз не видел милых.

Что на душе – и передать не в силах.

Как я тоскую по тебе, – ты знаешь,

Да и сама меня не забываешь.

Близки мы были,

Неразлучны были,

Клялись в любви,

В сердцах любовь носили.

Жаль, что не в стенах монастыря случилось,⁹⁵⁴

Что юной, нежной ты ко мне явилась,

Прекрасную Инъин напоминая,

Весеннее тепло в душе рождая.

О, можешь ли еще хоть раз явиться,

Чтобы в душе навеки поселиться!

Едва увижу облик несравненный –

И вот уж лезть готов я через стену,

Чтоб к западному флигелю проникнуть

И телом и душой к нему приникнуть.⁹⁵⁵

– Мой друг! Разлуке оба мы не рады.

Не встретятся на расстоянии взгляды.

С тех пор, как бросил ты меня жестоко,

Мне холодно на ложе, одиноко.

Как щепка, сохну,

Думая о друге,

Лишь лютня делит

Все мои досуги.

Тебе тяжка разлука, милый? Знаю.

Сама я с ног валюсь, вздыхаю, таю.

Проходят ночи,

Опьянена я

Желаньем встречи.

Бессонны очи…

Бессвязны речи…

Лишь о свидании с тобой мечтаю

И в думах этих время коротаю.

Явись же мне, Избавь меня от муки!

Шаги слышны,

Шум ветра ли в бамбуке?

Я от письма невольно отрываюсь,

Прислушиваюсь, в ожиданьи маюсь…

Нет, то цветов чуть колыхнулись тени –

Чист, как водица, лик луны осенней.

После исполнения двух романсов на мотив «Овечки с горного склона», Хань Даого велел жене подать вина. Ван Шестая поднесла гостю полную чарку.

– Барышня Шэнь, – говорила она, – ты ведь знаешь романсы на мотив «Застряла в решетке южная ветка». Спой‑ка батюшке.

Барышня Шэнь переменила мотив и запела:

Как прежде смотрел на тебя я,

Восторгом любовным согрет!

В цвету, как весна молодая

Красотка осьмнадцати лет.

Волос твоих черные тучи

И прелесть молочных ланит,

И взгляд ослепительный, жгучий, –

Все счастье и радость сулит.

Быть знатной тебе надлежало,

Тобой и дворец бы блистал!

Какая досада и жалость,

Что продана в злачный квартал.

Как прежде смотрел на тебя я,

Мой нежный весенний цветок!

Томилась, в пыли прозябая,

И вовремя я не помог,

Манеры твои горделивы,

А голос – так мил и несмел!

Но талию гибкую ивы,

Не первый я лаской согрел.

Твой облик чарующе нежный

И страсть утоляющий взор…

Как жаль мы не встретились прежде,

Познала ты боль и позор.

Романсы на мотив «Застряла в решетке южная ветка» сразу напомнили Симэню первую встречу с Чжэн Айюэ. Он остался очень доволен. Ван Шестая, обрадованная тем, что угодила гостю‑ценителю, опять наполнила до краев чарку.

– Батюшка, – улыбаясь, говорила она Симэню, – прошу вас, пропустите еще чарочку. Не торопитесь. Это только вступление. Барышня Шэнь еще споет, сколько вы пожелаете. А потом, может, к себе ее позовете. Она и матушек усладит. У вас, батюшка, кто поет?

– Больше барышня Юй в последнее время, – отвечал Симэнь.

– Но барышня Шэнь берет ноты и повыше ее, – продолжала Ван. – Когда пожелаете ее позвать, мне скажите. Я велю паланкин нанять и к вам проводить.

– Барышня Шэнь, – обратился к певице Симэнь, – я за тобой на осенний карнавал пришлю. У меня гости будут. Пойдешь?

– Разумеется! – согласилась певица. – Только дайте знать. Не посмею ослушаться.

Симэню понравился такой ответ певицы.

Во время пира Ван Шестой было неловко любезничать с гостем, поэтому, попросив Шэнь Вторую спеть еще, она шепнула Хань Даого:

– Ступай попроси слугу проводить барышню к супруге Юэ Третьего.

Перед уходом барышня Шэнь поклонилась Симэню. Тот протянул ей в награду узелок с тремя цянями серебра, который он достал из рукава. Певица тотчас же грациозно склонилась перед Симэнем в земном поклоне.

– Значит, восьмого я пришлю за тобой слугу, – сказал он.

– Вы, батюшка, только скажите Ван Цзину, а он мне передаст, – посоветовала Ван. – Я сама за ней слугу пошлю.

Барышня Шэнь откланялась и удалилась, сопровождаемая слугой. Ее проводил и Хань Даого. По договоренности с женой он ушел ночевать в лавку, оставив ее наедине с Симэнем. Они поиграли немного в кости, осушили по чарочке, но такое времяпрепровождение их явно не устраивало. Симэнь сделал вид, что ему требуется выйти по нужде, а сам последовал прямо в спальню хозяйки, где, запершись, они отдались любовным утехам.

Между тем Ван Цзин вынес светильник и присоединился к пировавшим в передней комнатушке Дайаню и Циньтуну.

Ху Сю полакомился и выпил украдкой на кухне, отпустил повара и, постелив циновку в небольшой комнатке с алтарем поклонения Будде, лег спать, но немного погодя проснулся. Надобно сказать, что комнатка эта отделялась от хозяйской спальни всего лишь тонкой дощатой перегородкой, Ху Сю и разбудил голос хозяйки. Решив, что Симэнь давно ушел, а в спальне почивают хозяин с хозяйкой, слуга поднес к стене светильник, проткнул головной шпилькой оклейку и стал подглядывать в щелку. В спальне ярко горела свеча, и Симэнь как ни в чем не бывало делил ложе с Ван Шестой. Ее ноги были привязаны к спинке кровати, а на Симэне была только короткая шелковая куртка, снизу он был обнажен. Ху Сю наблюдал, как Симэнь Цин взобрался на Ван Шестую, и они задвигались навстречу друг другу, и слышал громкие звуки, возникавшие при соприкосновении двух тел. Хозяйка щебетала на все лады, и страстные любовные звуки сливались воедино.

– Мой милый! – послышался, наконец, голос Ван. – Делай со мной, что только пожелаешь. Ведь я вся, как есть, принадлежу тебе и только одному тебе.

– А что если твой муж разгневается? – спросил Симэнь.

– Да как он посмеет гневаться, этот рогоносец! – воскликнула Ван. – Будь он хоть богатырь семи пядей во лбу, все равно тобой же живет.

– Если ты меня любишь, – говорил Симэнь, – я вот соберу серебра да пошлю твоего мужа вместе с Лайбао на юг. И пусть там остается. Заведет склад и товары будет закупать. А тут и приказчик Гань управится. Мне как раз закупщика и сторожа в тех краях завести необходимо.

– Он на юге не раз бывал, его и пошли, – поддержала Ван Шестая. – Чего ему дома околачиваться? Он и сам говорит: привык, говорит, разъезжать, так из дому и тянет. Он ведь с малых лет на реках и озерах. Мастер по торговой‑то части и в товарах толк знает. Как бы хорошо его отправить! – я б ему бабу подыскала. Не нужен он мне. Я с тобой хочу быть. Куда ни сунешь, туда с радостью пойду. От души говорю. Пусть меня гром разразит на этом самом месте, не лгу.

– Хватит клятв, дорогая! – прервал ее Симэнь.

Они и не подозревали, что Ху Сю к великому своему удовольствию подглядывал любовников и подслушал весь их разговор.

Хань Даого между тем, не найдя Ху Сю, пошел ночевать в лавку. Ван Сян и Жунхай сказали ему, что Ху Сю не появлялся, и Даого вернулся домой, где застал пирующих Дайаня с Циньтуном, к которым присоединился и Ван Цзин. Заслышав голос хозяина, Ху Сю поспешно бросился к циновке и притворился спящим. Немного погодя вошел Даого, посветил, посветил под алтарем Будды и нашел там громко храпевшего слугу.

– Так вот ты куда, оказывается, забрался, сукин сын! – пнув ногой Ху Сю, заругался Даого. – Вот где растянулся, арестант проклятый! Я тебя в лавке обыскался. А ну, вставай сейчас же! Пошли!

Ху Сю поднялся, вытаращил глаза и, потерев их для виду, поплелся за хозяином в лавку.

Прошла, должно быть, целая стража, прежде чем Симэнь закончил сражение с Ван Шестой. Он возжег благовония на трех алтарях ее тела: груди, лобке и копчике. Ван Шестая встала, оделась и велела служанке подать воды. Она вымыла руки и, подогрев вина, опять села с Симэнем за пиршественный стол. За чаркой вина продолжалась их задушевная беседа. Потом Симэнь отбыл верхом в сопровождении Дайаня, Ван Цзина и Циньтуна. До дому он добрался только во вторую ночную стражу и пошел к Пинъэр. Она спала.

– Где это ты напился? – спросила она подвыпившего мужа.

– Меня Хань Даого угощал, – рассказывал Симэнь. – Я сына лишился, вот он и пригласил меня тоску развеять. У него была певица Шэнь Вторая. Такая молоденькая, а как поет! Лучше барышни Юй! На праздники я решил за ней паланкин послать. Она вам петь будет, и ты, может, тоску свою развеешь. Тяжело у тебя на сердце, а? Да ты брось уж так убиваться!

Решив остаться у Пинъэр, Симэнь хотел было кликнуть Инчунь, чтобы она помогла ему раздеться.

– Не надо! – удержала его Пинъэр. – Меня течения изводят. А горничная на кухне лекарство варит. Иди к другой. Погляди, на кого я стала похожа! В чем душа! Какое тебе со мной будет удовольствие?

– Не в силах я тебя бросить, моя дорогая! – упрашивал ее Симэнь. – Я с тобой хочу. Что я могу поделать?

– И кто ж поверит твоей болтовне?! – Пинъэр искоса поглядела на Симэня и засмеялась. – И умру, не бросишь? Вот как поправлюсь, тогда и приходи. Ладно? Симэнь присел.

– Ладно уж! – заключил он наконец. – Раз не оставляешь, я к Пань пойду.

– Вот‑вот! И иди к ней! – поддержала его Пинъэр. – Чтобы потом на меня не обижался. А она, наверное, ждет тебя не дождется. Ступай к ней, а то еще скажет, что я тебя удерживаю.

– В таком случае я никуда не пойду, – заявил Симэнь.

– Нет, нет! Я пошутила, ступай же! – Пинъэр засмеялась и проводила Симэня.

Она села на постель. Около нее стояла Инчунь с готовым лекарством. Пинъэр не удержалась, и слезы потекли у нее по щекам. Она глубоко вздохнула и села принимать лекарство.

Да,

Терзаюсь,

милый друг,

мне в горе утешенья нету!

Доверюсь

иволге –

пусть разнесет его по свету.

Но не будем рассказывать, как после приема лекарства легла спать Пинъэр, а перейдем опять к Симэню.

Цзиньлянь велела Чуньмэй прикрыть светильник абажуром и легла как раз перед самым появлением Симэня.

– Так рано, а ты уже в постели, моя дорогая? – удивился Симэнь, входя в спальню.

– Каким же это ветром тебя занесло, а? – спрашивала Цзиньлянь. – Где пировал?

– Да приказчик Хань с юга вернулся, – объяснял Симэнь. – Узнал, что я сына лишился, вот и пригласил в гости горе развеять и за внимание отблагодарить.

– Пока он там разъезжает, ты его жене внимание оказываешь, – заметила Цзиньлянь.

– Что ты болтаешь? – оборвал ее Симэнь. – Он же у меня в приказчиках.

– Вот именно, в приказчиках! – продолжала Цзиньлянь. – Он тебя, должно быть, со своей женой веревкой связал, чтобы ты, паче чаяния, по всему свету не вздумал шататься. Я ж все знаю! И ты еще мне будешь зубы заговаривать? Хватит. Надоело. Ведь она ж была у нас, когда твое рождение справляли. Это ж ты дал ей шпильку со знаком долголетия. Хитростью у Ли Пинъэр выманил и этой проклятой шлюхе поднес. А она‑то перед нами красовалась. И Старшая, и сестрица Мэн – все видели. А когда я ее спросила, она так вся и вспыхнула. Не говорила она тебе? И вот теперь тебя опять к ней занесло? Эх ты, бесстыдник! Мало тебе дома? И чем, понять не могу, тебя прельстила эта дылда? Как есть баба! Брови навела, букли невероятные намалевала, а помады столько наляпала, что не губы, а кровяные сгустки. И чего хорошего в этой грубой потаскухе с багровым лицом? Ума не приложу. А ты даже ее братца пригрел. Чтобы ей записки удобнее передавать, да?

– И откуда только ты это взяла?! – упорно не признавался Симэнь. – Тебе бы только ерунду городить. Мы с Ханем вдвоем выпивали. Она даже не вышла.

– Думаешь меня провести? – не унималась Цзиньлянь. – Да кто же не знает ее муженька? Первейший рогоносец. Он и баранов пасет, и тут же за хворостом ходит, а жену свою тебе подарил. Он тебе торговлю ведет, а себе денежки кладет. А ты, простофиля лопоухий, заслышал бой гонгов и обрадовался.

Симэнь разделся и присел к ней на кровать. Она расстегнула ему пояс и ощупала его мужское естество, на котором еще висела нежно позвякивающая подпруга.

– Ну так я и знала! – воскликнула она. – Гусь жареный, вот кто ты есть! В каком котле вываривали, а? Всего разварили, только язык твой пощадили. Чем отпираться, погляди на своего бессловесного свидетеля. Чего только ты там вытворял со шлюхой до сих пор, не знаю. Погляди, размяк, висит соплей! А еще языком мелешь! Клятвы даешь! Сейчас велю Чуньмэй кувшин ледяной воды подать, пить заставлю. Посмотрю, какой ты храбрый на деле. Соль ведь солона везде и всюду. Лысому да с повязкой на голове гребень ни к чему. Говоришь ты вроде складно, да только дай тебе, бесстыжему насильнику, волю, ты ни одной бабенки не упустишь. У тебя, негодника, глаза так и горят. Скажи спасибо, мужиком родился, а если б бабой? К тебе бы так очередь и стояла. Ни один мастеровой не прошел бы мимо.

Симэнь Цин, к которому были обращены упреки, выслушав их, с трудом подошел к кровати и, взобравшись на нее, велел Чуньмэй подогреть вина. Потом он на ощупь достал из инкрустированной золотом коробочки одну пилюлю и, приняв ее, лег на спину на подушку.

– Девочка моя, сойди с постели и попробуй на вкус, – попросил он. – Может, что и выйдет на твое счастье.

– Какой ты хороший! – воскликнула Цзиньлянь с деланным отвращением. – Чтоб я грязь после шлюхи вылизывала? Нет уж, избавь!

– Удивительная маленькая развратница! Ну что ты болтаешь глупости? – отпирался Симэнь. – Откуда ты это взяла?

– Откуда? А ну поклянись!

Они поспорили. Потом она велела Симэню принять ванну, но ему не захотелось слезать с постели. Тогда Цзиньлянь вынула из рукава платок и сама принялась протирать ему доспехи. Затем прильнула к ним алыми устами и сосала довольно долго, пока не ощутила долгожданной твердости. После чего Симэнь Цин сел и, вставив сзади свой черенок, начал трясти Цзиньлянь за ноги. Сидя на корточках, он раскачивал ее тело, бил в него своим копьем что есть силы и в непрерывном шуме при свете лампады наблюдал за его движениями. Цзиньлянь, лежавшая ничком возле подушки, долго задирала ноги навстречу ударам.

Симэнь Цин, страсть которого никак не достигала удовлетворения, велел ей лечь лицом кверху. Его предмет, смазанный красной пастой, вошел в ее вместилище. Держа Цзиньлянь за обе ноги и приподнимая ее поясницу, он погрузился до предела, продолжая толкаться вовнутрь, раз двести‑триста.

Цзиньлянь больше не могла терпеть и закрыла глаза.

– Дорогой мой! – шептала она с дрожью в голосе. – Доконаешь ты меня нынче. Не надо бы тебе пасту накладывать.

– Что, потаскушка, испугалась, да? – говорил Симэнь. – Посмеешь теперь непочтительно со мной обращаться, а?

– Пощади, дорогой! – умоляла Цзиньлянь, – не губи! Больше не буду. Умерь свою страсть, прошу тебя, а то прическу собьешь.

Бурно резвились феникс и его подруга. Только к полуночи, утомленные, они легли спать, но хватит пустословить.

Наступил осенний карнавал.

– У приказчика Ханя в прошлый раз была певичка Шэнь Вторая, – обратился Симэнь к Юэнян. – Я за ней слугу послал. Она и собой хороша, и петь мастерица. На лютне и цитре умеет играть. Пусть денька на два у нас останется, вам споет.

Хозяин распорядился, чтобы повара готовили кушанья и накрывали большой стол на восемь персон у крытой галереи в Зале красоты природы. Залу украшали спущенные занавеси. Когда вся семья уже села за праздничный стол, появился Ван Цзин и сообщил о прибытии паланкина с барышней Шэнь.

Шэнь Вторая вошла в залу и поклонилась Юэнян и остальным хозяйкам. Она была молода и недурна собой. Юэнян поинтересовалась, что она поет. Оказалось, певица знала не так уж много. Из малых романсов – таких, как на мотив «Овечки с горного склона» или «Застрял в решетке южная ветка», может, десяток с небольшим. Ее отправили закусить, потом попросили спеть сперва два цикла в дальних покоях, немного погодя – в саду, когда подали вино.

Симэнь в день карнавала не заседал в управе. Он наблюдал за посадкой хризантем и попросил к столу Юэнян, Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр, Сюээ и свою дочь. Их угощали горничные – Чуньмэй, Юйсяо, Инчунь и Ланьсян. Барышня Шэнь пела под аккомпанемент лютни.

Пинъэр плохо себя чувствовала, и ее пришлось не раз приглашать, прежде чем она явилась к пирующим. Она была так слаба, что, казалось, не удержалась бы на ногах при первом же порыве ветра. Превозмогая недуг, она села рядом с Симэнем. Ей подносили чарки вина, но она пила мало, выглядела печальной и хмурой, что сразу же заметили Симэнь и Юэнян.

– Не печалься, сестрица, – говорила ей Юэнян. – Мы барышню Шэнь сейчас попросим. Она тебе споет.

– Скажи, что ты хочешь послушать, – обратилась к ней Юйлоу.

Пинъэр молчала.

Пир продолжался. Вдруг появился Ван Цзин.

– Батюшка Ин и дядя Чан прибыли, – доложил он.

– Проводи их пока в малую крытую галерею, – распорядился Симэнь. – Я сейчас приду.

– От дяди Чана принесли подарки в коробках, – сказал Ван Цзин.

– Это он, наверное, по случаю приобретения дома, – обращаясь к Юэнян, пояснил Симэнь.

– Надо будет и ему что‑нибудь приготовить, – заметила Юэнян. – Нельзя же человека с пустыми руками отпускать. Ступай к ним, а я распоряжусь, чтобы накрыли стол.

– А ты спой что‑нибудь получше для матушки Шестой, – обратился перед уходом Симэнь к певице Шэнь.

– Сестрица Ли! – обернулась к Пинъэр и Цзиньлянь, как только вышел Симэнь. – Так какую же песню ты хочешь услышать? Не обижай батюшку. Ведь он пригласил ее специально для тебя. Ну, скажи, наконец!

Уступая просьбам, Пинъэр наконец сказала:

– Спой «Буреют тропинки, алеют дорожки».

– С удовольствием, – сказала Шэнь Вторая. – Я знаю эту песню.

Она взяла цитру, подтянула колки и, настроив струны, запела на мотив «Стан, словно стройный цветок»:

Буреют тропинки,

алеют дорожки,

И пляшут под солнцем

задорные мошки.

Летят на ковер

ароматных полей…

Ах, нету судьбы моей злей!

Меня обмануло

цветение сливы

И иволги в зарослях

посвист счастливый.

Меж пышных цветов

боль сильней и острей…

Приди же и лаской согрей!

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Средь заводи цветов,

Под сенью стройных ив

Рой пьяных мотыльков,

И иволга в томленьи…

Жестокий позабыв,

С возлюбленным разрыв

Лежу, глаза закрыв,

Одна, без сожаленья!

Вдруг где‑то стриж вскричит…

И хлынут слез ручьи.

На мотив «В саду царит весна»:

Беседки над рекой и павильоны,

Мне душу надрывает тишина.

Плоды так просятся на пир влюбленных,

Но нет тебя – тоскую я одна!

В унынии перебираю струны.

Страданий чашу – не бокал любви

До дна я осушаю ночью лунной,

И лютня ищет милого в дали.

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Гранат горит огнем

Весенним ясным днем,

И память о былом

Бросает душу в пекло.

Не взять цветка рукой,

Не обрести покой –

Возлюбленный с другой,

А я в тоске поблекла.

Что розы в волоса,

Коль выцвела краса!

На мотив «Деревья‑платаны»:

Уж сбросил кудрявую крону

Платан,

И ветер осенний стозвонно

Свистал.

Тоска, как колодец, бездонна,

Темна.

Горюю на ложе бессонна

Одна.

Где ты, повелитель небесный

Сейчас?

В пирах бесшабашных, безвестный

Увяз.

Взметнулся над теремом Млечный

Поток,

И тянется сеть бесконечных

Тревог.

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Опал корицы цвет,

И хризантем уж нет,

Как холоден рассвет

Осенний одинокий…

Сверчок затих в ночи,

Погас огонь свечи,

И жалобой звучит

Призыв гусей далекий.

Как будто плач и стон…

Нутро терзает он.

На мотив «Река омывает песок»:

Вот ветер взыграл,

и повеяло стужей…

Всю ночь до утра

я в тисках темноты!

Унынья пора…

Кто мне слезы осушит?

Свеча, догорай!..

Окон очи пусты.

Рожок пел‑страдал:

«Милый мой, ты мне нужен!»

Зов вверю ветрам:

возвратишься ли ты?!

Излечишь от ран?

Будешь ласковым мужем?

Душа так стара!..

Жар глубинный остыл.

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Вздыхаю при луне,

В бездушной в тишине,

Мечтаю хоть во сне

Увидеться я с милым.

Недолог счастья век.

За ширмой кружит снег,

Твой заметает след,

И бубнов звон унылый

Под крышей у окна

Лишает душу сна.

Заключительная ария:

Капли слез моих, словно жемчужины,

На ланитах сверкают, струясь.

Ах, исчез ненаглядный мой, суженный!

Я растоптана в топкую грязь!

Барышня Шэнь умолкла.

– Сестрица Ли, – обратилась к Пинъэр хозяйка, – выпей‑ка чарочку сладкого, а?

Пинъэр не могла отказать Юэнян и, отпив глоток, поставила чарку на стол. Она едва сидела, но продолжала крепиться. Немного погодя у нее начался жар, и она удалилась к себе. Однако не будем говорить, как пировали хозяйки.

Расскажем о Симэне. Проследовал он прямо к Зимородковому павильону, где в крытой галерее под соснами любовались хризантемами Ин Боцзюэ и Чан Шицзе. Надобно сказать, что по обеим сторонам галереи стояли два десятка огромных вазонов высотою не меньше семи чи, в которых красовались редкостные хризантемы. Были тут разные сорта! И «длинный красный халат», и «красный халат», и «лиловый халат с золотым поясом», и белые бархатные, и желтые бархатные, и «звездный небосвод», и «опьяневшая фаворитка Ян», и «царский пион», и «лебяжий пух», и «любимец уточек‑неразлучниц» и пр.

Гости поклонились подошедшему Симэню. Чан Шицзе кликнул сопровождающих, и те внесли коробки.

– Это что еще? – спросил Симэнь.

– Брат Чан, до глубины души тронутый твоей щедростью, – объяснял Боцзюэ, – не зная, чем отблагодарить тебя, велел жене приготовить крабов и пару жареных уток. И меня пригласил к тебе. Вот мы и пришли.

– И зачем ты, брат, зря тратишься? – обращаясь к Шицзе, говорил Симэнь. – Жена у тебя только поправилась, а ты ей хлопот доставляешь.

– Вот и я то же самое ему говорил! – подхватил Боцзюэ. – А он мне свое: все остальное, мол, брату не в диковинку.

Симэнь велел слугам открыть коробки. В них, помимо пары жаренных в особой печи крупных уток, было четыре десятка готовых к употреблению крабов. Заправленные соевой подливой, перцем, чесноком и имбирем, жаренные в душистом масле, нежные, с аппетитным запахом, они так и просились в рот. Симэнь велел Чуньхуну с Ван Цзином убрать деликатесы и наградить принесших коробки пятьюдесятью медяками. Потом он поблагодарил Чан Шицзе.

Циньтун отдернул занавеску и пригласил гостей в Зимородковый павильон. Боцзюэ продолжал расхваливать хризантемы.

– Где это ты, брат, достал такую красоту? – спросил он Симэня.

– Его сиятельство Лю, смотритель гончарен, подарил мне двадцать горшков.

– Вместе с горшками? – переспросил Боцзюэ.

– Ну да, вместе.

– Что там цветы! – подхватил Боцзюэ. – Горшки – вот это да! Как есть из казенных печей! Двойной закалки. Годы служить будут и воду не пропускают. Материал – высший сорт! Глину сперва через сито просеивают, потом гончары ногами месят – как сучжоуский фарфор – одна выделка. Таких теперь не сыщешь.

Симэнь велел подавать чай.

– А ты, брат, когда думаешь переезжать? – обратился Симэнь к Шицзе.

– Да он на третий день после сделки переехал, – вставил Боцзюэ.

– И прежний хозяин, на счастье, жилье себе уже подыскал. Так что брат в новом доме блаженствует. А вот тут как‑то счастливый день выбрал и товаров закупил – лавку открыл. Брат невестки Чан серебро проверяет.

– Так когда же мы ему подарки понесем, а? – спросил Симэнь. – Только всех собирать не стоит. Сэ Цзычуня позовем, вчетвером и отметим. Закуски у меня приготовят. Не будем брата Чана в расходы вводить. Певиц возьмем и справим новоселье.

– Я и сам думал устроить новоселье, – говорил Шицзе, – но тебя, брат, пригласить никак не решался. Помещение уж больно мало. Не по душе, боюсь, придется.

– Какая чепуха! – возразил Симэнь. – Мы тебя не разорим. Я за Се Цзычунем пошлю. С ним и потолкуем. Он крикнул слугу Циньтуна: – Ступай батюшку Се пригласи!

– А из певиц кого звать будем? – поинтересовался Боцзюэ.

– Чжэн Айюэ и Хун Четвертую, – сказал, улыбаясь, Симэнь. – Хун Четвертая под барабан хорошо так, протяжно романсы поет на мотив «Овечки с горного склона».

– Какой же ты, брат, оказывается, хитрый! – упрекал хозяина Боцзюэ. – Их зовешь, а мне ни слова? Но я и так уж догадался. Ну и как она в сравнении с Гуйцзе?

– Пре‑крас‑на! Неописуема! – воскликнул Симэнь.

– Тогда что ж она, негодница, в день твоего рождения так упрямилась? Слова не вытянешь, – заметил Боцзюэ.

– Погоди, в другой раз я тебя к ней захвачу, – пообещал Симэнь. – Он в двойную шестерку играет. Тогда с ней сразишься.

– Я ей, потаскушке, покажу! Пусть попробует зазнаваться!

– Вот, сукин сын, задира! – заругался Симэнь. – Не смей у меня к ней приставать.

Пока они разговаривали, появился Се Сида и, поклонившись, сел.

– Видишь ли, брат Чан новым домом обзавелся, – обратился к нему хозяин. – Переехал и нам ни гу‑гу. Надо будет сложиться, а уж его в расходы не вводить. Кушанья у меня приготовят, а слуги отнесут. Позовем певиц и повеселимся. Как ты смотришь?

– Я всегда готов, – отвечал Се Сида. – Только скажи, по скольку с брата причитается? И кто да кто будет?

– Да вот мы и будем, – отвечал Симэнь, – по два цяня с каждого, думаю, и хватит.

– Всех звать – у него не поместятся, – пояснил Боцзюэ.

Вошел Циньтун.

– Шурин У Старший прибыли, – объявил он.

– Зови сюда, – распорядился хозяин.

Вскоре на веранде появился У Старший и поклонился присутствующим. После особого приветствия Симэня он сел. Слуга подал чай, и все сели за стол.

– У меня к вам есть дело, зятюшка, – обратился вдруг к Симэню шурин и встал. – Не могли бы вы пройти в дальние покои?

Симэнь поспешно пригласил У Старшего в покои Юэнян. Хозяйка тем временем продолжала пировать в крытой галерее.

– Шурин У Старший прибыли, – доложил ей слуга. – С батюшкой беседуют в дальних покоях.

Юэнян поторопилась к себе в покои и, приветствуя брата, велела Сяоюй подавать чай.

У Старший извлек из рукава десять лянов серебра и протянул Юэнян.

– Только вчера получил, наконец, три слитка, – говорил он, – получи, зятюшка, пока эти десять лянов. Остальное в другой раз.

– Ну к чему же так торопиться, шурин? – отвечал Симэнь. – Не беспокойтесь, пожалуйста.

– Я и так боялся, долго задержал, – говорил У.

– Как амбары? – поинтересовался Симэнь. – Строительство завершается?

– Через месяц кончим, – отвечал У.

– С окончанием стройки намечаются награды? – спросил Симэнь.

– Срок пожалования военных чинов подходит, – говорил шурин. – Надеюсь, меня поддержишь, зятюшка, замолвишь слово, когда с главным ревизором свидишься.

– Сделаю, шурин, – заверил его Симэнь. – Все сделаю, что смогу.

– А теперь прошу на веранду, – обратилась Юэнян к брату, когда разговор был окончен.

– Я не прочь, – говорил он. – Я вам не помешаю?

– Нисколько! – отвечал Симэнь. – Тут брат Чан у меня денег недавно одолжил на покупку дома. А теперь переехал и пришел ко мне с подарками. Вот мы и пируем. Так что ты, шурин, пожаловал очень кстати.

Симэнь с шурином вернулись на веранду, а Юэнян наказала поварам готовить кушанья. Циньтун с Ван Цзином накрыли стол на восемь персон и расставили закуски и вино. Симэнь распорядился достать из кладовой жбан хризантемовой настойки, поднесенной надзирателем Ся. Когда открыли жбан, в нем заискрился голубовато‑синий напиток. Аромат так и ударял в нос. Настойку смешали в кувшине с холодной водой, чтобы отбить горечь, а потом перелили в кувшин‑плетенку и так подали к столу. Крепкая настойка оказалась на вкус куда приятнее виноградного вина. Ван Цзин наполнил маленькую золотую чарку и поднес ее в первую очередь шурину У Старшему, потом Боцзюэ и остальным. Осушая чарки, гости наперебой хвалили напиток.

Немного погодя огромные блюда и чаши с закусками и деликатесами едва умещались на столе. Первым делом все набросились на два больших блюда, на которых красовались обсахаренные пирожки – розочки с фруктовой начинкой. Наконец принесли маринованных крабов и пару жареных уток. Боцзюэ потчевал шурина У. Даже Се Сида не знал, кто так вкусно готовит.

– Это ведь меня брат Чан угостил, – пояснил Симэнь. – Хозяюшка его прислала.

– Я пятьдесят два года на свете прожил, а выходит, впустую, – говорил У Старший. – Никогда такой прелести не пробовал.

– А невестушки‑то мои полакомились, да? – вставил Боцзюэ.

– И женам досталось, – успокоил его Симэнь.

– Дали мы невестушке Чан заботы, – приговаривал Боцзюэ. – Мне перед ней прямо неловко как‑то. Ну и мастерица!

– Знали бы вы, как моя жена опасалась, – говорил довольный Чан Шицзе. – Не угожу, все твердила. А вы не шутите, господа?

После крабов подали вино.

Симэнь велел Чуньхуну и Шутуну наполнить кубки и спеть южные песни.

– А это не Гуйцзе, случайно, поет? – спросил Боцзюэ, услышав доносившиеся из крытой галереи звуки цитры и женский голос. – Кто еще может так петь?

– А ты прислушайся как следует, – посоветовал Симэнь. Она ли?

– Если не Ли Гуйцзе, так У Иньэр, – проговорил Боцзюэ.

– Будет тебе, Попрошайка, городить! – оборвал его Симэнь. – Что певица, это всем ясно, а вот кто ж именно?

– Может, барышня Юй? – продолжал Боцзюэ.

– Да, барышня, – говорил Симэнь, – только зовут ее Шэнь Вторая. Молоденькая и собой хороша. Слышишь, как поет!

– Хорошо поет, – подтвердил Боцзюэ. – А почему к нам не позовешь? Послушали бы и на нее полюбовались.

– Я ее на праздник к хозяйкам позвал, – объяснил Симэнь. – У тебя, сукин сын, песьи уши, должно быть. Откуда услыхал!

– У меня, брат, глаза всевидящие, а уши всеслышащие, – говорил Боцзюэ. – Пчела за сорок верст жужжит – я слышу.

– Уши у тебя, Попрошайка, видать, разборчивые, – заметил Сида. – Только что тебе приятно, то и слышат.

Оба рассмеялись.

– А ты, брат, все‑таки позови ее, ладно? – продолжал Боцзюэ. – Дай хоть взглянуть на нее. Впрочем, я не столько о себе беспокоюсь. Пусть батюшка шурин насладится. Только не упрямься.

Симэнь не устоял и послал Ван Цзина.

– Ступай позови барышню Шэнь, – наказал хозяин. – Пусть, мол, шурину споет.

Немного погодя явилась Шэнь Вторая и, приблизившись к почетному гостю, отвесила земной поклон, а потом села на кушетку.

– Сколько же цветущих весен вы прожили, барышня Шэнь? – обратился к певице Боцзюэ.

– Я родилась в год коровы, – отвечала она. – Мне двадцать один год.

– И много песен вы знаете? – не унимался Боцзюэ.

– Под аккомпанемент лютни и цитры знаю несколько циклов малых романсов, а всего больше сотни.

– Да, немало, – протянул Боцзюэ.

– Мы вас, барышня, утомлять не будем, – говорил Симэнь. – Спойте‑ка нам под лютню малые романсы. Знаете, например, «Четыре сна и восемь опустошенностей»⁹⁵⁶Спойте для батюшки шурина.

Симэнь велел Ван Цзину и Шутуну наполнить гостям чарки. Барышня Шэнь слегка поправила шелковую юбку и, приоткрыв благоухающие уста, запела на мотив «Ропщу у Ло‑реки»:

Меня недуг жестокий мой

Гнетет и бурною весной

Тоскою необъятной.

Вверяю Небу самому

Я боль души, но почему

Оно так беспощадно?

Зачем взываю я к нему

И грезы счастия зову? –

Любовь столь безотрадна –

То царство пустоты одной,

И пустота в душе больной –

Сон о Нанькэ досадный.⁹⁵⁷

Пусть запад – ты, а я – восток,

И встречи час, увы, далек,

И все надежды мнимы.

Я зря тоскую и грущу,

На одиночество ропщу –

Быть вместе не могли мы.

Твоих я писем не дождусь,

Не долетит посланник‑гусь,

Мечты неисполнимы –

Здесь царство пустоты одной,

Лишь пустота в душе больной,

Сном на Ушань томимой.⁹⁵⁸

Фальшивы ласки и любовь.

Любимый клялся вновь и вновь,

И лгал мне постоянно.

Он мной пресытился давно,

И счастье мне не суждено –

Я боле не желанна.

Все тщетно, не вернется он,

Как будто ветром унесен,

Не надо мне обмана

И царства пустоты одной,

Где пустота в душе больной –

О бабочке сон странный.⁹⁵⁹

Все кончено, рассеян дым.

Пускай другою ты любим,

Насмешливый, холодный.

Пускай другая слезы льет.

О, вероломство – тяжкий гнет!

Но я теперь свободна.

О счастьи не мечтаю зря –

Промчалась ночь – взошла заря,

Прочь, сумрак безысходный

И царство пустоты одной,

И пустота души больной

Сон о Янтай бесплодный!⁹⁶⁰

Оставим пирующих, а расскажем пока о Ли Пинъэр.

Вернувшись к себе, Пинъэр вышла по нужде. В это время у нее вдруг потемнело в глазах. Только она привстала поправить юбку, как голова у нее закружилась, и она бы ударилась головой об пол, если б не Инчунь, которая, на счастье, оказалась рядом и тотчас же подхватила падающую хозяйку. Пинъэр отделалась ссадиной на виске. Инчунь с Жуи довели ее до постели и помогли лечь. Она долго не могла прийти в себя. Перепуганная Инчунь послала Сючунь сказать Юэнян.

– У матушки обморок, – сообщила Сючунь старшей хозяйке и остальным пирующим.

Юэнян, а за ней и все остальные, бросили пиршественный стол и поспешили к Пинъэр. Инчунь и Жуи поддерживали лежавшую без чувств госпожу.

– Что с ней? – спрашивала Юэнян. – Она только что сидела за столом.

Инчунь приоткрыла лохань и показала Юэнян.

– Сколько крови вышло! – воскликнула, ужаснувшись, Юэнян. – Это, должно быть, от вина.

– Сколько она, бывало, пила, – ничего не случалось, – говорили Юйлоу и Цзиньлянь.

Тут же было велено готовить отвар из ситника и имбиря. Наконец Пинъэр очнулась.

– Что с тобой, сестрица? – спрашивала Юэнян.

– И сама не знаю, – отвечала Пинъэр. – Только было встала, хотела юбку одернуть, как в глазах вдруг потемнело, все пошло кругом, и я упала.

– Ступай батюшку позови, – обратилась Юэнян к Лайаню. – Скажи, пусть пригласит лекаря Жэня.

– К чему хозяина беспокоить? – говорила Пинъэр. – Он там пирует.

– А ты постели как следует постель, – наказала Юэнян горничной Инчунь. – Надо матушку поудобнее уложить.

Юэнян больше пировать не имела желания и наказала убрать посуду.

После пира с шурином Симэнь направился в дальние покои к Юэнян. Та рассказала ему об обмороке Пинъэр, и он бросился к ней.

Пинъэр лежала в постели, желтая, как восковая свеча. Ухватившись за его рукав, она плакала.

– Что с тобой? – допытывался он.

– Я пошла по нужде, – говорила Пинъэр. – Сперва все ничего, а потом в глазах потемнело. Стала я поправлять юбку, голова вдруг закружилась, и я без памяти упала.

– А куда же горничные смотрели? – возмущался Симэнь, заметив ссадину на виске.

– Хорошо еще Инчунь рядом оказалась, – говорила Пинъэр. – Они с Жуи меня до постели довели. А то б, наверно, вся разбилась.

– Я завтра с утра за доктором Жэнем пошлю, – сказал Симэнь.

Ночь он провел у Пинъэр, расположившись на кровати напротив.

На другой день он отправился в управу, а Циньтуну велел седлать лошадь и отправляться за лекарем Жэнем. Тот прибыл к обеду. Симэнь угостил его чаем в приемной зале. Слуга пригласил Жэня в спальню Пинъэр. Врач очутился в аккуратно прибранной гостиной, где курились ароматы, а через нее прошел к больной. После осмотра Пинъэр врач вышел в большую залу к Симэню.

– Состояние вашей почтенной супруги весьма ухудшилось после прошлого осмотра, – говорил Симэню врач Жэнь. – Об этом свидетельствует пульс. Семь страстей⁹⁶¹поразили печень и легкие, где свирепствует огонь, а это повело к избытку элемента дерева и оскудению элемента земли. Разгоряченная кровь бушует, точно неукротимая стихия, вызывающая горные обвалы. Достопочтенный сударь, будьте так добры, узнайте, пожалуйста, какого цвета вышедшая кровь. Если бурая, то еще есть надежда на выздоровление. Если же алая, стало быть, свежая, я попытаюсь применить лекарственные средства. Если и они не помогут приостановить кровотечение, значит, уже ничем нельзя помочь.

– Доктор, умоляю, сделайте все, что только возможно, для спасения больной, – просил лекаря Симэнь. – Я вас щедро отблагодарю.

– Какой может быть разговор! – воскликнул Жэнь. – Мы друзья, и я, разумеется, сделаю все, что в моих силах.

После чаю Симэнь проводил лекаря за ворота, одарив куском ханчжоуского шелка и двумя лянами серебра. Циньтуна послали за лекарством под названием «отвар успокоения селезенки». Пинъэр приняла его в разогретом виде, но кровотечение не только не приостановилось, но даже усилилось.

Еще больше забеспокоился Симэнь и распорядился пригласить медицинское светило Ху с Большой улицы.

– Пневма проникла в кровеносные сосуды, жар вошел в обиталище крови – в матку, – заключил Ху и прописал снадобье, действие которого оказалось не большим, чем действие камушка, брошенного в пучину необъятного океана.

Симэнь вызвал врачей. Юэнян же оставила у себя барышню Шэнь. На другой день певица отбыла в паланкине. Хозяйка дала ей пять цяней серебра, узорную шелковую безрукавку и целую коробку головных украшений.

Хуа Цзыю, узнавший о недомогании Пинъэр еще на пиру по случаю открытия атласной лавки, велел жене купить подарки и навестить больную невестку. Та нашла Пинъэр сильно похудевшей, и обе женщины не удержались от слез. Юэнян пригласила гостью к себе и угостила чаем.

– Батюшка, вы пригласили бы к матушке Шестой медицинское светило Чжао, – советовал хозяину Хань Даого. – Он за Восточными воротами проживает. Крупный специалист по женским болезням. Вот знаток! В прошлом году, когда жена моего племянника страдала расстройством месячных, доктора Чжао звали. Он наверняка вылечит.

Симэнь отправил Дайаня с Ван Цзином на лошади за городские ворота к врачу Чжао, а сам позвал Ин Боцзюэ. Друзья советовались во флигеле.

– Шестая у меня совсем плоха, – говорил Симэнь. – Не знаю, что и делать.

– Что случилось? – воскликнул удивленный Боцзюэ. – Ведь говорили, моей невестушке лучше стало.

– Да вот как сына потеряла, так и тоскует изо дня в день, – объяснил Симэнь. – Опять недуг открылся. Я уж на праздник барышню Шэнь позвал. Думал, послушает, тоску, может, рассеет. Она и чарку только пригубила, а к себе пришла и упала без памяти на пол. Висок ссадила. Я лекаря Жэня звал. Состояние, говорит, сильно ухудшилось. От лечения кровотечение усилилось.

– Тебе, брат, не мешало бы пригласить медицинское светило Ху, – посоветовал Боцзюэ. – Что он скажет.

– Он говорит, пневма проникла в кровеносные сосуды, – пояснил Симэнь. – И его снадобье никакого улучшения не дало. Приказчик Хань предложил вызвать светило медицины Чжао Лунгана, специалиста по женским болезням. Он за городскими воротами живет. Я слуг к нему послал. Как я переживаю, глядя на ее страдания! Это она из‑за сына убивается. Днем и ночью тоскует, вот и слегла. Бабы, они ведь себя сдержать не могут. Как ее ни уговаривай, она и слушать не хочет. Уж и не знаю, что делать.

Пока они беседовали, вошел Пинъань.

– Батюшка Цяо пожаловали, – объявил он.

Симэнь проводил свата Цяо в залу, где после приветствий они сели.

– Дошел до меня слух о недомогании нашей почтенной сватьюшки, – заговорил Цяо. – Вчера от племянника узнал, жена вот‑вот должна прийти навестить больную.

– Болеет, – отвечал Симэнь. – С тех пор, как лишилась сына. Она и раньше страдала расстройствами, а тут еще переживания. Вот недуг и усилился. Благодарю вас, сватьюшка, за сочувствие.

– Был врач?

– Она всегда лечилась у Жэнь Хоуси, – объяснил Симэнь. – Вчера приглашал доктора Ху с Большой улицы. Дал лекарство, а ей еще хуже стало. Теперь за Чжао Лунганом послал, знатоком женских болезней.

– А почтенного врачевателя Хэ не звали? – спросил Цяо. – Он проживает как раз напротив уездной управы. Вот кто в пульсе‑то разбирается! И сын у него, Хэ Цисюань, стал известным медиком. Почему бы не пригласить его к сватьюшке?

– Уж обождем Чжао Лунгана, – решил Симэнь. – Что он скажет. А там увидим.

– А я бы позвал того и другого, – посоветовал Цяо. – Пусть сначала почтенный Хэ даст заключение и посидит во флигеле, потом Чжао Лунган свое слово скажет. А затем можно будет попросить их посоветоваться между собой. Тогда они и лекарство найдут более действенное.

– А вы правы, сватушка, – согласился Симэнь и кликнул Дайаня: – Возьми мол визитную карточку и ступай вместе с Цяо Туном к почтенному врачевателю Хэ. Он живет против управы.

– Слушаюсь! – ответил Дайань и удалился.

Симэнь пригласил Боцзюэ в залу. Тот приветствовал Цяо, и они сели пить чай.

Немного погодя прибыл почтенный Хэ и поклоном приветствовал присутствующих. Симэнь предложил ему почетное место на возвышении.

– Давно мы с вами не виделись, почтенный сударь! – воскликнул, подняв руку, Симэнь. – А у вас и голова побелела, и бороду посеребрило.

– Как поживает ваш сын? Процветает? – спросил Цяо.

– Он занят ежедневной службой в управе, – отвечал Хэ. – У него совершенно не остается свободного времени. Так что посещать пациентов приходится вашему покорному слуге.

– У вас весьма бодрый вид, сударь, при ваших высоких годах, – заметил Боцзюэ.

– Мне вот исполнился восемьдесят один год.

Подали чай. Слуга пошел сообщить о прибытии врача. Немного погодя Хэ пригласили в спальню Пинъэр. Горничные тотчас же помогли больной приподняться и сесть на кровать. Ее ароматные волосы‑тучи были туго завязаны. Она похудела до неузнаваемости.

Только взгляните на нее,

Лицо – как фольга золотая, тело – слиток серебра. Поблекло и пропало изящество, увяла, износилась чудо‑красота. В груди дыхание сперло, и даже по утрам страшится отвару ложку поднести к губам. Пять внутренностей вздуты,⁹⁶²и весь день нет сил принять пилюлю. А в тишине ночной в ушах удары гонгов раздаются. И стоит лишь забыться – во тьме перед глазами светляки. Шесть проявлений пульса.⁹⁶³едва различимы, Восточной вершины судья⁹⁶⁴торопит уход ее жизни. И дух уже уносится неясный, зовет его с собой бодхисаттва Западного рая⁹⁶⁵Посланец Погребальных Врат,⁹⁶⁶пожаловал к ней в гости, и он уже у тела. Нет, будь тут сам Бяньцюэ, целитель луский⁹⁶⁷и тот не взялся бы лечить.

Обследовав пульс, почтенный Хэ вошел в залу.

– У сударыни семенная энергия прорвалась сквозь кровеносные сосуды,⁹⁶⁸после чего привела в раздражение пневму и мозг. Пневма и кровь столкнулись друг с другом, и открылось маточное кровотечение. Хотя если посмотреть глубже, причина болезни не совсем ясна.

– Позвольте узнать, каким образом вы намереваетесь лечить больную? – спросил Симэнь.

Во время этого обсуждения доложили о прибытии доктора Чжао, которого привели Циньтун и Ван Цзин.

– Кто прибыл? – спросил Хэ.

– Слуги привели еще одного медика, – отвечал Симэнь. – Прошу вас, почтенный сударь, не придавать этому значения. Пусть и он обследует пульс. Тогда я попросил бы вас вдвоем обсудить состояние больной и решить, какое лекарство скорее облегчит недуг.

Вскоре появился доктор Чжао. Симэнь, а за ним и все остальные, приветствовали вошедшего. Почтенный Хэ сидел в центре. Доктору Чжао предложили место слева от него. Ин Боцзюэ расположился справа, а Симэнь занял место хозяина. Лайань подал чай. После чаепития посуду убрали.

– Позвольте узнать высокие имена почтенных господ, – обратился Чжао к сидевшим рядом с ним.

– Фамилия этого господина – Хэ, а моя – Цяо, – сказал сват Симэня.

– Ваш покорный слуга – Ин, – отрекомендовался Боцзюэ. – Позвольте узнать ваше почтенное имя, сударь. Где вы проживаете? Чью школу чтите?

– Ваш покорнейший слуга, – начал Чжао, – обитает за Восточными воротами, в Первом переулке, у храма Второго отрока,⁹⁶⁹у моста Трех поворотов, у Четвертого колодца. Прозываюсь я Чжао Лунган по кличке Каверзник,⁹⁷⁰живу врачеванием. Мой дед занимал пост старшего медика в Коллегии врачей Его Величества, отец был знаменитым врачом округа Жуфу.⁹⁷¹Три поколения в нашем роду посвятили себя исцелению болящих. Изо дня в день я упорно изучаю труды Ван Шухэ,⁹⁷²читаю «Трактат о свойствах лекарств» Утин‑цзы, почтенного старца из Дунъюань,⁹⁷³«Исконные вопросы Хуан‑ди»,⁹⁷⁴«Канон трудностей»,⁹⁷⁵«Книгу исцеления»,⁹⁷⁶«Главное из принадлежащего Даньси»,⁹⁷⁷«Профессиональные тайны Даньси»,⁹⁷⁸«Тайны пульса старца Цзегу»,⁹⁷⁹«Тринадцать неизменных рецептов»,⁹⁸⁰«Рецепты сильнодействующих составов ценой в тысячу золотых»,⁹⁸¹«Чудодейственные рецепты предельного долголетия»,⁹⁸²«Священные рецепты с моря»,⁹⁸³– Словом, нет книг, которые бы я не читал, нет книг, которые бы я не изучал. Мне открыты лекарственные способы излечения грудной полости, под пальцами моими проясняется тайная пружина пульса, понятны мне пометы различения сил тьмы и света по шести пневмам и четырем сезонам⁹⁸⁴всякие там внешние и внутренние признаки.⁹⁸⁵Я определяю глубинные и поверхностные колебания разъединяющего пульса.⁹⁸⁶явления в теле ветра и недостаточности, холода и жара⁹⁸⁷С первого взгляда постигаю струнный и наводняющий, лукообразный и окаменелый пульсы.⁹⁸⁸Но мое косноязычие не позволяет даже перечислить всего, что я знаю. Вот несколько поэтических строф. Они лучше раскроют вам суть моих достоинств. Внемлите:

Я – всем известный Чжао‑врачеватель,

Талантов медицинских обладатель.

И у меня больных – невпроворот:

С утра так и толпятся у ворот!

Неведомы мне снадобья и травы,

Лекарств не отличаю от отравы.

Недужных я по‑своему лечу –

При них в бубенчик весело бренчу:⁹⁸⁹

Наукою пренебрегая грубо,

Больному заговариваю зубы

И серебро раздобываю ловко…

Стяну больную голову веревкой,

Прижгу глаза настойкою полынной,

В ушах иглою ковыряю длинной,

На боли в сердце сетовать начнешь –

Уверенно берусь за острый нож.

Чем кончится болезнь – гадать не надо.

Моя забота – за труды награда.

Беда нередко в тот приходит дом,

Где практикуюсь в ремесле своем.

Да,

Он, подвиги свершая, не забудет,

что чрево ублажить необходимо.

Целителей пути, как и блаженных,

воистину же неисповедимы!

Все громко рассмеялись.

– Смею узнать, вы причисляете себя к прямым наследникам предков или же к побочным? – обратился к Чжао почтенный Хэ.

– Что это значит? – недоумевал Чжао.

– А то, что прямой наследник перенимает науку предков, – пояснил Хэ. – Побочный же лишь осведомляется о болезни и прописывает лекарство.

– Неужели нам, почтенный сударь, неведомо завещание древних?! – удивился Чжао. – Осмотри, принюхайся‑прислушайся, расспроси, ощупай,⁹⁹⁰и только тогда ты найдешь чудодейственное волшебное средство. Так говорили древние, и так поступаю я, потомственный медик в третьем поколении. Прежде всего расспрашиваю о болезни, а потом смотрю пульс. Еще нужно наблюдать за общим состоянием духа, подобно тому, как сам Цзыпин сопоставлял свои расчеты с пятью небесными телами⁹⁹¹Также надо наблюдать отражение судьбы на руках и в лице, и только тогда можно увидеть истинную картину и наверняка не ошибиться.

– В таком случае прошу вас, почтенный сударь, осмотреть больную, – предложил Хэ.

Симэнь велел Циньтуну предупредить горничных и пригласил медика Чжао в спальню. Лекарь в сопровождении хозяина вошел туда. Пинъэр только что успокоилась и забылась, но ее снова подняли и посадили на постель среди подушек. Чжао ощупал пульс сперва на левой руке, потом на правой. Затем попросил ее поднять голову и стал всматриваться. Пинъэр едва подняла голову.

– Почтеннейший сударь! – обратился Чжао к Симэню. – Попрошу вас, спросите сударыню, знает ли она, кто я.

– Кто этот господин? – спросил Симэнь.

Пинъэр подняла голову и взглянула на сидевшего перед ней Чжао.

– Наверное, господин доктор, – наконец проговорила она тихо.

– Не беспокойтесь, сударь! – воскликнул Чжао. – Раз еще распознает людей, стало быть, не умрет.

– Осмотрите как можно внимательней, прошу вас, доктор! – говорил Симэнь, улыбаясь. – Щедро вас отблагодарю.

Чжао долго осматривал больную.

– Судя по цвету лица, биению пульса, – наконец заговорил лекарь, – у вашей почтенной супруги, только прошу, сударь, на меня не обижаться, если не поражение от холода, то разные внутренние болезни, если не после родов, то до зачатия.

– Да нет, совсем не это! – воскликнул Симэнь. – Еще раз повнимательнее исследуйте, сударь.

– Должно быть, сударыня переела, – гадал Чжао. – От обильной пищи страдает.

– Да она днями крошки в рот не берет.

– Значит, желтуха изводит.

– Да нет же.

– Нет?! Но отчего же так пожелтело лицо? – недоумевал Чжао. – Может понос от явления недостаточности в селезенке, а?

– Нет у нее никакого поноса, – говорил Симэнь.

– Ну тогда что за болезнь такая? – совсем недоумевал Чжао. – Прямо и ума не приложу.

Почтенный Чжао долго сидел молча.

– А! Вспомнил! – оживился он наконец. – У сударыни если не шанкр, то точно расстройство месячных.

– Откуда у замужней женщины может быть шанкр? – воскликнул Симэнь. – А насчет месячных вы близки к истине.

– Будда милостливый! – вскрикнул Чжао. – И как это меня осенило! Наконец‑то попал в точку.

– Что же происходит при таких расстройствах? – спрашивал Симэнь.

– Месячные либо совсем прекращаются, либо начинается маточное кровотечение, – пояснил Чжао.

– Так вот! – не выдержал Симэнь. – У моей жены они хлещут, не переставая, поэтому она и похудела. Есть ли у вас для нее хороший препарат быстрого действия? Я очень щедро отблагодарю.

– Не беспокойтесь, сударь! – успокаивал его Чжао. – Я найду средство. Чудесное лекарство составлю. Когда выйдем в залу, я рецепт выпишу.

Симэнь проводил лекаря в залу, где все еще сидели сват Цяо и почтенный Хэ.

– Какой же недуг у сударыни? – спросили они Чжао.

– Обильные кровотечения, насколько я могу судить, – отвечал он.

– Чем же вы полагаете лечить больную? – поинтересовался Хэ.

– Есть у меня чудодейственный состав, – отвечал Чжао. – Исцеляет без промедления. А состоит он вот из чего. Слушайте:

Безвременник, кровохлебку, зверобой

С бузиною растереть и беленой,

Из крапивы, сонной одури простой

Приготовить с волчьей ягодой настой,

Заманиху, хрен, желтушник серый взять,

С луком, с медом, с миндалем перемешать,

Хмель добавить, подмешать мышьяк и мак,

Принимать по целой чашке натощак.⁹⁹²

– Но таким зельем немудрено и отравить больную, – заметил почтенный Хэ.

– А что говорили в старину? – возражал лекарь Чжао. – Отрава горечь во рту оставляет, а хворь изгоняет. Чем лямку тянуть, страдать, лучше уж отмучиться раз и навсегда.

– Какую же чушь несет этот балбес! – воскликнул Симэнь и обернулся к слугам: – Гоните его вон!

– Раз его ваш приказчик рекомендовал, с пустыми руками неудобно отпускать, – заметил сват Цяо.

– Ладно! Отвесьте в лавке два цяня и пусть идет своей дорогой, – распорядился Симэнь.

Получив два цяня серебра, медицинское светило Чжао стрелой пустился восвояси.

– Это же самый настоящий неуч! – обернувшись к свату Цяо, сказал Симэнь, едва Чжао вышел из залы.

– Разве вы его не знали? – вставил почтенный Хэ. – Это же Чжао Каверзник. За Восточными воротами живет, в бубенчик бренчит, прохожим голову морочит. Я только сказать не решился, а ведь он в медицине полный профан. Я займусь составлением лекарства тотчас же по возвращении домой. Если прекратится кровотечение и полегчает в груди, значит, почтенная супруга ваша пойдет на поправку. Если же мне не удастся облегчить недуг и восстановить аппетит, тогда я бессилен чем‑нибудь помочь.

Почтенный Хэ стал откланиваться. Симэнь вручил ему лян серебра и отправил с ним за лекарством Дайаня.

Под вечер Пинъэр приняла снадобье, но и оно не принесло ни малейшего улучшения.

– Нельзя ей давать столько лекарств! – предупреждала хозяина Юэнян. – Тем более на голодный желудок. К чему зря человека травить? Помнишь, еще У Бессмертный предсказывал ей обильное кровотечение на двадцать седьмом году жизни? А ведь ей как раз двадцать семь. Послать бы за Бессмертным. Он сказал бы, что ей на роду написано. Может, какая зловещая звезда ее судьбой правит? Тогда молебен заказали бы Бессмертному.

Симэнь тотчас же вручил слуге свою визитную карточку и направил его к командующему Чжоу, но там сказали, что Бессмертный У – странник, который не задерживается подолгу на одном месте, подобно плывущему облаку.

– Когда Бессмертный У появляется в здешних краях, – объяснили слуге, – он обыкновенно останавливается в храме Духа Земли на юге от города. Но в этом году он еще в четвертой луне отбыл в горы Удан.⁹⁹³Советуем вам обратиться к прорицателю Хуану. Он проживает в храме Истинного Воина.⁹⁹⁴Известный вещатель. И берет только три цяня серебра. Но по домам он не ходит. Будущее видит словно в зеркале.

Симэнь послал к прорицателю Чэнь Цзинцзи. Тот взял с собой три цяня и направился на север к храму Истинного Воина. На воротах Хуана висела надпись: «За три цяня предсказываю грядущих дней судьбу по начертаниям преднебесной схемы „Книги Перемен“.⁹⁹⁵

Чэнь Цзинцзи отвесил прорицателю поклон.

– Не могли бы вы, учитель, сказать судьбу одной особы? – обратился он к Хуану, вручая серебро. – Двадцати семи лет от роду,⁹⁹⁶родилась в полуденный час под седьмым знаком, пятнадцатого дня в первой луне.

Прорицатель углубился в расчеты.

– Жизнь этой женщины, – начал он, – связана с восьмым годом синь‑вэй, двадцать седьмым месяцем гэн‑инь, двадцать восьмым днем синь‑мао и девятнадцатым часом жэнь‑у, когда она появилась на свет, и нерасторжима с тем, кто носит пояс и печать.⁹⁹⁷Судьба ее определяется годами с четверкой. Ее четырехлетний возраст – под пятьдесят шестым знаком цзи‑вэй, четырнадцатилетний – под пятьдесят пятым знаком моу‑у, двадцатичетырехлетний – под пятьдесят четвертым знаком дин‑сы, тридцатичетырехлетний – под пятьдесят третьим знаком бин‑чэнь. Действие этих роковых лет.⁹⁹⁸одновременно проявилось в текущем году, соответствующем тридцать четвертому знаку дин‑ю, так как последний поражает знак небесного ствола в обозначении его рождения⁹⁹⁹Ее судьба теперь зависит от звезды Кету.¹⁰⁰⁰Нарушен так же покой Пяти демонов Погребальных Врат, которые готовят страшное несчастье. Кету – звезда непроглядного мрака. Непостоянство и перемены, одна загадочней другой, – ее натура. Своим видом он напоминает спутавшийся шелк, где не найти конца. Когда же Кету вторгается в судьбу человека, его подстерегают таинственные испытания и недуги. Их роковой исход, равно разоренье, гибель детей, обыкновенно приходятся на месяцы первый, второй, третий, седьмой, девятый. Человека ничтожного, невоздержанного на язык, постигает разорение. Крайне опасно такое совпадение для особ женского пола. Из чего можно заключить:

На чью судьбу прольется свет

Звезды Кету, тот тянет след

В своей рассохшейся ладье

По суше, а не по воде.

Всем близким обреченного, увы,

Не приподнять с надеждой головы,

Скорбя душой, им не к кому воззвать,

Им остается молча горевать.

Коль женщина Кету озарена,

Судьба ее и вовсе не длинна,

Особенно когда родить должна

Или недавно родила она!..

Что же касается той, о чьей судьбе вы хотите узнать, то:

Она родителей своих так рано потеряла,

Вот отчего и счастье к ней намного опоздало,

Но чаровница что ни год, то становилась краше,

Взросла красавица – и вот жизнь стала полной чашей.

Потом у любящей четы на свет дракон родился,¹⁰⁰¹

Почетом упоен, супруг пред слабыми гордился.

Он, потонув в своих страстях, расстанется с любимой,

Она, как лист сухой, падет, попав в «чертог куриный».¹⁰⁰²

Записав судьбу, предсказатель Хуан запечатал конверт и вручил его Цзинцзи. Когда тот вернулся домой, Симэнь сидел с Ин Боцзюэ и сюцаем Вэнем. Хозяин взял конверт и пошел в дальние покои к Юэнян.

– Предсказание не предвещает ничего доброго, – сказал он.

Не узнай Симэнь дурных предвестий, все бы шло своим чередом, а тут у него на лбу три морщины залегли, и душу многопудовая печаль терзала.

Да,

И богачу в расцвете сил

грозит тяжелая утрата.

Так узнает он невзначай,

сколь беден он, – близка расплата.

Дни нашей жизни сочтены,

и как достатки ни обильны,

Переиначить срок нельзя –

перед судьбою мы бессильны.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.