Глава 2 к определению понятия морфонологической характеристики

Из приведенных определений морфонологии еще не следует, какие именно явления — в противовес чисто фонологическим и чисто морфоло­гическим — можно считать морфонологическими. Да и спор по этому пово­ду продолжается и в современной лингвистике. По-видимому, ни у кого не вызывает сомнения их обращенность одновременно и к фонологии, и к морфологии, однако и тезис о двусторонней обусловленности и двусто­ронней зависимости морфонологических явлений, давно нами развиваемый [см. Макаев, Кубрякова 1972, 14 и cл.], тоже не может служить основой конструктивного отделения морфонологических данных от неморфоно­логических. Ведь можно же утверждать, например, что и чередование, об­наруживаемое в парах типа рус. гриб—грибы или нем. Land — Landes тоже обращено и к фонологии, и к морфологии. Почему же мы выводим эти случаи за пределы морфонологии?

Очерчивая предмет морфонологических исследований, надо указать, при достижении какого статуса в языке определенные фонологические разли­чия, прежде всего фонологические альтернации, становятся морфонологи­ческими и, так сказать, повышаются в ранге, вступают в игру в морфоно­логии. Ведущие морфонологи не раз отмечали чрезвычайную сложность этого решения [ср.: Бернштейн 1974; Skousen 1975; Sommerstein 1975; Dressler 1977 и др.], и это, конечно, неизбежно сказывалось при выделении самой области морфонологического исследования. Между тем основания для разграничения фонологических, морфологических и морфонологичес­ких характеристик существуют.

Если условия проведения того или иного чередования в синхронии мож­но констатировать в собственно фонологических терминах (например, прибегая к понятиям непосредственного окружения, открытой/закрытой позиции и т. п.), чередование должно быть признано фонологически обусловленным и не подлежащим ведению морфонологии. Напротив, если при описании условий чередования этого недостаточно и мы должны ис­пользовать какую-либо морфологическую информацию или даже сведения о более высоких уровнях языка (о словообразовании, синтаксисе, семан­тике) и вынуждены констатировать условия в функциональных терминах (в терминах классов морфем, морфологической позиции, грамматической категории или иного семантического противопоставления), чередование, безусловно, имеет морфонологический характер. Из этого следует, что если фонологические условия создаются благодаря вторжению факторов более высоких уровней, чередование тоже должно рассматриваться как морфонологическое. Так, сведения о том, что в данном языке поведение фонем внутри морфемы и на стыках морфем нетождественно [ср. Мартине, 1963, 414 и сл.], должны расцениваться как морфонологические, ибо условия поведения фонем продиктованы морфологией. Явления этого рода должны рассматриваться как несущие информацию о морфемном стыке, о границах морфем и потому как маркирующие противопоставление определенных морфологических структур (см. ниже).

Как справедливо заметил, критикуя В. Дресслера, М. С. Флайер, и фоно­логические правила могут ограничиваться морфологически, но морфоно­логические характеристики обусловливаются морфологией [Flier 1979, 414; ср. также: Макаев, Кубрякова 1972, 14-15; Linйll 1977].

Постоянное подчеркивание функциональной нагруженности морфоно­логического чередования позволяет понять, почему позиционные чередова­ния оказываются за пределами морфонологии. Ведь любые фонологичес­кие преобразования, наступающие автоматически, именно из-за этого ка­чества не могут выступать как дистинктивные и потому использоваться в целях вторичной диакритики. В отличие от морфонологических правил, всегда включающих морфологическое условие их проведения, фоноло­гические правила принадлежат по своей природе, как это признается мно­гими фонологами, к числу так называемых global rules, т. е. не знающих исключений.

Выделяя круг явлений, связанных с закреплением определенного фоно­логического облика (определенной фонологической последовательности) за морфемами определенных классов или морфами определенных морфем, мы должны, видимо, установить такие особенности этих явлений, которые, с одной стороны, способствовали бы характеристике его фонологического субстрата, и которые, с другой, указывали на использование данного субстрата в определенных целях. Такой целью и, значит, назначением мор­фонологической характеристики мы считаем грамматическое расподоб­ление форм. Соответственно, под морфонологическими мы понимаем такие формальные (фонологические) характеристики структуры слова (слово­формы, производного слова и т. д.) и образующих его морфем, которые, не нарушая тождества этих морфем, помогают тем не менее сигнализи­ровать о выполняемых ими грамматических ролях и, таким образом, мар­кировать тем или иным образом особые функции, закрепляемые за мор­фами альтернирующих морфем.

По своей природе морфонологические явления принадлежат к тому классу явлений, у которых различия в плане выражения сигнализируют о наличии различий и в плане содержания. Различия такого рода Л. С. Барху­даров справедливо считает функциональными — см. [Бархударов 1972, 8]. При этом, конечно, важна не абсолютная степень формального различия сравниваемых единиц, но самое его наличие, не объяснимое с точки зре­ния фонологических норм современного языка, но зато связанное в конеч­ном счете с теми или иными содержательными или системными противо­поставлениями.

Так, с точки зрения норм современного русского языка чередование к ~ ц типа калмык-калмыцкий не обязательно, ср. возможное калмыкский, но при его наличии оно маркирует различие между первичной и производ­ной формой и указывает на направление отношений производности.

Нет ли противоречия в том, что отождествив первоначально некие морфы в качестве морфов одной морфемы на том основании, что они совпадают по своему значению, мы затем начинаем приписывать морфам с разным фонологическим составом разные грамматические функции? На наш взгляд, логического несоответствия здесь нет по той причине, что речь идет в двух этих случаях о разных типах значения. Так, при отождествле­нии корневых морфем опираются на критерий тождества лексических зна чений у каждого из представляющих данную морфему морфов. "Нетож­дество" же проявляется лишь в сфере нелексических значений, т. е. тех значений, которые наслаиваются на лексические и которые выступают у морфов как бы "сверх" этих значений. Из двух морфов одной немецкой морфемы со значением ‘отец’ vater- и vдter- первый используется при обра­зовании форм ед. ч. или первого компонента сложных слов, а второй — при образовании форм мн. ч. и других производных форм (ср. Vдter ‘отцы’, vдterlich ‘отцовский’, ‘отеческий’, Vдterchen ‘батюшка’). Ясно, что тож­дество лексического значения позволяет считать эти морфы представите­лями одной и той же морфемы; ясно в то же время, что функциональная на­грузка у них не одинакова. Таким образом, фонологические различия могут использоваться в целях непосредственного смыслоразличения (пер­вичная диакритика), но могут служить и для иного: различения добавоч­ного, дополнительного, грамматического. Это и составляет основу свое­образной вторичной диакритики.

Из сказанного ясно, почему мы рассматриваем морфонологические характеристики как вспомогательное средство грамматической дифферен­циации форм и их системного противопоставления. Частичному изменению фонологического состава сравниваемых форм соответствует такое же частичное несходство их общей функциональной нагрузки. Описать эту характеристику — значит установить тип наблюдающегося преобразования в фонологических терминах и соотнести его с типом наблюдающегося функционального и/или семантического сдвига в одной форме по сравне­нию с другой. Итак, отвечая на поставленный вопрос о том, какими свойст­вами должно обладать фонологическое явление, чтобы мы приписали ему статус характеристики морфонологической, мы подчеркиваем его значимость. Иначе говоря, при невозможности определить изменение в функциональном статусе у одной формы сравнительно с другой мы не счи­таем возможным говорить и о существовании морфонологической альтер­нации.

Именно в этом пункте развиваемая нами концепция и отличается наибо­лее существенно от других версий морфонологической теории: морфоно­логия является для нас областью существования явлений знакового, дву­стороннего, характера, и нам представляется, что анализ морфонологичес­ких альтернаций оказывается нередко ключом к грамматике глубинной, грамматике скрытой и всегда — к пониманию сетки грамматических проти­вопоставлений в изучаемом языке. В настоящее время можно назвать мно­гих сторонников функционального подхода к морфонологии [ср.: Stankiewicz 1967а; 19676; Aronson 1968; Komбrek 1964; Телегин 1970; Вино­градов 1972; Бернштейн 1974], и несмотря на то, что в понимании самой значимости морфонологических чередований выявляются существенные расхождения, можно все же полагать, что преобразования незначащие, лишенные функциональной нагрузки, следует исключать из числа морфо­нологических.

Если явления морфонологического порядка выделяются по принципу их обусловленности морфологическими факторами [ср. также: Мартине 1963, 450; Ахманова 1966, 58; Бернштейн 1974, 8—9], в морфонологичес­кое правило не может не входить формулировка того условия, при кото­ром оно соблюдается; значимость этого условия создает и значимость правила как такового. Об этом хорошо сказано у Т. В. Булыгиной: "чередование не может быть значащим и обусловленным одновременно, если сами условия не значащие" [Булыгина 1975, 335].

Устанавливая критерии морфонологических явлений, некоторые линг­висты определяли их негативно, подчеркивая, что для морфонологии важ­ны "... лишь такие различия в звуковых оболочках одной морфемы, ко­торые фонетически не обусловлены, т. е. не вызваны современными звуко­выми законами" [Попова 1975, 15]. Истинное положение дел, однако, бо­лее сложно. Ведь в каких-то случаях можно утверждать противное, т. е. что сами "современные звуковые законы" в известной своей части зависят от морфонологии. Можно ли, например, считать, что чередование к ~ ч не составляет одного из звуковых законов современного русского языка, если оно проходит и в серии новообразований типа блок-блочный, динами­ка-динамический и т. п.? Нам поэтому важным представляется другое: при наличии чередования определить его как обладающее определенной значимостью, в противном случае оно не может рассматриваться как морфонологическое. Необходимо отметить, что в морфонологических альтернациях фонологические условия их реализации задаются морфоло­гией (например, в тех случаях, когда фонологическое окружение созда­ется появлением морфемы с определенным фонологическим составом).

Тип морфологической информации, передаваемой альтернациями, может быть по своему характеру самым различным. Верно и то, что иногда эти значимости трудно определить и описать. Из этого не следует, однако, что их не существует. Способность определенной формы сигнализировать о той или иной выполняемой ею функции может достигать разной степени определенности и выразительности. Содержательность морфонологичес­кой характеристики может быть различной в разных контекстах ее исполь­зования. Но существует она вполне объективно, и на обнаружение конкрет­ного смысла каждой морфонологической характеристики должен быть направлен морфонологический анализ. Методика последнего должна быть в свою очередь согласована со стоящими перед ним задачами.

При осуществлении морфонологического анализа мы используем отно­сительно небольшое число исходных понятий. Морфема считается константной, когда она постоянно реализуется с помощью одного — единст­венного морфа или же когда она реализуется с помощью нескольких мор­фов, фонологические различия между которыми оказываются связанными с фонологическими условиями их реализации. Морфема считается альтернирующей, когда она представлена такими разными фоноло­гическими последовательностями, морфами, различия между которыми не могут считаться автоматическими, или же фонологически обусловлен­ными. В морфонологии изучаются и описываются исключительно альтернирующие морфемы. Различия морфов одной морфемы описываются с помощью понятия альтернационного ряда, фиксирующего пере­менные части морфов морфем одного типа.

Строение каждой альтернирующей морфемы описывается по числу пред­ставляющих ее морфов, по типу представленных здесь альтернаций и, глав­ное, по участию каждого морфа этой морфемы в организации той или иной парадигмы или другого грамматического противопоставления. При этом состав альтернирующей морфемы описывается как в виде набора морфов, каждый из которых получает отдельное изображение в виде прямоугольников: Ž, n, Ž, ? и т. д., так и с помощью присущего переменным этих морфов альтернационного ряда. Так, строение немецкой морфемы типа GVB (где V — один из возможных для данного альтерна­ционного ряда гласных) может быть описано как набором морфов geb-Ž, gib-n, gab-Ž , gдb-Ž, так и с помощью соответствую­щего альтернационного ряда e ~ i ~ а ~ д. Если одно из этих понятий — понятие альтернационного ряда — помогает отразить фонологическую сущ­ность изучаемого явления, соотнесение каждого морфа с той позицией, которую он занимает в определенной парадигме, обеспечивает описание грамматических ролей этих морфов и, значит, их функций. На то, что функцию элемента следует связывать с той позицией, которую он занимает, в специальной литературе уже указывалось [ср., например: Солнцев 1977, 72].

При выделении морфонологических характеристик мы руководствова­лись следующими правилами.

Правило 1. В качестве морфонологической характеристики слова (сло­воформы) рассматривались такие черты его фонологического строения, которые выявлялись при анализе данной единицы в составе определенной грамматической оппозиции или грамматического противопоставления (например, в противопоставлении производного слова мотивировавшей его единице, ср. рука-ручка, блок-блочный) и которые свидетельство­вали о принадлежности образующих их морфем к тому или иному классу (в примерах, приведенных выше, маркирована первичность исходных морфов и вторичность производных). Из этого следует, что функция чере­дования может быть определена только по изучению противопоставленных форм. Если формант реализует свое значение, выступая в составе опреде­ленной формы, т. е. "в сочетании с известной основой или классом основ, то отдельный член чередования, взятый вне оппозиции, не маркирует ее" [Макаев, Кубрякова 1977, 38—39]. О чередовании как понятии, основан­ном на сопоставлении двух и более словесных знаков, пишут и другие лингвисты [ср.: Крылов 1971, 97; Бернштейн 1974, 15].

В языках с развитыми системами морфонологии анализ целесообразнее всего начинать с анализа грамматических оппозиций в составе парадигмы как объединения, демонстрирующего лексическое тождество своего корне­вого элемента (морфемы). При таком подходе анализ поведения одной и той же морфемы и разных функций, выполняемых ее разными морфами, происходит на фоне грамматического анализа строящихся с участием этих морфов словоформ. Ср., например, функции морфа geb- в geben, ich gebe и т. д., морфа gib- в du gibst, er gibt и т. д., морфа gab- в wir gaben и т. д.

Правило 2. В качестве морфонологической характеристики слова рас­сматривается такая черта его фонологического строения, которая вызы­вается сочетанием морфем в данной морфологической последовательности (словоформе или деривате), но которая не может быть объяснена чисто фонологическими закономерностями сочетающихся фонем. Так, правила выбора морфов /s/, /z/, /iz/ в английском языке при образовании форм мн. ч. существительных должны считаться морфонологическими, ибо пове­дение фонем на морфемном шве здесь отлично от того, которое наблюдает­ся в простых нерасчлененных фонологических последовательностях, откуда противопоставления типа since /sins/ ‘с тех пор, как’ и sin + s /sinz/ ‘грехи’ или tense /tens/ ‘время’ или ‘напряженный’, но ten + s /tenz/ ‘де­сятки’ и т. п.

Точно так же в исландской именной парадигме в качестве морфоноло­гической характеристики следует рассматривать чередование, вызванное перегласовкой, поскольку с чисто фонологической точки зрения противо­поставление форм типа foрur—feрur объяснено быть не может: разные морфы появляются в одинаковом фонологическом окружении.

Анализ подобных случаев подтверждает, что хотя морфонологические характеристики и связаны всегда с определенной фонологической субстан­цией (чередованием фонем в составе морфем), существованием своим они обязаны воздействию факторов вышележащих уровней и прежде всего отражают характерные для данного языка потребности в разграничении тех или иных категорий, разрядов или классов слов.

Правило 3. Наличие морфонологических характеристик следует усмат­ривать во всех тех случаях, когда альтернирование морфов у морфем опре­деленного типа служит сигналом их отличия от противопоставленного им класса неальтернирующих морфем и когда с этим отличием можно связать какую-либо грамматическую особенность. Таково, например, противопос­тавление классов сильных и слабых глаголов в германских языках.

Три сформулированных правила позволяют отнести к числу морфоно­логических явлений определенные типы фонологических альтернаций в составе морфов одной морфемы. Еще одно правило можно было бы сформулировать и для случаев иного рода — когда морфонологические характе­ристики оказываются связанными уже не с подлинными чередованиями, а с фонологическими различиями, наблюдаемыми в строении морфем раз­ных классов. Иначе говоря, если при анализе фонологического состава морфем определенного класса наблюдается постоянное повторение одних и тех же фонологических черт и если наличие последних позволяет про­тивопоставить данный класс морфем в целом другому функциональному классу (с другими фонологическими особенностями), характеристики такого рода тоже должны рассматриваться как морфонологические. В рус­ском языке, например, глагольные корни строятся не так, как именные: первые могут быть открытыми, вторые — закрытыми, но не наоборот.

Очевидно, что правилами предусматривается необходимость анали­за разных классов морфем и морфов альтернирующих морфем при их вхождении в единицы более высоких уровней строения языка и по их учас­тию в организации этих единиц: частей речи и реализующих их классов слов, парадигм и реализующих их словоформ, производных слов разных типов и т. п. Естественно, что морфонологический анализ становится воз­можным лишь после завершения той стадии морфологического анализа, когда разные классы морфем в языке уже установлены, а морфы одной морфемы отождествлены [ср. Aronson 1968, 188 и сл.]. В какой-то мере можно полагать поэтому, что отправным пунктом морфонологического анализа являются сведения, полученные при классификации и отождеств­лении морфем изучаемого языка [ср. Кубрякова 1971, 21 и сл.].

Итак, описать морфонологию какого-либо языка значит, по крайней мере, выявить фонологические различия в строении морфем разных классов; охарактеризовать те требования, которым должна удовлетворять с морфонологической точки зрения та или иная морфологическая структура (например, основы разных типов); установить пределы и характер варьи­рования означающих у морфов одной морфемы. Конкретные задачи анализа при этом заключаются в том, чтобы: 1) перечислить все типы морфо­нологических альтернаций, представленных в каждой группе альтернирую­щих морфем и указать те участки грамматических систем, в которых эти альтернации используются; 2) рассмотреть, с одной стороны, фонологи­ческий субстрат выявленных альтернаций, а, с другой, определить их связь с выражением и передачей определенных значений и, главное, 3) определить точно, с появлением какого нового смысла (информации) связано наличие конкретного морфонологического явления в данной грамматической оппозиции или другом грамматическом объединении.

Думается, что решение двух последних задач поможет пролить свет на некоторые пункты полемики о значимости морфонологических характе­ристик, поскольку вопрос о функциональной нагрузке морфонологичес­ких явлений трактуется разными морфонологами по-разному. Так, Е. Курилович находит эти явления семантически и грамматически "пустыми", обусловленными особыми структурными закономерностями сочетаемости морфем, которые вытекают из историко-фонетического развития [Курилович 1962, 82—83]. А. А. Реформатский признает грамматическое значе­ние лишь за теми чередованиями, которые маркируют противопоставление форм, не поддержанное специальными флексиями, т. е. только за внутрен­ней флексией. Но их он к морфонологии не относит. Эти, облеченные, как он говорит, грамматическим значением явления он противопостав­ляет тем, которые лишь "соотнесены со значимостью" [Реформатский 1975, 117].

Мы придерживаемся той точки зрения, что разные фонологические по­следовательности всегда заставляют предположить, что за ними лежат раз­личия в передаваемом ими содержании, потому что, во-первых, информа­ция о форме есть чаще всего и информация о содержании; во-вторых, фонологическая последовательность является значащей, когда подстановка на ее место другой фонологической последовательности соответствует дру­гому содержанию; в-третьих, обычно такие различия регламентированы системой языка.

Таким образом, отвечая на вопрос о значимости морфонологических явлений, мы защищаем вполне определенную точку зрения². Внутренний смысл каждого морфонологического явления заключается в том, чтобы сигнализировать о некотором тонком, иногда трудно уловимом, но от этого не менее реальном сдвиге в значении у одной формы сравнительно с другой, сдвиге, недостаточном, чтобы разрушить тождество морфемы, но необходимом, чтобы показать разное в едином. Н. С. Трубецкой говорил о морфологических функциях фонологических средств несколько прямо­линейно, нередко имея в виду такие крайние и очевидные случаи, как внут­реннюю флексию. Мы, однако, говорим о значимости морфонологических альтернаций и о сдвигах в значении форм и применительно к гораздо более распространенным и в то же время сложным случаям иного рода, когда альтернация имеет место вместе с флексией или когда она маркирует не столько содержательные, сколько системные противопоставления (ср., например, противопоставление сильных и слабых глаголов в германских языках, противопоставление процессов словообразования, происходящих с исконными и неисконными элементами лексики в современном англий­ском языке, разграничение первичных и вторичных основ типа друг-дружить-друзья в русском языке и т. п.).

Нередко полагают, что морфонологическое маркирование форм — это избыточное средство их разграничения и что такая избыточность — одно из проявлений асимметрии языкового знака. Конечно, с чисто формальной точки зрения целые серии морфонологически маркированных форм — это "гиперкорректные" формы. Но можно трактовать эти явления и по-иному, полагая, что языку свойственна тенденция к большей формаль­ной выразительности при разграничении единиц, принадлежащих разным функциональным классам и даже одному и тому же классу, чем это пред­ставляется "на поверхности". Морфонологические явления вносят свой значительный вклад в это разграничение.

Во многих языках мира морфонологические характеристики помогают сохранять противопоставление, казалось бы, отмирающих категорий, соз­давать новые и, как правило, они "дифференцируют формы или усиливают уже имеющиеся дифференциации, т. е. выступают в функции своеобразных интенсификаторов морфологических и словообразовательных категорий" [Макаев, Кубрякова 1977, 60 и 82].